Врачи обычно отправляют пациентов к онкологу с подозрением или подтверждением диагноза «рак». Направить пациента может лечащий врач-терапевт, гинеколог, эндокринолог, пульмонолог, гастроэнтеролог, отоларинголог, дерматолог и другие. Не удивительно, что в момент первого визита к хирургу или другому онкологу человек не может понять, есть ли у него злокачественная опухоль. Многие из пациентов говорили, что они не слушали то, что не хотели слышать. Это отражает то, что мозг является эффективной системой фильтрации пугающей информации.
В ситуациях, когда есть подозрение, но нет никаких доказательств рака, направляющий врач может сказать пациенту: «У вас есть проблема.» или «У вас есть опухоль», или «У вас наблюдается рост опухоли», но часто реальная вероятность остается неясной или даже под запретом для пациента.
Это не должно удивлять, потому что многие врачи стараются избегать сообщения плохих новостей, и возможно это правильно — избегать слов о злокачественности и раке до тех пор, пока не получено фактическое подтверждение.
Для большинства пациентов использования двойственных слов, таких как «проблема», «опухоль», «рост» достаточно, и если по некоторым причинам следующий шаг принятия мер онкологом чрезмерно затягивается, то в этом случае трудно быть в неопределенности. Однако даже если это не так, пациент будет иногда играть на чувствах лечащего врача — этого хитрого разговора нужно избежать! Если же пациент спрашивает напрямую: «Может быть, опухоль злокачественная?», врач должен быть честным и просто сказать «да» — в конце концов, иначе зачем пациент направляется к специалисту по раковым заболеваниям.
Одно только беспокойство врача поднимает уровень беспокойства пациента и, как правило, мудрые лечащие врачи не размышляют о возможности или других специфических особенностях. Так хочется утешить такого пациента, но во многих случаях попытка дать человеку нереалистичные надежды может наоборот вызвать большее беспокойство. При определенных обстоятельствах, однако, врач может сообщить общие данные и объяснить, что является благоприятным прогнозом и что может дать пациенту надежду.
Например, около 80 % «случайно» обнаруженных опухолей молочной железы у женщин оказываются доброкачественными. Это широко известный факт, тем не менее, хорошо рассчитанный акцент на него может быть эмоционально полезен напуганной женщине. Аналогичный оптимизм можно вызвать у пациента с опухолью околоушной (слюнной) железы, которые в 75 % являются доброкачественными.
Цитирование таких универсальных данных при направлении пациента на диагностические процедуры или для уточнения диагноза зависит от прогноза.
В случае потенциально зловещих опухолей, например, поджелудочной железы, никакой реальной ценности цитирование общих данных иметь не будет, т.е. цитирования мрачных статистических данных, связанных с этой конкретной опухолью. Во многих случаях вероятность излечения рака напрямую связана с его стадией, а в ссылках на статистику включены как плохие, так и хорошие исчисления, что тоже надо учитывать в попытке помочь. Учитывая все эти обстоятельства, лучше подготовить пациента должным образом и подшутить над прогнозом. Тогда и только тогда разумно обсудить реальные данные и конкретные результаты, то есть прогноз.
После того, как слово «рак» уже упомянуто, человеком овладевает страх, и пациент может начать непрестанно задавать вопросы, на которые лечащий врач просто не в состоянии ответить. Многие пациенты не будут спрашивать о прогнозах из-за страха услышать печальное известие, другие будут. В попытке избежать этой ловушки преднамеренная неопределенность лечащего врача объяснима; наоборот, онкологу это дает простор для выработки позитивных и фактологических обсуждений.
Тем не менее, когда подозрение на рак поступило, важно, чтобы быстрая договоренность с пациентом по поводу наблюдения у онколога была достигнута. Чрезвычайные обстоятельства в сторону — неприемлема задержка более одной недели, чтобы дождаться единственного человека, который сможет ответить на вопрос, который у каждого на уме. То же самое можно сказать и о задержках в проведении биопсии — должны быть приложены реальные усилия, чтобы ускорить процесс. В зависимости от ситуации, периоды ожидания консультации и ожидания результатов могут быть меньше или больше. В целом раньше, насколько это возможно, будет лучше для пациента.
Врачи всегда должны помнить об эмоциональной агонии неопределенности в течение этого периода ожидания и безызвестности.
Бездумные и нечувствительные задержки в корне отличатся от времени, которое почти всегда следует за окончательным диагнозом рака — тот период, в котором командой онкологов планируются и разрабатываются механизмы лечения. В идеале к концу этого периода пациент имеет план действий и дело движется вперед. Важно отметить, что в течение этого времени пациент занят различными консультациями с другими членами команды, такими как другие онкологи, медсестры, диетологи, психоонкологи, социальные работники и другие.
Для управления раком в современном цивилизованном мире непременным условием высокого качества является многопрофильная помощь онкологическим больным, чрезвычайные меры и онкологические препараты, решения о назначении лечения и планирование в многопрофильных комиссиях по опухоли и в целом непрерывное взаимодействие пациента, семьи и врачей.
В то время как для лечащего врача уместно избегать неприятных разговоров о раке, это никогда не приемлемо для онколога, к которому был направлен пациент. К сожалению, хороший контакт и сообщение о реальном положении дел не всегда достигаются. Эта ситуация может отражать отсутствие переживания некоторых врачей за пациентов или в некоторых случаях основной недостаток — коммуникативные проблемы врача. Контакт врача и пациента — это тема межличностного взаимодействия, которая настолько важна, что ее рассмотрение может быть ценным.
Познание рака — подозрение, подтверждение, клинические исследования, лечение и диспансерное наблюдение — это непрерывное путешествие, если пожелаете, которое включает обязательства со стороны многих людей. Акцент этой статьи сделан на том, как одиноко и страшно время между подозрением и доказательством вплоть до стадии лечения.
При копировании материалов активная ссылка на наш сайт обязательна.
«Других лекарств нет». «Химиотерапию на дому не делаем». Так говорят медики семье страдающего онкологией жителя Абакана (Хакасия) Геннадия Халликас в ответ на просьбу назначить мужчине сильнодействующие препараты, чтобы хоть как-то облегчить его мучения. И это на фоне того, что везде и всюду сегодня вещают: рак — не приговор.
О тяжелом заболевании семья 62-летнего пенсионера узнала примерно год назад. Как это произошло — отдельная история, о которой сейчас рассказывать не будем. Сосредоточимся на том, что происходит сегодня. Дело в том, что недавно у Геннадия отказали ноги, он не может ходить. Совсем. В поликлинику, где ему ранее делали химиотерапию, тоже. Очень хочется, чтобы медики, которые сейчас это читают, поняли, наконец, всю серьезность ситуации.
«У папы в мае ноги отказали, и он не может получить химиотерапию. В Абаканской городской поликлинике сказали, что на дом не выезжают. Объясните, как нам быть в таком случае?» — задается вопросом дочь больного.
По словам женщины, из-за отсутствия химии мужчина испытывает невероятные боли. Чтобы хоть как-то их облегчить, родственники онкобольного неоднократно обращались к медикам выписать более сильный препарат. Но в ответ — только равнодушный отказ.
«Нам сказали клеить пластырь. Причем один врач говорит клеить так, другой — по-другому. Так и клеим. Уколы, которые прописали, не помогают. Боли дикие, отец аж плачет. Страшно и в то же время обидно смотреть на его слезы. Обидно от того, что ты это видишь, но в то же время ничем не можешь помочь», — говорит собеседница агентства.
Сегодня Геннадий Халликас не может ходить. Он не может прийти в поликлинику, не может сходить за лекарствами, выйти из дома и даже просто встать с кровати. Многое, очень многое, дается ему с адскими болями.
«Пожалуйста, помогите», — просят медиков родственники больного через СМИ.
Да, через СМИ. Потому что иначе как через общественный резонанс добиться чего-то в конкретно взятой республике трудно. И это проверено.
19rus.info подготовило официальный запрос в Минздрав РХ. Но хочется надеяться, что помощь придет, быстрее, нежели казенный ответ.
На круглый стол с очень непростой темой «Онкология в России» собрались ведущие врачи двух столиц и представители общественных организаций. Спор получился жаркий…
Онкологический диагноз поставлен почти 2 % населения страны. Да, это немало. Но многие виды рака лечатся, и успешно! Так почему же в сознании простых россиян диагноз рак воспринимается как приговор? Почему пациенты бывают вынуждены оплачивать часть лечения из своего кармана или просить о помощи благотворительные фонды. И будет ли что-то меняться в этом году
НА ВСЕХ ДЕНЕГ ХВАТИТ?
Дмитрий Борисов, исполнительный директор Некоммерческого партнерства «Равное право на жизнь»:
— Лечение рака всегда упирается и будет упираться в финансы. Сейчас этот вопрос стоит особенно остро. Есть такой очень наглядный показатель — уровень финансирования на душу населения. Евросоюз считает, что для онкологии минимальный уровень должен быть 10 евро. Тогда у пациента будет более или менее доступ к современному лечению. А у нас самые распространенные онкологии — груди, легкого, кишечника должны каким-то образом «вписываться» в 3,3 евро! Что может сделать врач при такой системе обеспечения его работы — какой бы гениальный и хороший он не был?
Елена Сорокина, заместитель председателя Центрального совета межрегиональной общественной организации «Общество помощи пациентам с онкогематологическими заболеваниями»:
— Это приводит к тому, что практически повсеместно используют старые, неадекватные схемы химиотерапии. «Счастливые билеты», то есть дорогая высокотехнологичная помощь, достается лишь счастливчикам: по данным разных экспертов одному из 10-20 заболевших! До сих пор нет адекватных стандартов и порядка оказания помощи. И при этом к 2015 году собираются перевести все дорогостоящее лечение в систему обязательного медицинского страхования. И тогда даже счастливчиков не будет. Конечно, руководители здравоохранения всех уровней пытаются быть оптимистами. Говорят, мол, теоретически, может быть, и хватит денег. Но это официальная позиция. А неофициальная: «Ребята, спасайтесь!»
Георгий Манихас, главный врач Санкт-Петербургского городского клинического онкологического диспансера:
— Хочу вас немного успокоить! Я считаю, нужно вообще исключать эти лотерейные билеты, эту обособленность. Необходимо создавать медико-экономические стандарты, все посчитать. А путь через обязательное медицинское страхование — правильный. И вы не бойтесь, что деньги размоются. Они только доступней будут для больных.
Представьте, что пациенты — это пассажиры, которым надо как можно быстрее доехать из Москвы в Петербург. Онкологи при любых ресурсах стараются всех привезти. Но одних можно быстро, в СВ вагоне, других в плацкартном, третьих – в теплушке.А должна быть нормальная цивилизованная система оплаты лечения.
Нужно честно признаться пациентам: мы сегодня можем обеспечить бесплатно и всем только плацкартный вагон. А дальше чтобы решали сами: доплачивать или нет. И чтобы эта «сооплата» шла не в карман врачу! А больной и его родственники знали место, где они могут сделать «сооплату» и получить быстро достойное, правильное лечение. Вот это государство должно честно объявить. А не прикрываться Конституцией.
МИНЗДРАВ НЕ В КУРСЕ, СКОЛЬКО В СТРАНЕ БОЛЬНЫХ
Георгий Манихас:
— Но прежде чем разбираться с деньгами, надо понять — сколько все-таки больных. Пока со статистикой у нас происходят непонятные вещи. В официальных отчетах сказано, что по всей стране выявляемость онкологии «хорошая». Вот в Петербурге — где-то 18 тысяч случаев в год. Но в этой статистике и те, кто погиб по другой причине, а онкологию нашли «после». Если все правильно посчитать, оказывается, что реально живы и готовы лечиться не 18, а только 10 тысяч человек! И так во многих регионах. Минздрав называет одни цифры, врачи на местах — другие.
До тех пор, пока мы не будем владеть информацией, мы безоружны. Какие бы ресурсы нам не давали, если мы не знаем, куда их направлять.
Точно надо доплачивать медикам первого звена за раннее выявление рака — так уже делают в Челябинске.
В Японии пошли по другому пути: во-первых, работодателю там выгодно оплачивать профосмотры. Во-вторых, если во время него находят рак, ты платишь только 10 % лечения. Остальное — страховка. Но если отказываешься от профосмотра, то если что, тебя ждет 100-процентная оплата лечения. Результат: раньше Япония была на первом месте в мире по смертности от рака желудка, сейчас на 23-м.
Что касается современных методов лечения. Мы получаем действительно действенные, хорошие препараты. Но — они очень индивидуализированы. Лекарство подходит только для конкретных больных. И чем дальше мы будем изучать опухоли на молекулярном уровне, тем, увы, больше будет диссонанс.
Павел Андреевич Воробьев, президент Межрегиональной общественной организации «Общество фармакоэкономических исследований»:
— Я думаю, ни оплата за счет пациента, ни сооплата у нас невозможна. Это нереально! Просто деньги не те. Миллионы рублей, сотни тысяч долларов — невероятные цифры для человека. Должна быть оплата за государственный счет.
Правда, даже в Англии государство опаливает лечение, если год жизни гражданина обойдется не дороже 40-50 тысяч фунтов. Но есть система разделения рисков: проходит половина лечения. Если есть эффект, государство оплачивает его до конца. Если эффекта нет, фирма возвращает деньги. У нас такое даже не обсуждается. Вот не вижу почему-то за этим столом представителей Минздрава, хотя их приглашали…
В МОСКВЕ БОЛЬНИЦЫ И ДИСПАНСЕРЫ ОБЪЕДИНЯТ ПО НОВОЙ СИСТЕМЕ
Анатолий Махсон, главный онколог департамента здравоохранения Москвы, главный врач Московской городской онкологической больницы № 62:
— Москва большая, ежегодно 38 тысяч заболевают злокачественными опухолями. Буквально недавно решено было сделать так: на каждый округ в столице будет один, очень хорошо оснащенный диспансер. В нем компьютерная томография, рентген, эндоскопия, ультразвук – все будет. Сюда больной будет приходить на обследование. Все эти диспансеры войдут в состав стационара, где лечат онкологических больных . В Москве их 5. В частности наша 62 больница уже начинает работать по такой схеме: на жителей Северного и Северо-Западного округов столицы.
Пока, к сожалению, у нас нет нормального учета лекарств. Препараты надо закупать на год вперед — это очень сложно. Начинаются проблемы: проходит 7-8 месяцев, заканчиваются одни лекарства, другие оказываются лишними. Но и с этим со временем справимся.
Екатерина Чистякова, директор фонда «Подари жизнь»:
— Чем должен заниматься благотворительный фонд? Платить за инновации, поддерживать беднейших. А мы покупаем все: от дорогущих лекарств до физраствора. Оплачиваем лечение детям, когда заканчиваются квоты.
Нужно, просто необходимо сказать о проблеме боли. И здесь даже не к Минздраву вопрос, потому что это касается наркотиков. Рецепт на наркотические средства действует 5 дней. Я провела лето в Туруханском районе Красноярского Края. Там умирал больной, который получал обезболивающее ровно раз в неделю, когда прилетала медсестра на вертолете…В России на самом деле нет нормальных методических указаний по обезболиванию.
Вспомните конец года: было сразу несколько случаев, когда убивали близких людей — именно из-за боли.
Анатолий Махсон:
— Самое интересное, что медицинские наркотики практически и не применяется наркозависимыми. У нас наркоман лежал, от скуки вскрыл сейф, взял 5 ампул. Взял две, три выбросил — им нужны совсем другие дозы!
Георгий Манихас:
— Есть обезболивающие пластыри. 10 лет мы доказываем, что их надо выдавать выездным бригадам хосписа. Приехал, наклеил, сама же бригада потом снимет. Нет! Гниют пластыри на складах…
Но есть и позитив: все больше больных, которые живут, стоят на учете, лечатся. В Санкт-Петербурге это уже более 120 тысяч. На Западе появляются новые лекарства. Надеемся, они появятся и в России, станут доступными. И ни в коем случае нельзя останавливать в стране клинические испытания препаратов…
*Продолжение.
Начало: http://echo.msk.ru/blog/vadimslutsky/1209573-echo/
Впрочем, были на «Скорой» два-три опытных врача, которые ничего не заполняли, больную не осматривали – а сразу делали укол, причём, не всегда трамадол или кеторол, а по моей просьбе – и морфин. Но это – редкое исключение.
Нормальные люди есть везде, — их только очень мало, и они не делают погоды.
Очень скоро я обнаружил, что Л.Ф.Лай не только струсила, прочтя моё грозное заявление, – но и разозлилась. Она всячески пакостила нам: отказалась отдать мне мамину карточку, когда я хотел пригласить частного врача, а выдала только ксерокопии – но не всей карточки, а некоторых страниц.
Мама больше всего страдала не от боли, даже не от тошноты, а от беспомощности, и особенно от того, что её все бросили. Она чувствовала, что её уже списали, считают не живым человеком, а трупом – и это её больше всего мучило.
Я тоже был в ужасном состоянии, в каком не был никогда в жизни. Всё это время – 4 месяца – я почти не спал. Ложился я на полу в маминой комнате, возле её кровати, потому что позвать меня из другой комнаты, когда ей нужно было, она не могла. Мы с мамой жили вдвоём, родственников здесь у нас нет. Никто никакой помощи нам не предложил. О том, что есть социальные службы, которые могли выделить маме сиделку, я узнал уже после смерти мамы.
Однажды очередной врач из поликлиники – его фамилия, кажется, Вавилин – явился как раз тогда, когда маме нужно было «в туалет». Я не мог пустить его в квартиру. Объяснил через дверь, в чём дело. Он ушёл и через 10 минут, когда мы ещё не кончили, явился с двумя полицейскими. Я неосторожно открыл им дверь, один из молодых «полицаев» силой оттеснил меня, а «врач» Вавилин зашёл в квартиру и поиграл в больничку. Войдя в мамину комнату, я громко сказал ему: «Вы подонок, мерзавец!» Он ничего не ответил. Вавилин этот — высокого роста и очень крепкого телосложения молодой человек. Потом он сказал, что придёт завтра в это же время и ушёл. Но больше не приходил.
Как-то был случай, что я не разрешил дежурному врачу из поликлиники – пожилой женщине – «поиграть в больничку». А у мамы тогда кончился трамадол, ей нужен был рецепт. Я предложил выписать рецепт без осмотра, она отказалась. Я минут пять не разрешал ей уйти, звонил её начальству. Рецепт нам передали только вечером.
На следующий день медсестра, явившаяся делать маме укол, пришла с охраной. Это были две другие медсёстры. Они встали в коридоре, по стойке смирно, выпучив глаза. Но потом одна из них застыдилась и вышла в подъезд, а за ней и вторая. Так они продолжали приходить – втроём, чтобы сделать один укол одной больной – но уже стеснялись заходить в квартиру. Потом уже и в подъезд перестали заходить – стояли на крыльце.
Они получили указания начальства – их надо выполнять. Рабы есть рабы: если им хозяин скажет прыгать на одной ножке и кукарекать – они будут прыгать и кукарекать.
Я подал заявление в городскую администрацию – в связи с фактическим отказом в медицинской помощи моей маме – обратился в суд, в прокуратуру. Тут уже испугался А.Л.Рутгайзер, главврач поликлиники № 2. Его даже вызывали на совещание в мэрию, и он там сказал, что это я мешаю им оказывать медицинскую помощь моей маме. Чиновница из мэрии позвонила мне и на голубом глазу сообщила: «А ведь всё не так, как вы пишете: оказывается, это вы сами мешаете оказывать помощь вашей маме!»
Я, конечно, страшно нервничал, но как я мог мешать оказывать медицинскую помощь своему самому близкому человеку? Но им просто надо было отмазать Рутгайзера.
К слову, он тоже – вовсе не исчадие ада. Обычный российский чиновник-карьерист. Но он так испугался за свою карьерочку, что с испугу написал в прокуратуру заявление о том, что я мешаю оказывать медицинскую помощь моей маме! Мне звонили из прокуратуры и сообщили об этом. Говорила со мной сотрудница прокуратуры совершенно растерянным голосом: видимо, раньше никогда с подобным не сталкивалась. Она предложила мне приехать в прокуратуру – дать объяснения. Я просто повесил трубку.
Когда-то я уже писал о том, что все рабы – прирождённые воины и победители. Мои попытки защитить маму, добиться более-менее нормальной медицинской помощи для неё все эти т.н. «врачи» восприняли как агрессию – и стали со мной, а заодно и с моей мамой, решительно бороться. И, разумеется, одержали блестящую победу.
За месяц до смерти мама наотрез отказалась ехать в больницу. Она сказала: «Ты им надоел, и они просто хотят от меня избавиться». Она уже никому не верила.
И я отказался от больницы. Сейчас я думаю, что это было большой ошибкой. Ухаживать за умирающим от рака можно только в больнице. Но нам никто не объяснил, как ужасны могут быть последние недели. А они были ужасны. Мама не могла уже даже говорить. И, кроме Ирины Анатольевны, мы никому не были нужны.
Мама умерла 20 августа, около 19-00. Я был рядом с ней, когда она перестала дышать.
Я почти ничего не сказал здесь о ней как о человеке. Приведу только одну деталь: в конце июля исполнялось 74 года её подруге и нашей соседке, Лидии Евгеньевне Васильевой. Мама тогда уже не могла даже сама повернуться в постели и едва могла говорить. Но она вспомнила о дне рожденья Лидии Евгеньевны и сказала мне, чтобы я ей позвонил, поздравил её и извинился, что она сама не может этого сделать. Она ни на что не жаловалась. Только последние дни она часто начинала горько, как младенец, плакать, потому что она ничего уже не могла мне сказать и не могла пошевелиться: страшная болезнь сделала её беспомощной, как новорожденный ребёнок, – а она была очень гордым человеком, и это было для неё мучительно тяжело.
В России к онкологическим больным относятся так же, как в Афганистане: просто оставляют умирать без действенной помощи. Исключением отчасти являются только Москва и Петербург, где есть хосписы. Больше их нигде нет. Эвтаназия в России под запретом. Я думал – ещё в июле – что нужно просто перерезать маме вены, потому что иного способа избавить её от мучений нет. Но сделать этого не смог.
Постарайтесь избавиться от иллюзий: в России, если у вас онкология, у вас нет шансов. Не только на выздоровление – но и на то, что вам дадут умереть более-менее по-человечески. Перед смертью онкологический больной, если он живёт в России, обречён на длительную, обычно – многомесячную — страшную пытку. Хотя современная медицина вполне способна эффективно облегчить состояние таких больных – но этого в России не делается. И это – государственная политика, от отдельных т.н. «врачей» не зависящая.
Так что – сдавайте своевременно анализы на онкомаркёры – если вам больше 50 лет, то, как минимум, каждые 5 лет – независимо от своего физического состояния: рак на начальных стадиях никак себя не проявляет – а анализ его выявит.
Помните: в России есть категории людей, официально или полуофициально вычеркнутых из числа живых и лишённых всех человеческих прав. Это, например, заложники. При штурме «Норд-Оста» убили 130 заложников: никто за это не ответил. Попал в заложники – пеняй на себя. Тебя убьют, чтобы освободить, потому что государственной задачей является победа над террористами – а вовсе не твоё спасение.
То же касается и онкологических больных. Имел неосторожность заболеть – подыхай без помощи, сам виноват. Это Россия. Тут не должно быть иллюзий.
Я обращался, куда только мог: ещё при жизни мамы и после её смерти. Получил десятки отписок, в том числе из администрации президента. Все подтвердили, что врачи поликлиники № 2 действовали АБСОЛЮТНО ПРАВИЛЬНО.
Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. «Врачей» в нашей стране почти нет, есть рабы, которые выполняют инструкции. Спасать себя и своих близких – если это ещё возможно – мы должны сами.
4 Июня 2019
Если вы пришли в поликлинику, а вам говорят: «МРТ через месяц. Можно быстрее, но через кассу», – то надо не кошелёк доставать, а звонить в страховую компанию. Такой совет дал в интервью «Российской газете» член Общественного совета по защите прав пациентов при Росздравнадзоре, профессор Алексей Старченко.
В России выстраивается новая система оказания онкологической помощи. Самые современные виды лечения, радиологию и протонную терапию, сложные операции пациенты будут получать бесплатно. Диагностика, химиотерапия, поддерживающее лечение тоже включены в обязательное медстрахование.
Алексей Анатольевич, но все мы знаем, что главное – вовремя начать лечение. А диагностика растягивается порой на месяцы, когда счёт идет на дни.
Алексей Старченко: Возможность затягивания начала лечения исключена. В апреле вступили в силу изменения в Программу госгарантий бесплатного оказания медпомощи. Теперь срок проведения исследований для установления диагноза – не более 14 дней с момента обращения к врачу.
Жёстко прописан и срок постановки на учёт у онколога в случае, если диагноз подтвердится: не более трех рабочих дней.
Давайте ещё уточним по оплате услуг.
Алексей Старченко: Все мероприятия по лечению онкологических заболеваний входят в систему ОМС, в том числе и дорогие: и радиология, и сложные хирургические вмешательства, и химиотерапия, и поддерживающее лечение.
Со следующего года протонная терапия онкологических заболеваний войдёт в перечень видов высокотехнологичной медицинской помощи. Это означает, что полноценное обследование, лечение больной может и должен получать без проволочек и бесплатно. Условия для этого созданы.
При этом деньги, которые выделяются на лечение онкобольных, не даются медицинским организациям просто так – «берите, сколько хотите, и тратьте, на что хотите». Федеральным фондом ОМС и Минздравом подготовлены документы, приказы, где все нозологические единицы распределены по степени сложности лечения, и сложные виды лечения оплачиваются дороже, деньги на это выделены.
Например, в этом году прописано уже 10 уровней сложности химиотерапии с применением самых современных, дорогих таргетных препаратов, и всё это вошло в Программу госгарантий. По 18 основным нозологическим формам злокачественных новообразований у взрослых действуют новейшие клинические рекомендации, прописаны схемы лечения, и врачи должны придерживаться этих протоколов вне зависимости от того, где лечится больной – в столичном медцентре или областной больнице.
Если раньше ещё и бытовала расхожая фраза, которой могли пациента встретить – «денег у нас нет, несите деньги, и тогда будем вас лечить», то сегодня этого просто быть не должно.
Появилась информация, что страховые представители будут вести «историю обращений за медпомощью» именно с онкологическими больными. Зачем?
Алексей Старченко: Пациент должен занимать активную позицию и очень полезно знать, какие вопросы может помочь решить страховой представитель. Например, больному назначена химиотерапия. Препараты разные, схемы тоже. Были случаи, когда при нехватке конкретного лекарства схему или дозировку сокращали.
Сегодня страховые представители организуют медико-экономические экспертизы при применении химиотерапии в 100% случаев, в условиях дневного и круглосуточного стационара. Проверяется всё: схема, интервалы её проведения, адекватность выбранного препарата, этапы лечения.
Но пациенту необязательно дожидаться, когда страховщик выявит какие-либо нарушения. Отчасти пациент и сам может контролировать ход лечения. Я занимаюсь проведением такой экспертизы и по опыту знаю, что пациенты далеко не всегда знают свои права, у многих есть дефицит информации.
Назовите наиболее типичные нарушения прав больных?
Алексей Старченко: Может быть изменен график химиотерапии, например, из-за праздников процедура перенесена на день. Этого нельзя допустить, сроки должны соблюдаться очень строго – необходимо написать жалобу на имя главного врача, не поможет – звонить страховому представителю.
Другой пример: химиотерапия по ОМС оплачивается вне зависимости от сроков нахождения пациента в стационаре. Поэтому если вам предлагают написать заявление на отказ от госпитализации, знайте, «принуждение» к выписке незаконно. Если пациент плохо перенес процедуру, он вправе остаться под наблюдением врачей.
Людям с большим весом или высокого роста часто требуется нестандартная доза препарата, для которой необходимо открыть вторую ампулу и взять из неё часть препарата. Иногда это правило нарушается, и если это происходит, тоже следует немедленно сигнализировать страховому представителю.
Лечение онкологии часто чревато сопутствующими недугами. И при жалобах врач обязан направить на консультацию к узким специалистам, а не считать, что такой ход событий норма. Если вам сообщают, что для его лечения нужен дорогостоящий препарат, то важно понимать, что все лекарства и поддерживающая терапия предоставляются по ОМС бесплатно. Никаких доплат «за хороший препарат» быть не должно – звоните в страховую!
Была информация, что страховые представители должны обеспечить сопровождение онкобольного на всех этапах лечения, вплоть до психологической поддержки. Как это будет?
Алексей Старченко: Не секрет, что в нашей стране диагноз «рак» и даже подозрение на него у многих пациентов вызывает депрессию. И хорошо, если рядом окажется специалист, который сможет дать пояснения, выяснить состояние пациента, подготовить его к обследованиям, следующим этапам лечения.
Такую помощь поручили организовать страховым компаниям. Страховые представители могут быть на связи, если от вас получено согласие, и обеспечивать индивидуальное информационное сопровождение в ходе лечения.
К сожалению, сегодня таким специалистам ещё не всегда хватает подготовки, в том числе и для того, чтобы оказать психологическую помощь таким пациентам. Это абсолютно новое направление работы. Думаю, нужны обучающие программы по онкопсихологии, и они должны быть обязательными при подготовке страховых представителей.
Пока в медицинский стандарт лечения онкологии консультация онкопсихолога не включена, но такая поддержка очень важна для пациентов. Сейчас по всей стране создаются центры амбулаторной онкологии – хорошо бы заранее решить этот вопрос, включив ставку онкопсихолога в их штатное расписание, предусмотрев и тариф ОМС.
С этого года работает нацпроект «Здоровье», в который входит и лечение онкобольных. Что мы в итоге получим?
Алексей Старченко: Во-первых, онкодиспансеры, больницы и профильные центры получат современное медоборудование, включая ключевые направления – радиохимию, радиотерапию и радиохирургию.
Во-вторых, на базе ведущих исследовательских центров создается серия референс-лабораторий. В них можно будет максимально точно и быстро провести уточняющую патоморфологическую, молекулярно-генетическую, иммуногистохимическую, лучевую диагностику без личного присутствия пациента. То есть уточнить диагноз можно будет из любого уголка России. Отдельная часть программы – устранение дефицита кадров и обучение специалистов.
В-третьих, в каждом регионе будут организованы центры амбулаторной онкологической помощи с дневными стационарами, в которых будет проводиться диагностика при подозрении на наличие онкологического заболевания и при необходимости лечения.
На нацпроект большие надежды, тем более что на онкослужбы выделены большие средства. Понятно, что изменения к лучшему будут постепенными. Но многое можно сделать уже сейчас, если медорганизации постараются быстрее перестроиться и работать в по тем новым правилам, о котором мы с вами сегодня говорили.
РОССИЙСКАЯ ГАЗЕТА