История создания: Так как мы Международный фонд, и наша миссия творить добро там где зло, голод, боль и не справедливость мы всегда очень хотели помогать детям в Африке. Наслышанные про умирающих детей от голода и отсутствия воды конечно мы не представляли чем мы тут можем помочь им, там в далекой Африке. Но в 2012 году мы открыли это направление для себя и побывав там в Кении, мы поняли что помочь реально и очень нужно.
Как сказал Леонардо Дикаприо Чтобы перестать жаловаться на жизнь, вы должны хоть раз побывать в Африке. Это чистая правда дети там многие не доживают до возраста 6-10 лет, из за отсутствия воды и еды. Очень много детей живут на улице, так как их родители умерли от последствий СПИДа, малерии и т.д.
Содержание
80% всех случаев смерти детей в мире происходит в Африке
На конец мая 2012 года отмечают, что, по данным Программы развития ООН (ПРООН), на сегодняшний день в Африке южнее Сахары недоедает каждый четвертый из 856-миллионного населения, свыше 40 процентов детей в возрасте до пяти лет истощены из-за плохого питания.
Цель проекта: Помочь конкретным детям в Африке. Всю Африку мы не спасем но мы верим что даже 5 или 10 спасенных детских жизней стоят того, что б за них бороться.
Суть проекта: Побывав там сложно описать все что там происходит, отсутствия елементраных условий для жизни обрекает тысячи детей на верную смерть. Из за не образованности в сфере предохранения,в каждой семье от 5 до 12 детей, не смотря на высокую смертность население каждый год растет на 1000000 жителей. Ниже фотографии, которые не могут оставить нас равнодушными, все это мы видели свои глазами, и смело можем сказать может мы и не можем помочь всем детям в Африке но очень многим конкретным детям мы в состоянии помочь!
Как помочь?: Вы можете стать спонсором ребенка там, можете передать свои финансы можете поехать в краткосрочную (до 14 дней) или в длительную (от месяца и больше) поездку. Все вопросы можете задать по тел 063-137-82-44 Настя
Африканские этносы хадза и датога до сих пор ведут традиционный образ жизни, из поколения в поколение передавая знания предков. Хадза придерживаются моногамии, занимаются охотой и собирательством; датога, напротив, практикуют полигинию и представляют собой пример полуоседлых скотоводов. «Полит.ру» публикует статью Валентины Бурковой «Детство у восточно-африканских народов хадза и датога», в которой на основе экспедиционных материалов описываются ключевые этапы взросления и развития человека внутри этих двух социумов. Материал опубликован в журнале «Теория моды. Одежда. Тело. Культура» (2008. Вып. 8).
Я сосал грудь значительно дольше, чем любой белый ребенок. Дети аборигенов, особенно мальчики, избалованны: они сосут грудь сколько им хочется, и не только материнскую. Каждая аборигенка, которая брала меня на руки, считала своим долгом сунуть мне в рот свой набухший сосок, и я с удовольствием долго тянул молоко, может, даже слишком долго…
Д. Локвуд. Я — абориген
В 2006 и 2007 годах нашему небольшому экспедиционному коллективу (Российская комплексная экспедиция в северную Танзанию под руководством проф., д.и.н. М.Л. Бутовской) представилась замечательная возможность поработать среди народов Восточной Африки, до сих пор ведущих традиционный образ жизни. В этой статье речь пойдет о двух этносах — хадза и датога.
Хадза (хадзапи, тиндига, киндига, кангеджу, вахи) представляют собой редкий пример неспециализированных охотников-собирателей. На сегодняшний день численность хадза оценивается примерно в тысячу человек, большинство полностью обеспечивает себя едой за счет собирательства и охоты. Датога (татога, мангати, барабайг) — полуоседлые скотоводы (около 20 тысяч человек), все они также продолжают придерживаться традиционных занятий и почти верований. Они держат крупный рогатый скот, а также овец, коз и ослов и ведут полукочевой образ жизни (Калиновская 1998: 383; Бутовская и др. 2008). Образ их жизни и, в частности, стиль воспитания детей в корне отличаются от западных.
Рождение детей
Хадза практикуют моногамию, и число детей в семье сравнительно небольшое (в среднем три-четыре ребенка). У датога распространена полигиния, поэтому у мужчин нередко бывает по 40 и более детей (многие мужчины имеют по две жены и более).
Роды происходят в «домашних» условиях, но эти условия вряд ли можно назвать домашними в нашем понимании. Женщина рожает сидя, вытянув ноги вперед, на шкуре на земляном полу в доме, который представляет собой строение, сделанное из палок, грязи и навоза (у датога), или просто «на природе» (у хадза). Сзади ее поддерживает под плечи помогающая женщина (как правило, близкая родственница со стороны мужа или родная мать/сестра). Мужьям и вообще мужчинам запрещается присутствовать при родах или даже находиться поблизости. На мужчину возлагается роль добытчика пропитания для жены и родившегося ребенка: каждый день он обязан приносить убитую на охоте дичь (у хадза) или убивать часть своего скота (у датога). Пуповину, как правило, перерезает сама роженица ножом, ранку прижигают угольком. Новорожденного обмывают теплой водой; в сухих районах ребенка обмывают свежей коровьей мочой (у датога). Таким образом женщины «защищают» ребенка от различных послеродовых инфекций. Чтобы новорожденный не заболел, его с матерью также изолируют или ограничивают к ним доступ — практику временной изоляции роженицы можно наблюдать почти во всех традиционных обществах (например, у австралийских аборигенов (Артемова 1992: 22)). У датога мать с ребенком в течение месяца-двух не покидает определенной части дома (как правило, это одна или две комнаты) и не выходит на улицу, пока не состоится церемония «первого выноса» ребенка. Хадза, хотя и не придерживаются столь строгих правил (в том числе и в силу отсутствия дома как такового), также стараются оградить ребенка от общения с соплеменниками. К сожалению, несмотря на все эти предосторожности, детская смертность среди хадза и датога по-прежнему высока, особенно в первые месяцы жизни. Так, по нашим данным, до шести-семи лет доживают около 80 % детей.
Практикуются и манипуляции с последом, пуповиной и первыми волосами, также широко распространенные в традиционных обществах на всех континентах. У датога пуповину и плаценту — обереги ребенка — зарывают в стойле внутри бомы (подворья, включающего несколько жилых построек и загонов для скота). Первые волосы новорожденного бросают в стойло, чтобы младенец не стал легкой мишенью для черной магии.
Раннее детство
С самого раннего детства ребенок у хадза и датога окружен заботой и вниманием — не только родителей, но и всех соплеменников (у хадза в силу их малочисленности почти все являются родственниками друг другу). В больших семьях охотников-собирателей и скотоводов вокруг младенца всегда много «мамок и нянек», он привыкает к многочисленному присутствию людей и не испытывает страха перед незнакомыми. Несмотря на это, именно у матери и отца он ищет утешения и защиты в опасных ситуациях (Бутовская 2007).
Пока мужчины заняты охотой (хадза) или выпасом скота (датога), женщины занимаются домашними делами и дети находятся при них. Ребенок практически все время находится с матерью: сидит рядом с ней или на ней, а когда она работает, привязан к спине платком (ил. 3) — он постоянно чувствует ее тепло, тело, запах и поэтому спокоен. Ребенка не ставят в условия определенного режима кормления и сна, и мать редко находится вне поля зрения ребенка. Те, кто идут собирать ягоды и коренья или хворост, оставляют своих детей на оставшихся в лагере. Часто за малышами поручают следить старшим детям — эта практика существует и у более модернизированных африканских народов (например, земледельцев иракв, живущих по соседству). Многие дети, едва научившиеся ходить, уже таскают за плечами младших братьев и сестер (ил. 4). У полигамных датога, кроме того, за детьми всегда присматривают другие жены и родственницы мужа. Раздоры среди жен случаются, но в целом они очень сильно помогают друг другу. Мы много раз наблюдали такую картину: младенец начинает хныкать, к нему сразу же подходит какая-либо из женщин (другая жена, сестра мужа, бабушка и т.д.) и начинает баюкать малыша, дает ему грудь. Ограничений в кормлении не существует. Лактация зачастую продолжается до появления следующего ребенка.
Как и наши матери, африканские женщины поют своим детям колыбельные, но содержание этих песен в корне отличается. Женщина перечисляет все трудности, с которыми она столкнулась, пока ходила беременной, и волнения о его будущей жизни. Она рассказывает, как ходит для него каждый день за водой, доит зебру и готовит пищу семье, а его оберегает от опасности и старается, чтобы, когда он вырастет, ему досталось как можно больше скота. Она поет, что пока не жалуется на мужа и его родню, он ее не бьет и обращается с ней хорошо, и она надеется, что сын тоже будет вести себя хорошо во взрослой жизни и будет помнить, как мать заботилась о нем и любила его. Таким образом, мать дает установку о том, каков отец ребенка. Если женщина сетует на мужа, ее жалоба направлена на то, чтобы устыдить его и заставить вести себя адекватно. А поскольку укор выражается в колыбельной, то он уже не может рассматриваться как прямое обвинение в адрес мужа и не может служить (официально) поводом для мужниного недовольства. Специфика датогских колыбельных заключается и в том, что они индивидуальны и создаются для каждого ребенка. Не бывает двух одинаковых колыбельных (Бутовская 2008).
Несмотря на терпимое отношение к детям, в традиционных культурах есть и довольно жестокие методы борьбы с детскими капризами. У датога, для того чтобы ребенок не плакал, производят шрамирование на щеках в виде двух вертикальных надрезов длиной пять миллиметров. На вопрос: «Как это связано с плачем?», — женщины-датога поясняют: «Соленые слезы попадают в ранки на щеках, и ребенок испытывает жжение всякий раз, когда принимается плакать». Таким образом, данная церемония строится на принципах отрицательного подкрепления, и ее основная цель — прагматическое желание, чтобы ребенок доставлял минимум неудобств матери и окружающим людям. В настоящее время такие насечки наносят не всем младенцам, а только тем, которые часто плачут (Бутовская и др. 2008: 7). Обычай делать надрезы детям на щеках не уникален — различные ритуалы, предотвращающие или останавливающие плач, широко распространены по всему миру (Сем 1988: 124; Берндты 1988: 108).
Не менее странными выглядят церемонии, направленные на укрепление здоровья младенца. Осенью 2007 года нам посчастливилось наблюдать один из важнейших обрядов жизненного цикла датога — «верверк». Данная церемония проводится для включения ребенка в датогское общество (которое на первом этапе жизни ребенка представлено его семьей и членами клана мужа) и включает прижигание головы и тела младенца в возрасте от семи дней до одного месяца. Прижигание — обязательная процедура для всех датога, его проводят даже те родители, которые перестали вести традиционный образ жизни, закончили школу и перебрались жить в поселки и небольшие города. Клейма на лице и теле служат важным идентификационным признаком племенной принадлежности. По шраму на лбу датога безошибочно распознают соплеменников и отличают от антропологически близких к ним масаев. Это обстоятельство исключительной важности, так как между датога и масаями существует многовековая вражда (войны, набеги, взаимный разбой с угоном скота). Хотя от прижигания и остаются заметные следы в виде круглых ямок на коже на всю жизнь (ил. 5), сам процесс не такой болезненный, как можно ожидать. Процедура проводится с такой бережностью и аккуратностью, что все негативные эмоции у ребенка и окружающих сходят на нет. В церемонии, на которой мы присутствовали, каждый раз, когда ребенок начинал плакать, бабушка прикладывала его к груди и успокаивала ласковыми словами и поглаживанием.
Датога с уверенностью говорили, что «верверк» обеспечит младенцу крепкое здоровье, и отмечали, что прижигание лба и родничка убережет ребенка от головных болей. Эти представления можно считать отголоском ранних верований, широко распространенных в древности: сходным образом, «на островах Бисмарка глубокая скарификация лба производилась с медицинскими целями» (Медникова 2007; Бутовская и др. 2008). Наряду с прижиганием, отдельные кланы практикуют также шрамирование верхних век младенца (наносят два вертикальных надреза на каждое веко). Считается, что иначе человек будет страдать от глазных болезней или даже ослепнет.
Дни рождения датога и хадза не празднуют, хотя само появление ребенка — большая радость. Взрослые с трудом определяют свой возраст и знают его точно, только если в год рождения произошло какое-то знаменательное событие (выборы президента или война с враждующими племенами). Большее значение придается имени человека: по представлениям датога и хадза (да и многих других народов мира), от того, какое имя будет дано человеку, зависит его дальнейшая судьба. Так, сейчас в Танзании детей часто называют именами президентов (например, имя бывшего президента Ньерере пользуется большой популярностью у всех танзанийцев). Но у хадза имя не является неизменным признаком человека. В зависимости от собственных желаний и «моды» они меняют свои имена. Так, хадза, который в прошлом году носил одно имя, в следующем может изменить его на другое, причем свое старое имя он признает с большим трудом. Для того чтобы узнать у хадза его предыдущее имя, нужно приложить немало усилий.
Социализация и воспитание
У датога и хадза социализация детей осуществляется усилиями всей семьи и группы, главным образом путем последовательного включения детей в различные формы игровой, трудовой и ритуальной деятельности. В детстве ребенка не ругают и не бьют, детей в принципе не наказывают. Не существует такого количества табу, которыми окружен ребенок в современном индустриальном обществе. У африканцев (так же, как у японцев, малайцев, сингалов и ряда других народов) маленьким детям предоставляют максимум свободы (Кон 2003: 166). Дисциплина появляется позже, когда ребенок усвоит нормы и правила поведения, принятые среди старших, но у датога, а особенно у хадза, и старшие дети не очень-то дисциплинированы. Многие вещи, за которые в нашей культуре ребенок получил бы нагоняй, там проходят просто незамеченными. Так, однажды мы наблюдали за ребенком, который в течение часа играл с огромным ножом (ил. 6). Причем взрослые не обращали на это никакого внимания и не беспокоились, что он может порезаться. Уже в таком маленьком возрасте ребенок вслед за взрослыми осваивал, играя, свою будущую «профессию» — среди датога есть несколько кланов, которые занимаются кузнечным делом). Ребенку разрешается есть со взрослыми противоположного пола, хотя для взрослых это строго запрещено. По мере взросления ребенок сам усвоит эти правила, просто наблюдая за жизнью вокруг, и нет никакой необходимости его поучать.
Ребенок смотрит на взрослых и подражает им, а они направляют его поведение в нужное русло в процессе повседневных дел и в ходе личных взаимоотношений. Мальчики хадза часто соревнуются в стрельбе из лука, как и взрослые мужчины. Мальчики датога постоянно заняты борьбой на палках — когда они вырастут, то будут с ее помощью разрешать конфликты с соплеменниками. Взрослые вмешиваются лишь в том случае, если игра приобретает агрессивный характер. Обучение детей ориентировано скорее на независимость и самостоятельность, чем на послушание.
Ребенок с самого рождения тесно общается с матерью и другими женщинами, а вот отец в первые годы жизни в основном обеспечивает ребенка пищей. Через несколько лет отношение отца меняется. Как и во многих других культурах, он проявляет больший интерес к мальчикам, так как должен обучить их мужским навыкам. Не чуждо отцам и проявление нежности — нередко можно увидеть мужчину с ребенком на руках, играющего с ним или спящего рядом (ил. 7).
Поскольку собственной кровати (и тем более отдельного помещения) у детей нет, спят они всегда рядом со взрослыми. Несмотря на это, у маленького датога и хадза уже существуют свои вещи — это специально сделанный для него и расшитый бисером калабаш (сосуд из тыквы), из которого его поят молоком, охранительные амулеты, бусы и браслеты, которые он носит с самого младенчества. На ногу ребенку часто вешается специальный колокольчик, чтобы всегда было слышно, где он находится. Кроме того, датога на первый вынос мальчика «в свет» — знакомство с родственниками и близкими — дарят ему стрелу и копье. Мальчику хадза, как только он начинает ходить, отец или старшие братья делают лук и стрелы. На первые зубки датога дарят мальчику корову, на девочку надевают зеленые бусы и дарят ей овцу. Когда мальчику исполняется три года, мать берет специальный посох и идет просить коров для сына у своего брата и брата мужа. Тот отводит ее к стаду и показывает, каких коров он отдает племяннику. Для девочки мать просит у дядей только украшения — когда той исполнится 15–17 лет. Таким образом, к началу взрослой жизни у мальчика накапливается уже значительное количество скота, которым он может распоряжаться. Девочки получают скот, выходя замуж — в качестве приданного от отца и подарков со стороны мужа и его родственников.
Дети хадза с раннего детства осваивают навыки охоты (мальчики) и собирательства (девочки). Отец или старшие братья делают мальчику первый лук и стрелы, когда тот начинает самостоятельно бегать по лагерю, а к четырем-пяти годам мальчик уже способен попасть стрелой в дерево на расстоянии семь-десять метров. По мере взросления мальчик сам (с помощью взрослых мужчин) изготовляет себе лук и стрелы под свой рост и длину рук. Отцы начинают брать с собой на охоту (вблизи лагеря) мальчиков в возрасте от шести лет, а затем по мере взросления расстояние от лагеря постепенно увеличивается. 10-летние мальчики уже обладают хорошими навыками охоты и способны добыть некрупную дичь типа мангуста, дамана или цесарки (Бутовская, Драмбян 2007: 107). Обучение происходит как в процессе охоты, так и по возвращении. Старшие мужчины устраивают настоящий «разбор полетов», анализируют каждый шаг недавней охоты и разъясняют ошибки, допущенные подростками (ил. 8). На девочек взваливают трудовые обязанности в более раннем возрасте: в возрасте 8–10 лет они не только помогают матери собирать ягоды и копать клубни, но и самостоятельно собирают лечебные смолы, которые используются хадза для очищения зубов и профилактики кариеса. К 15 годам девушка хадза, а к 20 — юноша уже способны полностью обеспечить себя пищей (Бутовская, Драмбян 2007: 108).
Датога с малых лет начинают ухаживать за скотом: мальчикам доверяют пасти небольшое стадо, а девочки помогают по хозяйству и присматривают за младшими детьми. Они носят воду, помогают матери или другим женщинам при готовке, ходят за хворостом для очага.
Дети рано осознают главную заботу жизни — пропитание, и начинают участвовать в процессе добывания пищи. У них нет особого выбора, кем стать в будущем, да и желания изменить свою жизнь, и уже в детстве датога и хадза, как и другие традиционные народы, становятся одним из звеньев социальных и трудовых практик. Семья и общество нуждаются в продукте, производимом детьми (Munroe et. al. 1984: 377).
Игры
Детские игры традиционных африканцев — это в первую очередь попытки подражать трудовой деятельности взрослых. Уже с малых лет мальчики хадза охотятся с игрушечным луком, датога дерутся на палках, а девочки играют в «дочки-матери» (ил. 9). У них нет современных красивых игрушек: тапочек превращается в куклу, машинка делается из всего, что попадется под руку (ил. 10), крышечки от бутылок заменяют деньги, обрывки тряпок становятся куклами. Сюда проник и самый популярный в мире вид спорта — футбол. И хадза в буше (от англ. bush — «куст»; дом, точнее кусты саванны, где живут хадза), и школьники в деревне, и датога на дальних пастбищах играют мячиком, сделанным из старого тряпья и обмотанным веревками. К любимым забавам относятся также «салки» и лазанье по деревьям.
Одним из частых развлечений является катание металлического обруча (как правило, от колеса велосипеда) по земле с помощью палки, — еще до недавних пор распространенное в Европе. Малыши любят играть с камушками, перекладывая их с места на места. У хадза и датога есть домашние животные: собаки, которые взрослым помогают охотиться (у хадза) или загонять скот (у датога), и кошки (у датога). Дети часто возятся с ними.
Школа
Среди хадза и датога тяга к образованию, мягко говоря, не велика. Несмотря на возможность бесплатного обучения в школе и проживания в интернате, немногие хадза и датога стремятся получить образование или дать его своим детям. Мальчики чаще девочек отказываются от обучения или сбегают из школы, чтобы вернуться в буш/бому. Имеются многочисленные примеры, когда дети, проведя значительное время в школе (от четырех до семи лет), все равно возвращаются к традиционному образу жизни и их образование остается практически не востребованным (Бутовская, Мабула 2007: 22). Школьники упускают время для освоения традиционных навыков охоты и собирательства, что сказывается на снижении их социального статуса, их даже высмеивают соплеменники.
Те, кто все же попадает в школу, применяют свои традиционные навыки и представления и в этой «новой жизни». Между учащимися хадза соблюдается традиционная система возрастной иерархии: старшие мальчики (14 лет и старше) полностью берут на себя контролирующие функции в отношении младших: отдают распоряжения и командуют их действиями (организация раздачи пищи, помощь на кухне, уборка территории и прочие хозяйственные дела), следят за порядком. (Бутовская, Мабула 2007: 24). В свободное время дети играют, воссоздают из подручных средств подобия традиционных музыкальных инструментов и выводят на них вполне приятные мелодии.
Школьное утро начинается с официальной «линейки», когда все школьники выстраиваются перед школой и оют гимн Танзании (ил. 11). Сами школы представляют собой строения барачного типа с большими длинными классами. В одном классе учится по 30–40 человек, причем возраст в одном классе может варьироваться в пределах пяти-семи лет: набор в группы происходит по знаниям, а не по возрасту. Качество образования оставляет желать лучшего. Часто ребенок, отучившийся три-четыре года в школе, не умеет толком читать и писать.
Переход в зрелость
У хадза отсутствуют выраженные мужские обряды инициации, дети плавно вливаются в мир взрослых. Павда, в первой половине ХХ века многие мужчины хадза, очевидно под влиянием тесных контактов с соседним народом исанзу, проходили через обрезание, женское обрезание распространения не получило. Важнейшим ритуалом в наши дни остается женская пубертатная инициация «май-тох-ко» (Marlowe 2002: 250). Девушки, вступающие в пору зрелости, собираются в одном лагере, где старшие женщины умащивают их тела жиром животных и украшают бусами. После этого им вручаются специальные палочки «фертильности», которыми им предписано стегать всех мужчин, встретившихся на их пути (Бутовская, Драмбян 2007: 108).
У датога долгое время существовало и мужское, и женское обрезание, но в настоящее время женское уже не практикуется. Пожилые женщины-датога еще застали его, но не любят распространяться на эту тему. В настоящее время датога осознают жестокость этой процедуры и ее последствия (большая смертность вследствие антигигиеничных условий). Как и у масаев, главных врагов датога и тем не менее наиболее близких им в антропологическом плане, у мужчин датога обрезание производится между 12 и 16 годами. Родители должны оплатить расходы на церемонию (организацию большого праздника, на котором присутствует огромное число родственников; подарки мужчинам, проводящим церемонию), поэтому обряд может состояться и в более раннем, и в более позднем возрасте (Ван Геннеп 2002: 82). Прохождение через этот обряд — воспитание мужественности, которая особенно важна в воинских культурах.
Хадза и датога — редкие примеры сохранности традиционной культуры. Все их традиционные практики и стиль воспитания детей прежде всего являются адаптацией к тем условиям (климатическим, экономическим, социальным и т.д.), в которых они жили и продолжают жить, и результатом развития их собственной культуры на протяжении веков. Остается надеяться, что, несмотря на всеобщую глобализацию, коснувшуюся и африканского континента, эти традиционные общества будут продолжать существовать, в первую очередь потому, что сами они довольны своим образом жизни и не хотят его менять.
Литература
Артемова 1992 — Артемова О. Дети в обществе аборигенов Австралии // Этнография детства. Традиционные методы воспитания детей у народов Австралии, Океании и Индонезии. М., 1992.
Берндт и Берндт 1981 — Берндт Р., Берндт К. Мир первых австралийцев. М., 1981.
Бутовская 2007 — Бутовская М. Материалы из архива Российской комплексной экспедиции в северную Танзанию в 2006 году.
Бутовская 2008 — Бутовская М. Материалы из архива Российской комплексной экспедиции в северную Танзанию в 2007 году.
Бутовская и др. 2008 — Бутовская М., Буркова В., Драмбян М. Церемония прижигания ребенка как инициация включения у датога северной Танзании // Вестник РГНФ. М., 2008.
Бутовская, Драмбян 2007 — Бутовская М., Драмбян М. Хадза Танзании: традиции и современность // Азия и Африка сегодня. М., 2007. № 7.
Ван Геннеп 2002 — Ван Геннеп А. Обряды перехода. М., 2002.
Калиновская 2003 — Калиновская К. Нилоты // Народы и религии мира. М., 1998.
Кон 2003 — Кон И. Ребенок и общество. М., 2003.
Локвуд 1971 — Локвуд Д. Я — абориген. М., 1971.
Медникова 2007 — Медникова М. Неизгладимые знаки. М., 2007.
Сем 1988 — Сем Ю. Воспитание детей в традиционной культуре нанайцев // Этнография детства. Традиционное воспитание детей у народов Сибири. Л., 1988.
Blurton Jones et. al. 1992 — Blurton Jones N.G., Smith L.C., O’Connel J. F.,
Экспедиция поддержана грантами РГНФ № 06-01-18128e и № 07-01-18009е.
Хадза строят дома (шалаш из соломы и веток) только в сезон дождей. В остальное время они спят на земле или на шкурах, прикрывшись традиционным африканским платком (канга) или одеялом (чука).
По этим же причинам в случае смерти родителей ребенок автоматически попадает под опеку многочисленных родственников.
Для датога, как и для других традиционных скотоводов, скот — главная ценность.
Подробнее об этой церемонии см. Бутовская и др. 2008.
Масаи преимущественно живут в Кении и Танзании и, так же как датога, занимаются скотоводством. К сожалению, под влиянием цивилизации они утратили многие традиционные черты своей жизни.
Драки на палках у взрослых датога — метод разрешения споров и конфликтов и показатель силы (аналогично европейской дуэли).
Каждый мужчина-хадза, будь он еще совсем мальчиком или опытным охотником в летах, имеет свой лук, созданный под его физические параметры. Кроме того, каждый изготовляет стрелы, украшенные определенным рисунком и/или полосками кожи или меха. Такие метки исключают конфликты из-за добычи, на которую охотится сразу несколько мужчин (по стреле можно определить, кто именно убил животное). В отличие от датога, главной ценностью и показателем статуса человека у хадза являются его охотничьи навыки.
«Лента.ру» продолжает рассказ о кругосветном путешествии Константина Колотова и Александра Смагина из Санкт-Петербурга в Москву на деревянных велосипедах. В прошлой части мы рассказывали о первых днях путешественников в Сенегале. Сегодня речь пойдет о двух столицах страны, жизни и смерти на берегу Розового озера.
В поисках проблем
Передохнув и вдоволь наплававшись в бассейне, мы почувствовали, что проголодались. В городе есть консервы не хотелось, поэтому мы решили отправиться в какое-нибудь местное кафе. Время близилось к закату. Прямо возле выхода из отеля мы запрыгнули в автобус. Ох, какие же забавные здесь автобусы! Они точно из каменного века: без окон, без дверей, а место кондуктора похоже на клетку.
Когда мы доехали до рыбацкой набережной, поездка стала еще веселее. На ходу в автобус запрыгивали люди. Кто-то с мешками рыбы, кто-то с сумками. Рыбы становилось все больше и больше, запах ее распространялся по всему автобусу. В какой-то момент народу набилось битком. Удивительно, но при этом все парни уступали места женщинам. Этим они были похожи на россиян, в Европе не уступают. Цена билета что-то вроде 15 рублей. Груженый под завязку автобус выехал с рыбацкого острова, кратчайшим путем пронесся по туристическому маршруту и по Эйфелеву мосту вырулил в основной город.
Мы с трудом вылезли из него, расталкивая народ. Между тем солнце село. В городе началась вечерняя молитва. Многие мужчины достали свои коврики и принялись молиться прямо там, где оказались в этот момент: вдоль дороги, у ларьков, посреди рынка, на заправке. Мы прошли немного по набережной и свернули на рыночную площадь. Картина открылась неприятная: площадь — битком, торгуют какими-то рваными тряпками, вокруг непонятные хибары. Площадь была залита водой — я даже не сразу понял, что это канализация. В общем, картина удручающая.
1/1Фото: Костантин Колотов
Мы постарались поскорее покинуть площадь и свернуть куда-нибудь в центр города, но куда бы мы ни сворачивали — центральную улицу найти не удавалось. Все улицы были грязные и казались бессмысленными. Через какое-то время все же удалось найти улицу пошире. К этому времени совсем стемнело. Дороги в городе разбиты, освещения нет. Ходить здесь явно небезопасно, но мы как-то уже попривыкли к Африке, и чувство опасности притупилось. Да и Google Maps обещал нам впереди пару каких-то кафе.
Мы остановились в первом же, чтобы далее не испытывать судьбу. Наверное, кафе было слишком дорогим для местных — кроме нас в нем сидело еще буквально два-три человека. Освещение почему-то было красным. Рыбу готовили минут 40. Мы уж было решили, что еды нам не дождаться, но тут же, будто прочитав наши мысли, официантка принесла два больших блюда. Эти рыбины обошлись нам по 450 рублей каждая. Недешево. Понятно, почему так мало народу в кафе. Рассудив, что передвигаться пешком в этой части города опасно, мы решили купить пару арбузов возле кафе и на такси уехать в отель.
И вновь нам пришлось наблюдать, как взрослый человек, торгующий фруктами, не может сложить на калькуляторе три цифры. Удивительно это. Может, так удручающе на них действуют белые люди? Местные стесняются туристов, боятся обсчитать и прослыть нехорошими людьми? Или вспоминают времена колониализма и смущаются? Посмотрел вокруг. Разруха, мусор, разбитые дороги, нищета. Уже 60 лет Сенегал — не колония, а лучше не стало. Все более-менее приличные здания, очевидно, построены во времена французского владычества.
Пока Саша покупал фрукты, я остановил два такси и приценился. Просили в среднем от 700 до 1000 африканских франков (115 рублей) до нашего отеля. Продавец фруктов оказался хорошим парнем, хоть и не умел считать, и вызвался помочь нам поймать машину. И не только поймал, но еще и сторговался на 500 африканских франков. Сытые и довольные, мы поехали домой. Но через 15 минут стало понятно, что едем мы вовсе не домой. Диалог с таксистом не получался: карту Google он не понимал, нас тоже не понимал. Ситуация становилась напряженной. Пришлось притормозить.
«Какие проблемы?» — поинтересовались подошедшие к нам парни. Водитель начал что-то им объяснять. В моей голове сменяли одна другую картинки далекой России: юношеские разборки, «стрелки», разводы лохов. Сейчас на месте лохов были мы. Я даже улыбнулся, чем смутил чернокожих парней. Положив на землю арбуз, я подошел к лидеру, протянул руку, представился. Парня звали Мустафа.
Молодые спортсмены не проявляли агрессии, но шум и суета водителя накаляли обстановку. Я попросил Мустафу успокоить таксиста. И он был успокоен. Как смог, я объяснил ситуацию (надо понимать, что мы не знали языков друг друга). Мустафа сказал, что ехать туда, куда мы хотим, стоит тысячу африканских франков — такие тарифы. Я ответил, что понял его, и тариф нас устраивает. Во избежание дальнейшего недопонимания с таксистом я взял номер телефона Мустафы, мы еще раз пожали друг другу руки, сели в такси и поехали. Таксист явно нервничал, но я угостил его мандарином, и он успокоился. Так мы вернулись в отель.
1/1Фото: Костантин Колотов
Уже прощаясь, таксист извинился, что сначала неверно нас понял. В благодарность за извинения получил еще один мандарин и уехал. Все-таки глупость зачастую хуже вредительства. Но главное, что мы дома. Вечерняя поездка на континент однозначно себя не оправдала. Я в очередной раз убедился, что африканцы в целом и сенегальцы в частности — в большинстве своем честные, добрые и порядочные люди. Но они крайне бедны, и это надо понимать и учитывать. Голод, болезни, нищета могут толкнуть человека на воровство, грабеж и убийство. Осуждать за это я бы никого не стал.
Все эти заповеди — «не убий», «не укради», «не прелюбодействуй» и так далее — все это чушь. Бог не может карать за нарушение заповедей людей, которые живут в постоянном голоде, страдают, умирают и поэтому преступают законы человеческие и церковные. Благополучных людей, в чьих холодильниках есть еда, а в аптечках — обезболивающие, в мире подавляющее меньшинство. Но миллионы людей в XXI веке по-прежнему не умеют считать, голодают, живут в антисанитарии, умирают от страшных болезней. И они все еще находятся в самом настоящем рабстве, а не в завуалированном, как мы с вами.
Мы не видим этого, прячась у себя дома, прикрываясь ядерным потенциалом, армией, религией и прочим. Не видим, но пытаемся со своей колокольни учить других людей, во что им верить, что делать, кому молиться. Несмотря на то что я описываю Сенегал грязным, бедным и необразованным, я начинаю все больше уважать сенегальцев. Мне нравятся большинство местных. Интересно, если бы я родился и вырос в этих условиях, смог бы я стать достойным дружбы Мустафы? Не уверен.
Новые вызовы
Вчера мы решили, что отдохнем в Сен-Луи три дня. Восемь евро в сутки — это недорого. Территория отеля охраняется, есть бассейн, в небе — солнце, а за воротами — океан. В общем, все условия для счастливой жизни. Первый день отдыха решено было провести, проходя полумарафон — 21 километр. Повторюсь, мы не только путешествуем вокруг света на деревянных велосипедах, мы еще и участвуем в соревнованиях. И ближайшее из них — это Ironman в ЮАР. Там надо проплыть четыре километра, проехать на велосипеде 180 километров и после всего этого пробежать еще 42 километра. И если с ездой на велосипеде у нас все в порядке, то бег и плавание — пока провальные дисциплины.
Но с любой мечтой даются и силы на ее реализацию. Нужно только потрудиться, а к труду мы готовы. Проснулись, сделали короткую разминку, зашнуровали кроссовки — и в путь. Остров, на котором мы живем, в длину примерно 15 километров. Сходить туда-обратно — вот и тренировка. Но наша задача — идти на результат. Бегать мы не можем, потому что у меня разбит мениск левого колена. Стоит мне побежать — тут же начинает болеть колено. И сильно болит. А если я долго бегу, то боль после забега не отпускает несколько недель. В общем, я не бегаю, а хожу — но хожу быстро!
Мой личный рекорд — 116 километров за 24 часа на ультрамарафоне в Финляндии пару лет назад. Много лет каждое воскресенье я ходил по городу Пушкину и его окрестностям. Моя средняя скорость — 7,5 километра в час, рекордная на дистанции в 50 километров — 7,9 километра в час. Попробуйте как-нибудь пройтись с такой скоростью, не переходя на бег, и вы удивитесь. В общем, мы стартовали.
1/1Фото: Костантин Колотов
Сначала решили дойти до конца острова, двигаясь в противоположную от рыбацкой пристани сторону. По карте в эту сторону — три километра. Маршрут оказался удачным: хорошая проселочная дорога, вид на реку Сенегал, а с другой стороны — заброшенные отели и кемпинги. Их много, десятки. Очевидно, рыбаки распугивают туристов. Для нас это к лучшему: нет людей, нет машин. Мы набрали скорость и пошли. Круг получился шесть километров.
Где-то на 15-м километре у меня заныли ноги — все же нагрузка для тела непривычная. Уже много месяцев я не ходил в быстром темпе на длинные дистанции. Еще удивительнее, что на 15-м километре, а может и чуть раньше, у меня отекли руки. Не сильно, но ощутимо. Возможно, дело в арбузе, который я ел накануне вечером.
Полумарафон мы прошли за 2 часа 53 минуты, а значит, со скоростью 7,3 километра в час. На половинке Ironman это зачет — меня такой темп более чем устраивает. Но надо тренироваться и готовить суставы к нагрузкам. Мышцы при нашем образе жизни быстро адаптируются к нагрузкам, а вот суставы и связки приходится беречь. Остаток дня мы посвятили умственному труду и медитации. Я писал посты, смотрел на океан, занимался дыхательными практиками, писал письма организаторам Ironman, делал презентацию нашего путешествия и редактировал тексты для сайтов. Путешественникам, которые спрашивают, как мы зарабатываем на путешествие, я отвечаю: очень просто — много работаю головой!
Колониальное наследие
Сен-Луи признан наследием ЮНЕСКО. Ох уж эта ЮНЕСКО. Что она только не охраняет! До Сенегала больше всего меня удивила охрана «духа центральной площади Марракеша». Речь не о призраке, конечно, а о культурно-массовом процессе, имеющем место на площади. Что же охраняет пресловутая ЮНЕСКО в Сенегале? Мы решили выяснить.
Для этого на автобусе доехали до туристического острова и углубились в его старые кварталы, чтобы почувствовать дух колониальной эпохи и полюбоваться остатками ее архитектуры. И эту архитектуру мы таки нашли: полуразрушенные особняки во французском стиле. Ничего занимательного. Удивляло лишь то, что за 60 лет свободы сенегальцам не только не удалось построить ничего более-менее приличного, но даже оставшееся им от «белых поработителей» они развалили и привели в запустение.
Как жители французской колонии, все сенегальцы получили гражданство метрополии. Совсем недавно я проехал по Лазурному Берегу Франции на велосипеде. До этого много раз бывал в Париже и даже пожил и поработал там в Лувре три недели. В один из визитов я услышал следующие слова: «У каждого человека две родины: его собственная и Франция».
1/1Фото: Костантин Колотов
Эта фраза поэта Анри де Борнье близка мне. И в сердце Африки я невольно задавался вопросом: стоила ли сенегальская свобода такой жертвы, как французское гражданство? Стоило ли биться за свободу, чтобы жить так, как они живут сейчас? Тут вспоминается Евтушенко о свободе: «Ты милая, но ты же и постылая, как нелюбимая и верная жена». Об этом надо подумать.
В целом ЮНЕСКО, на мой взгляд, перегнула палку с охраной местных памятников. Или я чего-то не понял. Мне это свойственно. Нагулявшись среди развалин французской эпохи, мы зашли в уже знакомое нам кафе, перекусили и отправились в отель. Вечер прошел без приключений. Мы приготовили ужин. Вновь макароны. Я люблю макароны. Чем дольше путешествую, тем больше люблю. От яблок, груш, хурмы, апельсинов, мандаринов, винограда и грейпфрутов я устал, а вот макарон все еще хочется. В Сенегале растут арбузы и дыни, их пока хочется есть помногу. Поэтому вечером мы опять съели по половине арбуза.
Утреннее пробуждение было оптимистичным и позитивным: в палатке в уютном кемпинге с дорожками и ресторанчиком, с бассейном на территории, красивыми цветами вокруг. Здесь, в отеле, жизнь кажется райской. Красивые чернокожие администраторши, что ходят по территории, провоцируют русских путешественников, странствующих уже седьмой месяц, на всякие неприличные мысли. Но нет. У нас не секс-туризм, и приключений этого рода мы не ищем.
Сегодня поднялись пораньше — в 8:00. Наша цель — проехать 120 километров на велосипедах в сторону столицы Сенегала, города Дакара. Как всегда, оперативные сборы: сложили палатку, вещи — и в путь. Мне очень нравится моя новая жизнь. Жизнь, в которой все мои вещи можно собрать за 15 минут и двинуться вперед, к приключениям. Так и живем! Куда приведет провидение. Вещей минимум — и с каждым днем становится меньше.
Стартовали мы с сумками весом в 40 килограммов, а сейчас сумки весят по 25 килограммов. Все ненужное дарится местному населению. Рекорд по скорости сборов мы с Сашей поставили в Австрии, когда на рассвете услышали телефонный звонок в пяти метрах от палатки. Мы ночевали в лесу, случайно нас найти было сложно, а в Австрии штраф за установку палатки в неположенном месте — 2,5 тысячи евро. Плюс, естественно, депортация.
1/1Фото: Костантин Колотов
Услышав звонок и чей-то шепот, мы переглянулись — и уже через девять минут ехали по трассе с собранными вещами, сложенной палаткой, переодетые в дорожную одежду. Я не уверен, что самые крутые пожарники с такой скоростью смогли бы отреагировать на сигнал опасности. Слава богу, больше нам так оперативно пока не приходилось собираться. Даже в Африке.
Прощай, Сен-Луи
Набережная реки Сенегал — и мусор, мусор, мусор. Чумазые и, вероятно, голодные дети, предоставленные сами себе. Рыбаки, пропахшие морем и рыбой, козы, жующие мусор, и женщины, сортирующие рыбу. Хотелось срочно уехать отсюда. Большие африканские города не располагают к туризму, из них хочется бежать. И мы убежали, а вернее — укатили. Наверное, стоит какой-нибудь наш отчет полностью посвятить дорожным приключениям, ведь проезжать по семь-восемь часов в седле велосипеда по дорогам в потоке машин — это тоже довольно занятно и интересно.
Дороги — отдельный мир. Именно в дороге за предыдущие семь месяцев я прочел 15 книг. В основном это художественная литература: Айн Рэнд, Эрнест Хемингуэй, Антуан де Сент-Экзюпери, братья Стругацкие, Лев Толстой и другие не менее интересные авторы. А еще все самые креативные идеи, в том числе идеи о заработке, я придумал в седле. И сегодня мы зарабатываем больше двух тысяч долларов в месяц. Но сегодня я думаю не о деньгах. Сегодня наша цель — проехать 120 километров и заодно провести тренировку для подготовки к Ironman в ЮАР, в котором мы участвуем 2 июня.
Мы хотели проехать 90 километров без остановки со средней скоростью не ниже 30 километров час. У меня получилось! Средняя скорость — 33 километра в час. Я был доволен собой. За пять километров до окончания тренировочной части маршрута меня догнал дом на колесах, которым управлял наш хороший знакомый — француз Мишель. Мы познакомились с ним на границе Западной Сахары и Мавритании пару недель назад. Мишель со своей возлюбленной и двумя овчарками отправились из Франции в путешествие по Африке. Заметив меня, он, конечно, остановился, выбежал на дорогу и замахал руками, но у меня режим.
Я чуть снизил скорость, показал на наручный велокомпьютер Garmin и сказал, что это тренировка — увидимся через шесть километров. Мишель еще на границе с Мавританией понял, что мы со странностями, и не особо удивился моей выходке. Через шесть километров закончилась моя тренировка. Я остановился подождать ребят. Саша ездит чуть медленнее, поэтому в ближайшие 20-25 минут я его не ждал.
1/2Фото: Костантин Колотов2/2Фото: Костантин Колотов
Остановился я в небольшом поселке. По местной традиции, меня тут же взяли в кольцо местные мальчишки, удивленные моим появлением. Они не прочь выпросить денег у белого человека, да и просто внимание для них тоже в радость. Но надо быть начеку: только разреши одному пацану потрогать велосипед, как тут же остальные два десятка начнут трогать, крутить, нажимать, отвинчивать, прокалывать. В общем, глаз да глаз. Мишель со своей девушкой подъехали через пять минут и привезли мне огромную дыню.
Я был счастлив видеть и их, и дыню. Даже не знаю, кого больше. Хотя нет, знаю: двух огромных овчарок, которые выпрыгнули из кемпера, как только Мишель открыл дверь. Один их вид тут же разогнал детвору. Дети, конечно, цветы жизни, но ежедневно отбиваться от местных ребятишек надоедает. Думаю: может, приручить какую-нибудь собаку и путешествовать с ней…
Мишель и его подруга не могли поверить, что мы на велосипедах добрались до Сенегала быстрее, чем они на машине. У них не укладывалось в голове, что мы в Мавритании проезжали по 150 километров в день в условиях Сахары. Полчаса мы общались, как могли: я не говорю ни по-английски, ни по-французски. Потом ребята поехали дальше. Я же направился в обратную сторону искать Сашу, потому что его уже довольно долго не было. Как и ожидалось, я нашел его на ближайшем большом перекрестке: он решил там остановиться, чтобы мы не потеряли друг друга. Немного отдохнули и двинулись в путь. Нужно было проехать еще 30 километров до следующего кемпинга.
Там нас встретил местный управляющий — или, может быть, хозяин. За пять тысяч африканских франков (около пяти евро) он разрешил поставить палатку на территории. О большем мы и не мечтали. Целью маршрута следующего дня было Розовое озеро — главная достопримечательность Сенегала, лежащее в 90 километрах от кемпинга. По нашим меркам, расстояние небольшое. И мы преодолели бы его легко, если бы нам не пришла идея немного срезать. Эта ошибка оказалась критической.
Жестокость и мусор
В 30 километрах от места назначения мы свернули на более короткую дорогу. Через пару километров она стала грунтовой, но еще вполне ходовой, еще через пять — наполовину песчаной, наполовину каменистой, но как-то ехать было можно. Еще через пять километров дорога оборвалась, сменившись тропой, не отмеченной на карте. Впрочем, оставалась надежда, что она выведет нас туда, куда нужно. Встал выбор: разворачиваться и крутить педали почти 30 километров обратно, а потом еще 30-40 — по длинной дороге, или же рискнуть и проехать несколько километров по тропе в каком-то непонятном поле с редкими баобабами.
Лень и глупость сказали: «Авось пронесет» — и мы продолжили движение по тропе. Велосипеды утопали в песке, наши колеса не предназначены для езды по сыпучему грунту. Даже катить его по такому песку — задача трудная. Я потел, рычал, кричал, но продолжал толкать. В какой-то момент меня обогнали два мальчика на запряженной ослом тележке. Младшему — лет шесть-семь, старшему — 12-13. На бедного ослика было страшно смотреть — он весь кровоточил: бока, ноги, голова. Бестолковый подросток постоянно лупил осла толстым прутом. Лупил без причины и цели, просто ради извращенного наслаждения, то по ногам, то по бокам.
1/1Фото: Костантин Колотов
Что в Мавритании, что в Сенегале жестокость к животным — ужасная норма. Эта проблема в Африке на первый взгляд не столь важна, как экологические и экономические вопросы, узаконенное рабство и другие вещи такого порядка. Но милосердие к братьям меньшим — одно из важнейших мерил нравственности общества, наряду с отношением к детям, инвалидам и старикам. В цивилизованных странах эти понятия не разделяются.
Я уверен, что жестокость не бывает «частичной». Если человеку нравится причинять боль любому живому существу, если страдания живого существа для такого человека — предмет торжества и радости, он готов мучить и убивать себе подобных. А если и не делает этого, то исключительно из страха наказания. Но если появится возможность безнаказанно мучить других людей, то он постарается ее реализовать.
Смотреть на лупцующего осла парнишку мне было глубоко отвратительно. Возникло желание забрать у малолетнего живодера прут и отлупить его самого. Но, к сожалению, такая мера лишь еще больше ожесточит этого идиота. «Убийцы зачастую начинали с того, что в детстве мучили и убивали животных», — писал Роберт К. Ресслер (Robert K. Ressler), который разрабатывал для ФБР биографические профили серийных убийц.
Видимо, поэтому с января 2016 года в США жестокое обращение с животными относится к тяжким преступлениям. Новая поправка позволит ФБР рассматривать случаи жестокого обращения с животными как преступления класса «А» наряду с убийствами и поджогами. И уже есть прецеденты: недавно один мерзавец получил от присяжных 30 лет тюрьмы за особо жестокие убийства щенков.
В Африке, на мой взгляд, проблема жестокости к животным даже значительнее, чем проблема мусора, хотя и последняя поражает своими масштабами. 99 процентов европейцев даже не представляют того количества мусора, которое производят и буквально бросают «под себя» африканцы. А после вся эта гадость обязательно окажется в Мировом океане. В нашем общем с вами океане. Так что Африка — это одна сплошная глобальная социальная проблема. Злость на мелкого гаденыша придала мне сил, и я стал толкать свой велосипед быстрее.
К Розовому озеру (местное название — Ретба) мы приехали уже в сумерках. Без труда нашли кемпинг за те же пять тысяч французских франков (пять евро), поставили палатку и легли спать. Кемпинг оказался замечательным и очень гостеприимным. Пальмы с кокосами, папайи, грядки с клубникой и салатом, а за камышами — выход к одному из самых соленых на нашей планете озер. Все это очень радовало глаз.
1/1Фото: Костантин Колотов
Утром нового дня начался новый этап нашего путешествия — дакарский. Ретба — бывший конечный пункт авто- и мотогонок Париж — Дакар. Прежде экипажи завершали супермарафон своеобразным кругом почета вокруг водоема.
Свое имя Розовое озеро получило из-за особого оттенка воды: от рыжеватого до алого. Воду окрашивают множество одноклеточных микроорганизмов — галофильных архей рода Halobacterium. Самый яркий цвет озеро приобретает в разгар сухого сезона. Ретба известна и своей соленостью: содержание соли в воде достигает 40 процентов, и соль на озере добывают с 1970 года.
В воде нельзя находиться дольше десяти минут — можно получить ожоги кожи. Чтобы провести в озере больше времени, местные добытчики соли мажут тело специальным маслом. Но даже со всеми примочками долго на озере не проработаешь: через три-четыре года добытчики соли отправляются на родину поправлять подорванное здоровье. Нам сказали, что на соледобыче не встретишь сенегальцев, это труд очень тяжелый и вредный. Работают в основном гастарбайтеры из соседних стран — Мали, Гвинеи, Того и других. Забегая вперед, скажу, что я купался в Ретбе и десять, и двадцать минут и никаких ожогов не получил. Озеро и правда поражает цветом и плотностью воды.
В кемпинге мы решили отдохнуть два-три дня. Потом мы планировали ехать в Дакар. До него от озера 40 километров, можно доехать за пару часов на рейсовом автобусе. В Дакаре нам нужно было получить визы в Гвинею и ехать дальше. Собственно, визу ставят и на границе, но вдруг там возникнут неожиданные сложности? Например, как на мавританской границе — на пару месяцев отключат электричество. Или не будет печатей. Или еще что-нибудь.
Словом, визу мы решили делать в посольстве — так надежнее. И Дакар обернулся для нас вооруженным нападением, тремя ножевыми ранениями, сломанными зубами, африканскими больницами, розыском преступников жандармерией и десятком интервью для российской прессы. Обо всем этом — в следующем материале нашего цикла.