По данным комитета по здравоохранению Петербурга, в больницах города не хватает 200 врачей-реаниматологов и 1600 аппаратов ИВЛ. Петербургский врач-реаниматолог с 25-летним стажем на условиях анонимности рассказал корреспонденту сайта Север.Реалии о работе отделений реанимации в российских больницах. По его словам, острая нехватка врачей и медицинской техники – это реалии обычного времени, даже без пандемии коронавируса, и уже сейчас там происходят вынужденные эвтаназии.
– Как вы оцениваете готовность и вашего госпиталя, и города в целом к эпидемии коронавируса?
Сейчас подозрительными надо считать любые симптомы ОРВИ и пневмонии, любое ОРЗ
– Койки освободили от плановых больных, это хорошо, но защитных средств нет и, судя по всему, не будет. Самые ответственные учреждения занимаются подготовкой суррогатных средств защиты. Врачам скорой, когда они едут к подозрительным больным, выдают средства защиты, а остальным нет. А подозрительным считается только случай пневмонии и контакта с человеком, приехавшим из-за границы, но ясно, что когда внутри страны заражения идут полным ходом, этот критерий уже не работает. Это просто бюрократическая отговорка, чтобы не выдавать средства защиты. Сейчас подозрительными надо считать любые симптомы ОРВИ и пневмонии, любое ОРЗ. И откуда человек знает, что кассир в магазине не выезжала две недели назад заграницу или не контактировала с приехавшим оттуда? Да, больницы готовятся к наплыву больных, но в них до сих пор нет зонирования, это я вижу по своему госпиталю. У нас специализированный центр, в том числе по легочным патологиям, так что и пациенты с коронавирусом до нас рано или поздно доберутся. Мало подготовить койку, надо еще развести потоки пациентов, чтобы все не перезаражались. Потому что если привезут человека с обычной пневмонией, а он подхватит еще COVID-19, то это практически верная смерть.
– Что изменилось в вашей работе в условиях пандемии?
Нас не учат самому главному – безопасности в госпиталях
– Нам ничего толком не говорят, но все время пугают, что если обнаружится коронавирус, мы вас всех запрем, никого выпускать не будем. С больницей Святого Георгия этот фокус уже провернули, теперь угрожают нам – так что сотрудники понесли на работу носки, трусы, зубные щетки. Где спать, непонятно, как организовать работу в новых условиях – тоже непонятно, нас никто этому не обучает. Единственное, что сделал Минздрав, это на сайте Непрерывного медицинского обучения выложил курс, очень поверхностный и с ошибками. В этот сайт вбухали миллионы, но он тут же лег на пять дней – такое качество. Но нас не учат самому главному – безопасности в госпиталях. Ведь большое поступление инфекционных больных требует перестройки всего госпиталя: там выделяется зона инфицированная, полуинфицированная и относительно свободная от инфекции. В каждой зоне работает свой персонал, не пересекающийся с другими, зоны пересечения разграничиваются, чтобы не произошло, как в Италии и как сейчас происходит у нас: врачи заразились, потом заразили пациентов – и пошло-поехало. Защитных костюмов у нас нет. Нам об этом не говорят, но это понятно. И не будет. То, что в Нью-Йорке доктора ходят в пакетах для мусора, это вполне логично. Но у нас непонятно, предпринимаются ли попытки изготовить суррогаты костюмов, тем более этот вирус не настолько заразен, как чума, и противочумный костюм не нужен, нужен просто физический барьер между персоналом и пациентом. Тут у нас полная неразбериха.
И в это время городские власти запрещают врачам работать по совместительству. Но ведь мы все работаем на полторы-две ставки, в разных учреждениях, чтобы заработать деньги. Иногда по двум трудовым книжкам, иначе никак. У меня их до недавнего времени было целых три. Значит, сейчас доход у многих врачей упадет и во многих стационарах пропадут сотрудники. То есть комитет по здравоохранению без всякой эпидемии устроил нам кадровый кризис. Якобы чтобы не разносить инфекцию – но это не значит, что врачей надо просто запереть в госпитале, а они, судя по всему, именно это планируют – уже прошла информация, что Росгвардия будет охранять стационары, где лечат пациентов с коронавирусом. Конечно, никто не сомневался – но все же была надежда, что нас вот так просто не запрут один на один с пациентами – и делайте, что хотите. И смотрите, как все запуганы, только в Покровской больнице осмелились сказать, что у них нет средств защиты. Но давайте скажем честно, что у нас отделения реанимации и в обычной обстановке систематически перегружены в два, три, четыре раза. А некоторые и в 10. Зайдите в любую крупную, тысячную больницу и посмотрите, сколько в реанимации пациентов и сколько персонала с ним работает, там разительное несовпадение с нормами. Люди реально работают за десятерых и получают одну зарплату. Это даже не та оптимизация, которую проводит правительство, это то, что происходит на местах: адские условия и нищета, и в течение 10 лет добились того, что доктора вынуждены так работать. Естественно, так работать невозможно. Положа руку на сердце, можно сказать, что в городских стационарах происходит принудительная эвтаназия. Уже сейчас аппаратов ИВЛ не всем хватает, уже сейчас людей принудительно отключают, то есть умерщвляют.
В городских стационарах происходит принудительная эвтаназия. Уже сейчас аппаратов ИВЛ не хватает и людей принудительно отключают, то есть умерщвляют
– А как же это оформляется?
– Это правильный вопрос. Главное орудие врача – перо. Оформляется это так, как будто пациент просто умер. Проведены все реанимационные мероприятия, они не помогли. А на самом деле его просто отключили от аппарата ИВЛ. И это постоянная практика. Я уже не говорю о том количестве ошибок, которые все время происходят: врач не может в реанимации работать за десятерых, это физически невозможно. Люди начинают спиваться, профессия деградировала. Так что страшилки про пьяных врачей и про то, что пациент проснулся во время наркоза, – это, увы, часто правда. Потому что в любой тысячной больнице, когда привозят экстренного больного, допустим, с перитонитом, анестезиолога-реаниматолога, скорее всего, рядом нет, наркоз дает медсестра. Она, конечно, опытная, но она медсестра, она не врач. А врач в это время бежит в реанимацию, потом в шоковый зал, куда ввозят маршрутку с переплетенными телами. Поэтому я стараюсь выбирать места работы, где бы я с такими ситуациями не сталкивался. И один из главных принципов – чтобы коллектив не пил. Вот в ведомственных больничках, таких как моя, или в институтах – там оазисы, там хоть что-то соблюдается, у нас, например, штат почти полностью укомплектован. Уровень врачей упал, набирают таких, чтобы платить по минимуму, и они будут сидеть тихо. А в больших больницах творится ужас безо всякой эпидемии коронавируса. Вот они сейчас схватились меры принимать – и у меня уже упала зарплата, потому что освобождают койки, запретили все плановые операции. Касса в больнице падает, взамен ничего не притекает – и вот, я получу голый оклад, а он у нас начинается с девяти тысяч. Ну, со стажем, категориями и кандидатской степенью доберется до 15, ну, еще что-то прибавят до 20. А то, что они кому-нибудь когда-нибудь добавят половину оклада – так это будет от 4,5 тысяч до 10. А сейчас наш доход упадет наполовину, а то и больше (Правительство обещает доплачивать врачам 80 тысяч рублей в месяц за работу с COVID-пациентами, младшему медперсоналу добавят 25 тысяч. – СР). О нашем положении практически никто не пишет! Помните, Нюта Федермессер орала – пустите родственников в реанимацию? Ребята, это безумие: любой родственник в реанимации требует дополнительного персонала, а его там нет. Если кто-то будет отрываться на родственников пациентов, значит, они оторвутся от пациентов – и кто-то умрет. Это голая арифметика для большинства наших стационаров. Ни Нюта Федермессер, никто этого не понимает. Того, что эти родственники выдирают из пациентов дренажи, зонды, начинаются кровотечения, разрываются кишки, что они кормят людей, которых нельзя кормить, котлетами, принесенными тайком, – за родственниками надо следить, люди находятся в реанимации не просто так, а потому что состояние у них критическое.
– А если бы реанимации были полностью укомплектованы, родственников стоило бы пускать?
– Обязательно, по усмотрению врача. Иногда тяжелый пациент требует ухода, банального поворота в кровати, чтобы не было пролежней. Этим никто не будет заниматься, да если медсестра весит 50 кг, а пациент 100, она его разве перевернет? Нет. А у нее таких может быть 10, 20. В таких случаях без родственников сложно. Если они адекватные, это хорошо, и эмоциональный контакт очень важен – ничто так не вызывает желания жить. Конечно, все это нужно – но у нас просто нет резервов на это в абсолютном большинстве больниц – там и так все с ног сбиваются или прикладываются к рюмке, глушат совесть оттого, что просто не успевают помочь всем. Все слышали о том принципе, которым руководствуются сейчас в Италии, о медицинской сортировке, когда осознанно отказывают в помощи самым тяжелым больным, обрекая их на смерть.
Медицинская сортировка применяется в условиях войны, у нас она идет уже с 90-х годов: мы вынуждены выбирать, кого мы в эти сутки будем спасать
Медицинская сортировка применяется в условиях войны, эпидемий и других катастроф, когда медицинская система не поспевает за количеством пациентов, нуждающихся в помощи. А у нас она идет уже с 90-х годов: мы вынуждены выбирать, кого мы в эти сутки будем спасать.
– Может, поэтому мы иногда слышим о смертях молодых и крепких людей от вроде бы не смертельных заболеваний?
– Да. Мой коллега ушел работать в большую больницу, его как хорошего реаниматолога взяли на отделение специализированных операций . Иногда, когда у него не было плановых операций, его привлекали на экстренные. И он долго смущался – вот аппарат ИВЛ, который должен работать равномерно, вдох-выдох, а не каким-то баяном, без сигналов тревоги. Потом стал замечать, что пациенты на этом аппарате как-то странно себя ведут – у них давление растет, сердечный ритм нарушается. Он открыл журнал экстренных операций, посмотрел – а там почему-то очень высокая смертность, неадекватная тяжести заболеваний. А все очень просто оказалось – на этом аппарате ИВЛ пациенты не дышали. И ни один врач этого не заметил. И неизвестно, сколько это продолжалось. На этот аппарат поступали больные с тем же аппендицитом. Полувдох-полувыдох – молодой еще выживет, а больной постарше и с сопутствующими заболеваниями – нет. То есть испорченный аппарат просто отправлял всех в Вальхаллу («чертог мертвых» в германо-скандинавской мифологии. – СР). Руководство все это совершенно не интересует, пока это не станет угрозой для их дохода, их карьеры.
– А есть какой-то выход?
– Выход начала искать прокуратура. С одной стороны, охота на врачей – это безумие, ни следователи, ни прокуроры не понимают, в чем дело, я сам иногда прирабатываю экспертизой для всяких судебных дел и знаю, что даже судебные эксперты не понимают, что делается в реанимации. А там бумажки не соответствуют тому, что происходило, – от слова вообще. В российской медицине пропал контроль качества. Этим должна заниматься система ОМС, но они в медицине ничего не смыслят, они придираются к запятым в истории болезни, а выжил пациент или умер, их не волнует. Им важно к чему-то придраться и штрафануть, и, как правило, сумма штрафа заранее оговорена между руководством больницы и фондом ОМС. Они пилят деньги, пациент их не интересует – поэтому мы и не знаем, в какой страховой компании мы зарегистрированы, кто наш страховой агент. Агенты ДМС чуть больше заинтересованы в пациенте, но тоже не очень. А патологоанатомы в 90-х годах вымерли как инстанция, независимых больше нет. Все эти клинические комиссии – это суд над проституткой в советское время – вроде суд, а вроде театральное представление. Кого-то поругали – как правило, не того, никаких выводов не сделали. Недавно была в одной больничке страшная смерть молодой пациентки от аппендицита, там была неверная тактика, классическая ошибка клинического анестезиолога. У пациентки было ожирение, поэтому не смогли трубку в горло вставить, но ожирение – это еще не смертный приговор. И какой же был вывод? Не о том, что надо новый инструментарий осваивать и иметь на рабочем месте, а о том, что в истории болезни о нем не надо даже заикаться. Официальный вывод – хороните тихо. Никакого контроля качества нет, никакого профсоюзного движения нет – и все начинает разваливаться.
– Так что делать-то?
– Во-первых, надо все рубить с верхов, а во-вторых, надо, чтобы общество интересовалось состоянием больницы. А это никому не интересно. Люди сидят в сумасшедших очередях в приемном покое, умирают в них – и народ безмолвствует. Умер родственник – и что? Врачи очень боятся судов, потому что если кого-то и накажут, то просто найдут крайнего. А до этих сволочей в руководстве добраться очень сложно. Есть такая маленькая терапевтическая клиника у нас, там открыли отделение кардиохирургии и начали ставить стенты старикам, кому надо и не надо. Но установленный стент требует около года специальной терапии, а если ее нет, стент забьется и пациент умрет, риск больше, чем без операции. Лекарство дорогое, и государство его не покупает. Между стационарами за пациентов большая конкуренция. Они набрали больных из Псковской области, Вологодской, Новгородской, из Карелии. У этих людей пенсия шесть тысяч, а лекарство – три тысячи. Будут они его покупать? Нет. Пациента оперируют, он едет к себе в деревню и там умирает. А квота освоена. И это все делается совершенно осознанно, до сих пор работают. Более того, открытые операции делали, отправляя пациента на верную смерть. Институт Алмазова от пациента отказался, а мы его возьмем и прооперируем, правда, он быстро умрет, но мы меньше денег на лечение потратим.
– Но есть же все-таки профсоюзы – «Альянс врачей», «Действие»…
– А что они изменили? Да, мой знакомый из одной клиники был заместителем председателя профсоюза – так его уволили через Москву с формулировкой, что он социально опасен. Он пытался привести деятельность клиники в соответствие со стандартами современной медицины. А вообще у руководителей больших стационаров огромные деньги, и они всех покупают. А в случае конфликта с сотрудником – что, у сотрудника есть деньги на адвоката? Нет. К журналистам пойти – он спрашивает: «А вам приходилось отключать пациента от аппарата ИВЛ?» – «Да, приходилось». Но это убийство – и тебя посадят за твои же слова. А что делать, когда у тебя несколько тяжелых пациентов, а аппарат один? Или лекарство заканчивается? Или когда пациент очень тяжелый, он лежит 5, 10 дней? Да, вытащить его реально – но не в условиях российской медицины, когда фонд ОМС тебе платит на его лечение 14 рублей в день. То есть фактически его лечение начинает вычитаться из твоей зарплаты. Потому что у нас есть тарифы ОМС, и каждый человек имеет свою цену, и вот она заканчивается, и доплачивать никто не будет. И чем дольше лежат такие пациенты, тем больше их лечение удорожается – надо менять антибиотики на более современные, а они очень дорогие, все может вылиться в десятки тысяч долларов. Или внутривенное питание, которое тоже стоит сумасшедших денег, и ничего этого нет. От такого пациента уже все устали, вытянуть его нереально, поэтому решают его отключить.
– А кто решает?
– Дежурный врач или заведующий. То есть его можно вытащить – но нет ни сил, ни средств.
– Но еще несколько аппаратов ИВЛ на отделение могли бы улучшить ситуацию?
– Не совсем. Аппарат – это машина. Вот сейчас богатые купили себе аппараты ИВЛ – замечательно, а врача где ты найдешь, а лабораторию?
Если врач вместо шести пациентов обслуживает 26 и еще две операционные и шоковый зал, он не способен спасти всех
Аппарат не спасает, спасает врач, а если врач вместо шести пациентов обслуживает 26 и еще две операционные и шоковый зал, он не способен спасти всех. И происходит медицинская сортировка, выделяются пациенты, которых он может спасти, а у всех остальных пишутся истории болезни. К некоторым пациентам врач даже может не подойти – физически не успеть. В принципе, врачи-реаниматологи – вымирающая профессия. А тут пришел коронавирус – ну, извините, у нас уже давно все в кризисе. Можно, конечно, сейчас попытаться переделать всех анестезиологов в реаниматологи, но оборудования-то нет, оно из ниоткуда не возьмется. А главное, никто не хочет этим заниматься – все начальство сейчас сидит тихо: как бы чего не вышло, как бы их не сняли, не штрафанули. На планерке заведующие говорят: возможно, на этой неделе появятся тесты на коронавирус, но мы сотрудникам не будем их делать, потому что ведь обязательно найдем. Вот пусть все выживают как хотят, главное – отчитаться правильно.
– А если вы и еще несколько врачей все это скажут вслух – что с вами сделают?
– Конечно, уволят. Причем без права куда-нибудь устроиться, потому что у нас фактически государственная монополия, частные бизнесы очень слабенькие, бунтари никому не нужны.
За десятилетия унижений выращено рабское поколение врачей, которые спокойно переносят необходимость работать в условиях сумасшедших перегрузок
За десятилетия унижений было выращено рабское поколение врачей, которые спокойно переносят необходимость работать в условиях сумасшедших перегрузок. Да они еще остаются после работы и заполняют документы, и два часа сидят, и три часа, и пять. Это регулярная ситуация для городских больниц, и это время вообще никак не оплачивается. Поэтому все привыкли сидеть, молчать и бояться.
– А если возмутиться коллективно?
– Сначала пойдут на уступки, а потом все равно всех выдавят, эта практика известна. Да никогда и не выступит весь коллектив одновременно – забоятся. Я в свое время пытался создать подобие профсоюза в своей больнице, так на словах все согласны – да, как же мы плохо живем, а потом – ой, нет, могут быть неприятности.
– Вот вы говорите о таких маленьких зарплатах – а откуда же берутся отчеты о больших средних зарплатах врачей?
– За счет окладов главврача, его заместителей и бухгалтерии. Это такая иерархическая система, как во всем нашем государстве.
Они воруют в сумасшедшем количестве – на смертях
Они воруют в сумасшедшем количестве – на смертях.
У нас самые дорогие в мире томографы и аппараты ИВЛ, они продаются у нас дороже, чем в Европе, а почему? Откаты. Все премии распределяются по решению руководства. Внутренние коллективные премиальные договоры составляются не коллективами, коллектив подписывает листочек. А что в нем написано, никто не знает, потому что большая часть денег уходит начальству. И оно за эти деньги убить готово. Но проще уволить.
– Объясните такую вещь: в Петербурге несколько больниц перепрофилировали на коронавирус, и вот, одна за другой они закрываются на карантин из-за того, что там обнаружен коронавирус, – как это может быть?
– Потому что средств защиты нет, и там, очевидно, все перезаражались, логично их закрыть, продержать 14 дней и решить, что мы сделали все что могли – прервали инфекционную цепочку, и больница снова может работать. Но если внутри больницы пошло заражение, все должны тестироваться, а этого нет.
Если внутри больницы пошло заражение, все должны тестироваться, а этого нет
Не будем забывать и о той проблеме, что есть куча паленых тестов, их же где покупают? На государственных аукционах, а там что? Откаты. А некоторые еще и рады будут – тесты отрицательные, значит для отчета – у людей простая пневмония, а не коронавирусная. И еще потому что организаторы криворукие. Потому что руководители медицинских учреждений десятилетиями подбирались не по принципу организаторских способностей и клинического мышления, а потому что они редкие селекционированные сволочи, всех подсидели и выжили. Сейчас они просто в шоке от того, что происходит, я вижу по своему руководству, и единственная мысль – как бы не лишиться своего места.
Вот откуда у нас так много инфекционистов? Они прошли двухчасовой курс. Интересно, почему раньше этот сертификат выдавался после двух лет обучения в ординатуре? Обратите внимание, карантин в России был введен достаточно хорошо, и эпидемия сейчас нарастает довольно медленно. Но у нас было две недели, пока все это вводилось, – ну обучите нас, профильных реаниматологов, к чему нам готовиться, как надевать противочумный костюм, как делать его суррогаты, ничего это наши чиновники не делали. У нас есть общественная организация – Федерация анестезиологов и реаниматологов, она разослала всем эти памятки, перевела китайские рекомендации, как зонировать госпиталь, написала и про костюмы, и про маски, необязательно медицинские, но которые защищают лицо. Сейчас одна фирма обещала дать нашему отделению маски на безвозмездной основе. Костюмы тоже ищем, но это не настолько принципиально, как защитить дыхательные пути и глаза. В одной клинике в реанимационном отделении заведующий продвинутый, он пошел в магазин, когда только все началось, и на всю бригаду купил масок. А сейчас купить их уже невозможно. А противочумные костюмы сейчас скупает весь мир.
– А сшить их быстренько нельзя?
– Вот! Этим должно заниматься государство, а государство сидит и боится.
– Чего боится?
– Ответственности. Чего боится Путин, когда не объявляет чрезвычайное положение? Ответственности – он скидывает ее на губернаторов, губернаторы – на комитеты по здравоохранению, комитеты – на главврачей, главврачи – на заведующих. И все боятся, что окажутся крайними, поэтому все сидят и молчат, авось пронесет. Ну, комитет, правда, каждый день закидывает нас новыми приказами, вот совместительства отменили, замечательно – а где врачей-то возьмете? Их физически нет, вы их ликвидировали.
– И что делать?
– А ничего, поздно уже. Да, надо сделать суррогаты защитных костюмов, инвентаризацию аппаратов ИВЛ, обучить всех врачей тактике работы с пациентами. Правильно сделали, что освободили койки, хоть это и ударит по нашим зарплатам, зато у нас госпиталь полупустой, и к поступлению пациентов мы готовы. Но в некоторых госпиталях банально нет кислорода. А у нас он у каждой койки, так что это нас надо перепрофилировать под коронавирус. И установить официальный протокол отказа от медицинской помощи – а то ведь отключение от аппарата ИВЛ – это до сих пор убийство. И когда не будет хватать аппаратов ИВЛ, врачи окажутся под уголовной ответственностью. И когда все закончится, все будут сидеть и молчать, потому что каждого могут посадить на очень большой срок как массовых убийц.
Редакция Север.Реалии попросила прокомментировать этот рассказ бывшего главврача питерской Боткинской больницы Алексея Яковлева.
– Профессия реаниматолог – очень мужественная и достаточно редкая. Я сейчас работаю в большой частной клинике в Москве, перепрофилированной для лечения коронавируса, и нагрузка на них очень большая, – говорит Яковлев. – Несомненно, в масштабах страны возникнет проблема дополнительной подготовки таких специалистов. Но все-таки, пока я работал в больнице Боткина, мы оказывали помощь всем. Помню случаи, когда по нашей просьбе нам ночью привозили дополнительные дыхательные аппараты из других стационаров. Те ограничительные мероприятия, которые сейчас проводятся, – они как раз для того, чтобы не допустить медицинской сортировки. Если нет залпового поступления тяжелых больных, крупные реанимации справляются с нагрузкой, но если только количество больных зашкаливает, тогда складывается именно такая ситуация. Чтобы этого не было, карантины и введены практически во всех цивилизованных странах. Ни в одной стране мира нет такого количества специалистов, чтобы обеспечить всех. Проблемы есть, и не только с реаниматологами, а и с назначением адекватной терапии. Мы сейчас общались с людьми из Нью-Йорка, они пришли в больницу с классической клиникой – температурой, потерей вкусовых ощущений и обоняния, им прописали тетрациклин и велели сидеть дома, и все. Это говорит о том, что надо уделять больше внимания подготовке всех врачей – именно к таким экстремальным ситуациям. Наверное, в какой-то момент мы увлеклись высокотехнологичной помощью и забыли, что мы должны оказывать массовую помощь. Я писал в Италию в европейский центр по экстремальным ситуациям, там говорят, что необходим запас оборудования, который был бы все время в доступе и мог быть перемещен из страны в страну, – ведь оказалось, что его нет. Да, говорят, что мы сейчас начнем оборудование производить, только когда оно появится в клиниках – вот в чем вопрос.
– Беглов сказал Путину, что в Петербурге не хватает около 1600 аппаратов ИВЛ – а если они появятся, где взять врачей?
Тот абсурд, который творится в Петербурге, это совершенно отдельная история
– А вы посмотрите, что пишет главный санитарный врач Петербурга, там в комментариях говорят, что такое можно придумать только в болезненном состоянии. Врачам запрещают совмещать – но ведь есть масса сотрудников кафедр, где преподают реаниматологию, им теперь запрещено совмещать в больницах и оказывать помощь. Тот абсурд, который творится в Петербурге, это совершенно отдельная история. И второе – то, о чем я говорил еще в марте, и о чем сейчас написали главные врачи крупнейших московских клиник, – что все пациенты с внебольничной пневмонией должны рассматриваться как пациенты с коронавирусной инфекций и получать соответствующую терапию. А когда мы одних – корона плюс – возим в больницу Боткина, а все остальные пневмонии – в остальные больницы, вот и получили, что все крупные стационары оказались заражены, это прямая ошибка регионального Роспотребнадзора.
В петербургском Комитете по здравоохранению рассказ реаниматолога в целом комментировать отказались, сославшись на перегруженность. По словам пресс-секретаря комитета Ольги Рябининой, в городе не хватает около 200 реаниматологов. В конце марта петербургский фонд медицинского страхования писал о закупке 150 аппаратов ИВЛ.
Губернатор Петербурга Александр Беглов ранее на встрече с президентом России Владимиром Путиным заявил, что в городе не хватает 1600 аппаратов ИВЛ.
По всей стране за сутки зафиксировано 1667 новых случаев заражения COVID-19, в Санкт-Петербурге 80 новых случаев. Всего в России инфицировано ️13 584 человека, выздоровели 1045 (+250), погибли 106 (+12).
Продолжение расследования Радио Свобода об условиях и обстоятельствах работы российских врачей и ихборье против пандемии коронавируса COVID-19
Божьей милостью доктор! Алексей Дмитриевич!
Нижайший поклон Вашим родителям!
Поступил к Вам 2 февраля этого года с неприлично большим букетом всяких болячек, начиная от порока, аритмии и заканчивая диабетом. При этом был полностью обездвижен, и не мог передвигаться. Дышать мог только в полулежащем положении.
После нахождения в Ваших руках, и последующей процедуре, как я понимаю, реабилитационных мер, которая позволила начать ходить, через короткое время встал на ноги, стал двигаться, постепенно пришел в благообразное состояние.
Второе мое нахождение в Ваших руках весной этого же года, было совершенно потрясающим, очень кратким и невероятно эффективным. Дальше все пошло, как по -накатанной. Стабильное и неотвратимое возвращение к полноценному образу жизни.
К середине лета, после прохождения очередных обследований, стало понятно, что Вы сотворили чудо. У меня из начального зимнего перечня оставался только один пристеночный тромб в левом желудочке сердца. Никаких признаков пороков сердца, диабета, и других прелестей, с которыми я пребывал. 17 октября, по последним данным, в моем сердечке не осталось ни одного тромба. Прохожу по 5-6 км интенсивным шагом, без затруднений пробегаю пролеты по пять этажей.
Негоже человеку, не отличающему тахикардию от стенокардии, это говорить, но Вы – ГЕНИЙ!
Как сердечное, так и «сердечное» СПАСИБО.!
И вспоминайте «Яшку-парикмахера»!
С огромной благодарностью и почтением. Вадим.
Для полноты понимания: эпикризы № 20348 и № 25649.
Как в неплохом советском фильме «И это все о нем»: заведующий отделением кардиореанимации городской клинической больницы №29, имени Н.Э. Баумана,
ДОКТОР – ЭРЛИХ Алексей Дмитриевич.
Обязательно примите благодарность для врача-кардиолога Давиденко Марианны Николаевны. Она трудится в отделении неотложной кардиологии. Удивительное качество слушать больных, разговаривать с ними, не лениться тратить время на объяснения и разъяснения. Ежедневное общение успокаивающе действует на пациентов отделения неотложной кардиологии, где трудится наш замечательный врач.
Непременно хочется отметить роскошную старшую медсестру этого же отделения. Сдавал кровь, как ел мороженое в советском ГУМе, очень спокойно и непринужденно. При этом всегда с нами, пациентами, поддерживалась ободряющая беседа. Санитарки, которые нас кормили , отличались терпеливостью и удивительным вниманием. Кстати, в отличие от других клиник, судя по отзывам, которые довелось читать про другие больницы Москвы, да и России, очень хорошо кормят, приготовлены все блюда со знанием, и ,скорей всего ,с любовью. Очень вкусный отвар шиповника!
Прошу извинить про краткость про 2-е кардиологическое отделение, куда я был помешен во время второго пребывания. Но мне, по непонятному для меня и врача Давиденко М.Н., обстоятельству, довелось пробыть ,не в отделении интенсивной кардиологии, а во 2-м кардиологическом отделении., весьма короткий отрезок времени, но, тем не менее, все то же внимание и желание общаться с пациентами. Отмечу врача –кардиолога Ткаченко Кристину Гайковну.
Совершенно отдельным петитом могу заявить о неизгладимом впечатлении от посещения кабинета «ЭХО КГ». Невероятно легко проводились достаточно сложные, и, обычно, неприятные процедуры обследования. Очаровательная светловолосая дама, замечательный специалист. С извинениями, что не знаю, как Вас звать-величать, постеснялся спросить.
Алексей Дмитриевич! Прошу простить за столь долгое отсутствие в колонке отзывов. Хотелось зайти и сообщить после полного выздоровления, особенно, когда стало понятно его неотвратимость. Надеюсь, что растворение последнего тромба стоит данного запоздания.
Да пребудет с Вами благодать!,
Что мы знаем о работе врача-анестезиолога-реаниматолога? Наверное, большинство представляет себе доктора, который одним уколом отключает наше сознание перед операцией и бесследно исчезает. Однако функции анестезиологов-реаниматологов гораздо шире. И в этом я убедилась, проведя выходной день на дежурстве вместе с врачом-реаниматологом, заведующим отделением Виталием Сергеевичем Григорьевым в одном из реанимационных отделений Городской клинической больницы № 7 г.Казани.
Чаще всего обыватель рассуждает логически: если слово «реанимация» происходит от слов «ре» (возвращать) и «анима» (душа), значит, функция реаниматолога только в оживлении, т. е. лечении клинической смерти («возвращение души»). Действительно, такие пациенты составляют самую тяжелую группу, однако в палаты отделений реанимации попадают и другие пациенты, не менее сложные.
7.25 – заведующий вбегает в отделение… Слова «вбегает», «бежит», «выбегает» вообще часто соответствуют состоянию реаниматолога, потому что реанимация – это терапия на бегу: трудно представить себе реаниматолога сидящим.
7.30 – обязательный ритуал – осмотр пациентов отделения. Заведующий контролирует лечение всех пациентов реанимации. Он проверяет проведенную за ночь терапию, оценивает изменения в состоянии больных.
8.00 – утренняя конференция. В зале — врачи отделения реанимации. За столом заведующий, докладывает дежурный врач (его легко отличить по серо-бледному цвету лица – «лицо дежурного врача»).
– Состояли в отделении 23 пациента, 18 поступили, 12 перевели, двое умерли, состоят 27 человек. В 21.45 по «Скорой» поступил больной примерно тридцати лет, неизвестный, сбит авто за 30 минут до поступления к нам. Состояние крайне тяжелое, без сознания, закрытый перелом свода и основания черепа, ушиб головного мозга, субдуральная гематома, перелом таза типа бабочки, кровопотеря около трех литров, давление при поступлении…
Дежурный врач просто и буднично докладывает о двадцати семи человеческих трагедиях: кровоизлияние в мозг, отравление угарным газом, травма печени (падение с высоты), инфаркт миокарда с отеком легких…
Нередко слышу термин «терминальное состояние».
Что это такое?
Терминальное состояние — то крайнее, предсмертное состояние, когда организм в результате тяжелой болезни распался как целое, стал суммой органов, у него исчезло самоуправление. Из этого состояния вывести больного может только врач, который возьмет на себя тяжкое бремя реанимации – попытается управлять распадающимися частями организма, собрать их в единое целое, восстановить какие-то временно утраченные функции. И при этом он вынужден очень спешить, буквально считать секунды – если центры управления погибнут, то организм как целое, а человек как личность никогда уже не восстановятся, и уделом врача-реаниматолога будет лишь поддержание примитивной жизни отдельных частей организма.
Конференция заканчивается. Врачи, назначенные для проведения наркозов, уходят в операционные, палатные реаниматологи уходят к своим пациентам. Надеваем одноразовые шапочки, халаты и брюки цвета морской волны, который не утомляет глаз, но зато, к сожалению, придает лицам оттенок «морской болезни». Теперь на ноги бахилы, а на лицо – одноразовую маску, и мы готовы…
Палата реанимации – это сердце отделения реанимации. Непосредственно сюда, из приемного отделения и операционных, доставляют больных. Тут сосредоточена самая совершенная аппаратура, здесь круглые сутки дежурят опытные сестры отделения. Сестра реанимационной палаты – своего рода особый знак качества для сестры, предмет ее особой гордости. И действительно, ей есть чем гордиться, потому что хорошо работать здесь очень трудно. А плохо – нельзя.
Вместе с врачом реаниматологом мы входим в палату. Реанимационные койки располагаются по кругу. Такое расположение называется «по типу ромашки». Это обеспечивает максимальный доступ к пациенту. Кровати, кстати, здесь тоже особенные. Они с электрическим приводом и могут менять свою конфигурацию в зависимости от требования патологии больного.
8.30. В реанимации собираются заместители главного врача, профессора профильных кафедр, заведующие отделений больницы. В таком составе совершается обход. Обсуждается каждый пациент. Назначается лечение на новый день. Ведь состояние больных могло поменяться кардинально и каждый день лечение назначается заново.
Пациенты, которые больше не нуждаются в реанимационном лечении – готовятся к переводу в профильные отделения.
Между тем в операционном блоке начинаются операции. В день в клинике проводится порядка 50 плановых оперативных вмешательств, а неотложных – сколько поступят. Для экстренной помощи выделены отдельные врачи, всегда готовые к оказанию необходимой помощи.
В реанимационных палатах вовсю кипит работа.
Пациенты находятся под наблюдением «электронной няни», прикроватного монитора, который следит за функциями организма: фиксирует температуру, электрокардиограмму, артериальное давление и т. д. На мониторе можно установить «зону тревоги»: если, к примеру, пульс урежается до 50 ударов в минуту, звучит особый сигнал.
Мне, как человеку далекому от медицины, в глаза бросаются провода, которыми окутан пациент. Это информационные пути от датчиков к «электронной няне».
Кроме проводов, к пациенту тянется множество трубок и трубочек. Через нос в желудок введен зонд, чтобы там не было застоя. По тонким полимерным трубочкам непрерывно поступают необходимые жидкости и лекарства – очень важно, чтобы они вливались как можно ближе к сердцу, поэтому трубочки проникают через прокол в грудной стенке в верхнюю полую вену, а через нее – к правому предсердию. Еще одна трубка –катетер – введена в мочевой пузырь: моча поступает в градуированную ёмкость, и сестра каждый час отмечает на карте ее количество.
– Юлия Наильевна, покажите анализы.
– Вот, пожалуйста: биохимию и общий анализ уже сделали. Кислотно-щелочное состояние только что взяли. Коагулограмма будет через 10 минут.
– Закажите, пожалуйста, рентгенограмму легких, прокальцитонин и…
И Виталий Сергеевич перечисляет все новые и новые анализы. Без этого множества данных реаниматолог не мог бы управлять организмом человека, находящегося в терминальном состоянии. Ведь, по сути, врач пытается стать «высшим координирующим центром» организма, т. е. заменить в какой-то степени его мозг. А мозг человека ежесекундно получает тысячи сведений о состоянии внутренних органов и только после этого принимает решения, причем большинство импульсов от периферии не доходит до коры мозга, т. е. не осознается нами. Они автоматически перерабатываются на более низком подкорковом уровне головного мозга (например, в зрительных буграх или в гипоталамусе), откуда сообразно обстановке к органам поступает соответствующая команда.
К сожалению, не все, что происходит в организме, удается сегодня зарегистрировать, измерить, вычислить. А главное – даже полученные сведения врач не всегда может оценить в совокупности. Своеобразный парадокс: то, что подкорка делает мгновенно, автоматически, кора далеко не всегда в состоянии сделать «сознательно». Именно поэтому реаниматологу нужен помощник – компьютер.
Поэтому Виталий Сергеевич будет еще не раз заходить в палату, чтобы, как руководитель отделения, помочь палатным врачам.
12.00. Время посещений пациентов родственниками.
– Доктор! Вас просят родственники больного…
Сестра произнесла фразу, которую реаниматолог часто воспринимает с некой тревожностью. Он хорошо понимает, что сейчас ему придется встретиться с людьми, на которых нежданно-негаданно обрушилось несчастье: пошел близкий им человек покупать билеты, чтобы ехать на курорт, попал под машину, им позвонили из полиции. Или сидел гость за столом, смеялся, вдруг схватился рукой за сердце и упал. И нет уже застолья, а сидят друзья перед холодными дверьми отделения реанимации. И мысль еще и еще раз возвращается к нелепости того, что произошло: только что он был жив, здоров, весел, а теперь… Говорят, что нет на войне страшнее зрелища, чем убитый солдат, на губах которого еще дымится окурок…
И вот они сидят и ждут реаниматолога, который, как им кажется, знает все и может все. А реаниматолог медленно идет по коридору, невольно оттягивая время, и думает: «Какие они? И что я им скажу?»
Вот он открывает дверь… Навстречу несколько человек…
Двое парней – наверное, дети. Моложавая женщина, подтянутая, собранная, лицо сосредоточенное, никакой суеты – жена. Все трое держатся достойно. «Хорошо. – успокаивает себя врач.– С ними можно говорить честно».
Таким родственникам надо рассказывать все, потому что их больше всего мучает неведение. Обычно вслед за подробным объяснением реаниматолога у них возникают только два вопроса: «Чем мы можем быть полезными? Через сколько вам можно звонить, чтобы не надоедать?» Эти люди горюют и очень напряжены.
Как тяжело врачу, когда, открыв дверь, он видит растрепанных полуодетых людей, стонущих, плачущих, потерявших контроль над собой. Они обычно замолкают при появлении врача, но объяснения понимают плохо, много раз переспрашивают, потому что слушают, но не слышат. Реаниматолог знает, что они будут часто вызывать его и задавать, задавать, задавать, бесконечно задавать один и тот же вопрос: «Доктор, есть ли надежда?!» Врач обычно выбирает из всех наиболее спокойного и, осторожно отведя его в сторону, просит оставить в приемной только самых близких, а главное тех, кто лучше всего владеет собой. Он просит договориться со всеми родственниками, чтобы они звонили не порознь, а все вместе – 3–4 раза в сутки. Этому же человеку он четко излагает истинное положение вещей, чтобы тот постепенно постарался рассказать суть дела тем, кто сможет его выслушать.
А вот еще одна встреча — реаниматолог идет беседовать с женой больного, которого только что среди ночи увезли из дому.
У дверей отделения его встречает прекрасно, со вкусом одетая, ухоженная женщина. Тонкий аромат изысканного парфюма… Тон спокойный, несколько надменный, заканчивается сообщением о том, какие высокие посты занимают родственники больного и кого из профессоров они хотели бы пригласить на консультацию. Ни один дежурный не будет возражать против консультации – это не принято: родственники вправе приглашать любого консультанта. Более того, по-человечески такое желание близких понятно. И все-таки оно обижает врача. Может быть, потому, что при необходимости в консультации реаниматолог сам звонит старшим коллегам: заведующие отделений всегда кладут на ночь телефон около кровати и привыкли в темноте на ощупь находить свою одежду.
Считается нормальным, если вдруг посередине празднования дня рождения в доме реаниматолога раздается звонок из отделения. Выключают музыка и выгоняют шумную ватагу гостей на кухню – звонит дежурный, хочет посоветоваться. Уходя в гости или в кино, заведующий отделением всегда берет с собой телефон: «Если позвонят».
Поверьте, реанимация приучает врача быть честным перед самим собой. Надежным считается не тот реаниматолог, который «знает все», а тот, который в трудную минуту может спросить у других о том, чего сам не знает.
Итак, реаниматолог выходит к родственникам…
«Труднее всего, когда навстречу тебе, дежурному врачу, со стула медленно поднимается седой человек со спокойным лицом старого умудренного жизнью человека. Он внимательно слушает тебя, он доверяет тебе, как может доверять только мастер мастеру. Он только тихо говорит напоследок: «Сынок! Постарайся… Он у меня единственный остался…». А ты стоишь и не знаешь, что сказать, так как шансов практически нет», — признается Виталий Сергеевич.
– Доктор! Вас просят родственники…
16.50. «Дневные» врачи собираются домой. Но в реанимации ничего не меняется. «Пищат» мониторы, работают аппараты ИВЛ, выполняются назначения, проводятся исследования. Дежурная смена продолжает работу.
– К сожалению, болезни и несчастные случаи не спрашивают, когда им случиться: в Новый год, на 8 Марта или на Курбан-байрам, днем или ночью – думает Виталий Сергеевич. – В тяжелых случаях участие анестезиолога-реаниматолога помогает спасти жизнь пациента, а значит, он должен быть «на посту» круглосуточно. Он работает с документами в кабинете. Ведь работа заведующего – это не только лечебный процесс, но и нескончаемый документооборот — отчетов, заявок.
Всю ночь в отделении реанимации будет гореть свет, всю ночь врачи отделения будут спасать чьи-то жизни. Этот конвейер не останавливается никогда.
5.30 утра. Виталий Сергеевич делает последние записи в истории болезни. И хотя он не спит уже сутки, эти предутренние часы – не самые трудные. Тяжелее всего переносится бессонница от 2 ночи до 4 утра: кажется, что иссякают силы, резко падает внимание, отчаянно хочется спать. Дают себя знать биологические часы: согласно суточному ритму человеческого организма от 2 ночи до 5 утра – интервал наибольшего ослабления функций: хуже всего работает механизм памяти, падает мышечная сила, уменьшается наполнение пульса, снижается температура тела. Самые тяжелые больные нередко умирают под утро…
Усталые сестры и санитарки перестилают больным простыни, готовят инструменты к новому дню.
А в это время звенят будильники в квартирах дневных сотрудников отделения реанимации.
Между тем время подходит к 8-ми. И все начинается заново.
8.00 – начинается утренняя конференция. Докладывает дежурный реаниматолог (его легко отличить по серо-бледному цвету лица и запавшим от бессонницы глазам – «лицо дежурного врача»):
– Состояло в отделении… поступило…
От несчастных случаев не застрахован никто. Беда может прийти внезапно, в дороге, на работе, дома, в любом общественном месте. Каждый из нас должен владеть информацией, как правильно вызвать скорую помощь, в каких случаях ее вызывают, что необходимо правильно говорить диспетчеру. Эта информация позволит бригаде медиков кротчайшие сроки быстро и качественно оказать помощь пострадавшему.
Содержание
Виды медицинской помощи
- Неотложная – вызывается тогда, когда нет угрозы жизни. В таких случаях можно вызвать врача из районной поликлиники на дом, а можно и самому придти в поликлинику и получить помощь без записи или даже вне очереди (в зависимости от тяжести состояния).
Неотложная помощь оказывается при:
- Внезапных обострениях хронических заболеваний;
- Внезапных головокружениях, слабости, головной боли;
- Резких подъемов температуры у взрослого.
- Экстренная – выезжает к пациенту в карете скорой помощи в том случае, когда существует реальная угроза жизни или здоровья. Такая помощь оказывается безотлагательно, на счету каждая минута. Основной критерий, по которому диспетчер, принимающий вызов, отправляет к пострадавшему экстренную бригаду, это уверенность в том, что существует реальная угроза жизни и здоровья.
Когда вызывать скорую помощь для взрослого:
- Внезапная потеря сознания;
- Любые тяжелые травмы, в том числе, ДТП, ножевые и огнестрельные ранения;
- Термические и химические ожоги;
- Роды или угроза прерывания беременности;
- Тяжелые массивные кровопотери;
- Внезапный сильный болевой синдром;
- Внезапные нарушения функции какого – либо органа или системы;
- Психическое расстройство личности, представляющее опасность для окружающих;
- Попытка суицида.
- Резкий подъем температуры у детей или пожилых людей.
- Помутнение сознания при сахарном диабете.
- Боли в животе, не проходящие после приема лекарственных средств в течение 1,5 часов.
- Появления судорожных состояний, частичная или полная парализация.
Куда звонить
- Со стационарного телефона – 103
С мобильного телефона:
- МТС, МЕГАФОН, Tele 2, U-tel – 030
- Билайн – 003;
- Мотив – 903
Единый номер для всех абонентов
Даже когда на счету отсутствуют денежные средства, абонент находится вне зоны действия сети, сим – карта абонента заблокирована – 112.
Когда вызывать скорую помощь для ребенка
Что необходимо говорить диспетчеру:
- Четко и правильно назовите свой контактный номер телефона;
- Пол больного;
- Ориентировочный возраст больного;
- Кратко опишите, что с ним произошло;
- Назовите, по вашему мнению, наиболее угрожающие жизни симптомы;
- Назовите, какая доврачебная помощь ему оказывается или оказывалась ранее;
- Четко называйте адрес, по которому к вам будет выезжать бригада. По возможности, сориентируйте водителя. Если бригада выезжает на адрес, то укажите номер дома, номер подъезда, этажа, по возможности выйдите навстречу медикам
Если Вам приходится долго ожидать ответа оператора, не вешайте трубку. Дождитесь! Иначе ваш следующий звонок будет последним в очереди.
Диспетчер сам оценит состояние пострадавшего и примет решение, какую бригаду медиков к вам направить. Для этого нужно четко описывать ситуацию, в случаях с ДТП не лишним будет указать количество пострадавших, их состояние, есть ли среди них дети.
Помните, что заведомо ложный вызов скорой помощи карается штрафом или чей-то жизнью!
Когда вызвать скорую помощь младенцу
Скорая помощь приехала на дом
- Не просите медиков разуться. Это позволит сэкономить драгоценные минуты. Если вам жалко ковры, то лучше их свернуть и убрать.
- Не бегайте в панике по квартире, не создавайте суету. Четко и хладнокровно отвечайте на вопросы. Предоставьте все необходимые для осмотра пострадавшего вещи и предметы.
- Все животные в доме должны быть заперты в соседней комнате, во избежание непредвиденных ситуаций.
- Если есть возможность, помогите транспортировать пострадавшего до машины скорой помощи.
- Держите при себе страховой медицинский полис. Иногда его могут потребовать (но это не обязательно).
- До приезда медиков необходимо собрать сумку с вещами больного. Это так же позволит сэкономить время.
Если пострадавший совершеннолетний, находится в сознании и является дееспособным, то он сам вправе решать вопрос о своей госпитализации в стационар.
Согласие на оказание медицинской помощи и госпитализации ребенка дают родители (опекуны, попечители), также согласие на лечение и госпитализацию человека, страдающего психическими расстройствами, дают ближайшие родственники.
Если бригада скорой помощи оказала пострадавшему в госпитализации, то можно самому обратиться в приемное отделение ближайшего стационара.
Еще один наиболее часто задаваемый вопрос – «Как вызвать реанимационную бригаду?».
Реанимация приезжает по вызову только в критических ситуациях, коими являются:
- Состояние клинической смерти;
- Разрыв аневризмы аорты;
- Эпилептический или астматический статус;
- Анафилактический шок, отек Квинке;
- Тяжелые сочетанные травмы, в том числе и травмы головы;
- Все виды шоков;
- Тяжелые отравления;
- Острые нарушения мозгового кровообращения
Реанимобиль, как правило, оснащен аппаратами ИВЛ; дефибрилляторами, электро – стимуляторами, а также необходимыми наборами лекарственных средств, которых может не быть в обычной карете скорой помощи.
Решение о том, приедет ли к вам обычная бригада или реанимобиль, решает диспетчер. Поэтому номера для вызова реанимации остаются такими же, как и при вызове скорой помощи.
п.п. | Место вызова | Стоимость (руб.) |
Вызов кардиологической (кардиореанимационной) бригады |
||
6 | Москва (в пределах МКАД) | 8000 руб. |
7 | До 10 км. от МКАД | 10000 руб. |
8 | От 10 до 30 км. от МКАД | 13000 руб. |
9 | От 30 до 50 км. от МКАД | 16000 руб. |
10 | От 50 до 75 км. от МКАД | 20000 руб. |
Вызов реанимационной бригады
п.п. | Место вызова | Стоимость (руб.) |
Вызов реанимационной бригады |
||
11 | Москва (в пределах МКАД) | 8000 руб. |
12 | До 10 км. от МКАД | 10000 руб. |
13 | От 10 до 30 км. от МКАД | 13000 руб. |
14 | От 30 до 50 км. от МКАД | 16000 руб. |
15 | От 50 до 75 км. от МКАД | 20000 руб. |
В самых экстренных ситуациях верным решением будет вызов реанимационной бригады. Скорая медицинская помощь необходима в следующих случаях.
- кровотечения,
- анафилактический шок;
- отек Квинке;
- подозрение на инфаркт;
- тяжелые травмы головы;
- острые нарушения мозгового кровообращения.
Реанимационные бригады скорой помощи перевозят больных в коме и даже в состоянии клинической смерти. В их распоряжении находятся реанимобили – универсальные транспортные средства, укомплектованные полным набором оборудования для стабилизации состояния больного до госпитализации:
- дефибриллятором;
- аппаратом для искусственной вентиляции легких;
- электрокардиографом;
- кардиомонитором;
- набором шин для транспортировки больных и т. д.
Высококвалифицированный персонал наших реанимационных бригад «скорой» имеет большой опыт жизнеобеспечения и транспортировки больных в тяжелом состоянии. Обычно бригада скорой помощи состоит из:
- врача реаниматолога-анестезиолога,
- фельдшера,
- санитара-водителя.
Прибыв на место вызова, врачи скорой медицинской помощи оценивают общее состояние пациента, его транспортабельность, а затем обеспечивают комфортную перевозку. Решение о перевозке больного принимается, исходя из тяжести состояния пациента и с согласия его самого или его родственников. Подготовка пациента к транспортировке включает:
- стабилизацию состояния больного;
- транспортную иммобилизацию;
- перемещение больного на каталку;
- размещение больного на каталке с твердой фиксацией в реанимобиле
В случае ухудшения состояния больного в пути ему будет оказана медицинская помощь. Даже в самых сложных случаях наши бригады реанимационной «скорой» представляют собой единый механизм, работа которого отлажена до мелочей.
Быстрое прибытие бригады «скорой» обеспечивается целым рядом служб, в том числе диспетчерской, водительской. Квалификация врачей, техническое оснащение машин «скорой» , полноценная комплектация лекарственными препаратами позволяют оказывать медицинскую помощь на уровне мировых стандартов.
Выезд скорой помощи осуществляется круглосуточно, в любую погоду. Наша скорая помощь приезжает ко всем больным, независимо от наличия полиса обязательного медицинского страхования и московской прописки. Чуткое отношение к проблеме каждого нашего пациента и большой опыт работы сопровождающей бригады медиков – это гарантия комфорта, оперативности и безопасности перевозки больных.
Вызывать врачей скорой помощи можно по телефонам: +7 (495) 542-03-41, +7 (495) 772-62-20.
Набрав номер, четко и внятно сообщите диспетчеру ФИО больного, возраст, симптомы, адрес и свой контактный телефон. Постарайтесь как можно более подробно ответить на вопросы диспетчера. Он оперативно передает информацию о вызове медикам скорой помощи, которая прибудет к вам в максимально короткий срок. Стоимость услуг «скорой» рассчитывается отдельно в каждом конкретном случае и зависит от:
- удаленности места вызова от МКАД;
- расстояния;
- общего состояния пациента.
Врачи нашей «скорой» также дежурят на массовых мероприятиях, где может понадобиться их помощь.