Содержание
Наталья Городиская, Дмитров
Воспитывает с мужем Мстиславом 9 детей — из них семь усыновленных и приемных
Нам с мужем Мстиславом по 38 лет, и меня кто-то спросил: зачем, могла бы «жизнь просвистать скворцом». Скворцом, может, и здорово, но… мечта усыновить ребенка родилась, видимо, еще в детстве. Мои родители инженеры, и я у них была одна. Родители с утра до ночи пропадали на работе, а я маялась дома в одиночестве. Я очень хотела братьев и сестер. К тому же у меня были друзья, Паша и Наташа, брат с сестрой, у которых была кошмарно пьющая мать, и я их, как могла, опекала. А потом их взяли и отдали в детдом — меня это потрясло. С тех пор я тем более бредила большой семьей — вот чтобы праздники вместе, в кино большой кучей, за столом на ужин собираться. Еще помню момент, как я, уже мать двух своих детей, еду за рулем мимо детского дома (мы тогда еще в Пензе жили), и тут у меня слезы из глаз — так больно было смотреть в ту сторону и так хотелось помочь. И мне нравится сейчас видеть, как наши дети строят мир нашей мечты — они одна команда, им совсем не скучно.
На таких, как мы, люди часто смотрят как на сумасшедших либо как на героев. А мы ни те, ни другие. Мы просто так живем — без мыслей о каком-то там «тяжком кресте», но с ответственностью и готовностью к трудностям, а их у нас полным-полно, как и в любой семье.
Когда у нас с мужем было уже восемь детей — двое кровных и шесть приемных, мы решили взять еще одного. Родить, думаем, как-то возраст уже не тот. А я до этого уже видела одного годовалого малыша в доме ребенка, но никак не могла представить, что он будет нашим сыном. У него был очень тяжелый диагноз — гидроцефалия. Мне говорили: тяжелый, с инвалидностью, не будет ходить, не будет даже сидеть… И когда мы с мужем заговорили о том, что нам хочется еще одного, то первый, о ком я подумала, — это наш Димка.
Фото из личного архива
От него отказались несколько семей, к нему вообще никто не ходил, шансы на семью были нулевые… И мы просто перестали думать о том, что Димка инвалид. Это как будто вдохнуло в ребенка жизнь. Диме сейчас 3 года, он такой крепенький голубоглазый мужичок, хохотун, красавец, как с картинки. Я не чувствую никакой разницы — сами мы его родили или усыновили, — а инвалидность мы сняли уже давно. Это не чудо — так действует любовь. Но врачи, конечно, в первую очередь.
Полтора месяца назад мы взяли девочку с еще более серьезным, чем у нашего Димы, диагнозом — шунтированная гидроцефалия. Они с Димкой почти ровесники и очень похожи, только он повыше, а она махонькая, и голова у нее больше, чем положено, а говорит она даже лучше Димки. Леночка — большая умница, маленький философ-«рассуждалкин», но она инвалид на всю жизнь. Ей надо еще отогреться, физически окрепнуть, и скоро она пойдет в садик, а потом в школу. Мы уже много здоровых детишек воспитали, и теперь, когда у нас есть опыт, посвятим себя особым детям.
Люди сморят на Лену с Димой и говорят: вы выбираете таких, здоровых и на вас похожих? А я думаю: видели бы вы этих одиноких деток-отказников раньше, с абсолютно пустым взглядом, вы бы так никогда не сказали… Дима очень боялся ехать домой, трясся и плакал. Просто не понимал, что происходит и куда его увозят из привычного места чужие люди. Но у маленьких быстро возникает привязанность. С детьми же, которых мы взяли из детдома уже подростками, нам было в тысячу раз сложнее.
Вспоминаю наш с Ваней разговор, после того как я сказала всем, что скоро в нашей семье появится маленький Дима. Он единственный не очень обрадовался, сказав, что не надо нам никого, всем не поможешь! Я говорю: «Вань, ну тебе же когда-то помогли? Ведь хорошо, что мы вместе? А тот совсем маленький, и у него никого нет. Ну совсем никого». А теперь у них такие нежные отношения. Чудеса! А если бы мы с мужем испугались тогда, если бы не поверили, что справимся? Даже страшно подумать.
В Новый год в нашу семью пришел еще один сын — Ваня-маленький. У Ванечки — синдром Дауна. Еще несколько лет назад я бы не поверила, что у нас будет «солнечный» ребенок, настолько велики были мои страхи. Но я вижу, как ребенок оттаял буквально за пару недель. В детдоме говорили, что Ваня часто убегает и прячется, но в семье он ни разу не прятался, наоборот, он раскрывается эмоционально — смеется и плачет, радуется или выражает недовольство. Жду, когда Ванечка скажет мне «мама», слово «папа» он произнес буквально сразу.
Оксана Панова, юг России
Воспитывают с мужем Сергеем 5 детей, из них четверо приемных. В семье все приемные дети появились в 2015 году
У меня всегда была мысль взять ребенка из детдома. Знаю, многие приемные мамы так говорят, но это правда. Я поздно вышла замуж, и мой муж Сергей старше меня на 13 лет. Вот я и решила: если не будет своих детей, возьму приемного. Через год мы так и сделали. Но это была несчастливая история. Все мечтают взять маленького ребеночка, а мы, не раздумывая, взяли сразу 11-летнего парня. Хотя в школе приемных родителей предупреждали, что взрослый приемыш, если он для тебя первый, — это сложно и тяжело. Мальчик жил с нами несколько месяцев, и с адаптацией мы — честно! — не справились. Я была в отчаянии: ничего не двигается, я не могу, не выдерживаю, давай вернем обратно. Тяжесть ситуации облегчило только то, что мальчика у нас взяла знакомая семья, уже опытные приемные родители. Так что для него все сложилось наилучшим образом. Но не для меня.
Мой первенец, родившись вскоре после этой истории, прожил только 20 дней. И психологи запретили мне даже думать о приемном ребенке, пока не появится свой. Потом я все же родила Сашу и наконец все сложилось. Я собрала документы — и в детдом. Нашли там с помощью фонда «Измени одну жизнь» 10-летнего Дениса. Его бы давно забрали, если бы не тот самый диагноз, которого многие боятся, — ВИЧ. А мы решили, что потянем. Давать таблетки и ездить на анализы — с этим, и живя в селе, можно справиться. Муж, правда, сначала запаниковал, а потом смотрю — читает что-то в интернете. За ночь разобрался с диагнозом, что да как, и успокоился. Когда я везла Дениса домой — а это было почти год назад, — он всю дорогу подпрыгивал: «Долго еще? Долго еще?»
Постепенно в ребенке стали открываться новые стороны, но так и должно быть. Денис попал в детдом в три года, что было до этого — никто не знает, сплошные скелеты в шкафу. Он помнит маму, скучает по ней. Мысль о том, что она от него отказалась, его ужасно мучит: «Что я, мусорная козявка разве?» Но мы не можем ее найти… Поэтому, может, нам сейчас сложно. Влюбленность прошла, но спокойное отношение не наступило, адаптация затянулась. У него есть юмор, энергия, желание дружить и помогать (такой парник с папой отгрохал, да еще взял шефство над нашими курами), но в школе начались проблемы. Стал привирать, «косить под глупенького» и давить на жалость, чтобы спроса было меньше. К тому же он у нас красивый ребенок, большие глаза, длиннющие ресницы — Денис понял, что и этим можно пользоваться. Работаем с психологом, конечно, и я постоянно учусь быть умной мамой. Думаю перевести его на домашнее обучение, тогда я смогу больше с ним заниматься.
Когда мы взяли к себе Мишу, у Дениса появилось нечто такое, что и ревностью-то не назовешь — между ними целый комплекс взаимодействия детей, перемолотых одной и той же системой. 7-летний Миша никого к себе никого не подпускал и только спустя несколько месяцев оттаял. Поначалу ведь даже не знал, что такое мама — думал, что это имя. Буквально копировал манеру Саши, моего кровного двухлетки, как обниматься. Научился. Он очень старается быть хорошим-хорошим. Денису пока важнее свой имидж создать, а Миша старается быть таким, какой он есть. Да и всех хулиганств-то — обои новые разрисовал сверху донизу.
Потом мы взяли 15-летнюю Олю. Тут инициатором был наш папа. Говорит, ее надо спасать, куда она пойдет дальше? Девочка умная и красивая, а ее жизнь в детдоме — хуже некуда, там много чего было: и конфликты, и преследования. Ситуацию усугублял тот же диагноз, что и у наших мальчиков. Она целых четыре года провела в инфекционной больнице, откуда выход был запрещен. Социализация у ребенка была нулевая. Адаптация у меня с Олей была самая тяжелая: меня прямо тошнило, физически было плохо, таким сильным было отторжение. Я почти не спала, меня раздражал ее смех. А смеялась она без причины. А потом все как рукой сняло, я справилась, и это было счастье. Перед Новым годом у Оли обнаружился кулинарный талант. А еще она хочет стать звездой — знаменитой певицей или актрисой.
Я не скрываю, что деньги, которые дают приемным семьям, — важный для меня фактор. Но не вижу в этом ничего предосудительного. Все считают, что приемные родители должны быть ангелами без единой мысли о материальном. Но если я умею растить детей и делаю это хорошо, то деньги — не корысть, это нормально. Я сама из большой семьи — нас было восемь детей. Я третья по старшинству. Для меня дети — это вовсе не караул. Это мое. Со своими детьми ты больше на судьбу полагаешься, а с приемными детьми стараешься больше. Сейчас у нас появился Коля, он еще малыш, и у меня нет ощущения, что это все. Я не знаю, что со мной не так. Но я планирую еще взять детей.
Юлия Ставрова-Скрипник, Москва
В семье Юлии и Артема Ставровых-Скрипник двое кровных детей и четверо приемных
Я долго была одинокой мамой двоих сыновей. Когда-то мне сказали, что у меня не будет детей, и поэтому, узнав о беременности, я не задавалась вопросом, рожать или не рожать. Второго сына я тоже родила вопреки всему. Мои родители сильно сокрушались по этому поводу. Папа кричал в трубку: ты что, крест решила на себе поставить, не понимаешь, что тебя, одинокую мать с двумя детьми, никто замуж не возьмет! А я этого «замуж» как раз и боялась как огня. Развод моих собственных родителей стал для меня определяющей травмой. Как только мне предлагали руку и сердце, я сбегала.
Когда у меня в коробочке скопилось пять бесполезных обручальных колец, мне пришлось пойти на тренинг, где до меня, уже тридцатилетней, дошло, что с мужчинами-то все в порядке и семья — это прекрасно. Я решила так: если до 35 не выйду замуж, то обязательно возьму девочку из детского дома. Ангелину я нашла за месяц до своих 36. И при этом у меня уже был муж Артем. Ну и, став приемной мамой, я, что называется, оторвалась. Я скупала платья принцесс, носочки, бантики и кукол, что для 10-летней девочки из челябинского детдома было, конечно, абсолютным шоком. Плоды собственной безудержности мне пришлось пожинать где-то через год: дочь, почувствовав на голове корону, стала повелевать без тормозов. Пришлось учиться быть мудрой мамой.
Когда получается с одним, пропадает страх не справиться, и возникает желание вытащить из системы хотя бы еще одного ребенка.
Прошел год, и в московском детдоме мы нашли 14-летнего Максима. Решили забрать его в семью, да не тут-то было! Заведующая не отпускала его под предлогом, что он всю жизнь прожил в детдоме и может сорваться. Мальчишке задурили голову, и он действительно остался. Да и я — тогда глупая и неопытная — была чересчур настойчива, горячо убеждая ребенка, что в семье лучше, а он, видя бьющуюся в истерике мамашу, замкнулся. Я тогда ничего не знала про адаптацию подростков, когда они по несколько раз пишут заявление о приеме обратно в детский дом, а потом рвут его и бросаются тебе на шею: прости-прости. Словом, парень остался в детском доме, я это восприняла как трагедию и заболела.
Фото из личного архива
Многие приемные родители думают, что, взяв ребенка из детдома, они облагодетельствуют его, и «сиротка» будет им по гроб жизни обязан. Ничего подобного! Такой подход неминуемо приведет к драме. Это ты служишь ребенку. И будь готов к тому, что в 20 или 30 лет твой приемыш может и не принести тебе воды, да и вообще не захочет тебя знать. Бывает, что в период адаптации парень может кинуться на приемного отца с кулаками. Да, это сложно вытерпеть и принять. И кстати, если семья, взяв ребенка из детдома, закрылась, не общается с такими же приемными семьями, ничего не рассказывает психологу — значит, там все плохо, жди беды.
Когда я немного отошла от потрясения, муж сказал: давай найдем ту самую «трехлетнюю маленькую девочку с синими глазами и золотыми волосами», о которой мечтают все начинающие приемные семьи. И мы нашли Вику. Ей, правда, скоро шесть, и ростом она с нашу 12-летнюю Ангелину — красавица с непростым характером. Ситуация была на краю: или мы забираем Вику из соцприюта, или детдом. Но если ее кровная мама, которую отстранили от воспитания, восстановится в правах, девочку надо будет вернуть. А если сердцем прикипишь, то с кровью придется отдирать. Но не оставлять же ребенка в приюте, пусть хоть на полгода. А там видно будет. Но Вика просто не хотела с нами идти. Я для нее была врагом, который ее забирает от родной мамы. Пока мы ее просто навещали, привозили подарки, все было нормально, а тут уперлась и ни в какую — поехала, только когда мы клятвенно пообещали, что в выходные привезем ее повидаться с мамой. Так мы и возили полгода Вику на эти встречи, а после них у нас в семье все начиналось заново. Неделю Вика привыкала, потом виделась с мамой, и после этого случался неизбежный коллапс. Свежий отголосок этой истории был на Новый год, когда Дед Мороз вытащил подарки. Вика устроила истерику: она не хочет девчачий подарок, а хочет железную дорогу, как у мальчиков. В результате воспитания родной мамой Вике просто не хотелось быть девочкой. Когда мы ее забирали, она хотела носить только шорты. Дело в том, что все мамины пьяные загулы Вика пережидала у соседки. И видя, как соседка заботится о своем сыне, она решила, что мальчиком быть в этой жизни, конечно, лучше. Когда Вику отпустило, она стала наконец смеяться и надевать розовую «балеринскую» пачку на хореографии. Как-то идем с занятий, и я ее спрашиваю: ты скучаешь, хочешь к маме? Она мне с испугом: а что, уже было решение суда? Нет, говорит, не хочу туда. Тогда у нее проскользнуло первое «мама»!
Но сейчас нас всех снова трясет нешуточно, потому что под Новый год в семье появились одновременно Федя и Наташа. А в феврале придет Ваня. И абсолютно у всех приемных детей есть страх: вот сейчас этого возьмут, а меня вернут обратно. Федя, Наташа и Ваня у нас слабослышащие и все из одного детдома. Федя сегодня выложил фото в фейсбуке: «А это мой родной дом, где я жил с мамой и с бабушкой». Кто-то на моем месте мог бы обидеться — ах, ты неблагодарный. Но для меня это сигнал о том, что ребенок начал оттаивать и принимать свою историю. Раньше ему было проще думать, что его родная мама умерла. Наташа с Федей дружили — разлучать их было бы жестоко. Наташа била в детдоме буквально всех, выбрав для себя агрессивную браваду как защиту от мира. Сейчас она спокойнее и нежнее. Но у нас еще «медовый месяц» (так называются первые два месяца в приемной семье), страшное и сложное, адаптация, будет позже.
Мне 38, и я мама, страшно представить, семерых детей! Спасибо мужу — он делит со мной всю ответственность за них.
Интересно, подумал я, неужели эта женщина и вправду думает, что можно выбрать ребенка по одной ч/б фотографии в федеральном банке данных? В любом случае, никаких формальных причин для отказа у чиновницы не было, и вскоре мы получили искомую бумагу, где было ясно написано, что мы можем посещать выбранного ребенка. Двери больницы для нас теперь открылись вполне официально.
Завотделением в больнице очень обрадовалась, что у нас все устроилось и побежала за документами. Мы здесь были уже несколько раз совершенно неофициально, общались с малышом, говорили о его здоровье с врачом. Могу сказать, что счастливы те дети, которые лежат в таких местах, где врачи все понимают.
Без мамы
Бокс на 5 коек. В каждой лежит по одному оставленному ребенку. Вот Витя, у него очень неприятный диагноз, потому от него и отказались уже три года как. Но поскольку от этой болезни задерживается развитие тела, ростом и видом он, как полуторагодовалый младенец. Малюсенькие ручки, как у новорожденного, малюсенький носик. Зато глаза такие, что долго не посмотришь, он точно все понимает, все, кроме одного, самого главного. Когда в присутствии обычных детей начинаешь играть с кем-то другим, то ребенок, как правило, начинает плакать и проситься чтобы с ним тоже играли. Витя не просит и не плачет, он смеется, когда смеются другие дети от ласки взрослых — ему хорошо, когда другому хорошо. Странно.
У Миши на личике и шее проступают ярко-голубые вены. Он все время держится руками за голову и крутится на кроватке. У него очень сильно болит голова. Очень сильно и всегда. И дело не в том, что у него врожденный порок ЦНС и не в том, что он скоре всего скоро умрет; нет. Таких детей, к сожалению, немало, но у каждого из них есть мама, которая будет держать своего ребенка за руку до последней минуты его маленькой жизни. Мише, сами понимаете, держать тоненькую ручку некому.
А Надька — маленькое улыбчивое чудо. Она абсолютно здорова и ей всего восемь месяцев. Ее нашли в магазине в люльке со всем необходимым. Родители оказались не извергами, а обычными мерзавцами. Хотя написать как ее звали никто не удосужился. И только когда маму нашла милиция, оказалось, что ее звали не Надя, а Лена. Еще одна девчонка была в этой палате, но ее забрала мать. Только неясно — надолго ли. Мамаше 19 лет, что удивительно — не сделала аборт, не отказалась после родов, еще и грудью кормит. Да вот незадача, 19-летней мамане хочется еще гулять, она с теткой и оставляла ребенка по ночам. А без матери та — кричать. Ну и нашлась соседка с гражданской позицией, а милиции-то особого дела нет до подробностей — забрали в больницу, потом и родительских прав еще лишат.
За одного битого двух небитых дают
Когда мы решили усыновить ребенка, я не мог отделаться от тщеславной мысли — если и всех детей спасти не удастся, то хотя бы будет «минус один» (или «плюс один», с какой стороны смотреть). Но моя уверенность развеялась очень быстро, буквально когды мы в первый раз пришли в больницу и, взяв нашего ребенка, ушли с ним в игровую. Пока мы там налаживали контакт, в бокс принесли еще двоих «новеньких» младенцев. Так что сделать объективно хороший поступок не получилось: скорость пополнения такова, что новые дети поступают сразу же, как только освобождается место.
К счастью, я не могу сказать, что у детишек нет ничего, старые игрушки, рваные ползунки и марля вместо памперса. Нет, у них отличная игровая с большим количеством хороших иностранных игрушек, у них достаточно памперсов и одноразовых простынок, их вполне сносно кормят. Буквально все, что возможно, для детей делают люди, объединенные одним сайтом в интернете, благодаря им практически во всех детских больницах Москвы и области есть волонтеры, которые находят деньги, лекарства, подгузники, игрушки. Навещают детей, делают им независимые обследования, чтобы снять подозрение в наличии спида или сифилиса.
Это один из парадоксов. С одной стороны, детдома переполнены, уже переполнены и больницы, а людям, которые решили усыновить ребенка официально, нельзя посмотреть нормальные, новые фотографии детей. В той структуре, которая уполономочена представлять информацию о детях, — Федеральном банке данных — получить исчерпывающую информацию о детях, о том, как они выглядят, невозможно. Разумеется, сначала нужно пройти долгую и, кстати, совершенно необходимую процедуру сбора документов и справок, потом встать на учет в органе опеки, а вот потом, что самое удивительное, тебе покажут одну черно-белую фотографию 3-4-годовой давности, а сверху все это «зальют» информацией о том, что у этого ребенка спид, или сифилис, или синдром дауна. Не нравится? Давайте искать другого, заполните в анкете графы про цвет волос, глаз, про пол и рост, привычки и т.д. И вам подберут. Сами хотите найти себе единственного ребенка? Нельзя, закон не позволяет. То есть в дом ребенка прийти, разумеется, можно.
Но кроме домов ребенка дети в большом количестве лежат в обыкновенных детских больницах. И не потому что они больны, а потому что места в детдомах уже давно не хватает. И вот про них ничего нельзя говорить. Их как бы нет, или есть, но больны тем же мнимым сифилисом. Конечно, есть места, где директоры делают все, чтобы детей забирали — найдите в Яндексе «дом ребенка №7» или «Яранский детский дом», но таких заведений, к сожалению, очень мало.
Сама процедура усыновления совсем не сложна, занимает от силы два месяца, и в интернете есть масса необходимой информации. Сначала проходит сбор документов, потом подача их в суд, слушание дела и через 10 дней ребенок ваш. Многие откровенно не понимают, зачем усыновлять ребенка, если можно родить своего. Что-то доказывать бессмысленно, это не есть некая обязательная социальная нагрузка, каждому свое. Зато можно рассказать о том, как рождается, буквально рождается человек не через утробу матери, а через ласку и любовь. Марк, как и все лежащие там дети, был похож на чурбачок. Такой деревянный чурбачок с двумя ручками. Вы бы смогли пролежать больше года в кроватке, не зная что такое сидеть на закорках у отца или спать под боком у мамы? А вот они могут. Они не знают как это — ползать по квартире, оставляя за собой лужи, как это — купаться в ванной с ромашкой, как это — есть бабушкин суп с повышенным содержанием мяса на кубический сантиметр тарелки.
Дело даже не в том, что у него никогда не было всего этого, а в том, что он не знает в принципе, что так может быть. И вот этот чурбачок, который никогда не улыбается, поскольку просто нечему, боится буквально всего, оказывается первый раз на руках. Откуда столько силы появляется, просто диву даешься. Он вцепляется в тебя мертвой хваткой. В этом отношении нашему сыну повезло особенно, хотя таких ситуций много — его до нас хотели усыновить двое американцев и одна наша девушка. И в каждого из них — это точно — он вцеплялся мертвой хваткой, поскольку, видимо, чувствовал, что если не сейчас, то никогда. И вот, он дома, на руках, с которых ну ни за что не хочет сходить. И происходит удивительное: через какое-то время он начинает смеяться просто так, не от того, что его мутузишь и подкидываешь, а просто ползет и смеется во весь его небольшой пока рот. Потом, постепенно, он начинает нормально реагировать на купание, вкусную еду и старшего брата.
Наследственность
Мы, разумеется, не знаем, что будет дальше, как на моем младшем сыне скажется его дурная наследственность, но мы очень уповаем на милость Божию, на то, что Господь как-то устроит все благополучно. Мне кажется, что это как раз тот случай, когда можно и нужно полагаться целиком на милость Божию, поскольку ясно, что сами мы ничего кроме массажа, бассейна, и, скорее всего, не очень удачных попыток воспитания дать ребенку не сможем. Как, впрочем, мы не знаем, все ли будет хорошо и с нашим старшим, какие пути в жизни выберет он. Так что опасений за гены у нас нет.
Вместо заключения
Этот текст я начал писать в самом начале процесса усыновления, заканчиваю писать под дружный братский крик двух моих детей. За это время мне тысячу раз задавали вопрос «зачем» — в медучреждениях, где мы брали справки, на суде, который решал, собственно, разрешить ли нам усыновление, просто друзья и знакомые, в глазах которых первая реакция читалась совершенно четко: «бедные, они, наверное, больше не могут иметь детей». Отвечали мы на этот вопрос по-разному, ориентируясь на ситуацию и собеседника, но если честно, то я попросту не знаю. То есть правильных ответов можно придумать несколько, но на самом деле сформулировать некий конечный, точный ответ, который бы еще и отзывался внутри, не получается. Не знаю и на рациональном уровне вряд ли смогу объяснить. Никакой сложности с собственным тщеславием нет, поскольку это только снаружи такой героический поступок, а изнутри ничего особенного, у нас просто стало два ребенка, два отличных мужичка теперь встречают меня дома по вечерам.
Диакон Александр Волков
«Приемный сын довел меня до психиатрической больницы»
Ирина, 42 года:
Мы с мужем воспитывали семилетнюю дочь, и нам хотелось второго ребенка. По медицинским показаниям муж больше не мог иметь детей, и я предложила взять приемного: я семь лет волонтерствовала в приюте и умела общаться с такими детьми. Муж пошел у меня на поводу, а вот мои родители были категорически против. Говорили, что семья не слишком обеспеченная, надо бы своего ребенка вырастить.
Я пошла вопреки желанию родителей. В августе 2007 года мы взяли из дома малютки годовалого Мишу. Первым шоком для меня стала попытка его укачать. Ничего не вышло, он укачивал себя сам: скрещивал ноги, клал два пальца в рот и качался из стороны в сторону. Уже потом я поняла, что первый год жизни Миши в приюте стал потерянным: у ребенка не сформировалась привязанность. Детям в доме малютки постоянно меняют нянечек, чтобы не привыкали. Миша знал, что он приемный. Я доносила ему это аккуратно, как сказку: говорила, что одни дети рождаются в животе, а другие — в сердце, вот ты родился в моем сердце.
Проблемы возникали по нарастающей. Миша — манипулятор, он очень ласковый, когда ему что-то нужно. Если ласка не действует, закатывает истерику. В детском саду Миша начал переодеваться в женское и публично мастурбировать. Говорил воспитателям, что мы его не кормим. Когда ему было семь, он сказал моей старшей дочери, что лучше бы она не родилась. А когда мы в наказание запретили ему смотреть мультики, пообещал нас зарезать. Он наблюдался у невролога и психиатра, но лекарства на него не действовали. В школе он срывал уроки, бил девочек, никого не слушал, выбирал себе плохие компании. Нас предупредили, что за девиантное поведение сына могут забрать из семьи и отправить в школу закрытого типа. Я переехала из маленького городка в областной центр в надежде найти там нормального психолога для работы с ребенком. Все было тщетно, я не нашла специалистов, у которых был опыт работы с приемными детьми. Мужу все это надоело, и он подал на развод.
Я забрала детей и уехала в Москву на заработки. Миша продолжал делать гадости исподтишка. Мои чувства к нему были в постоянном раздрае: от ненависти до любви, от желания прибить до душераздирающей жалости. У меня обострились все хронические заболевания. Началась депрессия.
Я свято верила, что любовь сильнее генетики. Это была иллюзия
Однажды Миша украл кошелек у одноклассника. Инспектор по делам несовершеннолетних хотел поставить его на учет, но родители пострадавшего мальчика не настаивали. На следующий день я привела сына в магазин и сказала: бери все, чего тебе не хватает. Он набрал корзину на 2000 рублей. Я оплатила, говорю: смотри, ведь у тебя все есть. А у него такие глаза пустые, смотрит сквозь меня, нет в них ни сочувствия, ни сожаления. Я думала, что мне будет легко с таким ребенком. Сама оторвой была в детстве, считала, что смогу его понять и справлюсь.
Через неделю я дала Мише деньги на продленку, а он спустил их в автомате со сладостями. Мне позвонила учительница, которая решила, что он эти деньги украл. У меня случился нервный срыв. Когда Миша вернулся домой, я в состоянии аффекта пару раз его шлепнула и толкнула так, что у него произошел подкапсульный разрыв селезенки. Вызвали скорую. Слава богу, операция не понадобилась. Я испугалась и поняла, что надо отказаться от ребенка. Вдруг я бы снова сорвалась? Не хочу садиться в тюрьму, мне еще старшую дочь поднимать. Через несколько дней я пришла навестить Мишу в больнице и увидела его в инвалидном кресле (ему нельзя было ходить две недели). Вернулась домой и перерезала вены. Меня спасла соседка по комнате. Я провела месяц в психиатрической клинике. У меня тяжелая клиническая депрессия, пью антидепрессанты. Мой психиатр запретил мне общаться с ребенком лично, потому что все лечение после этого идет насмарку.
Миша жил с нами девять лет, а последние полтора года — в детдоме, но юридически он еще является моим сыном. Он так и не понял, что это конец. Звонит иногда, просит привезти вкусняшек. Ни разу не сказал, что соскучился и хочет домой. У него такое потребительское отношение ко мне, как будто в службу доставки звонит. У меня ведь нет разделения — свой или приемный. Для меня все родные. Я как будто отрезала от себя кусок.
Недавно навела справки о биологических родителях Миши. Выяснилось, что по отцовской линии у него были шизофреники. Его отец очень талантливый: печник и часовщик, хотя нигде не учился. Миша на него похож. Интересно, кем он вырастет. Он симпатичный мальчишка, очень обаятельный, хорошо танцует, и у него развито чувство цвета, хорошо подбирает одежду. Он мою дочь на выпускной одевал. Но это его поведение, наследственность все перечеркнула. Я свято верила, что любовь сильнее генетики. Это была иллюзия. Один ребенок уничтожил всю мою семью.
«Через год после отказа мальчик вернулся ко мне и попросил прощения»
Светлана, 53 года:
Я опытная приемная мать. Воспитала родную дочь и двух приемных детей — девочку, которую вернули в детдом приемные родители, и мальчика. Не справилась с третьим, которого взяла, когда дети окончили школу и уехали учиться в другой город.
Илье было шесть, когда я забрала его к себе. По документам он был абсолютно здоров, но скоро я начала замечать странности. Постелю ему постель — наутро нет наволочки. Спрашиваю, куда дел? Он не знает. На день рождения подарила ему огромную радиоуправляемую машину. На следующий день от нее осталось одно колесо, а где все остальное — не знает. Я стала водить Илью по врачам. Невролог обнаружил у него абсансную эпилепсию, для которой характерны кратковременные отключения сознания без обычных эпилептических припадков. Интеллект у Ильи был сохранен, но, разумеется, болезнь сказалась на психике.
Со всем этим можно было справиться, но в 14 лет Илья начал что-то употреблять, что именно — я так и не выяснила. Он стал чудить сильнее прежнего. Все в доме было переломано и перебито: раковина, диваны, люстры. Спросишь у Ильи, кто это сделал, ответ один: не знаю, это не я. Я просила его не употреблять наркотики. Говорила: окончи девятый класс, потом поедешь учиться в другой город, и мы с тобой на доброй ноте расстанемся. А он: «Нет, я отсюда вообще никуда не уеду, я тебя доведу».
Через год войны с приемным сыном у меня начались проблемы со здоровьем. Полтора месяца пролежала в больнице. Выписалась, поняла, что хочу жить
Через год этой войны у меня начались проблемы со здоровьем. Полтора месяца пролежала в больнице с нервным истощением и скачущим давлением. Выписалась, поняла, что хочу жить, и отказалась от Ильи. Его забрали в детдом в областной центр.
Год спустя Илья приехал ко мне на новогодние праздники. Попросил прощения, сказал, что не понимал, что творит, и что сейчас ничего не употребляет. Потом уехал обратно. Уж не знаю, как там работает опека, но он вернулся жить к родной матери-алкоголичке.
Сейчас Илье 20. В сентябре он приехал ко мне на месяц. Я помогла ему снять квартиру, устроила на работу. У него уже своя семья, ребенок. Эпилепсия у него так и не прошла, чудит иногда по мелочи.
«Приемный сын говорил родному, что мы его не любим и сдадим в детдом»
Евгения, 41 год:
Когда сыну было десять лет, мы взяли под опеку восьмилетнего мальчика. Я всегда хотела много детей. Сама была единственным ребенком в семье, и мне очень не хватало братьев-сестер. Ни у кого в нашей семье нет привычки делить детей на своих и чужих. Решение принимали совместно и прекрасно понимали, что будет трудно.
Мальчик, которого мы взяли в семью, был уже отказной: предыдущие опекуны вернули его через два года с формулировкой «не нашли общего языка». Мы сначала не поверили в этот вердикт. Ребенок произвел на нас самое позитивное впечатление: обаятельный, скромный, застенчиво улыбался, смущался и тихо-тихо отвечал на вопросы. Уже потом по прошествии времени мы поняли, что это просто способ манипулировать людьми. В глазах окружающих он всегда оставался чудо-ребенком, никто и поверить не мог, что в общении с ним есть реальные проблемы.
По документам у мальчика была только одна проблема — атопический дерматит. Но было видно, что он отстает в физическом развитии. Первые полгода мы ходили по больницам и узнавали все новые и новые диагнозы, причем болезни были хронические. Со всем этим можно жить, ребенок полностью дееспособен, но зачем было скрывать это от опекунов? Полгода мы потратили на диагностику, а не на лечение.
Свою жизнь в нашей семье мальчик начал с того, что рассказал о предыдущих опекунах кучу страшных историй, как нам сначала казалось, вполне правдивых. Когда он убедился, что мы ему верим, то как-то подзабыл, о чем рассказывал (ребенок все-таки), и вскоре выяснилось, что большую часть историй он просто выдумал. Он постоянно наряжался в девочек, во всех играх брал женские роли, залезал к сыну под одеяло и пытался с ним обниматься, ходил по дому, спустив штаны, на замечания отвечал, что ему так удобно. Психологи говорили, что это нормально, но я так и не смогла согласиться с этим, все-таки у меня тоже парень растет.
Приемный мальчик умудрился довести мою маму — человека с железными нервами — до сердечного приступа
С учебой у мальчика была настоящая беда: шел второй класс, а он не умел читать, переписывать текст, не умел даже считать до десяти. При этом в аттестате были одни четверки и пятерки. Я по профессии преподаватель, занималась с ним. Пусть и с трудом, но он многому научился, хотя нам пришлось оставить его на второй год. Он нисколько не комплексовал, и дети приняли его хорошо. В учебе нам удалось добиться положительных результатов, а вот в отношениях с ним — нет.
Чтобы вызвать к себе жалость и сострадание, мальчик рассказывал своим одноклассникам и учителям, как мы над ним издеваемся. Нам звонили из школы, чтобы понять, что происходит, ведь мы всегда были на хорошем счету. А мальчик просто хорошо чувствовал слабые места окружающих и, когда ему было нужно, по ним бил. Моего сына доводил просто до истерик: говорил, что мы его не любим, что он с нами останется, а сына отдадут в детский дом. Делал это втихаря, и мы долго не могли понять, что происходит. В итоге сын втайне от нас зависал в компьютерных клубах, стал воровать деньги. Мы потратили полгода, чтобы вернуть его домой и привести в чувство. Сейчас все хорошо.
Мальчик провел с нами почти десять месяцев, и под Новый год мы вместе с опекой приняли решение отдать его в реабилитационный центр. Подтолкнули к этому не только проблемы с родным сыном, но и то, что приемный мальчик умудрился довести мою маму — человека с железными нервами — до сердечного приступа. Она проводила с детьми больше времени, поскольку я весь день была на работе. Ей приходилось терпеть постоянное вранье, нежелание принимать правила, которые есть в семье. Мама — очень терпеливый человек, я за всю свою жизнь не слышала, чтобы она на кого-то кричала, а вот приемному ребенку удалось вывести ее из себя. Это было последней каплей.
С появлением приемного сына семья стала разваливаться на глазах. Я поняла, что не готова пожертвовать своим сыном, своей мамой ради призрачной надежды, что все будет хорошо. К тому, что его отдали в реабилитационный центр, а потом написали отказ, мальчик отнесся абсолютно равнодушно. Может, просто привык, а может, у него атрофированы какие-то человеческие чувства. Ему нашли новых опекунов, и он уехал в другой регион. Кто знает, может, там все наладится. Хотя я в это не очень верю.