DANGER: Это адаптация сценария моего видео, если вам лень читать, то в самом конце есть ссылка на ролик. Приятного чтения/просмотра.
В фильмах и книгах не раз всплывали печальные истории осиротевших героев, которые потеряли мать в момент своего рождения. А вот в средневековых европейских сказках можно заметить одну из раза в раз повторяющуюся концепцию персонажей — мачеху.
Присутствие кого-то, кто заменяет мать, в культуре встречается очень часто, и у этого есть свои причины. Одна из них — высокая женская смертность во время родов или сразу после них. Это утверждает не только народное творчество и мемуары деятелей культуры, но и статистика.
В худшие годы процент смертности от послеродовых инфекций доходил до 30-40%, в то время как нормальной цифрой тогда считалась от 5 до 10%. А ведь не рожать в те годы себе позволяли лишь избранные.
Причем, процент смертности до 18 века был значительно ниже, чем после. Это напрямую связано с повышением уровня развития медицины, как бы это парадоксально ни звучало. Все дело в том, что первые появившиеся в 17 веке родильные дома способствовали с одной стороны выживанию рожениц, у которых были разные осложнения, а с другой стороны убивали их же через занесение инфекции в родовые пути, которые очень часто при родах повреждались.
Причем тут уровень развития медицины, спросите вы? А при том, что тогда не было отдельных покоев, а иногда даже коек для тех, кто рожает. Обычно роды принимали сразу же после вскрытия, часто на том же самом столе. В операционных царила самая настоящая антисанитария: врач был облачен не в белый стерильных халат и перчатки, а в самую что ни на есть верхнюю одежду. Поверх был фартук цвета крови и гноя — о него было принято вытирать руки, чтобы не запачкать одежду, и причем чем грязнее был фартук, тем профессиональнее считался врач. В палатах стояла жутчайшая вонь, как результат сепсиса и гангрены. И это был естественный запах хирургического помещения. А гноящаяся рана была признаком того, что все идет по плану — это было нормой, и только когда рана начинала источать тонны разных выделений, а состояние пациента значительно ухудшалось, врачи начинали настораживаться.
Джемс Симпсон, о котором мы сегодня ещё поговорим, писал: «Человек, который ложится на операционный стол в наших хирургических госпиталях, подвергается большей опасности, чем английский солдат на полях Ватерлоо».Джеймс Симпсон
И это не было преувеличением. В то время шанс умереть от обычного ранения или открытого перелома достигал 40%, а в военных госпиталях до 70-ти, если требовалась ампутация.
Открытие родильных отделений повысили цифру смертности, но еще более плачевной ее сделали студенты. Из-за бурного развития патологии и других областей медицины, хирургия и акушерство переживало дикий подъем. Это провоцировало заинтересованность людей в медицинской профессии, появлялись студенты… а студентам, как известно, нужна практика. В тех родильных отделениях, где практиковались студенты, смертность порой возрастала в разы, особенно в тех больницах, где студенты практиковались и в акушерстве, и в патологии. То есть, сначала участвовали во вскрытии больных, потом этими же немытыми руками помогали принимать роды.
В итоге к середине 19-ого и даже началу 20-ого века родильная горячка считалась обычным делом, а дикая смертность — повседневным явлением. И пока солдаты тысячами погибаля на полях сражений, их жены умирали на войне за право быть родителем. Не самая безопасная профессия, правда?
Такое положение дел не могло длиться вечно. Первые шаги к признанию того, что послеродовые инфекции заразны были сделаны ещё в 18-ом веке манчестерским врачом Чарльзом Уайтом.
Чарльз Уайт
Но особой погоды они не сделали и должного внимания не обрели, что вполне логично, ведь тогда до грамотно изложенной микробной теории было ещё далековато, а в приоритете стояла та самая, о которой я всегда говорю «Миазматическая теория возникновения всех болезней”, согласно которой существование каких-то микробов, которые будут оседать на руках и заноситься в родовые каналы, невозможно. Как и, собственно говоря, мытье рук перед операцией, что тогда для знатных джентльменов было просто оскорбительным. Как это у джентльмена могут быть грязные руки? И всякого рода концепции призывавшие к чистоте проведения операций считались чуть ли не унижением.
Поэтому идеи Уайта не снискали большой популярности, хотя в Англии все же с его учением были знакомы, и в некоторых родильных отделениях смертность от послеродовых инфекций была значительно ниже, чем в целом по остальной Европе.
В Европу же эти идеи дошли спустя почти семьдесят лет, когда венский акушер Игнац Земмельвейс заметил, что в больнице, куда он поступил на службу, в которой было два родильных отделения, не один год подряд сохраняется ужаснейшая картина смертности от родильной горячки.
Причем, в первом отделении процент смертности составлял в среднем 10%, а во второй меньше четырех. Среди посетителей больницы у первого отделения даже сложилась дурная репутация, никто не хотел рожать в первом отделении, женщины даже умоляли о том, чтобы роды принимались во втором отделении. Популярной была даже практика так называемых уличных родов, когда женщины до последнего не обращались в больницу и были вынуждены рожать чуть ли не на улице, лишь бы не рожать в том проклятом месте.
Земмельвейс настолько впал в уныние от осознания этого факта, что описал свое состояние так: «Это заставило меня почувствовать себя таким несчастным, что даже жизнь потеряла для меня всякий смысл”.Игнац Земмельвейс
Земмельвейс, будучи человеком неравнодушным, поставил себе цель выяснить, почему в одной больнице смертность в разы выше, чем в другой. Он отсеял все факторы, включая социальные и даже религиозные, и в итоге пришел к выводу, что разница лишь в персонале. В одной больнице роды принимали и акушерки, и врачи, которые помимо родов проводили еще операции и вскрытия. В то время как во втором отделении роды принимали только акушеры и никто более.
Земмельвейс долго не мог понять, почему так происходит, пока его близкого друга при вскрытии скальпелем случайно не поранил студент. Позже у него развился септический шок, и он скончался точно так же, как умирают тысячи женщин по всей Европе ежегодно. Именно схожие с родильной горячкой симптомы и натолкнули Земмельвейса на вывод, что это сами врачи заносят женщинам инфекцию, что все эти тысячи погибших матерей — дело рук самих врачей, которые сразу же после вскрытия не вымыв руки идут принимать роды.
Земмельвейс стал искать способы исправить эту ситуацию. Он пришел к заключению, что некие трупные частицы передаются именно через руки врачей и студентов, которые до этого присутствовали на вскрытии. И он сразу же ввел в своей больнице практику мытья рук раствором хлорированной извести.
И впервые за многие годы показатели смертности в больнице стали стремиться к нулю, снизившись с 18% до 1 всего за несколько месяцев. Это был небывалый успех, который должен был быть принят в мире с почетом, но этого не произошло.
Дело в том, что Земмельвейс ничего нового по сути не сказал, до него был Уайт и Холмс, которые точно так же говорили о необходимости введения условной антисептики и асептики при родах, которых точно так же громили современники.
Оливер Холмс
Американец Оливер Холмс всего за 4 года до наблюдений Земмельвейса написал свой труд под говорящим названием «О заразительности послеродовой лихорадки”, в которой точно так же утверждал о заразности этого заболевания и о необходимости исключить все вредные факторы, в том числе и грязные руки.
У них были и обобщенные выводы предшественников, и статистика, но у них не было одного — научного обоснования всему этому. Микробная теория в те годы еще не была изложена в достаточной мере, а главенствующая миазматическая парадигма считала эти доводы ересью.
Вот слова ведущего филадельфийского акушера, который критиковали труды Холмса:
«Я скорее буду приписывать случаи послеродовой лихорадки несчастному случаю или воле Провидения — по крайней мере, в этом есть хоть какой-то смысл, нежели объяснить их заражением, из чего невозможно сформировать никакой ясной концепции, по крайней мере, относительно этой болезни. Доктор Чарльз Д. Мейгес”
Но в отличие от Холмса и других сторонников концепции заразности и мытья рук хлорированной водой, Земмельвейс был человеком упорным. И в итоге это его погубило. С его теорией отказывались соглашаться еще и потому, что он долго ничего не публиковал на эту тему, но при этом очень активно призывал всех делать, как он. Туда же примешалась и политика с нестабильной ситуацией в Вене, и буйный нрав Игнаца, и все то же отсутствие научной обоснованности его теории.
В итоге Земмельвейс переругался с начальством Венской больницы, и ему не продлили контракт. Он вернулся к себе на родину, где ввел свои методы в практику, чем по-прежнему добивался поразительных результатов. Однако его идеи все еще не хотели перенимать, и оттого что он называл врачей Венгрии убийцами, которые своими руками губят женщин, получал еще большее сопротивление.
В результате Земмельвейс стал больше пить, страдать от депрессий и впадать в буйное настроение при малейшем упоминании его спора с научным сообществом. Его близкие говорили, что он буквально любой разговор может свести к своей теории. Тогда знакомый в тайне от него подписал договор на лечение в психиатрическую лечебницу, где Земмельвейс в 1865 году и скончался от заражения крови, вероятно, из-за травм, которые ему нанесли охранники этой лечебницы.
Такая вот печальная история человека, заслуги которого признали только спустя десятилетия, после его смерти. Но Земмельвейс и его борьба не стали пустым местом в истории. Если подумать он был всего в одном шаге от всеобщего признания, ему не хватило совсем немного времени для того, чтобы занять почетное место на пьедестале великих первооткрывателей.
Ведь почти параллельно с этими событиями во Франции творил чудеса Луи Пастер.
Луи Пастер
То был совершенно другой человек — блистательный экспериментатор, которому нельзя было не верить. Он был как Илон Маск, что, узнав, как где-то что-то происходит, собирает вещи, едет туда и решает проблему. А если ему не верят, он ставит не менее блистательный публичный эксперимент, и у его оппонентов не остается ни малейшего шанса.
Именно он сформировал микробную теорию и развил её до масштабов всемирного принятия в научном мире. Именно он, придумал вакцину от сибирской язвы и бешенства.
И пока он во Франции ставил свои публичные эксперименты и спасал судьбы людей, где-то в Эдинбурге в этот самый момент зрел один человек, которому суждено будет войти в историю вместе с Земмельвейсом, как основоположнику антисептики.
Джозеф Листер
Его имя Джозеф Листер.Ещё тогда, работая в Королевском госпитале Глазго, он считал, что болезнь находится в воздухе, но не в виде зловонных миазмов, а в каком-то другом. И, узнав о микробной теории Пастера, для него все встало на свои места, эта теория очень хорошо стыковалась с его убеждениями.
Поскольку Пастер занимался винной промышленностью, самым очевидным способом обеззараживания для него было простое кипячение или же нагревание, т.е. та самая пастеризация, которую используют и по наши дни. Но кипятить людей, по понятным причинам, нельзя.
А так как он был хирургом, он нуждался в этом методе никак не меньше, чем виноделы. Листер стал экспериментировать с разными веществами в стремлении найти что-то удовлетворяющее его потребности, что-то, что преграждало бы микробам путь в раны больных.
И в 1865 году, когда он экспериментировал с материалами, он решил просто попробовать наложить на открытый перелом семилетнего мальчика, по ноге которого проехалась телега, повязку, смоченную в карболовой кислоте, которую открыли совсем недавно.
И каково же было его удивление, когда через четыре дня он обнаружил, что такая обыденная на то время инфекция не развилась. Через шесть недель кости начали срастаться и все это без малейшего признака инфекции.
Сейчас это может показаться преувеличением, но в те времена, нагноение в ране считалось абсолютной нормой, и последствия таких открытых переломов очень часто приводили к ампутациям. Именно это и подтолкнуло Листера дальше экспериментировать именно с этим материалом.
Наверное, приятно было ощущать себя одним из немногих излечившихся, это все равно, что почувствовать себя избранным. Наверное.
Так Листер начиная с 1867 года стал внедрять карболовую кислоту в своей практике повсеместно, постепенно переманивая на свою сторону все большее и большее число хирургов и врачей. Он тоже сталкивался с противодействием, но ему было гораздо проще противостоять оппонентам, нежели затравленному Земмельвейсу, ведь на стороне Листера было не только предположение, а самый что ни на есть научный фундамент и экспериментально подтвержденные тщательно зафиксированные данные.
И если Земмельвейса принято считать пионером в антисептике, то Листера в дополнение к этому считают еще и отцом современной хирургии.
С этого момента началась другая совершенно новая эра в лечении всех инфекционных заболеваний. Врачи и хирурги, наконец, перестали ассоциироваться у людей с бородатыми убийцами в грязном фартуке.
С тех пор на хирурге обязательно должен был быть чистый дезинфицированный белый халат, маска, шапочка, перчатки, а все инструменты обработаны или в спирте или под горячим паром. В общем, Листер это тот человек, который задал модный тренд на белых человечков, этакий диктатор моды в медицине начала 20-го века.
Однако если возвращаться туда, откуда мы эту историю начали, к бедным женщинам и родильной горячке, стоит отметить, что к полному консенсусу мировое сообщество в плане послеродовых инфекций пришло немного позже открытий Листера, и в целом по миру еще вплоть до середины 20-го века сохранялась высокая по сегодняшним меркам смертность.
Это связано в первую очередь с открытием сульфаниламидов и антибиотиков, которые практически полностью позволили человечеству вздохнуть спокойно, и теперь этот основополагающий процесс нашей жизнедеятельности не так бросает в панику будущих матерей.
Родильная горячка (родильная лихорадка, Puerperalfieber) — собирательное название для так называемых раневых болезней родильниц, т. е. тех заболеваний, которые обуславливаются проникновением заразы, точнее говоря, микроорганизмов в причиненные родовым актом раны. Описание подобного рода заболеваний мы встречаем в древнейших сочинениях по медицине (Гиппократ и др.), но в эпидемическом распространении Р. горячка стала появляться лишь с учреждением первого родильного дома в XVII веке, эпидемии еще усилились в XVIII и XIX столетиях, когда в родильные дома стали допускаться учащиеся для изучения акушерства. Многочисленные теории возникали для объяснения сущности этих заболеваний, но неверность их доказывается уже тем, что они не дали никаких плодотворных указаний для борьбы с этим страшным бичом родильниц. Лишь в 1847 г. Игнац Земмельвейс открыл настоящую причину Р. горячки и указал на возможность предотвращения ее. Имя этого врача должно быть занесено в историю, как имя одного из величайших благодетелей человечества. Чтобы понять, как велики его заслуги, сравним отчеты о смертности родильниц в с.-петербургском родовспомогательном заведении в прежнее, так называемое доантисептическое время и теперешнее, антисептическое время. Средний процент смертности за годы 1840—1872 на 39189 родов равнялся 5%; во время же эпидемий родильной горячки смертность уносила в могилу до 27% (в мае 1850 г.) разрешавшихся от бремени в этом заведении; в настоящее время смертность родильниц в спб. родовспомогательном заведении упала на 0,5%, причем на долю родильной горячки приходится только 0,1—0,2%. Все это плоды учения Земмельвейса. Впрочем, открытие Земмельвейса не было признано его современниками, и только в 1880-х годах, с распространением Листеровского метода (антисептики) в хирургии, оно нашло себе практическое применение в акушерстве. Вскоре последовали открытия Роберта Коха, выяснившие характер микроорганизмов, играющих роль при Р. горячке. Теперь общепризнанно, что возбудителями Р. горячки являются цепочные и гроздевидные кокки (стрептококки и стафилококки); особенно опасны первые, последние же встречаются в чистом виде только при более легких заболеваниях; изредка встречаются, как возбудители этой болезни, кишечная палочка (Bacterium coli commune), пневмококк (возбудитель воспаления легких), дифтерийная палочка Леффлера; более частой причиной послеродовой лихорадки, особенно поздней, является микроб трипперного заражения — гонококк. Заражение происходит в большинстве случаев посредством прикосновения к ранам загрязненными пальцами или инструментами (контактная инфекция). Заражение через загрязненный воздух (воздушная инфекция) не может быть вполне отвергнуто, но встречается лишь как редкое исключение. Вопрос о самозаражении не может считаться окончательно решенным; несомненно одно, что заболевает известная часть родильниц, до которых никто не дотрагивался во время родов, и так как бактериологические исследования показали, что у беременных, с виду совершенно здоровых, встречаются во влагалище и нижней части шейки даже стрептококки, то нельзя a priori отрицать возможность их проникновения в организм через ссадины и надрывы, образующиеся во время родов. Местом вхождения заразы служат чаще всего надрывы шейки, весьма обычные во время родов, особенно у первородящих; в случае введения руки или инструмента в полость матки зараза часто проникает в месте прикрепления последа с его могуче развитыми сосудами. Микроорганизмы распространяются либо по лимфатическим путям, либо по кровеносным. Первородящие чаще заболевают, нежели многородящие. Из отдельных форм заболевания упомянем пуэрперальную язву — появление изъязвлений с возвышенными краями и сероватым дном на садненных местах влагалища, пуэрперальный кольпит — воспаление слизистой оболочки влагалища, эндометрит — воспаление слизистой оболочки матки, параметрит — воспаление околоматочной клетчатки, периметрит — воспаление околоматочной брюшины; перечисленные формы относятся к доброкачественным, если сохраняют свой местный характер и не переходят в общее заражение организма; в последнем случае развивается гнилокровие — септицемия или гноекровие — пиемия; оба заболевания, особенно первое, почти безусловно смертельны. Картина родильной горячки весьма многообразна. Из общих черт назовем повышение температуры, учащение пульса; в большинстве случаев бывает вначале озноб или познабливание; послеродовые очищения (лохии) становятся часто грязны и зловонны, в тяжелых случаях они нередко совсем пропадают; отделение молока тоже уменьшается или пропадает. Боли в животе весьма часты, особенно при параметрите, где они локализируются по бокам матки, еще более при периметрите, и наибольшей интенсивности они достигают при распространении воспаления на всю брюшину (перитонит); больные тогда не переносят ни малейшего дотрагивания до своего вздутого и напряженного живота. Предсказание при родильной горячке вначале всегда сомнительное, ибо самое легкое с виду заболевание может, однако, перейти в смертельное общее заражение; дурными признаками могут служить сотрясающий озноб, сильное учащение пульса (140 и более ударов в минуту) при субфебральной (около 38°) температуре, бессонница больной. Профилактика играет самую важную роль по отношению к родильной горячке; она заключается в правильном антисептическом уходе за роженицей и родильницей (см. Роды и Родильный период). Наибольшее значение имеет чистота рук и инструментов; надежнее всего 5-минутное обмывание теплой водой, мылом и щеткой, затем погружение в 90° спирт и, наконец, обмывание раствором сулемы (1:1000); инструменты вывариваются, лучше всего, в 1% содовом растворе. Акушерка, приходившая в прикосновение с больной родильницей, не должна вскоре после этого брать на себя ведение родов или уход за здоровой родильницей; быстрое обеззараживание доступно только врачу, которому тем не менее можно тоже рекомендовать суточное воздержание после лечения подозрительных случаев. Лечение имеет успех почти только в легких случаях; при тяжелых формах стараются поддержать силы больной большими количествами алкоголя (шампанское, коньяк), назначают ванны в 20—25° R., дают хинин, слабительные; если последние действуют, то это утешительный признак, ибо в неизлечимых случаях обыкновенны ничем не устранимые запоры. При пиемии, сопровождающейся образованием гнойников в разных областях тела, приходится прибегать и к хирургической помощи.
Литература. Semmelweiss, «Aetiologie, Begriff und Prophylaxis der Kindbettfiebers» (Вена, 1861); Spiegelberg, «Ueber das Wesen des Puerperalfiebers» (Лейпциг, 1870), Credé, «Gesunde und kranke Wöchnerinnen» (Лейпциг, 1886); Fehling, «Physiologie u. Pathologie des Wochenbettes» (Штутгарт, 1890; русский перевод, 1890); «Сборник трудов врачей спб. родовспомогательного заведения» (вып. I—VI, 1893—98).
В. О—ий.
Как-то раз я зашел в библиотеку Британского музея, чтобы навести справку о средстве против пустячной болезни, которую я где-то подцепил, — кажется, сенной лихорадки. Я взял справочник и нашел там все, что мне было нужно, а потом от нечего делать начал перелистывать книгу, просматривая то, что там сказано о разных других болезнях. Я уже позабыл, в какой недуг я погрузился раньше всего, — знаю только, что это был какой-то ужасный бич рода человеческого, — и не успел я добраться до середины перечня «ранних симптомов», как стало очевидно, что у меня именно эта болезнь.
Несколько минут я сидел, как громом пораженный, потом с безразличием отчаяния принялся переворачивать страницы дальше. Я добрался до холеры, прочел о ее признаках и установил, что у меня холера, что она мучает меня уже несколько месяцев, а я об этом и не подозревал. Мне стало любопытно: чем я еще болен? Я перешел к пляске святого Витта и выяснил, как и следовало ожидать, что ею я тоже страдаю; тут я заинтересовался этим медицинским феноменом и решил разобраться в нем досконально. Я начал прямо по алфавиту. Прочитал об анемии — и убедился, что она у меня есть и что обострение должно наступить недели через две. Брайтовой болезнью, как я с облегчением установил, я страдал лишь в легкой форме, и, будь у меня она одна, я мог бы надеяться прожить еще несколько лет. Воспаление легких оказалось у меня с серьезными осложнениями, а грудная жаба была, судя по всему, врожденной. Так я добросовестно перебрал все буквы алфавита, и единственная болезнь, которой я у себя не обнаружил, была родильная горячка.
Вначале я даже обиделся: в этом было что-то оскорбительное. С чего это вдруг у меня нет родильной горячки? С чего это вдруг я ею обойден? Однако спустя несколько минут моя ненасытность была побеждена более достойными чувствами. Я стал утешать себя, что у меня есть все другие болезни, какие только знает медицина, устыдился своего эгоизма и решил обойтись без родильной горячки. Зато тифозная горячка совсем меня скрутила, и я этим удовлетворился, тем более что ящуром я страдал, очевидно, с детства. Ящуром книга заканчивалась, и я решил, что больше мне уж ничто не угрожает.