Это истина

Комментарий на Евангелие от Иоанна (18:28–40)

О Христе и Пилате я впервые прочитал еще в советское время, но не в Евангелии, а у Михаила Булгакова в романе «Мастер и Маргарита», очень тогда популярном. И лишь спустя годы мне попал в руки первоисточник, где описана эта необычная встреча в Иерусалиме, — Евангелие от Иоанна.

Все мы помним этот евангельский диалог, когда Пилат, правитель Иудеи, в конце своего допроса иронично бросает Христу: «Что есть истина?» В ответ — молчание. Не раз исследователи Библии отмечали, что в этот момент встречаются рационалистический Запад и мистический Восток. Булгакову удалось передать напряженность, неожиданное беспокойство Пилата при встрече с Тем, над чьим крестом он повелит написать «Царь Иудейский». Жесткому и прагматичному наместнику непонятно, почему молчит Тот, кто понимает абсурдность обвинений и знает о неотвратимой и близкой Своей смерти.

Встреча и разговор с мятежным равви, обвиняемым фарисеями, почему-то важны для прокуратора, готового вынести Ему смертный приговор, — они поднимают много сложных вопросов, на которые Пилат, однако, отказывается отвечать и даже размышлять о них.

Вспомним обстоятельства той встречи. Израильские священники и старейшины, предав Христа в руки римского наместника, сами не входят в преторию. Иоанн объясняет это тем, что они не хотели оскверниться пребыванием в одном здании с язычниками (см.: Ин 18:28). Заботясь о ритуальной чистоте, они не смущены при этом тем, что смертный приговор выносится невиновному человеку. У них своя логика, и тоже довольно жесткая: лучше одному человеку умереть за народ (см.: Ин 18:14). Казалось бы, именно так и задумал Бог искупление человечества! Но у Бога Своя логика: Божий промысел не оправдывает тех, кто идет на компромисс со своей совестью.

А вот Пилат пытается выдержать логику справедливого суда. Выйдя к народу, он спрашивает: «В чем вы обвиняете Человека Сего?» (Ин 18:29). К чему этот вопрос? Как правитель он был в курсе всего происходившего в неспокойной Иудее и, конечно же, знал, в чем обвиняют Иисуса. Но Пилат хочет расставить точки над i.

Прокуратор знает, что Иисуса почему-то называют царем и народ слушает Его. Как опытный политик, он не хочет, чтобы вверенная ему в управление территория оказалась на пороге очередной смуты. При этом он понимает, что ситуация необычна. На военно-политическое противостояние Риму стоящий перед ним человек явно не претендует. Зачем же Он здесь?

Прокуратор задает Христу вопрос: «Ты Царь Иудейский?» (Ин 18:33). Иисус отвечает Пилату вопросом на вопрос: «От себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне?» (Ин 18:34). Для Христа важно, как Пилат лично воспринимает Его. Но Пилат — римлянин, правитель, облеченный властью и находящийся при исполнении своих обязанностей, он не философ, чтобы рассуждать об отвлеченных вещах (см.: Ин 18:35).

Правитель понимает, почему Иисуса привели к нему: иудейские начальники хотят уничтожить ставшего слишком популярным конкурента, но привести в исполнение вынесенный Ему смертный приговор (см.: Мф 27:1–2) они не могут из-за запрета римских властей (см.: Ин 18:31). Пилат не хочет ввязываться в это грязное дело, но фарисеи ставят его перед выбором из двух зол: приговорить к смерти невинов­ного или быть обвиненным в нелояльности Цезарю. На вопрос Пилата о вине Христа священники и старейшины «рекомендуют» ему не задавать лишних вопросов: «Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе» (Ин 18:30).

Пилат — политик, и ему ясно, кем следует пожертвовать. Но стоящий перед ним иудей, за которым совсем недавно ходили толпы, ведет себя слишком странно. Он не пытается доказать Пилату свою невиновность, не пробует его подкупить или убедить в пользе политического альянса с Ним. Он молчит, но молчание Его, Пилат понимает это, не от безысходности и страха. Похоже, что в этот момент сила и власть совсем иного, высшего порядка вдруг, на минуту, предстала перед Пилатом в какой-то невыносимой своей реальности. Но прокуратор отмахивается от этого видения — нет, реальная власть у него, у Пилата.

«Так ты Царь?» — допытывается прокуратор. И узник отвечает: «Царство Мое не от мира сего…» (Ин 18:36). Как бы перехватывая инициативу, Христос добавляет: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Ин 18:37). Римский наместник как представитель государственной власти не призван рассуждать о категориях истины, но как зрелый человек и образованный римлянин он слишком хорошо знает, что истина насколько желанна, настолько и неуловима. Поэтому он задает вполне риторический вопрос: «Что есть истина?»

Человеку нашего времени, разочарованному в идеалах и идеологиях, воспринимающему истину как нечто весьма относительное и субъективное, понятна его ирония. Для такого человека вопрос об истине повисает в воздухе, на него невозможно ответить, как невозможно ответить и на другой важный вопрос, который также кажется сегодня риторическим: «Зачем я живу, в чем смысл моего бытия?»

Обладая земной властью, Пилат бежал от главных вопросов жизни, искал логику во внешнем — и стал заложником этой самой власти. Он поступил так, как надо было поступить имеющему власть: не портить отношений с местной знатью, поиграть в демократию с народом, поддержать свой имидж, ведь, кажется, нет еще выбора между жизнью и смертью.

Пилат не был по природе злодеем, он даже пытался избежать вынесения смертного приговора невиновному. Несколько раз он оглашал свое решение: «Я никакой вины не нахожу в Нем» (Ин 18:38), но обстоятельства, что называется, не сложились, а внутренней силы и власти для вершения справедливого суда у Пилата не было. Ириней Лионский, подчеркивая, что прокуратор не властен был в своем решении, пишет: «Пилат же вынужден был Иродом и окружающими его иудеями предать Его на смерть против своей воли». Однако хотел Пилат того или нет, но приговор он вынес, за что получил позорный титул «христоубийца» от отцов Церкви.

Нам сегодня легко вынести обвинительный приговор Понтию Пилату, однако его проблема актуальна и для нас: где человеку найти силы, чтобы идти против толпы, против традиций, против большинства, против своих личных интересов, бороться за справедливость, нравственность, человечность? У Христа они были — сила и власть «не от мира сего». Он шел против тех религиозных традиций еврейского народа, которые не приближали, а уводили людей от Творца. Он имел внутренний стержень, который позволил Ему не сломаться, когда толпа кричала: «Распни Его». Быть не от мира сего — значит понимать свою миссию в мире, свое призвание, это значит иметь связь с Источником бытия, которую для нас открывает Христос.

Парадоксально, но факт: Христос, схваченный, связанный и приведенный на суд Понтия Пилата, был духовно свободен и даже имел власть выбирать, как Ему поступить дальше; Пилат же, имея власть казнить и миловать, стал пленником политической ситуации и заложником своих амбиций. В страданиях и смерти Христа был глубочайший смысл. В жизни Пилата были компромисс, нравственные мучения, неопределенность. Кто из них был по-настоящему свободен? Пилат хотел, но не смог пойти против обстоятельств, и последнее слово оказалось не за ним. Глава 18 Евангелия от Иоанна заканчивается волеизъявлением толпы, потребовавшей свободы разбойнику и убийце Варавве (см.: Ин 18:40), и Пилат вынужден был подчиниться воле презираемой им черни.

В жизни мы тоже часто стоим перед выбором, оказываясь заложниками тех или иных обстоятельств, — кто же может управлять обстоятельствами? Управляет ими тот, кто свободен от них: «…познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин 8:32). Только истина делает человека свободным и наполняет смыслом его жизнь. И Тот, кто однажды сказал: «Я есть истина», стоял перед Пилатом, как нам рассказывает Евангелие от Иоанна.

Глядя на осужденного, Пилат спрашивает: «Что есть истина?» Христос молчит, и в этом молчании ответ: «Я есмь».

Религиозная концепция истины стремится снять субъективность понимания ценностей человеческой жизни, плюрализм мнений, возникающих в сфере разнородного, субъективно ориентированного вненаучного знания. Здесь человек имеет дело с областью священной веры, откровения, прозрения, областью целого и невидимого сущего.

Эта истина имеет особую природу, она не может быть относительной как научная или многообразной как прагматическая. Она едина и абсолютна и видит все истины тварного мира в их единстве и гармонии. В духовной религиозной сфере, по мнению религиозных философов, снимается плюрализм многообразия существующих истин, создающий ситуацию вечно недостроенной Вавилонской башни. При этом познание религиозной истины – это одновременно и акт онтологический, включающий в себя единство познаваемого и познающего, и акт веры, предполагающий выход за пределы своего Я и вхождение в недра Божественного.

Модели сознания в истории философии

Сознание – это особое состояние, свойственное человеку, в котором ему одновременно доступен и мир, и он сам.

Сознание непременно присутствует в каждом нашем образе восприятия. Оно мгновенно приводит в связь наши ощущения, восприятия, мысли, чувства.

Каждая эпоха имела свои представления о том, что такое сознание.

В античную эпоху метафорой сознания служила печать на воске (Платон, Аристотель): как буквы отпечатываются на дощечке воска, так объект отпечатывается на «дощечке разума».

Античная философия открыла только одну сторону сознания направленность на объект, потому и была использована соответствующая метафора. Другая особенность сознания – умение человека сосредоточиваться внутри себя; направлять свое внимание на внутренний мир – не была проработана философией. Причина – внимание античного грека было всецело направлено на окружающий мир.

Согласно Плотину, духовный опыт имеет три уровня:

1. высший, где происходит отдохновение в Божественном; чтобы выйти на этот уровень, надо пробудиться от своего тела;

2. уровень рефлексии и рассуждения, где человека одолевает многообразие чувств, мыслей, помыслов;

3. низший, где господствуют инстинкты и страсти.

Согласно Плотину, сознание – возмещение нашей несостоятельности: нам не дано постоянно пребывать в состоянии Божественной простоты. Сознание – воспоминание о состоянии отдохновения в Божественном. Сознание есть своеобразная память о нашей земной ничтожности и нашей возможности достигать Божественное, становиться образом Божиим.

В культуре христианства произошло одно важное событие: обострение потребности человека обращать внимание на собственные переживания. Она была вызвана необходимостью общения с трансцендентным Богом.

Практика общения с Богом – молитва. Молитву сопровождают душевные переживания. Они становятся предметом внимания средневековых философов.

Сознание – это не только знание о внешнем мире, но, прежде всего, знание о собственном духовном опыте, его содержании.

Начиная с Плотина и Августина сознание рассматривается не как нечто лучшее и высокое, что есть в духовном опыте человека. Благодаря сознанию человек понимает, что он наказан тем, что не может долго пребывать в состоянии Божественной простоты. Сознание есть отпадение человека от вечности: бытие во времени, а значит в сознании, менее подлинно, чем бытие в вечности. Строгое противопоставление настоящего, прошлого и будущего – это сущность сознания. Часто сознание мешает человеку в его деятельности.

В Новое время произошло переоткрытие проблемы сознания. Это происходило в обстановке, когда человек отказывался от власти и опеки сверхчувственного, перестал признавать свою принадлежность двум мирам: земному и неземному. Философия возвеличила субъекта, абсолютизировала человеческую деятельность и способности. Единственным подлинным существованием вещей было признано их существование в мысли.

Новая метафора сознания: сознание – некий сосуд, в котором содержатся идеи и образы до того, как оно включается в общение с миром. Сознания нет без самосознания – таков был вывод философов Нового времени. Сознание – это творчество. Человек взял на себя миссию творения мира на уровне явления (того, что дано чувствам).

Плотин:сознание есть соприкосновение с мистическими элементами духа.

Декарт:если сознание соприкасается с мистическим, то это происходит от непросвещенности ума человека.

Плотин: сознание эмоционально окрашено.

Декарт: мышление бесстрастно.

Плотин:сознание вторично. Сознание не занимает всю сферу духовного опыта, выше сознания находится бессознательная жизнь Я в Боге.

Декарт: сознательное в человеке преобладает над бессознательным.

Итак, Декарт заложил основы отождествления сознания и души с предметно-логическим содержанием. Религиозные и мистические компоненты опыта сознания были утеряны.

Плотин:сознание – отражение высшего мира.

Декарт и Кант: сознание – первичная реальность.

Маркс: бытие определяет сознание, сознание есть осознанное бытие.

Под бытием Маркс понимал реальные условия жизни людей в буржуазном обществе.

Маркс открывает одно онтологическое обстоятельство: социальная система может стабильно функционировать лишь при постоянном воспроизводстве такого содержания сознания, которое было бы адекватно содержанию системы. Возникновение той или иной формационной структуры должно сопровождаться изменением сознания, перестройкой сознания, присущего предыдущей формации. Отклонение от среднего содержания сознания для каждого рабочего ничтожно мало, и потому стало возможным говорить об общественном сознании. Словосочетание «общественное сознание» не поняли бы ни Плотин, ни Декарт. Сознание – одновременно и условие существования общества, и обусловленное им. Впервые в истории философии Маркс стал изучать сознание, «вплетенное» в бытие людей. По Марксу, сознание есть всегда «мое сознание». Например, каждый верует в Бога на «свой лад».