Листая страницы прошлого
Блокадные дневники
Настоящая публикация имеет целью ознакомить читателя с отдельными свидетельствами, характеризующими первый год блокады, из дневников участников обороны Ленинграда, хранящихся в фондах Центрального государственного архива историко-политических документов Санкт-Петербурга (ЦГАИПД СПб). Далеко не все жители блокадного города имели возможность, да и желание, в суровых условиях войны и блокады вести свой дневник. Дошедшие до нас свидетельства представляют собой огромную ценность для понимания обстановки, чувств и мыслей защитников Ленинграда, для восстановления тех деталей событийного ряда, о которых невозможно узнать из документов официального характера. Наиболее крупное собрание дневниковых записей, сохранившихся в ЦГАИПД СПб, находится в архивном фонде № 4000 – фонд Института истории партии Ленинградского обкома КПСС. Дневники стали собираться институтом еще в годы Великой Отечественной войны и поступили на хранение в бывший партийный архив вместе с рукописным фондом института. Представленные в публикации дневники были отобраны нами в результате случайной выборки. Среди авторов дневниковых записей школьники, учителя, архитекторы, инженерно-технические работники и директора заводов.
Значительный интерес представляет хранящийся в фонде рукописный дневник Елены Владимировны Мухиной, ученицы ленинградской школы № 30. Дневниковые записи начинаются за месяц до начала войны и охватывают период с 22 мая 1941 г. по 25 мая 1942 г. В 2011 г. дневник был опубликован полностью и приобрел большую известность не только в России, но и за рубежом (см.: «Сохрани мою печальную историю…». Блокадный дневник Лены Мухиной. СПб., 2011). Лена Мухина родилась в 1924 г. в Уфе, с начала 1930-х гг. проживала в Ленинграде. В первый блокадный год потеряла приемную мать, которая умерла в феврале 1942 г., осталась одна. В начале июня 1942 г. – эвакуирована из города. Ее дневниковые записи отличает насыщенность описываемых событий, скрупулезность фиксации разнообразных деталей блокадного быта, своих ощущений, эмоций, переживаний. Здесь и чувство гордости от осознания себя «ленинградцем», испытываемое Леной в первые дни блокады, и тяжесть переносимого голода осени 1941 г. Строки дневника сохранили для нас не только факты, но и самые важные мечтания, надежды ленинградской школьницы блокадного города.
Блокада Ленинграда нашла отражение и в дневнике ученицы 8 класса 221-й средней школы Куйбышевского района Ленинграда Майи Александровны Бубновой. Дневник представляет собой машинописную копию. Записи охватывают период с 1 октября 1941 г. по 10 сентября 1943 г. Майя родилась в 1925 г., в 1940 г. принята в члены ВЛКСМ. Отец девочки — Александр Петрович Бубнов, член ВКП(б), инспектор Отдела рабочего снабжения (ОРСа) Управления Октябрьской железной дороги. Строки, записанные Майей, освещают тяжелые месяцы блокады, переживаемые школьницей, рассказывают о трудностях быта, питании, о перебоях в снабжении водой, хлебом, о любви к своему городу. Ярко, эмоционально, часто весьма подробно.
В фонде сохранились и дневники школьных учителей. Одним из них является рукописный дневник учителя истории 10-й средней школы Свердловского района Ленинграда Александры Николаевны Мироновой (его машинописная копия также хранится в архиве. См.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 69). Дневниковые записи охватывают период с 15 июня 1941 г. по 1 июля 1944 г. В конце дневника имеется автобиография автора строк: родилась в 1901 г. в Ярославской губернии, в 1926 г. поступила в трикотажную мастерскую, работала там до 1931 г., затем окончила рабочий факультет при институте им. А.И. Герцена. В 1934 г. поступила в институт им. А.И. Герцена на исторический факультет. С 1938 г. работала в 10-й школе Свердловского района учителем истории.
На страницах дневника нашла отражение обычная жизнь обычной учительницы, ставшая примером блокадного подвига. Мобилизация на рытье траншей, дежурство в госпитале, работа в школах № 6 и № 10. В декабре 1941 г. 6-я школа превратилась в пункт сосредоточения детей сирот (ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 71. Л. 13 об.). Александра Николаевна собирала осиротевших детей, заботилась о них. Награждена медалью «За оборону Ленинграда». В дневнике имеется запись от 22 июня 1943 г.: «Получаем медаль «За оборону Ленинграда». <…> Этот день на всю жизнь останется у меня в памяти. Поздравление моих милых шалунов я никогда не забуду» (ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 71. Л. 28 об. – 29).
Автором следующего дневника является еще один учитель истории, Ксения Владимировна Ползикова-Рубец. Родилась в 1889 г. До начала войны Ксения Владимировна работала учителем истории в 1-й Образцовой средней школе Октябрьского района Ленинграда и одновременно руководила работой со школьниками в Государственном Эрмитаже. Перед началом войны школа была перенумерована в 232-ю. В июне 1941 г. в здании школы был развернут военный госпиталь, часть учителей переведена в 239-ю школу. Наряду с занятиями со школьниками в блокадном городе, автор дневника заведовала учебной частью 239-й средней школы, в летние месяцы руководила трудовым летним лагерем школы, была донором. В ЦГАИПД СПб хранится машинописная копия дневника, записи которого охватывают период с 31 декабря 1941 г. по 31 декабря 1942 г.
(Ксения Владимировна является автором книги «Они учились в Ленинграде: Дневник учительницы» (М.-Л., 1948). Собственно дневник Ползиковой-Рубец насчитывает несколько тетрадей большого и малого формата. Хранится также в фондах отдела рукописей Российской национальной библиотеки. Текст записей всех тетрадей, сведенный в единое целое, опубликован. См.: К.В. Ползикова-Рубец. Дневник учителя блокадной школы (1941-1946). СПб., 2000. О блокадных дневниках педагогов и школьников в фондах ЦГАИПД СПб см. подробнее: Лебедева Н.Б. Блокадные дневники педагогов и школьников // Вторая мировая война: взгляд через 50 лет. Материалы конференции. Ч. 2. СПб., 1997.)
В ЦГАИПД СПб хранится машинописная копия дневника ленинградского архитектора Эсфири Густавовны Левиной. Родилась в Петербурге в 1908 г., окончила Ленинградский архитектурный институт, работала в Средней Азии, в проектных организациях Ленинграда. В начале Великой Отечественной войны занималась маскировкой восточного сектора Ленинградского фронта. С 1942 г. – архитектор Архитектурно-планировочного управления (АПУ) Ленгорисполкома. Дневниковые записи охватывают период с 12 января 1942 г. по 23 июля 1944 г. Записи отличает четкий, сжатый, но одновременно невероятно насыщенный подробностями стиль автора. Читая дневник, мы видим многочисленные психологические зарисовки, описания внешнего вида людей, одежды, особенно дамской. Уже в первой записи дневника автор пишет: «Мои глаза, моя память, как фотопластинки, фиксируют все с предельной, ожесточенной ясностью. Знать, помнить, вынести» (ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 57. Л. 1 а).
(В 2008 г. дневник был опубликован по тексту 2-го экземпляра машинописной копии, переданной Ленинградским партийным архивом (ЦГАИПД СПб) в 1963 г. в Научно-исторический архив Санкт-Петербургского института истории РАН: Левина Э.Г. Дневник. 12 января 1942 – 23 июля 1944 гг. // Человек в блокаде: новые свидетельства: Сб. ст. СПб., 2008. С. 145-213.)
Сквозь подавляющее количество дневниковых записей, как, впрочем, и других источников личного происхождения блокадного периода, проходит тема голода и обеспечения продовольствием и питанием. Дневник начальника Планового отдела и главного диспетчера завода Радиотехнических изделий (РТИ) Георгия Михайловича Кока в этой связи представляет особый интерес. Автор небольшого по формату дневника, сохранившегося в рукописном виде, на протяжении декабря 1941 г. – января 1942 г. с особой тщательностью делал регулярные записи об имевшемся меню, о приобретении еды на базаре, с указанием цен, ассортимента, условий заключения «сделок». В частности, автор записал о факте приобретения им «сахарной земли», ставшей, наряду с дурандой, символом тяжелого блокадного времени.
Значительную ценность представляет дневник, на страницах которого нашли отражение события, связанные с блокадной судьбой старейшего кабельного завода России, одного из крупнейших предприятий электропромышленности сильных токов Советского Союза – завода «Севкабель». Автор дневника – директор завода Алексей Корнильевич Козловский. Дневниковые записи охватывают период с 21 июня 1941 г. по 21 апреля 1942 г. Дневник представляет собой машинописный текст, заверенный автором. После 28 января 1942 г. в ведении дневника имеется значительный перерыв вплоть до 4 апреля 1942 г. Автор так объясняет отсутствие записей: «Было совершенно прекратил записи. Тяжело писать все об одном и том же, да к тому страшном» (ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 46. Л. 26 об.). Завод располагался по адресу: Кожевенная линия, д. 40 (Васильевский остров). В начале войны оказался среди оставшихся в Ленинграде промышленных предприятий и перешел на выпуск военно-полевых средств связи, продукции для нужд ленинградского фронта.
______
Из дневника ленинградской школьницы Лены Мухиной
11 сентября 1941 г.
Я совсем уже измучилась. 5-ая тревога продолжалась час с четвертью. Не прошло и 5-ти минут, как снова В.Т. Уже 6-ая. Я теперь не раздеваю пальто. Грохочут раскаты дальнобойного орудия.
Настали тяжелые дни. И вот в эти-то дни как я горда, что я ленинградец. На нас смотрит весь дружественный нам мир. За нами следит вся страна. К нам на помощь, на помощь ленинградцам, готовы прийти тысячи и миллионы советских граждан.
Впереди еще столько трудностей, лишений, борьбы! Но немецкий сапог не вступит на наши улицы. Только когда умрет последний ленинградец, враг вступит в наш город. Но ведь и враг не бесчислен. Наши нервы напряжены, нервы врага тоже. Враг раньше нас обессилит. Так должно быть, и так будет.
Как приятно слышать, когда горнист играет отбой. Ведь этот звук трубы да «Интернационал» в 11 часов – это и вся «музыка», которую мы слышим. Давно уже по радио не слышно ни песни, ни музыки. Только последние известия, передача для молодежи (вместо хроники) и изредка передача для старших школьников.
А все больше разные подбадривающие внушительные статьи. Смысл все один и тот же: «Впереди тяжелые испытания и жертвы, но победа будет за нами. Мы не одни. С нами вся страна, с нами весь цивилизованный мир. Все следят за нами, все уверены в нашей победе. Ленинградец, собери все свои силы. Не позволь запятнать славное имя нашего города.
Рвутся фугасы, трясется земля.
Зарево красное, словно заря.
Злися, гадюка, бесись, но не взять,
Город родной мой тебе не отнять.
Вражья ракета встревожила тьму.
Мы за все это отплатим ему.
Земли советские кровь залила.
Гитлер за это заплатит сполна.
Рушатся здания, стекла звенят.
Летчики с свастикой город бомбят.
Наших зениток снаряды поют.
Сбросив свой груз, фашисты бегут.
Утра рассвет над домами стоял.
Раненый город тревожно молчит.
Трудятся люди, сил не жалея,
Чтоб его раны закрыть поскорее.
Город, тебя разрушает бандит.
Злобою лютой к тебе он горит.
Но не увидеть врагу никогда
Улиц широких, прямых как стрела.
Город, носящий имя вождя,
Город великий, творенье Петра.
Все как один желаньем горят,
Чтобы тебя отстоять, Ленинград.
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 72. Л. 40 об. – 41.
16 ноября 1941 г.
(в тексте дневника ошибочно — «16.X»)
<…> 150 грамм хлеба нам явно не хватает*. Ака** утром покупает себе и мне хлеба, и я до школы почти все съедаю и целый день сижу без хлеба. Прям не знаю, как и быть, может быть, лучше поступать так: через день в школьной столовой брать второе на 50 грамм по крупяной карточке и в тот же день хлеба не брать, а в другой день питаться 300 граммами хлеба. Надо будет попробовать. А вообще, самочувствие неважное. Все время внутри чего-то сосет. Скоро, 21-ого этого месяца, у меня день рождения, мне исполнится 17 лет. Как-нибудь отпраздную, хорошо, что это первый день третьей декады, так что конфеты будут обязательно. Как хочется поесть.
Когда после войны опять наступит равновесие и можно будет все купить, я куплю кило черного хлеба, кило пряников, пол-литра хлопкового масла. Раскрошу хлеб и пряники, оболью обильно маслом и хорошенько все это разотру и перемешаю, потом возьму столовую ложку и буду наслаждаться, наемся до отвала. Потом мы с мамой напекем*** разных пирожков, с мясом, с картошкой, с капустой, с тертой морковью. И потом мы с мамой нажарим картошки и будем кушать румяную, шипящую картошку прямо с огня. И мы будем кушать ушки со сметаной и пельмени, и макароны с томатом и с жареным луком, и горячий белый, с хрустящей корочкой батон, намазанный сливочным маслом, с колбасой или сыром, причем обязательно большой кусок колбасы, чтобы зубы так и утопали во всем этом при откусывании. <…> Боже мой, мы так будем кушать, что самим станет страшно. <…>
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 72. Л. 50-51.
*150 грамм хлеба нам явно не хватает. – 13 ноября 1941 г. произошло очередное снижение нормы выдачи хлеба. Служащие, иждивенцы и дети до 12 лет стали получать по 150 г хлеба. Ежедневная норма снабжения рабочих и ИТР составила 300 г.
** Ака – Розалия Карловна (Азалия Константиновна) Крумс-Штраус. Проживала в одной комнате с Леной Мухиной.
*** напекем – сохранена орфография автора.
Из дневника школьницы Майи Бубновой
19 декабря 1941 г.
Приходил папа. От Кировского завода пешком шел, так как трамваи не ходили. Пришел радостный, говорит, что они начали готовиться к пуску завода. А в среду, позавчера, пришел и сказал, что позавтракал жареными воробушками. С сегодняшнего дня у них снято казарменное положение. 24 декабря 1941 г. должен пойти завод; правда, хлеб будут смешивать с какой-то древесиной, древесной массой, но все же имеется перспектива.
Ленинградцы мечтают дотянуть до нового года, а там хлеба прибавят. На фронте дела-то двигаются. Освободили бы Северную дорогу, так ленинградцы в тысячу раз успешнее бы работали, помогали фронту.
20 декабря 1941 г.
Как ни старается Ленинград скрывать свои раны, подчас приходится признавать неумолимую силу голода. Люди борются с ним настойчиво, со слезами горькой обиды, со злобой и упорством, стараясь заглушить его, мешающего жить, работать, бороться. И жутко то, что нечем помочь друг другу. Слабые гибнут, гибнут и гибнут, а остающие в живых отчаянно хватаются за малейшую возможность выдержать борьбу и не превратиться в жертву, напрягают последние усилия.
Дайте нам немножко жизни и мы выдержим, победим, победим и отомстим за наших погибших товарищей, отомстим за все страдания и мучения, уничтожим тех, кто принес с собой этот ужас и страдания, а уничтожив их, мы построим то, что они разрушили, построим больше, лучше, прекраснее.
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 16. Л. 8.
25 декабря 1941 г.
Какое счастье! Прибавили хлеба. Вместо 125 г в день, теперь получаем 200 г. Как поднялось настроение, прямо люди воспрянули. А то жутко становилось: кругом один за другим умирали, а рядом – кандидаты туда же.
Последние силы напрягаешь, чтобы не скапутиться. И вот радость! Радость! Теперь хоть понемножку будут вливать в нас жизнь. <…>
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 16. Л. 9 об.
27 января 1942 г.
Все прелести к вашим услугам! За водой ходим к дыре на мостовой против Пассажа. Там, видимо, пожарный колодец, что ли, — и черпаешь ковшиком, да еще сначала в очереди постоишь, а потом еле отдерешь вмерзшие ноги. Пока несешь воду домой, она и замерзнет. На хлебозаводы подачи воды нет, и хлеб полностью не выпекают. Воду хлебозаводы достают с большим трудом. В результате мы сегодня будем без куска хлеба, а другие – со вчерашнего дня. В нашей булочной вторые сутки хлеба нет. Мы доварили последнюю муку. Выпили кофе и спать.
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 16. Л. 14.
Из дневника учителя истории А.Н. Мироновой
25 октября 1941 г.
Взяла шить перчатки-варежки для фронта.
С 1 ноября назначена учителем в 6-ю школу, т.к. 14-я школа занята под госпиталь. Занимаюсь с ребятами 5-6-7 классов. Больше занимаемся в газоубежище. Прекрасные мальчики 7 класса – моя пожарная дружина. Ночуем часто в школе, хотя можно истопить кабинет директора, мальчики с большим удовольствием остаются.
6 ноября 1941 г.
Кроме того, кто остается, получали по стакану киселя или по тарелке супа, это очень привлекало мальчиков.
Вечер при коптилочке. Сидим я и 5 мальчиков. Всех их занимает один вопрос. Будет ли говорить тов. Сталин вечером сегодня или утром завтра. <…>
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 71. Л. 11 об. – 12.
29 декабря 1941 г.
Дети ничем не интересуются, ничего не говорят. Кроме вопроса: «Скоро ли мы будем кушать?» – ничего не спрашивали. В 5 часов дня нашла мальчика в духовке в кухне, плакал, кричал, не хотел выходить, – здесь тепло.
В январе 1942 г.
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 71. Л. 14 об. — 15.
Из дневника К. В. Ползиковой-Рубец
26 апреля 1942 г.
<…> Мне рассказывали, что умер один старик, он был до некоторой степени причастен к искусству. Среди его вещей нашли им сделанную медаль с надписью «Я жил в Ленинграде в 1942 г.». Быть может, после войны и следовало бы такую медаль дать всем ленинградцам*.
И еще: я бы на каком-либо красивом месте в городе или в одном из парков поставила бы памятник всем тем, кто умер во время блокады, и на камне бы высекла цифру смертности. <…>
30 апреля 1942 г.
<…> Школа волнуется вопросом о детском питании. Я плохо еще разбираюсь в вопросах программы «повторительных классов». РОНО вызывает каждую минуту директора и сыплет экстренными заседаниями, как из рога изобилия. Фактически очень трудно работать. <…>
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 94. Л. 54.
* Отметим, что Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 декабря 1942 г. была учреждена медаль «За оборону Ленинграда», которой награждались все участники обороны Ленинграда. Вручение медали началось 3 июня 1943 г. Подробнее о ее создании см.: Григорьев В.С. «За оборону Ленинграда»: история медали. СПб., 1993. В 1989 г. решением Ленгорисполкома № 5 от 23 января учреждён Знак «Жителю блокадного Ленинграда», вручаемый прожившим не менее четырёх месяцев в Ленинграде в период блокады.
1 мая 1942 г.
Так устала вчера, так болели ноги, и так плохо спала предшествующую ночь благодаря уханию снарядов, что сегодня крепко спала, а, говорят, была сильная пальба. В 6 часов радио (а вчера засыпали под бой кремлевских курантов, теперь это так редко слышно и так приятно). Слышу чью-то речь. По стилю – Сталин. Так оно и оказалось. В 7 часов прослушала ее хорошо. Стало бодрее. Замаячил конец войны.
До 9 часов лежу. День чудный, теплый, весенний. Как бы радовала такая погода в день демонстрации!
Одеваю осеннее пальто, шляпу – чувствую себя прежним прилично одетым человеком. <…>
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 94. Л. 55.
Все залито солнцем, красные флаги <…>. И с этой картиной веселого солнечного мая плохо вяжутся жуткие свидетельства бомбежек и обстрелов – разбитые дома. Каждый такой дом нас убеждает в том, насколько мы ежеминутно близки к смерти. <…>
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 94. Л. 55 – 55 об.
Из дневника архитектора Э.Г. Левиной
3 февраля 1942 г.
Опять стояла в очереди, получила 1210 г сахара, в том числе 300 г по моей карточке, прикрепленной в другом месте, что дома воспринято, как большая победа при малой затрате энергии (стояла с 7.30 до 12.30).
Психология очереди: завидуют передним и желают им всяческих бед, чтобы ушли из очереди, – немножко презирают задних. Образуются симпатии и антипатии, идут на маленькие хитрости, помогая «своим», следят, чтобы то же не делали остальные. Система номерков, проверки, слежки.
Я заготавливаю дома сотню номерков и раздаю их на улице до открытия магазина, обеспечивая себе место в первой сотне. Каждый час – проверка, – находятся конкуренты, они тоже приходят с номерками – происходят споры, чьи номерки настоящие. В общем, публика сдержана, ничем не разжалобишь – когда одна говорит, что дома умирает муж и лежат распухшие дети, другая отвечает, что ее муж уже умер, а из 3-х детей умерло двое. От чего сдержанность – русское долготерпение, дисциплинированность или надежда? <…>
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 57. Л. 6.
14 марта 1942 г.
Мороз -26 °. Слушали «Сильву»* – у артистов пар валит, кордебалет в рейтузах, но стараются не халтурить. Еще один вид трудового героизма и без всяких кавычек. Сильно доходят лирические, особенно сентиментальные места спектакля; очевидно иммунитет, который выработался у нас по отношению к драматическим ситуациям реальности, не распространяется на искусство.
16 марта 1942 г.
Одна из сил, двигающих мной сейчас, – острое желание видеть все до конца – на себя смотришь со стороны – «выживешь или нет?». Как лягушка на столе препаратора – сама лягушка, сама препаратор. Защитная реакция – не переживать, не реагировать, только действовать. <…>
* Слушали «Сильву» – имеется в виду постановка Театра музыкальной комедии, единственного театра проработавшего всю блокаду в городе.
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 57. Л. 14.
21 мая 1942 г.
Колорит города меняется ежедневно. Сегодня тонкое кружево первой зелени, плакаты об огородах: «Каждый ленинградец должен вырастить свой огород», лопаты, лейки, очереди за семенами. Строгая последовательность заранее объявляемых выдач продуктов, много «лечебных» столовых, много различных видов «котлового довольствия». Обстрелы, но на местах поражения немедленно появляются аварийно-восстановительные бригады – героическая армия МПВО. На подоконниках, на стульях сидят старушки, торгуют различным скарбом. <…> Люди расслоились – среди сумрачных теней все больше мытых, нарядных живых людей.
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 57. Л. 22.
Из дневниковых записей Г. М. Кока
19-21 декабря 1941 г.
Меню: 19-20: блины из маиса
21: мясн суп на рис отв, тушеная говядина.
20 на базаре: говядина I сорт, ок. 300 гр. – 80 руб. (= хлеб)
cахарная земля – б банка – 20 р. <…>
Сах земля – настоящая черная земля, пропитавшаяся жженым сахаром при пожаре Бадаевских складов. Бойкая молодая баба с двумя девчонками (одна кассир, другая – для рекламы: «ой, покупайте, как вкусно, только переварить») без перерыва отпускали из огромного ведра баночки (конс типа 0,5 кг) по 10 руб. <…>
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 48. Л. 16 об. — 17.
Из дневника А. К. Козловского
23 сентября 1941 г.
<…> Столько нужно решить больших вопросов. На ближайшую неделю одним из неотложных ставлю на разрешение вопрос об увеличении скоростей ряда станков и сокращение простоев оборудования. Это позволит увеличить выпуск продукции. <…>
1 октября 1941 г.
Кривая выпуска спецпродукции все возрастает. Не прекращающиеся налеты вражеской авиации и обстрелы города с артиллерии не сломили дух ленинградцев. Это хорошо видно по поведению работников завода. Исключая отдельные единицы, персонал держит себя мужественно. Снижение норм питания также стойко переносится ленинградцами. <…>
Сегодня было пять налетов на город. Сброшено много бомб. С начала войны уже 180 В.Т. Пережил Ленинград. Да! Тут нужна стойкость. А если прибавить, что почти каждый день город обстреливается из артиллерии, то и подавно ленинградцы – золотой народ. <…>.
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 46. Л. 16 об. — 17.
6 ноября 1941 г.
Артиллерия с утра бьет по городу. Враг задался целью свою злобу бессилия выместить ленинградцам в канун великого праздника. Напрасно! Это не действует. Ленинградцы так привыкли к обстрелам, что обходят места обстрела и продолжают свое дело.
Как хотелось бы праздник встретить вместе с семьей. У меня даже пол-литра вина есть. Получил на карточку. Обстановка суровая.
7 ноября 1941 г.
Город проснулся под звуки канонады. Наша тяжелая артиллерия шлет ответные гостинцы немчуре. Как не сурова обстановка, но город выглядит скромно по-праздничному. Вчера проведены традиционные торжественные заседания. Вся страна слушала речь вождя. Через кольцо блокады эта речь в Ленинграде звучала, как призывный набат к победе. Ленинград живет вместе со всей страной. <…>
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 46. Л. 20 об.
11 декабря 1941 г.
В городе нет почти электроэнергии. Сегодня остановился и наш завод. Остановилось трамвайное движение. Работают только бытовые и пищевые предприятия. Мобилизуются все резервы топлива. Зиму нужно продержаться. <…>
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 46. Л. 22.
13 декабря 1941 г.
Сегодня всеобщее ликование у ленинградцев. Советское Информбюро сообщило о поражении немцев под Москвой. Удар, поистине, сокрушающий. Вот это по-русски. Гитлеру подготовлена участь Наполеона.
Трудно передать чувства ленинградцев. Они, как-то выпрямились, помолодели, посвежели. Чувствуется в разговорах гордость за родную Красную армию. Ленинградцы преисполнены верой в скорое освобождение. Ни холод, ни голод (125 и 250 граммов хлеба) не сломили мужества и стойкости этих людей. Молча взрослые и дети переносят поистине небывалые лишения. Такой народ всегда победит!
22 декабря 1941 г.
Полгода, как идет величайшая в истории битва. Сколько за это время пережито, и дети стали «взрослыми». Сколько досталось бед и лишений на долю ленинградцев. Голод и лишения начинают сказываться. Резко повысилась смертность в городе, особенно среди взрослого мужского населения. На заводе пришлось открыть морг. Как правило, умерших на заводе приходится хоронить за счет завода. Родственники уклоняются от похорон. Авиация противника заметно ослабила свою деятельность. <…>
1 января 1942 г.
Новый 1942 год. Весь русский народ встречал его как год грядущих побед над коварным врагом. <…>
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 46. Л. 22 об. – 23.
18 января 1942 г.
Больше двух недель проболел. Обычная ленинградская болезнь – дистрофия или, как назвал ее посетивший меня врач Свердловской больницы, – фронтовая болезнь.
Ноги и сейчас опухшие; плохо работает сердце; тяжело ходить. – Это при моей постоянной подвижности! Главврач Шенкман приказывает лежать – не могу!
За время болезни много заботы проявил Глотов. Ездил в горком к Лазутину* с просьбой помочь мне едой немножечко. Конечно, отказал. Поступил как настоящий порядочный чиновник.
Помогли старые сослуживцы Добронравин Л.А. и Лычев П.П., навестили меня и привезли около килограмма овсяной крупы и немножечко конинки. Прямо спасение. Бабушка неделю варила овсянку и понемножку подкармливала. Пожалуй, это и помогло мне сегодня встать. Что дальше будет, не знаю <…>.
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 46. Л. 24.
* Лазутин П.Г. – секретарь Ленинградского горкома ВКП(б) по пищевой промышленности.
25 января 1942 г.
Сегодня самый черный день для Ленинграда за время блокады. Прекратилась подача электроэнергии, нет воды – водопровод не работает; прекратилась связь. У меня пока работает только смольнинский телефон.
Мороз – 28 °. Начались аварии в водопроводной и канализационной сети завода; тоже и в городе. Проезжал по Васильевскому и Петроградской стороне, во многих местах вода залила улицу (прорвало трубы); трамваи стоят среди улицы. На заводе нет плит. Переключаемся на времянки; все силы (правда, слабенькие) брошены на спасение завода и оборудования. Люди голодные, но работают. Это когда-то был выходной день, ведь сегодня воскресенье.
Раздаем понемножку людям льняное масло, приготовленное для технологических нужд.
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 46. Л. 25 — 25 об.
5 апреля 1942 г.
Ночь была беспокойная. Враг дважды налетал на город. Тревога длилась первый раз 1 ч. 35 мин., второй раз 1 ч. 10 мин. Сбросил много фугасных бомб. У соседей разрушен угловой дом. Видимо, метил в заводскую котельную.
Дух у людей крепкий. Заметно стали поправляться. На заводе организован стационар для дистрофиков, а дистрофики все. Понемножку откармливаемся.
Город очищается. Похоже, что жизнь опять закипит. Почти все верят в это.
ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 46. Л. 27.
НАЧАЛО УЧЕБНОГО ГОДА
Содержание
Ксения Ползикова-Рубец, учитель
20 октября. Сегодня меня вызвали в 239-ю школу. Завуч школы Антонина Васильевна сообщила, что начало занятий в ленинградских средних школах с 4 ноября.
— Мы не будем ждать этого срока, — говорит она. — Детей уже истомило ожидание. Я думаю, что мы в недельный срок приготовим школу к открытию. Вам придется взять уроки истории в пятых, шестых и восьмых классах. Кроме того, вы назначаетесь воспитателем в шестом классе.
Видя, что я собираюсь что-то сказать, она добавляет категорическим тоном:
— Вы, вероятно, будете говорить, что слишком много классов? Если бы я с вами вчера говорила, речь шла бы и о девятых и о десятых классах.
Мне не хочется уходить из госпиталя, и мне кажется, что работа в нем крепче связывает меня с фронтом, но я не решаюсь это сказать. Представляю себе, как Антонина Васильевна посмотрит на меня из-под своих больших роговых очков и скажет:
— Ведь вы учительница!
Она глубоко права, ей надо организовать занятия в обстановке города-фронта. Я понимаю, что должна вернуться в школу.
27 октября. Сегодня первый раз вела занятия в 239-й школе. Ее все называют «школа со львами». Здание школы — исторический памятник. Строил его архитектор Монферран.
В залах второго этажа много учащихся. Шумно и как-то празднично. Дети переведены из разных школ. Они отыскивают «своих» учителей и радостно их приветствуют.
Нам задают обычные вопросы:
— Вы у нас будете?
— Географию Александр Маркович будет преподавать?
— А воспитателем у нас кто?
— А немецкий язык учить будем?
— А правда, что нас будут кормить обедами и давать пятьдесят граммов хлеба в день? — спрашивает Аня, худенькая девочка с выпуклым лбом и карими глазами.
Мне очень трудно сказать: «Нет, неправда». Очевидно, ей уже знакомо чувство голода.
— Не знаю, — уклончиво говорю я.
— Об этом, наверно, в РОНО знают, — с надеждой говорит девочка. Для меня ясно, что под «этим» подразумевается обед и хлеб.
Я еще вчера очень волновалась, обдумывая свой доклад. Как жаль, что я не знаю, как учились и учились ли дети в Смоленске и Москве в 1812 году или в Севастополе в эпоху его героической обороны. Думаю, что не учились… Я обращаюсь ко всем собравшимся в большом зале:
— Товарищи, мы начинаем занятия в необыкновенной обстановке: страна наша ведет тяжелую, упорную войну с сильным врагом; город наш окружен со всех сторон огромным числом фашистских дивизий; он стал фронтом.
В такой обстановке не приходилось учиться ни одному поколению русских школьников. Пройдут года, вы станете взрослыми, у вас будут дети, внуки… Они вас непременно спросят: «Что вы делали в дни Великой Отечественной войны?» И вы с гордостью скажете: «Мы учились в Ленинграде».
София Меерсон
Мы с Риммой все время работали в школе: дежурили вместе с другими членами пожарного звена с касками на головах, или по заданию Райвоенкомата разносили повестки добровольцам. Мыли полы в школе на Очаковской улице: здесь будет военный госпиталь. На чердак школы таскали песок для тушения зажигалок, красили стропила противопожарной краской.
Работа нелегкая. Но мы трудимся изо всех сил. Знаем, что наша помощь нужна Ленинграду, Родине.
Стало труднее с выдачей продуктов. Мы стали заметно худеть.
Валентина Петерсон
3 ноября. Сегодня мы пошли учиться. Как я рада. Обещали кормить обедом и давать 50 гр. хлеба в день без карточек. Учителя все новые. По русскому языку, очевидно, хорошая, добрая. По алгебре строгая, но хорошо объясняет, по физике — то же самое, у нее какие-то странные губы, такие пухлые. А по истории — как кукла на ниточках, их дергают, и она дергается.
Я все перезабыла. Но надо взять себя в руки и «учиться, учиться и учиться», как сказал Ленин.
Евгения Шаврова
3 ноября. На втором уроке произошло первое знакомство с алгеброй. Сначала мы решили несколько задач по арифметике. В задаче говорилось о килограммах печенья, конфет, варенья, другая задача, как всегда, о путешественниках, идущих навстречу друг другу (никак от них не отделаться!). На большой перемене нас повели вниз, в столовую, где дали без карточки суп с крупой и капустным темным листом; такой лист называют теперь «хряпой».
Некоторые мальчишки дергали нас за косы на уроке и дрались на переменах. В общем, этот первый долгожданный учебный день прошел почти как в мирное время. Как хорошо, что мы учимся!
13 ноября. Норма выдачи хлеба снижена служащим до 150 граммов. Но и в этих условиях школы продолжают свои занятия.
К урокам готовлюсь по-новому. Бывало раньше вечера проводила за книгами, чтобы расцветить ярким, красочным материалом урок. Сейчас я себя «ограничиваю». Ничего лишнего. Скупой ясный рассказ. Детям трудно готовить уроки дома; значит, нужно помочь выучить их в классе. Не ведем никаких записей в тетрадях: это тяжело. Но рассказывать надо интересно. Ох, как это надо! У детей столько тяжелого на душе, столько тревог, что слушать тусклую речь они не будут. И показать им, как тебе трудно, тоже нельзя.
Елена Мухина, 17 лет
29 ноября. Первый урок был физика, опрос. В середине урока нам раздали по одной ромовой конфетке. Потом алгебра, история. На истории у нас был мед. осмотр, потом пришли и раздали нам всем по талончику на желе. Потом, за три минуты до конца урока, тревога. На этот раз в бомбоубежище просидели недолго. Отбой. Сразу же, раздевшись предварительно в классе, помчались в буфет за желе. В коридоре, что ведет в буфет, темно, свет опять погас, в буфете горит только одна керосиновая лампочка. Долго мы стояли в очереди, давно уже был звонок на урок, я думаю, почему же нас на урок не гонят, оказывается, 9 и 7 классы могут после желе сразу идти домой.
26 ноября. Сегодня я дежурила в школьной столовой. Все обедающие в верхнем платье. У многих детей портфели привязаны через плечо на веревке, чтобы руки не мерзли на улице.
Директор, в пальто и меховой шапке, сидит у стола, на котором стоит котел с супом. Он наблюдает за раздачей.
На моей обязанности — следить, чтобы учащиеся съедали суп в столовой, а не отливали его в баночки и кружки и не уносили домой. А многим очень хочется это сделать. Дома мать, отец, младшие дети не имеют тарелки супу.
— Позвольте отнести суп домой! — просит меня Надя. — Мне, правда, довольно одной тарелки, а дома у меня мама и сестренка.
— Нельзя, девочка, суп вам дают, чтобы поддержать силы и помочь вашему учению.
Глаза ее наполняются слезами, и она молча ест суп.
У меня нехорошо на душе. Имею ли я право так поступать? Я учительница, которая всегда стремилась воспитывать в детях заботу о близких… Но сейчас я должна помешать Наде унести суп домой. Иначе нельзя. Организм детей и молодежи слабее, чем взрослых.
Антонина Васильевна подходит к одному из учеников. Он держит стеклянную баночку под столом и украдкой отливает в нее суп.
— Этого делать нельзя, ты же знаешь, что это запрещено, — говорит она.
— Антонина Васильевна, позвольте, пожалуйста. Суп для Володи, у него ноги стали пухнуть, — говорит шепотом ученик.
— Ешь свой суп, — говорит Антонина Васильевна, — а баночку дай сюда. Володе я налью супу из котла.
Ученик сияет.
Не попросить ли мне для Нади третью тарелку? Нет, этого сделать я не имею права. Антонина Васильевна переступила железный закон столовой потому, что дело шло о помощи ученику.
Обедом заканчивается учебный день, и столовая быстро пустеет.
С болью в душе думаешь, что есть еще более голодные люди, а ты ешь студень из столярного клея и суп из ремней.
29 ноября. . Разговоры о еде приносят вред, разжигая чувство голода, но прекратить их трудно.
— Ребята, — говорю я, — чтобы разговоров о еде больше не было! Предупреждаю: за каждый такой разговор буду брать штраф хлебными корочками.
Конечно, мне никто не поверил, но детям понравилось угрожать друг другу штрафом за разговор о пище.
— Смотри, уже двадцать пять граммов надо платить!
— Почему двадцать пять? Я только о сырковой массе говорила.
— А она у тебя с цукатами была? Определенно с цукатами, так придется платить двадцать пять граммов.
Большим счастьем было то, что многие из нас в те дни сохранили юмор: он помогал нам даже в очень тяжелые минуты.
ПЕРВАЯ ЗИМА
13 декабря. Слабеют наши мужчины и очень пожилые учительницы. Умерли Борис Александрович и Анастасия Ивановна. Мы утешаем себя, что они не жертвы блокады. Борис Александрович был в авиации и во время полетов «не соблюдал своего потолка». В результате сильно повысилось кровяное давление, и летчика прислали лечиться в Ленинград.
Анастасия Ивановна умерла от поноса — болезни, вызванной истощением; но мы хотим думать, что это результат тяжелой хирургической операции.
Александр Маркович так слаб, что сидя дремлет, но продолжает нести дежурства по школе.
Более сильные товарищи предлагают его заменить, но старик отказывается:
— Другим тоже тяжело!
Дети носят ему сосновые ветки и рекомендуют настаивать иглы на воде.
— Это витамины, они вас поддержат.
Учитель математики, Василий Васильевич, слег в постель. Ему, видимо, совсем плохо…
На сердце очень тяжело… Неужели это можно когда-нибудь забыть?
В школе стало тихо: дети не шумят, не бегают. Приходят и сразу идут в классы. Лица у них бледные, со страшными синими тенями под глазами. У некоторых глаза впали и носы заострились, — эти нас больше всего пугают. Мы узнали впервые страшные слова: «дистрофия» и «дистрофик».
17 декабря. Память детей слабеет. Хорошая ученица во время рассказа об итальянском Возрождении вдруг запнулась, подняла на меня большие серые глаза и как-то скорбно сказала:
— Я помню биографию замечательного художника и ученого, но я забыла его имя. — А потом дрогнувшим голосом: — Я… я даю вам честное слово, что я урок учила.
Я говорю спокойно:
— Ты имеешь в виду Леонардо да Винчи, конечно. Садись. — И ставлю в журнал: «Отлично».
2 января 1942 года. Елка для младших классов, включая VI. Она внесла такую радость в жизнь школьников. Это постановление Ленсовета. Давно не видела ребят такими оживленными, глаза блестели.
Алексей Винокуров, учитель
17 февраля. Подходя к школе, встретил Володю Реданского, он сообщил печальную новость о наших учениках — Андерсоне и Тимофееве, умерших от голода. В школе встретил только Михаила Андреевича — зав. хозяйством и инспектора РОНО Пятницкую. Они составляли акт о разграблении физического и методического кабинетов в 1-м и 4-м этажах нашей школы. Деньги мне получить не удалось. Завхоз посоветовал прийти за ними через недельку и в виде утешения сообщил, что не одни мы, преподаватели средних школ, не получаем зарплату в течение двух месяцев, в таком же положении находятся большинство служащих фабрик, заводов и учреждений. Пожелав всего лучшего завхозу и инспектору, тихо побрел домой.
15 января. Говорят, Наполеону, после взятия Шевардинского редута, сказали: «Русские в плен не сдаются». Мне кажется, что Ленинград говорит сейчас эти слова всему миру.
Враг бессилен одолеть наш город, так как он — часть нашей огромной, могучей страны.
Сегодня возобновились занятия в 7-10-х классах.
В школу пришло семьдесят девять человек. Явилось и двенадцать человек из 6-го класса.
— Ребята, зачем вы пришли? — спрашиваю я, как воспитательница класса. — Ведь занятия начнутся только для старших.
— А почему нам не заниматься? Смотрите, нас в классе больше, чем в девятом! Мы все, все хотим учиться! — решительно говорит Аня.
Мы сегодня вели занятия в трех наиболее светлых классных помещениях: в одном углу шел урок математики, в другом — литературы. Длительность урока — тридцать минут.
Обстановка более тяжелая, чем до каникул. Так холодно, что чернила в баночках промерзли до дна. Многие ученики принесли чернила из дому и, чтобы они не застыли, прячут бутылочки за пазуху.
Писать на доске мелом очень трудно: руки стынут даже в рукавицах и перчатках. Занятия провели по расписанию.
Начинаются уроки в 11 часов, к 1-1.30 кончаются. Но некоторые ребята прекрасно учатся. Т.к. в классах народу мало, то спрашиваешь часто. У активного ядра даже мало отказов, и удивительно, как они ухитряются учить уроки.
20 апреля. Сегодня состоялось собрание преподавателей 8 школ Петроградского района. ГОРОНО приказал этим школам объединиться и начать занятия с 4 мая.
Учебный год предполагается закончить к 1 июля. В течение двух месяцев намечено повторить всё пройденное в прошлом году. Школа, по решению ГОРОНО, отныне будет в большей степени воспитательным, а не учебным заведением. Дети будут находиться в школе с 81/2 час. утра до 5 час. дня. Делается это в целях борьбы с безнадзорностью. При школе открывается столовая. Дети будут получать пищу три раза в день (завтрак, обед и ужин). Им увеличат хлебный паек с 300 до 400 г. в день. «Дай бог нашему теленку волка съесть».
Ксения Ползикова-Рубец
15 мая. 4 мая начались в школах занятия со вновь принятыми детьми.
Погода в этот день была ужасная: ветер и мокрый снег с дождем. В школе холодно, дует из всех щелей.
Мы отвыкли от такой массы ребят, а дети, не учившиеся зимой в школах, отвыкли от всякой дисциплины.
К счастью, в самый для нас трудный день — 4 мая — не было ни обстрелов, ни воздушных тревог.
Наши «зимняки» на высоте. Они чувствуют себя хозяевами школы и деятельно нам помогают, особенно во время тревог и обстрелов.
Вчера во время воздушной тревоги в вестибюле я заметила мальчика лет девяти.
— Мальчик, почему ты не в убежище? — спрашиваю я. — Твой класс, верно, давно там.
Мальчик отвечает, гордо подбоченясь:
— Ну, я не трус, чтоб прятаться в убежище.
— Так мы такого храбреца снесем, — заявил кто-то из наших мальчиков и, схватив его на руки, понес.
Дети оживают на наших глазах, шалят, звонко смеются.
В начале урока не успеешь открыть журнал, как слышишь:
— Какая сегодня лапша была замечательная!
— Смотрите, Володя за три дня порозовел!
Ленинград — город-фронт — благодаря заботам о нем Родины мог организовать такое питание школьников. Это замечательное дело привело к тому, что уже в мае среди школьников не было ни одного случая смерти.
Андрей Крюков, 13 лет
4 мая. Сегодня был в школе на завтраке (учиться пока не будем, так как школа занята военной частью). На завтрак дали порядочно пшенной каши с подсолнечным маслом и два стакана сладкого чая без хлеба, так как те, кто хлеб на 5-е взял, его сегодня не получают. Все карточки сдали в школу. В день нам должны давать 300 г. хлеба, 30 г. масла и 30 г. сахара, 50 г. мяса и 50 г. соевого молока, 20 г. пшеничной и 10 г. картофельной муки, 10 г. чая и 20 г. кофе на месяц, 15 г. в день сухих фруктов или сухоовощей. Сегодня в 14 час. 30 мин. пойду в школу на обед.
Евгения Шаврова, 14 лет
25 мая. В школе стал работать родительский комитет, туда вошла и моя мама. Родители дежурят в столовой, проверяют чистоту, домашние условия ребят. Недавно мы фотографировались на дворе с учителями. Я выгляжу все-таки хуже многих ребят. Наша школа, наверное, сейчас одна из лучших в районе. Часто приходят корреспонденты из газет. Директор Фаина Абрамовна и старшая пионервожатая Наталия Гавриловна Дементьева выступали по радио.
10 июня. Сегодня директора и завучи вызваны на заседание в РОНО по вопросу эвакуации учителей.
Администрация школ должна убедить учителей уехать. Говорят, что в следующем учебном году во всем городе занятия будут проходить только в нескольких школах. А на «Большой земле» ленинградские преподаватели будут очень нужны.
В школе собираем педагогов, которым следует уезжать.
После слов Антонины Васильевны о необходимости эвакуации — гробовое молчание. Людям трудно уехать из Ленинграда, стать ему не нужными. Я понимаю, как это тяжело.
Д. Лозовская, 15 лет
26 июня. Испытаниям конец! По литературе у меня хорошо, по геометрии четверку получила. Я очень рада, потому что вчера, вместо того чтобы готовиться, я ходила с Асей гулять в сад. Между прочим, в сад Дворца пионеров ходят очень хорошие мальчики, Рома и Лева. Они были с Аськой в доме отдыха. Мне они оба очень нравятся. Вообще мальчики на все сто: культурные, вежливые, хорошо одеваются, не подкопаешься… На завтрак нам дали два кекса из сои с киселем, стакан сладкого кофе и 100 граммов хлеба. Было очень вкусно приготовлено. На обед гороховый суп, какая-то рыба с лапшой, на третье стопочка морса и 200 граммов хлеба. На ужин нам дали соевую запеканку с томатным соусом, стакан сладкого чая (на сахарине) и 100 граммов хлеба».
27 июня. Опять выпуск и даже традиционный ужин, правда, мало похожий на банкет прошлого года.
Обычный узкий стол, за которым обедают дети, накрыт белой скатертью. Стоят двадцать шесть тарелок для выпускников и три для учителей. На каждой по биточку из шрота — выжимок сои. Рядом с биточком две соевые конфетки. В белые кружки налит чай. Антонине Васильевне стоило больших трудов добиться разрешения на этот ужин; ведь в нашем городе все продовольствие еще на строгом учете.
Девушки и юноши принарядились. Мы тоже вынули к этому дню платья, которые за всю зиму не было случая надеть. Настроение за нашим столом прекрасное.
Антонина Васильевна просит меня сказать юношам и девушкам прощальное слово.
Много думать тут не приходится, сама жизнь подсказывает нужные слова.
«Дорогие товарищи! Вы кончаете школу в городе-фронте. Мы, учителя, глубоко уважаем вас за ту моральную и физическую стойкость, которая дала вам возможность окончить школу в суровые дни Великой Отечественной войны.
Мы верим, что вы и в жизни будете стойкими людьми, и гордимся вами».
— А мы, — отвечает Люся, — благодарим Антонину Васильевну и всех учителей за то, что они дали нам возможность учиться в школе. Многих из нас они убедили ее кончать, когда в трудной обстановке зимой мы порой теряли мужество.
Судьба наших выпускников иная, чем в довоенные годы: все юноши в ближайшее время уедут на «Большую землю» и там поступят в армию. Девушки останутся в Ленинграде и поступят в медицинские вузы. Мы гордимся тем, что сумели выпустить в жизнь двадцать шесть юношей и девушек.
Детская книга войны — Дневники 1941-1945
ОТ РЕДАКЦИИ
Мы говорим «война» — и подразумеваем «большие слова» подвиг, патриотизм, Родина… Так было принято. Но мы хотим уйти от шаблона, заглянуть туда, куда редко достигал луч света, ведь, по сути, кроме имени-знамени Тани Савичевой и пятёрки пионеров-героев мы не знаем о «войне детей» – ничего. Да, тушили зажигалки на крышах, да, копали картошку и работали на огородах, да, писали письма домой под диктовку раненых бойцов о госпиталях, да, вязали тёплые варежки… Но что было с их миром, миром ребёнка, поколебленным голодом, разрухой, смертью любимых, старших? Они, ещё живые, могут вспомнить сейчас, поделиться воспоминаниями – но ничто не будет так ярко и достоверно, как дневниковые записи. Именно поэтому мы взялись за этот жанр. Для нас, журналистов «АиФ», задумавших этот труд – собрать под одной обложкой эти тексты, чего не было сделано ни в СССР, ни в современной России, — соприкосновение с детским миром военных лет оказалось потрясением. И мы хотим, чтобы его пережили и вы. Мы собрали всё, что могли. Архивные документы, семейные реликвии, уже видевшие свет книги… Их оказалось 35. Тридцать пять дневников советских детей. Ни один не похож на другие. Из тыла, с оккупированных территорий, из гетто и концлагерей, из блокадного Ленинграда и из нацистской Германии. Тридцать пять разных войн…
Совершенно разные по фактуре, дневники детей наряжают соседством «большого» – и «малого»: «Зубрил алгебру. Наши сдали Орёл». Это настоящие эпосы, «Война и мир» – в ученической тетради. Удивительно, как держится детский взгляд за мирные «мелочи», как чувствуется биение «нормальной» жизни даже в оккупации и блокаде: девочка пишет о первой помаде, мальчик – о первом влечении. Дети – поголовно! – пишут о книгах: Жюль Верн и Горький, школьная программа и семейное чтение, библиотеки и домашние реликвии…. Они пишут о дружбе. И конечно – о любви. Первой, осторожной, несмелой, не доверяемой до конца даже интимному дневнику…
Вообще у них, у наших героев, всё – впервые. Впервые дневник, впервые — война, у них нет опыта старших поколений, нет прививки жизни, у них всё – на живую нитку, взаправду, и нам кажется, что их свидетельства – они самые честные в том, что касается внутреннего мира и отражения в себе мира большого.
Собранные нами дневники разные не только по содержанию, разные они и по «исполнению». В нашем распоряжении и листы перекидного календаря, и записные книжки, и общие тетради в коленкоровых обложках, и школьные в клеточку, и альбомчики с ладонь… У нас есть дневники длинные и короткие. Подробные и не очень. Хранящиеся в запасниках архивов, фондах музеев, есть семейные реликвии на руках у читателей газеты.
Закрыть
Один из читателей, услышав наш призыв предоставить детские дневники, сел и за выходные записал свои юношеские воспоминания, бережно принеся их в понедельник в редакцию. И нам подумалось: ведь может быть и так, что никто за все эти годы не спросил его: «Дед, а как оно было там?», ему не довелось никому доверить детского, сокровенного, больного…
Акция сопричастности – вот что такое труд, который взял на себя «Аиф». Не просто показать войну глазами ребёнка, сквозь призму детского восприятия мира – невинного, трогательного, наивного и так рано возмужавшего, а протянуть ниточку от каждого бьющегося сейчас сердца к сердцу, пережившему главную катастрофу XX века, к человеку даже если и погибшему – но не сдавшемуся, выдюжившему, человеку маленькому, может быть, ровеснику, но видевшему самые страшные страницы истории, которая была, кажется, недавно, а может, уже и давно… Эта ниточка привяжет. И, может быть, удержит. Чтобы не оборвался мир. Такой, оказывается, хрупкий.
Редакция еженедельника «Аргументы и факты»
СЛОВО ДАНИИЛА ГРАНИНА
Дети переносят войну иначе, чем взрослые. И записывают эту войну и всё, что с нею связано, все её ужасы и потрясения они по-другому. Наверное, потому, что дети – безоглядны. Дети наивны, но в то же время они и честны, в первую очередь перед самими собой.
Дневники военных детей – это свидетельства удивительной наблюдательности и беспощадной откровенности, часто невозможной взрослому человеку. Дети замечали явления быта, приметы войны более точно, чем взрослые, лучше реагировали на все происходящие перемены. Их дневники ближе к земле. И потому их свидетельства, их доказательства подчас горазда важнее для историков, чем дневники взрослых.
Одна из самых страшных глав этой книги – самая первая. Ужаснее всего для детей в блокадном Ленинграде, насколько я мог заметить тогда, были бомбёжки и артобстрелы, тёмные улицы и дворы, где ночью не было никакого освещения. Разрывы бомб и снарядов – это была смерть видимая, наглядная, к которой они не могли привыкнуть.
А вот смерть человеческую, окружавшую их на улицах и в домах, они воспринимали спокойнее, чем взрослые, и не ощущали такого страха и безысходности перед ней, может быть, просто потому, что не понимали её, не соотносили с собой.
Но были у детей свои, собственные страхи. А ужаснее всего, как выяснилось, для них был голод. Им гораздо труднее, чем взрослым, было перетерпеть его, они ещё не умели заставлять себя, уговаривать, и от того больше страдали. Вот почему так много строк и страниц в их дневниках посвящено мыслям о еде, мукам голода – и последующих муках совести…
Чем эти дневники были для них, тех, кто их писал? Почти в каждом дневнике прочитывается: «мой лучший друг», «мой единственный советчик»… В дневник не пишут – с дневником говорят. Нет на Земле ближе существа, чем эта тетрадь в коленкоровой обложке, чертёжный блокнот,альбомчик с ладонь… И эта близость, эта потребность – зачастую она возникает именно в первый день войны, когда и были начаты многие из опубликованных в этой книге дневников.
Соприкосновение с детским миром тех военных лет – дело для меня глубоко личное.
Работая над «Блокадной книгой» мы с Алесем Адамовичем поняли, что наиболее достоверно чувства, поведение блокадников выражены именно в детских дневниках. Разыскать эти дневники было непросто. Но несколько поразительно подробных мы всё же нашли. И выяснилось, что как правило, дневник человек вёл, даже не надеясь выжить. Но вместе с тем он понимал исключительность ленинградской блокады и хотел запечатлеть своё свидетельство о ней.
В эпоху переоценки самых важных человеческих ценностей, когда по Европе снова маршируют факельные шествия нацистов, такие свидетельства, как дневники детей войны, крайне важны. Они возвращают нас к себе, к земле, на которой мы родились… И если сегодня кого-то не пронимают свидетельства взрослых, то, может быть, проймут слова детей. И детям нынешним слышнее будут голоса их сверстников, а не взрослых, которые вещают с высоких трибун. Ведь одно дело, когда учитель у доски рассказывает тебе о войне, и совсем другое – когда это делает твой школьный товарищ. Пусть и с разницей в 70 лет.
Конечно, все мы боимся, страшимся, не хотим новой войны. Читая дневники детей, переживших войну минувшую, понимаешь этот ужас ещё сильнее. И поневоле задумываешься: неужели мы смогли прожить без войны всего семь десятилетий? Всего семь десятилетий мира! Ведь этого так мало.
Даниил ГРАНИН, писатель, участник Великой Отечественной войны, почётный гражданин Санкт-Петербурга
СЛОВО ИЛЬИ ГЛАЗУНОВА
Мы жили на Петроградской стороне в когда-то самом прекрасном и богатом городе мира, бывшей столице Российской империи.
Это было нестерпимо давно. Но как будто вчера. А иногда мне кажется, что и сегодня, – настолько всё явно перед глазами… Завывание сирены. Тиканье метронома, которое доносилось из репродукторов. Это было предупреждение об артобстреле города или о его бомбёжке. А затем метроном всегда сменяла бравурная, весёлая музыка, которая действовала на наши души, как реквием. Голод. Вначале, несмотря на огромную слабость, голова была очень ясной… Потом временами начинаешь терять сознание, восприятие реальности нарушается…