Потеря любимого, родного, самого близкого человека — мамы — в вашем возрасте — тяжелейшее горе. Искренне сочувствую и соболезную. После такой потери могут пройти годы, прежде чем душевные раны заживут. Не нужно ждать, что все станет как прежде. Опыт невосполнимой утраты меняет нас, делает взрослее.
Ваше желание говорить о том, каким замечательным человеком была мама, абсолютно естественно. Вы любите ее и сильно скучаете. Другие люди, с которыми вы пытаетесь поговорить про маму, уходят от разговора потому, что не знают как себя вести, не знают, что сказать вам в утешение. Хотя в такой ситуации слов утешения и не может быть.
Вам нужно, чтобы вас просто послушали, поддержали, просто побыли рядом в этот момент. А люди боятся, что своими неловкими словами они усугубят ваши переживания.
В такой ситуации можно заранее попросить человека: «Мне нужно сейчас поговорить о маме, пожалуйста, послушай меня, просто побудь рядом». Или обратиться на прием к специалисту — психологу, психотерапевту. Или, если вы верующий человек, к священнику. Вы совершенно здоровы, но переживаете очень тяжелую ситуацию и нуждаетесь в поддержке и психологическом сопровождении.
Меньше всего мама хотела принести вам горе своим уходом. Подумайте, что она сказала бы вам, если бы могла увидеть ваши страдания? Мама снится именно потому, что вы страдаете, таким единственным доступным способом продолжает проявляться ее любовь.
Вспомните, что мама любила и хотела сделать вместе с вами. Считайте, что она передала вам эстафету, и начните это делать «за двоих». Так, один мой пациент после смерти мамы посетил всех ее подруг, в том числе живущих в других городах, которых она не могла навестить из-за болезни.
Любимые люди уходят, но их любовь остается с нами. И часто после ухода духовная и эмоциональная связь с ними становится еще крепче. Мы начинаем думать не «как жаль, что они ушли», а «какое счастье, что они были»!
В Казахстане, где коронавирусом заражены десятки тысяч людей, сообщения в социальных сетях напоминают вести с фронта: постоянно появляется информация о новых смертях. Люди пишут, что больные в критическом состоянии умирают за нескольких часов, иногда прямо в машинах скорой помощи, из-за отсутствия мест в переполненных больницах. В госпиталях не хватает аппаратов вентиляции легких, кислородных баллонов и лекарств, неотложки не прибывают на вызов. Это истории людей, чьи близкие скончались от коронавируса, а также пневмонии, эпидемия которой происходит в стране «параллельно» с распространением COVID-19 (эти случаи с недавнего времени считают «возможным случаем коронавируса», но в статистику COVID-19 не включают).
«НА ВСЮ БОЛЬНИЦУ ОДИН ГАЕЧНЫЙ КЛЮЧ»
Айжан Дюсенова — жительница города Караганды. Ее 51-летний брат Кайрат Дюсенов скончался от двусторонней пневмонии 3 июля. Его легкие были поражены на 100 процентов.
Брат начал болеть 16 июня. У него поднялась температура. Сначала обратились к семейному врачу в поликлинике, к которой мы прикреплены. «У вас просто ОРВИ», — сказал тот и ушел. Дали парацетамол и аспирин. Брат начал лечиться. Постоянно поднималась температура. Врач сказал, что будет звонить и лечить на дому. Но никто так и не позвонил. Потом сказали вызвать скорую. Неотложка вообще не приезжала. 23 июня ему стало хуже. У него одышка пошла. В 14:00 вызвали скорую. Они пришли только в 22:00 вечера и спрашивают: «А где пациент? Он уже умер, что ли?»
Житель Караганды Кайрат Дюсенов.
Мы сами повезли его в поликлинику. Сами сделали компьютерную томографию платно. КТ показала, что у него 100-процентное поражение легких. А человек ходит сам. В тот же вечер мне позвонил племянник и говорит: «Папа задыхается, скорая не приезжает». Я приехала и забрала его на такси. Сперва не знала даже, куда везти его. По городу возила. Потому что все больницы говорили, что не принимают, что «только скорой».
В итоге я повезла его в Карагандинскую областную клиническую больницу. Они не хотели меня пускать даже. Я забежала, когда двери были открыты и сказала: «Возьмите моего брата. Я отсюда не уйду, пока не положите его». Его приняли все-таки. Брат разговаривал, был в сознании, но речь была несвязная, так как у него было полное поражение легких. Врачи спрашивали о контактах с зараженными коронавирусом. Оказывается, были. Он четыре дня был в командировке. Проверял объекты железной дороги. Он ревизором работал. Один парень только в конце командировки сказал, что у него мать болеет коронавирусом. Через неделю все, кто был с ним в командировке, заболели.
Вот мой брат тоже заболел. Его должны были сразу проверить. Он сказал врачам из поликлиники, что он контактный. А они ему: «У вас просто ОРВИ» — и отправили домой.
23 июня мы его еле положили в больницу. 25-го утром ему сказали, что у него положительный анализ на коронавирус.
Такой ключ просил принести в больницу Кайрат Дюсенов для подключения кислородного баллона.
Его изолировали, положили в отдельную палату. И вообще ничего не предпринимали. Целых два дня, 25 и 26 июня, его не лечили. Он просто лежал. Ему кислородную подушку дали и сами не заходили туда: все боялись. По протоколу его сразу должны были начать лечить. Мы с ним по WhatsApp’у общались. Он мне пишет: «Мне ничего не дают, лекарства не дают». Я ходила в больницу. Никто, кроме медсестер, не выходил. Врача нет. Не знала, у кого спросить, почему его не лечат. Все говорят: «Мы не знаем, не знаем».
После того как мы положили брата, пошел поток людей с пневмонией, они бесконечно поступали в эту больницу. Ажиотаж начался. Брат писал, что медсестры ему говорили: «Ой, мы про вас забыли». Не успевали, наверное, но как можно про человека забыть? Я говорю: «Ты по баллону стучи, чтобы тебя слышно было». В туалет он хотел, никто его не водит. «Айжан, я в туалет хочу, в туалет хочу», — говорил он. Я сказала ему, чтобы он попросил утку, не стыдился. «Ты же как на войне. Сам себя спасаешь», — сказала я.
За кислородным баллоном нужно следить, потому что он холодный. Его дают временами. Нужно переключать. Оказывается, на всю больницу один гаечный ключ, чтобы переключать. Он мне в девять часов пишет: «Айжан, принесите мне гаечный ключ, потому что в течение дня я пять раз чуть не умер от этого кислорода».
Я через знакомых начала искать места в реанимации. Звоню: «Ему ничего не делают. Умирать его оставили в палате». В тот же день его еле положили в реанимацию.
Врач сказал мне, что нужно найти лекарство «Актемра» (иммунодепрессор). Начали искать его по всему Казахстану. Нет. Нашли только в Турции. Капсула стоила 600 тысяч тенге. Мы собирали деньги по всем родственникам, друзьям. За день собрали два миллиона тенге. Нашли человека, который сможет привезти в Алматы. Из Алматы отправили в столицу. Оттуда встретили сами на машине. Привезли лекарства в Караганду. Начали ему колоть. 2 июля нам сказали, что ему очень хорошо стало. Мы так обрадовались. «Сам Бог помог нам», — думали мы.
Но врачи не учли, что нужны дополнительные препараты против тромбов, чтобы разжижать кровь. 3 июля в 16:30 он скончался из-за тромбоэмболии. Температура у него спала. Но давление периодически поднималось. Это первые звоночки о том, что тромбы начали появляться. Любой нормальный врач понял бы это. Ему надо было разжижать кровь. Они этого не делали. Потом я врачу писала: «Ни один реаниматолог, никто не вышел, не сказал, от чего умер мой брат. Если вы не хотите, чтобы я искала правды и не подавала в суд, объясните мне нормально». Она мне намекнула, что «не все врачи квалифицированны».
Больница совершенно не была готова. Врачи совсем молодые. Нам даже говорили, что его не смогли положить на живот, потому что он грузный. Десять дней он лежал в реанимации. И ровно десять дней я звонила в кол-центр. Никакой связи не было с ним. Мы не знали, что с ним делают. Он без легких держался десять дней. Уверена на 100 процентов, что его можно было спасти.
Тела умерших в карагандинской клинике. Фото предоставлено родственниками Кайрата Дюсенова.
А потом мы два дня не могли забрать его тело. Они в морг его не увезли — «он грузный». Каталка же есть?! Они не на себе его несут. Два дня лежал в черном мешке в больнице. Мы заплатили 200 тысяч тенге, чтобы тело продезинфицировали и помыли по мусульманским законам. И нам сказали: «5 июля вам его отдадут в мешке, посмотрите лицо и похороните». 5 июля мы поехали в морг. Они сказали, что нашего брата не отправили еще. И мы начали искать его тело. Поехали в больницу. В больнице его с трудом нашли. Там сказали, что в ту ночь скончались 59 человек. Мы его похоронили на обычном кладбище.
У него остались трое детей: двое сыновей и дочь. Младшему сыну 14 лет. Ему особенно тяжело. Он плачет. Говорит: «Айжан-тате, не верю, что папы нет». Что мне ответить? Мне самой не верится…
«СТАЛО ХУЖЕ ПОСЛЕ АНТИБИОТИКОВ»
Айнур Ергали — дочь 55-летнего жителя Шымкента Ергали Шырманбаева, скончавшегося от пневмонии.
Отец заболел 29 июня, и мы вызвали скорую помощь. Они сказали, что у него ангина, и сделали ему укол. После этого он чувствовал себя хорошо. Сильно не болел. Потом ему снова стало плохо, начались проблемы с дыханием. Приехала скорая помощь и увезла его в школу, где открыли стационар. Там были только кровати. Не было ни врачей, ни лекарств, ни аппаратов. Сотрудники стационара вернули его обратно, сказали, что он в тяжелом состоянии и они не могут его принять. Через одного врача в стационаре договорились, чтобы его повезли в клиническую больницу. Там тоже пришлось некоторое время подождать у входа, потому что его не хотели принимать из-за тяжелого состояния. В итоге приняли и сказали, что подключат к аппарату .
Но в тот день так и не подключили. Отец позвонил утром и попросил привезти специальный шланг. Сказал, что без этого шланга его не могут подключить к аппарату. Я целый день ходила по Шымкенту в поисках, но так и не смогла найти. Сказали, что по городу нет. Искала в Алматы. Но и там не было.
Житель Шымкента Ергали Шырманбаев.
На следующий день отца перевели в отделение реанимации и подключили к аппарату. Ему стало лучше. Когда он говорил с нами по телефону, голос звучал бодро. Врач сказал, чтобы мы принесли антибиотик «Монепрам». Все лекарства я доставила ему лично. Мы обошли весь Шымкент и с трудом нашли. Однако после системы, уколов и антибиотиков отцу стало хуже. Вечером, когда мы говорили с ним по телефону, он сказал, что эти лекарства, которые ему дают, кажется, ему не подходят. Мы попытались его успокоить и сказали: «Возможно, они так действуют, вы должны выздороветь». На следующий день мы едва слышали его голос. Во второй половине дня он скончался.
Антибиотики, которые ему кололи, оказывается, способствуют накоплению жидкости в легких. Каждый человек реагирует на них по-разному. Они всех лечат одинаково. Не смотрят, принимает организм человека эти антибиотики или нет. Если бы отца можно было вылечить без аппарата, я бы забрала его оттуда. До сих пор жалею, что не сделала этого. Санитар пожилого возраста рассказал мне плача, что был рядом с отцом. «Я дал ему воды, чай. Умер у меня на руках. Сказал, что уколы и система отрицательно сказались на его самочувствии», — рассказал он.
Отец на своих ногах зашел в больницу и отделение реанимации. Он был водителем грузовика. Никогда не болел. Я бы поняла, если бы ему было 80 лет и он был прикован к постели. Ему было всего 55 лет, был в расцвете сил. Я виню врачей в смерти отца. Хотела найти виновных и дойти до конца. Но не захотела, чтобы трогали тело отца. Аллах всё видит. Многие плакали и говорили, что их отцы, матери, братья скончались из-за лекарств, назначенных врачами.
Я негодую из-за отсутствия квалифицированных врачей и неготовности наших властей. В школе открыли стационар. Там не было ни лекарств, ни шлангов. Почему моего отца перевозили из одного места в другое? Понимаю, что нет мест. Люди умирают, не доезжая до больниц. Но почему нет мест? Куда тратятся выделенные деньги? Я ежемесячно плачу налоги. В прошлый раз сдавала деньги на благотворительность. Почему народ должен собирать деньги на аппараты? В правительстве заявляют, что «всё делают». Неужели должно погибнуть столько людей, чтобы они зашевелились?
«Я НЕ ВИНЮ ВСЕХ ВРАЧЕЙ»
Айжан Ергешова и Ербол Толебаев — дети 51-летней жительницы Шымкента Аманкуль Агабаевой, которая работала медсестрой. Они утверждают, что сотрудники больницы подключили другого больного к кислородному баллону, который они купили для матери. Так Айжан и Ербол описывают подробности того дня.
Айжан Ергешова: 3 июля у матери начало болеть горло. Она лечилась, но лучше ей не становилось. 7 июля ей сделали рентген. Сказали, что у нее двусторонняя пневмония. Температуры и кашля у нее не было. Она нормально дышала, только слабела. Ее всё время клонило в сон. Ей становилось хуже, и мы вызвали скорую помощь. В скорой ответили, что больницы не принимают. Мы повезли ее в стационар, купили все лекарства. Ждали до утра. Заместитель главного врача сказал, что мать в срочном порядке нужно подключить к аппарату ИВЛ. На частной скорой помощи мы поехали в новую инфекционную больницу в микрорайоне Асар. Мы умоляли врачей и добились, чтобы маму положили в отделение реанимации.
Я пять часов простояла у входа в отделение, чтобы узнать состояние матери. Разве ее не должны были подключить к аппарату ИВЛ, спрашивала я у проходящих врачей. Сказали, что «нет». Вышел реаниматолог и спросил, какие лекарства у нас есть. Мы утром купили необходимые лекарства на сумму более 300 тысяч тенге. Отдали их. Ночь провели у больницы. Среди ночи поднялась шумиха. Сказали, что закончился кислород. Люди начали заносить в больницу баллоны. Мы начали выяснять, что происходит. Они заносили баллоны с кислородом для своих родственников. Мы купили один за 250 тысяч тенге. Вручили баллон санитару. Он сказал, что подключил кислород.
Айжан Ергешова, дочь Аманкуль Агабаевой.
Настало утро. Врач сказал, что мать хорошо себя чувствует. Спустя какое-то время люди снова зашумели: закончился кислород. Мы не могли стоять на одном месте. Ночью нам удалось купить защитную форму. Брат надел ее и зашел в отделение. В отделение реанимации он увидел мать: она была без сознания. Не было ни врача, ни баллона с кислородом, который мы купили. Мы не знаем, кто и когда взял баллон. Пока брат пытался подключить второй баллон, мама умерла.
Ербол Толебаев: Когда я зашел в больницу, мать лежала без сознания. У нее двигались веки, и чувствовалось, что она жива. Она была между жизнью и смертью. Я начал кричать, медсестра нашла купленный нами кислород и подключила к нему мать. Кислорода было мало. Я выбежал на улицу, чтобы занести второй баллон, но она не выдержала. Скончалась… Если бы не забрали тот кислород, трагедии бы не произошло.
Для того чтобы протянуть кислород в больницу, требуется 18 миллионов тенге. Для государства это не такие уж большие деньги. Акимат провел тендер, чтобы таскать баллоны туда-сюда. Я не говорю, что кислород может вылечить людей, но он может помочь спасти больных. Когда я зашел в отделение, чтобы увидеть мать, там в двух палатах лежали около 30 человек. Среди них были и те, кто дышал самостоятельно. Но я не увидел ни врачей, ни медсестер возле больных. Многие задыхались от нехватки кислорода.
Когда выходил оттуда, увидел лежащих в коридоре скончавшихся людей. Им даже лица не прикрыли. А перед больницей разбили газоны, установили фонтан. Зачем это больным, которые мучаются из-за нехватки кислорода? Почему бы на эти деньги не построить кислородную станцию? Это бы спасло жизни стольким людям.
Аманкуль Агабаева.
Айжан Ергешова: Мама скончалась из-за отсутствия лекарств и кислорода в больнице. Я написала в соцсети, как всё произошло. Между тем в акимате продолжают утверждать, что у них «всё есть». Это издевательство, равноценно плевку в лицо. В управлении здравоохранения сказали, что «сделали всё возможное». Это неправда. Если матери кололи лекарства, то это были купленные нами лекарства. Нам даже извинения не принесли. Ищут виновных везде. Обвиняют участкового врача, врача скорой помощи.
Самое главное — не признают существование проблемы, утверждая, что «всё есть». Если бы с самого начала сказали, что примут и будут смотреть за ней, и попросили бы принеси свои лекарства и кислород, я бы десять баллонов с кислородом привязала к изголовью ее кровати. Если бы они сказали, что не будут смотреть за ней, а будут только уколы ставить, я бы сама смотрела. Они не признают этого. Из-за этого столько горя происходит в семьях.
После поста о кончине матери я получаю тысячи писем каждый день. Люди пишут, как были убиты их матери, отцы и братья в больницах из-за нехватки кислорода. Мы бы не плакали так, если бы наша мать скончалась подключенной к кислороду, который мы купили. Мы боремся за правду, которую видели своими глазами. В день смерти моей матери из отделения интенсивной терапии вынесли тела еще трех человек. Если бы там был кислород, этого бы не случилось.
Мама работала медсестрой с 1988 года. Когда тысячи людей становились в очередь перед процедурными кабинетами во время карантина, она помогала всем и ставила уколы. Скончалась сама, спасая жизни.
Я не виню всех врачей. Однако ответственность за эту смерть несут не только медицинский персонал, главный врач больницы, которые дежурили в тот день, но и акимат, и управление здравоохранения. Они несут прямую ответственность за смерть тех, кто покинул мир в ту ночь и тот день. Мы впервые всей семьей протянули руки к правительству с просьбой спасти нашу мать. До этого мы лечились в частных клиниках. Из-за карантина клиники были закрыты.
Нас в семье четверо детей. Самой младшей сестре — восемь лет. Мы еще не сообщили ей о кончине матери. Теперь, если понадобится, я дойду и до столицы. Я не успокоюсь, пока не найдут виновных и не привлекут их к ответственности. Потому что я, мой младший брат и даже восьмилетняя сестра придут в себя, но наш отец сломлен. Он прожил с матерью 32 года. Это тяжело.
«ОНА УМРЕТ, НАС БУДЕТЕ ОБВИНЯТЬ»
Гульнур Кунжарыкова — дочь 59-летней жительницы Шымкента Курманкуль Кунжарыковой, скончавшейся от пневмонии. Она говорит, что потеряла время, пока искала больницу, которая приняла бы ее мать.
26 июня маме стало плохо, она не могла дышать. Около девяти часов утра мы вызвали скорую помощь. Они сказали, что ее надо везти в больницу. В карете скорой помощи ничего не было. Когда я звонила, сообщила, что моя мать тяжело больна, попросила прислать машину с оборудованием. Но в ней не было даже носилок. Мы позвали людей с улицы, положили маму на покрывало и спустили с третьего этажа.
Нас повезли в инфекционную больницу в микрорайоне Асар. Однако заведующий отделением не принял нас. «Уезжайте, мест нет. Почему вы все сюда едете?» — возмущался он. Мы около часа простояли у входа, умоляя принять нас. Маме было очень плохо. Оттуда мы маму повезли в провизорный центр на улице Диваева. Там тоже простояли около часа у входа и с трудом добились приема. Вышел заведующий и сказал: «Она в тяжелом состоянии. Мы ничем не можем ей помочь. Здесь нет ни лекарств, ни аппаратов, увозите ее отсюда». Там мы решили вызвать «нормальную скорую помощь». Простояли 15 минут. Нам вообще никто не ответил.
Курманкуль Кунжарыкова.
Затем поехали в инфекционную больницу близ рынка «Айна». Когда мы подъехали, перед больницей стояло шесть-семь карет скорой помощи. Двери были закрыты. Никого не принимали. Мы простояли у входа еще два часа. Мать находилась в критическом состоянии. Я сидела у ног. У нее было даже не затрудненное дыхание, она совсем задыхалась. Медик бригады скорой помощи нам сказали: «Мы каждый день забираем людей в таком состоянии и ездим по больницам в поисках места. Так люди и умирают в скорой».
Мы снова начали звонить во все больницы. В итоге сказали, чтобы везли в новую инфекционную больницу, куда мы поехали в первую очередь. Мы целый час ждали врача. Врач пришел примерно в 13:30 и долго кричал. Затем сказал, чтобы ее положили. Мать к этому времени уже не могла ходить. В больнице не было ни носилок, ни колясок. Сотрудники посадили маму на стул с колесами и увезли ее. Меня выгнали.
Я поехала домой и вернулась со сменной одеждой. Когда приехала обратно, было около 16 часов. «Всё кончено, вашей мамы больше нет», — сказали мне. Сказали, что ничего не смогли сделать. Тело не отдали. Забрали на следующий день.
У нее была двусторонняя пневмония. При поступлении в больницу у нее было поражено 86 процентов легких. Если бы ее вовремя подключили к аппарату ИВЛ и дали антикоагулянты, ее можно было бы спасти. Они знали, что у мамы было много сопутствующих заболеваний. Они должны были начать ее спасать в срочном порядке. Мы потеряли около пяти часов, пока ездили по больницам.
Все больницы видели, в каком состоянии была моя мать, но никто нас не принял. «Что вы тут делаете? Увозите! Делайте, что хотите! Мы не можем вам помочь» — это всё, что мы слышали. Это было бесчеловечно. Понимаю, что больных очень много. Но ведь они должны были оказать помощь человеку в критическом состоянии. Сотрудники больницы говорили: «Она же умрет. Мы не можем ничего сделать. В итоге нас будете обвинять». Нас провожали такими словами.
Мы лечили ее от злокачественной опухоли. Боролись с сахарным диабетом. Оперировали грыжу. Боролись с таким количеством болезней… Много знакомых умирает.
Я никогда не жаловалась на правительство. Всегда сами зарабатывали. Сами работали. А здесь нужно было наше правительство. Сейчас всё время пишут, что «ситуация стабилизируется». До сих пор люди умирают. А им все равно. Досадно, больно. Еще ни дня не было, чтобы мы не оплакивали.
Уважаемый читатель!
В это тяжелое время многие казахстанцы лишились близких из-за коронавируса и пневмонии. Мы призываем вас помочь сохранить имена жертв. Азаттык инициирует создание базы данных людей, жизни которых с марта этого года унесли COVID-19 и пневмония. Если вы потеряли родственников, друзей и близких, просим вас прислать в редакцию имя и фамилию, возраст, фотографию, диагноз и по возможности документы, подтверждающие кончину человека.
Меня глубоко тронули два поста на сайте «Эха» педагога из Петрозаводска Вадима Слуцкого. Он описал, как умирала от рака его мама и как он оказался один на один с ее болью. Медицина устранилась. Патронаж не оказывался (да специального патронажа в России нет, Кроме двух столиц). Наладить систематическое паллиативное лечение сильными обезболивающими было не возможно. И только после обращения в местную администрацию и в прокуратуру «люди в белых халатах зашевелились». Но сколько физических и моральных страданий вынесла его несчастная мама!
Мне все это очень близко. Моего отца в туберкулезной больнице на День победы «угостили». При его диабете случилась гипогликемическая кома. Скоро начался отек мозга. Врач сказала — ему осталось жить несколько дней. И все…Я забрал отца домой. Брат на руках занес его в нашу квартиру на втором этаже. Потом начался ад. Той же ночью он начал бредить, кричать на весь дом. Ни «Скорые помощи», ни местные врачи ничего не могли поделать. Использовать обезболивающие наркотические вещества, если это не онкология им запрещено. В какой-то момент я подумал, что если бы была возможность эвтаназии, я бы решился попросить, даже будучи христианином….Через два дня, когда к отеку мозга подключился отек легких папа умер.
Больше полугода назад упокоилась и моя мама. В местной больнице ее заразили каким-то вирусом. И она слегла. Вот буквально. Лежала в палате на кровати и не вставала (только в туалет, еле-еле). Замглавврача по леченбной части заявила: «мы лечим основное заболевание, а сопутствующие нет». Не взяв анализов крови, ни обследовав, маму буквально «выпихнули» из больницы. «В удовлетворительном состоянии»!!! Да она обиженная и не хотела оставаться там, где все на «нее косились». Бабка уже месяц лежит!
Возьмите ее наконец домой. Я взял .Еле довез. Мама пролежала дома две недели и срок постановки точного диагноза был упущен. Наконец «по блату» я смог положить ее в областную «инфекцию»,где почти сразу поставили диагноз: бактериальный эндокардит. Через два дня она скончалась от тромбоэмболии легочной артерии.
Когда я это написал «ВКОНТАКТЕ» и еще поставил пост Вадима мой знакомый из соседнего городка отозвался.
Вот ,что он пишет: «Захожу иногда, читаю. Мне близка тема про маму. мы все умрём, рано или поздно, но неизбежно. Не знаю, как тебя успокоить. Кто то легко, а кто то мучительно. У тебя недолго мучалась. Хорошо, когда мгновенно умираешь, во сне или с самолета упал. Но хоть так.
Иногда думаю и виню себя, что не предусмотрел, где ошибся и чувство вины появляется. Может, надо было так сделать — поступить, а не так…
Автор пишет, хотел вены перерезать маме? Задело. Я пытался капельницу поставить. У меня руки дрожали, иголку в вену не мог воткнуть. Родная любимая, с детства знакомая рука мамы а я в неё иголку.
Моя травму получила, на кухне, упала. Скорая отказалась госпитализировать, с такой травмой по возрасту в больницу не берут, у них негласная инструкция. Когда она без воды на третий день ушла в полубессознательное состояние, я договорился с зав травматологией — в больнице сделают рентген и если нет перелома, положат в больницу.
Перелом, пополам — радостно сообщила мне медсестра. Осматривают врачи, подключили кардиограф. «Помрёт в ближайшие сутки», — бросил мне в лицо терапевт.
Я привез в больницу с тайной надеждой, что там капельницу поставят. Мама 3 дня без воды, вот и кардиограмма плохая.
Я убит и подавлен, на свои деньги везу маму домой.
Мама дома лежит, без сознания. Мы с ней вдвоем одни на свете, среди большого равнодушного мира.
Что делать, пробую капать воду в рот с чайной ложечки. У неё сохранился глотательный рефлекс. Иногда в дыхательное горло попадало. Мне было страшно, могу убить. Полстаканчика за час ушло. Эти полстаканчика оказались решающими и спасли маме жизнь.
Мама стала поправляться. 4 месяца прошло. Мы с ней иногда играли, воздушный шарик бросали. Ходить и поворачиваться в постели она не могла.
А потом моя ошибка. Творог попал в дыхательное горло. Пневмония, температура 40, в больницу опять не берут. Смерть. Умерла через 2 недели у меня на руках дома.
Я кратко рассказал. Тяжело было. Много чего не сказал.
Когда вижу в интернете на чей то вопрос совет: «Посоветуйтесь с врачом» — меня бесит. Не для наших реалий, далеки от действительности. У нас к терапевту запись на месяц была».
Вы знаете, мне в голову иногда приходит чудовищная мысль. Может «хорошо»,что наши мамы отмучилась, потому что ни жить по человечески, ни умереть нашим мамам в ЭТОЙ стране не возможно.
В психологическую службу Центра социального обслуживания «Доверие» часто обращаются люди, не знающие как объяснить ребенку, что у него умерли мама или папа.
О том, как сообщить малышу о смерти родного человека и вообще дать понимание того, что значит «умер человек», наша беседа с психологом Ольгой Геннадьевной Ивановой.
— Смерть близкого человека – потрясение, которое может вынести не каждый взрослый, а ведь ребенок – существо с неокрепшей психикой и воспринимает он все по-другому. Поэтому перед родителями детей, потерпевших утрату, встает множество вопросов. И конечно, первый из них – нужно ли сообщать ребенку о смерти близкого, и как правильно это сделать?
– Действительно, сообщение маленькому человеку трагической вести – непростая задача, она требует от взрослого душевной мягкости, терпения и мужества. Желательно, чтобы это взял на себя тот, кому малыш больше всего доверяет, с кем сможет разделить свое горе. Чем больше веры и поддержки найдет ребенок у этого человека, тем лучше будет проходить его адаптация к новой жизненной ситуации — без мамы или папы, или дедушки, или братика.
Ни в коем случае не стоит скрывать случившееся, так как тем самым создается почва для страхов и недоверия к взрослым – ведь ребенок, как правило, все равно ощущает утрату или догадывается о смерти близкого. Если сделать это потом, то запоздалое сообщение может породить обиду на близких – «они мне не доверяют, иначе сказали бы сразу», вызвать гнев – «как он мог скрыть, он же отец», недоверие – «раз мне не сказали об этом близкие люди, значит, все кругом обманщики и никому доверять нельзя».
Говоря о смерти, необходимо выражаться прямо, употребляя слово «умер». Фразы типа «дедушка навсегда заснул» могут быть неверно истолкованы и стать источником невротических страхов. Если известие о смерти родственника предстоит принять дошкольнику, можно воспользоваться сравнением с прошлым опытом потерь, например, со смертью кошки, чтобы ребенок более-менее уяснил себе смысл случившегося. Очень важно в момент сообщения посадить ребенка к себе на колени, обнять, приласкать.
– Похороны всегда связаны с различными хлопотами, и взрослым часто становится не до ребенка. Целесообразно ли участие маленького члена семьи в траурных мероприятиях?
– Исключенный из общего процесса, малыш будет чувствовать себя покинутым, оставленным наедине со своими чувствами. Поэтому необходимо сделать все, чтобы он чувствовал себя любимым, находился в контакте с близкими ему людьми. Если позволяет возраст, полезно подключить ребенка к общим делам, связанным с похоронами. В то же время нельзя перегружать ребенка делами и требовать от него взрослого поведения. Напротив, несмотря на собственные переживания и массу хлопот, взрослым нужно постараться найти в себе силы заботиться о малыше как обычно: кормить его, укладывать спать и даже, возможно, немного поиграть, потому что так он будет чувствовать, что жизнь продолжается.
– Еще одно распространенное родительское сомнение – стоит ли брать детей с собой на похороны?
– Участие в похоронах помогает малышу признать реальность утраты. Участвуя в семейном трауре, дети познают то новое и неведомое, с чем они сталкиваются в лице смерти близкого. Дети нередко усваивают основные понятия, касающиеся смерти, именно во время похорон и затем используют это знание, исследуя вопрос о собственной смерти. Кроме того, без прощания отношения ребенка с умершим могут остаться незавершенными, что нередко приводит к возникновению различных страхов. Одна девочка после смерти ее маленького братика боялась находиться дома в одиночестве, везде включала свет. В разговоре выяснилось, что ее не взяли на похороны, и теперь она боится наткнуться в квартире на его труп. После того как мама рассказала дочке, что ее брата похоронили, и о том, как это происходило, девочка успокоилась и страхи исчезли.
В то же время «последние проводы» будут выполнять свою позитивную функцию только в том случае, если ребенок внутренне готов к такой церемонии. Поэтому прежде всего стоит убедиться в том, что ребенок действительно согласен участвовать в погребении. Если он не хочет идти на похороны, то ни в коем случае нельзя его заставлять.
– Как морально подготовить ребенка к участию в траурной церемонии?
– Следует прямо объяснить, что там будет происходить, включая процедуру погребения. Малыш должен заранее знать, что на похоронах люди могут плакать и даже кричать, и это нормально. Во-первых, эти объяснения помогут подготовить ребенка, уберечь его от возможных психотравмирующих неожиданностей, во-вторых, может снизиться тревога, связанная с похоронами, в-третьих, это еще один шаг на пути понимания смерти.
Отдельно замечу, что необходимо обращать внимание на то, что говорят ребенку другие взрослые, так как их слова могут не только помогать ему, но и приводить в замешательство. Особенно это проявляется, если одна часть советов по поводу того, как ребенок должен чувствовать и вести себя, существенно отличается от другой. Один взрослый может сказать: «Будь сильным и не плачь». А другой: «То, что мы плачем, означает, что мы любили твоего отца и будем очень скучать по нему». Нужно осознавать эти противоположные сообщения, чтобы вовремя помочь ребенку понять, почему взрослые чувствуют и ведут себя по-разному.
– С какого возраста детям можно присутствовать на похоронах?
– Обычно каких-либо строгих возрастных ограничений нет. Считается, что уже с двух с половиной лет дети способны понять идею прощания. При этом можно предложить ребенку попрощаться с умершим каким-нибудь особенным способом, например, положить в гроб памятный подарок: рисунок, письмо или цветок. После церемонии дети могут в игре воспроизводить ритуал похорон или притворяться больными или умирающими. Это проигрывание болезни и похорон является вполне нормальным и является осознанием нового опыта.
– Умерший близкий человек навсегда уходит из жизни ребенка, но это не значит, что он должен уйти из его памяти. Как говорить с малышом об ушедшем, чтобы воспоминания не причиняли боль?
– Вы правы, если взрослые избегают говорить с ребенком об умершем, то детское горе может быть не вполне прожитым. Будучи значимым при жизни, умерший должен занять определенное место в душе малыша, не отвлекая его, однако, от реальности. Посещая кладбище, ребенка стоит пригласить с собой, но не настаивать, если он отказывается. Можно привлечь его к оформлению памятного фотоальбома, а в годовщину смерти в той или иной форме нужно вместе почтить память умершего.
– К рассмотренным вопросам, которые обычно сами собой встают перед родителями в ситуации утраты, часто добавляется масса вопросов со стороны ребенка. Многие родители просто не знают, как на них отвечать.
– Если вопросы заставляют родителей испытывать дискомфорт, ребенок заметит это и перестанет спрашивать. Поэтому родитель может взять на себя лидерство и объяснить, что, хотя он не может всего знать о смерти, он попытается ответить на вопросы ребенка, насколько сможет.
– Не могли бы вы привести примеры конкретных вопросов со стороны ребенка и возможные варианты ответов?
– Начнем с того, что дети часто спрашивают, похожа ли смерть на сон. Ответить можно так: «Смерть отличается от сна. Когда ты ложишься спать, твое тело продолжает работать. Ты по-прежнему дышишь, твое сердце бьется, и ты видишь сны. Когда человек умирает, его тело больше не работает». Нужно всегда помнить, что у детей, которым говорят, что смерть подобна сну, могут развиваться страхи, связанные с засыпанием.
Самый естественный вопрос, который может задать ребенок: «Почему близкий умер?». Если смерть наступила от болезни, объясните, что тело человека больше не могло бороться с болезнью, оно перестало работать. Убедитесь, что ваши дети понимают, что, если они заболевают гриппом или простудой или если папа или мама заболевают, их организм может победить болезнь и выздороветь. Объясните, что большинство людей выздоравливает. Если же смерть наступила от несчастного случая, объясните, что тело человека было повреждено настолько сильно, что перестало работать, но большинство людей, получивших телесные повреждения, могут поправиться и жить долгое время.
Чтобы у ребенка не появился страх потери оставшихся близких, нужно сказать ему, что остальные хотят жить долго и не хотят оставить его одного: «Да, мама умерла, но я хочу жить очень долго и быть с тобой все время, я буду заботиться о тебе, пока ты не вырастешь».
Взрослый должен блокировать возникающее у маленького человека чувство вины: «Ты не виноват, что мама умерла. Как бы ты ни вел себя, это все равно случилось. Поэтому давай лучше поговорим о том, как нам жить дальше». Здесь же уместно дать ребенку понять, что сейчас очень важный момент для переоценки отношений с оставшимися близкими: «Ты всегда доверяла свои секреты только маме. Я не смогу заменить ее в этом. Но я очень хочу, чтобы ты знала, что можешь рассказать мне о любых своих трудностях и я помогу тебе. Ты не одна, мы вместе».
Если ребенок слишком мал, и его словарный запас невелик, можно предложить ему нарисовать свое чувство — горе можно переживать и так, как бы странно это не казалось. Например, страх может быть черным, грусть – синей, обида – зеленой, гнев – фиолетовым. Главное, чтобы ребенок понял, что он не одинок и имеет право на свободное выражение чувств, которые будут приняты его близкими.
Нельзя говорить малышу о том, что он должен или не должен чувствовать: «Не плачь, маме бы это не понравилось. Ты уже взрослый, чтобы плакать. Бедная сиротка, теперь тебе будет очень плохо». Говоря подобные вещи, мы «программируем» ребенка на проявление чувств, которые он на самом деле не испытывает.
Также опасно «загружать» ребенка своими эмоциями. Истерики родных, их «уход в себя», чрезмерно выказываемая жалость могут напугать: «Мама все время плачет о папе, а ведь у нее еще есть я. Значит, я ей не нужна?». Нельзя программировать дальнейшую жизнь семьи без радости и счастья.
— Итак, что и как можно и нужно говорить среди всех этих «нельзя»?
— Выберите место, где вас не будут беспокоить и позаботьтесь о достаточном количестве времени на разговор. Говорите правду. Если смерть вызвана болезнью, о которой ребенок знал, начните с этого. Если это несчастный случай, расскажите, как это произошло, возможно, начиная с момента, когда ребенок расстался с этим родственником – «Ты видел как утром папа поехал на работу…». Вам тоже тяжело в этот момент, но ради ребенка нужно набраться мужества, и оказать помощь ему. Будьте добрыми и чуткими, насколько это возможно для вас в этой ситуации. Расскажите о своих чувствах, не демонстрируя их. Дайте понять и почувствовать, что вы рядом, вы не покинете его. Скажите о том, что умершего заменить никто не сможет, но вы поможете заполнить образовавшуюся пустоту, насколько это возможно. Расскажите ребенку, как будут происходить похороны, что происходит с душой. Научите молиться за умершего. Пообещайте, что вы будете рядом и что можно говорить обо всем: о страхах, чувстве вины, гнева. Обязательно выполните это обещание. Будьте готовы разделить с ребенком любые чувства, которые могут возникнуть в связи с этим известием.
Смерть близкого родственника – большое горе для всех членов семьи. Именно от взрослых, от их поддержки и сочувствия зависит, насколько эта потеря будет ужасна и болезненна для ребенка. Доброта к ребенку, принятие его чувств и эмоций, разрешение «не брать на себя вину за эту смерть», заполнение места, которое занимал ушедший в жизни ребенка, помогут малышу прожить горе без психологических «осложнений».
Газета «Димитровград-панорама»