ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ МЕЖКУЛЬТУРНАЯ КОММУНИКАЦИЯ
УДК 070
ЯЗЫК ВРАЖДЫ В СОВРЕМЕННЫХ СМИ: ГЕНДЕРНЫЙ АСПЕКТ
© 2010 г. Н.О. Автаева
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского zhumalist-nngu@mail. ги
Поступила в редакцию 22.03.2010
Современные СМИ должны оказывать влияние на изменение отношений в обществе от нетерпимости к толерантности. Следует различать разные виды толерантности, в том числе и гендерную. В освещении гендерных вопросов журналистам следует отказаться от устаревших стереотипов, являющихся следствием некогда устоявшихся патриархальных норм.
Ключевые слова: язык вражды, ксенофобия, гендерная толерантность, сексизм, речевая агрессия.
Обращение современных отечественных и зарубежных исследователей к проблемам толерантности обусловлено тем, что в поликультур-ном обществе сосуществуют несхожие позиции, интересы, ценности, взгляды, диалог которых нередко приводит к конфликтам не только между отдельными личностями, но и целыми народами. Роль средств массовой информации в пропаганде социальной толерантности трудно переоценить: пресса, освещая общественную жизнь, формирует и укореняет в массовом сознании ценности, идеи, стереотипы, ориентиры, которые могут способствовать росту взаимо-терпимости и взаимопонимания в социуме. Поэтому все большее внимание уделяется данному вопросу: разработаны федеральные целевые программы «Формирование установок толерантного сознания и профилактика экстремизма в российском обществе (2001-2005 годы)» и «Русский язык (2006-2010 годы)», проводятся круглые столы и семинары, где обсуждаются проблемы участия прессы в процессах формирования культуры терпимости, например, «Пресса в пространстве культуры: инструмент дискриминации или развития толерантности?» (Москва), «Язык современных СМИ: проблемы языковой культуры» (Нижний Новгород), «Роль СМИ в достижении общественного согласия» (Екатеринбург). Но, несмотря на принимаемые меры, журналистские публикации зачастую выполняют деструктивную функцию, разжигая и поддерживая нетерпимость в отношении пред-
ставителей религиозных, этнических, сексуальных меньшинств. Это является следствием того, что журналисты обращаются к языку вражды.
Язык вражды (англ. — hate speech) — это дискриминационные, негативистские высказывания, определения, эпитеты применительно к этносу, расе, убеждениям, апеллирующие к конфликтности и разнице между национальностями или религиями и — в своей крайней форме — пропагандирующие вражду и рознь. Язык вражды может выступать как форма проявления расизма, ксенофобии, межнациональной вражды и нетерпимости, гомофобии, а также сек-сизма . Также под «языком вражды» понимают все формы самовыражения, которые включают распространение, провоцирование, стимулирование или оправдание расовой ненависти, ксенофобии, антисемитизма или других видов ненависти на основе нетерпимости, включая нетерпимость в виде агрессивного национализма или этноцентризма, дискриминации или враждебности в отношении меньшинств, мигрантов и лиц с эмигрантскими корнями .
Гендерный аспект языка вражды несколько обойден вниманием исследователей, что обосновывает необходимость изучения данного вопроса. Опираясь на стандартный перечень социально-демографических переменных, принято выделять такую сферу толерантности, как гендерная . Под гендерной толерантностью понимают непредвзятое отношение к представителям другого пола, недопустимость априор-
ного приписывания человеку недостатков другого пола, отсутствие идей о превосходстве одного пола над другим. Экстремистское проявление гендерной интолерантности представляет собой сексизм — формы политики, индивидуального или группового поведения, дискриминирующие женщин в их правах на полноценное участие в профессиональной деятельности и общественной жизни, основанные на предположении, что по личным характеристикам мужчины превосходят женщин.
Наше исследование основывалось на анализе способов и приемов воздействия СМИ на формирование негативных гендерных стереотипов. В современном обществе усиливается влияние прессы на процессы изменения культуры, ценностных установок и ориентаций, поэтому нельзя не замечать ее влияния на реализацию политики гендерного равенства. Актуальность этой темы обусловлена тем, что в последние годы пресса активно проповедует демократический плюрализм в таких вопросах, как паритетная демократия, равенство прав и возможностей мужчин и женщин. Но на практике наблюдается значительное несоответствие между тезисами, отраженными в разнообразных государственных программах по улучшению положения женщин, и реальной практикой. СМИ, в свою очередь, с одной стороны, фиксируют это положение, а с другой — создают новые стереотипы.
Для объективного отражения проблемы использования языка вражды в журналистских произведениях анализировались тексты наиболее массовых региональных (нижегородских) и федеральных общественно-политических изданий: «Аргументы и факты», «Известия», «Собеседник», «Московский комсомолец», «Комсомольская правда», «Бир-жа+карьера», «Город и горожане». Эти издания были отобраны из генеральной совокупности общественно-политических изданий методом выборки по таблице случайных чисел. Ведущий метод исследования — контент-анализ печатных материалов. Единицей контент-анализа послужил лексический материал, который выражает дискриминационное отношение к объекту высказывания. Проведенное исследование позволило выделить наиболее часто встречающиеся виды языка вражды (гендерное измерение) :
— призывы к дискриминации, в том числе в виде общих лозунгов («женщина по сути содержанка», «государственные дела не бабье дело», «только женщина всегда права», «вы имеете неограниченную власть не только над людьми, но и над женщинами»);
— призывы к насилию во всех видах («взять бы такую за косу — пусть сидит дома»);
— пропаганда исторических и современных примеров насилия и дискриминации («…не то что сейчас, когда из добытчика мужчина превратился в иждивенца»);
— утверждения о неполноценности (недостаток культурности, интеллектуальных способностей, профессионализма) («ассоциируется с мамашей, которая много говорит, но мало что может реально сделать», «одна из самых популярных в Японии политических дам попросту пока «не тянет», несколько раз принародно села в лужу»);
— цитирование явно ксенофобных высказываний и текстов без комментария, определяющего размежевание между позицией интервьюируемого и позицией журналиста; сюда же относится предоставление места в газете для явной пропаганды дискриминирующей точки зрения без редакционного комментария или иной полемики;
— необоснованная ирония, дискриминирующие изобразительно-выразительные средства («собрались те, кто «коня на скаку» и «в горячую избу» <…>а кони все скачут и скачут, а избы горят и горят»).
Безусловно, многие журналисты используют язык вражды без определенного сексистско-го умысла, а из-за отсутствия профессиональных навыков освещения «женской» темы, из-за исторически сложившегося в сознании россиян стереотипа о роли женщины в обществе, который работники прессы невольно продолжают доносить до читателей, так как сами находятся в его власти. Но современная реальность такова, что позиции мужчин и женщин в социуме претерпели некоторые изменения, поэтому журналисты, освещая гендерные проблемы, должны отказаться от устаревших стереотипов и от использования языка вражды, который является следствием патриархальных установок.
Использование языка вражды в журналистике приводит к выплескиванию речевой агрессии, как со стороны автора материала, так и со стороны потребителя информации, который, принимая или отвергая позицию журналиста, пропускает этот поток агрессии через собственное восприятие. По мнению Л. Ениной , речевая агрессия в газетном тексте может быть снижена за счет снятия прямых оценочных оппозиций, отсутствия грубых оценочных выражений, аналитического подхода к своим и чужим текстам. Неприятию языка вражды и агрессии способствуют не только методические рекомендации отдельных журналистов и иссле-
дователей, но и вся система саморегулирования журналистского сообщества: кодекс профессиональной этики российского журналиста устанавливает, что «журналист полностью осознает опасность ограничений, преследования и насилия, которые могут быть спровоцированы его деятельностью. Выполняя свои профессиональные обязанности, он противодействует экстремизму и ограничению гражданских прав по любым признакам, включая признаки пола, расы, языка, религии, политических и иных взглядов, равно как социального и национального происхождения. Журналист уважает честь и достоинство людей, которые становятся объектами его профессионального внимания. Он воздерживается от любых пренебрежительных намеков или комментариев в отношении расы, национальности, цвета кожи, религии, социального происхождения или пола, а также в отношении физического недостатка или болезни человека. Он воздерживается от публикации таких сведений, за исключением случаев, когда эти обстоятельства напрямую связаны с содержанием публикующегося сообщения» . Но это не означает, что все издания придерживаются этического кодекса журналистов и, следовательно, отказываются от тиражирования нетерпимости в отношении определенных социальных групп.
Для того чтобы пресса подходила к освещению гендерных, этнических, религиозных проблем с позиций толерантности, необходимо серьезное усовершенствование законодательной базы СМИ, включая создание органов, контро-
лирующих деятельность прессы. И поскольку современные СМИ знакомы с механизмами воздействия на общественное мнение, то большинство исследователей сходятся во мнении, что пресса должна внести посильный вклад в процесс изменения установок социума в направлении от нетерпимости к толерантности.
Бесспорно, СМИ в одиночку не смогут сломить устоявшиеся в обществе интолерантные позиции по отношению к «чужому»: к полу, расе, религии. Прессе необходима поддержка других социальных институтов, таких как церковь, семья, власть. Целенаправленная политика отказа СМИ от сексизма в журналистских текстах может стать первым шагом на пути создания толерантной прессы и, как следствие, взаи-мотерпимого и гармоничного общества.
Список литературы
1. Енина Л. Речевая агрессия и речевая толерантность в средствах массовой информации // Российская пресса в поликультурном обществе: толерантность и мультикультурализм как ориентиры профессионального поведения. М., 2002.
2. Китайчик М. Правовые механизмы противодействия «языку вражды» в СМИ: . — www.medialaw.ru
3. Мацковский М. Толерантность как объект социологического исследования // Век толерантности: Вып. 3-4.
4. Мониторинг проявлений расизма и ксенофобии в российских СМИ: . -www.panorama.ru
5. Сексизм non stop? // Диалог женщин. 2003. № 20.
HATE SPEECH IN MODERN MASS MEDIA: THE GENDER ASPECT
N. O. Avtayeva
История с инсценировкой СБУ планируемого убийства Бабченко непреднамеренно, но закономерно проявила фундаментальную черту российского общества – склонность к аутоагрессии на основе хейтспича
С 2012 года присутствие хейтспича в российских масс-медиа коррелирует не только с ростом антизападных настроений, но стимулирует аутоагрессию российского общества в целом. Реакция на инсценировку планируемого убийства Бабченко проявила высокий уровень нетерпимости даже внутри российской оппозиции.
Хейтспич как язык вражды сочетает в себе несколько основных приемов:
- Дегуманизация (расчеловечивание) тех, против кого он направлен;
- Обобщение – «они все такие»;
- Обесценивание жизни и действий разными методами, чаще всего через обругивание или высмеивание;
- Эмоциональная и этическая инверсия – например, то, что могло бы стать поводом для сострадания часто становится поводом для дальнейшего обвинения;
- Подмена рациональной логики эмоциональными выводами, основанными на вызываемой хейтспичем ненависти.
На уровне политической дискурсивности хейтспич конструирует «свою» идентичность через оппозицию к навязываемой кому-то идентичности враждебных (или неправильных) «других». Такое противопоставление и выступает в роли герменевтической структуры (эпистемы Фуко), «объясняющей» и оправдывающей для ее носителя не только само это разделение, но и дискриминацию «других». Поэтому хейтспич было бы неверно понимать исключительно как набор слов, выражающих ненависть, – скорее даже наоборот, хейтспич на дискурсивном уровне гораздо чаще старается выглядеть неочевидным, внешне нейтральным, но как бы подразумевающим весьма неприятные «объективные» выводы по поводу воображаемой или реальной «другой» стороны.
На практике внешнеполитический неофициальный хейтспич в России маркируют следующие расчеловечивающие, обобщающие и обесценивающие неологизмы:
- В отношении западных стран: гейропа и пиндоссия, которым соответствуют гейропейцы и пиндосы.
- В отношении Украины, особенно во время украинского конфликта, – хохляндия, укропия, бандеростан, которым соответствуют хохлы, укропы и бандеровцы.
Во внутриполитическом символическом пространстве в отношении оппозиции используются следующие расчеловечивающие конструкции:
- В официальном дискурсе до 2012 года в адрес оппозиции звучали слова вроде «бандерлоги», что согласно прозе Киплинга обозначает «обезьяны». После аннексии Крыма хейт-риторика начала ужесточаться и уже в «крымской речи» Путина появились слова «пятая колонна» и «национал-предатели». Принято сравнивать термин «национал-предатели» с внешней по отношению к России историей его использования, однако на уровне соотнесенности он куда сильнее связан с термином «враги народа» сталинских времен – советские газеты называли их «Гнусными изменниками» или предателями «социалистической Родины», «советского народа» и т.д. Очевидно, что место нового термина в понятийной структуре, описывающей предателя интересов воображаемого сообщества, осталось тем же, что и у старого. Обслуживают эти термины объяснительные модели про агентов враждебности Запада и необходимость борьбы с ним. Официальные государственные СМИ выстраивали такую эпистему много лет – можно вспомнить и «аналитическую» программу Михаила Леонтьева «Однако» на «Первом канале», и его же псевдо-исторический многосерийный телепроект «Большая игра». Сейчас аналогичные проекты умножились за счет программ «Вечер с Владимиром Соловьевым», «Бесогон TV» Никиты Михалкова на канале «Россия 24». В этом же направлении выстраивают свою идеологию Дугин и ведомое им сообщество «неоевразийцев», а также целый сонм псевдоаналитиков и конспирологов, наподобие Сергея Кургиняна, буквально с пеной у рта клеймящих происки Запада.
- В неофициальном внутриполитическом дискурсе хейтспич против оппозиции обозначается еще и таким термином как «либерасты», что маркирует использующего это слово как политически заряженного и попавшего под действие пропаганды субъекта.
Надо сказать, что конспирологические теории и обвинения оппозиции в фальсификациях истории успешно оказывают влияние на массовое сознание. Но действие всегда рождает противодействие и часть оппозиционной публики в России в качестве ответной реакции тоже производит стихийный или намеренный хейтспич:
- В отношении прорежимных пропагандистов на оппозиционных ресурсах и в соцсетях часто употребляется слово «пропагандон» — герменевтический анализ его конструкции подводит к мысли о продажности и нечистоплотности пропагандистов, принижает их через сравнение с презервативом.
- В отношении подпавших под действие пропаганды соотечественников в оппозиционном хейт-дискурсе употребляются слова «ватники», «быдло», «гопники» и производные от них. Последнее можно отнести к хейтспичу условно, т.к. оно все же не вполне расчеловечивает и – в отличие от остальных – относит обозначаемого субъекта к людям. И тут тоже присутствует своя хейт-герменевтика – не осознающие «реального положения вещей» люди, с точки зрения носителей оппозиционного хейтспича, крадут у них будущее – это как бы другой вид людей, более ущербный. Потому некоторые убеждены, что мнение «зараженной» части общества не имеет значения и обозначив кого-то ватником можно дальше с ним не считаться.
Дискурс ненависти делает российское общество аномичным и аутоагрессивным через формирование мышления войны, в котором принадлежность к «своим» оправдывает все, в то время как «другие» — это фактически все, кто не разделяет такое мышление безоговорочно. Так поляризация возрастает даже внутри самих противостоящих общностей, они расслаиваются и радикализируются. Для оппозиции это так же верно, как и для прорежимной части общества. Не впервые, но неожиданно ярко это проявилось в истории с инсценировкой украинскими спецслужбами убийства эмигрировавшего из России Аркадия Бабченко. И проблема тут не столько в самом Бабченко, а в том, как некоторая часть оппозиционно настроенной публики реагирует на саму попытку говорить о сомнительных моментах в этой истории. Всего было четыре типа реакций:
- Нулевой, триггерный тип – это критическая реакция на событие, попытки анализа и откровенно неудобные вопросы в сторону Бабченко и СБУ. Достаточно распространенная позиция среди оппозиционных спикеров и экспертов, но вызывающая активные нападки со стороны оппозиционной аудитории.
- Первый тип реакции – простое разделение по принципу «свой-чужой». «Свои» те, кто воюет с режимом, а на войне все средства хороши. Бабченко хоть и в мутную историю ввязался, но все в копилку.
- Второй тип реакции – катарсическое переживание от того, что Бабченко жив, затмило в сознании суть происходящего и все действительно неприятные вопросы, которые эта история вызывает, ушли на второй план, т.к. аффект от осознания отмены смерти переживается ярче всего остального.
- Третий тип реакции сложный, но и более массовый. В его основе находится один из предыдущих типов (или одновременно оба), но добавляется агрессивно-моральная аргументация в духе «а вы бы хотели, чтобы он умер!?» в ответ на любое недоумение или многочисленную критику. Внутренняя логика этой реакции тоже понятна – не желая или не будучи способны (в силу переживаемого аффекта, например) осознать негативную сторону события, эти люди подменяют разговор о сути обвинениями критиков Бабченко в желании видеть его убитым. Подмена симптоматичная, поскольку в таком режиме разговор о том, что Бабченко сделал с точки зрения профессиональных стандартов журналистики, например, полностью подменяется явным или скрытым хейтспичем – «вы ненавидите Бабченко за то, что он не умер, т.к. завидуете, боитесь, стыдитесь» и т.д. Разговор о Бабченко и его профессиональных и личных качествах в этой истории переводится на качества того, кто пытается Бабченко критиковать.
Негативные реакции показывают, как множество тех, кто причисляет себя к прогрессивной части российского общества, не слишком-то озабочены самими ценностями прогресса. И возмущение западных журналистов, и голоса в отечественном поле этим людям непонятны или не нужны. Фактически их мышление не отличается от мышления прорежимной части общества ничем, кроме поддержки другого набора фигур и политической риторики. В истории с Бабченко с этим напрямую столкнулись многие. Например, известный в России и за рубежом политолог Татьяна Ворожейкина обобщила свой опыт такой полемики следующим образом: «Для меня публикация поста о Бабченко оказалась жесточайшим экспериментом над самой собой. Я узнала о себе или таких как я, кто пытался говорить, что профессия журналиста несовместима с сотрудничеством со спецслужбами, что: 1) я «интеллектуальный идиот » — далее матерно; 2) я не имею право что-либо говорить об этом, поскольку сама не воевала; 3) я не способна на эмпатию, поэтому настаиваю на важности правил. «У кого есть сердце, тем правила не нужны». И т.п. Самое сильное потрясение от того, насколько единодушен либеральный круг в такой реакции. К сожалению, я прихожу к тем же выводам… …принцип мышления большей части российской интеллигенции один, только знаки разные».
Становится ясно, что проблема реформирования российского общества не только в вытеснении прорежимными силами политической дискуссии в маргинальное пространство улиц и соцсетей, монополизации масс-медиа или росте доли государства в экономике. Проблема, судя по всему, еще и в воспроизводстве парадигм конфликта и нетерпимости в мышлении значительной части общества, независимо от политических пристрастий. Судя по динамике событий, маркирующих эту общественную аномию, лишь вопрос времени – когда именно политические противоречия и отсутствие непреложных для всех норм и ценностей приведут общество к открытому гражданскому конфликту, в котором спонтанно или намеренно, но еще активнее будут применяться и такие методы, как хейтспич.
Текст приводится по изданию: Ефим Эткинд. Процесс Иосифа Бродского. — Лондон: Overseas Publications Interchange Ltd, 1988.
В один прекрасный день ленинградцы, никогда не слыхавшие ни о каком Бродском, прочитали в своей газете ’’Вечерний Ленинград” (29 ноября 1963 года) статью, которую мы теперь, ровно четверть века спустя, предлагаем вниманию читателей. Вот она:
’’ОКОЛОЛИТЕРАТУРНЫЙ ТРУТЕНЬ»
Несколько лет назад в окололитературных кругах Ленинграда появился молодой человек, именовавший себя стихотворцем. На нем были вельветовые штаны, в руках — неизменный портфель, набитый бумагами. Зимой он ходил без головного убора, и снежок беспрепятственно припудривал его рыжеватые волосы. Приятели звали его запросто Осей. В иных местах его величали полным именем — Иосиф Бродский. Бродский посещал литературное объединение начинающих литераторов, занимающихся во Дворце культуры им. Первой Пятилетки. Но стихотворец в вельветовых штанах решил, что занятия в литературном объединении не для его широкой натуры. Он даже стал внушать пишущей молодежи, что учеба в таком объединении сковывает-де творчество, а посему он, Иосиф Бродский, будет карабкаться на Парнас единолично. С чем же хотел прийти этот самоуверенный юнец в литературу? На его счету был десяток-другой стихотворений, переписанных в тоненькую школьную тетрадку, и все эти стихотворения свидетельствовали о том, что мировоззрение их автора явно ущербно, ’’Кладбище”, ’’Умру, умру…” — по одним лишь этим названиям можно судить о своеобразном уклоне в творчестве Бродского. Он подражал поэтам, проповедовавшим пессимизм и неверие в человека, его стихи представляют смесь из декадентщины, модернизма и самой обыкновенной тарабарщины. Жалко выглядели убогие подражательские попытки Бродского. Впрочем, что-либо самостоятельное он сотворить не мог, силенок не хватало. Не хватало знаний, культуры. Да и какие могут быть знания у недоучки, у человека, не окончившего даже среднюю школу?
Вот как высокопарно возвещает Бродский о сотворенной им поэме-мистерии: ’’Идея поэмы — идея персонификации представлений о мире, и в этом смысле она гимн баналу. Цель достигается путем вкладывания более или менее приблизительных формулировок этих представлений в уста двадцати не так более, как менее условных персонажей. Формулировки облечены в форму романсов”. Кстати, провинциальные приказчики некогда тоже обожали романсы. И исполняли их с особым надрывом, под гитару. А вот так называемые желания Бродского.
”От простудного продувания / Я укрыться хочу в книжный шкаф”.
Вот требования, которые он предъявляет: ”Накормите голодное ухо / Хоть сухариком…”
Вот его откровенно-циничные признания: ”Я жую всеобщую нелепость / И живу единым этим хлебом”.
А вот отрывок из так называемой мистерии: ”Я шел по переулку, / Как ножницы — шаги. / Вышагиваю я / Средь бела дня / По перекрестку, / Как по бумаге / Шагает некто / Наоборот — во мраке”.
И это именуется романсом? Да это же абракадабра!
Уйдя из литературного объединения, став кустарем-одиночкой, Бродский начал прилагать все усилия, чтобы завоевать популярность у молодежи. Он стремится к публичным выступлениям, и от случая к случаю ему удается проникнуть на трибуну. Несколько раз Бродский читал свои стихи в общежитии Ленинградского Университета, в библиотеке им. Маяковского, во Дворце культуры им. Ленсовета. Настоящие любители поэзии отвергли его романсы и стансы. Но нашлась кучка эстетствующих юнцов и девиц, которым всегда подавай что-нибудь ’’остренькое”, ’’пикантное”. Они подняли восторженный визг по поводу стихов Бродского. Эти юнцы и девицы составляют так называемую окололитературную среду. Они вертятся вокруг модных поэтов, устраивают ажиотаж на их выступлениях, гоняются за автографами. Они и сами пописывают стишки. Иной юнец, только что окончивший среднюю школу, поднатужившись, сотворит от силы несколько стихов и уже мнит себя законченным поэтом. На этом основании он ничем, кроме писания плохих стихов, не занимается. И работать этот мнимый поэт нигде не работает, и в литературе в общем-то ничего не смыслит. Зато он ведет ’’творческую” жизнь.
Эту жизнь он понимает так. Сон допоздна. Потом прогулка по Невскому. В Доме книги он кокетничает с продавщицей отдела поэзии Люсей Левиной, главным образом, в надежде, что она снабдит его какой-нибудь модной поэтической новинкой. Далее — посещение редакции, той, в которой сидят не очень строгие в смысле требовательности люди, материально поддерживающие окололитературных личностей своими заказами. Вечером — ресторан или кафе. Столик. Бокал коктейля. Тут же приятель, которого называют не иначе как Джеф или Джек, и девица, обязательно в очках, обязательно с копной взъерошенных волос. Вот так, глядишь, и день прошел. Бессмысленное, никому не нужное житье!
Кто же составлял и составляет окружение Бродского, кто поддерживает его своими восторженными ”аха- ми” и ’’охами”? Мариамма Волнянская, 1944 года рождения, ради богемной жизни оставившая в одиночестве свою мать-пенсионерку, которая глубоко переживает это; приятельница Волнянской — Нежданова, проповедница учения йогов и всяческой мистики; Владимир Швейгольц, физиономию которого можно было не раз обозревать на сатирических плакатах, выпускаемых народными дружинами (этот Швейгольц не гнушается обирать бесстыдно мать, требуя, чтобы она давала ему из своей небольшой зарплаты деньги на карманные расходы); уголовник Анатолий Гейхман; бездельник Ефим Славинский, предпочитающий пару месяцев околачиваться в различных экспедициях, а остальное время вообще нигде не работать, вертеться возле иностранцев. Среди ближайших друзей Бродского — жалкая окололитературная личность Владимир Герасимов и скупщик иностранного барахла Шилинский, более известный под именем Жоры.
Эта группка не только расточает Бродскому похвалы, но и пытается распространять образцы его творчества среди молодежи. Некий Леонид Аронзон перепечатывает их на своей пишущей машинке, а Григорий Ковалев, Валентина Бабушкина и В. Широков, по кличке «Граф”, подсовывают стишки желающим. Как видите, Иосиф Бродский не очень разборчив в своих знакомствах. Ему не важно, каким путем вскарабкаться на Парнас, только бы вскарабкаться. Ведь он причислил себя к сонму «избранных”. Он счел себя не просто поэтом, а «поэтом всех поэтов”. Некогда Игорь Северянин произнес: ”Я, гений Игорь Северянин, своей победой упоен: я повсеградно оэкранен, я повсесердно утвержден!” Но сделал он это в сущности ради бравады. Иосиф Бродский же уверяет всерьез, что и он ’’повсесердно утвержден”.
О том, какого мнения Иосиф Бродский о самом себе, свидетельствует, в частности, такой факт: 14 февраля 1960 года во Дворце культуры им. Горького состоялся вечер молодых поэтов. Читал на этом вечере свои замогильные стихи и Иосиф Бродский. Кто-то, давая настоящую оценку его творчеству, крикнул из зала: ’’Это не поэзия, а чепуха!” Бродский самонадеянно ответил: ’’Что позволено Юпитеру, не позволено быку”. Не правда ли, какая наглость? Лягушка возомнила себя Юпитером и пыжится изо всех сил. К сожалению, никто на этом вечере, в том числе председательствующая — поэтесса Н. Грудинина, не дал зарвавшему наглецу надлежащего отпора. Но мы еще не сказали главного. Литературные упражнения Бродского вовсе не ограничивались словесным жонглированием. Тарабарщина, кладбищенско- похоронная тематика — это только часть ’’невинных” увлечений Бродского. Есть у него стансы и поэмы, в которых авторское ”кредо” отражено более ярко. ”Мы — пыль мироздания”, — авторитетно заявляет он в стихотворении ’’Самоанализ в августе”. В другом, посвященном Нонне С., он пишет: ’’Настройте, Нонна, и меня на этот лад, чтоб жить и лгать, плести о жизни сказки”. И наконец, еще одно заявление: ’’Люблю я родину чужую”.
Как видите, этот пигмей, самоуверенно карабкающийся на Парнас, не так уж безобиден. Признавшись, что он любит ’’родину чужую”, Бродский был предельно откровенен. Он в самом деле не любит своей Отчизны и не скрывает этого. Больше того! Им долгое время вынашивались планы измены Родине.
Однажды по приглашению своего дружка О. Шахматова, ныне осужденного за уголовное преступление, Бродский спешно выехал в Самарканд. Вместе с тощей тетрадкой своих стихов он захватил и ’’философский трактат” некоего А. Умлянского. Суть этого трактата состояла в том, что молодежь не должна-де стеснять себя долгом перед родителями, перед обществом, перед государством, поскольку это сковывает свободу личности. ”В мире есть люди черной кости и белой. Так что к одним (к черным) надо относиться отрицательно, а к другим (к белым) положительно”, — поучал этот вконец разложившийся человек, позаимствовавший свои мыслишки из идеологического арсенала матерых фашистов.
Перед нами лежат протоколы допросов Шахматова. На следствии Шахматов показал, что в гостинице ’’Самарканд” он и Бродский встретились с иностранцем. Американец Мелвин Бей пригласил их к себе в номер. Состоялся разговор.
— У меня есть рукопись, которую у нас не издадут, — сказал Бродский американцу. — Не хотите ли ознакомиться?
— С удовольствием сделаю это, — ответил Мелвин и, полистав рукопись, произнес: — Идет. Мы издадим ее у себя. Как прикажете подписать?
— Только не именем автора.
— Хорошо. Мы подпишем ее по-нашему: Джон Смит.
Правда, в последний момент Бродский и Шахматов струсили. ’’Философский трактат” остался в кармане у Бродского.
Там же, в Самарканде, Бродский пытался осуществить свой план измены Родине. Вместе с Шахматовым он ходил на аэродром, чтобы захватить самолет и улететь на нем за границу. Они даже облюбовали один самолет, но, определив, что бензина в баках для полета за границу не хватит, решили выждать более удобного случая. Таково неприглядное лицо этого человека, который, оказывается, не только пописывает стишки, перемежая тарабарщину нытьем, пессимизмом, порнографией, но и вынашивает планы предательства. Но, учитывая, что Бродский еще молод, ему многое прощали. С ним вели большую воспитательную работу. Вместе с тем, его не раз строго предупреждали об ответственности за антиобщественную деятельность. Бродский не сделал нужных выводов. Он продолжает вести паразитический образ жизни. Здоровый 26-летний парень около четырех лет не занимается общественно полезным трудом. Живет он случайными заработками; в крайнем случае подкинет толику денег отец — внештатный фотокорреспондент ленинградских газет, который, хоть и осуждает поведение сына, но продолжает кормить его. Бродскому взяться бы наконец за ум, начать наконец работать, перестать быть трутнем у родителей, у общества. Но нет, никак он не может отделаться от мысли о Парнасе, на который хочет забраться любым, даже самым нечистоплотным путем.
Очевидно, надо перестать няньчиться с окололитературным тунеядцем. Такому как Бродский не место в Ленинграде. Какой вывод напрашивается из всего сказанного? Не только Бродский, но и все, кто его окружает, идут по такому же, как и он, опасному пути. И их нужно строго предупредить об этом. Пусть окололитературные бездельники вроде Иосифа Бродского получат самый резкий отпор. Пусть неповадно им будет мутить воду!
А. Ионин, Я. Лернер, М. Медведев
Замечательный документ эпохи! Если бы герой этой статьи не получил Нобелевской премии 1987 года, она все равно производила бы сегодня сильное впечатление. Не будем, однако, забывать о том, что этот самый юноша, который хочет «карабкаться на Парнас единолично”, через двадцать четыре года уже не в вельветовых штанах, а во фраке будет получать из рук короля Швеции диплом первого поэта. В Советском Союзе пытались было глухо намекнуть на то, что эта премия — политическая, что Шведская Академия присудила ее Бродскому потому, что он, дескать, диссидент. Во-первых, Иосиф Бродский никакой не диссидент и никогда таковым не был; уехал он не потому, что боролся против советского режима, а потому, что советский режим боролся против него, его оплевывал, унижал, уничтожал.
Ну, а во-вторых, Нобелевская премия по литературе не может быть чисто политической: ведь дается она за произведения, которые всякий человек на земном шаре может прочитать — и самостоятельно удостовериться, имеют ли они литературную ценность или не имеют. После того, как шведский король вручил Иосифу Бродскому диплом лауреата, его стихи и его эссеистическая проза стали появляться во всех странах; издательства соревнуются друг с другом, кто раньше и лучше издаст. В эту игру включился и Советский Союз: через два месяца после решения Шведской Академии несколько стихотворений Бродского опубликовал и крупнейший литературный журнал СССР ’’Новый мир”. Однако в предисловии редакции о стихах Бродского не было сказано того, что писал ’’Вечерний Ленинград”: ’’…его стихи представляют смесь из декадентщины, модернизма и самой обыкновенной тарабарщины”.
Западный читатель может с недоумением спросить: ”А зачем об этом вспоминать? Мало ли что писала двадцать пять лет назад какая-то провинциальная газетка, какой-то желтый листок!” Дело, однако, в том, что в СССР любая газета — официальный орган партии и правительства, и неопровергнутое суждение партийной прессы сохраняет свою весомость: оно выражает мнение партии, которая, как римский папа, отличается непогрешимостью — не может ошибаться. За что же все-таки «Вечерний Ленинград” обрушился на молодого человека, неизвестного широкой публике, ничего еще не напечатавшего и ни в каких скандалах не замешанного? По тексту статьи можно многое понять. Попробуем снабдить его комментарием.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
— в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
— в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
— в контакте: http://vk.com/podosokorskiy