Пропавшую в центре Москвы 12-летнюю девочку нашли в подмосковном Софрино. Об этом сообщает РИА «Новости» со ссылкой на координатора поисково-спасательного отряда «Лиза Алерт» Виктора Дулина.
«Девочку нашли вчера в Софрино. Нашла наша группа по задаче, поставленной ей штабом. Поехали заниматься опросом. Опросили, получили свидетельства, что ее видели в конкретном доме, подъезде. Нашли девочку. Девочка в нормальном состоянии», — рассказал он.
Отмечается, что признаков внешних повреждений у ребенка обнаружено не было. Ее передали родителям и наряду полиции, которые отвезли их в Следственный комитет для дальнейших действий.
Дулин добавил, что школьница не ожидала, что ее найдут, ее эмоциональное состояние было смешанным.
Ранее сообщалось, что Следственный комитет РФ возбудил уголовное дело об убийстве после исчезновения 21 сентября 12-летней школьницы в Москве.
НОВОСТИ ПО ТЕМЕ:
— «Говорит жуткие вещи»: нашлась дочь дизайнера Славиной
— В Москве разыскивают пропавшую по дороге из школы 12-летнюю девочку
— Омбудсмен Москвы взяла на контроль ситуацию с пропажей 12-летней девочки
Международный день пропавшего ребенка прошел вчера тихо — в карантинные времена волонтеры вынуждены ограничить себя призывами в соцсетях и стендом на входной группе бывшего кинотеатра «Салют». В самом начале ограничительных мер волонтер Стас Казаков рассказал ЕАН, что пока «бегункам» некуда бежать — все ТЦ закрыты. Однако все с тревогой ждут всплеска, когда силы на благоразумие у детей иссякнут.
Наша редакция решила опубликовать прошлое интервью со Стасом — чтобы все мы задумались и ни на минуту не расслаблялись, даже если ограничительные меры снимут.
— Как давно вы волонтер в отряде «Лиза Алерт»?
— Я в отряде 3 года. А волонтер 13 лет. Отряд «Лиза Алерт» появился в Екатеринбурге в марте 2014 года. Его начинали я и моя жена. Тогда пропала Мила Арасханян, я зашел на сайт «Лиза Алерт» и увидел, что свердловского отделения нет. С поисков Милы и началась история «Лизы Алерт» в Екатеринбурге.
— Есть ли другие волонтерские поисково-спасательные отряды?
— В Екатеринбурге есть поисковый отряд «Сокол». «Сокол» – это поиск только пропавших детей. По всей России много поисково-спасательных отрядов. Есть «Ангелы», например, ребята на вертолетах, которые помогают «Лизе Алерт» найти потеряшкуПотеряшка профессиональный сленг. Пропавший без вести в лесу.
— «Ангелы» тоже существуют во всех регионах?
— Нет, во всех регионах вертолетов не хватит (вздыхает). И денег. У нас нет счетов и ничего, что было бы связано с электронными деньгами. Все происходит на деньги самих волонтеров. «Лиза Алерт» – незарегистрированная организация, общественное движение в чистом виде, причем с выстроенной системой, которая эффективно работает.
— Бывает ли так, что вертолет необходим, на него нет денег и значит, вертолета не будет?
— По-другому. Если необходим вертолет, а денег нет, есть МЧС, которые могут поднять в воздух Ми-8.
— Но на это требуется время. Значительное?
— Время требуется всегда. Все зависит от того, какой поиск идет. На ребенка реагируют по щелчку. В этом нет проблемы. А вот с бабушками и дедушками все зависит от степени заинтересованности родственников. Насколько родственники заинтересованы в нахождении. Они берут «молоточек» и начинают стучать по полиции: «Пожалуйста, помогите нам найти бабушку». И система начинает работать.
— Помните сюжет в фильме Звягинцева («Нелюбовь» фильм Звягинцева, июнь 2017 – прим. ЕАН), когда полицейский говорит, что система не работает, лучше обратитесь в поисково-спасательный отряд. Насколько это близко к реальной жизни?
— Знаете, можно сгущать краски. В этом есть только доля правды. Художественный вымысел нельзя принимать за чистую монету. Я согласен, что нет нормальной системы по поиску пропавших детей. Но ее нет не потому, что эту проблему замалчивают. Средства в этой системе неэффективные. Полиция всегда заинтересована в том, чтобы ребенок был найден живым. И эта идея – подключать ПСОПСО поисково-спасательный отряд – это очень хорошая идея. Но проблема в том, что не все полицейские знают про отряды. В Екатеринбурге так. Про «Сокол» знают, про «Лизу Алерт» – нет. Мы незарегистрированная организация, и хорошо, когда у нас с полицейскими отличные отношения. Тогда работа и взаимодействие с ними становятся проще и адекватнее.
— Кто может стать проводником между вами и полицией? Родители потерявшегося ребенка или родственники пропавшего человека?
— Это заблуждение. Родственники могут быть посредниками в исключительных случаях. У родственников в такой ситуации совершенно другие задачи. Им просто некогда. У них прозвон скорых, бюро регистрации несчастных случаев. Наш инфоргИнфорг (сокращение) информационный координатор, член иформационной поддержки поисковых работ. Человек, который занимается сбором и распространением информации во время поисково-спасательных работ от имени отряда их направляет. Родители на поиске – это лишняя нервотрепка. Родители не выступают буфером между полицией и нами. Это наше дело — взаимодействовать с полицией. Это моя задача как координатора наладить человеческие отношения со следователем, который занимается делом. Если я этого не сделаю, он пошлет меня далеко и надолго и мы не получим обратной связи, которая нужна и важна. У Звягинцева все плохо. Очень классно обвинять государство. Но у меня вопрос к людям – они сами не хотят помочь? Я сейчас навскидку приведу вам множество примеров, когда люди, глядя на ориентировку, говорили: «Ой, не надо только меня впутывать в это. Это ваши дела. Ребенок? Да плевать».
Люди всегда были безразличны друг к другу. Мы сами это вырастили. Проще говоря – моя хата с краю, никого не знаю.
— Можно ли сказать, что это некая национальная черта?
— Не могу говорить за всю нацию. Хотя бы потому, что существует «Лиза Алерт». Нет, это не национальная черта.
Но чем больше люди творят зла по отношению друг к другу, тем меньше желания делать добро. Последний пример, мужчина выкидывает из автобуса пожилого кондуктора, и весь автобус стоит. Ни одного заступившегося человека. Моя хата с краю. И так же с ориентировками. У Звягинцева все мрачно.
«Уральского маугли» Диму Пескова выписали из больницыДа, у Звягинцева все равнодушные – и учитель, и следователь, все, кроме людей, которые работают в поисковом отряде.
Это искусственная ситуация. Вспомним поиск Вити Каца, мальчику три года и полуторамиллионный город (Екатеринбург, – прим. ЕАН). Мальчик пропадает в селе Липовском. Поисковиков было всего 70 человек: два отряда и полиция. Это я к тому, что у нас тоже не все так радужно.
Поиск людей – это штука, иногда выходящая боком. Люди могут лишиться работы, и они это прекрасно понимают. Человек отпрашивается с работы на поиск, а директор не отпускает. Приходится выбирать. Или благополучие моей семьи, или надо найти ребенка. Я – дурак, поеду ребенка искать. По-другому — никак.
— Что привело вас и жену в волонтерство?
— Когда все начиналось, просто было нечем заняться. Вы пытались лежать перед телевизором несколько дней подряд? Я пытался. Все болит. Это убогое занятие. Телевизор – это жвачка для мозгов, смотришь и начинаешь тупеть. И тут тебе пишут – поехали. Есть тема – нужны волонтеры. И не вопрос, что без денег. И ты едешь, а потом затягивает. А потом раз — и неожиданно тебя уже знают все.
— Среди поисков за всю историю вашего волонтерства сколько историй с позитивным концом – найден, жив и сколько других историй?
— Очень многое зависит от того, какое количество поисков к нам приходит в первые сутки.
Мои последние два поиска, которые я лично вел, — это две девочки-бегунка, Ромео и Джульетта. Обе найдены и живы. С ними все хорошо. Потому что мы подключились в первые сутки. А есть другая история – человек пропал 25 мая, а пришли к нам 8 июня. Вариантов, что с ним могло произойти, огромное количество. Мы возьмемся за поиск, мы будем искать, но вариантов, что мы его найдем и найдем живым – совсем немного.
Если мы говорим о поисках, которые начались в первые сутки, всегда есть какой-то результат. Очень редко бывают исключения. Например, поиск Саши Золотиной.
— Есть ли у вас свой взгляд на эту историю?
— Поймите меня правильно. Когда я приехал в Михайловск и встал рядом с домом, из которого ушла Саша, я увидел реку. Все просто – ты берешь то, что самое опасное и яркое. До реки – 70 м. Чтобы можно было доподлинно что-то говорить, нужно, чтобы хоть что-то нашлось. Там вычесано все: Кировом, Москвой, нами. И лес, и река. И «Соколом» она чесалась вверх и вниз по течению. Не нашли ничего. Не знаю.
— Из каких семей – благополучных или неблагополучных чаще пропадают дети?
— И оттуда, и оттуда. Нет корреляции. Бывает по-разному. Если говорить опять же о истории Саши Золотиной, это полуторагодовалая девочка, которая вышла из дома, когда родители употребляли алкоголь. Но при этом я не могу назвать их неблагополучной семьей. Мама и папа есть, у Саши есть сестра, она ходит в школу, смышленая девочка.
— В фильме Звягинцева родители мальчика показаны откровенными монстрами? Какие люди встречались вам?
— Есть художественная правда, а есть правда жизни. Звягинцев ситуацию педалирует, и этим фильм ужасен. Я видел разных родителей. Я видел родителей, которые находятся в панике. У них ребенок пропал не потому, что они монстры или сволочи, а например, украли (Вика Вылегжанина, Томск, украли из детского сада, нашли погибшей, – прим. ЕАН). Если мы говорим про бегунковБегунок (сленг) Умышленно сбегающий из дома подросток, то в трубке я обычно слышу рыдающую мать, которая искренне не понимает, что происходит. А у них Ромео и Джульетта (улыбается).
— Это примеры, как вы говорите, адекватных семей. А неадекватные семьи? Когда вы понимаете, что ребенок сбежал потому, что просто не мог больше находиться в семье.
— Я не судья и не имею право морально судить. Таких историй, как в фильме Звягинцева, я не встречал. (Подумав.) Кривлю душой, была одна ситуация, но вслух о ней я не хочу говорить. Потому что там результат поиска до сих пор не определен. Наше дело искать, а не судить. Наше дело — найти живого ребенка. Для всего остального есть инспекция по делам несовершеннолетних и другие социальные службы. Да, это забота государства. Для этого нужна школа. Школа не может быть местом, из которого хочется сбежать.
Знаете, почему фильм у меня вызывает отвращение и его невозможно смотреть? Не потому, что там правда, а потому, что там неправда. Не все сволочи и скоты. И нелюбовь не возникает просто потому, что родители решили развестись. И волонтеры – это не светлые лица, которые всех спасут и всех найдут. Волонтеры тоже бывают всякие. Бывают те, что ищут не потому, что им хочется найти ребенка. Много причин. Тщеславие, жажда деятельности, лишь бы дома не сидеть. Для галочки – «я делаю доброе дело». Но и их судить не мне.
— Есть ли среди волонтеров те, у кого пропали или не найдены дети или другие близкие родственники?
— Бывает всякое. В отряд приходят и те, кто прошел через поиск или потерю близких.
«Он завязал с наркотиками и был отличным парнем». Что осталось от екатеринбургского бармена, которого никто не искал- Можно ли сказать, что они более эффективны? Кто он – идеальный волонтер-спасатель?
— Он должен хотеть помочь. Есть еще несколько формальных критериев — с 18 лет, например. Главное, чтобы человек пришел.
— Есть ли база волонтеров?
— Конечно. У нас есть анкета. Нам можно написать. Или в Сети рассылается призыв о помощи. Человек среагировал, и мы всегда его примем. И найдем ему задачу. Всегда есть задачи для каждого. Отлично работают и социальные сети, и сарафанное радио. На поиски Вахрушевой собралось большое количество людей, которые никак не связаны с отрядом, но которые готовы были помогать. Абсолютно разные социальные группы, люди с образованием и без, но они шли и шли. Нужно «чесать»Чесать- (сленг) Искать – они будут чесать. На поисках поднялся ледяной ветер, никто не ноет, никто не жалуется. Мы закрыли задачу, вернулись на точку. Я привык идти по лесу, в любых условиях. А там и девочки, и мальчики, и мужчины, и женщины.
— А кого среди волонтеров все-таки больше?
— У волонтера нет пола. Иной раз девочки проходят больше, чем мальчики, а мальчики ведут себя как девочки.
— Вернемся к фильму Звягинцева. Фигура главного волонтера в поисково-спасательном отряде, координатора – насколько она реалистична?
— В фильме Звягинцева все, что касается поисково-спасательного отряда, и сами волонтеры показаны слишком сладко. Некоторые волонтеры ломаются. Это связано с неудачными поисками или потрясениями. И человек говорит: «Это морально тяжело. Я больше не буду искать». На поиске ребенка всегда морально тяжело, независимо от того, что происходит (долго молчит).
— Расскажите про схему работы ваших отрядов.
— 30 минут – это идеальное время реакции на пропавшего ребенка. За это время мы должны собрать первоначальную информацию, объявить место — точку сбора и объявить о том, кто будет координатором поиска и информационным координатором. В это же время двигается целый пласт работы: если это лесной массив или природная среда, кто-то занимается оперативной картографией, кто-то занимается подготовкой штаба поисков (место, где будет налажена связь, откуда все остальные волонтеры будут выходить на задачи, – прим.ЕАН). Кто-то занимается только ориентировками, а кто-то — прозвоном и контактом с родственниками.
Григорий Борисович Сергеев. Основатель отряда «Лиза Алерт»
У нас свои протоколы. Мы работаем по ним. Без протоколов невозможно работать, и работать эффективно. Григорий Борисович (Сергеев — основатель ПСО «Лиза Алерт», — прим. ЕАН) работает над протоколами ежесекундно. Всякий поиск всегда приносит опыт.
— Чем отличаются локации поиска? Где вести поиск тяжелее?
— Город ничем не легче, чем лес. В городе можно раствориться, и камеры не помогут. Везде ты играешь наперегонки со временем.
— Какое количество ориентировок вы печатаете сразу?
— Все зависит от места пропажи. Для города – чем больше, тем лучше. Все зависит от типографии. Если они готовы напечатать сразу 2,5 тыс. – просто отлично.
— Есть типографии, с которыми вы работаете на постоянной основе?
— Да. Этих людей можно тоже назвать волонтерами, но, скорее, друзьями. В Москве абсолютно нормально, если люди из типографии и ориентировки печатают, и на поиски приезжают.
— А для Екатеринбурга?
— Пока нет. Но они могут помочь разместить ориентировки, например. И это тоже очень важно. Когда мы занимались поисками Любы Шастиной, хозяин одного кафе отдал нам это помещение под штаб. И это тоже было огромной помощью.
— Родственники – это такие же потерпевшие, как и сам пропавший человек. Могут ли родственники постоянно находиться в поисково-спасательном отряде и насколько это эффективно?
— Это работает, но при определенных обстоятельствах. Например, когда нужно прочесывать огромный массив леса. Только не надо висеть над волонтерами в штабе. Всегда бывает такая ситуация. Родственники говорят: «Что вы сели? Надо искать». Им все равно, что 30 км пройдено, что волонтер устал. Мы тоже люди. И нам надо остановиться, чтобы подумать. Поэтому родственник в штабе неэффективен, зато эффективен на рутинных задачах.
— Присутствовали ли вы когда-нибудь при опознании в морге?
— Нет. И я никогда не езжу на опознания. Я не психолог и не умею утешать. У меня другая задача. Я должен сделать максимум из того, что я могу, для того, чтобы найти пропавшего. Наши волонтеры ездят, и дело тут не в образовании, а в наличии душевных сил.
Каждый понимает ответственность за поиск по-своему. Если региональное отделение приняло заявку и если идет информационный поиск (информационный поиск проводится, когда с момента пропажи прошло большое количество времени, – прим. ЕАН), родственник в любом случае будет думать, что мы должны отрабатывать эту заявку ногами. Телефон разрывают вопросами – «Что вы делаете, чтобы найти нашего родственника?» У меня были случаи, когда оказывалось бесполезно объяснять родственникам, что, если человек пропал год назад, искать его ногами абсолютно бессмысленно. Если есть новые свидетельства, я пойду их отрабатывать. А что если их нет? Поэтому у меня есть ответственность за поиск перед самим собой. Если мы взяли заявку, мы будем вести ее до победного, пока не упремся лбом.
— Как часто находятся люди, о пропаже которых вы узнали спустя долгое время?
— По-разному. Бывает. Но, конечно, не очень много. Это, скорее, тематика программы «Жди меня».
— Вы занимаетесь поиском пропавших людей уже три года, насколько развитие технологий помогает в поисках?
— 10 лет назад, когда я попал в волонтеры, была прежде всего iсq. Современные технологии дают чуть больше времени. Раньше нельзя было всех свести в один диалог, чтобы оперативно распределять задачи. А во «ВКонтакте» можно. Сейчас доступны карты в смартфонах, и это тоже подспорье. Но профессиональное оборудование (навигаторы, фонари) остались теми же.
— Почему нельзя с помощью технологий быстро и просто вычислить местоположение человека по SIM-карте в телефоне?
— Тут много сложностей. Например, все зависит от расположения и удаленности вышек мобильной связи. Что касается биллинга (определение геолокации телефона, — прим. ЕАН) – не каждый полицейский может получить доступ к этой информации. Только по решению суда, а на это нужно время. Потому что процессуальные сроки никто не отменял. Потому что нет отлаженной системы реагирования на пропавших людей. Нет системы, которая бы подключала сразу большую тройку (Мегафон, Билайн, МТС, – прим. ЕАН), а к ним небольших операторов. Эти механизмы упростили бы задачу даже по поиску пропавших детей, искали бы проще, активнее, эффективнее. Допустим, информировать не через «ВКонтакте», а через мобильные телефоны – раз, и всем пришла ориентировка на ребенка или просто фотография ребенка с надписью «Пропал. Оглянитесь».
— Что мешает реализовать эту идею?
— Думаю, дело в деньгах. Я не могу обвинять власти в бездействии хотя бы потому, что вижу, что полицейские, например, работают. Выходят и ищут детей.
— Есть ли разница в отношении полиции и других служб при поиске детей и взрослых?
— Да, разница есть. Когда идет поиск детей, все работают друг на друга. Когда дело касается поисков взрослого, лучшее, что могут сделать эти службы, — это не мешать. Когда человек пропал достаточно давно, следователь часто просто не успевает заниматься этим делом. Если история криминальная и есть тайна следствия, мы просто не ввязываемся.
— Бывает ли так, что полицейские не идут навстречу?
— Все всегда зависит от конкретного человека. И поэтому я не согласен с образом полицейского в фильме Звягинцева. Не забывайте самого главного, несмотря на процессуальные формальности, все и всегда решают люди. У меня перед глазами полицейские, которые, не зная усталости, прочесывали с нами молодняк — самый сложный лес. Или полицейский, который сам дал мне постановление на биллинг. Иногда полицейские сами звонят и говорят: «Ребята, у нас потеряшка. Не справляемся».
Да, система не идеальна. Есть механизмы, которые можно усовершенствовать. Например, у Григория Борисовича есть идея, как можно простроить систему реагирования на пропавших детей с минимальными затратами. И наш регион готов стать первой площадкой для запуска пилотного проекта.
— Скажите, как вы относитесь к мнению, что волонтеры выполняют функции, которые должно выполнять государство?
— Нет, люди тоже должны быть включены в эти истории. Иначе мы не вырастим никакого гражданского общества. Пока люди не перестанут плевать друг на друга, пока они не научатся говорить «мы» вместо «он и она», ничего не изменится и не получится. Поиск Ирины Вахрушевой показал только одно – люди могут объединяться для того, чтобы найти человека. Повторюсь, это были абсолютно разные люди: богатые и не очень, на машинах и без, совершенно разного возраста. На моей памяти это был один из самых больших поисков, где было очень много людей, которые были готовы работать на задачу поиска пропавшего взрослого. Те же охотники и квадроциклисты приходят на помощь, когда мы ищем пожилых людей, потерявшихся в лесу. Общество растет. Я вижу этот прогресс. Фактически Звягинцев в своем фильме показал собирательный образ поисково-спасательного отряда как одной из форм организации людей. Как некий пример самоорганизации гражданского общества.
«46 детей так и не найдены»: поисковый отряд «Лиза Алерт» разместил фото пропавших на входе в бывший кинотеатр «Салют»