Крестьянский социализм
Утопический социализм 40-50-х гг. мог иметь только крестьянскую основу и крестьянскую окраску. Развитие этого социализма определяется тем, что он явился революционным выражением требований крепостного крестьянства.
Русский социализм по мере своего развития все теснее связывался с политической и экономической борьбой против крепостного права, отражая в этой борьбе интересы крестьянства.
В целом это направление русской общественно-экономической мысли прямо связано с идеями декабристов и Радищева, но переход от дворянской революционности к крестьянской воплотил в себе Александр Иванович Герцен. Он и придал русскому социализму вполне определенный крестьянский характер.
Герцен выступил как основоположник теории «русского крестьянского социализма». Её разделял и Огарёв. Они исходили из ошибочного представления о том, что после падения крепостного права Россия пойдёт по социалистическому пути. Их идеалом стал социализм, а борьба с крепостничеством приобрела социалистическую окраску. Зародыш социализма Герцен видел в крестьянской общине. Потеряв веру в победу революции в Западной Европе после поражения революции 1848 г., он возлагал свои надежды на Россию. В 1851 г. в статье «Русский народ и социализм» Герцен утверждал, что именно русский народ таит в себе основы социализма. По его мнению, Россия с её крестьянской общиной ближе к социализму, чем страны Западной Европы. Под социализмом Герцен имел в виду: 1) право крестьян на землю, 2) общинное землевладение, 3) мирское самоуправление. Он намечал создание такого общества посредством использования готовых частичек зародышей социализма, которые, по его мнению, содержала крестьянская община. В действительности во взглядах Герцена не было ничего социалистического. Он создал и развивал одну из утопических теорий. Решающее влияние на формирование мировоззрения Герцена оказало восстание декабристов. Вскоре после 14 декабря 1825 г. и жестокой расправы царизма с декабристами А. И. Герцен и его друг Н. П. Огарев на Воробьевых горах, под Москвой, дали клятву отдать свою жизнь борьбе за дело, начатое декабристами. Герцен писал: «14 декабря, действительно, открыло новую фазу нашему политическому воспитанию… эти люди разбудили душу у нового поколения — повязка спала с его глаз».
В своей аграрной программе Чернышевский исходил из необходимости полной ликвидации помещичьей собственности на землю, помещичьего землевладения. Земля должна была стать государственной собственностью с передачей ее в пользование крестьянским общинам. Требование национализации земли составляло важнейший пункт его аграрной программы. Помещичьи хозяйства ликвидировались и заменялись крестьянскими. Но такие хозяйства представляли только первый шаг на пути создания новой экономической системы. В дальнейшем предусматривался переход к крупным коллективным хозяйствам, которые в состоянии обеспечить прогресс производства, основанного на широком применении достижений науки и техники. Осуществление такой программы Чернышевский связывал с народной революцией. В решении аграрной проблемы значительное место отводилось крестьянской общине. Отношение к ней изложено Чернышевским в ряде произведений, в частности, в статьях «О поземельной собственности», «Критика философских предупреждений против общинного владения», «Суеверие и правила логики» и др. Учитывая сохранение крестьянской общины в России, Чернышевский считал необходимым использовать ее в социально-экономических преобразованиях, отводил ей важное место в структуре того аграрного строя, который должен был утвердиться после ликвидации крепостничества. Выступая за полное уничтожение класса помещиков, национализацию земли, он считал, что на основе общины следует строить систему землевладения и землепользования.
Социализм Чернышевского не вышел за рамки утопического. «Чернышевский, — писал В. И. Ленин, — был социалистом-утопистом, который мечтал о переходе к социализму через старую, полуфеодальную крестьянскую общину, который не видел и не мог в 60-х годах прошлого века видеть, что только развитие капитализма способно создавать материальные условия и общественную силу для осуществления социализма».
Чернышевский дал характеристику капиталистической конкуренции, экономических кризисов и некоторых других вопросов. Он исходил из того, что социализм будет свободен от конкуренции и анархии производства, место которых займет планомерность, соревнование. Социалистическое производство должно, по его мнению, руководствоваться рациональным расчетом общественных потребностей и реальных возможностей их удовлетворения на каждом конкретном этапе развития производительных сил общества.
Крестьянский социализм по Герцену сложился в 50-х годах, когда человек, чьи помыслы были устремлены к России, не мог видеть в жизни этой страны тех общественных сил, которые развились через несколько десятилетий. Развитие капиталистических отношений в промышленности и сельском хозяйстве России уже в 40-х годах поставило перед экономической мыслью вопрос о характере экономического развития России после ликвидации крепостного права.
Герцен выступил с обоснованием особого — некапиталистического пути развития России. Такому представлению о путях экономического развития России благоприятствовала социально-экономическая обстановка периода падения крепостного права. Перед реформой сельское население составляло более 90% всего населения страны. Несмотря на процесс разложения, наблюдавшийся среди помещичьих и особенно государственных крестьян, господство крепостного права задерживало раскол деревни. Пролетариат еще не выделился из общей массы трудящихся. Крестьянство самостоятельно выступало против крепостного права и помещичьей власти. Его движение не возглавлялось и буржуазией, искавшей пути соглашения с помещиками.
Герцен видел в освобождении крестьян с землей не только уничтожение крепостнических отношений, но и начало последующего социалистического преобразования России.
Как же так получилось, что существование общества подлинного равенства он стал связывать со страной, которая отстала от ведущих стран Европы, которая способствовала подавлению революционных движений конца 40-х годов.
Признавая, что его родина выступала в те годы в роли «первого жандарма вселенной”, Герцен утверждал, что как есть две Европы — Европа буржуа и Европа работников, — так есть и две России — Россия правительственная, императорская, дворянская, солдафонская и Россия «черного народа”, бедная, хлебопашная, крестьянская. Народ не ответственен за действия правительства.
Пригнувшись под историей, задавленный и забитый, русский народ сохранил свою могучую душу, свой великий национальный характер.
Теперь-то нам ясно, что капиталистическое развитие России в тогдашних конкретных условиях было неизбежно, закономерно и прогрессивно. Это был единственно возможный путь к социализму. Но было бы нелепо требовать, чтобы так смотрел на дело Герцен в эпоху, когда еще страшной реальностью было крепостное право, а рабочего класса в сколько-нибудь ‘европейском’ смысле вовсе не существовало. Гуманист и народолюбец, Герцен искал для России какой-то третий путь, который позволил бы ей освободиться от крепостничества и вместе с тем избежать капитализма и господства буржуазии. В идейных спорах 40-х годов Герцен выступал как один из вождей западников, которые, в противовес славянофилам, отстаивали прогрессивность вхождения России в ‘европейский мир’. В 50-е годы Герцен вроде бы меняет фронт: он говорит об особом пути и особом предназначении России. Его публицистика как- бы перекликается с прославленными строками Тютчева! «Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить! У ней особенная стать. В Россию можно только верить». Но в главном Герцен был далек от тютчевского поэтического славянофильства и еще дальше от воспевания старины и отсталости, чем занимались официальные монархические славянофилы. Он видел особое призвание России в том, чтобы соединить западные идеи социализма с народными основами русской крестьянской общины и показать миру возможность нового общественного строя без эксплуатации человека человеком. Идея социальной революции — идея европейская. Из этого не следует, что именно западные народы более способны ее осуществить. Так писал Герцен в1854 г. Залогом русской социальной революции он считал крестьянскую общину, отсутствие развитой частной собственности крестьян на землю, традиции коллективизма, взаимопомощи, артельности в русском народе. Эти национальные особенности он видел и в рабочих, ремесленных артелях. Русских рабочих по психологическому складу он считал теми же крестьянами и полагал, что они принципиально отличны от западноевропейских. На стихийный общинный социализм (в других местах он употребляет понятие ‘коммунизм’) возлагал Герцен свои надежды, противопоставляя его как крепостничеству, так и капитализму. Община испокон веков существовала в русской деревне, однако до 40-х годов XIX в. несколько загадочным образом почти не привлекала внимания ученых и писателей. Может быть, потому, что она была чем-то абсолютно органическим, очевидным и потому незаметным. «Община спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хоть и сильно потрепанная, устояла против вмешательства власти”
Как же случилось, что многовековой институт народной жизни — община, органично вписывающаяся в феодальный быт русской деревни, служившая для самодержавия охранительным началом, стала основным аргументом теории русского освободительного движения?
Что же социалистического нашел Герцен в общине?
Во-первых, демократизм, или «коммунизм” (т.е. коллективность) в управлении жизнью села: крестьяне на своих сходках, «на миру” решают общие дела деревни, выбирают местных судей, старосту, который не может выступить вразрез с волей «мира”. Это общее управление бытом обусловлено тем — и это второй момент, характеризующий, по мнению Герцена, общину в качестве зародыша социализма, — что люди владеют землей сообща. Он считал, что на основе общинного землевладения можно улучшить земледелие; если ликвидировать помещичью власть и чиновничество, можно развить народное образование.
Это общинное владение представлялось Герцену зародышем социалистической коллективной собственности. Наконец, элемент социализма Герцен видел также в крестьянском праве на землю, т.е. в праве каждого крестьянина на надел земли, который община должна предоставить ему в пользование. «Это основное, натуральное, прирожденное признание права на землю ставит народ русский на совершенно другую ногу, чем та, на которой стоят все народы Запада” (т. 18, стр. 355). Это право он считал достаточным условием жизнеспособности общины. Оно исключало, по его мнению, возникновение безземельного пролетариата. «Человек будущего в России — мужик, точно так же, как во Франции работник” (т.7, стр.326).
Герцен полагал, однако, что сама по себе община никакого социализма не представляет. Своей патриархальностью общинное устройство много веков усыпляло народ. Личность в общине принижена, ее кругозор ограничен жизнью семьи и деревни. Для того чтобы развивать общину по пути социализма необходимо приложить к ней западноевропейскую науку. С ее помощью можно будет ликвидировать отрицательные, патриархальные стороны общины. Герцен полагает, что усвоив науку, русский народ пройдет все ступени трудного исторического развития, которые прошла Западная Европа, но этот путь будет гораздо короче. «Задача новой эпохи, в которую мы входим, — писал Герцен, — состоит в том , чтоб на основаниях науки сознательно развить элемент нашего общинного самоуправления до полной свободы лица, минуя те промежуточные формы, которыми по необходимости шло…развитие Запада. Новая жизнь наша должна так заткать в одну ткань эти два наследства, чтоб у свободной личности земля осталась под ногами и чтобы общинник был совершенно свободное лицо” (т.14, стр. 183).
Таким образом, путь России к социализму через общину Герцен не рассматривал как исключение из общемирового развития.
Реакционные круги, вплоть до правых славянофилов, стремились использовать его ‘открытие’ для увековечения ‘патриархальных’ крепостнических отношений. Герцен и другие революционные демократы, критикуя монархизм и замаскированное крепостничество автора, хотели видеть, независимо от этого, в русской общине прообраз ячейки социализма. Во второй половине XIX в. сельская община оказалась в центре дискуссий по вопросам общественного развития России. Общине были присущи элементы демократии, порой защищавшие крестьянскую массу как от произвола помещиков и правительства, так и от нарождавшихся кулаков-мироедов. Но в конкретных условиях предреформенной и пореформенной России община могла стать и стала преимущественно учреждением, в котором воплотились не социалистические, а феодально-крепостнические отношения. Прогрессивным во второй половине века могло быть только капиталистическое развитие, а этому-то развитию община мешала, прикрепляя крестьянина к земле, препятствуя переливу рабочей силы в промыслы, увековечивая сословную замкнутость, косность, забитость крестьянских масс. Герцен не мог не видеть многие проявления тенденций капиталистического развития России. Любопытно. что он иногда называл обуржуазивание дворянства, соединение феодальной эксплуатации крестьян с капиталистической распространением начал политической экономии. Для Герцена политическая экономия его времени ассоциировалась с именами Мальтуса и Сэя и представлялась антигуманной наукой об обогащении немногих за счет многих, о способах эксплуатации труда капиталом. Внедрение ‘принципов политической экономии’ в России он считал гибельным для народа и надеялся, что ему будет противостоять община, поскольку ‘ее экономический принцип — полная противоположность… положению Мальтюса ‘: она предоставляет каждому без исключения место за своим столом’. Жестокому, антигуманному капитализму Герцен стремился противопоставить патриархальную гуманность русского сельского ‘мира’, где все бедны, но с голоду человек не умрет, если у соседей есть чем поделиться с ним. Герцен бесчисленное число раз объяснял, что он понимает под русским социализмом. В одном из самых ярких мест он говорит; ‘Мы русским социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владения и общинного управлення,- и идет вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука’. В этой статье Герцен в нескольких ярких фразах показывает пути зарождения и формирования социалистических идей в России и место в этом процессе Чернышевского, который тогда был уже в Сибири, на каторге. Из цитаты видно, что Герцен считал важнейшим ‘социалистическим’ элементом общины отсутствие безусловной частной собственности на землю (постоянный передел земли в общине по размерам семьи). К сельской общине он присоединяет и промысловую артель. Наконец, он указывает, что принципы социализма подтверждаются наукой, но конечно же не буржуазной политической экономией его времени. Какую именно науку имел здесь в виду Герцен, мы не знаем. Теория, которая действительно стремилась соединить науку с социализмом, уже существовала, но Герцен не мог принять ее основных положений. Герцен с особой яркостью и неповторимым своеобразием показал, что вокруг проблемы ‘Россия и Запад’ группируется весь круг вопросов будущего развития России и русского народа. Нельзя не согласиться со словами А. Володина: ‘Русские мыслители самых разных мировоззрений, но объединенные общим беспокойством о будущем своей страны, проявляют именно в это время предельную активность в осмыслении проблемы ‘Россия и Запад’. Амплитуда решений громадная. Достаточно только перечислить имена некоторых мыслителей, чтобы понять, насколько разнообразен их ряд: Чаадаев… Гоголь… Белинский… Хомяков… Достоевский… Салтыков-Щедрин… Тютчев… Чернышевский… Писарев… Чичерин… В этом ряду Герцен — одна из важнейших фигур». Хорошо известен принцип: идеи мыслителей прошлого надо рассматривать в свете исторических условий их деятельности, искать в этих идеях не то, чего эти мыслители не дали и объективно не могли дать, а то, что было ново и смело для своего времени.
Н. Г. Чернышевский Николай Гаврилович Чернышевский был сыном священника в Саратове. Отец предназначал его к духовной карьере, но, видя исключительные способности своего сына, дал ему домашнее (очень тщательное) воспитание, и только когда ему исполнилось 16 лет, отдал его прямо в старший класс духовной семинарии. Чернышевский поражал и учителей, и товарищей огромными знаниями — он знал очень хорошо все новые языки, а также латинский, греческий и еврейский. Начитанность его была совершенно исключительной и резко выделяла его из среды товарищей. Уже в студенческие годы оформились философские и ‘ социально-политические убеждения Чернышевского; особо надо отметить его вхождение в кружок Иринарха Введенского (1815-1855). которого тогда называли ‘родоначальником нигилизма’. В кружке Введенского говорили преимущественно на социально-политические, иногда и философские темы, — и у Чернышевского уже в это время ясно определились его симпатии к социализму. Чернышевский следил очень внимательно-преимущественно за французской социалистической мыслью. Уже в 1848-ом году он пишет в своем дневнике, что он стал ‘решительно партизаном социалистов и коммунистов’. Революционное настроение Чернышевского, разраставшееся от изучения социалистических утопий, отбрасывало его от Гегеля. Но в том же 1849-ом году Чернышевский прочитал ‘Сущность христианства’ Фейербаха; книга не поколебала пока религиозных взглядов Чернышевского, но он продолжал изучать Фейербаха и скоро стал горячим и убежденным поклонником его антропологизма и материалистических его тенденций5). Надо признать, что источники взглядов Чернышевского лежали в общей научно- философской литературе его времени, — и прежде всего, в том культе научности (‘сциентизме’), который вообще характерен для XIX века. Чернышевский (как отчасти и Герцен) стоял под влиянием французской духовной жизни,- отсюда шли те социалистические — веяния, которые захватывали ум и сердце Чернышевского целиком. Конечно, социально-экономические идеи Чернышевского имели ясно выраженный этический корень; примат этики над ‘чистой’ научностью чрезвычайно существенно определял духовную установку Чернышевского. Это была настоящая вера в науку, в ее неограниченные возможности, ее познавательную мощь; это поддерживалось и тем реализмом, который вообще очень ярко стал проявляться в русской литературе с середины 40-ых годов,- в противовес ‘романтизму’ отцов.
21 января (н. ст.) 1870 года умер Александр Иванович Герцен, русский философ и публицист, писатель и педагог, один из наиболее значимых критиков официальной идеологии и политики Российской империи в XIX веке.
Нельзя людей освобождать в наружной жизни
больше, чем они освобождены внутри.
А. И. Герцен
Сын сердца
Герцен родился 6 апреля 1812 года в семье помещика Ивана Алексеевича из знатного рода Яковлевых, а его матерью была немка Генриетта Луиза Гааг. Александр был незаконнорожденным сыном, и отец выдумал для него фамилию Герцен (от нем. dasHerz – сердце). Александр был настолько любим, что, в отличие от других бастардов, воспитывался лично отцом и до 12 лет не подозревал, что является незаконнорожденным.
Декабристы
Война 1812 года во многом определила судьбу Герцена и его семьи. Яковлевы не успели выехать из Москвы до прихода французов и испытали на себе все ужасы мародерства со стороны интервентов. Вторым важным моментом, оказавшим влияние на формирование личности Герцена, стало восстание декабристов и те требования, которые выдвигали восставшие: введение конституции, отмена крепостного права, отмена цензуры, отмена телесных наказаний для податных сословий. В возрасте около 13 лет Герцен познакомился со своим сверстником Огарёвым, на долгие годы они стали верными друзьями и соратниками. Будучи в Москве, на Воробьевых горах, они поклялись друг другу пожертвовать свои жизни на борьбу, хотя еще смутно представляли, что же это будет за борьба. Учась на последних курсах физико-математического факультета Московского университета, где плотно преподавали философию, Герцен уже видел себя на государственной службе в качестве реформатора.
А. И. Герцен и Н. П. Огарёв
Эмиграция
Университет Герцен должен был окончить с золотой медалью, но из-за интриг, царивших внутри учебного заведения, получил лишь серебряную. Александр Иванович настолько расстроился, что даже не пошел ее забирать из деканата. Уже тогда политически активный, Герцен был замечен властями и сослан в ссылку. Такой шаг царской власти и увиденное в ссылке сделали Герцена непримиримым критиком российских порядков. В 1840 году Герцену позволили вернуться в Москву. Тогда он написал свое знаменитое произведение «Кто виноват?», подвергнутое жесткой критике со стороны консерваторов. В 1847 году Герцен с семьей переезжает в Европу, где продолжает работать над философскими трудами и заниматься политической деятельностью. Во Франции он сблизился с Прудоном, «отцом» анархизма, совместно они издавали влиятельную газету «Голос труда». С 1857 года Герцен издает едкую по содержанию, но очень серьезную газету «Колокол», которая была особенно влиятельной в канун отмены крепостного права и которую читали даже в Зимнем дворце. Умер Герцен от воспаления легких. И хотя его могила находится в Ницце, имя мыслителя было присвоено улицам и библиотекам во многих городах бывшего СССР.
Если вам нужны ПОДРОБНЫЕ сведения по этой теме, прочтите статью Александр Иванович Герцен. См. также: Философские взгляды Герцена.
Один из виднейших столпов русского либерализма Александр Иванович Герцен родился 25 марта 1812 в семье очень богатого московского аристократа Ивана Яковлева. Герцен был его внебрачным сыном от 16-летней немки Генриетты Гааг, которую долго проживавший за границей Яковлев привёз из Германии. Как незаконный ребёнок Александр не мог получить отцовского родового имени. Родители сами придумали ему фамилию Герцен («сын сердца», от немецкого «Herz»).
Портрет Александра Герцена в молодости. 1830-е
Отец Герцена отличался странным, тяжёлым характером, наклонностью к безверию и скепсису. Юному сыну он нанимал учителей по своему вкусу: один из педагогов подробно знакомил мальчика с событиями великой французской революции, другой носил ему запретные «вольнолюбивые» стихи Рылеева и Пушкина. В отцовской библиотеке Герцен рано познакомился с книгами «просветителей» XVIII столетия. Тот же «критический» дух поддерживали в Александре и многие родные.
Лет в 12-13 Герцен познакомился со своим дальним родственником Николаем Огарёвым, который тоже являлся выходцем из очень богатой семьи. Огарёв, как и Александр, был исполнен пылкой «любовью к свободе», восхищался декабристами. Во время одной прогулки на Воробьёвых горах два мальчика дали клятву «пожертвовать жизнью в борьбе за благо родины», которую приверженцы российского либерализма по сей день превозносят чуть ли не как важное историческое событие.
В 1829 г. Герцен стал студентом физико-математического факультета Московского университета. Вокруг него и Огарёва там сложился кружок знатной молодёжи, восхищавшейся конституциями, террором французской революции и модным сенсимонизмом с его «новаторской» половой моралью.
Кружок подпал под наблюдение полиции. Вскоре после того, как Герцен окончил университет, он был арестован (1834) за участие в одной пирушке с пением революционных песен. После девятимесячного пребывания в тюрьме под следствием, Герцен был сослан в Пермь, но потом переведён оттуда ближе к столицам, в Вятку, где занимал чиновничий пост. Во время проезда через Вятку в 1837 наследника престола (будущего императора Александра II) Герцен сумел понравиться ему. В конце 1837 он получил разрешение перебраться во Владимир, а летом 1839 полицейский надзор с него был снят. Ещё находясь в Вятке, Александр Иванович без препятствия от властей стал печатать статьи в столичных журналах.
В 1840 Герцен получил хорошую должность при министерстве внутренних дел в Петербурге. До переезда туда он несколько месяцев прожил в Москве, где теперь существовал новый известный свободомыслящий кружок Станкевича. Под влиянием Герцена члены этого кружка (в том числе Белинский) перешли от консервативного толкования гегелевской философии к революционно-радикальному.
В петербургском министерстве Герцен прослужил недолго: полиция вскрыла его письмо отцу с резкой критикой полиции. За это Александр Иванович был «сослан» на должность советника губернского правления в Новгород (1841). Располагая богатыми отцовскими средствами, он уже в 1842 подал в отставку и вернулся в Москву.
К этому времени взгляды Герцена ещё более «полевели». Он окончательно склонился к материализму, восхищался атеистическим произведением Фейербаха «Сущность христианства». В Москве кружок Станкевича распался на западников и славянофилов. Герцен, Белинский и историк Грановский стали во главе западничества. Герцен стал писать публицистические и философские статьи в журналы, проводя в них свои радикальные воззрения. Он опубликовал и несколько беллетристических произведений в том же духе: «Записки доктора Крупова», «Кто виноват?» (1846), «Сорока-воровка». Взгляды Герцена были настолько бескомпромиссны, что из-за них с ним порвали даже некоторые западнические друзья.
После смерти отца (март 1846) Герцен унаследовал его огромное состояние и в январе 1847 уехал с семьёй из «немытой» России в «просвещённую» Европу. Из Парижа он стал слать для публикации в журнале «Современник» письма о французской жизни.
Когда во Франции началась революция 1848, Герцен тут же примкнул к одному из самых крайних её течений. На свои богатые средства он совместно с известнейшим социалистом Прудоном открыл в Париже газету «Глаз народа». Узнав об этом, русское правительство предписало Александру Ивановичу вернуться на родину. Он проигнорировал этот приказ – и был приговорён к изгнанию из России навсегда.
После подавления революции и установления во Франции режима Наполеона III, социалистической газете Герцена и Прудона пришлось закрыться. Александр Иванович переехал в сардинскую Ниццу, где его жена Наталья увлеклась Георгом Гервегом – довольно плохим немецким поэтом, который, однако, славился тогда в Европе как революционная знаменитость. Супруги Герцены и Гервеги одно время жили в Ницце как одна «шведская семья».
Жена (и кузина) А. Герцена, Наталья Александровна Захарьина. Портрет 1842
В 1851 при кораблекрушении погибли мать Александра Герцена и его сын Николай. В 1852 от родов умерла жена Герцена, Наталья. Сам он продолжал писать литературные обзоры западных событий. Вслед за концом революции рухнули надежды Герцена выдвинуться на крупную европейскую роль. Его радикальные идеалы не нашли воплощения и на Западе, поэтому в книгах Александра Ивановича начинают звучать ноты разочарования Европой. Этот «западник» поневоле обратился мыслями к России. Герцен утверждал теперь, что русская крестьянская община есть зачаток социализма, что её наличие позволит России построить справедливое общество быстрее погружённого в буржуазное мещанство Запада.
Герцен переехал из Ниццы в Лондон и при помощи враждебных правительству Николая I польских эмигрантов открыл там «Вольную русскую типографию». В годы начатой Западом против России Крымской войны она стала издавать прокламации против русских властей и в защиту «угнетённой Польши». В 1855 г. вышла первая книжка известного «свободолюбивого» альманаха Герцена «Полярная Звезда». Число изданий типографии было, впрочем, крайне невелико. «Полярной Звезды» в 1855-1868 вышло лишь восемь выпусков.
Герцен и Огарев. 1861
В 1856 к Герцену в Лондон из России приехал Огарёв. Александр Иванович не постеснялся отбить у старого товарища жену: с 1857 он начал жить совместно с Натальей Огарёвой-Тучковой. Огарёв, несмотря на это, не порвал дружбы с Герценом. С 1 июля 1857 г. они предприняли совместное издание «Колокола» – оппозиционного русского журнала, который выходил сначала раз, а потом два раза в месяц. Пагубное пристрастие Огарёва к спиртным напиткам, впрочем, сделало его роль в журнале крайне малозначительной. «Колокол» ратовал за установление в России «демократии» и уничтожение крепостного права. Однако, по мнению Герцена, освобождение крестьян должно было стать началом перехода их к социализму (т. е. народу он предлагал лишь сменить помещичье рабство на чиновничье). Хвалёный же «демократизм» Герцена ничуть не препятствовал его ближайшему сотрудничеству с ярым проповедником социального насилия М. Бакуниным, а потом даже отчасти и с откровенным уголовником С. Нечаевым. «Демократию» Герцен понимал лишь как свободу для радикально-левой проповеди, которая, укрепившись, сама потом подвергнет запрету всё с ней несовместимое. В конце 1861 Бакунин бежал в Лондон к Герцену из Сибири.
Газета Герцена «Колокол»
Издававшийся тиражом 2500-3000 экземпляров «Колокол» в начале эпохи реформ Александра II был очень популярен у российской либеральной знати. Однако в 1863-1864 Герцен поддержал в нём новое польское восстание, начатое под лозунгом восстановления Речи Посполитой в границах 1772 (по Днепр на востоке). «Колокол» призывал русских солдат переходить на сторону поляков с оружием в руках. Из-за крайнего возмущения российской публики тираж журнала сразу упал в 5-6 раз (до 500 экземпляров) и никогда больше не восстановился.
Портрет Александра Герцена. Художник Н. Ге
Популярность Герцена в России сошла на нет. В 1865 под давлением русского правительства на английское ему пришлось переехать из Лондона в Женеву. В июле 1867 «Колокол» был прекращён. Не удалась и попытка возобновить заглохшую с 1862 «Полярную звезду». Изданная полностью в 1868 книга воспоминаний Герцена «Былое и думы» интересна как исторический источник, но не обладает большими литературными достоинствами. Осенью 1869 Александр Иванович переехал в Париж и в январе 1870 умер там от воспаления лёгких.
Из обзора «Неизвестные произведения и неосуществленные замыслы Герцена» написанного Л. Р. Ланским.
(А. И. Герцен,Собрание сочинений в тридцати томах, том XXX,
Москва, 1965, стр. 890).
*168. <О РОМАНЕ «ЧТО ДЕЛАТЬ?» Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО>
Свидетельство о том, что Герцен собирался написать статью по поводу «Что делать?», но тотчас же отказался от этого, опасаясь раздражить
последователей Чернышевского,— см. в его письме к Н. П. Огареву от 27 августа 1867 г. (XXIX, 185 ). О характере и основных положениях задуманной статьи можно составить некоторое представление по отзывам, сохранившимся в переписке Герцена за этот период — в связи с чтением романа, незадолго до того переизданного женевской типографией М. К. Элпидина. Герцен очень резко осудил стиль «Что делать?», находя, что произведение Чернышевского «гнусно написано» (XXIX, 157), «писано языком ученой передней» (159), «форма скверная, язык отвратительный» (160), видел в нем «кривлянье» и т. п. Отрицательно высказывался Герцен, в частности, о стиле тех глав романа, которые посвящены описанию снов Веры Павловны («что за слог, что за проза в поэзии!»— 167). В то же время Герцен пришел к выводу, что в произведении Чернышевского «мысли есть прекрасные, даже положения» (157), что в нем «бездна хорошего», «поучительного — особенно в манере ставить житейские вопросы» (160), что «это очень замечательная вещь». В романе Чернышевского, находил Герцен, «бездна отгадок и хорошей и дурной стороны ультранигилистов. Их жаргон, их аляповатость, грубость, презрение форм, натянутость, комедия простоты и — с другой стороны — много хорошего, здорового, воспитательного. Он оканчивает фаланстером, борделью — смело» (167). Герцен считал «Что делать?» «удивительной комментарией ко всему, что было» в 1860—1867 гг. «И зачатки зла также тут»,— добавлял он (185). Полагая, что Чернышевский намеренно «льстит нигилистам», Герцен замечал, что роман этот — «урод и мил» и должен был «вред принести немалый» (163). «Да и это, как гебертизм в 1794 году,— фаза, но и она должна пройти» (168).
★ ★
★
Упомянутые в статье письма.
165. H. П. ОГАРЕВУ
27 (15) августа 1867 г. Ницца.
27 августа. Вторник.
Твое письмо маленькое — но klein, aber lustig . Новость о Кельс<иеве> все-таки перевернула меня. Помнишь ли, как он раз в Orsett Hous’e защищал какого-то шпиона-поляка? Мы чуть не побранились. Хорошо иметь старую нравственность, когда у самого нет новой… 2-ое, приезд Бакун<ина>. Что же это он в пис-конгрессе, что ли, беспокоится? Гвалтерио — его врага — прогнали с губернаторского места. Скажи ему, чтоб он не давал чинить реакцию Петру Влад<имировичу> в «Писе». Я очень рад, что меня там не будет,— и вообще, несмотря на твое высокое покровительство, Женева мне противна… Здесь я чем больше живу — тем больше вживаюсь. Да, это удивительная полоса земли.
A propos — что я писал о Путнее и что хвалил, во-первых, я забыл, а во-вторых, наверное, ничего не хвалил. Прошу тебя справиться. Как можно хвалить начало всех компликаций?
Насчет общего житья — и думать нечего. Мало ли какие хорошие вещи могут мечтаться — неужели ты все еще не сообразил всю ширь невозможности.
Сат<ин> на ярмарке — жена его собирается в Москву. Деньги, вероятно, вышлет (сегодня письмо) — если нет, то я могу вперед тебе прислать 500 фр. Сиречь тебе следует до 6000:
1150 | ||
от Саши | 150 | |
Приб. | 500 | |
1800, |
а если Сат<ин> пришлет достаточно, мой совет — возьми еще 700, тогда будет 2500 — а остальное оставь в экономии у меня на 1868 год.
Ты знаешь, что Виргиния заплатила какие-то паршивые 1200 фр. (да еще бумажками — доллар в 3 фр. 76), из них я и могу прибавить 500 — и 500 детям.
Дома у нас чудеса. Лишь только я согласился на Кольмар и принялся писать к профес<сору> Куфу и даже к Стелле — ветры подули с другой стороны — и решено Кольмар оставить до весны. Но это не всё. Лиза, сильно баловавшая последнее время с Татой, вдруг сделалась с ней большим другом. Это вещь замечательная. Только это секрет, и секрет потому, что Лиза просила Т<ату> не говорить. Тата ей рассказывала о том. как она была маленькой мила — и как избаловалась теперь, какой неприятный pli приняла и пр. Лиза все слушала — слушала и тихо плакала, потом ушла одна в свою комнату и там все плакала, а вечером положила Тате под подушку письмо — по-французски, в котором пишет, что хочет исправиться и чтоб Тата ее любила, и просит об этом не говорить N<atalie>. С тех пор она ведет себя очень мило и страстно полюбила Тату. N<atalie> не надивится. Она могла бы страшно много сделать теперь — но боюсь. Учится она положительно хорошо.
Вот и все. Я не купаюсь третий день — от морск<ой> воды вышла сыпь на руках. Погода необычайная.
«Русский» прислал Погод<ин>, об этом я раза два писал. Я получил от него еще письмо — он отправился в воскр<есенье> в Иерусалим и пишет мне: «До свиданья на том свете».
Франц. «Prolegomena» готовы, 45 страниц. Весь вопрос в том, печатать ли отдельной брошюрой, или первым ливрезоном, или, наконец, «Колоколом». А кто поправит? Статья эта всем будет костью в горле. Я попробую в Париже прочесть отрывки.
Чем хуже и пустее статья, тем лучше плаванье. «Монитёр» перепечатал часть моей статьи из «Paris-Guide».
Прощай.
Я хотел писать статью о «Что делать?», но оставил, чтоб не раздражить его стаю. В нем много хорошего. Это — удивительная комментария ко всему, что было в 60—67, и зачатки зла также тут. Прочти же его.
Тхорж(евскому) я писал в воскресенье. Не предложить ли Бакун<ину> комнату, т. е. мою спальню, без servic’a и еды?
Мерчинскому кланяйся.
От кого слух о Кельс<иеве>? Не от лабазника ли Касаткина?
Читал ли ты процесс Касса и Parent? Прочти.
Знают же, кто русские ходят в «Курону». Как же вора не поймать?
NB. От Хоецк<ого> ответ дипломатический. Конст<антин> Ник<олаевич> хотел его видеть? Это что?
145. H. П. ОГАРЕВУ
29 (17) июля 1867 г. Ницца.
29. Понедельник, 10 утра.
Письмо, писанное 25 — посланное 27, я получил 29 и сейчас отвечаю. Чернец<кий> прислал «Колокол». Что это за безобразие: «Благо есть место» на белой странице. Заглавие моей статейки, распущенное в целую строку… Что он, с ума сошел? Это так гидёзно, что мы погибнем под бременем хохота.— Исправь и останови. Далее, разве он моей корректуры не получил? Ни одной поправки нет — или я мечтал, что поправил?
Ламентации о газетах положи предел в Café de la couronne. Одна речь — не пословица.
Что об этих статьях свода было в «С.-П. ведомостях»?
_____
Белая страница в «Кол<околе>» с надписью у меня перед глазами… Ну, если вы так махнули!? Лучше было бы белый заглавный лист,
приб<авочный> лист и пр.— мельче,
заглавие статьи — крупнее.
Быть 11 лет типограф<ом> и не уметь этого.
Лиза сегодня первый раз бросалась с помоста в море одна — совершенно одна — и очень гордится. Разумеется, все это делается Татой,— Послед<нее> время довольно тихо. В Россию я не пущу — в остальном на меня находит какая-то резигнационная злоба.
Тата совершенно понимает положение и хотела бы, чтоб Ольга приехала… Я не говорю ни слова. Но что будет 20 сент<ября> (срок квартиры)?
Читаю роман Черныш<евского>. Господи, как гнусно написано, сколько кривлянья и <1 нрзб.>, что за слог! Какое дрянное поколенье, которого эстетика этим удовлетворена. И ты, хваливший,— куртизан! Мысли есть прекрасные, даже положения — и всё полито из семинарски-петербургски-мещанского урыльника à la Niederhuber.
Ну что же твоя философия нашей жизни?
152. H. П. ОГАРЕВУ
8 августа (27 июля) 1867 г. Ницца.
8 августа.
Письмо от понедельника пришло. Чернецкий может с твоей помощью сделать французскую особую annonce о типографии — и разослать (на мой счет) главным книгопродавцам.
Неужели ни Фогт, ни Резен не могут помочь? Чернец<кий> просил 500 и поручительство в 1000 фр. Что он теперь скажет, не знаю.
Твоя сциентиф<ическая> статья не может идти в сборник чисто политико-полемический.
Охота вам встречать Нефталя — ну, были раз, и довольно.
Газеты, посланные вместе с письмом, всегда приходят 3-мя днями позже (так было зимой). Висконти получает через пять № один. Я уверен, что я половину «Голоса» не имел. Stell’е послал. Мне очень неприятно, что Дол<горуков> перестанет посылать и не предупредивши меня. Тх<оржевский> может ему это сказать. Три «Пунша» получены.
Когда ты начнешь роман Черныш<евского>? Это очень замечательная вещь — в нем бездна отгадок и хорошей и дурной стороны ультранигилистов. Их жаргон, их аляповатость, грубость, презрение форм, натянутость, комедия простоты, и — с другой стороны — много хорошего, здорового, воспитательного. Он оканчивает фаланстером, борделыо — смело. Но, боже мой, что за слог, что за проза в поэзии (сны Веры Пав<ловны>), что за представитель семинарии и Васильевского острова! Как он льстит нигилистам! Да, и это, как гебертизм в 1794 году,— фаза, но и она должна пройти.
Дома — ни то ни сё. Я с ужасом предвижу для Лизы отъезд Таты (в конце сентяб<ря>). Лиза положительно лучше себя ведет. Но что за край, что за край, что за мягкость, за нега воздуха!.. Теперь яростных жаров не будет — везде цветы запах… Какой грех ехать отсюда к зиме!
Addio.
Вечер.
Письмо Тхоржевского и Токаржевича получил, за Чернецкого поручиться на три года — готов. Засим addio.
147. А. А. ГЕРЦЕНУ
1 августа (20 июля) 1867 г. Ницца.
1 августа 1867. Nice.
Пора окончить вопрос, вызванный историей Шар<лотты>,— ты не хочешь или не можешь стать на ту точку анализа и сильного перебора всех отношений людских, на которую мы звали, совершенно независимую от людских суждений и принятых сентенций. Время и мысль, если эти вопросы тебя занимают, сделают все это яснее переписки. Видал ли ты во всех отношениях человека чище Огар<ева>? В его голове, я думаю, не было ни нечистой, ни завистливой, ни злой мысли. Рядом с ним возьми обыкновенного и добросовестного аскета — строго нравственного (в внешних поступках). Диккенс мастерски рисует их портреты — он чист перед законом, вот и все. Ćest le ton qui fait la musique . О твоем поступке никто не говорил — говорили о твоих аргументациях и себяоправданиях. У нас в виду был общий тон, и от него мы перешли в общий вопрос — ты смотрел через себя. Довольно. Думай о вопросах — и погоди решать докторально. Я перечитываю роман Чернышевского «Что делать?» — Пришлю его тебе — форма скверная, язык отвратительный, а поучиться тебе есть чему в манере ставить житейские вопросы.
Свежий воздух у Фогта и Рейхеля делает искренная, истинная неотлагаемая работа. Мы все вполовину парализованы, вполовину развращены — наследством и рентой. От ренты ты занимался спустя рукава до 1863 года. От ренты — Тата не рисует и не поет. От ренты — Ольга безграмотная. От ренты — Nat<alie> ставит кверх дном воспитание Лизы.— Пора понять эту простую истину. Если б отец Огар<ева>, а не он сам прокутил бы свое именье, наш Огар<ев> был бы признанный гений — и не имел бы эпилепсии. Мы защищены только тем, что сами ломаем дерево «злата и сребра», на котором сидим.
Приведи все это в порядок — да и подумай.
Мейз<енбуг> писала, что ты хочешь нанять дачу в Poggio Imperiale. Я не советую — вы очутитесь в монастыре на всю зиму и будете за все про все иметь Monod и Levier. Лучше приискать квартеру без мебели, исподволь ее меблировать, а пока, пожалуй, жить в пансионе — верно, есть пансионы, которые помесячно возьмут от 5 до 6 фр. в день. След., за троих 15—18,
за четвер(ых) 20—24.
Ergo в месяц 600 — max<imum> 700 фр. с Татой. Мебель я потому решаюсь покупать, что в январе будут фракции капитала свободны. Я во Флоренции не останусь надолго — и хотел бы купить что-нибудь или по взморью здесь или в Швейцарии.—
Когда Тата воротится, я не знаю — вероятно, в конце сентября. Она очень полезна для Лизы (Лиза плавает, прыгает с досок в море, делает planche …). Жаль, что нельзя ничего устроить сообща.
Я здесь почти без газет из России, на 5 № — приходят 2..!
Прощай.
Переслать ноты можно, и, верно, дешево.
149. H. П. ОГАРЕВУ
4 августа (23 июля) 1867 г. Ницца.
4 ав<густа>. Воскресенье — вечер.
Совершенно дружески прочел твою утопию и отвечаю сейчас. Я не того ожидал. Я говорил о законности или консеквентности Немезиды — а ты делаешь план будущему. Не знаю, что возможно через год или годы, но теперь наша артель вряд возможна ли. Она даст место новым столкновениям и еще раз сгнетет и сузит нашу жизнь. После сильной передряги теперь мир и тишина, так что можно говорить — постараюсь поддержать это расположение. Но от этого до жизни вместе — бесконечность. Разве в одном городе — и двух разных домах? Иначе мудрено.
Насчет раскаяний — ты и не можешь их иметь, ты и до сих пор сохранил юность и чистоту. Все зло в твоей жизни произошло от пьянства, им ты потерял здоровое здоровье (под этим я разумею не аппетит, а способность жить как все люди и независимость от нервных страхов), им потерял состоянье, которое облегчило бы тебе не только добровольные тяги, но участие в общем деле. Но это порок субъективный, и им ближних ты бил только рикошетом — стало, нет и речи о намеренном вреде или даже сознательном. Далее ты говоришь: «Не бросить же мне их». А кто же это предлагает? Если б я не знал, что тебя заставляет так говорить раздражительный фамилизм — я бы рассердился. Между прочим, вспомни, как ты переехал из Буасьеры. Уезд N<atalie> в Montreux был преступленьем (точно так же, как страшный отъезд из Tunstalhous’a в Париж в 64 году) — но что же нам мешало взять квартиру вместе (Рейнак предлагал уступить свои комнаты тебе, помнится, за 600 или 700 фр.). Ты не хотел. Но, может, мне удалось бы, пользуясь мнимой уступчивостью твоей, склонить тебя. Я не сделал этого. Вот причина: ты пил безмерно и говорил, что пьешь оттого, что не можешь спать — а спать можешь только на другой квартире — и оттого пьешь. Это было смерть или Petit Lancy. Я чувствовал весь вред переезда — но перед большим вредом остановился. Что же ты сделал? Стал спать на славу и пить вдвое — из-за этого мы чуть не дошли до ссоры. Помни, что я тогда верил, что вино тебе вредно. Будь ты как все люди, я и теперь сказал бы: заведи квартеру в городе с лавкой (заметь, что праздность М<ери> тоже ни к чему не ведет) — и наймем дачу близко, ты будешь ходить в город и жить на даче. Но жить на два хозяйства в одном доме — невозможно.
И что ты говоришь о лжи и истине? Если ты говоришь о прежнем времени — это панихида, а теперь и так все ясно. А лучше скажи мне, кто возьмет на себя сказать Лизе всю тайну. И как она должна в ней отразиться? Вот главное. Лиза тебя любит замечательно. N<atalie> готова сказать, я не позволю — разве один ты можешь это сделать… хоть передавая мне.
Кстати, Лиза степенью лучше — и я много способствую. Сверх учителя музыки (очень хорошего), к ней начал ходить професс<ор> лицея для арифметики — тоже шустрый. Если б N<atalie> дала какую-нибудь волю Тате — можно было бы до зимы все устроить. Посмотрю, долго ли мир продержится. Мы собираемся все проводить Тату в половине сентяб<ря> в Геную. Пробудем там дней десять — хорошо бы зиму там провести N<atalie> и Лизе. Генуя теперь от Флоренции часов 8 езды. Связь с Татой была бы жива. Весной можно бы было, если воспитанье пойдет скверно, ехать в Альзас. Я, вероятно, в ноябре поеду в Париж — могу прежде завернуть в Женеву.
Еще — чтоб кончить о частных делах. Сегодня опять писано С<атину> о деньгах. Но какая же тебе разница, от него ли, от меня ли,— до 6000 ты непременно получишь, стало, ты именно и хочешь 7 и 8… Будь осторожен. Взял ли ты Генри из дорогой школы, знает ли он, что он должен выучиться в срок, ex<empli> gr<atia> в два года? Делать нечего, чем скорее возьмешь из пансиона — тем лучше.
_____
Я француз<ское> предисловие написал бойко и с петардами — только книжку твою «Situation» надобно очень и очень переделать — refondre и renouveller, refraichir et colorier .
Чернышевского роман читай, много хорошего. Он похож на Бакста: урод и мил. А вред он должен был принести немалый.