Лев Толстой как зеркало русского общества
Текст: Павел Басинский
Есть какая-то безысходность в том, что спустя сто лет после смерти Толстого вопрос о его отлучении от церкви и конфликте с ней все еще остается актуальным.
Как будто ничего за эти сто лет не изменилось. Как будто в ХХ веке церковь не пережила такие гонения, в сравнении с которыми ее критика со стороны Толстого и «толстовцев» кажется детским лепетом. Как будто сам Толстой в ХХ веке не приводил своими произведениями безбожников к вере и даже к церкви, а не наоборот. Как будто мы опять оказались в ситуации начала прошлого века.
Но сначала разберемся с терминологией. Отлучили его или нет?
Для современников Толстого не было ни малейшего сомнения в том, что Толстого отлучили. Все газеты писали именно об «отлучении» Толстого. Когда Толстой после бегства из Ясной Поляны приехал в Оптину пустынь, он спросил гостиничного монаха, может ли он принять на постой «отлученного» графа Толстого.
Но дело, конечно, не в словах.
Главное — суть того, что произошло более чем сто лет назад. 24 февраля 1901 года, с небольшим отрывом от Дня Торжества Православия, в который традиционно предавали анафеме еретиков и бунтовщиков, в «Церковных ведомостях» было опубликовано «Определение Святейшего Синода», согласно которому граф Л. Н. Толстой больше не являлся членом православной церкви. Государственной, напомним, церкви. Таким образом «Определение» было не только церковным, но и государственным актом. Собственно, здесь-то и была заложена «бомба», которая немедленно взорвалась в российском обществе после публикации «Определения». Формальный «развод» Толстого и церкви явился еще одним поводом для отнюдь не формального «развода» Толстого и государства Российского и, увы, еще одним предвестием будущей революции и гражданской войны.
Чем это грозило Толстому? Конкретно Толстому это не грозило ничем. Он был слишком знаменит. Фактически Толстой оказался первым неприкасаемым «диссидентом», что не мешало власти поступать довольно жестоко в отношении его поклонников: сажать, высылать за границу, ссылать в Сибирь и на Кавказ, отнимать у них детей, которых они отказывались крестить, и отдавать этих детей на воспитание в монастыри. Для Толстого эта ситуация была гораздо худшим наказанием, чем если бы его за его убеждения, например, повесили. Он-то как раз мечтал пострадать, оказаться в тюрьме. Вместо этого жил в Ясной Поляне, из газет и писем узнавая об очередных гонениях на тех, кто шел за ним и кто реально страдал за его, Толстого, взгляды.
«Определение» составлялось очень умными и образованными людьми, в частности Победоносцевым и митрополитом Антонием (Вадковским). В «Определении» констатировался несомненный факт личного отпадения Толстого от православия и того, что по отношению к церкви он ведет себя так, что церковь этого больше молчаливо терпеть не может. Все «пункты», по которым Толстого «отлучали» от церкви, были справедливы на 100%. Он не признавал церковные таинства и откровенно глумился над ними. Отрицал Апостольскую Церковь как факт. Он не признавал Божественности Христа. Автор романа «Воскресение» не признавал Воскресения Иисуса.
Сравнение не самое удачное, но зато понятное. Вообразите себе члена КПСС, который отрицает позитивную историческую роль Октябрьской революции, публично глумится над Марксом, Энгельсом, Лениным и открыто издевается над процедурой партийных собраний, называя их «суевериями». Наконец, его формально исключают из партии. И вот общество возмущено! Газеты возмущены!
Невозможно представить. Не будем забывать разницу между той Россией, которую мы потеряли, и той, которую мы потом обрели. «Определение» Синода было документом, написанным в самых мягких и уважительных по отношению к Толстому формулировках. Констатируя факт отпадения, церковь признавала его выдающийся литературный талант и даже призывала молиться (!) за Толстого.
И все-таки бомба взорвалась! В Москве толпы верующих, завидев Толстого, кричали «Еретик!», хотя в «Определении» этого слова не было, как не было и слова «анафема». В Ясную Поляну присылали в посылках веревки с мылом, чтобы Толстой повесился, как Иуда. Это с одной стороны. С другой стороны в Ясную Поляну шли нескончаемые письма и телеграммы, в которых Толстого радостно поздравляли с отлучением. Студенты устроили манифестацию в его честь возле Казанского собора, которую разогнала полиция. На выставке передвижников картину Ильи Репина «Толстой на молитве» украшали цветами.
«Определение» Синода, сколь бы мягким и сострадательным оно ни было, оказалось элементарной политической ошибкой. Умный Победоносцев понимал это до того, как «Определение» появилось. Он этого акта не хотел. Он считал, что «трогать» Толстого опасно и даже вредно для России. Есть косвенные свидетельства, что это «Определение» возмутило и Николая II, который счел, что Синод сделал это в обход Его Императорского Величества.
Наконец — сам Лев Толстой. Он был явно обескуражен этим «Определением». Он больше месяца готовил свой «Ответ» Синоду. Ответ вышел дерзким, в толстовском вкусе, но это еще ни о чем не говорит. Толстой, как никто из великих русских писателей, был связан с церковью самыми интимными, в буквальном смысле семейными узами. Глубоко верующей была его мать, Мария Николаевна Толстая, которую он почти не застал при жизни (она умерла, когда Лев был младенцем), но которую боготворил. Младшая сестра Толстого, самый близкий ему человек, Мария Николаевна, была монахиней Шамординского монастыря близ Оптиной пустыни. Толстой часто к ней ездил, и насельницы этого монастыря (а их было более 700 человек) очень любили Толстого. В самой Оптиной пустыни он бывал не менее пяти раз и поехал туда перед самой смертью.
С какой стороны ни посмотри, никто этого «Определения» вроде бы не хотел. Все хотели как лучше. А вышло как всегда. И сто лет спустя выходит как всегда. Конфликт не исчерпан. Толстой вне церкви. И непонятно: то ли он великий русский писатель и светоч России, то ли еретик и вечно горит в аду.
От редакции
Сегодня в 12.00 в пресс-центре «Российской газеты» состоится пресс-конференция, посвященная 100-летию смерти Л.Н. Толстого. В ней принимают участие: Павел Басинский, Алексей Варламов, отец Георгий Ореханов, Наталья Солженицына, Людмила Сараскина, Андрей Смирнов, Петр Толстой и другие.
Аккредитация и справки по тел.: 8 (499) 257-59-79,
24 февраля 1901 г. было опубликовано «Определение Святейшего Синода от 20–22 февраля № 557 с посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви о графе Льве Толстом» в «Церковных ведомостях», «Церковном вестнике» (1901, № 9), в «Неделе» (1901, № 9) и перепечатано во всех газетах и журналах в марте 1901 г. Писатель получил, кроме увещевательных и «ругательных», множество писем и телеграмм с выражением сочувствия.
Толстой написал «Ответ» Синоду, в котором выразил свое исповедание.
«То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, – это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему», – утверждает Толстой.
«Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усомнившись в правоте церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически – я перечитал все, что мог, об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же – строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы».
Толстой начал свой ответ Синоду с объяснения: «Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне Синода, но постановление это вызвало очень много писем, в которых неизвестные мне корреспонденты – одни бранят меня за то, что я отвергаю то, чего я не отвергаю, другие увещевают меня поверить в то, во что я не переставал верить, третьи выражают со мной единомыслие, которое едва ли в действительности существует, и сочувствие, на которое я едва ли имею право; и я решил ответить и на самое постановление, указав на то, что в нем несправедливо, и на обращения ко мне моих неизвестных корреспондентов.
Постановление Синода вообще имеет много недостатков. Оно незаконно или умышленно двусмысленно; оно произвольно, неосновательно, неправдиво и, кроме того, содержит в себе клевету и подстрекательство к дурным чувствам и поступкам.
Оно незаконно или умышленно двусмысленно – потому, что если оно хочет быть отлучением от церкви, то оно не удовлетворяет тем церковным правилам, по которым может произноситься такое отлучение; если же это есть заявление о том, что тот, кто не верит в церковь и ее догматы, не принадлежит к ней, то это само собой разумеется, и такое заявление не может иметь никакой другой цели, как только ту, чтобы, не будучи в сущности отлучением, оно бы казалось таковым, что собственно и случилось, потому что оно так и было понято.
Оно произвольно, потому что обвиняет одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тогда как не только многие, но почти все образованные люди в России разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его и в разговорах, и в чтении, и в брошюрах и книгах.
Оно неосновательно, потому что главным поводом появления выставляет большое распространение моего совращающего людей лжеучения, тогда как мне хорошо известно, что людей, разделяющих мои взгляды, едва ли есть сотня, и распространение моих писаний о религии, благодаря цензуре, так ничтожно, что большинство людей, прочитавших постановление Синода, не имеют ни малейшего понятия о том, что мною писано о религии, как это видно из получаемых мною писем.
Оно содержит в себе явную неправду, утверждая, что со стороны церкви были сделаны относительно меня не увенчавшиеся успехом попытки вразумления, тогда как ничего подобного никогда не было.
Оно представляет из себя то, что на юридическом языке называется клеветой, так как в нем заключаются заведомо несправедливые и клоняющиеся к моему вреду утверждения.
Оно есть, наконец, подстрекательство к дурным чувствам и поступкам, так как вызвало, как и должно было ожидать, в людях непросвещенных и нерассуждающих озлобление и ненависть ко мне, доходящие до угроз убийства и высказываемые в получаемых мною письмах. Теперь ты предан анафеме и пойдешь по смерти в вечное мучение и издохнешь как собака… анафема ты, старый чорт… проклят будь, пишет один. Другой делает упреки правительству за то, что я не заключен еще в монастырь и наполняет письмо ругательствами. Третий пишет: Если правительство не уберет тебя, – мы сами заставим тебя замолчать; письмо кончается проклятиями. Чтобы уничтожить прохвоста тебя, – пишет четвертый, – у меня найдутся средства… Следуют неприличные ругательства.
Признаки такого же озлобления после постановления Синода я замечаю и при встречах с некоторыми людьми. В самый же день 25 февраля, когда было опубликовано постановление, я, проходя по площади, слышал обращенные ко мне слова: Вот дьявол в образе человека, и если бы толпа была иначе составлена, очень может быть, что меня бы избили, как избили несколько лет тому назад человека у Пантелеймоновской часовни.
Так что постановление Синода вообще очень нехорошо; то, что в конце постановления сказано, что лица, подписавшие его, молятся, чтобы я стал таким же, как они, не делает его лучше.
Это так вообще, в частностях же постановление это несправедливо в следующем. В постановлении сказано: Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа его и на святое его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его матери церкви православной. <…>
И я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым.
То же, что сказано, что я посвятил свою литературную деятельность и данный мне от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви и т. д. и что я в своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых мною так же, как и учениками моими, по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, проповедую с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской, – то это несправедливо. Я никогда не заботился о распространении своего учения. Правда, я сам для себя выразил в сочинениях свое понимание учения Христа и не скрывал эти сочинения от людей, желавших с ними познакомиться, но никогда сам не печатал их; говорил же людям о том, как я понимаю учение Христа только тогда, когда меня об этом спрашивали.
Таким людям я говорил то, что думаю, и давал, если они у меня были, мои книги. <…>
Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем. <…> Верю в то, что истинное благо человека – в исполнении воли Бога, воля же его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними, как и сказано в Евангелии, что в этом весь закон и пророки. Верю в то, что смысл жизни каждого отдельного человека поэтому только в увеличении в себе любви, что это увеличение любви ведет отдельного человека в жизни этой ко все большему и большему благу, дает после смерти тем большее благо, чем больше будет в человеке любви, и вместе с тем и более всего другого содействует установлению в мире Царства Божия, то есть такого строя жизни, при котором царствующие теперь раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой и братской любовью людей между собою. Верю, что для преуспеяния в любви есть только одно средство: молитва, – не молитва общественная в храмах, прямо запрещенная Христом (Мф. VI, 5-13), а молитва, образец которой дан нам Христом, – уединенная, состоящая в восстановлении и укреплении в своем сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли Бога.
Оскорбляют, огорчают или соблазняют кого-либо, мешают чему-нибудь и кому-нибудь или не нравятся эти мои верования, – я так же мало могу их изменить, как свое тело. Мне надо самому одному жить, самому одному и умереть (и очень скоро), и потому я не могу никак иначе верить, как так, как я верю, готовясь идти к тому Богу, от которого исшел. Я не говорю, чтобы моя вера была одна несомненно на все времена истинна, но я не вижу другой – более простой, ясной и отвечающей всем требованиям моего ума и сердца; если я узнаю такую, я сейчас же приму ее, потому что Богу ничего, кроме истины, не нужно. Вернуться же к тому, от чего я с такими страданиями только что вышел, я уже никак не могу, как не может летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла.
Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете, сказал Кольридж.
Я шел обратным путем. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство; и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти».
4 апреля 1901 года. Лев Толстой. Москва.
«Новая исповедь» Толстого разошлась в гектографированном виде по всей России. Большие выдержки «Ответа» приводились в полемических критических отзывах – открытых письмах, статьях и книгах антитолстовского направления.
Впервые был опубликован в апреле в «Листках Свободного слова» (1901, № 22), с большими цензурными изъятиями напечатан в церковных изданиях – «Церковные ведомости» (1901, № 27); «Церковный вестник» (1901, № 27). В петербургском журнале «Миссионерское обозрение» (1901, № 6) его снабдили вступительной статьей, комментарием, и, чтобы доказать «чудовищность» «Новой исповеди гр. Л. Н. Толстого», редакция отправила Толстому телеграмму с оплаченным ответом: «Желательно убедиться, действительно ли писали вы, Лев Николаевич, ответ». Писатель откликнулся незамедлительно: «В редакцию «Миссионерского обозрения”. 1901 г. Мая 23. Я. П. Ответ написан мною. Жалею, не мог напечатать».
В русской прессе весной 1901 г. были опубликованы письмо графини С. А. Толстой к митрополиту Антонию и его ответ («Церковный вестник», 1901, 13; «Неделя», 1901, 13). О причинах, мотивах опубликования ответа Св. Синода на письмо графини С. А. Толстой сообщила «Жизнь» (1901, IV, 446-447) в беседе протоиерея Ф. Орнатского с сотрудником «Петербургской газеты».
«Ответ» Толстого полностью опубликован в России в кн. Е. Соловьева (Андреевича) «Л. Н. Толстой» (СПб, 1905).
В печати начала 1900-х гг. актуальной была тема «Лев Толстой и русская церковь», в свете потрясшего русское общество «Определения» Синода об «отпадении графа Л. Толстого от церкви», воспринятого как отлучение. По замечанию Н. Бердяева, «отлучение это не церковного, а светского происхождения. Тот, кто защищает отлучение, попадает в двусмысленное положение, ибо вынужден защищать мероприятия нынешней церкви, за которой стоят Победоносцев и бюрократия».
А. В. Карташев в статье «Лев Толстой как богослов» в газете «Речь» утверждал в 1908 г., что «Толстой провел неизгладимую борозду в сознании не только отдельных богословов, но и в истории русского богословия вообще», что писатель проповедует учение Христа по всему миру, и «служение в этом направлении громадно. <…> По смелому почину Толстого, слова «Бог” и «Христос” перестали быть запретными для русского интеллигента, а отчасти и в целом мире», ибо «слава Евангелия от этого только умножалась».
Эти слова признания А. В. Карташевым огромного значения толстовской проповеди очень много значат и сегодня для понимания духовного пути Льва Толстого. В указанной статье и в ряде статей 1908 г. светских и церковных публицистов – Н. Бердяева, С. Франка, В. Свенцицкого, а в 1910 г. – В. И. Экземплярского, Е. Поселянина, было отмечено положительное значение религиозно-нравственной проповеди Льва Толстого. Характерна статья В. Свенцицкого, утверждавшего, что «в области религиозного сознания заслуга и значение Толстого в том, он в ХХ веке, образованный и гениальный человек, заявил перед лицом всего человечества, что не только религия не отошла в область предания, но что она одна только и может дать действительное знание человеку»*.
И до сих пор, по словам писателя А. Варламова, это событие остается «болевой точкой»; эта тема до сих пор «будоражит общество», – утверждает политик Вл. Рыжков, об этом свидетельствуют многие публикации последних лет.
* Карташев А. В. Лев Толстой как богослов. Публикация И. В. Петровицкой // Из истории русской литературы и журналистики: Ежегодник. – М., 2009. – С. 288; http://petrovitskaya.lifeware.ru. См. также: Сараскина Л. Лев Толстой и этапы духовного поиска русских писателей XIX века // Яснополянский сборник. – 2008. – Тула, 2008. – С. 343–365.
10 ноября (28 октября по ст.ст.) 1910 года Л.Н. Толстой ушел из Ясной Поляны. 20 (7) ноября 1910 года он умер. В нынешнем, 2010-м, году вышла книга о последних днях великого писателя. Писатель и критик Павел БАСИНСКИЙ восстанавливает важнейшие для русской литературы события, реконструируя их буквально поминутно. Книга «Лев Толстой: бегство из рая» стала, бесспорно, одной из главных книг уходящего года. Мы попросили Павла Басинского ответить на несколько вопросов.
Илья Ефимович Репин. Портрет писателя Льва Николаевича Толстого
— Мог ли Лев Николаевич Толстой быть православным в полном смысле слова? То есть воцерковленным, посещающим службы, исповедующимся и участвующим в таинствах христианином? Иногда кажется, что он, в принципе, не смог бы жить так. Как думаете вы?
— Во-первых, он в течение года старался быть исправным и усердным церковным человеком. С этого, собственно, и начался его «духовный переворот» конца семидесятых годов. Он почти ежедневно посещал службы в Кочаковском храме, в нескольких верстах от Ясной Поляны (там, где сейчас семейное захоронение Толстых), молился, соблюдал посты, читал церковную литературу, особенно полюбив Четьи минеи. К этому же он приучил свою семью, в том числе и свою жену. Вообще ревностное православие Софьи Андреевны сильно преувеличено, например, архиепископом Иоанном (Шаховским). Софья Андреевна была весьма равнодушна к мистической стороне религии, для нее это был просто «порядок», а не вера. Об этом есть записи в ее дневнике. Почитайте ее письмо митрополиту Антонию Вадковскому по поводу «отлучения» ее мужа. Для нее Церковь — «понятие отвлеченное», она всерьез угрожает, что подкупит священника, чтобы отпеть своего мужа после смерти. Митрополит Антоний в ответном письме вразумляет ее, объясняя ей очевидные вещи.
Толстой-то как раз страстно желал быть церковным человеком в полном смысле слова. Для него Православие было «религией отцов», а Толстой свято относился к памяти предков. После смерти матери и отца его воспитывали три тетушки: Ергольская, Юшкова и Остен-Сакен, — все три были глубочайше верующими женщинами, и это, конечно, не могло не отразиться в душе Толстого. Глубоко верующим был его брат Дмитрий. Толстой считал (хотя это не было совсем уж так), что глубоко верующей была его мать, которую он не помнил, но боготворил, наделял неземными чертами, почти как Мадонну. Что висит над столом Толстого в его кабинете? «Сикстинская Мадонна».
Но у него не получилось… Почему это так — тайна глубокая. Он не смог поверить в таинство Причастия, в то, что хлеб и вино превращаются в Плоть и Кровь Христа. Между тем священник потребовал от него признания этого, и это глубоко возмутило Толстого. Он причастился, но больше идти к причастию не мог. Не мог он поверить и в Божественность Христа. И в Его непорочное зачатие. И в Воскресение. Просто не мог. Не чувствовал в себе этой веры. А лгать сам перед собой и перед людьми — тоже не мог. Поэтому Толстой отходит от Церкви.
Другое дело, что он сделал это демонстративно, на глазах детей съев котлету в пост. Увидев это, его сыновья и дочь Таня тоже отошли от веры. Софья Андреевна стояла на своем, но, повторяю, не потому, что она была так обижена за Церковь, а потому, что боялась «диссидентских» настроений мужа. Православие ведь было государственной религией.
Когда мы обсуждаем вопрос «Толстой и Церковь», то плохо учитываем контекст. Вот был такой бунтарь, протестант Толстой в сплошь православной стране. Да помилуйте! Вся интеллигенция, все просвещенное дворянство было насквозь неверующим! Это как раз Толстой, воспитанный религиозно настроенными тетушками, был верующим, причем страстно верующим, буквально не мыслящим себе жизни вне Бога! Четыре раза он посещал Оптину пустынь, больше всех русских писателей. Совершил паломничество в Киев, много раз бывал в женском монастыре в Шамордине, где жила его сестра Мария Николаевна, монахиня. Самый близкий, самый родной ему в мире человек! Насельницы монастыря, включая игуменью, очень любили Толстого, переживали за него. Но при этом его родная сестра даже не могла за него открыто молиться (он ведь отлучен), молилась тайно. И куда бежит Толстой? В Оптину пустынь… А это совсем не по пути из Козельска в Шамордино…
Расхождение Толстого и Православной Церкви — это глубокая русская драма, причем двусторонняя. Церковь была формализована, зажата в государственные тиски. Она ведь и сама в лице ее наиболее просвещенных представителей искала выхода из этого положения. С другой стороны, отход Толстого от православной веры и Церкви был объективным свершившимся фактом, и синодальное определение ничего к этому не добавило. Достаточно и того, что Толстой не верил в Христа как в Бога. Казалось бы, какой тут мог быть конструктивный «диалог» с Церковью? И тем не менее, я убежден, что это «определение» было вынесено не вовремя, необдуманно и как-то уж слишком «формально». Не так надо «определять» свое отношение к великим писателям, тем более своим соотечественникам. Да и амбиции некоторых иерархов играли тут существенную роль.
Конечно, вина Толстого в том, что он распространял свои убеждения (главным образом из-за чрезмерной энергии Черткова, который в этом плане бежал впереди своего учителя). Ну да, он был человеком упрямым, порой слишком азартным спорщиком. Но почему иерархи не шли с ним на контакт? Он что, был последним человеком в России? Ведь когда к нему приехал тульский епископ Парфений в 1909 году, Толстой был просто счастлив! Они несколько часов друг с другом проговорили, Толстой обнимал его и плакал, когда они прощались, благодарил «за мужество». Это нормальная ситуация?
Сложный это вопрос, очень сложный! И не решили мы его еще. Внутри своей же русской культуры мы этот вопрос отнюдь не решили.
— Так что же все-таки было: отлучение от Церкви и анафема или констатация отпадения чада от Церкви? И каковы последствия для Толстого? Он всегда мог вернуться, или после анафемы это невозможно? Как сам Толстой воспринимал свой уход из Церкви? Если он не принимал христианства, то почему и о чем хотел говорить со старцами? И почему оптинские старцы готовы были говорить с еретиком, поносящим Церковь?
— Ну, это-то как раз известно. Формального «отлучения» (анафемы) не было. Было «Определение» Синода об отпадении Толстого от Церкви. Вернуться он мог, после покаяния. Реальных последствий не было никаких. Но это потому, что Толстого, как ни странно, любили цари. И Александры II и III, и Николай. Любили как писателя, особенно — Александр III, который еще подростком рыдал над «Севастопольскими рассказами». Но теоретически с Толстым могли сделать что угодно, хоть в Сибирь сослать. Он ведь был религиозный и государственный преступник, подпадавший под вполне реальные уголовные законы.
Отношение его самого к «Определению»? Тут не все понятно. Вроде бы принял равнодушно. Но при этом был удивлен самой формой. Написал очень длинное письмо Синоду, не один месяц его писал.
О чем он хотел говорить со старцем Иосифом — это тайна. Об этом он не сказал даже сестре. А старцы — да, наверное, ждали покаяния. Хотя я не понимаю, как можно ждать покаяния от великого писателя и не пригласить его хотя бы войти в келью. Он стоит перед окном, как бомж какой-то, а его не зовут, тянут чего-то… Старец Амвросий лично его к себе до этого приглашал, как только узнавал, что Толстой приехал в Оптину. Игумен лично его приглашал. А тут просто боялись все, сами не знали, что делать. И главное — они не знали, что он ушел из дома. Когда узнали — совсем иная ситуация возникла. Ведь получалось, что Толстой ушел из дома и пришел в монастырь. Это потрясло всех, в том числе и толстовцев, это создало совершенно иную картину. Вот тогда и послали старца Варсонофия в Астапово. Но уже поздно было. Уже Толстой был «блокирован» неверующими людьми, в том числе, увы, и собственными детьми.
— Почему все же не состоялась встреча? Был ли Лев Николаевич Толстой до конца уверен в своей правоте по отношению к Православию?
— Я думаю, что внутренне он, конечно, страдал, сомневался. Ему очень хотелось поговорить с отцом Иосифом! Он дважды ходил к скиту, буквально мозолил глаза, чтобы его позвали, поговорили с ним… Не позвали, не поговорили… Почему сам не постучался? Но это же так просто! Да потому что «отлученный», потому что не знает, как себя вести. Вдруг прогонят! А он все-таки старик, ему 82 года! Не говоря уже о том, что дворянин, деликатный человек и знает, что отец Иосиф сильно был болен в то время. Поставьте себя на его место…
— Не кажется ли вам, что Толстой — человек не XIX, а XVIII века, что он поздно родился? Он ведь типичный человек Просвещения. Может, потому у него и столько претензий было к своему времени?
— Конечно, он был человеком Просвещения. Как и его дед, как отец. По мужской линии воспитания — да. Но по женской (а она играла в его воспитании едва ли не более существенную роль) — он был отнюдь не человеком Просвещения. Любил юродивых, странников. И жил ведь, в сущности, как старец, только в миру.
Что значит — поздно родился? А может — рано? Вот он отрицал смертную казнь. Над ним все смеялись. А сейчас вся Европа отказалась от смертной казни, и Россия тоже. В начале ХХ века каких-то серьезных контактов православных с буддистами, магометанами не было, и «экуменизм» Толстого казался чем-то экзотическим. А сейчас это — норма.
— Как вы считаете, есть ли связь между тем, что пишет писатель, и его жизнью? Скажем, знание о жизни Толстого помогает читателю или вредит? Знание, что автор не принимал христианство, относился к этому чуть ли не кощунственно, может ведь отвратить от его текстов? Чего больше в издании биографии писателя, интереса творческого, попытки понять или обычного обывательского любопытства?
— Это зависит от чистоты нашего собственного восприятия. Мне лично жизнь Толстого не менее интересна, чем его творчество. Его жизнь — это тоже творчество, со своими взлетами, падениями, светлыми и трагическими моментами. В жизни Толстого не было ничего случайного, ни одного дня не было прожито «просто так». Его семейная история — это роман едва ли не более интересный, чем «Анна Каренина». Тем более что жизнь Толстого и «Анна Каренина» сильно пересекаются и в «героях», и в «левинском» сюжете.
Если кого-то неправославность Толстого отвращает от его творчества (а это сейчас происходит со многими стремительно воцерковившимися людьми), об этом стоит только пожалеть. Я даже не беру «раннего» Толстого. Но разве повесть «Хозяин и работник» не пронизана вся глубокой верой в Бога, в бессмертие души человеческой? Разве «Смерть Ивана Ильича» не говорит о том же? И наконец — кто поддерживал в русских людях, в детях, религиозное чувство, когда комсомольские дружины устраивали облавы возле церквей? Не Лев Толстой ли с его «небом Аустерлица»? Не «Детство» ли с его непрерывными детскими молитвами? В каком произведении мы могли читать о церковных праздниках, кроме «Войны и мира»? И мне интересно: нынешние «церковные» люди отметают это все как сор? В них самих-то откуда все это: вера в Бога, в бессмертие души? Их на комсомольских собраниях учили? Может, их советское кино этому научило? Да нет, Толстой, Достоевский, Гоголь… Нашли себе «врага»…
СПРАВКА
БАСИНСКИЙ Павел Валерьевич родился в 1961 г . Учился в Саратовском университете и в Литературном институте имени А. М. Горького. Печатался в «ЛГ», журналах «Новый мир», «Октябрь», «Знамя» и др. Автор нескольких книг: «Сюжеты и лица» (1993), «Московский пленник» (2004), «Горький» в серии ЖЗЛ и др. Кандидат филологических наук. Редактор отдела культуры «Российской газеты». Женат, двое детей.