Имя на поэтической поверке. Ирина Ратушинская
Есть пророческие слова О.Э.Мандельштама о самоценности поэтического слова в России, за которое поэту часто приходилось платить по высшим ставкам – тюрьмой, изгнанием или гибелью.
Ирина Ратушинская полностью потвердила своей жизнью правоту этих слов.
Ирина Борисовна Ратушинская, русская поэтесса, писательница, правозащитница, родилась в Одессе 4 марта 1954 года. Отец инженер, мать учительница русского языка.
Окончила физико — математический факультет Одесского университета. Активно участвовала, в годы учёбы в подготовке популярных тогда КВНов. Недолгое время, после института, работала в школе.
Приобщение к правозащитной деятельности в конце 70-х годов привело к тому, что ею заинтересовались органы госбезопасности. В итоге оказалась без работы, перебиваясь случайными заработками, в основном репетиторством.
В 1979 году Ирина Ратушинская вышла замуж за друга детства, физика Игоря Геращенко и переехала в Киев. Первая публикация стихов Ирины Ратушинской, в 1962 году была в заграничном журнале «Грани».
Стихи Ирины Ратушинской быстро становились известны, расходясь по стране во множестве списков.
17 октября 1982 года поэтесса была арестована сотрудниками Украинского КГБ. Ей инкриминировали выступление в защиту сосланного в г.Горький академика А.Д.Сахарова и подписи в защиту ряда других арестованных правозащитников.
Однако главная причина ареста была, безусловно ,в стихах, на что ей недвусмысленно намекали во время следствия. Вот одно из пяти стихотворений Ирины Ратушинской, под названием «Родина» за 1977 год, инкриминировавшихся поэтессе на суде:
Родина.
Ненавистная моя родина!
Нет постыдней твоих ночей.
Как тебе везло
На юродивых,
На холопов и палачей!
Как плодила ты верноподданных,
Как усердно была, губя
Тех – некупленных и непроданных,
Осуждённых любить тебя!
Нет вины на твоих испуганных –
Что ж молчат твои соловьи?
Отчего на крестах поруганных
Застывают слёзы твои?
Как мне скоро по их пути
За тебя – родную, проклятую —
На такую же смерть идти!
Самой страшной твоей дорогою
Гранью ненависти и любви —
Опозоренная, убогая,
Мать-и-мачеха, благослови!
1977 год.
5 марта 1983 года состоялся суд, который приговорил Ирину Ратушинскую к семи годам исправительно – трудовой колонии и пяти годам ссылки.
В приговоре фигурировала даже по тогдашним временам беспрецедентная формулировка:
«Осуждена за распространение клеветнических измышлений в стихотворной форме».
Многим пишущим в рифму делался недвусмысленный намёк о возможных последствиях своей любви к поэзии, всегда бывшей в России одной из высших форм свободомыслия.
В творчестве Ирины Ратушинской до суда были религиозные мотивы и духовная независимость, после суда лагерно- тюремная тема на годы стала одной из преобладающих в её творчестве.
Годы, проведённые в женской колонии строгого режима для «особо опасных государственных преступников в Мордовии, описаны в автобиографической книге «Серый – цвет надежды», переведённой ныне на все европейские языки.
Лагерные мемуары «Серый – цвет надежды» — это описание борьбы за своё человеческое «я» в лагерных условиях.
Не следует забывать, в каких условиях создавались многие стихотворения Ирины Ратушинской, без листка бумаги и карандаша, в уме, чтобы быть потом выученными наизусть и при случае переданными на волю.
Так рождались вышедшие позже на Западе поэтические сборники «Вне лимита» и «Страна задумчивых вокзалов». Спасало, Ирину Ратушинскую, и давало силы не сломаться под гнётом обстоятельств чувство собственной правоты.
Ирина Ратушинская помнила евангельскую истину «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное» Мф. гл.5 стих3.
Помогала также вера в спасительную помощь Творца – тот внутренний нравственный стержень, помогавший сохранить образ Божий в себе в самые нелёгкие часы и дни.
А сколько их было за время скитаний по тюрьмам и лагерям, этих трудных дней с голодовками и отсидками в карцере – и сосчитать трудно.
Ибо стремление отстоять немногие права заключённых, противостояние гнёту в условиях, направленных на то, чтобы унизить, раздавить тебя, как личность, каралось лагерной администрацией лишь наказанием – от лишения переписки и свиданий с родными до увеличения срока.
Воевать за свободу, идя с пустыми руками против режима, с его мощным аппаратом подавления в те недальние от нас семидесятые годы, отваживались немногие.
Но, всё же, находились смельчаки, как Ирина Борисовна Ратушинская, знавшие, на что идут они.
Без горстки людей, отстоявших честь русской интеллигенции, в пору безвременья, вышедших на бой во имя свободы против бронированной махины тоталитарного режима, не возникла бы и сегодняшняя гласность.
Вскоре после ареста в борьбу за освобождение Ирины Ратушинской включились её друзья. При посредничестве, которых на Западе выходят два сборника её стихов, так же проходили посвящённые ей вечера, у советских посольств в ряде стран состоялись митинги протеста.
В результате всего этого, а также личного заступничества Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана, Франсуа Миттерана, плюс общего курса на демократизацию общественной жизни в СССР. 4 октября 1986 года, согласно Указа Президиума Верховного Совета СССР, поэтесса была освобождена досрочно, отсидев 4,5 года в Мордовии в женской политзоне посёлка Барашево.
Несмотря на давление и угрозы, прошение о помиловании Ирина Ратушинская так и не подписала.
Ирина Ратушинская понимала, подпиши она прошение, то невольно бы признала – что посадили её справедливо, по закону.
Вскоре после освобождения, вместе с мужем Ирина Борисовна уезжает в Англию на лечение, годы лагеря с их голодовками и издевательствами не прошли бесследно для её здоровья.
На пресс – конференции в Лондоне в декабре 1986 года Ирина Ратушинская и Игорь Геращенко объявили, что не намерены возвращаться в СССР «до тех пор, пока советские власти нарушают права человека».
14 мая 1987 года, вместе с мужем были лишены советского гражданства.
В августе 1990 года президентский указ вернул Ирине Ратушинской незаконно отобранное у неё гражданство.
По опросам общественного мнения, в те годы, регулярно проводимые на Западе, Ирина Ратушинская – наряду с А.Солженицыным, В.Буковским и А.Суворовым – входили в число наиболее популярных русских писателей – эмигрантов.
За границей Ирина Ратушинская преподавала в университете в Чикаго. В 1996 году написала роман «Одесситы».
С 1998 года поэтесса проживала в Москве.
По утверждению Ирины Ратушинской, она была принципиально не согласна работать против России, что и послужило причиной её конфликта с американскими элитами и книгоиздателями.
Вырастила с мужем. Игорем Олеговичем Геращенко, двух сыновей-двойняшек, Олега и Сергея, которых Всевышний, видимо, послал, за перенесённые ею в жизни страдания.
Написала сценарии для ряда фильмов, в том числе «Приключения Мухтара», «Таксистка», «Аэропорт», «Присяжный поверенный», телесериала «Моя прекрасная няня».
Ирина Ратушинская была членом международного ПЕН – клуба.
Настала пора, и самобытная поэзия Ирины Борисовны возвратилась на Родину.
В течении 2-х последних лет Ирина Борисовна мужественно сражалась с тяжёлой болезнью, раком.
Скончалась Ирина Борисовна Ратушинская 5 июля 2017 года, у себя дома, на руках у своего мужа.
Отпевание прошло в церкви святой Троицы на Шаболовке.
В газетах был некролог, где было сказано: «В Москве, на 64-ом году жизни, умерла русская поэтесса и писательница, киносценарист, общественный деятель Ирина Борисовна Ратушинская».
Из поэтического наследия Ирины Ратушинской.
Крещение Руси.
Обыскали всю нашу планету
Чтоб счастья найти за холмами.
Путь отметили городами,
Но счастливых находок нету,
И уже не вернуться к маме.
Не уткнуться в тёплый передник,
На вопросы прося ответа.
Только в детстве нам дан посредник
Между нами и белым светом.
А потом нам под сирым ветром
Серым камнем мостить дорогу.
Всё изведать и всё отвергнуть,
Но, быть может, вернуться к Богу.
Безо всех счастливых открытий,
Сбивши ноги о серый щебень…
Не устань, Владимир – креститель,
Крест держать меж нами и небом!
7 июня 1987 года. Роттердам-Лондон.
***
Под соборными сводами вечными,
Босиком по пыльным дорогам,
С обнажено дрожащими свечками
Люди ищут доброго Бога.
Чтобы Он пожалел и понял
Сквозь убийства, бред и обманы,
Чтобы Он положил ладони
На висок, как на злую рану,
Чтоб увидел кричащие лица,
Темень душ и глаза без света,
Чтоб простил дурака и блудницу,
И священника, и поэта.
Чтобы спас беглеца от погони,
Чтобы дал голодающим хлеба…
Может, Бог – это крест на ладони?
Может, Бог – это тёмное небо?
Как к нему отыскать дорогу?
Чем надежду и боль измерить?
Люди ищут доброго Бога.
Дай им Бог найти и поверить.
1970 год. Одесса.
***
Что же стынут ресницы –
Ещё не сегодня прощаться,
И по здешним дорогам ещё не один перегон –
Но уже нам отмерено впрок
Эмигрантское счастье –
Привокзальный найдёныш,
Подброшенный в общий вагон.
Мы уносим проклятье
За то, что руки не лобзали.
Эта злая земля никогда к нам не станет добрей.
Всё равно мы вернёмся –
Но только с иными глазами –
Во смертельную снежность
Крылатых её декабрей.
И тогда
Да зачтётся ей боль моего поколенья,
И гордыня скитаний,
И скорбный сиротский пятак –
Материнским её добродетелям во искупленье –
Да зачтётся сполна,
А грехи ей простятся и так.
Май 1979 год Киев.
***
Сентиментальный романс.
Ах, какое наступило злое время –
С каждым часом тяжелее тишина.
Рассветает, дон Алонсо, — ногу в стремя,
Жребий брошен – вам теперь судьба одна
Вам не будет ни креста, ни пьедестала,
Ваша рыцарская доля нелегка.
Дай вам Боже, чтоб сражаться не устала,
Дон Алонсо, ваша верная рука!
Вам не надо ни молитвы, ни награды,
Вы не служите ни Богу, ни царю –
Только знаете, что может быть, когда — то
Я за подвиг вам улыбку подарю.
Ногу в стремя, Дон Алонсо, рассветает!
Дайте шпоры, пусть поскачет вороной.
Поспешите — я давно вас ожидаю,
Замурована за каменной стеной.
У подъёмного моста заржавел ворот
И давно весёлых песен не поют.
Дон Алонсо, надо мной сомкнулся город –
И драконы в этом горое живут.
Я сижу, склонясь над бледными шелками,
Чья — то поступь по булыжнику слышна…
Дон Алонсо, как мне страшно вечерами,
Как хочу я вас увидеть из окна!
Как я выбегу, заплакав, на дорогу,
Обниму колени вашего коня…
Дон Алонсо, поспешите, ради Бога,
Отыщите в страшном городе меня.
***
Кому мечта по всем счетам оплатит,
Кому позолотит пустой орех…
А мне скулит про бархатное платье,
Вишнёвое и пышное, как грех.
О, недоступное? Не нашей жизни!
И негде взять, и некуда надеть…
Но как мне хочется!
Резонной укоризне
Наперекор – там, в самой тесноте,
Сердечных закутков – цветёт отрава
Тяжёлых складок, тёмного шитья…
Ребяческое попранное право
На красоту! Не хлеба, не жилья –
Но королевских небеленых кружев,
Витых колец, лукавых лент — ан нет?
Мой день, как ослик, взнуздан и нагружен,
А ночь пустынна, как тюремный свет.
Но я в душе – что делать! Виновата! –
Всё шью его, и тысячный стежок
Кладу в уме, застёгивая ватник
И меряя кирзовый сапожок.
Ноябрь 1982 год.
Тюрьма КГБ Киев.
***
Не берись совладать,
Если мальчик посмотрит мужчиной –
Засчитай, как потерю, примерная родина мать!
Как ты быстро отвыкла крестить уходящего сына,
Как жестоко взамен научилась его проклинать!
Чем ты солишь свой хлеб –
Чтоб вовек не тянуло к чужому,
Как пускаешь по следу своих деловитых собак,
Про суму, про тюрьму,
Про кошмар сумасшедшего дома –
Не трудись повторить.
Мы навек заучили и так.
Кто был слишком, крылат,
Кто с рождения был неугоден –
Не берись совладать, покупая, казня и грозя!
Нас уже не достать.
Мы уходим, уходим, уходим…
Говорят, будто выстрела в спину услышать нельзя.
Январь 1980 год. Киев.
zimovshchik
Декабрьским утром 1986 года русская подруга привела нас с мужем в православный храм на Эннисмор Гарден. Мы тогда только прибыли в Лондон, как тогда думали – с трёхмесячным визитом. Оказалось – на годы, потому что вдогонку нас лишили советского гражданства. И владыка Антоний Сурожский стал духовным отцом и нам, и позже родившимся нашим детям.
Дверь в храм была открыта, службы в то время не было. В пустом храме монах в сандалиях мыл пол. Услышал, как мы вошли, разогнулся, улыбнулся. Этот монах и был митрополит Антоний. И оба мы ощутили, что пришли домой. В незнакомой стране, сами пока бездомные и слегка растерянные – мы в Божьем доме, и нам тут рады, и даже не надо ничего говорить.
У владыки была такая особенность: в его присутствии разговаривать не хотелось. Просто быть рядом с ним – и всё уже счастливо и ясно. Мы много раз потом убеждались: если есть какие-нибудь вопросы – не успеваешь их задать, да и владыка говорит совсем о другом. А ответы на так и не заданные вопросы – приходят как будто сами по себе.
Изредка, впрочем, возникали проблемы, требующие словесного обсуждения.
Так в первый же день знакомства я попросила владыку Антония освятить мой нательный крест. Он был не вполне обычным: вырезанный моим мужем из моржового бивня, он прошёл со мной все тюрьмы и лагеря, в которых довелось побывать, и со мною же вышел на волю. Дело в том, что все металлические предметы по тюремным правилам положено было у заключенных изымать, и кресты, полученные в храмах, отбирали на «законных основаниях». Но мой-то был из кости, и не на цепочке, а на нитяном шнурке. Было, конечно, и негласное распоряжение отбирать вообще любые кресты, но с моим это так и не было выполнено. Трижды в разных тюрьмах от меня требовали его снять. Я отказывалась. Следовали угрозы сорвать крест силой, но на это так никто и не решился. В остальных случаях даже при личных обысках охрана его не замечала. Действительно не видели или притворялись, что не видят – спрашивать тогда было неуместно.
Конечно, этот крест был мне очень дорог, я именно с ним и собиралась дальше жить, но освятить-то свою самоделку до моего ареста муж так и не успел, а потом уж где мне в лагере было это сделать. Владыка взял крест и унёс в алтарь. Вернулся и сказал, что этот крест он освятить не может. Потому, что крест уже освящён. На все объяснения мужа, что это было невозможно, владыка только улыбнулся: — Дети, я священник, и могу различать, что освящено, а что нет.
Более никаких объяснений мы не получили, но их и не потребовалось. Кто мог и был вправе освятить мой крест в местах заключения? Да ведь наша политзона была построена на месте расстрела и захоронения монахинь и священников Темниковского монастыря, буквально на костях святых новомучеников. И все молитвы из нашей зоны годами возносились прямо с их братской могилы. И мы ещё действительно, как дети малые, спрашивали, как там было возможно освящение креста…
Другой случай, когда мне понадобилось словесное объяснение, был связан с моим неумением любить. Любить и так любимых – это одно, да и умею ли я толком хотя бы это? Всегда ли я по-настоящему чувствую любовь? А как – любить вообще всех? Даже скучных, неприятных или откровенно враждебных? И что мне делать, если я этой любви не ощущаю, и молитвы мои о таких людях – бесчувственны и формальны?
И владыка тогда объяснил: — А ты поступай так, как будто любишь. И всё остальное придёт со временем. Не к эмоциям свои прислушивайся, а дело делай.
Мудрость и действенность этого совета мне невозможно сравнить с каким бы то ни было изо всех советов, полученных мною за всю жизнь.
И когда мы с мужем подумали, что пора нам возвращаться в Россию, мы с сыновьями, которым шёл тогда седьмой год, пошли за благословением к владыке Антонию. И владыка сказал нам: да.
Предупредил, что будет трудно, особенно поначалу, но это – правильное решение, наше место – в России. Благословил малышей, благословил нас. Всякое у нас было после возвращения, и всякое ещё будет. Но никогда ни у нас, ни у взрослых уже сыновей не возникало сомнений и сожалений: владыка знал, что делал тогда, обнимая нас на прощание.
А впрочем, расставания не произошло. Даже после его смерти. Местное почитание святым владыки Антония достаточно распространено, и вряд ли кого-то удивит, что таковым его почитает и наша семья. И когда мы молимся владыке Антонию, мы знаем, что на наши вопросы обязательно придёт ответ: просто всё станет ясно, как будто само по себе. И помощь придёт, когда будет уж совсем трудно. Как и в прежние времена. Потому что владыка, наш духовный отец – всегда будет рядом.