Живи, «Солдатская правда»
Поручение. Напутствие Ильича («Не для солдат… а солдатская»), «Ловкачи». Разговор в редакции. «Густо пишет…» «…взять самим в руки свою судьбу». Письмо.
Обязанности старшего подвижной группы по охране ЦК, Петербургского комитета партии, В. И. Ленина по-прежнему отнимали у меня львиную долю времени. Я оставался также членом полкового комитета измайловцев, пропагандистом-агитатором. Но, как ни уставал, никогда не отказывался от других поручений «Военки». Одно из них распространение нашей прессы среди солдат всегда выполнял с особой охотой.
К тому времени партия организовала выпуск ряда большевистских газет и листков для солдат, матросов.
Общепризнанным лидером, запевалой среди них стала петроградская «Солдатская правда». Первый номер вышел в свет без малого две недели спустя после возвращения В. И. Ленина из эмиграции. Своим появлением газета в значительной степени тоже обязана Владимиру Ильичу.
Узнав о намерении «Военки» (мне известно было об этих планах от В. И. Невского) приступить к изданию ежедневной популярной солдатско-крестьянской газеты, Владимир Ильич горячо поддержал очень, по его словам, своевременную инициативу.
Предполагалось, что газета будет издаваться на средства (денежные взносы, пожертвования, подписка) самих читателей. Ленин, как вспоминает Н. И. Подвойский, горячо приветствовал и эту идею. Тогда же Владимир Ильич высказал свои пожелания будущей газете: «Если вы станете выпускать газету для солдат (разрядка наша. В. В.) — ничего не выйдет, надо, чтобы это была солдатская газета. И Владимир Ильич сделал ударение на слове «солдатская». Вы поняли меня? спросил он и, не дожидаясь ответа, тут же пояснил:
Если писать в нее будут сами солдаты, тогда и читателей своих она заинтересует…»{62}.
С таким ленинским напутствием очень скоро (15 апреля 1917 года) родилась «Солдатская правда». Среди ее сотрудников Н. И. Подвойский, В. И. Невский, А. Ф. Ильин-Женевский, К. А. Мехоношин, М. С. Кедров. В авторском активе газеты М. И. Калинин, Н. К. Крупская, Н. В. Крыленко и другие. Ильич был очень расположен к «Солдатской правде», повседневно направлял работу газеты, на ее страницах напечатаны многие статьи и речи Ленина, а в приложении к 13-му номеру были опубликованы решения VII (Апрельской) Всероссийской конференции.
Газета смело, на простом, доступном языке несла в солдатские массы идеи партии, гневно обличала виновников кровавой бойни, выводила на свет да на солнышко социал-шовинистических трубадуров «войны до победного конца». И всем этим сразу завоевала сердца своих читателей, о чем свидетельствует огромный поток солдатских писем{63}, денежных переводов, пожертвований.
Вскоре по примеру «Солдатской правды» на местах появились новые издания: «Знамя борьбы» орган Выборгской военной организации, «Голос правды» Кронштадт, «Волна» Гельсингфорс. Из Риги доставлялась «Окопная правда».
И все же газет не хватало. Поэтому газеты выдавались по разнарядке уполномоченным полков, частей и кораблей.
Занималась этим, как правило, наша тройка: Л. Федоров, А. Смирнова и я.
Выходили газеты на плохонькой бумаге, без рисунков, фото, а спрос был огромный, номера, еще пахнущие типографской краской, рвали прямо из рук.
Помню такой случай. Кое-кто из уполномоченных пробовал словчить, становился в очередь у книжного склада тут же, во дворе особняка Кшесинской, вторично, но у Лени Федорова глаз наметанный, ловкачей он узнавал сразу и разоблачал под дружный хохот.
Как-то в первых числах июня в помещение, где мы раскладывали газеты, зашел Владимир Иванович Невский. Сказал, что Ленин хочет узнать от нас лично, как идет распространение печати среди солдат, какова популярность в частях тех или иных газет.
Невский попросил нас все хорошенько обдумать, во время беседы побольше нажимать на конкретные факты.
Владимир Ильич (разговор состоялся в редакции «Правды», в комнате секретариата) встретил нас вопросами: «Какие большевистские газеты пользуются особой популярностью? А газеты буржуазных партий? Как распространяются среди солдат? Кем и как читаются?»
Я уже знал нелюбовь, а порой и нетерпимость Ильича к общим, приблизительным ответам. Поэтому мы условились, кто о чем будет докладывать.
Смирнова рассказала о системе распределения газет, вспомнила «ловкачей», чем, к нашему удивлению, чрезвычайно обрадовала Владимира Ильича.
Нарасхват, говорите, и даже вторично норовят в очередь? Превосходно! Когда солдатская масса, полуграмотная, воспитанная на бездумном послушании, тянется к своей газете, к нашей, большевистской правде, это хорошо, очень хорошо.
Но тут же переспросил:
А не преувеличиваете? Не сказывается ли привычка солдата-курильщика, которому попросту не хватает бумаги на самокрутку?
Кто-то из нас сказал, что одно другому не мешает. Газеты действительно идут на раскур, но сначала не раз был тому свидетелем их зачитывают до дыр, передавая из рук в руки.
Федоров ведал распространением газет среди матросов. Он предложил увеличить тираж «Голоса правды». Ведь в экипажах больше грамотных людей, больше читающей публики.
Пришла моя очередь.
Владимир Ильич попросил подробнее рассказать, как солдаты расценивают отдельные выступления в газете, какие статьи, напечатанные в апреле, мае, перечитывают.
Вопросы Ильича на этот раз не застали меня врасплох. Я частенько присутствовал на митингах, солдатских посиделках, беседовал с делегатами фронтов.
«Правда», говорили они, наша родная матушка, а «Солдатская правда» нам вроде как сестра.
Не раз приходилось мне участвовать и в коллективных чтениях, обсуждениях напечатанной в первом номере «Солдатской правды» за 15 апреля 1917 года статьи «Солдаты и земля». Она будоражила солдатскую массу, вызывала бурные споры. Все чаще на таких читках и митингах солдаты выступали за Ленина.
Башковитый. Густо пишет. И все понятно. Видно, горой стоит за простой народ. Его правда врагу глаза колет.
И теперь, перечитывая статью «Солдаты и земля», где излагалась аграрная программа большевиков, не перестаю восхищаться умением В. И. Ленина писать просто, доходчиво о сложнейших вещах.
Лидеры меньшевиков, эсеров типа «селянского министра» Чернова всячески запутывали вопрос о земле, склоняя на все лады слова: «свобода», «народ», «братство», «единение» и т. д.
Среди этого словоблудия, густого тумана лживых фраз голос Ленина звучал отрезвляюще и убедительно.
«Большинство солдат из крестьян. Всякий крестьянин, напоминает Ильич, знает, как угнетали и угнетают народ помещики. А в чем сила помещика? спрашивает он и сам же отвечает: В земле».
Вот она, правда, выношенная на мужицком горбу, попятная каждому солдату:
«У помещиков десятки миллионов десятин земли. Поэтому миллионам крестьянских семей ничего не остается, как идти в кабалу к помещикам»{64}.
Еще один сокрушительный удар по пустопорожним мечтаниям, наивной вере, остаткам иллюзий:
«Никакие «свободы» не помогут крестьянам, пока помещики владеют десятками миллионов десятин земли»{65}.
Что же делать?
Лидеры меньшевиков и эсеров, социал-шовинисты всех мастей, обещая пахарям и сеятелям «свободной России» в неопределенном будущем этакий мужицкий рай на земле, призывали солдата во имя грядущего «рая» снова проливать кровь, терпеливо ждать «победоносного» конца войны, Учредительного собрания совсем в духе некрасовских мужичков («Вот приедет барин барин нас рассудит»).
Ленин дает ответ, в котором воплощены многовековые чаяния русского крестьянства: «Надо, чтобы все земли помещиков отошли к народу».
Земля собственность всего народа. Распоряжаться землей должен народ местные Советы крестьянских и батрацких депутатов. И тут же боевая программа действий:
«Как добиться этого? Немедленно устраивать «по образцу депутатов в городах» Советы крестьянских и батрацких депутатов. По «всей России, в каждой без исключения деревне».
Снова Ленин взывает к волеизъявлению, инициативе масс:
«Если сами крестьяне и батраки не объединятся, если сами не возьмут собственной судьбы в свои собственные руки, то никто в мире им не поможет, никто их не освободит от кабалы у помещиков»{66}.
Сами… Но смогут ли крестьяне сами довести до конца начатое дело?
Ильич не навязывает, а как бы подводит читателя к главному выводу: отобрать землю у помещиков важный, но только первый шаг. Надо «распорядиться ею правильно, соблюдая полный порядок, оберегая всякое имущество от порчи». И сделать это надо в теснейшем союзе с рабочими.
«Крестьяне, солдаты, рабочие огромное большинство в государстве. Это большинство хочет, чтобы все земли немедленно перешли в руки Советов крестьянских депутатов. Никто не сможет, развивал свою мысль Ленин, помешать большинству, если оно хорошо организовано (сплочено, объединено), если оно сознательно, если оно вооружено»{67}.
И дальше прямой призыв: «Солдаты! Помогите объединению и вооружению всех рабочих и всех крестьян!»
Единство? Да, Но на классовой основе: «Солдаты! Объединяйтесь сами крепче и теснее сливайтесь с рабочими и крестьянами! Не давайте вооруженной силы отнять из ваших рук!
Тогда и только тогда, заключает В. И. Ленин, народ получит всю землю, народ избавится от кабалы у помещиков»{68}.
Ленин особенно оживился, когда я стал приводить пожелания фронтовиков, солдат из тыловых частей. Обрадовало его письмо солдата, которое вместе с Георгиевским крестом передал нам делегат Юго-Западного фронта. В нем говорилось, что «Солдатская правда» раскрыла свои объятия для всех трудящихся и разоблачила все потоки зла и грязи капитала. Не имея средств помочь газете «Солдатская правда», он, солдат с фронта, жертвует ей Георгиевский крест. Пусть живет, процветает, борется.
Зачитали мы и другие солдатские письма. Фронтовики отдавали рубли, кресты, медали, еще недавно добытые в бою потом и кровью, в «железный фонд «Правды», в кассу «Солдатской правды».
Владимир Ильич заметил Невскому, что хорошо бы такие отзывы, письма, сообщения о пожертвованиях почаще печатать на страницах «Солдатской правды». Помещать не только письменные, но и устные отзывы в популярном пересказе с упоминанием фамилий, номеров частей.
Сколько уполномоченных является за газетами? спросил Владимир Ильич.
Мы ответили, что день на день не приходится. Когда триста, когда и больше. Кто за газетами, а кто за новостями, установками. Третьи сами делятся новостями, порой сообщают интересные сведения. Так мы узнаем, что делается в частях, флотских экипажах, и всегда в курсе солдатских настроений.
Нельзя ли, обратился Владимир Ильич к Невскому, каким-то образом записать подобные беседы, информации, сообщения, хотя бы те из них, что представляют для нас особый интерес?
Невский ответил, что уже подумывал об этом, что есть у него на примете один грамотный, толковый товарищ.
Прощаясь, Владимир Ильич попросил в ближайшие дни, при первой возможности, пригласить к нему на беседу группу солдат-фронтовиков.
Случай такой вскоре представился.
Вячеслав Миронов
ГЛАЗА ВОЙНЫ
Ступников
Я шел по улице по направлению к нашему отделу, с трудом вытаскивая ноги из грязи. Чечня полна липкой вязкой грязи — она повсюду. Вот и здание отдела, никакой вывески. А зачем? ФСБ на войне вывеска не нужна. Мы свое дело тайно делаем. Реклама нам ни к чему. Тщательно очистил подошвы ботинок, — рядом с крыльцом догадливые бойцы вбили металлическую пластину. Пока счищал грязюку, дневальный сообщил, что меня ищет начальник оперативной группы.
Начальник и в Рио-де-Жанейро начальник. Моим был подполковник Сухарин Сергей Константинович. С первого взгляда мы понравились друг другу. Смотрелись, правда, несколько комично при его росте метр шестьдесят пять и моем метре восемьдесят. Над нами всегда подтрунивали на совещаниях в Ханкале. Местные остряки прозвали нас Тарапунькой и Штепселем. Несмотря на нашу внешнюю несовместимость, мы классно сработались. Он — шеф, я — его заместитель. Полное понимание с полувзгляда и полуслова.
— Ну, что, Александр. — Константиныч закурил, пустил дым в стол. — Звонили из Ставки…
— Из Ханкалы? — уточнил я.
— Из нее! — Шеф кивнул головой.
— Тоже мне! Нашли Ставку, — я усмехнулся. — Звучит прямо как «звонили из Ставки Сталина!»
— Ну, ты же знаешь, как они любят себя величать, — поморщился начальник.
Его отношение к коллегам, находящимся в так называемой «Ставке», было точно таким же, как и у меня. К ним нужно относится как к больным детям. Больной ребенок что-то себе там напридумывал, а ты должен выполнять его прихоть, потому что ребенок болен и очень капризен. А не выполнишь — выяснится, что он вдобавок еще и мстительный.
— Так и что они звонили? Извини, что перебил.
— Команда поступила — отправить тебя в Чечен-Аул.
— А чего я там не видел? Мне и здесь очень даже ничего. Толстой-Юрт — приличное место. Тихо, спокойно, бандиты хвосты поджали, с «фугасниками» еще покончим — и можно будет билеты на отдых продавать. Представляешь, откроем в нашем сарае отель для зарубежных экстремалов. Констатиныч! Ты только прикинь, — я провел растопыренной ладонью по воздуху, — вывеска: «ФСБ и братья»! Интурист повалит. А самое главное — вербовочные беседы можно проводить прямо на месте. Тут тебе и валюта и показатели. Шпионов — куча. Комбинации оперативные, спецоперации. Подумай, Констатиныч, а?
— Хорошая идея, Саша, ты только оформи это справкой, планчик накидай, согласуй наверху, я подпишу. Название отеля надо подкорректировать, а то здесь кроме шизофреников никого не будет, надо будет филиал психбольницы открывать, — начальник шутил, он, как многие здесь, в Чечне, ценил юмор. — Ну, а кроме смеха, повторяю — Ханкала сказала, что надо тебе, мужик, собираться и ехать в Чечен-Аул.
— Его ж сейчас чистят?
— Чистят. Следующий шаг — Старые Атаги. Приказали для подготовки спецоперации отправить самых опытных оперов, кто не первый раз в Чечне. Я им доложил, что у нас здесь работы невпроворот, а они через пару дней назвали-таки тебя. Сейчас со всех групп надергают по Чечне самых матерых волкодавов и туда. Ты назначен заместителем командира группы.
— О, повысился! Был замком группы, им и остался, — я «надулся» от самодовольства.
— Не лопни от гордости, — усмехнулся начальник.
— Чтобы не лопнуть, надо жидкость залить. Да и перед товарищами как-то неудобно «на сухую» уезжать.
— Ну, сдавай дела Иванову, а вечером и присядем за стол. Насчет транспорта я договорился. Завтра военные поедут в ту сторону, пообещали на «броне» тебя подбросить. Они на усиление едут. Здесь тихо, а там что-то уж очень горячее намечается.
— Иванов занимает мое место?
— Именно он.
— Он об этом знает?
— Пока нет. Сам скажешь?
— Ну, должен же я объяснить, почему он принимает у меня дела и должность.
— Хорошо.
— Ствол я себе оставляю?
— Извини, Саша, не могу. Он за моей группой висит, — шеф развел руками.
— Спиши на боевые потери! — Очень мне не хотелось расставаться с пристрелянным автоматом, порой мы были с ним единым целым. Не раз и не два за эти три недели он спасал мне жизнь.
— Ты что, наших бюрократов не знаешь? Приедешь на место, поговоришь с милиционерами и ВВ, у них один черт пара особистов есть, выделят они тебе автомат.
— Ага, а мне на «броне» полдня ползти по горам с ПМ?! — возмутился я. — Ну, начальник, не ценишь ты меня! Вот так, да?
— Нет, ребята, пулемета я вам не дам! — процитировал тот Верещагина из «Белого солнца».
— Ну а я скажу так: «Константиныч, не делайте из оружия культа!» А вообще, ты был бы хорошим начальником, если бы не был таким жмотом!
— Иди-иди, тебя не переслушать. Еще будешь начальником. Вечером за ужином встретимся.
Я встал, приложил руку к непокрытой голове, четко развернулся и вышел.
Хороший попался начальник. Вообще, везет мне с начальниками. Что в Красноярске, в региональном Управлении ФСБ, что в первую командировку в Чечню, в 2000 году, что сейчас — здесь. И мужики тут хорошие. А могут быть плохие? Сомневаюсь. Нет, конечно, где-нибудь в Ханкале, возможно и есть, они же носа оттуда, как правило, не высовывают. А вот в «поле» дерьма нет.
В Толстом Юрте вышли на трех боевиков, пришедших на отдых. Были они в одной банде, во время переходов и боев были ранены. Приползли к родственникам раны зализать. Так нет ведь, не сиделось уродам, шило в одном месте… Заложили фугас, на котором подорвался грузовик с военными… Три «цинка» домой отправили. Мальчишки были молодыми, только по полгода оттянули на «большой земле», везли их с Ханкалы на службу… Эх! Не довезли!..
Военные хотели полдеревни из артиллерии разнести, еле мы их отговорили, попросили у них три дня.
Старейшины — бараны в бараньих шапках — лишь цокали и качали своими пустыми головами. Мол, нет у нас боевиков. Ага, нет! Не верили, что военные разнесут их «Юрт» к юртовой матери. Чеченские менты все знали, но тоже качали головами и цокали языками. А на большее они и не способны, если у них материальной заинтересованности нет.
Ну, вот мы и начали с Константинычем отрабатывать все версии. Понимали, что если не отыщем, то будет хреново. И военные подумают, что чекисты не могут найти гадов, убивших товарищей, и от деревни мало что останется. Да и хрен с этой деревней, сами пустили бандитов, сами укрывали, сами и получите по полной программе. Вот только я против коллективной ответственности. Ну, не нравится мне, когда за пару-тройку подонков отвечают несколько десятков, а то и сотен людей. И не потому, что я гуманист, а просто мы сами таким макаром пополняем ряды духов.
Выехали мы всей группой на место происшествия — подрыва фугаса, облазили его на коленях. Вот она, лёжка духовская, отсюда дорогу как на ладони видать — и трава примята, и окурки валяются. А машинку для подрыва — это, как правило, либо батарейки, либо полевой телефон ТА-57, они с собой утащили. А что это значит? Правильно — они еще один фугас заложить собрались, вот только после этого уже никто не сможет военных остановить, и раскатают они этот Толстой-Юрт по бревнышку к едрене фене.
Пошли по следам, а отходили они к деревне, по дороге нашли маленький баллончик — ингалятор для астматиков. Баллон был наполовину пуст. Выпал из кармана, видимо. Кто-то из боевиков болен астмой. Конечно, посиди в горах, в землянке, тут тебе и астма, и простатит, и вши, и полный букет всяких хворей. Жаль, что не гангрена, быстрее бы сдох подонок.
И вот у нас кроме окурков и этого самого ингалятора ничего нет. Окурки обычные, прикус тоже обычный. Шерлок Холмс или еще кто-нибудь, может, и смог бы рассказать про владельцев этих сигарет много всякого, а мы — ничего. Оставался только баллон.
Узнали мы, что это очень дефицитная вещь в этих краях. И всего пять дней назад с партией медикаментов поступили такие баллончики в наш район, и поступили — к военным! А те часть лекарств — и этих ингаляторов тоже — передали в местный медпункт для поддержания здоровья местного населения.
Из воспоминаний Федосеева Юрия Валерьяновича
Великая Отечественная война в Советском Союзе началась 22-го июня 1941 года, а деревню Мишкино фашистские войска захватили в 15 часов 28 августа 1941 г., и сразу же начался голод. У крестьян еще было что покушать: картошка, овощи, у некоторых была корова, куры, а рабочих сразу же охватил голод. Люди были вынуждены перекапывать колхозные поля, где ранее была картошка, чтобы накопать хотя бы ведро картошки. А кое-где на бывших колхозных полях еще оставались копны не обмолоченного зерна. Люди собирались по 50-100 человек, обмолачивали снопы, где еще осталось зерно, а вечером делили, и каждый нес в семью то, что ему досталось. Принимала участие в этом деле и моя мать, а мальчишки играли, чтобы быть рядом со своими родителями.
Один раз, когда мы, дети, отбежали метров на 100 в сторону от родителей, то услышали, что кто-то нас зовет со стороны кустов. Мы подошли и увидели там двух наших солдат. Они попросили нас, чтобы позвали кого-нибудь из взрослых. Мы сказали об этом матери, и она послала нас в деревню, чтобы бабушка прислала солдатам поесть. Бабушка передала толченой картошки в миске и две лепешки. Другие взрослые переодели их, и они перестали отличаться от мирных жителей. А когда я возвращался к матери, то на коне мимо проскакал немец и обратил на меня внимание, но я не растерялся и прямо как бежал, так и бежал на него. Он постоял минуты две и поехал дальше. Это спасло меня от расстрела.
Вечером спасенные солдаты вместе с остальными мужчинами и женщинами, которые возвращались к себе домой в Перевоз, Песчанку и п. Бадаевское дошли до леса и дальше ушли в сторону фронта. Какова их судьба, неизвестно, но наша совесть перед ними чиста, так как в трудную минуту помогали своим солдатам, хотя и под страхом смерти. И так многие честные люди помогали нашей Красной Армии.
Участковый милиционер – лейтенант Осипов – до последней минуты выполнял свои обязанности, и только когда немецкие войска вошли в Никольское, ушел через Захожье в сторону Мги, но перейти линию фронта ему не удалось.
Голодный, в оборванном обмундировании он вернулся домой, к семье. Но немцы схватили его и под окнами дома, где жила его семья, повесили. Под страхом смерти его запретили хоронить. Тело его висело 5 дней, а затем веревка оборвалась, и тело упало на землю. Повешен он был на дереве напротив центральной аптеки. Ночью смелые люди оттащили тело милиционера в сторону и оставили на огороде у Ивана Петровича Андрианова, который и сейчас работает на заводе «Ленстройкерамика». Отец Ивана Петровича утором обнаружил тело и предал его земле. Так был захоронен Осипов, проработавший около 4-х лет участковым милиционером в Никольском. Многие жители его хорошо знали и помнят до сих пор.
Леонтьева Тамара Николаевна.
(Воспоминания из книги…)
Летом 1941 года жила в своем доме на даче Пелла подо Мгой. 22 июня 1941 года к нам приехали гости, все пошли на Неву. Было весело, многие играли на гитарах, крутили патефон…
И вдруг – война. Все и всё сразу изменилось. Но папа сказал: «Скоро вернусь, не уезжайте». Оставшихся призвали на оборонительные работы: мама ходила копать траншеи, брат бегал, разнося повестки на фронт. Начались обстрелы. 28 августа 1941 года был страшный воздушный бой, мы убежали в лес, а 29 августа пришли немцы. Все было разрушено, и наш дом тоже…
Приютили соседи… Во время оккупации строили дороги, выкапывали песок из промерзшей земли под обстрелами и дулом автомата… Помню, как в меня стреляли, когда я заглянула в яму, где немцы хоронили своих солдат.
Жители стали умирать от холода и голода. Под шквальным огнем женщины ползали в поле за хряпой, выкапывая ее даже из-под снега, многие не возвращались. В Пеле облизаны были все консервные банки, съедены все собаки, лягушки, кошки… Ели даже… из-под лошадей.
За связь с партизанами полагался расстрел. В Отрадном были расстреляны Картавов Р.Н., Охапкин М.А. и другие. Помню, что зимой 1941-1942 года в лесу за дровами ходили по замершим трупам, так их было много на нашей земле. А теперь об этих сражениях не говорят, как будто не было столько погибших здесь, под Ленинградом.
Весной 1942 года от голода умерла мать, остались мы трое сиротами: мне – 19 лет, сестре – 17, а брату – 11. И за то, что я просила что-нибудь поесть, в меня опять стреляли, к счастью, оба раза меня спасали немецкие же солдаты…
Из Пеллы осенью 1942 года нас с братом перевезли в Никольское, где приписали к комендатуре, в которой ежедневно отмечались в 7 часов утра, с рабочей бригадой посылали в лес за дровами. Кормили нас баландой, мы всегда были голодные, так что опять приходилось просить по домам и на немецкой кухне, куда чаще посылали меня. А дети трех-четырех лет, с огромными от голода животами, грызли солому, подушки… Помню, как они клубочком, замершие, лежали вдоль заборов. Жили здесь еще хуже, чем в Пеле…
Вскоре мы сбежали к себе в Пеллу. Нас наказали, но… только работой.