Рубен Давид Гонсалес Гальего — испанский писатель и журналист русского происхождения. Автор двух книг.
У Рубена Гальего страшная биография. Его мать, Аурора Гальего, была дочерью генсека испанской компартии – Игнасио Гальего. Отец принадлежал к венесуэльским борцам за свободу. И мать, и отец одно время учились в московских институтах. В 1968 году у них родились два сына-близнеца. Но один малыш сразу умер, а другой заболел церебральным параличом. Вторым был Рубен.
Кремлёвские врачи боролись за Рубена больше года. Но излечить внука лидера испанских коммунистов у них не получилось. Надо было определяться, что делать дальше. Однако у матери появились другие планы: она влюбилась в молодого советского литератора Сергея Юрьенена и вскоре уехала с ним в Париж. А отец вернулся в Венесуэлу. О нём потом говорили, что он занялся политическим террором. И больного мальчишку в итоге отдали в один из московских детских домов.
Когда Гальего исполнилось пятнадцать лет, его перевели в Новочеркасск. Там он поступил в торгово-коммерческий техникум, женился, родил дочку. Потом последовали развод, новая женитьба и рождение второй дочери.
Именно в Новочеркасске у Гальего появился интерес к литературе. Уже в 2003 году он вспоминал: «Я жил в Новочеркасске, моё здоровье стало совсем плохим, и во время очередного сердечного приступа я вдруг увидел буквы на потолке. Это романтично звучит, но так было. И я стал записывать эти буквы, понимая, что умираю. Потом показал эти записи каким-то знакомым писателям, журналистам, и мне сказали, что так писать нельзя. Я это дело забросил. Потом, оказавшись за границей, я показал свои тексты русским эмигрантам, и мне сказали, что так писать можно и это очень даже ничего, просто несколько странный стиль. Я сел, быстренько написал несколько рассказов и сделал передачу на радио «Свобода». А потом мне Юз Алешковский сказал, что я – настоящий писатель» («Известия», 2003, 8 декабря).
Если я правильно понял, Алешковский, когда давал свои оценки, прежде всего имел в виду роман Гальего «Чёрным по белому». Эту вещь Гальего написал на русском языке. Впервые она была напечатана в 2002 году в журнале «Иностранная литература». Как утверждали критики, роман получился очень жёстким. И не только за счёт темы. Автор сумел найти верную интонацию. Сошлюсь здесь хотя бы на мнение поэта Максима Амелина. По его словам, у Гальего «язык преднамеренно нейтральный, выбраны простые слова, но возникает ощущение, что они сказаны не случайно. Они не общелитературные и не затасканные, идеально отвечают содержанию, – а это суровая правда жизни, поэтому вещь по силе воздействия сравнима, на мой взгляд, разве что с «Колымскими рассказами» Варлама Шаламова. Нейтральный язык в данном случае делает какое-то чудесное дело – доводит чуть ли не до слёз» («Литературная Россия», 2003, 12 сентября).
В 2003 году Гальего за свой первый роман получил Русский Букер. Ещё одна интересная деталь, связанная с этой книгой: на французский язык её перевела мать писателя – Аурора Гальего.
Идеей разыскать мать Гонсалес Гальего загорелся ещё в Новочеркасске. Позже киношники специально организовали для него путешествие в Европу. Мать обнаружилась в Париже.
В 2001 году Гальего решил перебраться в Испанию. Но тоска по России у него осталась, видимо, на всю жизнь. Не случайно он продолжил писать исключительно на русском языке, считая себя представителем именно русской литературы.
Многие критики гадали, какую тему Гальего изберёт для своей второй книги. Алла Латынина, к примеру, писала: «Понятны сложности, которые испытывал Рубен Гонсалес Гальего, приступая ко второй книге. Продолжить писать о своём детдомовском детстве? Есть риск, что она станет разжиженной копией первой, как щи в рассказе писателя, которые развели водой. Резко сменить тему? Это значит предать тех несчастных, голосом которых суждено было стать писателю, потерять точку опоры. Несомненно также, что автора по-своему уязвляли неумеренные похвалы его мужеству, сочетавшиеся с некоторой снисходительностью к нему как к писателю. В новой книге Гонсалеса Гальего «Я сижу на берегу…» отчётливо выступает намерение автора изменить манеру повествования, продемонстрировать, что он хорошо знаком с современной литературой, знает, что такое условность, театр абсурда и интеллектуальная проза, и может экспериментировать с жанрами. Слава богу, он не решился изменить тому жизненному материалу, который, видимо, ещё не скоро его отпустит. Свою новую книгу писатель разделил не на главы, а на акты. Первый и третий – это действительно опыт в жанре драматургии, второй же – проза, цикл рассказов с одним сквозным героем, сильно отличающихся, однако, от рассказов, составивших предыдущую книгу» («Новый мир», 2005, № 12).
Книга «Я сижу на берегу…» вышла в 2005 году. Латынина особо отметила во втором романе Гальего драматическую часть, построенную на овеществлении прозрачных метафор. Но Владимир Бондаренко, наоборот, воспринял драматургические попытки Гальего как творческую неудачу автора. Он заметил: «Первый акт и третий акт – этакие сцены из пьесы абсурда. Продолжение Ионеско и Беккета, но с определённым политическим подтекстом. Не загоняют ли его заранее в клише радикального политического писателя, разоблачающего Россию? Не получится ли, что, уйдя от описания реального быта больных детей, он придёт к дешёвым политическим антисоветским агиткам? Надеюсь, талант вывезет. Читали же «Скотный двор» Оруэлла как антисоветскую агитку. Время прошло. Теперь этот же «Скотный двор» скорее читают как пародию на порядки в США. То же самое с «Носорогами» Ионеско. Звучит, как осуждение любого неправедного режима. Рубен Гальего силён в передаче правды отношений между больными подростками. Но намного ли лучше чувствуют себя сейчас такие же больные дети в Испании, Португалии и других странах Европы? Хорошо бы ему нынче поездить по подобным детским домам Испании. Может быть, дети миллионеров, переболевшие ДЦП, окружены постоянным вниманием пяти-шести человек из обслуги. Но даже в гораздо более комфортных, чем российские, детских домах США остаётся немало схожих трагических проблем. Так что же такое – книги Гальего: описание жизни и психологии больных детей, или же демонстрация современного русского ГУЛАГа? В конце концов, в книге Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки» действие происходит не в советском обществе. И таких книг немало написано в США, в любой стране мира. Я не считаю драматургические попытки в книге «Я сижу на берегу…» большой творческой удачей автора. Всё-таки, серединная часть книги намного сильнее. Но понимаю неизбежность и необходимость этих попыток выхода из мира страшных документальных описаний. Автору нужны новые сверхзадачи, новые дерзкие замыслы. Сериал ужастиков про больных детей, к счастью, не его стиль. Вторая часть книги, тоже более условная, чем первая книга «Белое на чёрном», явно удалась автору» («День литературы», 2005, № 7).
Сейчас Гальего живёт в Мадриде.
В Страсбурге скончалась многолетняя сотрудница нашего радио Аурора Гальего. Дочь генерального секретаря Испанской компартии, выросшая с родителями в эмиграции в Париже и отправившаяся учиться русской культуре в Московский университет, Аурора пережила чудовищную драму – потерю первого ребенка, потерю, оказавшуюся дьявольским обманом. О судьбе ее еще в Москве разлученного с матерью сына-инвалида, ставшего известным писателем Рубеном Давидом Гонзалесом-Гальего, рассказывало и Радио Свобода, и многие другие СМИ. В 2003 году Рубен Давид получил Букеровскую премию за свой автобиографический роман «Белое на черном». В 1970-е годы, выйдя замуж за молодого прозаика Сергея Юрьенена, Аурора вернулась в Париж, потом переехала в Мюнхен и, вместе с Радио Свобода, – в Прагу, где сотрудничала с отделом новостей и текущих событий.
Вспоминает Дмитрий Волчек:
— «Гениальный» – любимое слово Авроры Гальего. Все, о чем имело смысл говорить, оказывалось гениальным: люди, книги, ситуации. «Произошла совершенно гениальная вещь!» – Аврора сидит за круглым столом в курилке (как много она курила! всегда с сигаретой) и рассказывает очередную длинную историю со множеством диковинных ответвлений и невероятным финалом. Гениальные сюжеты возникали в ее жизни постоянно – неправдоподобные, словно похищенные из сценария бразильской мыльной оперы. Главный сюжет многим известен – воссоединение с сыном-мучеником, о судьбе которого мать ничего не знала тридцать лет. Книга воспоминаний Рубена Гальего стала бестселлером благодаря Авроре, которая перевела ее на французский и нашла издателей в других странах. Аврора рассказывала, как соглашалась отвечать на идиотские вопросы репортеров, зачастую книгу не читавших и не понимавших, о чем она, участвовать в дурацких телешоу, ходить по издательствам – лишь бы страшная история ее сына стала известна. И действительно: «Белое на черном» – одна из немногих книг уходящего десятилетия, которую следует прочитать и которая не будет забыта.
Вспоминаю Эсперанс (так называли ее друзья) и думаю, как много общего у нее с Мариной Цветаевой. И скитания по Европе с мужем-изгнанником, и тень никогда не выпускавших ее из виду спецслужб, и поразительная способность к языкам (у Авроры был фантастический русский, без единой ошибки, и она, испанка, переводила сложнейшие тексты – прозу Моник Виттиг, например – с французского на русский), но главное – цветаевский характер: энергия духа и презрение к житейской ерунде. Даже не презрение (сильное чувство), а благородное равнодушие к служебной конторской рутине, консюмеристскому азарту (помню, как она смеялась, когда я неведомо зачем раздобыл нелепый непальский ковер) и прочей пене дней. Она не нуждалась в заурядных утешениях, поскольку судьба всегда открывала ей грандиозные повороты. О жизни Авроры Гальего написан роман («Дочь генерального секретаря» Сергея Юрьенена), но думаю, что должна появиться и документальная книга. Аврора была великолепной рассказчицей, и я убеждал ее написать мемуары; к великому сожалению, она этого не сделала. Будем надеяться, найдется человек, который захочет собрать свидетельства знавших Аврору Гальего и рассказать историю ее гениальной жизни.
Аурора Гальего читает фрагмент из романа своего сына:
«Если у тебя нет рук или ног — ты герой или покойник. Если у тебя нет родителей – надейся на свои руки и ноги и будь героем. Если у тебя нет ни рук, ни ног, а ты к тому же ухитрился появиться на свет сиротой — все, ты обречен быть героем до конца своих дней. Или сдохнуть».
Запись из программы «Континент Европа», прозвучавший 6 июня 2003 года:
«Испания – страна постоянного праздника. Ярмарки по случаю сбора урожая или продажи скота являются традиционным поводом для посещения церкви и процессий с переходом в просто праздник. Народные гулянья в этой стране клаустрофобов можно наблюдать в каждом городе и городке в воскресенье. К старинным обрядам добавляются современные обычаи — коммерческий повод для устройства ярмарки, ускоренный в истории или просто потому, что есть время, место и деньги, сосуществует с праздниками, где коммерческий повод отпал. В результате, Севильская весенняя ярмарка уже давно не ярмарка, а воскресные гуляния в Мадриде в парке Эль Ретиро с появлением массовой миграции давно стали ярмаркой. Просто испанцам нравится собираться и быть вместе. Как это называется — совсем неважно.
Классификацию по жанрам произвести невозможно. Праздник может оказаться ярмаркой и наоборот. Если хотите съездить на какое-нибудь событие, прежде спросите, что там происходит, и вам подробно расскажет любой. Но почему, с какого года, по какому поводу — совсем другое дело. Ответы совпадать не будут даже у самых серьезных ученых. Святая неделя, то есть пасхальные праздники в марте-апреле, Рождество и Новый Год более или менее зимой. Испанцы все обычаи приветствуют, и американский Санта мирно сосуществует с испанским Папа Ноель и немецким религиозным святым Николаусом. Зимой подарки дарят детям по крайней мере три раза. Главное, чтобы была елка, и всем было весело. Единственная возможная классификация – значение. Есть праздники международного, народного и местного значения. Один из самых красивых праздников – Севильская ярмарка. Изначально на ней продавали скот, сейчас — нет. За полтора века многое изменилось и улучшилось, и Севильская ярмарка, апрельская, стала одной из самых знаменитых радостных массовых встреч. Иностранцам и туристам, разумеется, как всегда рады. Ее готовят весь год. Главные элементы — павильоны, где будут танцевать Севильянас — ритуализированный грациозный танец вдвоем, который тоже часто, но необязательно, песня. Для справки и вдохновения можно посмотреть фильм Карлоса Сауры, который так и называется — «Севильянас».
Если у вас больше времени, учитесь танцевать. По всей Испании есть школы, где этот танец-ритуал любовных отношений преподается как детям, так и взрослым. Второй элемент – костюм. Для мужчины это черный вышитый жакет и плоская шляпа. Для женщины – длинное платье с воланчиками, платок или вышитая шелковая шаль и цветок, приколотый специальным гребнем. Сережки в уши вставляют маленьким испаночкам уже в три месяца. На праздник можно прийти и пешком, но на коне, андалузском, великолепном, лучше, если вы в паре. Женщина сидит за всадником, чтобы платье не помялось. Семейные, знаменитые, богатые едут в элегантной коляске. Главное, запомните, что нет ничего обязательного в этой не любящей ограничений стране. Не хотите надеть костюм — не надевайте. Только не вздумайте попросить чашку кофе там, где танцуют — в этих местах подают только прохладительные напитки, чтобы не наступило обезвоживание.
Антипод Севильской ярмарки, пожалуй, Ля Томатина — Помидорник — праздник помидоров, неизвестно когда и кем основанный. От жителей, из книг и журналов мы знаем, что начало празднику положил год, когда был особо удачный, и даже слишком, урожай помидоров. С тех пор каждый год в городок привозят несколько грузовиков спелых помидоров в день, назначенный самим мэром, и все бросают их друг в друга, пока люди и площадь не окрасятся в красное. Ручьи и лужи красного сладкого сока смывают на следующий день. Это праздник в городе Буниол, недалеко от Валенсии, в последнюю среду августа. Осторожно — его недавно открыли для себя англосаксы и американцы, и нужно резервировать отель как можно раньше.
После вступления в Евросоюз экономика страны стала расти быстрее, и неудивительно, что в Испании с каждым годом появляется все больше коммерческих ярмарок, политических встреч и научных конференций. Испанцы в этом солидарны: им не хочется быть известными в мире только как «страна, обрамленная пляжами».
В Израиле, в городе Ашкелон, живет писатель Рубен Давид Гонсалес Гальего, лауреат «Русского Букера». Живет с женой, Риной Гонсалес Гальего, и дочерью – десятилетней Софией, у которой диагностирован аутизм. У самого Гальего детский церебральный паралич – он может шевелить двумя пальцами, а также немного поворачивать голову – сохранились остаточные движения мышц плеч и шеи. Гальего написал три романа. Первый из них, «Белое на черном», был переведен на десятки языков, получил множество литературных наград и принес Гальего мировую известность. Книга была переведена и на иврит, однако в Израиле писателя знают мало.
В первом романе, как и во второй книге «Я сижу на берегу», описывается жизнь Рубена в советских детских домах для инвалидов. По словам самого писателя, в книгу вошло примерно шесть процентов от того, что можно было описать. Гальего объясняет, что писал только о ситуациях, в которых человек побеждает, и уже гораздо позже прочел у Виктора Франкла, что человек способен вынести лишь шесть процентов описания ужасов концлагеря – иначе просто прекращает воспринимать информацию.
«Я пишу о том, о чем не рассказывали после войны своим внукам. Те, кто выжили в концлагерях, – молчали», – говорит Рубен Гальего.
Шести процентов достаточно, чтобы понять, почему сирота-инвалид, по словам Гальего, «обречен быть героем или сдохнуть».
«Раньше думали, что дельфины такие прекрасные, что толкают человека к берегу, чтобы спасти. А потом выяснилось, что у дельфинов просто инстинкт – поддерживать на плаву любое теплокровное. И о том, что дельфины выталкивают тонущих на берег, мы знаем со слов тех, кто оказался с их помощью на берегу. Ты сейчас видишь перед собой живого 50-летнего человека с ДЦП. И можешь восхищенно перечислять мои награды и описывать, чего можно достичь с этой болезнью. Но тебе просто достался в собеседники выживший. Тот, кого дельфины вынесли на берег, а не в открытое море», – объясняет писатель.
«Секрет» своего выживания Гальего описывает так: «Я с раннего детства знал, что должен развивать в себе эмпатию, чтобы что-то получить. Я должен почувствовать человека, чтобы знать, даст ли он мне стакан воды или ложку, если я попрошу. А без воды и ложки не выжить. Я должен знать, как ты себя сейчас чувствуешь, устала ты или не устала, умная ты или глупая. И тогда я буду знать, на что я могу рассчитывать. Вот если ты мне сейчас дашь стакан воды, я выпью сразу полстакана. Потому что ты уйдешь, и доступа у меня к этому стакану не будет. А если я сейчас буду пить вино, я тоже сразу выпью полстакана залпом – не потому что я алкоголик, а потому что в детстве так привык пить воду. 50-летний дядька с детдомовскими привычками…»
Сюрреалистическая биография Гальего не раз описывалась им самим. Родители будущего писателя были студентами МГУ. Отец родом из Венесуэлы. Мать – Аурора Гальего, дочь Игнасио Гальего, генерального секретаря Коммунистической партии народов Испании. Когда Гальего было полтора года, его матери сообщили, что ребенок умер. С тех пор мальчик скитался по детским домам, а позже попал в «блатной» дом престарелых в Новочеркасске. Именно там в основном происходит действие романа «Я сижу на берегу» – второго романа писателя, за который он недавно получил в Монако премию «Золотая пешка» за лучшее литературное произведение о шахматах. Такую же пешку, но в другой категории, получил Гарри Каспаров. Тяжелая статуэтка стоит у писателя на полке, ему трудно больше нескольких секунд удержать ее в руках.
«Лучший роман о шахматах» описывает жизнь и смерть близкого друга Рубена – Миши. Некоторым читателям может показаться, что Миша – это то ли собирательный образ, то ли альтер-эго самого писателя. Но Гальего подчеркивает, что Миша, со скидкой на литературную обработку, был вполне реальным человеком. У Миши была миопатия. У Никиты Сафонова, переводчика из Ашкелона, которому Гальего заказал перевод романа, тот же диагноз.
Гальего жил в доме престарелых в Новочеркасске, пока не наступила «перестройка» и не появились волонтеры. Одна из них стала женой Рубена, таким образом будущий писатель оказался «на свободе», у них родилась дочь. Позже они развелись, Гальего женился второй раз, во втором браке у него тоже родилась дочь. О двух своих первых семьях писатель рассказывать не любит, говорит только: «Какой из меня мог быть муж сразу после детдома?» Гальего смеется, что для него «лихие 90-е» были отличным временем: «Вокруг все играли по правилам тюрьмы, все было по понятиям, все как в детдоме».
«На свободе» Рубен решил разыскать свою семью и стал писать письма в Испанию, его нашел некий режиссер, предложивший снять документальный фильм о поисках матери Гальего. По словам писателя, фильм больше напоминал реалити-шоу о том, как сын ищет маму, поскольку авторы фильма давно нашли Аурору Гальего, но скрыли это от Рубена.
«Перед встречей с матерью мне сказали, что в кафе сейчас войдет женщина и ударит меня топором. Или выльет мне кислоту в лицо. Но ты, говорят, не бойся, мы тебя защитим. Заходит женщина, садится. Я смотрю – образование высшее, языки знает, учительница или профессор. Я говорю ей по-русски: «Тебя снимают скрытой камерой». Она, конечно, устроила съемочной группе скандал, объяснила им все про журналистскую этику и так далее. А я, конечно, понял, что никуда не уеду».
Аурора Гальего в то время жила в Праге и работала журналистом на «Радио Свобода». Историю своей жизни в Европе Рубен Гальего позже описал в начале своего третьего романа «Вечный гость». Живя с матерью, Гальего собрал в свой первый роман «Белое на черном» записи, описывающие его жизнь в советских детдомах. Но книга не только про это.
«Я думал, что все люди, которые будут меня читать, читали когда-то те же книги, что и я. И когда они прочтут эту книгу, они подумают: «Я такой же, как Рубен». Так оно и вышло. Я получал множество писем и беседовал в разных странах с разными людьми. И многие говорят, что я описал именно их детство. Ты видишь ходячего, здорового, прилично выглядящего человека, и не знаешь, что у него в голове. А у него в голове может быть травма хуже моей. Но мне легче, потому что всем видно, что я в колясочке, а он идет себе с портфельчиком, и мы не знаем, в какой трагедии он живет… Я был абсолютно уверен, что мои читатели такие же, как я. Я, конечно, не знаю, на каком газоне ты выросла, но это описание обычной жизни».
В Праге Рубен решил сделать себе электрическую коляску по своему проекту.
«Каждый человек, в зависимости от степени интеллекта, может придумать себе коляску. Поскольку я не могу сам сидеть, мне нужна коляска, которая даст мне возможность переносить себя в горизонтальное положение. Коляска-экзоскелет. Стандартное положение спины в коляске – 60 градусов, а мне нужно было 180. Это технически очень трудно сделать. Я нашел мастера-чеха, который жил в Мюнхене, где вместе с немцем-инвалидом они открыли мастерскую для производства альтернативных колясок. Этот мастер со мной сначала долго торговался –говорил, что больше 165 градусов не сделает, потом согласился на 167. А потом все-таки сделал 180. И все мои последующие коляски были уже копиями той, первой. Так что я сам себе Буратино – какую коляску спроектировал, в такой и живу».
Сидеть Гальего самостоятельно не может, но сидеть ему необходимо, поэтому, как он рассказывает, он запускал на компьютере игрушку и играл в нее часа по четыре подряд – чтобы привыкнуть к сидячему положению, которое позволит ему быть более «социально приемлемым».
Признание в стремлении к социальной приемлемости редко можно услышать от писателя, но для Гальего это средство выживания.
«Если ты социально неприемлем – ты попадешь в изоляцию, и тебе не дадут воды. Конечно, тебе ее будут подносить по часам, но и памперс тебе будут менять по часам. А не попадешь в изоляцию – сохранишь возможность контролировать свой мочевой пузырь и ходить в туалет, когда тебе надо. Иначе – пролежни. А пролежни – смерть. Большинство инвалидов, даже в богатых странах, умирают именно от пролежней».
Про себя Гальего говорит, что он в полуизоляции. Писатель женат в третий раз. Рина Гонсалес Гальего – гражданка США, юрист, проходившая военную службу в Ираке, выучилась в Израиле на сварщика. В настоящее время по этой специальности не работает.
«Меня часто спрашивают – как это я такой в коляске, а у меня третья жена. Но я уже говорил, что у меня уровень эмпатии просто выше. А кто не хочет мужа, который тебя понимает? Это ведь уже полдела. Что лучше – ручки и ножки, или чтобы понимал? Я тогда жил с мамой и сестрой в Германии, жениться я, конечно, ни на ком не хотел – понимал, что никуда не гожусь и просто испорчу женщине жизнь. А мне начала писать девчонка из Америки. И оказалось, что у нее в планах Афганистан. А я подумал, что я всяко не хуже Афганистана, со мной еще можно в живых остаться. Она пять раз летала ко мне в Германию, а потом, как нормальная американка, сказала: «Билеты дорогие, давай лучше женись»».
Рубен женился на Рине и уехал в США, у них родилась дочь София, у девочки был диагностирован аутизм. Рина и Рубен объясняют свое решение репатриироваться по-разному.
«Если человек беспомощный, пусть лучше ее опекает ее народ. Я помню, что стало с еврейскими инвалидами в Европе 30-х. Евреи-инвалиды уязвимы вдвойне. Пусть она будет уязвима хоть в чем-то одном», – говорит Рина.
«Израиль – единственная страна в мире, где умеют так хорошо работать с аутистами. А у меня жена еврейка – где я должен еще жить? Я не могу смотреть, как ребенок целыми днями молча смотрит в стену и раскачивается. Я прочел, что именно в Ашкелоне есть знаменитая школа «Мааян Сара», где работают с аутистами», – говорит Рубен.
В «Мааян Сара», как рассказывают супруги Гонсалес Гальего, зачли два года образования в американской школе за три месяца здесь, и «еще переоценили американских педагогов».
«Тишина в доме, где растет маленький ребенок – это самое ужасное, что я в жизни пережила», – это слова Рины.
Рубен: «А здесь София сказала мне, наконец: «Шалом, аба» («Здравствуй, папа»)».
Позже оказалось, что переезд в Израиль помог не только Софии. В ашкелонской больнице «Барзилай» писателю сделали сложнейшую операцию, которая, по словам Гальего, кардинально изменила качество его жизни.
Вы живете в Ашкелоне, под постоянными обстрелами. Как вы с этим справляетесь?
У меня есть защищенная комната. А в остальном я здесь в большей безопасности, чем на улицах любого другого города. Да, у нас не очень дружественные соседи, но когда ребенок сидит, смотрит в стену и ничего не говорит – страшнее этого ничего быть не может.
В Европе и в США вы известный человек. Как выглядит ваша профессиональная жизнь здесь?
Я писатель, и моя профессия – беседовать с людьми. И как писатель я в Израиле никому не нужен и отрезан от здешней писательской среды. Но и здесь раз в несколько месяцев я читаю лекции в школах или где-то еще.
К тому же, поездив по разным странам, я стал экспертом во многих вопросах, и ко мне часто обращаются за консультациями. Например, я знаю все типы существующих на земле автобусов – и с пандусами, и с платформами. Например, если пандус гибкий, я могу съехать с него на большой скорости, вылететь из коляски и упасть затылком на асфальт. Так со мной в Мадриде было. В США я перевернулся, когда меня понесла толпа, и долго пробыл в больнице. Это все житейские вещи – за свободу приходится платить. В Израиле нет автобусов с платформами, но здесь мне дали машину с платформой для коляски.
Вы в одном интервью сказали, что корень всего зла – в разделении и классификации. А разделение и классификация бывают необходимы?
Во-первых, все люди в принципе разные. Вот ты привыкла структурировать, потому что всю твою школьную жизнь у тебя были ручка и бумага. У меня тоже были ручка и бумага, но если бы я попробовал структурировать мысли с их помощью, это было бы глупо и неинтересно, я медленно пишу. Я натренировал себя делать это в голове. Но я же не осуждаю тебя за то, что тебе нужны записи.
Но и сегрегация бывает необходимой. В 18-ти километрах от меня живут соседи, которые хотят, чтобы я умер. А я хочу жить.
Вы о палестинцах?
Нет такого народа. Есть арабы. Как быстро сюда добралась политкорректность. Я говорю: «Какой красивый город построили евреи». А мне говорят: «Так нельзя говорить. Надо говорить – израильтяне». Знаете, у меня есть статья об эскимосах (реакция Рубена Гальего на принятие Закона о национальном характере государства, эта глава есть в книге «Вечный гость» – прим. редакции), которая доказывает, что эту страну вообще построили эскимосы.
Я против политкорректности. Меня не оскорбляет название «инвалид-колясочник». Заменить слово легче, чем изменить отношение. В Штатах, например, работать с аутистами не хотят, но зато слова меняют постоянно. Изменят слово и говорят, что провели работу. Что дешевле – найти новое слово или построить школу?
Мне кажется, всякий писатель против политкорректности. Писатели в некоторой степени ответственны за язык. Когда я был в первом классе, в моем первом детдоме, всех первоклашек собирали на уроки в одну комнату. У нас была учительница, которая еще носила пенсне, и она 1 сентября нам сказала: «Дети, ради того, чтобы вас обучать, я выучила эту новую большевистскую грамматику. Поэтому, пожалуйста, запомните на будущее первое правило русского языка. Язык нужно использовать в том виде, в каком вы его изучали в школе.
Если разделение и классификация – корень любого зла, разве политкорректность – не один из способов убрать барьеры?
Нет, это иллюзия снятия барьеров. Барьеры убираются иначе. Вот у меня раньше пандус был неудобный, а потом его залили цементом, и теперь я гладко по нему съезжаю. Вот это называется убрать барьер. А речевых барьеров нет.
Насколько вам сейчас нужны детдомовские инструменты выживания?
На сто процентов. Какой из меня будет муж, если я не буду знать, что чувствует моя жена? Фиговый будет. И писатель фиговый, и собеседник, и отец.
А как вы относитесь к премиям? Вы когда-то говорили, что категорически не хотите, чтобы вам присудили «Букер десятилетия».
Как правило, к разным премиям и наградам я отношусь довольно поверхностно, потому что часто их раздают случайно, и это мало о чем говорит. Но вот у меня на полочке стоит «Золотая пешка». И у Каспарова такая же стоит. А ты подумай, откуда Каспаров и откуда я – да практически из Брянского леса. Кроме того, если называть вещи своими именами, я умственно-неполноценный человек, потому у меня просто-напросто нет куска мозга. Для интеллекта есть множество препятствий. Тем не менее, у меня стоит на полочке такая же награда, как у Каспарова. Ты беседуешь с выжившим.
Беседовала Алла Гаврилова