Запутанное дело особиста Ильченко в расследование сложной цепочки при поимке предателя
В центральный прифронтовой штаб НКВД пришла срочная радиограмма. Найден мертвым командир одной из рот стрелкового батальона.
-Кроме тебя отправить мне сейчас туда просто некого! – сказал майору Ильченко полковник, — езжай и разберись, что там у них произошло!
Особист быстро собрался и поехал на передовую. Он знал, что при его появлении виновники сразу же залягут на дно, как и их возможные сообщники.
Именно поэтому Ильченко прибыл в расположение роты в качестве молодого старлея, нового начальника взвода связи. Предыдущий погиб при недавней атаке фашистов, поэтому появление Ильченко особых вопросов у руководства роты не вызвало.
-Приступайте к вашим обязанностям! – холодно приказал ему новый командир роты – у нас связь ни к черту, а штаб постоянно требует исправить ситуацию!
И «старлей» приступил к прокладке в тыл нового кабеля. Когда он возвращался в расположение, то увидел, как возле командирского блиндажа бродит комиссар роты, капитан Гришин.
-Здравия желаю, товарищ капитан! – прибыл на знакомство с коллегой Ильченко, — как у вас по поводу связи? Нарекания есть?
-А?! Что?! – казалось старлей выдернул особиста из каких-то своих глубоких мыслей, — не.. нету!
Странный он был какой-то, этот комиссар. Ильченко решил обязательно за ним «присмотреть». После встречи с особистом, связист направился к бойцам, где и была запланирована основная часть его работы. Присмотрев двоих молодых приятелей, мило общающихся у костра, старлей присел рядом с ними и закурив папиросу, предложил бойцам.
-Спасибо! – взяли по папироске из серебряного портсигара солдаты.
-Вадим! – протянул руку Ильченко.
Познакомились, разговорились.
-А чего мужики, у вас такой ротный смурной? – как бы невзначай спросил старлей, — как будто я его обидел чем?!
-Да не! – ответили бойцы, — он просто два дня всего на этой должности! Переживает, небось…
-А где предыдущий? – изобразил удивление особист, — в бою погибисчез?
Бойцы переглянулись.
-Да нет, товарищ старший лейтенант, — ответил один из них, — убилиего…
-Из нашего пистолета! – добавил второй, — и, причем пули тогда оставались, только у комиссара!
Оказалось, что ротного застрелили практически сразу после возвращения из боя. Все были в суматохе и усталости, поэтому момент выстрела никто не увидел. Но солдаты утверждали, что потратили все боеприпасы, в отличие от капитана Гришина, который всегда ходил в бой лишь с винтовкой.
На следующий день Ильченко стал пристальнее следить за капитаном. После обеда тот отпросился под предлогом проверки и ушел в рощу, дескать, посмотреть работу патрулей.
Ильченко начал прокладку очередного кабеля недалеко от рощи, а затем юркнул за особистом. Найти его было непросто, но после недолгого наблюдения, Ильченко увидел, откуда тот возвращается.
И на следующий день старлей был уже в зарослях той поляны, где проходил вчера капитан. Гришин снова появился и пошел, озираясь, через рощу. Ильченко осторожно последовал за ним.
А еще через полчаса все стало ясно. Комиссар наведывался в землянку, доверху наполненную оружием и боеприпасами.
На следующий день Ильченко привел и спрятал в кустах двоих свидетелей – бойцов, с которыми познакомился в первый день. Когда комиссар вылезал из землянки старлей вышел навстречу и проговорил:
-Не поделитесь, товарищ капитан?!
Тот подскочил, а потом злобно прошипел:
-Не лезь в это дело, а то закончишь так же, как наш ротный…
Бойцы все это услышали, и Ильченко арестовал предателя прямо на месте. Когда он достал удостоверение, Гришин прокусил нижнюю губу до крови.
Сергей Зверев
Таежный спрут
«Прошлое… связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекающих одно из другого».
А.П. Чехов
Красилина Д.А.
Безумный день – и никакой женитьбы. Сплошная акробатика. Чертовски неудобная поза – ноги сверху и где-то сзади, подбородок в торфяной жиже, руки в стороны. В голове карусель – пони бегают по кругу. И куда ж я провалилась? Я попробовала подтянуть ноги, но посыпались камни, а вверху опять разгорелись страсти: топот, стрельба, кто-то дико заверещал над обрывом – пришлось замереть и начать вялый аутотренинг.
Предупреждали умные люди: кругосветное путешествие, Диночка, обойдется гораздо дешевле, если совершишь его мысленно. А тебя опять понесло в страну пепелищ да всеобщего равенства перед богом. Как будто не знала, чем кончится.
Какой-то дикообраз впился в правую голень и стал ее нещадно терзать. Судорога поползла по ноге, неумолимо приближаясь к бедренной кости. Пришлось перевернуться и тряхнуть ногой. Что и повлекло новую осыпь, которая очень некстати меня подхватила и понесла дальше по откосу. А что внизу? Трясина, обрыв, вепри? Ночь на дворе, не видно ни зги. Да еще этот парень с автоматом, которому я подставила подножку. Он пытался меня сцапать, я увернулась, вытянула ногу, ну он и полетел с богом. А я за ним – с одной мыслью в голове: у тебя, дорогая, теперь такая насыщенная жизнь… Видеть его не хочу.
Но помнить надо. Где он теперь? В расщелину скатился? И подниматься не торопится. Я затормозила, уцепившись за какую-то ветку, скрючилась улиткой и снова застыла. Прошло минут пять. Судорога рассосалась. Крики над обрывом постепенно затихали, и парень, загремевший с моей легкой ноги, не подавал признаков жизни. Можно подниматься. Нет, я, конечно, не против полежать немного в земле (пора и привыкать, скоро сорок, не девочка), но опять же – немного и, как бы это выразиться, – под настроение.
Паршивое занятие – тонуть в страхе. Я осторожно поднялась на колени. И что мы имеем в этой глуши? На голове колтун, сумку потеряла, ребра болят. Я находилась на склоне ущелья, поросшего густым лесом. Небо подмигивало яркими выпуклыми звездами. Под обрывом, куда я благополучно сверзилась, грудились кусты – через них я и пыталась проехаться на пузе. Остальное пространство поросло деревьями – слева, справа… Та же картинка и напротив, на соседнем склоне – сплошная масса леса, уходящая к далекой круче гигантского, какого-то нереального в своей масштабности каньона. (Подобную картину, снятую при дневном свете, я наблюдала на развороте журнала «Нэшнл джиогрэфик». Если память не изменяет, там речь шла об ущелье Такома в штате Вашингтон, а не о Восточной Сибири.)
А что подо мной? Метрах в сорока, сквозь бреши в кустах, виднелись каменные завалы, но что под ними – распадок? Река? Болото? Обвальный спуск в новую бездну?
До меня еще не дошел весь ужас положения. Я была взвинчена. Нападение на пассажиров «вертушки», демоны в черном, хватающие людей, падение с обрыва… Но голова отчасти работала, соображала, подсказывая, что пора отсюда сматываться. Как была на четвереньках, отползла в сторону и, виляя между низкорослыми, плотно растущими кустами, очень быстро сменила позицию. Теперь над головой маячил не обрыв, а кромка леса. Стало еще страшнее, и под ложечкой тоскливо заныло. Густая ночь и полное неведение местности (в том числе ее фауны), черные демоны с автоматами…
Джинсовая курточка, предусмотрительно надетая еще в Иркутске, практически не грела. Дневная жара в этих краях не влияет на ночную температуру: ночки прохладные. Не колотун, как в межсезонье, но все равно неприятно. Я побродила по опушке, то и дело натыкаясь на торчащие из земли валежины, потом села, навострив уши, и попыталась сосредоточиться. Никаких звуков со стороны вертолетной площадки. Подняться наверх? Представив перспективу новой встречи с черными парнями (они на моих глазах пристрелили обоих пилотов!), я вздрогнула и неправильно перекрестилась. Натаскав сухих еловых лап, улеглась и постаралась занять как можно меньше места. Если лучшее тепло – тепло человеческого тела, то почему нельзя согреться от самой себя?
Но озноб не унимался, мелкие иглы щипали кожу. Всем известно – каждая вещь должна лежать на своем месте. Книга – на полке, муж – на диване, Дина Александровна Красилина – либо в гамаке в яблоневом садике близ Старо Гряцо (в Южной Чехии), либо на кушетке под теплыми руками массажиста Даниэля Гунчека.
Но только не в тайге. Во сырой земле, средь жужжания комаров, врагов и чувства безысходности – Дина Александровна Красилина лежать НЕ ДОЛЖНА.
Належалась, поди. Набегалась. Вся жизнь моя пронеслась перед глазами. Неужто умираю – вижу жизнь свою?.. Какое мне дело, что таинственная организация под названием Орден, руководимая кучкой продвинутых граждан, именующих себя Капитулом, затащила страну в болото? Терроризирует остальной мир хитроумным препаратом на основе психостимулятора и синтетической дури со свойствами галлюциногена? Какое мне дело, что их разделала в пух и прах маломощная лавочка под названием «Бастион»? Принадлежность к последней меня нисколько не радует. Лучше бы этого не было. Ни изматывающей тоски по пропавшему Туманову, ни жизни без радостей, ни воспоминаний, в которых так просто захлебнуться… База подготовки мозговой атаки на сограждан – и побег на пару через прелести тайги. Подобравший меня с Тумановым «Бастион» – и работа на благо Родины, от которой тошнит. Вялотекущий переворот, когда страну в очередной раз надули; зверства «патриотов» и их зомбированных «послушников». Тоскливая эмиграция в смиренной Чехии – до того момента, пока не вышла статья с моим попаданием в десятку: Россия скармливает миру пакостное зелье! Жиреющий мир теряет последние мозги! И с этого дня эмиграция отнюдь не тоскливая: череда покушений на мою дражайшую жизнь – взрывы, пальба, засады… Спасибо Андрею Васильевичу – посланцу «Бастиона» – вытащил меня из пекла. Кому сейчас интересно, ЧЬЯ каторжная работа помогла перечислить поименно членов Капитула? Кто помнит о переговорах Ордена с представителями Европарламента и о том, КТО загнал в угол двух компетентных чинуш, сидящих на информации? ЧТО позволило рассекретить группу Казанцева-Беляева, перебить их к чертовой матери и в итоге свалить засидевшийся у власти Национал-патриотический фронт? Благодарности и то не зачитали! Подставили, как всегда, под пули, и кабы Андрей Васильевич не закрыл меня грудью, то все бы и закончилось. Зачем он это сделал? Не лежала бы сейчас во сырой земле в тысяче верст от ближайших цивилизованных мест…
Последовавшая за прозрением беззвучная истерика – с глотанием слез и катанием по лапнику – позволила мне чуточку согреться.
Андрей Васильевич застрелился на втором месяце нашей «счастливой» совместной жизни – прямо в инвалидном кресле, на мансарде уютного домика под Старо Гряцо. Он выбрал удобный момент – Антошка с пани Эммой (благообразной тетечкой, подсунутой нам в качестве гувернантки) уехал в Лядно, а я ушла за покупками. Когда вернулась, он сидел перед телевизором, укрытый пледом, на коленях покоилась фотография Алёны в коралловом переплете, на полу – коротышка «браунинг», а красивые уста Андрея Васильевича украшала грустная и немного ироничная улыбка. «Не сердись, крошка, – написал он в предсмертной записке каллиграфическим почерком (ненавижу, когда меня называют крошкой), – ты сама понимаешь, это прекрасный выход для нас обоих. Зачем тебе обуза? Зачем мне жизнь в четырех стенах? Согласись…» Он был весьма сведущим человеком. И не мог не знать, к какому выводу пришел консилиум эскулапов хирургического отделения местной больницы: полная парализация нижней части туловища с возможными осложнениями в верхней. Вот и торопился Андрей Васильевич – покуда рука держала револьвер…
Какое нужно иметь мужество оставаться хрупкой бабой! Я взяла себя в руки, позвонила на мобильник Эмме с наказом увезти Антошку как можно дальше и ничего не говорить, вызвала полицию, «Скорую», закрыла говорилку и только после этого упала на кровать, чтобы забиться в истерике… Никто из «Бастиона» не прибыл на похороны. Всё прошло тихо, под шелест кладбищенских осинок. На церемонии присутствовали рано повзрослевший Антошка, я, поп Густав из местного прихода да пара каких-то кумушек с соседней улицы. На следующей неделе я продолжала носить траур. В черном одеянии, выгодно подчеркивающем вдовью изможденность, я ворвалась в одну из квартир над кабачком «Лангусты и омары» на Староместской площади в Праге. Там проживал некто Варягин, деятель от «Бастиона», глаза б мои его не видели. «Как вы меня нашли?» – он пребывал в замешательстве. Кутался в халат и старательно отводил глаза. «По запаху, – процедила я, – здесь пахнет предательством и совершенным наплевательством на судьбы своих товарищей. И не просто пахнет – воняет за версту». «Проходите, пани Шмидт», – Варягин с тоскливым вздохом посторонился. «И пройду!» – рявкнула я… Разумеется, беседа прошла на повышенных тонах. На другой день, как особа пробивная и имеющая некоторые заслуги перед «Бастионом», я была допущена под заплывающие поволокой очи шефа Пражского бюро. Старик также сидел в инвалидном кресле, на коленях его покоился дорогой плед, но, в отличие от Андрея Васильевича, он был жив. Я бы предпочла поменять их местами.
Из штаба в нашу роту на передовую прислали нового особиста — немолодого, но крепко сложенного мужика…
Кто смелый?
Предыдущего особиста обвинили в измене и увезли в штаб на допрос.
А взамен прислали нового, и как сказал наш ротный старшине, а старшина уже рассказал нам — что прибывший на замену особист, возможно был причастен к аресту своего предшественника!
— Вы с ним поосторожнее! — опасливо озираясь предупредил нас старшина, когда мы сидели вечером возле костра.
— Лишнего не ляпните, да и вообще… старайтесь с ним не балакать без надобности!
— А то, вместе с майором у стенки…встанете!
Мы испуганно поинтересовались у старшины:
— А что, майора уже шлёпнули?
Старшина сплюнул и укорил нас за наше неведение:
— А вы что не знаете, как у них допрашивают?
— Бумагу сунут и скажут подписывай, а потом к стенке, вот и весь разговор!
Немного помолчав, он добавил:
— Жаль, конечно майора!
— Хороший был мужик, хоть и особист!
— Может и жив ещё… — шёпотом добавил он, потом внезапно хлопнул себя по ногам и сказал:
— Ладно, всем отбой, а я часовых пойду проверю…
На следующий день мы сидели кружком на траве и травили истории, как вдруг к нам подошёл особист и вытянув руку, негромко сказал:
— Не вставайте! Сидите, сидите…
Оглядев нас он скинул китель, оставшись в белой сорочке, и спросил вставая в центр круга, где мы сидели на траве:
— Ну, кто смелый?
— Выходи в круг — поборемся!
У нас в роте служил один сержант, потомственный казак-пластун и он, торопливо сбросив гимнастёрку, вышел к особисту.
— Если что мстить не будете, товарищ капитан? — поинтересовался сержант, вставая в стойку.
Особист махнул рукой на китель и успокоил его:
— Капитан там лежит, а я сейчас обычный человек.
Они сошлись и мы ахнули, когда они закрутились в яростной схватке!
Во время борьбы пластун обхватил туловище особиста, и тот выскальзывая, оставил в захвате свою сорочку…
Пластун на мгновение замер, ошарашено глянув на торс особиста, а особист воспользовавшись его заминкой, резко рванул вперёд!
Пластун вовремя опомнился и перебросив особиста через себя, зажал горло капитана в смертельный захват и стал его душить, ожидая когда капитан сдастся…
Подскочивший ротный испуганно заорал:
— Отставить!
Но сержант по-прежнему не отпускал особиста, и приблизив к его уху своё лицо спросил:
— Aufgeben? («Сдаёшься»? — перевод с немецкого).
Особист попробовал вырваться и ответил:
— Nein! Auf keinen Fall! («Нет! Ни за что»! — перевод с немецкого).
Сержант надавил сильнее и ослабил хватку, когда капитан обмяк.
— Это что такое? — заорал ротный, а сержант устало присев на траву ответил:
— А вы, товарищ капитан, посмотрите на его подмышку и поймёте — что это такое!
По приказу капитана, подбежавшие бойцы задрали руки особиста вверх и увидели наколку в виде двух молний!
Вечером приехали особисты, а с ними и наш майор, которого уличили в измене.
Майор вышел из автомобиля и отошёл в сторону, пропуская особистов, которые волокли связанного капитана в машину…
…Вечером майор подошёл к нашему костру и старшина приказал нам уйти, оставив майора с сержантом наедине.
Майор встал перед сержантом по струнке и отдал ему честь, а после пожал руку.
Мы стояли чуть поодаль, наблюдая за ними и старшина тихо шепнул:
— Я ж говорил — хороший мужик, хоть и особист!
Из воспоминаний ветеранов Великой Отечественной.