ТАШКЕНТ, 28 окт — Sputnik, Анна Желиховская. Незадолго до введения карантина в Ташкенте началось следствие по делу 52-летней Натальи (имя изменено. — Прим. ред.), матери-одиночки, работающей парикмахером-колористом. Женщина — профессиональный мастер-универсал, имеющая опыт работы в этой сфере более 20 лет. Ей предъявили обвинение по статье 113 ч. 4 УК Республики Узбекистан «Распространение венерического заболевания или ВИЧ-инфекции/СПИД» — заведомое поставление в опасность заражения или заражение ВИЧ-инфекцией/СПИД.
Содержание
Положительный результат
В 2014 году был обновлен Перечень видов профессиональной деятельности, запрещенных для лиц, зараженных вирусом иммунодефицита человека. В него, в частности, вошла профессия парикмахера, связанная со стрижкой и бритьем. История Натальи началась в 2017-м, когда директор салона красоты, в котором она работала, направил сотрудников пройти, как выяснилось, обязательное тестирование на ВИЧ.
«Мой тест оказался положительным. Я понимала, что это невозможно, и пересдала анализ. Не знаю, как я пережила эти дни ожидания… Ответ снова был положительный. Первое, что я испытала, – шок. До этого я ничего не знала об этом заболевании, никогда с ним не сталкивалась. Конечно, врачи провели со мной беседу, я встала на учет в Ташкентский городской центр по борьбе со СПИДом, оставив там все свои данные», — вспоминает женщина. © Sputnik / Антон Денисов Она сразу начала принимать антиретровирусную терапию (АРВТ). Это специфическое лечение помогает пациентам блокировать вирус, а значит, не подвергать риску окружающих, жить полноценной жизнью, иметь семью и здоровых детей. Следующие два года она продолжала работать в сфере услуг, каждый день понимая, что руководству следует знать о ее заболевании. Директору отсутствие справки Наталья объяснила тем, что не может в данный момент оплатить тест.
«Из лучших побуждений, конечно, он позвонил в СЭС и уточнил, можно ли мне все-таки не сдавать тест, поскольку я не косметолог, татуировками и татуажем не занимаюсь, маникюром тоже. Работаю с красками и стригу, в основном, машинкой. Ему ответили, что в этом случае тест можно не сдавать», — рассказывает женщина.
По ее словам, она не стала сообщать о результатах тестирования директору, потому что боялась потерять работу. Воспитывая ребенка-подростка в одиночку, женщина очень дорожила единственным источником дохода. Кроме этого, Наталья уже достаточно узнала о своем заболевании и понимала, что с неопределяемой вирусной нагрузкой (количество вируса в крови) безопасна для окружающих.
«Конечно, я ни в коем случае не оправдываю себя. Я должна была сообщить обо всем руководству и уйти из профессии. Но мне было страшно, я была потеряна и не понимала, что делать дальше, как теперь жить…», — признается героиня. © Foto : Организаторы акции «живая библиотека» В марте 2020 года, за несколько дней до карантина, в салон красоты целенаправленно с проверкой пришли сотрудники ГУВД. По словам женщины, один из них завел ее в отдельную комнату и сообщил, что с таким диагнозом она не имеет права работать парикмахером. Коллегам Натальи и ее руководству объяснили, что проблема в медицинской книжке. При этом, по ее словам, один из них успокаивал ее, уверяя что суда не будет, а ограничится она лишь штрафом. Однако вскоре началось следствие и было назначено первое судебное заседание. До начала суда никто из ее коллег и директор не знали о реальной причине проверки.
«В беседе с оперативным сотрудником, врачом в СПИД-центре, в махаллинском комитете косвенно, не напрямую, но чувствовалось, что меня подозревают в непристойном поведении. Сказать, что я была морально и психологически задавлена – не сказать ничего. Я верующий человек, хожу в церковь. Для суда оттуда даже была предоставлена моя положительная характеристика», — вспоминает Наталья.
Сегодня в сознании людей все еще глубоко убеждение, что это заболевание маргиналов. И если у женщины оно выявлено, то она непременно получает клеймо падшей. Бороться с этой стигмой мешает и устаревшее законодательство в вопросе о ВИЧ.
Новый взгляд на старые законы
Уголовный кодекс Узбекистана был утвержден в 1994-м, а статья 113 уходит корнями в 1980-е годы. Тогда диагноз действительно был приговором, ни лечения, ни диагностики не было, а уголовное преследование рассматривалось чуть ли не единственным видом профилактики. Несколько лет назад Всемирная организация здравоохранения официально признала ВИЧ не смертельным, а хроническим заболеванием. Люди, регулярно принимающие терапию, живут долго и полноценно. Поэтому перечень разрешенных профессий и система правосудия в отношении позитивных должны быть пересмотрены.
«На сегодняшний день не только поменялся статус заболевания, но и есть множество данных, позволяющих однозначно утверждать, что уголовное преследование никак не препятствует распространению вируса. Наличие уголовной ответственности за поставление в опасность и передачу ВИЧ, наоборот, приводит к тому, что люди, практикующие рискованное поведение, избегают тестирования. Ведь пока они не знают о своем статусе, они не подлежат ответственности», — говорит юрист Тимур Абдуллаев.
Общественным защитником Натальи на суде была Евгения Короткова, координатор программы Позитивные женщины «Ишонч ва хает». Она рассказывает, что ими был проведен мониторинг списка запрещенных профессий для лиц с ВИЧ в странах СНГ, и нигде профессии парикмахера нет.
© Sputnik / Алексей Никольский «На первом же судебном заседании мы ходатайствовали о назначении судмедэкспертизы с привлечением опытного эксперта-инфекциониста, работающего с ВИЧ. Следствием установлено, что у обвиняемой вирусная нагрузка равна нулю. Более того, обстоятельства дела свидетельствуют об отсутствии в ее действиях умысла заражения или заведомого поставления в опасность. В обвинительном заключении указано, что в целях профилактики заражения третьих лиц она не работала с режущими инструментами, а использовала машинку. То есть своими действиями она пыталась защитить клиентов от передачи ВИЧ», — рассказывает Евгения.
В мировой медицине окончательно доказан тезис «неопределяемый = непередающий» (принцип «Н=Н»). У специалистов и законодателей Узбекистана есть более 10 лет собственных наблюдений и статистики, подтверждающих международные данные. Это уже позволяет пересмотреть перечень запрещенных профессий для людей с ВИЧ, соответствующий закон и декриминализовать 113 статью.
Уже можно начать с рассмотрения перечня запрещенных профессий, которыми могут заниматься люди с ВИЧ.
«Поправок в этот список можно добиться, если осужденная, о которой идет речь, не остановится и продолжит отстаивать свои права вплоть до Конституционного суда и Комитета ООН по правам человека», — считает юрист. Sputnik / Дильшода Рахматова По его словам, о вреде криминализации ВИЧ, а также о том, что она нарушает ряд прав, закрепленных в международных пактах, ратифицированных Узбекистаном, говорили и Специальный докладчик ООН по праву на здоровье, и представители других структур организации. Однако пока никаких действий в этом направлении не принято.
По мнению правозащитников, в статье 113 есть серьезный недостаток, который встречается практически во всех уголовных кодексах стран ЦА: в ней есть слово «заведомо».
«Что такое «заведомо» и как оно соотносится с умыслом, сам Кодекс не объясняет. В итоге такая «мелочь» становится второстепенным обстоятельством. Есть умысел или нет может повлиять разве что на тяжесть наказания, но ответственность никак не отменяет. Получается, что вне зависимости от того, хотел человек инфицировать кого-то ВИЧ или нет, статья «светит» в любом случае», — пояснил Тимур Абдуллаев.
Обычно такие неточности в законодательстве устраняются либо подзаконными актами, либо Постановлениями Пленума. Но в отношении ст. 113 нет ни того, ни другого. Есть только Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы, а все остальное — на усмотрение суда. Если судья не понимает, что такое ВИЧ и как он передается, то подсудимому придется нелегко.
Более того, даже среди ученых нет единого мнения о том, является ли наличие умысла обязательным для наступления ответственности. Если да, то каким этот умысел должен быть? Ведь он может быть прямым — «злонамеренным» или косвенным.
Об этом нужно говорить
О низком уровне информированности представителей правоохранительных органов и судебной системы о путях передачи и лечении ВИЧ рассказывает и Евгения. Она убеждена, что в большей степени именно это влияет на вынесение приговоров. По ее мнению, применение современных научных доказательств в уголовных делах может ограничить несправедливые судебные преследования и акты правосудия.
«При постановке диагноза врачи не говорят пациентам о стратегии «Н=Н», а берут расписку об уголовной ответственности за заражение ими других лиц. Также у активистов затруднен доступ к обвиняемым, а у большинства адвокатов предвзятое отношение к таким подзащитным», — добавляет правозащитница.
Согласно закону Узбекистана «Об охране здоровья граждан», пациент имеет право не только на сохранение в тайне информации о диагнозе, но и на выбор лиц, которым в интересах пациента может быть передана информация о состоянии его здоровья.
Наталья и ВИЧ-активисты задаются вопросом: откуда у правоохранительных органов оказалась информация о ее диагнозе и почему они пришли именно на работу, нанеся женщине сильнейший моральный и психологический ущерб? Подвергая тем самым ее риску раскрыть диагноз. На этот вопрос по запросу редакции ответили в Республиканском центре по борьбе со СПИДом. Мы публикуем текст полностью.
«Гражданка… работала по профессии, которая входит в число запрещенных, согласно приказу Министерства здравоохранения Республики Узбекистан «Об утверждении Перечня видов профессиональной деятельности, запрещенных для лиц, зараженных ВИЧ». На сегодняшний день существует совместное постановление Министерства внутренних дел и Министерства здравоохранения Республики Узбекистан «О порядке взаимодействия правоохранительных органов с медицинскими учреждениями по борьбе с распространением вируса иммунодефицита человека среди населения» от 20 августа 2019 года. Помимо этого, в целях обеспечения выполнения совместного постановления от 23.03.2018 г. Министерства занятости и трудовых отношений Республики Узбекистан, Комитета по охране погранвойск, Службы государственной безопасности Республики Узбекистан, Комитета женщин Узбекистана, Республиканского совета по координации самоуправления граждан, Комитета по делам религий и Союза молодежи Узбекистана Ташкентский СПИД-центр предоставил информацию Управлению уголовного розыска МВД 10 февраля 2020 года по запросу о гражданах, у которых диагностирован ВИЧ и которые работают в салонах бытовых услуг. При этом специалисты центра обеспечивают конфиденциальность информации о людях, живущих с ВИЧ, и медицинской тайны в соответствии со статьей 45 Закона «Об охране здоровья граждан» от 29 августа 1996 г.», — говорится в ответном письме.
Снять с Натальи обвинения не удалось. Но она избежала реального лишения свободы и получила два года условного наказания.
«Большую роль в нашем деле сыграла компетентность и заинтересованность в деталях дела, а также в теме ВИЧ и путях его передачи со стороны судьи и прокурора. Но это скорее частный случай, чем правило. Судья дал рекомендации лоббировать вопрос о пересмотре перечня запрещенных профессий для ВИЧ-позитивных, чтобы исключили из него позицию парикмахера», — рассказывает Евгения Короткова.
© Sputnik / Сергей Гунеев В формировании грамотного общественного мнения о ВИЧ должны участвовать и СМИ, но сегодня эта тема почти не поднимается в прессе, а профильные структуры слабо взаимодействуют с журналистами.
Сейчас у Натальи нет официальной работы. Несколько раз махалля ей предоставляла материальную помощь, как в связи с пандемией, так и с ее нынешним положением. Но регулярного, пусть даже минимального, заработка нет.
В Узбекистане 15 октября 2020 года принят закон «О правах лиц с инвалидностью». В нем перечислены основные принципы, обеспечивающие их права и защиту от дискриминации по состоянию здоровья. Аналогичные гарантии должны быть и у лиц, живущих с ВИЧ. Узбекистан совсем недавно вошел в Совет ООН по правам человека. Возможно, этот статус ускорит пересмотр 113-й статья УК. Юристы убеждены, что наказание должно следовать исключительно за предумышленное злонамеренное инфицирование либо его попытку. Реформирование в этой сфере существенно укрепит позиции республики в сфере защиты прав человека.
Окончательное изменение интонации в моей ФБ-ленте. Фейсбучная лента, всем понятно, как бы газета, сверстанная для тебя одного тобою же самим и поданная к кофию. Моя личная фейсбук-газета получилась у меня боевой, нервной, смею надеяться, прелиберальнейшей. Есть такое занимательное чтение «Спутник и погром»; а у меня лента складывается в издание «Сплетник и Содом»; что-то вроде того. И вот после тринадцатого октября совершенно стало ясно, что интонация моего сплетника изменилась. Менялась постепенно, начиная, очевидно, с последних выборов, тринадцатого со всей очевидностью открылось, что некий переворот в сознании произведен. До известного дня само собой предполагалось, что отношение к иноземцам позволительно более или менее деликатное, женская бытовая ксенофобия давилась; разговоры о разнице между тальянкой и лезгинкой не приветствовались. Слово «чурка» не мелькало. Заподозрить моих корреспондентов в сочувствии к толпе, идущей громить овощебазу с целью ущучить кавказцев, было трудно.
И вот тем не менее это случилось. Могла бы догадаться, что скоро прорвет, читая ранней осенью комментарии самых достопочтенных дам к фотоотчету о митинге в поддержку Навального. Если в декабре: «Господи, какие одухотворенные лица!» — то в сентябре видела я рядок комментариев, уже чуть изменившихся: «Господи, я так соскучилась по многочисленным русским лицам в центре Москвы!».
Какие бытовые, разговорные отклики были наиболее часты поздним вечером тринадцатого?
Женские посты с рассказами о житейских столкновениях с чужеродцами, примеры лично перенесенных, глубоко запрятанных обид. Еще чаще писали о Бирюлеве как о символе московского низа, но с сочувственными интонациями — тем не менее проникновение в нечистый район описывалось ровно теми же словами, какими описывается приключение, неожиданное посещение заведомо чуждого места, гетто. Молодой яппи ненароком вляпался в Гарлем: «Да, мы с мужем случайно проехали по ошибке через рынок там, в Бирюлеве, лет 7 назад. Мы много катались по Москве на велосипедах, но та поездка запомнилась особенно — именно из-за вот этого рынка овощного. Ни одного русского лица, фуры, между фурами сушится белье, какие-то костры в бочках и недобрый взгляд десятков глаз…»
То есть в ленте царило немного брезгливое, но веселое отношение к московскому низу: «Вы еще в Капотню не заезжали»; «С ужасом вспоминаю, как проделывал этнографическую экспедицию в Гольяново». Также замечалось некоторое отстранение от «приличных» собеседников, которые робко доказывали свое право жить в столичном подбрюшье: «Но можно же хотя бы сдать квартиру там и переехать в нормальный район». В целом же, повторюсь, настроение было эмпатическое. Протестующей бирюлевской толпе сочувствовали. Прежде всего, толпу выводили из поля, где вешками служат понятия «хтоническая Россия», «реальная Россия», «параллельная страна», «гопота» и пр.
Нет, события сравнивались с событиями на Болотной. Самый характерный в этом отношении текст — репортаж Марии Бароновой. Текст преинтересный, автор обладает недюжинной наблюдательностью, тем интереснее совместно глядеть в бирюлевскую ночь: «13 октября для многих жителей района стало их 5 декабря. Шестидесятилетних женщин, стоявших рядом, можно было бы обвинить в бытовой ксенофобии. Но на кровожадных нацистов они были совсем не похожи. Скорее на членов пассивного общества, которым надоело терпеть»; «»Но у нас же мирная акция была, а вы что сделали опять?” — возмущались некоторые жители из толпы. Все это начинало все больше и больше напоминать Болотную. Просто требования другие».
Женская бытовая ксенофобия давилась. Слово «чурка» не мелькало.
Требований, собственно говоря, почти что никаких определенных, помимо крика в космос: «Господи, надоело-то как!». Ибо призыв перебить всех приезжих и заодно истребить коррупцию в органах правопорядка столь же осуществим, как требование отдать Путина под суд. То есть возможен при общем условии уничтожения существующего правопорядка. Сравнение бирюлевских событий с первой Болотной забавно глядится и в свете следующего предложения: в сетях на стенах групп некоторых окраинных районов 14 числа появилось предложение — избрать свой символ. Ленточку черного цвета. «Модераторы групп! Обратите внимание! Прикрепите новость на стену! 15.10 объявляется траурный день по всем погибшим от рук мигрантов, черные ленточки на машинах, на сумках, на руках, как на 9 мая. Ведь можем???? И потом носить не снимая». Черноленточники.
Итак — отношение к бирюлевской акции сложилось так, как оно сложилось, предположительно оттого, что на улицу вышли реальные люди, жители района. Плутовская история вокруг овощебазы не слишком важна, обвинения националистам и футбольным болельщикам в организации беспорядков ожидаемы; но тем не менее вот есть толпа людей среднего возраста. С толпой людей среднего возраста власть работать не умеет, поскольку средний возраст у нас заменяет средний класс. Те же приметы на выходе — жажда достатка и порядка, дети, ноша, ответственность. Посмотрите разговоры на районных форумах — особенно ночные, в ночь на 14-е. Это, в общем, взрослые разговоры. Жены у детской кроватки сидят и беспокоятся о мужьях, запертых в автозаке возле местного отделения полиции, — по слухам, в обезьяннике мест нет. Отпустили бы!
Вести из комендатуры: «О, пришел полковник и говорит: давно такого не видел, чтобы в обезьяннике все русские!». Женский пост: «Как надоел вертолет над районом, у меня муж с чеченской кампании не выносит звука вертолета!». Тут же вопрос: «А где у нас муж?». — «Вроде уснул». — «А что так?» — «Сказал, несерьезно дело устроено. Пока дети жигули переворачивают — это несерьезно. Вот когда мужики пойдут мерсы бить, тогда можно из дома выходить». Совсем взрослое: «Войну начать дело не тяжкое. А дети где потом жить будут? В руинах? Грязные и холодные? Потом кто им объяснит, за что ПАПКИ боролись? Думаешь, они поймут?».
Тем временем государственные люди и прочие активисты составляют карту опасных местечек, горячих точек столицы. Председатель «Славянского союза» Дмитрий Демушкин говорил, что теперича, после Бирюлева, самые напряженные районы в плане отношений с мигрантами — это Братеево, Орехово-Борисово и Гольяново.
Ну что ж, Гольяново. Жарким летом этого года в Гольянове, если вы помните, открыли концентрационный лагерь, и я вознамерилась собрать голоса местных жителей. Создать публицистическое полотно «Гольяново и концлагерь». Что-то с узнаваемой интонацией. Как же вы жили все эти годы? Мы старались не смотреть в ту сторону.
Смотреть в ту сторону, как быстро стало понятно, действительно оказалось бессмысленно — горожанам господа из ФМС явили одноразовую художественную акцию, вытащили вьетнамскую подпольную фабрику из подвала во двор той же самой промзоны, где она скорее всего и располагалась. Вместо лапши и риса начали кормить горемык гречкой. Ну и принялись водить к ним на экскурсии журналистов.
Тем не менее собранные гольяновские голоса остались — и я сравниваю их, конечно же, с бирюлевскими. Много ли разницы? Действительно ли Гольяново в очереди на бунт?
Разница невелика, но она есть.
Прежде всего, Гольяново — не анклав, то есть имеет значительно больше транспортных связей с большой землей. Нет рынка-исполина, нет обилия именно кавказцев, занятых на рынке. Промзона имеется, но она более или менее отнесена от основного жилого массива. Что еще важно, Гольяново — не рабочий район. Западное Бирюлево заселялось рабочими ЗИЛа и строителями, приехавшими в Москву по лимиту; по самой структуре заселения район был достаточно однороден. Гольяново — слобода. Деревенский район. Три деревни утрамбованы были в панельные дома, и плюс к тому имелось на заре районной младости несколько корпусов, предоставленных переселенцам, горемыкам, отправленным к зеленям из центра Москвы (так называемые еврейские дома). То есть с самого начала район был готов к яду и борьбе — а ну, кулак, а ну, жидок.
Средний возраст у нас заменяет средний класс.
В слободе, как ни парадоксально, жители не имеют таких плотных горизонтальных связей друг с другом, как в хорошем, честном рабочем районе. Я слышала об особой связи (разумеется, уже былой) жителей в Кунцеве; то же самое мы можем прочесть о Бирюлеве: «Мы начали обживаться в этом районе — нам стало с кем здороваться на улице, поговорить о житье-бытье, да и подружиться, в конце концов. Так я узнала, что немаленькая часть местных жителей выросла тут и до сих пор живет компактно. Люди дружат, дружат уже их дети, и самым удивительным для меня, провинциального перекати-поля, было то, что люди дорожили своим районом. Они не рвались куда-то перебраться, не искали, где лучше, потому что Бирюлево, без сарказма и преувеличения, было их родным районом. Они сажали у подъезда цветы и приглядывали за соседскими детьми, играющими во дворе». Это свидетельство всего десятилетней давности.
И, действительно, изрядное количество бирюлевских жителей, вышедших на улицу, говорили о том, что знают убитого Егора Щербакова лично, что их родителей или их самих связывало с семьей убитого личное знакомство.
Для Гольянова, как сложилась в нем жизнь сейчас, такое положение вещей невозможно. Район большой, разнородный, малосвязанный, интимного, личного чувства к жертве, которое могло бы поднять и завести людей, отыскать не удастся. В районе есть, конечно, горизонтальные связи. В основном поколенческие. Микропоколения концентрируются возле местных школ. Первые пять лет после окончания школы школьный двор служит для иных выпускников самой теплой точкой Вселенной. Это место, куда приходят свои, где можно похвастаться самым дорогим — свадьбой, девушкой, новой машиной. Но даже в рамках одного поколения гольяновцы не знают друг друга, так скажем, всеобъемлюще. Школ многовато.
Бирюлевские голоса, собранные репортерами, были по большей части мужскими. Было же выступление. Сход. Дело. Гольяновские голоса — женские.
Женщины теснее связаны с жизнью — количество связей с миром из-за детей увеличивается. Гольяновский взгляд на мигрантов — это «женская правда». Так будет до некоего предела, «пока не дожмет».
Женщины нашего района различают миграционные волны. Досконально знают разницу между хачами и чурками, чурками и чебуреками и так далее.
Залог некоторого благополучия района в том, что в Гольянове в данный момент зашкаливает концентрация мигрантов из Средней Азии, а они ЗНАЮТ СВОЕ МЕСТО. То есть, конечно, бывают прецеденты, но в Бирюлеве-то кавказцы, и разница оглушительна, огромна. Гольяново в свое время считалось центром азербайджанской диаспоры (90-е, начало двухтысячных), и мы все ведаем прелесть кавказского владычества. Но после гибели Черкизона азербайджанская община потеряла былое влияние. Теперь в районе «таждыки» и «убзеки» (местное) и — верхним слоем — Северный Кавказ.
Мигранты из Средней Азии, безусловно, более приемлемы для гольяновского мира. В отличие от женщин Западного Бирюлева гольяновские матроны описывают не реальный ужас-ужас — а собственные переживания. Разница, однако. Это в Бирюлеве девы пишут, что белым днем бывает невозможно гулять с коляской: в одном случае мигранты дрались, и в коляску попала брошенная бутылка; в другом случае группа молодцов пристала к девчонкам, прогуливающим детей на пони, и пришлось за них заступаться. На районном-то празднике — а ведь районный праздник всегда показуха, муниципальный блеск и треск. А господа нехорошие прилюдно хватали лошадей под уздцы, смеялись, толкали девочек. Нет, такого в Гольянове еще не бывало. У гольяновских матрон не ужас-ужас, а описание измененного мира. Мир плавится и изменяется.
Чужак и обыватель насильственно связаны друг с другом, и именно это рождает отчаянное чувство.
«Иду на работу мимо нашего пруда. Там стоят дворники, человек двадцать в этих своих оранжевых жилетах, и дружно ссут в пруд. Утренняя оправка у них, что ли. Сначала стало смешно — стоят в ряд, как воробушки, а потом не по себе, противно»; «У меня муж вежливый и упрекает меня, почему я перестала в магазинах здороваться. А я ему говорю — с кем? Хозяева во всех магазинах — кавказцы, да мы их и не видим; а продавщицы все из Средней Азии, косые, с тупыми карими глазами, жесткие все — с кем мне здороваться? Сегодня одна, завтра другая — чего мне с ней здороваться?»; «Я никогда не видела убитого человека, а за последние полгода на Хабаровской два убийства подряд. Кавказские разборки. Последнее — вот недавно. Шла с сыном с продленки, и только несколько минут как стреляли. Еще никого нет, милиции нет, люди стоят подальше, скорую, говорят, вызвали. А этот убитый ползет. Там такая голова, что ползти уже нечему, а он ползет. Я ребенка лицом к животу жму и говорю ему: «Не смотри, собачку машиной сбило”. А сын мне: «А, еще и собачку?” Все, я дома корвалол прям из бутылки залпом выпила, чтоб мотор не порвало от страха. Почему я должна на это смотреть? Я что, на войну пошла, мне боевые платят?».
«В торговом центре дагестанец с этой их мерзкой стрижкой под горшок на мою дочь смотрит и пальцем ей показывает — мол, иди сюда. Я на него кричать начала, даже не помню, что кричала. Он опешил и говорит мне: «Старая женщина не должна такие слова говорить!” Все перевернуто: мне сорок лет, и я старая женщина; моей дочери четырнадцать, и ее можно подзывать согнутым пальцем — это где такое нормально? В их ауле женщина в сорок лет — старая женщина?»
Наконец, квинтэссенция: «Я коренная москвичка, все мои родные на Миуссах, а не крематорские, как у понаехавших. Мне в общем все равно на черных, но их миллионы. Собянин признал, что их миллионы. Я боюсь, что они со мной заговорят. Я не разговариваю с ними».
Вот это по-гольяновски: главное — не говорить, не персонифицировать. Вдруг заговорят: это же ужас. Говорящие узбеки. Грибы с глазами: а у нас в Рязани есть грибы с глазами — их едят, а они глядят.
Что бесконечно сближает Бирюлево и Гольяново — это приличный, добродетельный, хипстерский страх, что волнения могут понизить стоимость жилья в округе: «Боюсь, эти погромы не на пользу репутации района»; «Теперь все запомнят, что Гольяново — это концлагерь, и нам труднее будет квартиру продать».
Связь мигрантов и местных жителей крепче, чем кажется, — и благополучие местных обывателей обеспечивается тем, что на квартиры в недорогих районах устойчивый спрос поддерживают именно приезжие, и неблагополучие обеспечивается тем же.
Сдаваемая квартира — это верная рента москвича. Это ремонт, стеклопакет, большая телевизионная плазма и автомобиль импортный (в сетях пишут: «страшно, что погром: как там наш серебристенький?»). СК — это известное благополучие (достаток без порядка) и всеобщий грех, за который всегда можно спросить. Но сдаваемая квартира все же не дает возможности накопить на жилье в более престижном районе; для этого нужны усилия другого порядка. Таким образом, чужак и обыватель насильственно связаны друг с другом, и именно это обстоятельство, как я заметила, рождает отчаянное, безысходное чувство. Единственный локальный, не глобальный выход из ситуации, доступный государству, — это именно скорейшее создание гетто, районов моноэтнического проживания. И именно создание районов моноэтнического проживания Дума намеревается запретить. Отцы родимые, да что с вами?
Недавно я подружилась с одной интересной ЖЖ-дамой. Она забавно, так иронично и по-интеллигентски себя аттестовала: «У меня две нервные собаки и один невменяемый кот». Мило, но мельком я подумала: интересно, а был бы кот невменяемым, если бы не две нервные собаки? В общем, остается добавить — а еще есть сумасшедший хомяк и истеричная канарейка, и маленький домашний ад уже уютно сформирован.
Как живой уголок в пролетшколе 1921 года: «А это, дорогие гости, у нас уголок ПОДАВЛЕНИЯ КЛАССОВЫХ СТРАСТЕЙ — лиса и курица живут вместе».
А это, дорогие гости, у нас Бирюлево и Гольяново — уголок подавления страстей.
Понравился материал? Помоги сайту!
Подписывайтесь на наши обновления
Лента наших текущих обновлений в Яндекс.Дзен
RSS-поток новостей COLTA.RU