Мама, прости, я никогда не был послушным
Мне больше нравилось жить, чем существовать
Мне некогда ваши дурацкие правила слушать
Я не хочу жить так, как хочется вам
Да, я торчок и ебаный алкаш
Но вас не должно волновать
Зато я не буду жалеть ни о чём
Когда буду умирать
У-у-у, когда буду умирать
У-у-у
А я не вижу смысла в бумажке с хорошей оценкой
И во всём, что общество хочет нам навязать
Лучше прожить не долго, но интересно
Чем в старости свою пенсию считать
Да, я торчок и ебаный алкаш
Но вас не должно волновать
Зато я не буду жалеть ни о чём
Когда буду умирать
У-у-у, когда буду умирать
У-у-у
Учёба, работа, кредит, семья, ипотека
Любовь и разлука, депрессия и снова любовь
Пенсия, внуки, болезнь, ожидание смерти
Ну а я по такой системе жить не готов
Да, я торчок и ебаный алкаш
Но вас не должно волновать
Зато я не буду жалеть ни о чём
Когда буду умирать
У-у-у, когда буду умирать
У-у-у, когда буду умирать
(Нет, я не буду жалеть ни о чём)
(Нет, я не буду жалеть ни о чём)
(Нет, я не буду жалеть ни о чём)
Да, я торчок и ебаный алкаш
Но вас не должно волновать
Зато я не буду жалеть ни о чём
Когда буду умирать
У-у-у, когда буду умирать
Зато я не буду жалеть ни о чём
Никогда
Обладатель неофициального титула «Пермская Керри Брэдшоу», популярный колумнист «Звезды», по совместительству – мама школьницы Анна Букатова рассуждает сегодня о проблеме семейной тирании в современных условиях.
Готова поспорить, что заголовок «Не бей меня!» вряд ли вызовет в воображении читателя образ мамы, которая обращается к своему ребенку. Мы научились говорить вслух о насилии над животными, всё смелее высказываемся в соцсетях о насилии мужей над женами, познакомились со словами «харассмент» и «буллинг», но еще очень далеки, как мне кажется, от вопросов не издевательства, но, конечно, очень непростых отношений в этом плане между мамой и ее ребенком.
Не так давно я видела в «Инстаграме» (18+) у своей знакомой такой вот пост. На видео малыш стучит маме по лицу, она просит его так не делать, говорит, что ей очень больно, но малыш продолжает. При всем при этом молодая мама просит своих подписчиков помочь ей советом – как вообще правильно в этой ситуации поступать.
Среди множества комментариев явно лидировали два варианта: «Детей бить нельзя ни в коем случае. Терпи и объясняй. Даже сто пятьдесят раз» и «Не распускай ребенка! Любовь – это строгость, а не вседозволенность».
Что всё же тогда выбрала моя знакомая, непонятно, но больше у нее в «Инстаграме» подобных видео не было. Зато появились у других моих подружек с таким же вопросом.
И на днях, уже серфя по просторам молодых блогеров портала «Яндекс.Дзен» (18+), я наткнулась на другую маму. Такую абсолютно смирившуюся с заветами XXI века в части всепрощения, принятия ответственности не только перед собой, но и перед всем миром. Она описала ряд грустных жизненных ситуаций со своим ребенком, приправила их отстраненными советами психолога, которого регулярно посещает, да закольцевала всё это в финале своей колонки фразой примерно такого смысла: «Терпи, женщина. Тебе воздастся. Зато твои дети будут счастливее тебя и гораздо позже начнут ходить по психологам – расхлебывая уже собственные ошибки, а не своих родителей». Сколько при этом денег выложит эта мама еще в ближайшее время, вопрос открытый.
Из моего собственного детства ярко воспоминание. Во дворе родительского дома я качаюсь на хлипкой качельке с Ленкой из соседнего подъезда. Она тогда очень сильно меня раскачала, я навсегда запомнила с отчетливым подступанием к горлу рвотных рефлексов, что так сильно качать меня не надо.
Отвратные физические ощущения усилил эмоциональный опыт. Рядом на тротуаре на ребенка моего возраста орала женщина, которую я тогда посчитала его мамой. Прошло уже больше двадцати пяти лет с того момента, а я очень хорошо помню обещание, данное самой себе в тот день. Цитирую: «Вот я вырасту, и вот я-то никогда не буду ругать своих детей». Думаю, никого тут не удивлю, если скажу, что нарушила эту почти клятву в первый же год жизни своей дочки.
Еще интересный момент. Уже из «Фейсбука» (18+). Моя беременная подруга засняла на видео, как родители на повышенных тонах отчитывают сынишку в каком-то парке. В посте подружка кляла этих «зверей» на чем свет стоит. Я не стала ее разубеждать. И, конечно, я не стала писать в комментариях: «Спорим на что угодно, уже очень скоро ты поступишь так же».
Ну а буквально вчера я слушала по радио выступление известного психотерапевта Лабковского. Целый час эфира он просто принимал звонки слушателей со всей страны, давая им возможность высказаться по заданной теме. Вот и мне кажется, что все приведенные мною примеры из разных лет не отвечают, конечно, четко на вопрос тысяч мам «Что делать?», но точно направляют наши мысли в нужном направлении.
Она посадила меня спереди рядом со мной, сама же села за руль и тут же достала сигареты. Мама не спешила никуда ехать, с наслаждением она курила сигарету, даже не глядя на меня. Я же вся в напряжении настолько вымоталась, что готова была потерять сознание в любую секунду. Я сама хочу сейчас закурить, лишь бы избавиться от дрожь во всём теле. Мне даже кажется, что если она меня что-то спросит, то я ей не отвечу. — Боишься? – Поворачиваюсь к маме и замечаю у неё на лице три таких хороших царапин, которые в момент паники даже не заметила. Такие широкие, словно от ногтей, и длинные от скулы, идущие по щеке к подбородку. Мама, похоже, с кем-то хорошо так подралась, и этот кто-то ей лицо исцарапал попытке спастись. Не отвечаю, только нервно киваю головой, тут же отводя от неё взгляд. Моя мать меня чуть не убила. Вот даже интересно, она считала пули или это случайность, что меня не убило? — Правильно, — даже по голосу слышу, что она улыбается. – Следует бояться. Это тебе за то, что меня заказала. Сейчас приедем домой, и я накажу тебя за разбитую машину и помятый забор. Тут скорей всего наказание будет намного мягче, чем мой «расстрел». И то это никак не успокаивало меня. Зная маму, от неё можно ожидать чего угодно. — Успокойся, — она замечает мои слёзы и достаёт носовой платок сует его мне. – Вытрись, тебе завтра на работу. Мыть машины нужно с нормальным лицом, а не заплаканным. Она докуривает и бросает окурок на улицу, выруливает на дорогу. Едем до дома мы около часа в полном молчании. Я просто вся «убитая» боялась заговорить, а мама не считала нужным вообще со мной разговаривать. И вот мы подъезжаем к дому, и я вижу весь ужас, который натворила. Забор помялся весьма внушительно. Если в темноте мне и так показалось, что было сильно, то сейчас при свете дня это было очень сильно. Я похолодела от ужаса, представив, как пострадала сама машина, и что именно будет ожидать меня дома. Ну, по лицу я точно не получу. Как-никак завтра мне на работу. — Машину я теперь не могу припарковать во дворе, — смотрит на меня ещё так. – Так что вылазь и пошли. Покажу тебе, что ты учудила. Утром я тебе звонила, и ты не взяла трубку, так что у меня есть подозрение, что ты разбила машину либо вечером, либо рано утром. Ноги не слушаются меня. Колени дрожат, мне просто страшно идти с ней. Мама же замечает моё состояние и, усмехаясь, подходит ко мне. Я жмурюсь и вся сжимаюсь, боясь, что меня ударят прямо тут, но мама берет меня за руку и ведет к забору. Оказавшись во дворе, я чуть не умерла от увиденного. Машина пострадала тоже весьма сильно. Бампер отвалился, а капот превратился в гармошку. Фара разбилась и сейчас её осколки лежали рядом с колесом. — Ну как тебе? – Мама обнимает меня за плечи, и я прямо чувствую, как она на грани меня придушить. – Нравится? Мне как-то, знаешь ли, не очень. Тем более это моя любимая машина, была вот до этого момента. Я сейчас снова хочу заплакать, но сдерживаюсь. Прекрасно понимаю, что это мой косяк. Но вот от мысли, что мама кого-то убила и чуть не убила меня, не выходят из головы, абсолютно перекрывая эти воспоминания. — Мне теперь новые ворота ставить придется. Хотя эти, меня вполне устраивали. Идем в дом. Сейчас буду наказывать. — Мама, — это единственное что я смогла выдавить из себя дрожащим от волнения голосом. — Иди-иди, — меня подталкивают вперед. – А теперь поднимись к себе в комнату, я сейчас подойду. Меня переполнял страх за себя. Я была без понятия, что мама задумала, но готовилась к самому худшему. Её «я сейчас подойду» длилось минут тридцать. Я даже стала надеяться, что она совсем позабыла обо мне. Но, к сожалению, это оказалось далеко не так. Мама появилась с ремнем в руках. Уже чувствую, как моя задница начинает болеть. Я вскакиваю с кровати и пятясь к стенке. Конечно же, она меня достанет, но даже в такой момент я не была готова мириться с происходящим. — И куда же это мы интересно? – Она складывает ремень вдвое. – Лера, будь храброй и иди сюда. За свои поступки надо уметь отвечать. — А ты отвечаешь за свои поступки? – Упираюсь спиной в стену. Сейчас меня от моей мамы отделяет кровать. И то эта преграда никакая. – Я отвечу, не сомневайся. А ты ответь мне, что у тебя с лицом? Кто тебя так исцарапал? В кого стреляли? Ты хотела меня убить? — Но после моих ответов ты ляжешь со спущенными штанами и трусами и будешь терпеть ремень. Идет? — Да, — даже удивляюсь ей. Вот что ей сейчас стоит просто подойти ко мне схватить и избить ремнем? Я никогда не пойму эту женщину. — Исцарапала меня одна дура, — мама прикасается к своему лицу. – Стреляла не я, но попали в одного придурка. Если бы хотела тебя убить, то тебя бы уже тут не было. Я на всё ответила. — Кто ты? Я не понимаю, кем ты работаешь? — Договаривались на те вопросы. И я на них ответила. А теперь ты учись отвечать. Да она толком ничего и не ответила мне. Но выглядеть в её глазах более жалкой, чем сейчас я уже выглядеть просто не могу. А возможно этим поступком поднимусь в её глазах. Такого скорей всего не будет, но возможно, что хоть как-то изменит отношения ко мне. Иду к кровати хотя даже не чувствую что вообще хожу. Расстегиваю джинсы и ложусь на кровать, спускаю их вместе с трусами до колен. Крепко обнимаю подушку и стискиваю зубы. Меня и раньше пороли ремнем. Порола именно мама. Помню, как это было больно и унизительно. Тогда она так же говорила мне, что за свои поступки нужно отвечать. Тогда я тоже не оказывала сопротивление, а спокойно ложилась и дожидалась своей участи. Помню, как она выпорола меня до крови. Тогда я впервые в жизни потеряла сознание. Била она сильно и ритмично. Пару раз я даже кричала, хотя и сдерживалась, чтобы не предоставить ей такое удовольствие. Утыкаюсь лицом в подушку, чтоб она не видела слёз. Но, к моему удивлению, мама била меня не долго. Наверное, после пятнадцатого удара она остановилась. Моя задница так горела от боли, что я не сразу заметила, как меня перестали пороть. — Ладно, с тобой, — она разворачивается и уходит. За весь остаток дня мы с ней больше ни разу не пересекались. Я не выходила из комнаты, а мама не поднималась наверх. Где-то в час ночи я всё же не выдержала и отправилась на поиски еды на кухню. Натянув на себя одежду и морщась при ходьбе, я спустилась на кухню. Не включая свет, я пошла к холодильнику. В гостиной громко смотрели телевизор, так что надеюсь, что мама не услышит мой набег на холодильник. Да и всё равно не понимаю, ей так рано вставать, а она практически всю ночь не спит. Открываю холодильник и ничего кроме всё той же банки с вареньем ничего и не вижу. И то, похоже, оно плесенью покрылось. Беру банку и пытаюсь при свете холодильника разглядеть содержимое. Да, плесень. Возвращаю банку на место и закрываю холодильник. — Как задница? – Вздрагиваю от неожиданности и поворачиваюсь в самый темный угол нашей кухни. Вижу огонек зажигалки и сигаретный дым. — Болит, — выдыхаю. – Из еды совсем ничего? — Ну, ты же ничего не покупала, — мне даже проще, что я не вижу её лица. Только красный огонек сигареты. – Сильно есть хочешь? — Да, — и голос главное такой не сердитый. Неужели и правда я смогла чуток вырасти в её глазах? — Можем заказать пиццу, — вижу, как она делает глубокую затяжку. – Или поехали в круглосуточный магазин. Заодно купим продукты. — А поехали, — всё равно я не переодевалась после её порки. — Ну, поехали. Мы и, правда, поехали. Хоть сидеть мне было больно, я старалась не показывать ей этого. Я и думала, что у меня отлично это выходит, пока мама не остановилась у одной из аптек и не купила мне мазь. — Этим будешь мазать свой зад, — суёт мне в руки коробочку с мазью. – Сама хотя бы знаешь, что хочешь? — Да. Я даже не знала о таком магазине. Это был супермаркет, в котором кроме нас ещё находились два человека. И то эти двое один продавец, а другой охранник. Мама кивает мне на тележку, и мы начинаем набирать. Я беру колбасу, сыр, батон. Мама же берет вино, виски, коньяк. Так же она берет блок красного Мальборо. Вроде бы в магазине были минут пятнадцать, а набрали полную телегу. Мама после алкоголя решила всё же да взять еду, после чего я решила, что для неё важнее сигареты и алкоголь, а вот только позже еда. Хотя, если учесть, что она сперва отыскала круглосуточную аптеку, то я возможно для неё важнее. От этого меня прям распирало от радости. — Что лыбишься? – Не выдержала моя мама, на кассе расплачиваясь за покупки и поглядывая на меня. – Рожу проще делай. Тут же перестаю улыбаться. Мы грузимся в машину. Я подаю маме пакеты с едой, а она складывает их в багажник. Садимся обратно в машину и едем домой. Уже три часа ночи. В шесть нам вставать. Я же думаю, ложиться ли вообще мне сегодня спать или нет. Смысл с этих часов, если ещё и есть будем. — Так, ничего не знаю, но ты сейчас ляжешь спать, — после того как мы, должно быть, позавтракали, сказала мама. – До вечера тебе работать. Я не хочу, чтоб ты заживо засыпала на работе. — Так всё равно скоро вставать. — Иди, ложись спать и не забудь задницу помазать. Морщиться от боли нам не к чему. Я всё равно была уверена, что не засну. Даже когда глаза стали слипаться, я до последнего надеялась что спать не стану. — Подъем! – Тяжело открываю глаза и смотрю на маму. Такая бодрая словно и не спала всю ночь. – Завтракать не будешь, так что на. Она бросает мне деньги на обед и выходит из моей комнаты. Всё ещё сонная я морщусь от боли в заднице и одеваюсь. Да и есть просто мне не хочется. Так что, собравшись, я сидела в коридоре в ожидании мамы. Она и не заставила себя долго ждать, кивнув мне на дверь. Так мы и ехали до моей работы. Я по большей части дремала всю дорогу. А потом окончательно проснулась, приступив сразу же к мытью машины. Вымыв пять машин у меня наступил перерыв. Клиентов не было, и я сидела вместе с остальными работниками в комнате отдыха, и смотрели телевизор. Постаравшись особо не ёрзать на диване от боли в заднице, я уставилась в телевизор. Кто-то включил НТВ и все стали смотреть криминальные новости. Мне никогда не нравилось смотреть такое, но мама смотрела их постоянно. Сейчас мне даже кажется, что я знаю, почему именно она это делала. Первые минуты ничего интересного не показывали. Кто-то разбился, где-то кого-то ограбили. В Тольятти жестоко расправились с целою семьёй. Я тут же напряглась от этой новостью, вспомнив, куда мама уезжала на пару дней. Ведущий рассказал, что в одной из квартир был застрелен мужчина и беременная женщина. Что их перед смертью жестоко пытали, а потом подожгли квартиру. Это страшное убийство произошло несколько дней назад. И тут на экране появились фотографии убитых. Что-то в этот момент во мне рухнуло и разбилось в дребезги. На одной из фотографий был мой папа. Я даже привстала с дивана и подошла ближе к телевизору. А эта женщина выходит, и была беременная любовница. Должно быть, именно она и расцарапала маме лицо. Женщина была на восьмом месяце беременности и ждала двойню. Её прямо долго пытали. Мужчину же застрелили сразу же. Должно быть, это и был тот выстрел, что слышала я. Слёзы так и текли по моим щекам. Я отказывалась верить в происходящее. Неужели она решилась на убийство. Хотя тут совсем недавно она меня пугала так. Отворачиваюсь, надеюсь, никто не заметил что я плачу. Ужас какой. Его больше нет. Ну как же можно быть такой сукой! Убить бывшего мужа и его беременную любовницу. Направляюсь туалету. Надо умыться и вообще привести себя в порядок. — Безжалостное убийство произошло сегодня ночью, — останавливаюсь и поворачиваюсь к телевизору. – Был зарезан первокурсник института Связи восемнадцатилетний Геннадий Колесников. И фотография Гены, моего одноклассника. Чувствую дурноту, и в глазах начинает темнеть. Прихожу в себя, находясь на больной койке. Как я тут оказалась? Что вообще произошло? Оглядываюсь. Нас в палате шесть человек, и все с таким интересом смотрят на меня, словно я им тут фокусы собираюсь показывать. Меня пытались опросить, что же всё же произошло. Из-за чего я потеряла сознание, хотя раньше ничего подобного у меня никогда не было. Ребята с работы рассказали фельдшерам со «скорой» что я потеряла сознание после просмотра криминальных новостей. Это я смогла узнать от врача. Они позвонили маме и рассказали ей о моём обмороке, хотя я и так знала, что её поставили, в известность Вадим. Мама приехала в шесть вечера и написала отказную, и меня выписали. Хотя это могла спокойно сделать и я сама. Всю дорогу домой мы ехали в полном молчании. Мама даже не поинтересовалась моим самочувствием. Не спросила, что всё же произошло со мной. Я же просто не хотела с ней разговаривать. Почему-то смерть Гены казалась мне тоже дело рук мамы. Подъехав к дому, я замечаю новый забор. Мама даже припарковалась во дворе. Бумера уже не было. Выйдя из машины, я тут же направилась к дому. Ужинать не стану, лучше уж сразу же лечь спать. Хочу заснуть и проснуться в другой жизни. Не в этой, где могут убить просто так. Не где преступники лезут к власти. Жить в нормальном мире, где за правду и помощь другим не убивают. Где нет таких людей, как моя мама. Она убила папу, можно ли после этого считать, что и мне недолго жить осталось? Хотя она меня родила, может и не станет. Но в этом я как-то сомневаюсь. Лежу на кровати и просто пялюсь в потолок. Что делать? Мама убивает людей. Даже удивительно как это её не посадили? Хотя мне кажется что, даже находясь в тюрьме, мама там явно авторитетом станет и всё равно продолжит контролировать меня. Или сделает так, что я тоже сяду в тюрьму. Хочу курить, ещё и выпить. Да покрепче. Встаю и иду на кухню. Мне даже всё равно, что там сидит мама и тоже курит. Подхожу к ней беру со стола пачку сигарет и закуриваю. Мама, молча, смотрит на меня и даже не пытается остановить. Хотя в школьные годы я прекрасно помню, как она разбила мне губу, поймав с сигаретой. Захожусь в страшном кашле после первой же затяжки. — И что же интересно случилось, что ты теряешь сознания и абсолютно бесстрашно решилась закурить при мне? Причем так неудачно. Она поднимается с табуретки и выхватывает у меня изо рта, сигарету тут же тушит её в пепельнице. Молча, подхожу к тайнику с алкоголем и выбираю самый крепкий, по моему мнению, алкоголь. Открываю бутылку виски и начинаю пить прямо из горла. Большая часть виски, конечно, попала не в рот, а вылилась на меня. Так я опустошила всю бутылку и поставила её на стол, с вызовом смотрю на мать. — Кто-то страстно желает умереть молодым? – Мама подходит к столу и берет пустую бутылку из под виски и выкидывает её в мусорное ведро. – Ребенок мой, я что-то не поняла, а куда у нас весь страх пропал? Я же не железная, надолго моего терпения не хватит. Как ни странно, но то, что мне всё же удалось выпить, вдарило в голову. И сейчас я просто нарывалась: — Так давай! Выпори меня ещё раз. Я ведь даже могу облегчить тебе задачу. Снимаю с себя джинсы и подумываю, а снять бы мне ещё и трусы. — Ты убила папу. Убила Гену. Кого ещё ты убьёшь? Случаем не меня? Так давай, я облегчу тебе задачу. Бери нож, я даже сопротивляться не стану и бей прямо в сердце. Хотя, нет, тебе непременно нужно помучить меня перед смертью. Так что давай. Бей! Можешь в лицо. Не волнуйся, если выживу и пойду на работу, то непременно всем буду говорить, что споткнулась на лестнице. Всё ещё удивляюсь, как она держится. Надо это срочно исправить. — Не держись. Давай, ударь и хорошенько. Я даже не буду оказывать тебе сопротивления. Думая, как далеко я могу с этим зайти, беру ещё одну бутылку, на этот раз коньяк. Проделываю всё тоже самое. Рубашка на мне уже промокла насквозь, и я решаюсь её снять. Да и джинсы, болтающиеся на щиколотках, мешаются. И вот я остаюсь в одном нижнем белье. — Можешь бить не жалея. Такая сволота как я заслуживает этого. Так что давай! Подставляю ей своё лицо в надежде, что она всё же да ударит меня. Но, к моему удивлению, ничего не происходит. Она даже забыла о своей сигарете и та потухла в пепельнице. — Успокойся, — голос ледяной настолько, что я даже замерзла. — А зачем? Ты меня всегда не любила. И вот я тебе показываю всё своё отношение. Беру ещё одну бутылку коньяка и выливаю на себя. И как она только сдерживается? Мне даже на секунду показалось, что тут где-то камеры стоят. Поэтому она и не бьёт меня. — Ой, я и это промочила. Ну что ж. Трезвой мне такое точно бы не пришло в голову. Надеюсь, утром если конечно я всё ещё буду живая, не вспомню о таком позоре. Снимаю и нижнее бельё. Снимая трусы, я падаю, больно ударившись задницей об пол. — Я знаю что ничтожество, — смотрю ей прямо в глаза. – И тебе жить с этой мыслью, потому что я давно смирилась. Просыпаюсь тяжело и мучительно. Голова раскалывается и меня тошнит. Лежу в своей комнате на кровати плотно так укрытая что даже не выбраться самостоятельно. И кажется я голая. Черт! Что вчера было? Мне же на работу надо. А если учесть что меня не разбудили, то это уже пугает. Такого не может просто быть, что мама не добудилась меня и уехала на работу. Яркий свет режет глаза. Жмурясь, пытаюсь выбраться из под одеяла. А в памяти начинает что-то постепенно всплывать. Мой тупой поступок. То как я решила разозлить мать, и, судя по тому, что у меня ничего кроме головы не болит она меня не била. Возможно, решила, что наказывать меня лучше трезвой. — Выпей, — вздрагиваю и тут же поднимаю голову стараясь сфокусировать взгляд на маме. Почему она не на работе? Если всё дошло до такого мне точно каюк. — Распутай меня, — и голос у меня такой хриплый и неживой какой-то. — А ты не станешь кидаться на меня голой? Блевать на пол, пытаться бить посуду и падать на эти осколки. — Я ничего такого не помню. — Тебе же лучше, — подносит стакан к моем губам. – Такого позора ты бы трезвая не пережила бы. Делаю глоток и тут же морщусь. Неприятный горький вкус. — И что ты будешь делать? — Ну, ты не котенок, который забудет через час что напакостил, тебя можно наказать, когда оправишься. И ремнем ты не отделаешься. — А что ты будешь делать? — Подумаю. Но из-за тебя мне пришлось взять на работе отгул. Так что сегодня целый день мы будем вместе. Ну, ты пей, пей. Ты мне сегодня нужна, в нормальном состоянии. Наказывать буду долго и мучительно. Полночи я была вынуждена прибираться на кухне. Успокаивать и укладывать тебя в кровать. Так что думай, что за такую провокацию можно ожидать. Она распутала меня и ушла. Я же укрываясь одеялом в безнадежном состояние пялилась в пол. Ожидание наказания всегда хуже, чем само наказание. Правда я считаю, что к моей маме это не относится. Может снова сбежать? На этот раз не прятаться у друзей и знакомых. Не хочу потом узнать о них в криминальных новостях. А может подать заявление на неё? Но она меня не била и никаких побоев на моем теле нет. Надо думать пока она не придумала наказание.
Фото: Alexander Egizarov/EyeEm/Gettyimages
Содержание
«Когда сын бросился на асфальт и начал истерить, мои нервы не выдержали»
Инна, 41 год
У меня двое сыновей, сейчас им 22 и 16 лет. Я была категорической противницей физических наказаний по отношению к детям и оставалась ею до рождения второго ребенка. Считала, что люди, которые поднимают руку на собственных детей, — изверги и к тому же глупые, потому что не умеют разговаривать с детьми. Меня саму в детстве практически не наказывали: максимум, что мама могла себе позволить, — шлепнуть полотенцем по шее, но до этого ее реально надо было довести. Отца у меня не было, только отчим. Он, к счастью, никогда не лез в разборки со мной, предпочитая все оставлять на усмотрение мамы.
Своего первого ребенка я растила без отца. Жила с мамой, отчимом и двумя братьями-школьниками. Материально мне помогала мама. Все остальное было на мне: ребенок, братья, хозяйство. На работу я пойти не могла — в садик не пробьешься. До 5 лет я так и просидела дома, потом мама пошла на уступки и разрешила мне поработать. Когда сын пошел в школу, она сказала: «Увольняйся, надо с ребенком делать уроки, я не собираюсь этим заниматься». Пришлось уйти, хотя денег катастрофически не хватало.
Сына я вообще никогда не трогала, но он и ребенок был сам по себе понимающий. Хотя случалось, что и утюг включал, утащил втихаря кипятильник и диван поджег, но это я недоглядела. Сыну достаточно было просто объяснить, почему нельзя так было делать и чем это может кончиться. Когда в 11 лет я застала сына в курящей компании (сам он не курил), для профилактики показала ему ремень и сказала: если поймаю с сигаретой, попу в полосочку сделаю. Вот и все.
Когда мы вышли из магазина на улицу, младший кинулся на асфальт и стал колотить руками-ногами. Успокоить его не получалось
Со вторым ребенком все было гораздо хуже. Его я родила, уже будучи замужем. Муж с ребенком мне совсем не помогал, пропадал с друзьями и приносил домой копейки. Дети были исключительно на мне и в материальном, и в физическом, и в эмоциональном плане. Второй сын родился гиперактивным и очень мало спал по сравнению с обычными младенцами. Он рос агрессивным и совершенно ничего не хотел понимать, его невозможно было заинтересовать или отвлечь. Если что-то шло не так, как ему хотелось, он начинал драться или истерить. Успокоить его было просто нереально. Отец пару раз порывался отлупить ребенка, но я его останавливала. Я перепробовала все — от хороших слов до игнорирования (так он мог и час, и два орать).
Мы ходили к невропатологу и психологу — не помогло. В результате я попала в больницу с нервным истощением. Младшему тогда было три с небольшим года. После моего возвращения домой сын целую неделю вел себя хорошо — соскучился очень. Потом мы пошли в магазин, старшего в школу собрать. Младшего оставить было не с кем, пришлось взять с собой. Пока я помогала старшему примерять брюки и пиджак, младший полез в складское помещение. Естественно, ребенка оттуда вывели, а он закатил такую истерику, что нам пришлось бросить все и ехать домой. Когда мы вышли из магазина на улицу, младший кинулся на асфальт и стал колотить руками-ногами. Успокоить его не получалось. С большим трудом я привезла его домой. Вот тут мои нервы и сдали: я взяла отцовский ремень и отшлепала сына раза три. Он — в крик. У меня сердце кровью обливалось, еле сдерживалась, чтобы не подойти и не пожалеть его. Потом вижу, он уже на публику истерит. Подошла и спокойно сказала: «Я жалеть тебя не буду, ты себя очень плохо вел, и я больше с тобой не разговариваю». Он замолчал, удивленно на меня посмотрел, что-то спрашивать начал, а я не отвечала. Когда он заплакал и попросил прощения, я объяснила, что он сделал не так и почему я так поступила. Это был первый раз, когда сын меня слушал. Мы с ним обнялись, поплакали вместе, договорились, что так делать больше не будем. Истерики прекратились. И, если сын вел себя плохо, я просто объясняла ему, почему так делать нельзя и что либо он успокаивается, либо я с ним не разговариваю. Срабатывало как по волшебству! И это самое тяжелое наказание до сих пор. Ремнем с тех пор мы больше не пользовались, но он лет до десяти всегда висел на видном месте.
«Я всегда была «злым полицейским”»
Наталья, 36 лет
Мы с мужем и двумя сыновьями 5 и 15 лет живем со свекром. Дедушка не принимает участия в воспитании внуков. Муж не имеет представления, как воспитывать детей, и придерживается роли «папа-друг». Мне хотелось бы, чтобы его было больше в жизни детей. Мы с мужем долгое время играли для детей в злого и доброго полицейского, «злым» была я. Со временем контраст сгладился, но роль верховного судьи по-прежнему исполняю я. К нам часто приезжает моя мама, которая всегда помогает мне с детьми. Правда, мне не всегда нравятся ее методы: она по старинке пугает бабайкой, полицейским, чтобы добиться от ребенка послушания (я против воспитания страхом), и запрещает лазить на площадке, пачкаться, тогда как я к этому отношусь спокойно.
Я всегда была против физического насилия: меня в детстве не били и мой муж никогда не орал и не бил сыновей. Но с первенцем мне было тяжело: я постоянно была им недовольна, а повышенная тревожность и усталость доводили меня до грани. Ребенок плохо спал, много плакал. Однажды я несколько часов безуспешно пыталась успокоить сына (никого, кроме нас двоих, дома не было, все на работе) и в сердцах швырнула его в кроватку. Ему было всего пару месяцев. Мне не стало легче (и никогда после не было). Ужасную беспомощность, ненависть к себе, стыд и чувство вины — вот что я чувствовала.
Хотя признание «болезни» не означало молниеносного излечения, мне стало понятно, над чем работать
Со временем срывы стали чаще. Регулярно орать на ребенка стало для меня нормой. Иногда я позволяла себе шлепнуть его или дать подзатыльник. Поначалу я оправдывала себя тем, что воспитываю сына. Позже я научилась извиняться за свои действия перед ребенком: это тоже не приносило успокоения, но так правильнее по отношению к сыну. Ужаснее всего, что ребенок не перестает тебя любить, он принимает все с покорностью и, как бы ему ни было обидно, прощает тебя. К слову, при всей моей истеричности старший сын сейчас ближе ко мне, чем к кому-либо. Он знает, что я могу наорать, но, к счастью, не боится меня. Я понимала, что физические наказания вырабатывают у ребенка страх, и старалась, чтобы этого не произошло.
Когда сыну было около четырех лет, срывы стали для меня проблемой. Ухудшали ситуацию непростые отношения с мужем из-за его алкоголизма, я была постоянно на взводе. Тогда же я осознала свою проблему и стала искать информацию в интернете.
И, хотя признание «болезни» не означало молниеносного излечения, мне стало понятно, над чем работать. Я наткнулась на лекцию психолога Ирины Млодик, которая стала первой ступенькой к моему исправлению. Банальное просвещение по поводу особенностей психического и физического развития детей, разбор своего психического состояния позволили мне не доходить до грани. Со вторым ребенком я была спокойна, как удав, и только пару раз срывалась на крик.
«Когда чувствую, что на грани, стараюсь уйти из дома»
Елена, 47 лет
Сейчас моему единственному сыну 24 года. Всю его жизнь нам очень помогает моя мама — его бабушка. Своего ребенка я никогда не била. Я знаю о родительском ремне не понаслышке и к телесным наказаниям отношусь крайне отрицательно: по себе знаю — не поможет, даже хуже будет. Родители били меня в подростковом возрасте за друзей, за сложный возраст, за вранье, и кончилось это тем, что я просто рассказывала родителям еще меньше правды.
Но и у меня случались срывы. Впервые я накричала на сына, когда он учился в третьем классе. Мы делали домашку по математике: в примере из двух цифр и ответа надо было проставить действие. Сын начал гадать, просто перебирать все возможные, не думать, а именно называть умножение, сложение, деление, вычитание… Он занимался этим минут сорок, не хотел даже слегка задуматься. Я накричала и встряхнула за шиворот. Ударить — никогда. Но даже после такого я чувствовала ужасный стыд и обиду на себя. Мы не разговаривали пару часов. Но по своему опыту я знаю, что игнорирование — самая мерзкая пытка, поэтому я приготовила ужин и позвала сына к столу и вела себя так, будто ничего не было.
Я стараюсь не срываться, но я человек импульсивный: могу накричать, правда, злобы не держу. Обычно, если чувствую, что я на грани, стараюсь выйти из комнаты или даже из квартиры, остыть, переключиться на что-то другое и как-то этим отвлечься. Что касается извинений… Тут ситуации разные. В семье меня не считают авторитетом, и никто никогда не извиняется передо мной. Я стараюсь сгладить моменты, если не права, если права — извинений не требую. Веду себя по ситуации.
«Когда на меня поднимали руку, я чувствовала только ненависть»
Татьяна, 29 лет
Лет до 10–11 родители время от времени били меня с братом-погодкой за непослушание: папа отвешивал подзатыльники или бил ремнем, мама лупила тонкой деревянной палкой, скакалкой или просто трясла, впиваясь в кожу ногтями, так что потом долго оставались следы. При этом мать защищала нас от отца, даже если до этого сама жаловалась на нас и просила наказать. Мы не делали чего-то из ряда вон выходящего, не поджигали квартиру, например, нас наказывали за то, что мы слишком шумели или дрались с братом. За непослушание на нас либо кричали, пугая ремнем или еще чем, либо поднимали руку.
От матери доставалось чаще. Отец бывал дома только вечером и практически не общался с нами. Все мое детство он сидел в кресле и читал газету или смотрел телевизор. Близких отношений у нас с ним так и не сложилось. На матери, которая первые годы моей жизни проводила в больницах из-за слабого здоровья, был весь дом и дети. Ей никто особо не помогал. Иногда приезжала бабушка, но она жила очень далеко, поэтому это случалось раз-два в год. Поэтому неудивительно, что мать периодически срывалась на нас. При этом матери я особо никогда не боялась. Но лет до 17–18 очень боялась отца и не смела ему противоречить. Раз пять за все мое детство отец бил мать, рукой, палкой или ремнем. Он мог сделать это за плохо подогретый суп или за неверно сказанное слово. В такие моменты он, как правило, был пьян. И это было очень страшно. Мать запиралась с нами в комнате, отец ломился в дверь и орал, чтобы мы заткнулись и перестали плакать.
Ничего, кроме ненависти, физические наказания во мне не оставляли, и в смысле воспитания толку от них было ноль
Я очень хорошо помню, что, когда меня наказывал отец за дело или просто потому, что я попалась под горячую руку, я убегала и, сжимая зубы, сквозь слезы шепотом желала ему смерти, а еще мечтала вырасти и отомстить. Когда меня била мать, я могла в отместку выпалить что-то вроде: «Мало тебя отец бил!» Ничего, кроме ненависти, физические наказания во мне не оставляли, и в смысле воспитания толку от них было ноль. Повторюсь, руку на нас поднимали не так часто. Мои родители не были какими-то монстрами: мы были желанными детьми, нас любили и старались, чтобы мы ни в чем не нуждались, хотя жили мы бедно. Они просто не умели по-другому.
Мама до сих пор вспоминает, как подняла на меня руку в первый раз: мне тогда было около года, я не хотела сидеть в кроватке и просилась на руки, у мамы было много дел по дому и взять меня из кроватки она просто не могла. Я продолжала хныкать, уговоры на меня не действовали, и тогда мать шлепнула меня. «Ты стала плакать, а у меня аж сердце сжалось, хотелось подойти, обнять, но я сдерживала себя. Ты поплакала, а потом так и уснула. Проснулась через пару часов и уже все забыла, улыбалась. У меня аж от сердца отлегло». Сейчас, когда мы с братом давно выросли, она, конечно, говорит, что детей бить нельзя. Когда я спрашиваю у нее: «А как же мы? Ты же нас била!» — мама отмахивается, что мы просто не понимали по-другому.
Я противник любых видов насилия. Не знаю, благодаря или вопреки воспитанию родителей, но в социальном плане мы состоялись. Правда, у меня нет своих детей. Одна из причин — я боюсь превратиться в свою мать.
Подготовила Анна Алексеева
Предыдущие материалы:
Не только сестры Хачатурян. Жестокость к детям, немое свидетельствование и насилие в российских семьях. Психологи объясняют, почему в нашем обществе принято бить детей
Год закону о декриминализации домашнего насилия. Мы выяснили, почему за это время не изменилось ничего
13% женщин страдают от послеродовой депрессии, у 10% депрессия начинается еще во время беременности. В России, где психические расстройства принято считать блажью, молодые матери сталкиваются с непониманием и осуждением. Пять историй женщин, которые мечтали убить собственных детей и умереть, но пережили это