В октябре отмечается Международный день детского церебрального паралича — болезни, которую нельзя вылечить, но с которой можно научиться жить и чувствовать себя счастливым. К сожалению, отечественная реабилитология до сих пор сводится к «нормализации» ребенка. Современные подходы в реабилитации в нашей стране возможны только благодаря энтузиастам и благотворительным фондам
Физический терапевт фонда «Плюс Помощь Детям» Ксения Ефремова из Красноярска по образованию медсестра по массажу. Ксения работает по специальности уже 21 год, с 18 лет. И почти все это время занимается детьми с ДЦП.
«Я очень люблю свою работу, уже после окончания своих первых курсов поняла, что нашла себя, что это мое, — говорит Ксения. — Но после каждой встречи с детьми с ДЦП я сильно переживала, просто плакала от бессилия, оттого, что ничем не могла им помочь. Я понимала интуитивно, что массаж — это не то, что им нужно, но мне нечего было им больше предложить».
Ксения ЕфремоваФото: Ирина Фридрих
Понимание, как и чем надо заниматься с такими детьми, пришло к Ксении спустя несколько лет, когда в интернете стало больше профильной информации. Переломным моментом стало знакомство с деятельностью АНО «Физическая реабилитация»: организация начала публиковать переводные учебные материалы, выкладывать в ютьюб обучающие ролики. «Я просто хватала все, что тогда выходило, заказывала литературу и искала выступления Екатерины Викторовны Клочковой», — вспоминает Ксения.
Когда в 2017 году Санкт-Петербургский медико-социальный институт (СПБМСИ) организовал первый трехнедельный курс повышения квалификации по физической терапии детей и подростков, Ксения все бросила и помчалась в Питер: «Эти три недели были для меня глотком свежего воздуха. Наконец-то я структурировала свои теоретические знания. Но когда я вернулась в Красноярск, готовая использовать эти знания и делиться ими, то увидела, что никому это не нужно».
Содержание
- «Все это не имеет ни конкретных маленьких целей, ни дальних перспектив»
- МКФ, доказательная медицина и общечеловеческие ценности
- «Малыши показали просто сумасшедшую динамику»
- «Государство не вложило в мое обучение ни копейки»
- «Формально этих специальностей не существует»
- Ежедневный родительский труд
- «Я заслуживаю уважения»
- Под крылышком у мамы
- «Как вырастить вашего ребенка гением»
- Так ли страшен Facebook, как его малюют?
- Отцы и дети
- Новые правила этикета
- Не подкидыши и не подменыши
«Все это не имеет ни конкретных маленьких целей, ни дальних перспектив»
По большому счету, сегодня реабилитацию детям организуют сами родители, тратя на это все средства, которые у них есть, говорит глава АНО «Физическая реабилитация» невролог и педиатр Екатерина Клочкова. «Даже в больших городах доступ к качественным услугам по месту жительства — одна из самых сложных проблем. А отъехав всего на 300 километров от Санкт-Петербурга, мы выяснили, что из 150 детей, зарегистрированных в центре социальной реабилитации большого района Ленинградской области, программы длительной помощи получают семь человек. Семь из 150! — рассказывает Клочкова. — Ближайший реабилитационный центр для этих детей находится в Санкт-Петербурге, их могут госпитализировать на 21 день один раз в год, максимум два — если мама очень пробивная. В перерывах между этими курсами ребенок не получает никакой помощи, курсы тоже не связаны между собой. О какой эффективной помощи можно говорить при таком подходе?»
Юлия КамалФото: из личного архива
Но даже те программы и помощь, которые есть в госучреждениях, «не имеют ни конкретных маленьких целей, ни дальних перспектив», считает председатель Московской городской ассоциации родителей детей-инвалидов и инвалидов детства Юлия Камал. В них не хватает специалистов, понимающих, какие занятия нужны детям с ДЦП. А главное, пока не пристроена система абилитации и реабилитации, когда «и ребенок, и семья, и специалисты шаг за шагом продвигаются к намеченной цели».
Юлия — не только руководитель ассоциации, но и мама девушки с ДЦП. «В нашей стране специалистов такого профиля фактически не готовят, — говорит она. — Есть отдельные курсы, помогающие людям освоить признанные во всем мире подходы. Но занимаются этим энтузиасты и некоторые фонды. Государство международным методикам не обучает и подчас их даже не признает».
По словам Екатерины Клочковой, поистине революционные изменения произошли в мире еще тридцать лет назад, когда стало понятно, что любые пассивные методы не работают и детей и взрослых с разными неврологическими нарушениями надо обучать двигаться. Причем делать это везде в повседневной жизни: дома, на улице, в школе, на работе. Однако в то время как весь мир занимается функциональной реабилитацией, у нас до сих пор по ОМС оплачиваются озокерит, иголки, физиотерапия и мануальная терапия. И чем больше процедур сделают ребенку в реабилитационном центре, тем больше денег этот центр получит. При этом никто не оценивает качество такой реабилитации: какие положительные изменения произошли у ребенка или, наоборот, развились осложнения? «Ему подобрали инвалидную коляску, вертикализатор, он освоил новые навыки? Нет, это не важно, главное — освоить деньги. Мне очень страшно за здоровье наших детей», — говорит врач.
МКФ, доказательная медицина и общечеловеческие ценности
Реабилитация в России исходит из того, что церебральный паралич — это болезнь, которую надо лечить, и не ставит функциональные цели: научить ребенка себя обслуживать, играть, лучше двигаться, коммуницировать, говорит глава фонда «Плюс Помощь Детям» Мария Климашкина. «Стандартная реабилитация у нас про то, как мы промассируем мышцы и сколько раз повторим какие-то движения. Дети на таких процедурах плачут от боли, чувствуют себя беспомощными. А их матери, которым объяснили, что церебральный паралич надо исправить, и которые стараются во что бы то ни стало «нормализовать” ребенка, испытывают огромное напряжение», — рассказывает Климашкина.
Кроме того, пока на Западе золотым стандартом считается длительное сопровождение ребенка физическим терапевтом, в России делают ставку на интенсивную курсовую реабилитацию в специализированных центрах, объясняет сотрудничающая с несколькими благотворительными фондами физический терапевт Диана Яцына. Но наработанные за пару недель результаты быстро теряются, накачать мышцы на год вперед невозможно. При этом интенсивы могут быть даже вредны. «Иногда люди едут с детьми за границу, в частности в Китай, на длительные, до трех месяцев, реабилитации. Но как правило, эти результаты не всегда соответствуют их ожиданиям. Бывает, наоборот, ухудшение, когда ребенок возвращается с эпилепсией — из-за большой нагрузки на нервную систему», — говорит Яцына.
Мария КлимашкинаФото: Ольга Павлова
Церебральный паралич — это особенности развития мозга, которые влияют на движение, удержание позы и функционирование человека в его повседневной жизни, объясняет Мария Климашкина. И задача родителей и реабилитологов — создать ребенку условия, чтобы он был настолько активным, насколько это возможно. Современная реабилитация основывается на двух вещах: МКФ (Международная классификация функционирования), в которой описываются важные для каждого человека функции, и научно доказанные ненасильственные методы. А еще есть общечеловеческие ценности, право ребенка при любом состоянии здоровья на теплые, заботливые отношения в семье, на игру, на самореализацию, социализацию и активность. «Это признается и в России. Но та реабилитация, которая чаще всего практикуется в нашей стране, <этому запросу> не отвечает», — считает Климашкина.
«Малыши показали просто сумасшедшую динамику»
К счастью, в некоторых регионах существуют инициативы, использующие наиболее передовые методики лечения и восстановления. Повезло, например, Красноярску, где несколько лет назад директором психоневрологического интерната «Журавлик» стала специалист по комплексной реабилитации Зоя Бердникова. Она пригласила в свою команду и Ксению Ефремову. На тот момент интернат представлял собой безрадостное зрелище: голые стены, необученный персонал, лежащие по кроваткам безучастные дети. А в прошлом году посетившая Красноярск Нюта Федермессер признала учреждение одним из лучших в стране.
То, что произошло за два с половиной года с 170 детьми, состояние которых оценивалось как пятый уровень по GMFCS, иначе как чудом не назовешь. «Мы начали с того, что посадили или поставили всех лежачих детей, — рассказывает Ксения. — Искали для этого вертикализаторы по всему городу, собирали их на личном транспорте моих друзей. Нам надо было показать медико-социальной экспертизе, что ребенок не лежачий и ему нужна коляска. Мы переосвидетельствовали всех детей, выписали им оборудование, собрали его, настроили. Сделали ремонт, повесили шторы и картины, организовали пространство для занятий, купили игрушки. Начали устраивать праздники для детей, выводить их на прогулки. У малышей нормализовалась жизнь — и они стали давать просто сумасшедшую динамику».
Мама Юля с сыном Борей, у которого ДЦПФото: Андрей Любимов для ТД
По словам Ксении, многие научились самостоятельно есть, ползать, а кто-то даже вставать и ходить. Это был такой старт, что информация быстро распространилась по всему Красноярскому краю. И за помощью начали обращаться семьи с детьми с ДЦП. «Уже стало понятно, что реабилитация ребенка проходит в основном дома, — рассказывает Ксения. — Что нужны хорошие технические средства, что важны не столько курсовые реабилитации, сколько правильно организованная жизнь ребенка дома. Как он сидит, как проводит время, чем занят».
В прошлом году в Красноярском крае заработала паллиативная служба для детей, включающая выездные медицинские бригады, а с февраля еще и стационар для социальной передышки. В феврале этого года за счет президентского гранта детское паллиативное отделение открылось и в местном благотворительном фонде «Феникс» — и Ксения перешла работать туда. Кроме нее, в составе выездной бригады эрготерапевт и логопед.
«В этом году я снова ездила в Питер — на курс по техническим средствам реабилитации, — рассказывает Ксения. — И снова по-другому посмотрела на свою работу. Это уже совсем иной уровень — когда ты пользуешься для реабилитации ребенка не подручными средствами, а можешь изначально подобрать для него хорошее техническое средство и знаешь, как получить это от государства. Просто счастье: ты занимаешься любимым делом и тебе не надо никому ничего доказывать, у тебя в союзниках прекрасные родители и замечательные дети, у которых большой потенциал. Осуществилась моя мечта — огромному количеству семей с детьми с ДЦП и другими сложными заболеваниями, потерянным в большом миллионном городе, стало понятно, что мы есть и зачем мы нужны».
Повезло и Тюмени, где главный внештатный специалист области по детской медицинской реабилитации Вера Змановская ввела систему мониторинга состояния детей и подростков с церебральным параличом, рассказывает Екатерина Клочкова. Благодаря этому в регионе резко снизилось количество паралитического вывиха бедра, других тяжелых ортопедических осложнений. По словам Клочковой, во многих странах подобные программы мониторинга действуют на государственном уровне. А, например, в Швеции существует регистр, в который вносится каждый ребенок с ДЦП и данные его регулярных обследований.
«Государство не вложило в мое обучение ни копейки»
«Современная хорошая реабилитация — та, ради которой мы собираем средства и оплачиваем обучение, она про то, как нормализовать не самого ребенка, а его жизнь при церебральном параличе, создающем ему массу трудностей и ограничений», — говорит Мария Климашкина. По ее мнению, сегодня главная проблема в том, чтобы на место тысяч людей, которые считаются специалистами по реабилитации, но таковыми не являются, пришли квалифицированные терапевты по движению, бытовой рутине, коммуникация. Специалисты, способные видеть в ребенке личность со своими интересами, запросами и потенциалом и создавать условия для его развития.
Сегодня в России физических терапевтов и эрготерапевтов готовит только один вуз — частный Санкт-Петербургский медико-социальный институт. Альтернативной и дополнительной коммуникации обучает АНО «Пространство общения», краткосрочные курсы проводит центр «Рехаб Про», Центр лечебной педагогики, Институт раннего вмешательства, рассказывает Мария Климашкина. Кроме того, фонд «Плюс Помощь Детям» оплачивает российским специалистам участие в зарубежных конференциях. Сегодня подготовленные с помощью фонда реабилитологи работают в Москве, Краснодаре и Сибири.
Диана Яцына, реабилитолог, физический терапевт, ортезист кистиФото: Екатерина Евсеева
Диана Яцына окончила курс обучения физических терапевтов у Екатерины Клочковой четыре года назад, это был первый поток — группа из двадцати будущих физических терапевтов и двадцати эрготерапевтов. По словам Дианы, когда появилась возможность попасть на эту учебу, она вцепилась за нее руками и ногами. Целый год жила на два города: ездила в Питер на десять дней, потом возвращалась в Москву, практиковалась и снова ехала в Питер. Затем было несколько курсов обучения в Германии, международные конференции. «Чаще я учусь за свой счет, но иногда спонсируют фонды. За что им огромное спасибо. Государство в мою учебу не вложило ни копейки», — говорит Диана.
«У нас сложилась парадоксальная система, — говорит старший преподаватель кафедры социальной реабилитации и эрготерапии СПБМСИ, член РОО «Русская профессиональная ассоциация эрготерапевтов» Екатерина Мишина. — В профессиональном сообществе уже лет двадцать всеми признается, что медицинская модель реабилитации не работает, но на государственном уровне практически ничего не меняется. И двигать всю эту неповоротливую государственную машину сейчас пытаются общественные организации, которые помогают и в обучении специалистов, и в изменении представлений родителей о том, что они могут получить от реабилитации».
За ту учебу, которая сегодня финансируется государством, по словам Екатерины Клочковой, «просто стыдно». «Это просто профанация. Даже при подготовке врачей физической и реабилитационной медицины, не говоря уже про специалистов по физической реабилитации. Выпускники факультетов адаптивной культуры рассказывают нам, что вообще не поняли, чему их учили: немножко бегали, немножко прыгали, три раза видели инвалидов. Их учили люди, которые никогда в жизни не работали с людьми с инвалидностью и не понимают сущности специальности», — делится Клочкова.
«Формально этих специальностей не существует»
Но даже те, кто прошел обучение на современном уровне, не всегда могут работать на местах, потому что в России нет специализации «физическая терапия и эрготерапия». Такие специалисты занимают должности инструктора ЛФК или кинезиотерапевта в реабилитационных центрах, говорит Диана Яцына.
Екатерина МишинаФото: Ксения Лиц
По словам Екатерины Мишиной, с 2015 года в СПБМСИ подготовили немало специалистов по эрготерапии и физической терапии для разных регионов. Все, кто прошел подготовку, потратили год жизни на учебу в Санкт-Петербурге, для многих это было достаточно сложно, в том числе финансово. И в результате в их трудовой книжке даже нельзя сделать запись о том, что они работают эрготерапевтами. «За год обучения люди получают свидетельство о повышении квалификации в рамках своей специальности. А их работодатель должен извернуться так, чтобы зачислить их на работу на ту должность, на которой они имеют право находиться согласно основному диплому. Хотя функциональные обязанности у них будут как у эрготерапевта», — рассказывает Мишина.
Екатерина Мишина говорит, что перемены к лучшему все же есть: сегодня на государственном уровне признана новая МКФ и в июле этого года принят новый порядок оказания реабилитационной помощи.
Наконец принята специальность «врач физической и реабилитационной медицины» — специалист, который будет координировать процесс реабилитации. «Это действительно значимый шаг, но беда в том, что, хотя в этом порядке прописаны такие специалисты, как эрготерапевт и физический терапевт, профстандарты для этих специальностей на сегодняшний день не утверждены. То есть формально этих специальностей не существует. Профстандарт по эрготерапии, в разработке которого участвовал в том числе и наш институт, был сдан в Минздрав в начале 2017 года. Заканчивается 2020 год, а такой специальности в реестре профессий РФ по-прежнему нет», — говорит Мишина.
Сейчас в СПБМСИ проводятся годовые 10-модульные образовательные программы для эрготерапевтов. Специалисты из АНО «Физическая реабилитация» принимают участие в проведении курсов по физической терапии. Эти программы востребованы: работодатели понимают, что такие специалисты нужны, и готовы учить своих сотрудников, фонды понимают, что такое обучение имеет смысл оплатить, а сами специалисты понимают, что дети и взрослые нуждаются в их помощи.
Но все равно это капля в море, считает Мишина. По ее мнению, обучение должно идти на базовом вузовском уровне. «За счет того, что государство очень долго отрицало необходимость создания этих профессий, мы сейчас сильно завязаны на постдипломное обучение, которое не может удовлетворить потребности большой страны, — говорит специалист. — Система переворачивается с ног на голову: понимая, насколько нам нужны эрготерапевты и физические терапевты, переучиваться на них идут врачи, логопеды, психологи, инструкторы АФК и ЛФК. Сейчас появилась надежда, что если профстандарт будет утвержден, то ведущие медицинские вузы России введут бакалавриат для этих специальностей, пусть даже с изменениями в названиях, главное, что останется их суть. Мы этого очень ждем».
Ежедневный родительский труд
Многим родителям детей с ДЦП ничего не остается, кроме как самим со временем стать экспертами. По словам Юлии Камал, такое родительство — огромный ежедневный труд, в котором нет мелочей. Важно все: как ребенок начинает ползать, вставать, как развивает опору на ноги, в какой позе он сидит, какую носит обувь. И всему этому надо учиться.
Олеся и Тимур делают упражненияФото: Наталия Платонова для ТД
К счастью, сегодня поддержкой и просвещением семей занимаются в благотворительных фондах и общественных организациях. Например, в рамках совместного информационного проекта «ДЦП-инфо» АНО «Физическая реабилитация» при поддержке благотворительного фонда помощи детям и молодежи «Галчонок» подготовило видео «Шесть важных слов об инвалидности: измени будущее пациента», фокусирующее внимание специалистов и семей на ключевых аспектах жизни детей с инвалидностью. Эти слова — функция (function), семья (family), фитнес (fitness), удовольствие (fun), друзья (friends) и будущее (future) — взяты из концепции канадских реабилитологов «Важные слова на F», ставшей практически программным документом, на который, по словам Клочковой, опираются сегодня во всем мире.
«Сами родительские организации также по крупицам создают программы, которые помогают детям, — рассказывает Юлия Камал. — В России есть масса реабилитационных центров, которые открыли люди, сопричастные этому заболеваний. А наша ассоциация при поддержке правительства Москвы создала большую реабилитационную программу для детей с нарушением опорно-двигательного аппарата».
В Тюмени и Тобольске родителей малышей с ДЦП обучает государственный реабилитационный центр «Надежда», в Красноярском крае — Краевая школа родителей. Реабилитационные курсы по ДЦП по всей стране проводит фонд «Подарок ангелу». В начале октября в рамках проекта «Школа особенного родителя» фонда двухдневный семинар в Челябинске для специалистов и родителей провела Диана Яцына.
«Реабилитация ребенка с ДЦП — это очень длинная дорога, и важно видеть цель и идти к ней со своим ребенком маленькими, но правильными шажочками», — говорит Юлия Камал.
– Так называемое поколение ЯЯЯ – это дети девяностых. Дети безвременья, поколение демографической ямы. Мы, родители, в девяностые годы были заняты выживанием: работали на десяти работах, пытались хоть как-то найти денег на прокорм, думали, как бы не вылететь с работы, решали квартирный вопрос, пытались справиться с экономическими кризисами, которые один за другим нам стучали по голове.
Ирина Лукьянова
Сейчас принято говорить, что нам не хватало времени на общение с детьми, и дети были предоставлены сами себе.
У кого-то так и было, я лично знаю таких ничейных детей, ничего хорошего из этого не вышло. Но сказать, что все родители совсем ими не занимались – это бессовестное преувеличение. Мы ими занимались. Мы их любили, как ни трудно нам было.
«Я заслуживаю уважения»
Это поколение сформировано в эпоху глобальной смены ценностных систем. Одна парадигма сломалась, другая еще не сформировалась. Эти дети выросли в полном идеологическом вакууме, и ценности они получили от разочарованных родителей или вырабатывали сами. Кто какие выработал – такие и есть.
Все, что работало с нашим поколением: «старших надо слушаться, потому что они старшие»; «уроки надо делать, потому что надо», – это и у нас уже вызывало протест, а у них совсем не работает.
Они говорят: «А зачем я должен учить эту чушь?» – «А вот вырастешь, дворником станешь» – «Ну и что?».
«Старших надо слушаться» – «Почему? Они такие же люди, как и я, и бывают глупые».
«Людей надо уважать» – «Я заслуживаю уважения».
В нашем поколении, в нашей школе считалось, что пока ты маленький, ты никакого уважения не заслуживаешь. Нам прямым текстом говорили: «Мала ты еще свое мнение иметь».
А эти дети выросли с ощущением, что они личности, что они заслуживают право на уважение просто так, по самому факту своего рождения. Чувство собственного достоинства, которое у нас было совершенно расшатано, разболтано, поколеблено и подорвано нашим советским детством, у них есть. У них есть базовое ощущение – «я личность, я имею право здесь быть».
При этом их право личности постоянно оспаривалось: с детьми у нас и сейчас разговаривают очень грубо везде – в детсаду, в транспорте, в школах. Я иногда слушаю, как гуляет какая-нибудь продленка или школьная экскурсия едет в автобусе…
Отношение к детям сейчас начинает меняться, но по-прежнему остается раздраженно-агрессивным. Есть культуры, в которых детям радуются, а в нашей – им совсем никто не рад.
Поколению, которое называют ЯЯЯ, при всяком удобном случае объясняли, что они никто и ничто, ничего не умеют, учатся на одни двойки, родителям не помогают, их вообще не должно быть в этой школе, в этом мире, они тут никому не нужны. А они все равно есть. И они отстаивают свое право быть.
Это действительно поколение с чрезвычайно своеобразными ценностями. Я думаю, мы только лет через 10-20 окончательно поймем, что это такое, когда они начнут играть какую-то значимую роль в обществе, начнут занимать ключевые посты в бизнесе, политике, экономике. Вот тогда-то мы и посмотрим, кого мы вырастили, и что сформировалось.
Под крылышком у мамы
Эти дети – уже взрослые дети – очень часто не вполне адекватно себя оценивают и не очень адекватно себя подают. У них не очень правильные оценки себя, своего места на рынке труда, у них очень странные зарплатные ожидания, особенно в Москве у детей из состоятельных семей, привыкших к хорошему уровню жизни.
Они выпускаются из института и думают: так, мне сколько надо, чтобы снимать квартиру, и на жизнь чтобы оставалось? – мне надо 60 тысяч (30 на квартиру, 30 на жизнь). И пишут в резюме: стартовая зарплата от 60 тысяч. А таких зарплат у молодых специалистов без опыта работы вообще не бывает.
Естественно, они хотят заниматься тем, что им нравится. Они ищут себя. Они ни за что на свете не хотят делать скучную работу – нет, они будут искать интересную работу. А некоторые вообще ничего не ищут, а сидят дома за компьютером, – такой российский аналог хиккикомори, – а мама им приносит еду, мама же их не выгонит.
Наше родительское поколение – это поколение тревожных, гиперопекающих мам. Малютка вырос – ну как, его не прогонишь же из дома. Его и гнать некуда: жилье дорогое, квартиру ему тоже не всегда получается купить или снять, рынок жилья для студентов и молодых специалистов толком не сформирован, вылетать из гнезда особо некуда. Снять или купить квартиру на собственную зарплату молодому человеку невозможно, для семьи тоже тяжелое бремя, а ипотека абсолютно неподъемна.
И птенцы засиживаются в теплом гнезде, их трудно из этого гнезда выпихнуть. У них очень длинное детство. Но это долгое детство – это не чисто российский феномен, об этом говорят сейчас во всем мире.
Эти молодые взрослые – немножко инфантильные, задержавшиеся в детстве. Может быть, потому, что это мировое явление – продленная беззаботная молодость. Может быть, потому что они в детстве не доиграли, многого у них не было, и сейчас они что-то пытаются компенсировать.
Фото: theawsc.com
«Как вырастить вашего ребенка гением»
Как раз в начале 90-х начали выходить книжки вроде «Как вырастить вашего ребенка гением», «Как развивать вашего ребенка», «После трех уже поздно». Начали появляться карточки по Доману, кубики Зайцева, еще какие-то штуки… повсюду стали возникать студии раннего развития. Было ощущение, что вот сейчас ты чего-то такого не сделаешь, чего-то недодашь ребенку – и он навсегда останется этого лишен.
У нас и так уровень тревоги зашкаливал из-за социальной неопределенности, а тут еще это ощущение вечной родительской вины, что ты губишь своего ребенка, что он не встроится в будущую жизнь из-за того, что ты мало для него делаешь.
Что непременно надо его впихнуть в социальный лифт, с ним надо плавать-раньше-чем-ходить, надо втолкнуть в него 44 иностранных языка, научить его музыке, танцам и теоретической физике, надо с грудничкового возраста показывать ему Шагала и водить по музеям, надо найти ему развивающие лагеря, засунуть его в самую лучшую школу…
Отчасти это действительно мода (сейчас к раннему развитию уже относятся гораздо спокойнее, а то и скептичнее); с другой стороны, нашему поколению родителей свойственна бешеная тревога, что ребенок потеряется в жизни, не получит своего шанса, что его надо скорее-скорее куда-то выпихивать, чтобы он пробился, чтобы получил хорошее образование, чтобы у него был хороший доход и любимое дело.
Наше родительское поколение втравило своих детей в страшную образовательную гонку. Их учеба пришлась на время колоссального кризиса системы образования. Появился труднопреодолимый барьер между школой и вузом, высшее образование стало требовать от семей серьезных материальных вложений.
И если родители действительно занимались своими детьми, то они их непрерывно чему-то учили и постоянно развивали. Так что у многих детей довольно скоро сформировалась стойкая аллергия не только на насильственное впихивание в них знаний, но и на учебу вообще.
Это то самое поколение, в котором родители заинтересованы в учебе детей больше, чем сами дети.
Дети не парятся. Дети ищут себя, меняют по четыре вуза на родительские деньги, вылетают из одного, восстанавливаются, а мамы бегают, плачут, ходят к деканам, решают проблемы с детскими зачетами, чертят им чертежи, пишут за них дипломы.
А дети не парятся, они с первого класса привыкли, что их учеба – это мамина ответственность, потому что тревожные и нервные мамы как включились в эту образовательную гонку в конце 90-х, когда их дети пошли в школу, так и не могут из нее выключиться.
Это дети, которые не хотят над собой совершать усилия ради неизвестно какой цели.
Я вижу вокруг себя довольно много подросших детей, которых мамы тащат за уши к счастью. А у мальчиков все еще осложняется армией, потому что мамы совершенно не готовы мальчиков отдавать в армию, которая тоже находится в серьезном кризисе.
В общем, эти дети сформированы совсем другой реальностью, чем их родители:
- это время больших социальных катаклизмов;
- это страшная родительская тревожность, которая заставляла мам и пап все время давить на детей;
- это кризис системы образования – притом, что значение, которое семьи придают образованию, очень возросло;
- это мода на раннее развитие и стремление дать детям как можно больше и лучше…
А когда у родителей не было времени на детей – хотелось хоть что-то им дать… игрушки, вкусности, гаджеты, когда появилась возможность… Это недолюбленные, избалованные дети тревожных и требовательных родителей.
Удивительно, что дети при этом выросли веселые, добрые, позитивные и довольные собой, сохранившие умение радоваться жизни, получать от нее удовольствие. И не париться.
Кстати, поколению родителей хорошо бы поучиться у них именно умению не париться, потому что мы-то как раз все время ждем плохого и готовимся к плохому. Может, это и правильно, но очень утомительно.
У нас есть для этого основания и есть воспитанная жизнью привычка: мы все время перебираем варианты и пытаемся своим контролем все охватить. А дети как будто сразу понимают, что все не проконтролируешь: ну, течет и течет, ну и пусть течет, как получается.
Так ли страшен Facebook, как его малюют?
Я считаю, что опасность соцсетей сильно преувеличена. Я помню свое первое время в Москве, когда я вышла замуж за москвича и переехала из Новосибирска в чужой город. Интернет тогда еще был в зачаточном состоянии, дома у меня его и вовсе не было.
Я сидела одна с ребенком целыми днями дома, делала какую-то работу, ждала, когда придет муж. Потом у меня еще ребенок родился. Сидишь вот так одна с двумя детьми дома, дети болеют или сама болеешь, муж много ездил в командировки – а город чужой, друзей нет, позвонить иной раз – и то некому.
Сейчас соцсети совершенно элементарно решают эти проблемы и сохраняют возможность постоянного общения, человеческого присутствия рядом с тобой – даже когда между нами тысячи километров.
И это не иллюзия общения, не иллюзия присутствия, а нормальный человеческий контакт, если вы умеете поддерживать человеческие контакты.
У меня в Москве самые лучшие друзья даже не с работы – я их нашла именно через интернет. Я не принадлежу к поколению ЯЯЯ, но от интернета вообще и соцсетей в частности я в своей жизни вижу пользы гораздо больше, чем вреда; почему же я должна полагать, что моим детям от этого один вред?
Для интровертов соцсети – вообще великий способ искать себе подобных. Если бы у меня в детстве была возможность общаться с кем-то, кроме привычного круга общения в школе, спортшколе и во дворе – мне было бы гораздо легче жить.
Сейчас принято издеваться над «лайками», и в этом есть резон. Но тут, смотрите, какая штука. Человеку в норме надо получать от других людей так называемые поглаживания, есть у психологов такой термин. Нужна обратная связь: ты делаешь хорошо, мы тебя одобряем, ты нам важен, мы тебя принимаем.
В других обществах люди улыбаются друг другу, социальные контакты доброжелательны, даже если эта доброжелательность совершенно формальна. Но там соседи улыбаются друг другу, а здесь делают каменные рожи. Там принято улыбаться кассирам в магазине, а здесь у всех каменные рожи.
Если ты улыбаешься, значит, с тобой что-то не так. Это известные вещи, совершенно банальные, я не говорю ничего принципиально нового. У нас общество очень напряженное, в нем много агрессии, дети растут в этой агрессивной среде – но где-то ведь им надо черпать подтверждение, что их видят, слышат, они кому-то нравятся, кто-то ценит то, что они делают, кто-то одобряет их мысли…
Вырастая в нашем обществе, дети все время получают от мира обратную связь: тебя здесь не нужно.
И когда есть способ совершенно спокойно и безопасно получать совсем другие сообщения – ты нужен, мы тебя слышим, мы тебя принимаем, ты хороший, ты нам нравишься – это слегка поправляет перекошенную реальность в другую сторону.
Хоть где-то у человека есть территория безопасности, дружеских контактов, спокойного человеческого общения. Важно только, чтобы человека туда совсем не утянуло, чтобы вся жизнь, которая ему интересна, не оказалась в виртуале.
Не знаю, может, в других странах смысл и роль соцсетей какая-то другая. Но в жизни должна быть отдушина – от серьезности, от важного, от трагического, должна быть где-то территория веселого и безопасного общения, каких-то смешных глупостей – может, поэтому люди так охотно постят котиков – должно же в жизни быть что-то веселое, нежное, безопасное, пушистое.
И хочется делиться радостью – снегом, цветами, смешными глупостями. Я вот недавно делилась портретами наших новорожденных шиншиллят.
Я сейчас ничего не буду говорить про страшную агрессию, прущую через соцсети, это совсем другой вопрос. Я пока о том, что если свой кусочек интернет-реальности продуманно организовать, это дает теплый, надежный, умный и поддерживающий круг общения, и это не так плохо, как кажется.
Фото: telegraph.co.uk
Отцы и дети
Это дети очень интересные. Моей дочери двадцать три. Она приходит домой – как солнышко вкатилось, с ней тепло и уютно. Мы с ней и в соцсетях периодически переписываемся, когда по делу, а когда – посылаем друг другу всякие смешные глупости посмотреть. Это тоже очень приятно, когда у вас с детьми общие шутки, общие темы для разговоров, когда нравятся одни и те же ролики.
То же самое – и с мамой. И когда все три поколения семьи на связи, несмотря на расстояние, когда есть ежедневный разговор, постоянный доброжелательный контакт – это ведь очень хорошо.
Новые правила этикета
Где-то я прочитала, что если раньше в знак уважения протягивали руку, то сейчас вынимают один наушник, а уже когда совсем уважают – два наушника из уха. Это шутка, конечно, хотя действительно очень многих обижает, когда ты сидишь с человеком, а он все время роется в своем телефоне.
Ирина Лукьянова
Со временем вырабатываются новые правила этикета: скажем, сейчас уже все знают, что писать большими буквами – это все равно что кричать; появились мобильные телефоны – появляется этикет: когда можно звонить по телефону, когда нельзя, что хорошо, что плохо.
Появляется и новый этикет: скажем, вдруг стало понятно, что в Фейсбуке совершенно элементарно можно обсуждать рабочие вопросы в три часа ночи, потому что ты не спишь, и начальник не спит, вы обменялись парой реплик под постом – и перешли к обсуждению деловых вопросов в личке.
А вот по телефону в это время звонить – немыслимо, неприлично. Правила вырабатываются сами собой по ходу дела.
Новые технологии – это только технологии, только инструменты. Сами по себе они не имеют ни души, ни сердца, ни этического значения так же, как не имеет никакого этического значения велосипед, или машина, или самолет. Ими можно пользоваться хорошо, можно пользоваться плохо.
В самолете можно бомбы возить, а можно пассажиров и гуманитарные грузы. На машине можно задавить, а можно на работу ездить. Сами по себе технологии ничего не определяют и не формируют человека.
Тем не менее, человеческое все равно надо воспитывать – не отделываться от ребенка, сунув ему планшет и включив мультики, чтобы информация сама на него валилась. Это все равно, что всю жизнь держать его в памперсе и кормить мягкой пищей. Надо учить его пользоваться туалетом и жевать самостоятельно.
Кстати, это отдельный печальный вопрос – про клиповое мышление, про короткий период активного внимания у этого поколения. Эти дети, в самом деле, не очень приучены к медленной серьезной работе, медленному чтению, – они приучены к быстрому переключению, мультизадачности и поверхностности. Но так развивается цивилизация – и это не вина этих детей, а знамение времени, что ли.
Не подкидыши и не подменыши
Я очень против того, чтобы относиться к поколению 20-летних как к подкидышам и подменышам. У нас в школе среди молодых коллег есть ровесники моей дочери, и у меня с ними нет никаких трудностей в поиске общего языка.
Это просто коллеги – вообще нет никакого ни поколенческого, ни социального, ни интеллектуального барьера. Более того, иногда я от них могу чему-то интересному научиться.
Ну, вот расскажу одну историю. Мы в этом году с группой школьников и коллег ездили на Кипр, и однажды возвращались из Никосии в Лимассол автобусом. И там вместе с нашей школьной делегацией ехали кипрские студентки, которые всю дорогу громко и немузыкально орали песни на греческом языке.
Вот мы едем 10 минут, 30, 40, час – и все это время продолжается оглушительное пение греческих песен. Как им сделать замечание, никто не понимает, все злятся; при этом есть ощущение, что барышни поют не без некоторого злорадства – специально чтобы нас позлить.
Я злилась-злилась, но так и не придумала хороших слов. Школьники говорят: «Давайте мы тоже начнем песни на русском орать». Ну, все: стенка на стенку, кто кого переорет, конфликт цивилизаций в кипрском автобусе.
И вот одна моя молодая коллега подходит к ним и что-то тихо говорит. И вдруг это оглушительное пение смолкает. Как будто зуб перестал болеть, или отбойный молоток выключился.
Я слышу, как она их спрашивает по-английски, как их зовут, что это за песня, о чем в ней поется. И они начинают тихо, спокойно, человеческим голосом рассказывать: эта песня про любовь, эту песню мы в воскресенье поем, когда ходим в церковь. Потом она начала их потихоньку учить какой-то русской песне, а они ее – какой-то своей песне. Пение не прекратилось, но оно стало мелодичным, тихим, осмысленным – и состоялся человеческий контакт.
Когда тебе такой мастер-класс человеческого общения демонстрирует совсем молоденькая девушка из поколения твоих детей, тут, конечно, понимаешь, что у этих детей нам есть чему поучиться.
Записала Тамара Амелина