Федеральное Агентство По Образованию
Государственное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Государственный Университет Управления»
Институт инноватики и логистики
Кафедра логистики
Реферат
«Философия искусства»
по дисциплине
Философия науки и техники
Выполнил: студент 1 курса
Специальность
«Менеджмент»
группа 1
Дидин А.Ф.
Проверил: преподаватель
Бойк К.Т.
Москва
2002 год
Введение……………………………………………………………………3
Понятие искусства…………………………………………………………4
Философия искусства в ХХ веке………………………………………….7
Особенности понимании искусства в русской философии……………..11
Заключение…………………………………………………………………15
Список литературы…………………………………………………………16
Введение
Философия искусства – отрасль философии, которая исследует сущность и смысл искусства на основе науки об искусстве, литературе, музыке, учитывая при этом функции искусства внутри культуры и всей сферы ценностей. Философия искусства распадается на две основные области:
-
объяснение видов искусства и методов художественного изображения и действия.
-
изучение отношений искусства к этике, религии, метафизике и мировоззрению.
Философия изучает различные функции искусства:
— познавательную (искусство познает мир, фантазия художника предвосхищает научные прозрения и часто проникает в сущность вещей глубже, чем абстрактное мышление),
— коммуникативную (искусство является формой общения между культурами, обществами и отдельными людьми, произведения искусства передают духовный опыт человечества),
— воспитательную (искусство формирует в нас собственно человеческие качества: добро, любовь, прививает чувство красоты).
Понятие искусства.
Искусство – это способ познания окружающего мира.
Искусство – творческая деятельность, в процессе которой создаются художественные образы, отражающие действительность и воплощающие эстетическое отношение к ней человека. Существуют различные виды искусства, отличающиеся особой структурой художественного образа. Одни из них прямо изображают явления жизни (живопись, скульптура, графика, художественная литература, театр, кино). Другие же выражают порождаемое этими явлениями идейно-эмоциональное состояние художника (музыка, хореография, архитектура).
Искусство – первоначальное обозначение всякого мастерства более высокого и особого сорта (искусство мышления, искусство ведения войны). В общепринятом специальном смысле – обозначение мастерства в эстетическом плане и созданных благодаря ему произведений искусства, которые отличаются, с одной стороны, от творений природы, с другой – от произведений науки, ремесла, техники, причем границы между этими областями человеческой деятельности очень нечетки, так как в величайших достижениях в этих областях участвуют также и силы искусства.
Искусство – это форма отражения действительности в сознании человека в художественных образах. Отражая окружающий мир, искусство помогает людям познавать его, служит могучим средством политического, нравственного и художественного воспитания.
Разнообразие явлений и событий действительности, а также различие способов их отражения в художественных произведениях вызвали к жизни различные виды и жанры искусства: художественную литературу, театр, музыку, кино, архитектуру, живопись, скульптуру.
Важнейшая особенность искусства состоит в том, что оно в отличие от науки отражает действительность не в понятиях, а в конкретной, чувственно воспринимаемой форме – в форме типических художественных образов. Создавая художественный образ, выявляя общие существенные черты действительности, художник передает эти черты через индивидуальные, зачастую неповторимые характеры, через конкретные явления природы и общественной жизни. При этом, чем ярче, ощутимее выступают индивидуальные черты художественного образа, тем притягательнее этот образ, тем значительнее сила его воздействия.
Искусство появилось еще на заре человеческого общества. Оно возникло в процессе труда, практической деятельности людей. На первых порах искусство непосредственно переплеталось с их трудовой деятельностью. Свою связь с материальной, производственной деятельностью, хотя и более опосредствованную, оно сохранило и по сей день.
Функции искусства.
1) Общественно-преобразующая функция (искусство как деятельность). Искусство — действие, преображения творения в соответствие с идеалами художника.
2) Познавательно-эвристическая функция (искусство как знание и просвещение). Оно является средством просвещения (передача опыта, фактов, образования, навыков мышления, обобщения, системы взглядов на факты и людей). Познавательной информации, содержащейся в искусстве огромное количество. Она наполняет наши знания о мире. Искусство служит и средством познания мира, и способом самопознания личности.
3) Информационная и коммуникативная (искусство как сообщение и обобщение). Искусство — художественная коммуникация, и его родство с языком неоднократно подчеркивалось. На коммуникативном плане основывается его современное рассмотрение как знаковой системы, несущей информацию, как специфического канала служащего делу обобщения индивидуального опыта отношений и индивидуализации общественного опыта.
4) Воспитательная функция (формирование целостной личности). Если воспитательное воздействие других форм общественного сознания носит частный характер: мораль формирует нравственные нормы, политика – политические взгляды, философия — мировоззрение, наука готовит из человека специалиста, то искусство воздействует комплексно на ум и сердце.
5) Внушающая функция (воздействие искусства на подсознание). Внушение определенного строя мысли и чувств, своеобразное, почти гипнотическое воздействие художественного произведения на человеческую психику.
6) Эстетическая функция (искусство как формирование творческого духа и ценностных ориентаций). Эстетическая функция — ничем не заменимая специфическая способность искусства:
— формировать эстетический вкусы, способности и потребности человека.
— пробуждать творческий дух, творческое начало личности.
ФИЛОСОФИЯ ИСКУССТВА В XX ВЕКЕ
XX век отличается чрезвычайным разнообразием в подходах к искусству. В современной философии имеют место различные, неожиданные подходы к искусству: политологический, психологический, мифотворческий, функциональный, социологический, социально-экономический, информационный, кибернетический и тому подобные.
Но главным достижением XX века, видимо, явилось представление об искусстве как автономном эстетическом феномене.
С точки зрения выдающегося итальянского философа Б. Кроче, взгляды которого об искусстве имели очень большое распространение в первой половине XX века, искусство – это выражение чувств, простой акт воображения. А плод этого воображения, – произведение искусства обладает первобытной наивностью. Искусство не ставит своей задачей отражать вещи в том виде, как они существуют в действительности, или морализировать, и не подчиняется никаким законам, правилам или канонам. Искусство обладает своей собственной эстетической реальностью и ее ценность не состоит в степени приближения к внешней реальности. Таким образом, здесь искусство окончательно уходит от понимания его как подражания, и становится даже не познанием, а исключительно творчеством, причем творчеством субъективным.
Если в эпоху Возрождения Леонардо да Винчи уподоблял сознание живописца зеркалу, в котором отражается внешний мир, то для крупнейшего течения искусства первой половины XX века модернизма живопись перестала быть таковой. Модернистское искусство создает новую оригинальную реальность. Если она что и отражает, то исключительно внутренний мир самого художника.
Основатель абстрактной живописи, наш соотечественник, Василий Кандинский также отходит от подражания: «Художник, который стал творцом, уже не усматривает своей цели в подражании природным явлениям, он хочет и должен найти выражение своему внутреннему миру». Происходит очеловечивание искусства.
Действительно, искусство может иметь эстетическую ценность в самом себе. Процесс, начатый Аристотелем, нашел свое завершение в современном искусстве, крайним выражением которого стало искусство для искусства.
Современное искусство в целом пошло по пути, так сказать, формальных изощрений, совершенствования самого искусства, искусности искусства, то есть оно в своем развитии не пытается выйти за пределы, а остается внутри себя. Следствием этого стало то, что серьезное искусство сегодня является уделом знатоков, а «массы» довольствуются развлекательным искусством.
Современное искусство сознательно замыкается на самом себе.
Современное искусство окончательно «развенчивает» теорию подражания, человек отныне не нуждается в поддержке природы, он становится настолько самостоятельным, что может найти опору для художественного творения внутри самого себя.
Правда, в XX веке в философском учении об искусстве существует обратная тенденция, так сказать, к «онтологизации» искусства, которая представлена прежде всего выдающимся немецким мыслителем М.Хайдеггером, неотомистами и русскими религиозными философами.
Учение об искусстве не было для Хайдеггера одной из частей его философии, как для большинства мыслителей, писавших об искусстве, — оно было своеобразной путеводной нитью всей его философии. Изречения поэтов, по Хайдеггеру, как ничто иное, ждут отклика в мышлении: «Сказанное поэтом и сказанное мыслителем никогда не одно и то же. Но и то и другое могут говорить различными способами одно»
Отличительным признаком произведения искусства, по Хайдеггеру, является красота, сияние, которое исходит от подлинного художественного творения. Это сияние указывает на принадлежность его чему-то высокому, святому, не из круга обыкновенных вещей, это — печать изначалъности творения. Действительно, часто шедевр настолько необыкновенен, что его трудно признать делом рук человеческих. Вспомним слова Шеллинга об искусстве как чуде или утверждение Павла Флоренского о «Троице» Андрея Рублева как доказательстве бытия Бога. Хайдеггер выразил эту мысль так: «Искусство есть святыня и кров, где действительность каждый раз внове дарит человеку свой прежде таившийся блеск, чтобы в его сиянии человек яснее видел и чище слышал то, что обращено к его существу».
Однако в нашу эпоху, по Хайдеггеру, эпоху забвения бытия, человек этого не видит и не слышит, так как, превращая художественные творения в музейные экспонаты, лишает их изначального самостояния, отказывает им в разворачивании своей сущности. Современные же произведения искусства в основном неподлинны, так как художники уже не творят, а поставляют предметы для эстетического переживания.
Действительно, нужно сказать о некоей изначальности, присущей подлинному произведению искусства. Например, для театральных зрителей, если они наблюдают игру гениального актера, перестает существовать исполнитель роли, они захвачены «явлением» самого героя. Зрители как бы видят вещи в их подлинном, ‘»первозданном» свете.
Причем, интересно отметить, что художественное произведение возникает, рождается буквально на глазах пораженных зрителей, даже если это то же самое произведение они уже видели и слышали неоднократно ранее. И оно никогда не существовало ранее в таком виде. Повторить его в подобном же виде невозможно. И в этом проявляется подлинная онтологичность, а не «вещность» искусства.
Завтра это же самое произведение искусства может превратиться в экспонат, в вещь среди других вещей (пусть и в такую странную вещь как звучащая мелодия). Подобное может произойти, например, если ту же самую музыку вместо гениального исполнителя будет исполнять заурядный.
Произведения искусства является произведением искусства в этот миг творения, который отличается первозданностью, изначальностью, когда оно еще несет на себе печать общего, а не частного. Со временем оно, конечно, становится все более и более частным, как все предметы (пусть и наделенные какими-то особыми, эстетическими достоинствами), пока, если остаться в пределах музыки, не придет новый гениальный исполнитель и не заставит звучать старое произведение по-новому, первозданно.
Идеальным произведением искусства для Хайдеггера выступает не что иное, как храм, который в отличие от музея, исключенного из реальной жизни, стоит во главе ее.
Этот храм («творение зодчества», «греческий храм») ничего не отображает и не является символом чего-либо, «он просто стоит в долине». Вместе с тем он и правит своей округов, так как являет собою облик бога, которому поклоняется живущий вокруг него народ. Таким образом, этот бог как бы присутствует среди людей, и рядом с ним все происходит не так как без него: «И это пребывание бога само по себе есть проистекающаяся и замыкающаяся в своих пределах священная, округа… Творение храма слегает и собирает вокруг себя единство путей и связей, в которых рождение и смерть, проклятие и благословение, победа и поражение, стойкость и падение создают облик судьбы для человеческого племени». Такое художественное творение — это событие, в котором открывается все ранее таившееся и невиданное: «Камни (храма), блещущие и сверкающие, кажется, только по милости солнца, впервые выявляют свет дня, и широту небес, и мрак ночи». То есть храм здесь — начало и центр историк того народа, который живет вблизи него. И этот храм ‘»придает вещам их вид, а людям взгляд на самих себя».
На фоне модернистских и постмодернистских теорий искусства рассуждения Хайдеггера кажутся странностью, которая показывает то, чего больше нет. Но, нужно отметить, что взгляд Хайдеггера на искусство (как и вся его философия в целом) в последнее время все больше овладевает умами как самих творцов искусства, так и исследователей художественного творчества.
ОСОБЕННОСТИ ПОНИМАНИЯ ИСКУССТВА В РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ
Среди отечественных философских учений об искусстве необходимо отметить прежде всего так называемых религиозных мыслителей, внесших оригинальные идеи в понимание искусства.
На их учения большое значение оказала православная христианская традиция и восприятие ею искусства. Известна анонимность русского средневекового искусства. Эта анонимность следовала из специфичного понимания художественного творчества. Идеи православной традиции в искусстве развивались многими русскими религиозными философами, среди которых выделяется Павел Флоренский.
Но рассмотрение русских философских учений об искусстве нужно начать с выдающегося русского мыслителя XIX века Владимира Соловьева, который, так сказать, «задал тон» русской эстетике. Его учение об искусстве, несмотря на всю незавершенность, выдерживает сравнение и по глубине, и по оригинальности с учениями немецких идеалистов.
В статье «Общий смысл искусства» Соловьев подчеркивает несостоятельность подхода к искусству как к отражению действительности в ее типических, характерных чертах.
Соловьев относит искусство к красоте, а красота, с его точки зрения, «есть только воплощение в чувственных формах того самого идеального содержания, которые до такого воплощения называются добром и истиною». Поэтому красота материальной действительности не удовлетворяет духовной природе искусства. В «Чтениях о богочеловечестве» Соловьев прямо заявляет, что наличие возможности искусства доказывает действительность мира идей (русский философ называет этот мир идей наподобие кантовской вещи в себе бытием в себе). Идеи Соловьев, как и Шопенгауэр, противопоставляет понятиям: философ путем наблюдения и рефлексии, выводит отвлеченные понятия, познавая таким образом мир, художник же этим не занимается, иначе, как остроумно замечает Соловьев, каждый ученый и мыслитель мог бы быть художником.
Умственному взору творца искусства художественные идеи и образы являются разом в своей внутренней целости. Действительно, если признать существование мира идей, тогда творчество, которое исходит из созерцания идей будет выше, чем творчество, основывающееся на отвлеченных понятиях. По Соловьеву, понятия не передают внутреннее бытие вещей, а только их поверхностные логические схемы. Отсюда следует то, что разум, имеющий дело с понятием (в науке) не доходит до идеи, хотя, конечно, «отражает» материальную действительность, в которой, как мы помним, по Соловьеву, нет добра, и истины. И только художественное творчество не отражает эту бездуховную действительность, а «преобразует» ее, так как здесь «реализуются» добро и истина из мира идей. Только теперь в материальном мире будет присутствовать подлинная красота.
В статье русского философа «Общий смысл искусства» прямо говорится, что в подлинном произведении искусства идея не отражается в материи, а действительно присутствует в ней. В искусстве происходит двусторонний процесс материализации духовной сущности и одухотворение материального явления. Нужно отметить, что, по Соловьеву, только в этом случае начинает существовать настоящая красота, которой в отличие от добра и истины в мире идей нет, как нет и в одухотворенной природе. Статус искусства в таком случае предельно высок. Сам философ осознает это, замечая, что произведение искусства бессмертно, как сама идея, и противопоставляет свою трактовку гегелевской, который признавал, что в художественном творении воплощается вечная идея, но эти творения все равно остаются частными и преходящими, как другие материальные явления. Однако данное произведение искусства, остается для Соловьева идеалом, который является высшей задачей искусства. Нынешние же художественные творения сутъ «предварения», которые схватывают проблески вечной красоты. Поэтому Соловьев указывает на их пророческую функцию.
Другой выдающийся русский философ Николай Бердяев развивает идеи Соловьева об «абсолютном творчестве» или, как он часто говорит, об искусстве как теургии. Теургия (греч. Богодействие) — реализация человеком божественного начала, осуществление человеческими руками божественных целей. В сущности, это не что иное, как совместная деятельность Бога и человека, богочеловеческое творчество, осуществление человеческими руками божественных целей.
По Бердяеву, человека создал Бог и наделил его творческой способностью. В этом проявляется подобие человека Богу. Бердяев отмечает в этой связи, что самого Бога часто в истории воспринимали как художника (что в данной работе отмечалось неоднократно). Человеку, с точки зрения русского мыслителя, присуща гениальность. Поэтому он — не относительное, как другие живые существа, а абсолютное существо.
Павел Флоренский, один из крупнейших религиозных мыслителей современности, как уже отмечалось, развивает православное учение об искусстве. С точки зрения Флоренского, высочайшим из искусств, «художеством художеств», является сама жизнь подвижника, от которого исходит трансцендентный свет, истинная красота. Центральная работа об искусстве русского мыслителя называется «Иконостас». Иконостас здесь также — онтологическое понятие. Иконостас — это сами святые или явление святых и ангелов и Богоматери и Христа во плоти. Полностью онтологично и учение Флоренского об иконе. Икона понимается им не как эстетическое произведение, а как произведение «свидетельское». Именно поэтому не в полной мере правы, по Флоренскому, иконоборцы, отрицавшие онтологическую связь с первообразами и называвшие вследствие этого почитание икон идолопоклонничеством.
Иконоборцы рассматривали иконы с психологической («субьективно-ассоциативной») точки зрения, и от них ускользало самое главное в этом искусстве, а именно то, что с его помощью становится доступным, открывается в нем «полно-реальное» бытие. В иконе, говорит Флоренский, как чрез окно «вижу я Богоматерь, и ей Самой молюсь, лицом к лицу, но никак не изображению».
По Флоренскому, художник может творить подобные произведения искусства, благодаря наличию в нем души. В художественном творчестве душа переносится в мир подлинного бытия, где созерцает вечные ноумены вещей и, напитавшись, обремененная ведением, нисходит вновь в мир. Здесь ее духовный опыт облекается в символы (символические образы), которые и становятся произведением искусства. Флоренский дает весьма оригинальное толкование символа, ведь его символическое художественное произведение вовсе не намек на истину, а ее воплощение с помощью искусства. Такое толкование символа Флоренским некоторые исследователи, например, уже упоминавшийся В. Бычков называют реалистическим. Сам же Флоренский противопоставляет свой «реализм» материалистическому «натурализму».
Религиозность рассмотренных философов ярко проявилась в их размышлениях об искусстве. Эти учения только в последние годы стали доступны для исследования благодаря тому, что подход к искусству, распространенный в советское время, был прямо противоположным.
В советской философии искусства господствовала, как известно, теория отражения Ленина в связи с чем здесь получил развитие, в основном, гносеологический подход к искусству. Вообще мы охарактеризовали бы развитие советской эстетики как движение от чрезмерного (или, как его еще называли, вульгарного) социологизма к умеренному гносеологизму. Причем и история философских учений об искусстве освещалась в советской философии под углом зрения наличия в них «прогрессивного» гносеологизма, онтологизм же и эстетизм объявлялся при этом, естественно, упадническим.
В настоящее время российской философии искусства присуще многообразие подходов к художественному творчеству, характерное для современной эстетики.
Заключение.
Искусство — это отстоявшаяся, откристаллизовавшаяся и закрепленная форма освоения мира по законам красоты, в которой есть не только эстетическое содержание, но и художественная концепция мира и личности, а также образ, наполненный определенным идейно-эмоциональным смыслом.
Эстетическое переживание произведения искусства, так же как и его создание, требует всего человека, ибо оно включает в себя и высшие познавательные ценности, и этическое напряжение, и эмоциональное восприятие. Искусство обращено не только к чувствам, но и к интеллекту, к интуиции человека, ко всем утонченным сферам его духа. Художественные произведения являются не только источником эстетического наслаждения, но и источником знания: через них узнаются, воспроизводятся в памяти, уточняются существенные стороны жизни, человеческие характеры и межличностные отношения людей.
Философствовать — значит пытаться жить интересами чистого разума, без всякой надежды или, лучше сказать, стремления к успеху, карьере, обогащению и т.п., интересами, которые направлены на исследование последних оснований сущности и смысла бытия, сущности и смысла человеческого существования. Конечно, лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Но есть для человека вещи, которые выше здоровья, выше богатства. Например, сознание осмысленности собственного существования. Сознание того, что я занимаюсь самым важным и самым главным делом. Философы считают, что таким делом является напряженная духовная жизнь человека — только она и отвечает его назначению как человеческого существа.
Список литературы.
История философии вовсе не является историей абстрактных, не имеющих никакого отношения к жизни вещей. Многие философские идеи оказали большое влияние как на развитие европейской науки, так и на этические идеалы общества. Лайфхакер предлагает вам ознакомиться с некоторыми из них.
Содержание
- Ансельм Кентерберийский: «Бог существует реально, потому что мы обладаем понятием Бога»
- Рене Декарт: «Мыслю, следовательно, существую»
- Платон: «Реально существуют понятия вещей, а не сами вещи»
- Иммануил Кант: «Человек конструирует мир вокруг себя»
- Альбер Камю: «Человек — это абсурд»
- Карл Маркс: «Вся человеческая культура — это идеология»
- Карл Поппер: «Хорошую научную теорию можно опровергнуть»
Ансельм Кентерберийский: «Бог существует реально, потому что мы обладаем понятием Бога»
Доказательство существования Бога — одна из главных задач христианской теологии. И самый интересный аргумент в пользу божественного бытия выдвинул итальянский богослов Ансельм Кентерберийский.
Суть его следующая. Бог определяется как совокупность всех совершенств. Он есть абсолютное благо, любовь, добро и так далее. Существование — это одно из совершенств. Если что-то существует в нашем уме, но не существует вне его, значит, оно несовершенно. Поскольку Бог совершенен, значит, из идеи о его существовании должно выводиться его реальное существование.
Бог существует в уме, следовательно, он существует и вне его.
Это довольно интересный аргумент, иллюстрирующий то, что представляла из себя философия в Средние века. Хотя он был опровергнут немецким философом Иммануилом Кантом, попробуйте самостоятельно поразмыслить над ним.
Рене Декарт: «Мыслю, следовательно, существую»
Можете ли вы хоть что-либо утверждать с абсолютной уверенностью? Существует ли хотя бы одна мысль, в которой вы ни капли не сомневаетесь? Вы скажете: «Сегодня я проснулся. В этом я абсолютно уверен». Уверены? А вдруг ваш мозг час назад попал в колбу учёных и теперь они посылают в него электрические сигналы, чтобы искусственно создать у вас воспоминания? Да, это выглядит неправдоподобно, но теоретически возможно. А речь идёт об абсолютной уверенности. В чём тогда вы уверены?
Рене Декарт нашёл такое не подлежащее сомнению знание. Это знание находится в самом человеке: я мыслю, следовательно, существую. Это утверждение не подлежит сомнению. Задумайтесь: даже если ваш мозг находится в колбе, само ваше мышление, пусть и неверное, существует! Пусть всё, что вы знаете, ложно. Но ведь нельзя отказывать в существовании тому, что мыслит ложно.
Теперь вы знаете самое бесспорное утверждение из всех возможных, ставшее едва ли не лозунгом всей европейской философии: cogito ergo sum.
Платон: «Реально существуют понятия вещей, а не сами вещи»
Главной проблемой древнегреческих философов были поиски бытия. Не пугайтесь, этот зверь вовсе не страшен. Бытие — это то, что есть. Вот и всё. «Тогда что его искать, — скажете вы, — вот оно, везде». Везде, да вот только возьмёшь какую-нибудь вещь, подумаешь о ней, как бытие куда-то исчезает. Например, ваш телефон. Он вроде есть, но вы же понимаете, что он сломается и его утилизируют.
Вообще, всё, что имеет начало, имеет и конец. Но у бытия нет ни начала, ни конца по определению — оно просто есть. Получается, поскольку ваш телефон есть какое-то время и его существование зависит от этого времени, его бытие какое-то ненадёжное, нестабильное, относительное.
Философы по-разному решали эту проблему. Кто-то говорил, что бытия вообще нет, кто-то упрямо продолжал настаивать на том, что бытие есть, а кто-то — что человек вообще не может сказать ничего определённого о мире.
Платон нашёл и аргументировал самую сильную позицию, которая оказала невероятно сильное влияние на развитие всей европейской культуры, но с которой интуитивно сложно согласиться. Он сказал, что бытием обладают понятия вещей — идеи, сами же вещи относятся к другому миру, миру становления. В вашем телефоне есть частичка бытия, но ему самому как материальной вещи бытие не свойственно. А вот ваша идея телефона, в отличие от самого телефона, не зависит ни от времени, ни от чего-либо ещё. Она вечна и неизменна.
Платон уделил немало внимания доказательству этой идеи, и тот факт, что он до сих пор многими считается величайшим философом в истории, должен заставить вас немного сдержать готовность однозначно отвергнуть позицию реальности идей. Лучше почитайте «Диалоги» Платона — они того стоят.
Иммануил Кант: «Человек конструирует мир вокруг себя»
Иммануил Кант — это гигант философской мысли. Его учение стало своеобразной ватерлинией, отделившей философию «до Канта» от философии «после Канта».
Он первым выразил мысль, которая в наши дни, может, и не прозвучит громом среди ясного неба, но о которой мы совсем забываем в повседневной жизни.
Кант показал, что всё, с чем имеет дело человек, является результатом творческих сил самого человека.
Монитор перед вашими глазами не существует «вне вас», вы сами создали этот монитор. Проще всего объяснить суть идеи может физиология: образ монитора сформирован вашим мозгом, и именно с ним вы имеете дело, а не с «реальным монитором».
Однако Кант мыслил в философской терминологии, а физиологии как науки тогда ещё не было. К тому же, если мир существует в мозге, где тогда существует мозг? Поэтому вместо «мозга» Кант использовал термин «априорное знание», то есть такое знание, которое существует в человеке с момента появления на свет и позволяет ему создать монитор из чего-то недоступного.
Он выделил различные типы этого знания, но первичными его формами, которые отвечают за чувственный мир, являются пространство и время. То есть ни времени, ни пространства нет без человека, это сетка, очки, сквозь которые человек смотрит на мир, одновременно создавая его.
Альбер Камю: «Человек — это абсурд»
Стоит ли жизнь того, чтобы её проживать?
У вас возникал когда-нибудь такой вопрос? Вероятно, нет. А жизнь Альбера Камю была буквально пронизана отчаянием от того, что на этот вопрос не получается ответить утвердительно. Человек в этом мире подобен Сизифу, бесконечно выполняющему одну и ту же бессмысленную работу. Выхода из этого положения нет, что бы человек ни делал, он всегда будет оставаться рабом жизни.
Человек — абсурдное существо, неправильное, нелогичное. У животных есть потребности, и в мире есть вещи, способные их удовлетворить. У человека же есть потребность в смысле — в том, чего нет.
Существо человека таково, что оно требует осмысленности во всём.
Однако само его существование бессмысленно. Там, где должен быть смысл смыслов, оказывается ничто, пустота. Всё лишается своей основы, ни у одной ценности не оказывается фундамента.
Экзистенциальная философия Камю очень пессимистична. Но согласитесь, определённые основания для пессимизма есть.
Карл Маркс: «Вся человеческая культура — это идеология»
В соответствии с теорией Маркса и Энгельса история человечества — это история подавления одних классов другими. Для того чтобы поддерживать свою власть, господствующий класс искажает знание о реальных общественных отношениях, создавая феномен «ложного сознания». Эксплуатируемые классы просто не догадываются, что их эксплуатируют.
Все порождения буржуазного общества объявляются философами идеологией, то есть совокупностью ложных ценностей и представлений о мире. Это и религия, и политика, и любые практики человека — мы в принципе живём в ложной, ошибочной реальности.
Все наши убеждения априори ложны, потому что они изначально появились как способ сокрытия от нас истины в интересах определённого класса.
У человека просто не оказывается возможности взглянуть на мир объективно. Ведь идеология — это культура, врождённая призма, через которую он видит вещи. Идеологическим необходимо признать даже такой институт, как семья.
Что в таком случае реально? Экономические отношения, то есть такие отношения, в которых формируется способ распределения жизненных благ. В коммунистическом обществе все идеологические механизмы рухнут (это значит, не будет ни государств, ни религий, ни семей), а между людьми установятся истинные отношения.
Карл Поппер: «Хорошую научную теорию можно опровергнуть»
Как по-вашему, если есть две научные теории и одна из них легко опровергается, а к другой вообще невозможно подкопаться, какая из них будет более научной?
Поппер, методолог науки, показал, что критерий научности — это фальсифицируемость, то есть возможность опровержения. Теория не только должна иметь стройное доказательство, она должна иметь потенциальную возможность быть разбитой.
Например, утверждение «душа существует» нельзя считать научным, потому что невозможно представить, как его опровергнуть. Ведь если душа нематериальна, то как можно убедиться наверняка, существует ли она? А вот утверждение «все растения осуществляют фотосинтез» вполне себе научно, поскольку, чтобы его опровергнуть, достаточно найти хотя бы одно растение, не преобразующее энергию света. Вполне возможно, что его никогда не найдут, но сама возможность опровержения теории должна быть очевидной.
Такова судьба любого научного знания: оно никогда не бывает абсолютным и всегда находится в готовности сложить с себя полномочия.
У ФИЛОСОФИИ в России несчастная судьба — и хотя несчастных судеб у нас много, каждая, как известно, несчастна по-своему. Люди, одержимые любовью к мудрости, которым по статусу положено быть «властителями дум», на самом деле никогда таковыми не были и не являются сегодня. Ни Чаадаев, славянофилы, Соловьев, Бердяев, Лосев, Бахтин, Мамардашвили никогда не обладали таким влиянием на сознание современников, как их западные коллеги: Кант, Гегель, Бергсон, Сартр, Деррида или Хайдеггер. При всей очевидной философичности русской души, в стране, где каждый третий более или менее образованный человек сам себе мыслитель, именно к метафизике как автономной сфере интеллектуальной деятельности существует устойчивое недоверие и достаточно ироническое отношение. Разумеется, следует отличать философию как свободное искание истины, которая, подобно духу, дышит, где хочет и как хочет, и философию как профессию — именно ее, по большому счету, у нас мало кто воспринимает всерьез. «В России сегодня много философов, но философии нет», — это странное суждение часто можно услышать и от самих адептов любви к мудрости. Что это значит? Почему?.. Дело не только в том, что официальная (академическая) философия в России всегда при всех режимах пыталась (или была вынуждена) обслуживать интересы власти, но и стремится обслуживать их и по сей день, по заказу сверху вырабатывая новую философию для «новой России». Если в восточной Европе после «бархатных революций» все идеологические кафедры были разогнаны, то у нас бойцы идейного фронта, по преимуществу, остались на своих местах. «Истматчики» и «диаматчики», критики вредоносного антикоммунизма, борцы с идеологическими диверсиями продолжают учить общество философии, устраивают свои конференции и философские конгрессы.
«Странным образом все кафедры в наших университетах — мертвы», — писал Василий Розанов в 1916 году. Ясно, что он преувеличивал: не все кафедры были мертвы, а лишь большинство. Точно так же и сегодня не все философские кафедры мертвы, а лишь подавляющее большинство. Русская философия, запрещенная при большевиках с 1922 по 1988 год, тем не менее как-то существовала, пускай вне университетов, в апокрифической форме. Сегодня на дворе свобода, за десять лет изданы практически все классики русской мысли — от Петра Чаадаева до Семена Франка и Федора Степуна, — но почему-то русская философия по-прежнему теряет и свое влияние, и свой авторитет. Ее ренессанс, произошедший в конце 1980 — начале 1990-х годов, колоссальные тиражи издаваемых книг и надежды, на нее возлагавшиеся, ныне вспоминаются с сожалением и улыбкой. Русская философия странным образом разошлась с современностью, уступив место европейским, по преимуществу французским, влияниям. Среди множества социальных, культурных, религиозных объяснений подобной ситуации есть, однако, и очень простые, совершенно прозаические. Я постараюсь их продемонстрировать на примере одной философской кафедры одного университета.
«Сердце как особое седалище…»
В конце 1999 года издательство Петербургского университета выпустило книгу «Лекции по истории русской философии» профессора и заведующего кафедрой истории русской философии Александра Фазлаевича Замалеева. Должен сразу же признаться, что это, пожалуй, самое удивительное сочинение по отечественной мысли, которое мне когда-либо приходилось читать! В этой книге поражает все: принцип отбора материала, характеристики идей, течений и персоналий и конечно же ни с чем не сравнимый богатый и могучий русский язык! Книга посвящена всей тысячелетней истории русской мысли — от митрополита Иллариона до наших дней. Русскому Средневековью и Просвещению XVIII века, когда можно говорить о русской книжности, зачатках богословия и философии, иноземных влияниях и национальной самобытности, идеологии государственного строительства, но не о философии как таковой, — отведено полкниги. Собственно же русской философии — от Петра Чаадаева до Михаила Бахтина — посвящено ровно столько же. Можно подумать, что профессор Замалеев именно в средневековой русской мысли и христианской мистике видит подлинные способы и формы отечественного философствования. Однако, напротив, ничто так не раздражает автора, как апофатическое богословие Дионисия Ареопагита и мистицизм Симеона Нового Богослова и Григория Паламы, как, впрочем, и вообще все церковное, монашеское, мистико-аскетическое, что, собственно, и составляло сущность миросозерцания средневековья и в Византии, и в Древней Руси. Книга выстроена по нехитрой, достопамятной с советских времен схеме: все, что идет от науки, рационализма, просвещения, материализма, — хорошо, а что от богословия, церкви, религии — плохо. Отсюда средневековые мыслители оказываются до неузнаваемости похожими друг на друга. Так, учение Симеона Нового Богослова «сохранилось главным образом в монастырской среде, оставаясь чуждым политике и мирской жизни» (с. 50). Выводы Нестора-летописца «не оставляют никаких сомнений относительно церковной, мистико-аскетической сущности его мировоззрения» (с. 53). Тут же автор делает удивительное открытие — оказывается, именно от Феодосия Печерского «берет начало целая традиция православно-церковного консерватизма, дошедшая до славянофильства и евразийства» (с. 53)?! Чуть выше оценен Нил Сорский, ибо он «мыслил в категориях рационализма», но, увы, и «его рационализм обременен отрицательной тенденцией: он служил не средством достижения истины, а способом возвышения веры» (с. 55) и т.д. Умопомрачительные открытия следуют одно за другим. Если в учении протопопа Аввакума, как нам сообщается, «доминируют преимущественно негативные константы», то заключительная характеристика старообрядчества является в своем роде стилистическим шедевром и научным откровением одновременно:
«Во имя «отеческих преданий» водружалась непроницаемая стена отчуждения между разумом и верой, наукой и теологией, которая заслоняла от старообрядцев горизонты человеческого прогресса» (с. 79).
При переходе к Новому времени находки и откровения, как в области стиля, так и содержания, можно обнаружить почти на каждой странице. Возникновение народничества объясняется следующими удивительными силлогизмами:
«Однако правительству удалось ослабить движение разночинства, проведя крестьянскую реформу 1861 г. Но реформа сильно ударила по дворянскому сословию, жившему за счет дарового крестьянского труда. Началась массовая пауперизация бывших «рабовладельцев», сопоставимая по своему значению с обнищанием рабочего класса на Западе. Так возникло народничество — идеология пореформенного мелкопоместного дворянства, расколовшееся, в свою очередь, на три самостоятельных течения: лавризм, анархизм и ткачевизм… (курсив не мой — П.К.) (сс.139-140).
Если автор называет учение Лаврова и Ткачева «лавризмом» и «ткачевизмом», непонятно почему в тексте отсутствуют аналогичные, — скажем, «петрашевизм», «герценизм» или «чернышевизм»?! Тем более, что, подобно основоположнику идей «чучхэ» великому вождю Ким Ир Сену, стремление к словотворчеству и образованию новых грамматический конструкций не покидает Замалеева на протяжении всей книги — евразийцы, считает он, «уводили Россию в дебри азиизма, обрекая ее на новое духовное кочевье, новое томление по цивилизации» (с. 236). П.Я. Чаадаев охарактеризован следующим образом: «внук Щербатова и вместе почитатель Шеллинга (курсив мой — П.К.), он оказался на перепутье духовных традиций, раздвоивших его миросозерцание, его сознание» (с.135). На следующей странице нам попадаются сразу два хронологических открытия. Все исследователи привыкли считать, что «Философические письма» Чаадаева были написаны в 1828-1830 гг. и первое из них, скандально знаменитое, было опубликовано в «Телескопе» в 1836 году. Согласно же профессору Замалееву, написаны они в 1828-1831 гг., а опубликовано первое письмо в 1834 г. (?!). Особенно повезло Памфилу Даниловичу Юркевичу, известному оппоненту Чернышевского, развивавшему своеобразную «философию сердца»:
«Основная мысль Юркевича сводилась к тому, что духовная жизнь человека обусловливается действительностью сердца как особого седалища «всех сил, отправлений, движений, желаний, чувствований и мыслей человека»…» (с.177).
Очевидно, профессор хотел сказать «вместилища», но вместо этого странным образом выскочило «седалища». Язык книги напоминает язык персонажей то ли Зощенко, то ли Андрея Платонова, временами он становится настолько ярок и самодостаточен, что любые комментарии рядом с ним бледнеют. Как, например, можно прокомментировать такой пассаж, где автор намекает на возможность переселения душ в истории русской философии:
«Таким образом Чаадаев попытался свести в один узел разорванные концы русской просветительской философии. В нем сразу помещались и Щербатов, и Десницкий — прорастая в новом рождении славянофилами и западниками. История длинна, но она вся состоит из повторений» (с. 137).
Неожиданным метафорам и стилистическим жемчужинам, как и убийственным силлогизмам, просто нет числа: «Россия с момента крещения подпала в зависимость от «жалкой и презренной» Византии…» (с. 136), «Белинский отвергал всякий прогресс, если в жертву ему приносятся не то что страдания человечества, но даже хотя бы малая слезинка ребенка», при этом «он умел, поглаживая голову младенца, вцепиться зубами в горло мучителя!» (с. 146)
Находки в области языка чередуются с открытиями научного характера. Русский барин, аристократ, богач Александр Герцен, которого даже Владимир Ильич связывал с дворянским периодом освободительного движения в России, почему-то не только отнесен к разночинцам, но и назван автором «программного сочинения разночинской философии реализма» (с. 148). Константин Леонтьев, государственник, «византиец», аристократ, эстет, неоднократно бранивший и Россию и русских, писавший, что любить нацию только за то, что она нация, невозможно, поименован «первым теоретиком русского национализма, основателем русофильства» (с.188).
Но своей кульминационной точки повествование достигает при характеристике идей Достоевского:
«Достоевский как будто мстил за свое прошлое, отыгрываясь на тех, кто не изменил своему избранному пути…»
«Видно, что Достоевский озлоблен против русского интеллигента, преисполнен мстительного восторга по поводу его «беспомощности» и «метаний»…»
Вывод же профессора Замалеева способен сразить читателя наповал:
«Достоевский внес много сумятицы и томлений в русское сознание, сбив его с пути цивилизованного развития. После него ничто уже не могло рассчитывать на неприкосновенность и прочность; он возмутил, вывернул наизнанку бездонные хляби русского ума, лишив его осмысленности и покоя». (с. 196-203)
Коперникианский переворот в истории русской философии
Выписывать стилистические шедевры и научные открытия можно очень долго. Но читатель вправе спросить, неужели в этой трехсотстраничной книге нет никаких достоинств? Есть и несомненные!.. Во-первых, это смелость автора, совершающего коперникианский переворот в истории русской философии, и во-вторых, краткость, я бы сказал, афористичность приводимых характеристик. Как вы думаете, какова была сверхзадача всей русской философии серебряного века, так называемого религиозно-философского ренессанса? Оказывается, всего-навсего она заключалась в создании «нового «катехизиса», который в отличие от филаретовского и бюхнеровского… мог бы совершенно изменить положение дела» (?!) (с. 209). Надо ли говорить о том, что крупнейшие русские мыслители ХХ века — от Флоренского до Лосева — не вызывают у Замалеева особых симпатий: «Их творчество запечатлелось в разных направлениях, но питательной почвой для них всегда служила мистика, иррационализм» (с. 227). Творчество Павла Флоренского (ему посвящено ровно полстраницы текста) охарактеризовано с афористической краткостью: «Ничего нового и оригинального богословие Флоренского не содержало, и лишь демонстрировало его пиетет к восточнохристианской мистике» (с. 228). Другие фигуры представлены не менее емко и кратко: «Лосев не останавливается на этом голом постулате православного мистицизма… В воззрениях Лосева… перевес все же брал отнюдь не философский, а религиозный, мистический интерес. Лосев слишком кровно сросся с традицией веховского «ренессанса», и это отразилось на всем его многогранном творчестве» (с. 230-231). Учение Семена Франка «пронизано тяжелым и безотрадным мистицизмом и напоминает средневековое оппозиционное сектантство» (?!) (с. 229). Если Флоренский, Лосев, Франк отнесены к разделу «Эпигоны мистицизма», то Льву Шестову уж совсем не повезло. Ему отведено несколько строк в примечаниях к этому разделу, то есть, в своем роде, он оказывается «эпигоном эпигонов». При этом эпигоном — кого бы вы думали?.. — отца Павла Флоренского! Характеристика же сменовеховства просто великолепна:
«Таким образом, сменовеховство, по существу, возвращалось к старым веховским истокам — мистике, провидению, мессианству. Это было очередное самообольщение русской интеллигенции, как всегда филигранное по своей головной отделке, но совершенно бесплодное в приложении к жизни» (с.234).
Но большинству русских мыслителей ХХ столетия не досталось даже кратких характеристик. В книге, претендующей на описание всей истории отечественной философии, вообще отсутствуют Василий Розанов, Сергей и Евгений Трубецкие, Дмитрий Мережковский, Петр Струве, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Борис Вышеславцев, Владимир Эрн, Федор Степун, Борис Яковенко, Сергей Гессен, Лев Карсавин, Густав Шпет и многие другие. Зато присутствуют и достаточно подробно охарактеризованы такие титаны философской мысли, как Ленин, Троцкий, Бухарин, Сталин и… В.Тугаринов. В заключении сам автор недвусмысленно объясняет, почему он не включил такие имена, как Розанов, Карсавин, Мережковский и др. Оказывается потому, что они «так настойчиво выдвигаются в разряд «русских философов» декаденствующими умами постперестроечной эпохи» (курсив мой. — П.К.) (с. 267). Правда, кто эти «декаденствующие умы», он почему-то не объяснил. Еще интереснее список рекомендованной литературы. В нем отсутствуют хрестоматийные работы по истории русской мысли Эрнеста Радлова, Александра Введенского, Густава Шпета, Николая Лосского, «Пути русского богословия» Георгия Флоровского и т.д., но зато присутствуют шесть сочинений собственно Замалеева, необыкновенно плодовитого автора.
Тот, кто считает, что идеи чучхэ умерли вместе с великим вождем и учителем Ким Ир Сеном, глубоко заблуждается! Подобные идеи продолжают жить не только в Северной Корее, но и в российских университетах! «Лекции по истории русской философии» — столь же фантастическая, дремучая смесь из советских штампов, апломба, невежества, мегаломании, ошибок и подтасовок: это графомания в самом прямом и непосредственном смысле слова. Вчитываясь в текст, мы с изумлением обнаруживаем, что профессор Замалеев не только не владеет русским языком, он просто не понимает значения употребляемых им слов и понятий. И видимо поэтому книга полностью лишена обычной академической серости и скуки, она настолько ярка, что перед нами как раз тот случай, который с легкой руки Сьюзан Зонтаг получил название «кэмп» — это так чудовищно, что по-своему великолепно! Такую книгу нужно читать вслух, как читают Зощенко или Хармса!
Протопоп Аввакум, «Открытое общество» и альманах «Вече»
Читатель может подумать, что Замалеев — ископаемый советский динозавр, о котором не следовало бы и говорить. Глубокое заблуждение! Это активно действующая фигура «постперестроечной эпохи». Он не только заведующий кафедрой истории русской философии, но и руководитель межвузовской программы «Русская философская мысль как основа возрождения российской нравственности», главный редактор альманаха «Вече» по истории русской философии и культуры (вышло больше десяти номеров), издающегося в рамках этой программы. Журнал «Санкт-Петербургский Университет» характеризует профессора Замалеева и его журнал следующим образом:
«В редакционный совет и коллегию входят известные и в университете, и в городе, и в стране люди, Профессионалы с большой буквы, авторы многих книг, заслуженно пользующиеся авторитетом в научном мире, — А.Ф.Замалеев, Ю.Н.Солонин, В.Т.Пуляев и др.».
Дальше начинается самое интересное. Дело в том, что второе издание «Лекций по истории русской философии», дополненное и переработанное, рекомендовано Министерством образования в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений. Этот шедевр, принадлежащий перу «профессионала с большой буквы», издан в рамках межвузовской научной программы «Русская философия как методологическая основа развития гуманитарных наук в России». В коленкоровом переплете, на хорошей бумаге, он выпущен университетским издательством, у него есть редактор (Д.Р.Есипович) и даже корректор (Е.А.Овчинникова). Однако на самом деле это совсем не второе издание, а по крайней мере пятое! Это уже не просто «кэмп» — это социальный феномен. В каталоге Российской национальной библиотеки библиография профессора Замалеева насчитывает тридцать наименований книг, учебных пособий и монографий. «Лекции по истории русской философии» сначала были изданы университетским издательством в 1994 году тиражом 7000 экземпляров, переизданы в 1995 году тиражом 3000 экземпляров. В измененном виде под названием «Курс истории русской философии» вышли в издательстве «Наука» в 1995 году тиражом 5000 экземпляров. И наконец, под таким же названием изданы в качестве учебного пособия Институтом «Открытое общество» в 1996 году. Здесь нельзя не выразить благодарность спасителю российской науки Джорджу Соросу и в особенности редакционному совету Института «Открытое общество» в составе В.И.Бахмина, Я.М.Бергера, Е.Ю.Гениевой, Г.Г.Дилигенского, В.Д.Шадрикова, очевидно, внимательно прочитавших это выдающееся сочинение перед тем, как издать его тиражом… 10 000 экземпляров. Таким образом, суммарный тираж этого подлинного интеллектуального бестселлера составил 28 000 экземпляров! (Б.Акунин отдыхает). И еще кто-то смеет утверждать, что философская гуманитарная литература в наши дни выходит мизерными тиражами! Как писал классик, да отрежут этому гнусному лгуну язык!
Справедливости ради следует отметить, что все эти издания не полностью идентичны, некоторые научные откровения и яркие характеристики присутствуют не во всех изданиях, появляются новые главы и персоналии. В издании Института «Открытое общество» чувствуется серьезная редакторская правка, которая не дала возможность дарованию профессора Замалеева развернуться во всей силе. Но его несомненный талант проявляется и тут. Например, здесь специально добавлен пассаж о протопопе Аввакуме, из которого читатель недвусмысленно должен понять, что идеи старообрядчества и принципы «Открытого общества» есть вещи несовместные:
«Аввакум своим примером подтвердил, что защита национальной культуры, без осмысления ее в контексте общечеловеческой традиции, чревата не только духовным консерватизмом, но и застоем, стагнацией социальной жизни. Этот вывод… и является для нас главным «поучением» огнепального протопопа» (с. 89).
Далее здесь необыкновенно емко охарактеризовано социально-политическое учение о. Павла Флоренского, которому специально посвящено несколько страниц (девиз «Открытая книга — Открытое сознание — Открытое общество» обязывает):
«Политическая философия Флоренского была во всех отношениях не только консервативна, но и реакционна, что несомненно составляет глубокую загадку его трагической личности» (с. 302).
Все издания объединяет не только склонность автора к словотворчеству, но и заметное тяготение к сельскохозяйственным метафорам:
«Идейная почва, взрыхленная трудами славянофилов, и особенно Достоевского и Толстого, дала рост новому религиозно-философскому движению, известному под названием «духовного ренессанса»…» («Лекции по истории русской философии», с. 209).
«С отходом от принципов монархизма, на протяжении целого столетия консолидировавших ее, интеллигенция мгновенно распыляется на разрозненные идейные и политические течения. Первоначально зерно раскола проросло в учении Чаадаева» («Курс истории русской философии», Институт «Открытое общество», с.32).
Оценка творчества Достоевского в этом издании, хотя и более сдержанна, но по-своему необыкновенно выразительна:
«С этим отчасти связано мрачное, несколько даже отталкивающее внимание писателя к реалиям и извивам человеческой натуры. Но именно поэтому ему удалось с особенной силой обнажить вопрос о смысле жизни, который он решал не на путях рефлексии, а инстинкта» (там же, с.207).
Но, может быть, дарование автора столь ярко проявляется в учебниках и учебных пособиях, а в сугубо научных, монографических исследованиях оно бледнеет? Давайте проведем эксперимент и откроем на любой странице книгу профессора Замалеева «Лепты: исследования по русской философии» издательство СПбГУ, 1996. Итак, страница 86, читаем:
«В философской религии «русского духовного ренессанса» был отринут покров с будущего, оно перестало быть мучительной тайной, представ в своей многообещающей бесконечности и силе… Тем самым спала с души вечная боль неопределенности существования в мире, и человек обрел мужество радоваться и мечтать о жизни».
Как мы видим, дарование философа не только не бледнеет, но, напротив, достигает стилистических вершин Андрея Платонова! Впрочем, читатель сам может открыть все издания и сполна насладиться текстами.
«Лекции по истории русской философии» отрецензированы деканом философского факультета Петербургского университета профессором Ю.Н.Солониным и доктором философских наук Л.Е.Шапошниковым (Нижегородский государственный педагогический университет). На других изданиях стоит также фамилия доктора философских наук А.И.Новикова (СПб). Очевидно, это столь же крупные специалисты по истории философии, как и Замалеев.
Конечно, не приходится сомневаться, что хотя Россия сегодня в очередной раз и «подпала в зависимость», но ее гуманитарные науки, возглавляемые «профессионалами с большой буквы» и вооруженные столь революционной методологией, вскоре двинуться вперед семимильными шагами, а нравственность в нашем обществе будет расти, как на дрожжах, так что от «декадентствующих умов постперестроечной эпохи» не останется и следа… Меня же занимает другое. Существуют редакционные и ученые советы, в них заседают ученые мужи, пишущие ученые сочинения, которые эти же ученые советы рекомендуют к публикации. Все это вызывает у непосвященных благоговение и священный трепет до тех пор, пока не выясняется, что ученые мужи не только не понимают того, чем они занимаются, но и попросту не умеют грамотно писать по-русски: они бы получили «двойку» за сочинение на вступительных экзаменах…
Как справедливо пишет ректор Петербургского университета, доктор филологии, профессор Л.А.Вербицкая во вступительной статье альманаха «Вече» # 10, 1997:
«Отклонения от грамматических норм встречаются в речи людей образованных тоже достаточно часто… Культура ученого, культура преподавателя должна быть особой: нужно не только донести до студента все то, что знаешь сам, но и увлечь, заразить любовью к предмету, к избранной специальности, к своему университету. Без яркой образной речи это сделать трудно» (с. 14-15).
Невозможно не согласиться с этим утверждением! Яркая образная речь — основа подлинного философствования. Мы перелистываем несколько страниц этого же номера альманаха и на страницах 18-19 читаем выступление профессора Замалеева на I Российском философском конгрессе (4 июля 1997 г.) под названием «О русской философии»:
«Действительно, русская философия еще не достигла своего пика профессионализма, она не совсем отпочковалась от духовности, не разорвала пуповину, соединяющую ее с религией, православием… В ней есть линия достоевства и линия толстовства, и хотя они расходятся в конечных определениях, их сближает идеология христоцентризма…»
Но, в отличие от русских философов, Петербургский университет характеризуется не только высоким профессионализмом, но и универсальным образованием. Профессор Вербицкая продолжает:
«Мне представляется, что Петербургский университет отличается от многих высших учебных заведений тем, что наши профессора, преподаватели, научные сотрудники… стремятся научить думать, творчески мыслить, сравнивать, анализировать. Это дает возможность сохранить фундаментальность образования и воспитать личность. Может быть, поэтому иногда прекрасными журналистами становятся физики, специалистами в области банковского дела — филологи, экономические проблемы города решают биологи» (с.15).
И можно продолжить — философы делают блестящие открытия в области филологии.
Одним словом, удивительная жизнь творится в Санкт-Петербурге!
И вот результат — мы имеем характерную ситуацию сегодняшнего дня: нужно совершать открытия, друг друга рецензировать, проталкивать книги через министерства и фонды, включать в издательские программы, получать под них деньги и гнать погонные метры макулатуры. Издательства будут обязаны их печатать, а несчастные студенты и аспиранты, изучающие историю философии в храмах науки, будут вынуждены штудировать сочинения про письмо Чаадаева, опубликованное в 1834 году, «лавризм», «ткачевизм», «азиизм» и «бездонные хляби русского ума». Для любого нормального университета выпуск подобной книги стал бы настоящим позором, но в наших alma mater это обычное явление…
Почему же наши кафедры мертвы?.. Почему русская философия теряет свой авторитет?.. Почему люди, не любящие и не понимающие предмета своих занятий, наглядно демонстрирующие свою профнепригодность, тем не менее упорно посвящают ему всю свою жизнь? Я думаю, ответ заключен в эпиграфе.
«Воистину трудны и неисповедимы пути русской философии!» — восклицает профессор Замалеев. И тут я не могу с ним не согласиться. Мне представляется, что было бы обидно, если б его выдающиеся сочинения и афоризмы, написанные ярким образным языком (по сравнению с ними другие тексты в альманахе «Вече», как правило, образцы обычной серости и скуки) бесследно канули в Лету. Они должны занять свое прочное место в истории русской мысли, наряду с сочинениями Козьмы Пруткова и других замечательных любомудров прошлого и настоящего.
Замалеев А.Ф. Курс истории русской философии. Институт «Открытое общество», Изд-во «Магистр». — М.: 1996, тир. 10 000 экз.