Мы, люди 21 столетия, древнерусской иконописи по-настоящему просто не видели. Потемнели, покрылись пылью и копотью уцелевшие в древних храмах фрески и мозаики, и в буквальном смысле стали невидимы иконы — главная, самая многочисленная часть древнерусского наследия. Ведь фресками и в особенности мозаиками украшали в древности далеко не каждую церковь, а иконы обязательно были не только в каждом храме, но и в каждом доме. Техника, в которой они создавались, была особой. Доска, на которой должна быть написана икона, покрывалась левкасом или загрунтованной тканью — паволокой, и само изображение наносилось на грунт темперой, т.е. минеральными красками. А сверху изображение покрывалось слоем олифы. Именно такой старинный способ используют свияжские иконописцы в своих трудах…
Максим Шешуков, современный иконописец, занимается иконой с начала девяностых. Работает и живет в Свияжске, в древнем городе, основанном на острове еще Иваном Грозным в нескольких километрах от Казани. Сам он родом из Казани, но перебрался в Москву, учился иконописи в мастерской Владимира Ивановича Щербинина при Сретенском монастыре в Москве, женился, появилась квартира. Казалось, большой город, центр России, живи и радуйся, но…
Как-то друзья посоветовали ему купить домик в Свияжске и поселиться вдалеке от ларьков и «рыночной экономики», там, где живая и настоящая жизнь оставалась еще нетронутой.
Потом здесь стали покупать дома и другие художники, потихоньку создавать свои мастерские и сама собой начала складываться колония творческих чудаков, этакий культурный анклав.
«Художники — они как клопы, их не уничтожить. Художники — это Божий проект — поэтому, и я верю в Бога… Я уже не молодой человек и больше не занимаюсь муками творчества, я занимаюсь только свободным творчеством: взять молоток и гвоздь, вбить гвоздь в стену — при этом не испытывать никаких мук и есть — настоящее творчество…»
Шешуков о работе иконописца говорит всегда, в любом интервью, как о рутинной и будничной, приземляя и намеренно снижая ее пафосность. Ничего высокого, но самое земное и есть самое настоящее. В его словах есть, конечно, и правда, если рассматривать работу иконописца как ограниченную строгими канонами и рамками. Доски для икон должны быть подобраны особым образом, а не або как; краски – только настоящие, минеральные, из земли и камня, и никакой химии. Доски обрабатываются тоже по особой технологии. И все по старинным образцам, старым технологиям и рецептам еще пятивековой давности. У Максима Шешукова своя артель – пять человек: один готовит доски, другой — краски, третий — прориси, а иконописец просто «раскрашивает». Так издавна строилась на Руси иконописная мастерская.
Но есть в словах иконописца и лукавство, потому что самое главное в иконописи вовсе не технические приемы и ремесло. Икона рождается только когда мысль, дух и жизнь будут тоже настоящими, не поддельными, не выдуманными и не ряженными под русскую старину. Икона проявляет невидимое – дух иконописца, который не спрячешь за красивыми словами. Он здесь налицо и на ликах.
«Это как в музыке: есть ноты, а есть исполнители. Любой художник-иконописец — это, по сути дела, исполнитель. Все упирается просто в исполнительское мастерство. Одно дело Рихтер будет исполнять, другое дело — какой-нибудь кабацкий музыкант… Ведь существует широкий диапазон каких-то возможностей: кто-то трудится над виртуозным оттачиванием, кто-то идет по совершенно центральной линии — по нотам… Так и у нас. Да и сама иконописная мастерская — это всегда несколько человек. Как некий маленький оркестр…
Вот так скромно и в нескольких словах иконописец говорит о том, что он делает изо дня в день: просто играет по нотам. Творчество Максима не ограничивается иконописью. Он занимается еще и керамикой, и пишет картины. И опять сравнивает это с музыкой:
«Икона — это конкретная нотная грамота, а радикальные иконообразные картины — это уже другая область. Другое музыкальное произведение. Все как в музыке… Есть канонические вещи — есть абстрактные…»
Глядя на его иконы, понимаешь, что русская иконописная традиция не умерла, она возрождается, живая и настоящая.
Девушка с тремя крылами
Побиение Стефана камнями
Ко дню св. преподобного Андрея Рублёва —
предлагается к обсуждению мой спич для сентябрьской международной иконописной конференции.
Замок потом сниму, это не секрет, а просто «публикация до публикации», так пускай до сентября под замком.
Дорогие коллеги и сочувствующие,
Позвольте мне начать этот доклад с небольшого, но очень характерного анекдота. В этом году мне пришлось выступать на международной богословской конференции, организованной римо-католиками для ознакомления французских и бельгийских семинаристов с православием. Один из вопросов, заданных мне после доклада, звучал так:
— Высказывается ли Православная церковь о современном искусстве?
Я выдержала паузу и затем сказала, изобразив на лице удивление и укоризну:
— Дорогие друзья, вот я, супруга клирика и иконописец, только что в течение сорока минут с благословения моего архиерея, зде присутствующего, рассказывала вам об иконописи, о современной в том числе – и после этого у вас поворачивается язык задавать такой вопрос?
Повисла тишина, а затем аудитория отвечала мне дружным хохотом и аплодисментами.
Мне было приятно, что семинаристы мгновенно поняли и оценили мой экспромт, заставивший их вспомнить, что иконопись – это искусство, и что современная иконопись есть современное искусство. Но всё-таки – насколько же запущено церковное художественное сознание, если такое напоминание о норме – всего лишь о норме! – произвело впечатление блестящего парадокса, неожиданного поворота мысли, если хотите – метанойи, изменения сознания. Да, мои слушатели, молодые будущие священники Запада, вдруг отдали себе отчёт, что они живут в странном и диком двоемыслии. Они принимают как аксиому то, что является всего лишь постмодернистской, навязанной Церкви извне иллюзией: искусство – это одно, а иконопись – это совсем другое.
Что – другое? Маргинальная практика? технологический процесс? род рукоделия? пособие в медитации? И, с другой стороны, что же тогда есть это самое искусство, если иконопись больше не считается таковым, как оно было по умолчанию принято вплоть до начала 20-го в.?
Да, отделять икону от всего прочего искусства – не святоотеческая традиция, а всего лишь дурная мода, зародившаяся в первой половине прошлого века в умах тех, для кого сразу за порогом академического реализма начиналась экзотика. Только подобным невеждам могла прийти в голову мысль не просто отделить, но противопоставить икону – живописи, иконописца – художнику.
А вот для свв. Василия Великого и Григория Нисского (IV век) эти понятия были синонимами. Отцы Церкви постоянно употребляют термин «живописец» вместо «иконописец», «живопись» вместо «иконопись» и даже – о ужас! – «картина» вместо «икона», т. е. называют священные изображения тем самым словом, которое приняло попросту бранный оттенок в известной школе богословия иконы. Св. Иоанн Златоуст (IV век) также употребляет термины «живопись», «картина», «изображение» в том смысле, в котором мы употребляем слово «икона», и признаёт за таковые, т. е. за иконы, творения энкаустов, скульпторов, ювелиров, чеканщиков, фрескистов – и всех их, соответственно, признаёт за иконописцев.
Св. Кирилл Александрийский и св. Софроний (VI век) уже употребляют слово «икона» – но не в противоположность, а наряду с его синонимами, как-то: «образ», «изображение», «подобие», «картина». В постановлениях V и VI Вселенских Соборов мы снова встречаем все эти термины в качестве равнозначных и взаимозаменяемых.
Только в VIII веке св. Иоанн Дамаскин в своём труде «Три слова в защиту иконопочитания» начинает употреблять термин «икона» в качестве доминирующего для обозначения священного образа. Но и этот классический автор не изгоняет совершенно из своего обихода слова «картина», «изображение», «подобие», а продолжает время от времени употреблять их в качестве синонимов слова «икона». Антоним у иконы тоже имеется – но это не картина, а идол (если речь заходит о скульптуре, он называется также истуканом). Очень возможно, что само закрепление за термином «икона» специального значения «священное изображение» есть следствие иконоборческой полемики, необходимости кратко и точно выразить понятие «картина (изображение, образ, фреска, камея, мозаика и т. д.), представляющая Бога и святых». Соответственно, идол есть картина (изображение, образ, фреска, камея, мозаика и т. д.), представляющая бога ложного, Лукавого, Врага, Губителя. Вот определение св. Леонтия Кипрского: «Ведь идолы суть подобия лжеименных богов, прелюбодеев и убийц, и тех, кто приносит в жертву детей, и тех, которые суть люди изнеженные, – а не Пророков и Апостолов. И для того, чтобы мне отчасти представить краткий и вернейший пример относительно христианских и эллинских подобий, – послушай! Халдеи имели в Вавилоне всевозможные музыкальные инструменты, посредством которых они почитали изображения демонов. И сыны Израиля также имели инструменты, принесённые из Иерусалима, которые они повесили на вербах. Но одни произошли для славы Божией, а другие, подобные тем, для почитаний демонов. Таким вообще образом размышляй и об иконах и изображениях эллинских и христианских, то есть что те устроены для славы диавола и воспоминания о нём, а эти – для славы Христа, и апостолов, и мучеников, и святых Его».
Именно такое, а не какое-то иное, соотношение между картиной, иконой и идолом отражается в постановлениях VII Вселенского Собора. «Картина», «изображение» суть общие понятия. Иные картины суть иконы, оставаясь при этом картинами, иные суть идолы, пребывая картинами же, а иные суть просто картины, изображения не священные и не запретные, создаваемые в дидактических целях, или в воспоминание о людях и событиях, или для украшения повседневной жизни – просто от избытка творческой энергии.
Попросту говоря, икона мыслилась жанром, возглавляющим иерархию жанров изобразительного искусства – по той причине, что предметом её изображения было самое высокое и самое подлинное среди всего сущего. Эта иерархия жанров по умолчанию присутствовала в художественном сознании как восточных, так и западных христиан, благотворно сказываясь на всей ситуации в изобразительном искусстве, ещё столетие тому назад. Подчеркиваю – это была иерархия именно жанров, а вовсе не стилей. Вдумаемся – всего лишь столетие тому назад! Не только во времена немецких религиозных романтиков, или английской неоготики, или свт. Игнатия Брянчанинова, но даже ещё в начале прошлого века любой художник-христианин всё ещё мыслился как потенциальный иконописец. Даже если он всю жизнь упражнялся в иных жанрах – он тем не менее оставался как бы воином в запасе, всегда готовым к мобилизации и располагающим всеми необходимыми навыками. Художественная школа была такова, чтобы мобилизация художника на работу для Церкви не составила никаких проблем и не повлекла за собой необходимости переучиваться с нуля. Развитие индивидуального стиля каждого художника, в каком бы жанре он ни работал по преимуществу, протекало так, чтобы смена жанра на более высокий, на самый высокий не застала художника врасплох. Не заставила его полностью менять свою стилистику, то есть убивать в себе одного художника, чтобы родился другой.
Владимир Маковский
В мастерской художника
1893
Да, уже вспыхивали «гениальные прозрения» запоздалых отечественных романтиков о том, что якобы только средневековая стилистика является пригодной для сакрального образа. Да, выдающиеся иконописцы академического направления уже начинали присматриваться к средневековым памятникам и осторожно, обдуманно вводить в свой стиль находки древних мастеров. Да, уже появились заказчики, готовые предоставить стены храмов и тябла иконостасов первым опытам отечественной, так сказать, «неоготики», минимум на полвека припозднившейся по сравнению со сходным процессом на Западе (не забудем, однако, и о встречном процессе – о стремлении кустарей-богомазов пройти академическую школу). Но все эти явления никак не нарушали главного: вплоть до самого октябрьского переворота в церковном культурном сознании России и других православных стран сохранялся нормальный, исконный, веками сложившийся и испытанный консенсус о том, что иконопись есть искусство, и притом самое главное искусство. Самое комплексное и сложное, самое богатое технически и стилистически, наиболее достойное имени творчества, наиболее глубокое по духовному, психологическому, интеллектуальному и нравственному содержанию, наиболее широкое по охвату феноменов, исследуемых через художественный образ. Требующее от художника наибольшей ответственности, наиболее влиятельное, постоянно экспонируемое, наиболее сосредоточенно созерцаемое, наиболее сильно апеллирующее к зрительскому вниманию, соучастию и единомыслию.
На тему существования такого консенсуса можно было бы написать фундаментальное исследование, подкреплённое сотнями свидетельств, почерпнутых в художественной литературе, мемуарах и других документах. У меня нет никакой возможности сделать это в рамках краткого выступления, но я уверена, что даже поверхностно знакомый с дореволюционной культурой России человек прекрасно понимает, о чём речь.
Никому и в голову не приходило определять иконопись как не-искусство, иконописцев – как не-художников, икону – как не-художественный образ обоженного человека или вочеловечившегося Бога. Художниками назывались лица, владеющие ремеслом в рамках той или иной школы, иконописцами считались те из художников, которые – опять же в рамках любой школы, от академической до кустарно-ремесленной – избирали священный жанр. Любопытная очарованность некоторых образованных художников русским и византийским средневековьем, а иногда даже серьёзная их увлечённость стилистическими достижениями предков вполне укладывалась в рамки этого консенсуса, не рвала его, не разрушала, не отделяла агнцев (тех, кто выбрал средневековую стилистику) от козлищ (тех, кто работал в академической манере).
Этим благотворным консенсусом, или единомыслием, по поводу статуса иконописи обеспечивались сразу две прекрасные вещи: во-первых, икона в России всего столетие назад находилась на вершине культуры общества. То есть там, где она находилась и при императоре Юстиниане, и при Иоанне Дамаскине, и при Феодоре Метохите, и при Андрее Рублёве, и при Карле Брюллове. А во-вторых, культура общества была возглавляема иконой – как это было, с кратким перерывом на иконоборческие пертурбации, на протяжении всей истории легального христианства.
Мы знаем, что культура России была драматически обезглавлена в ходе известных событий. Жанр, который прежде выступал в роли Искусства с большой буквы, Искусства par exсellence, был насильственно аннулирован, вычеркнут из списка дозволенных. Лишь два поколения спустя жанр иконы вновь постепенно начал легализоваться. Но возрождение это, вместо того чтобы вернуть иконе её главенствующую позицию в искусстве, — вывело её из сферы искусства и культуры вообще. Слепо следуя романтическим «открытиям» дилетантов-теоретиков, очарованных «инаковостью» и «экзотизмом» русского средневековья, их идейные последователи сами обрекли себя на роль маргиналов.
Мы – я говорю «мы», поскольку и сама проходила через это заблуждение – позабыли, что художники и зрители христианского мира всегда определяли специфику иконы через её обращённость к Богу, ко всему, что свято. Мы стали определять специфику иконы – через отличие её от картины, специфику иконописи – через отличие её от светского искусства, иконописца – через отличие его от художника. Вместо единого иерархически организованного мира культуры, вершинным феноменом которого является сакральное искусство, мы допустили раздвоение своего художественного сознания на две якобы несоприкасающиеся сферы, да ещё и привыкли определять сакральную – через несакральную, высшую (то есть я предполагаю всё же, что она для нас высшая) – через низшую!
В сущности, за полвека, если считать с момента выхода в свет книги Л. Успенского «Очерки по богословию иконы в Православной Церкви» , а то и за целое столетие, если вести счёт от публикации известных романтических статей кн. Евгения Трубецкого, последователи их учения не выработали никаких положительных определений. Если не считать определениями красивые парадоксы вроде «богословие в красках», «символ», а то и просто «текст», то приходится признать, что на настоящий день в массовом церковном и околоцерковном сознании икона – это прежде всего не картина, иконопись – это прежде всего не искусство, а иконописец – это никоим образом не художник.
Стоит ли после этого удивляться, что наука об иконе у нас находится в глубоком тупике? Что критерии суждения о каноничности, а попросту говоря, о правильности, то есть приемлемости иконы для молитвенного сосредоточения не только оставляют желать лучшего, но попросту не существуют вообще? Что миллионы верных, вместо того чтобы получать через иконные образы помощь и поддержку в своих молитвенных усилиях, совершенствовать своё богопознание, созерцать в полном сердечном согласии и доверии образцы святости всякого чина, — принуждают себя к созерцанию образов, вызывающих у них внутреннее отторжение, или «отказываются от оценочного суждения», или даже просто игнорируют иконы как образы, оставляя за ними только функцию неких традиционных сакральных объектов? А ведь всякий человек, не нашедший красоты художественной и красоты человеческой в храме, непременно найдёт её на стороне. То есть, в сущности, разделит и раздвоит свою любовь и свою веру. Сильнейшие художественные впечатления такой верующий будет получать – прошу прощения, уже получает – в музеях и на выставках. В храме же отношение его к иконам будет не православием, а смесью протестантизма (равнодушие к образу) и язычества (поклонение священному объекту без мысли о том, что сообщает этому объекту статус священного).
Таковы суть уже наличные, уже ставшие реальностью и дурной традицией плоды отступления церковной мысли от традиции подлинной, от традиции почитать иконопись искусством, а икону – художественным образом. Единственное, что удерживает нас от окончательной девиации – это усилия современных иконописцев. Не всех, конечно. Только тех, кто действительно является художником и всерьёз относится к своей работе. Тех, для кого внутренне признать создаваемый ими священный образ за «текст», или «символ», или «раскрашенную доску, которая после освящения превратится в объект почитания» означает – солгать Святому Духу. Пока у нас ещё есть такие художники, окончательного падения иконы не произойдёт. Но очень хотелось бы, чтобы жизнь и работа таких подвижников не осложнялась дополнительными тяготами, порождаемыми на каждом шагу вот этой нелепой ситуацией с невыясненным статусом иконы, иконописи и иконописца. Пора отдать себе отчёт в том, что невыясненность эта – начало и корень иконоборчества, и приложить некоторые усилия к созданию, а вернее, к воссозданию церковного единомыслия в этой столь важной для православия сфере.
С 11 декабря 2015 года по 19 января 2016 года в галерее «Царская башня» в Москве будет проходить выставка «Современные иконописцы России», организованная Спасо-Преображенским Валаамским монастырем, Содружеством в поддержку современной христианской культуры «Артос» и Гильдией храмоздателей.
«Современные иконописцы России» — масштабный выставочный проект, собравший признанных мастеров современного сакрального искусства. Многие из них подготовили новые произведения специально для выставки. Более половины из 100 произведений будут экспонироваться впервые.
Среди участников — архимандрит Зинон (Теодор), протоиерей Андрей Давыдов, Ирина Зарон, Ольга Шаламова, Александр Чашкин, мастера иконописной школы Троице-Сергиевой лавры, скульпторы, мозаичисты, ювелиры и уникальные мастера лицевого шитья.
Увидеть широкую панораму современного христианского искусства крайне затруднительно. Обычно мастера создают произведения только под заказ — для конкретного храма, монастыря или частного лица. Отдельные работы можно увидеть в храмах буквально по всему миру, но собрать эти работы в одном выставочном пространстве — редчайшее событие.
«Верность канонам, соединение традиционных и новых технологий, стилистическое разнообразие и оригинальные интерпретации древних образцов — все это отличает работы современных православных мастеров и позволяет нам говорить об этих работах как об уникальных произведениях современного искусства», — отмечает епископ Троицкий Панкратий, наместник Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, председатель оргкомитета выставки.
«Расцвет иконописания в России тем более удивителен, что большевики в ХХ веке беспощадно отнеслись и к Церкви, и к христианской культуре. Подвергались поруганию и уничтожались не только сами иконы, но и иконописные школы, была предпринята грандиозная попытка уничтожить сами традиции церковного искусства, — говорит куратор выставки, секретарь содружества «Артос» Сергей Чапнин. — Тем не менее, за последние 30 лет — совсем небольшой с точки зрения истории срок — иконописание не только возродилось, но и во многом превзошло уровень начала ХХ века».
Главная задача организаторов выставки — привлечь внимание к современному христианскому искусству и показать, что сообщество иконописцев и художников решает сложные задачи, связанные с церковным осмыслением роли визуальных образов в современном мире.
На открытии выставки 10 декабря выступит хор Валаамского монастыря и можно будет познакомиться с технологией иконописания.
Адрес: Москва, выставочный зал «Царская башня», Комсомольская площадь, 2 (в здании Казанского вокзала, вход со стороны западного фасада).
Сроки проведения: 11 декабря 2015 года — 19 января 2016 года.
График работы: с 10.00 до 20.00 без выходных, обеденный перерыв — 13.00-14.00. Входной билет: 50 руб.
Подробнее о выставке читайте на сайте www.artos.name.
Оргкомитет выставки «Современные иконописцы России»/Патриархия.ru