Тысячи священников католической церкви — геи. Церковь осуждает их официально, в том числе и навешивая на них ярлык педофилов. Из-за этого представители рядового духовенства годами скрывают свою сексуальность, а тех, кто решается сделать каминг-аут, преследует церковное руководство. На этой неделе в Ватикане состоится саммит, посвященный проблемам сексуального насилия. Повод — громкий скандал с американским кардиналом, которого лишили сана из-за обвинений в педофилии. Некоторые священники надеются, что на саммите Папа Франциск призовет пересмотреть отношение к гомосексуальности. The New York Times собрал истории более 20 американских священников-геев. Большинство рассказывают о своих проблемах на условиях анонимности, опасаясь «охоты на ведьм».
Католическая церковь до сих пор тщательно скрывает истории священников-геев, несмотря на то, что тысячи представителей духовенства являются гомосексуалами. Только в США, по самым скромным подсчетам, геи составляют 30—40 процентов католического духовенства. Некоторые священники считают, что эта цифра гораздо больше — около 75 процентов. Один священник в Висконсине предположил, что каждый священник — гей, если он не уверен в обратном. Священник из Флориды сказал, что «треть — геи, треть — гетеросексуалы, а треть не знает, кто они к черту такие».
За два месяца журналистка The New York Times Элизабет Диас пообщалась с двумя десятками священников и семинаристов, признающих себя геями, из 13 штатов. Почти все рассказывали подробности о своей интимной жизни на условиях анонимности. Они боятся, что их будет преследовать церковное руководство. И говорят, что рискуют остаться не только без прихода, но и без жилья, медицинской страховки и пенсии.
Церковь еще на этапе семинарии внушает негласное правило о том, что священники должны хранить свою сексуальность в тайне. Numquam Duo, Semper Tres — в переводе с латыни «никогда вдвоем, только втроем» — это одно из предупреждений, которое внушают семинаристам. То есть католические священники не должны даже прогуливаться вдвоем, чтобы между ними не возникла «особая мужская дружба». «Нельзя дружить с мужчиной, потому что вы можете оказаться гомосексуалом. И нельзя дружить с женщиной, потому что вы даете обет безбрачия. С кем же тогда у вас могут быть здоровые человеческие отношения?» — говорит один из священников.
Табу на тему сексуальности в духовных семинариях приводит к тому, что многие американские священники осознают свою гомосексуальность довольно поздно — в 30—40 лет. Подобное осознание в юношеском возрасте может привести к трагедии. Элизабет Диас приводит историю семинариста, который покончил с собой, а после смерти в его комнате нашли спички с логотипом гей-клуба.
Отцу Грейтену из Милуоки было 24 года, когда он хотел выброситься из окна общежития, потому что осознал, что он — гей. «Это было похоже на смертный приговор». Он рассказал об этом своему сокурснику. И выяснилось, что тот тоже гей, но боится в этом признаться.
Чуть более года назад отец Грейтен сделал каминг-аут перед своими прихожанами во время мессы. Его заявление встретили аплодисментами. Отцу Грейтену писали слова поддержки прихожане из других штатов. А позже ему позвонил один 90-летний священник и рассказал, что скрывал свою сексуальную ориентацию долгие годы.
Церковное руководство не одобрило публичное признание отец Грейтена. Во внутренней переписке его действия назвали «сатанинскими», а его самого — «грязным п*дором» и «монстром, который насилует детей».
В материале приводятся результаты исследований, доказывающих, что гомосексуальность священника не является причиной насилия над детьми. Тем не менее большая часть церковного руководства по-прежнему считает священников-геев главной причиной педофилии среди католического духовенства. Идея о том, что все священники-геи насилуют детей, до сих пор доминирует в консервативных католических кругах.
Многие надеялись, что церковь переосмыслит отношение к геям после речи Папы Франциска «Кто я такой, чтобы судить геев?», которую он произнес в 2013 году. Но кризис сексуального насилия в католической церкви может перечеркнуть эти надежды.
«Это похоже на охоту на ведьм. Вас преследуют за то, чего вы никогда не делали», — рассказывает на условиях анонимности один из священников. «Подавляющее большинство священников-геев находятся в опасности», — считает отец Боб Бассен из штата Юта. Около 12 лет назад его отправили в отставку, после того как он провел мессу для ЛГБТ-сообщества.
Очередным поводом опасаться преследований для священников-геев стал скандал с бывшим архиепископом Вашингтона кардиналом Теодором Маккэрриком. На прошлой неделе Ватикан признал его виновным в педофилии и лишил сана. Обвинение геев в педофилии может стать главной темой саммита в Ватикане, который пройдет с 21 по 24 февраля. Он посвящен проблеме сексуального насилия в католической церкви.
«Вместо того чтобы усилить ответственность епископов, на саммите могут снова осудить лесбиянок, геев и транссексуалов в церкви», — считает 63-летний Джон Коу, священник из Кентукки.
Есть и те, кто надеются на позитивные результаты этого саммита. Например, группа священников-геев из Нидерландов недавно открыто призвала Папу Франциска разрешить рукоположение геев в священники.
Травля, или буллинг (англ. bullying) — агрессивное преследование одного из членов коллектива со стороны остальных членов коллектива или его части. Буллинг особенно тяжело переживается подростками, у которых, в отличие от взрослых, нет разнообразия социальных групп, где они могут реализоваться. И самый жестокий буллинг, как правило, исходит со стороны подростков. Родители часто не в курсе масштаба проблемы, учителя закрывают глаза, школьный психолог желает «улыбнуться и быть открытым миру». The Village Беларусь поговорил с теми, кто был окружен злобой и ненавистью 11 лет 5 дней в неделю.
Содержание
- «Психолог отказался со мной работать, когда узнал, что я гей»
- «Я кусался, вырывался, а на меня смотрели десятки восторженных глаз»
- «Ты такая тупая из-за Чернобыля»
- «До восьмого класса думала о суициде почти каждый день»
- «Самым обидным был буллинг от классного руководителя»
- «Помимо школы такие же явления можно увидеть в тюрьмах»
- «Буллинг не проходит бесследно для всех участников»
«Психолог отказался со мной работать, когда узнал, что я гей»
Саша, 16 лет, провинциальный город Беларуси
Хочу сразу сказать, что являюсь гомосексуалом. Сейчас иду в 11-й класс. По интернету общался с парнем геем, он и скинул всю нашу с ним переписку одноклассникам. Оказалось, что он меня обманул, сам он оказался типичным пранкером и гомофобом. Переписка содержала очень откровенные признания, переживания. Несколько фотографий, которые даже не несли интимный характер. Меня охватила паника, захотелось выпрыгнуть из окна, наглотаться таблеток, лишь бы не видеть реакции. Но все–таки я нашел в себе силы пойти наутро в школу. Перед тем как зайти в класс, внутри все сжималось от страха. Когда зашел, все сразу же начали кричать: «Оооо, пидо**с!». Они зачитали переписку перед всеми. Продолжалось это все достаточно долго. Все это убивало морально, довело до попытки суицида. Когда дома никого не было, порезал себе руки, глубоко и со злобой. Мне не верилось, что до этого меня довели мои бывшие друзья, что из-за того, что они узнали о моей гомосексуальности, они стали желать мне смерти. Потом немного утихло, но при каждом случае, при каждой ссоре они обязательно вспоминают об этом колкими фразами.
Спустя несколько месяцев после разоблачения и моральных издевательств на меня напали. Избили около самой гимназии. Ребята постарше сбросили в канаву, начали бить ногами, кричали «Сдохни!». После этого стал более внимательным, теперь ношу с собой шокер. У меня замечательные отношения с родителями, но пока что не могу признаться в своей гомосексуальности. Внутри себя понимаю, что они примут меня таким, каким я являюсь, но пока что просто не готов. Не хочу их заставлять переживать, помимо меня у них еще есть два младших ребенка.
Психолог, читает много, помогает людям. Ему должно быть известно, что гомосексуальность не является психическим заболеванием
Может быть, и стоило обратиться к школьному психологу, но не доверяю ему. Потому что шанс, что он расскажет все родителям и учителям, очень велик. Да и школьные психологи вряд ли сами знают, как помочь таким ребятам, как я. Родители видели, что со мной происходит что-то неладное, не могли вытянуть из меня всю правду и отвезли к независимому психологу.
Это частный психолог, который не работает в государственном учреждении. О нем было очень много отличных отзывов. Родители меня привезли к нему в Гомель. После того как он выслушал мою историю, он сказал, что мне нужно лечиться в психушке. Что все это психическое расстройство, что все гомосексуалы являются больными людьми. Добавил, что одноклассники были правы, когда оскорбляли и били меня. Что с такими, как я, нужно так поступать. Затем он сказал, что не будет со мной работать, и выставил за дверь. Родителям я сказал, что не хочу работать с этим психологом. Они услышали меня и не задавали лишних вопросов. Поразило то, что вроде человек психолог, читает много, помогает людям. Ему должно быть известно, что гомосексуальность не является психическим заболеванием.
Несколько одноклассников встали на мою сторону и очень поддержали меня. Если бы их не было, совсем было бы все плохо. Они говорили мне, что нет ничего плохого в моей сексуальной ориентации. Что отношение никак не должно из-за этого поменяться. Если кто-то пытался ударить меня, они становились на мою сторону. Их было мало, но они очень помогли мне. Два молодых учителя, видимо, поняли по оскорблениям про мою ситуацию, несколько раз заступились за меня. Ребятам, которые попадают в такие ситуации, рекомендую идти к школьному психологу, не бояться воспринимать себя таким, каким являешься. Пусть школьный психолог не поможет, идите к независимому, звоните на горячую линию. Не держите в себе все это. Пожалуйста, не слушайте оскорбления невежественных людей, не поддавайтесь эмоциям. Мечтаю скорее закончить школу и уехать подальше из ненавистного города. Думаю, что скоро найду в себе силы все рассказать родителям.
«Я кусался, вырывался, а на меня смотрели десятки восторженных глаз»
Сергей, 26 лет. Провинциальный город Беларуси. На данный момент проживает в другой стране, программист
Могу сказать, что школьные годы были самые ужасные годы в моей жизни. Каждое издевательство, каждый толчок, каждое оскорбление помню ясно и четко. Все это до сих пор отзывается на моей нервной системе, хоть и прошло уже больше 15 лет. Из-за карих глаз, темных волос и смуглой кожи меня часто обзывали хачом, хотя я чистокровный беларус. Да и внешне был невысоким и мелким, когда большая часть парней в классе на голову выше и физически сильнее. Плевали в лицо, один раз нагадили в рюкзак.
К психологу обращаться также не было смысла, потому что парень, который обзывал меня выродком-хачом, был его сыном. Если человек не мог помочь своему ребенку, то как бы помог мне?
Пытался себя защитить, много раз дрался, но все это было тщетно. Ребята были крепче меня. Воспитывала меня мама, мы жили вдвоем в маленькой квартирке. Мама часто работала во вторые и третьи смены. Так получилось, что даже в самые тяжелые моменты оставался один со своими проблемами. Мне очень не хватало мужского совета. У бабушки и у мамы я был единственным мужчиной. Уже в свои 12 лет, в самый разгар издевательств, понимал, что не хочу грузить их. Было пару друзей со двора, они были младше и учились в другой школе. С ними мы создали якобы свою группу, и с помощью этого как-то отвлекался. К учителям не обращался, потому что это было бесполезным. Нужно быть полнейшим дураком, чтобы не видеть того, что происходит в классе. На уроках обидчики не шибко сдерживались и позволяли себе всякое. К психологу обращаться также не было смысла, потому что парень, который обзывал меня выродком-хачом, был его сыном. Если человек не мог помочь своему ребенку, то как бы помог мне?
В нашей школе училось очень много ребят из неблагополучных семей. Социальный педагог интересовался только ими. Был кошмарный случай, мне было около 13 лет. В коридоре меня стали толкать одноклассники, из-за этого налетел на старшеклассника —самого неуправляемого хулигана школы. Он сильно разозлился и тряхнул меня. Я упал с высоты его роста на бетонный пол, но нашел в себе силы встать и плюнуть в него. Видимо, меня настолько достали эти невоспитанные хамы, что зло затмило глаза. Попал ему прямо в подбородок. Он сказал что-то матом и ушел. В этот день отпустили нас из школы раньше. За зданием стоял тот самый хулиган с тремя такими же, за ним было очень много других ребят. Они схватили меня, я пытался вырваться, но это невозможно, когда трое крепких пацанов держат тебя. Один закрыл рот, второй снял с меня штаны, а третий держал за руки. Они начали при всех садить меня на стеклянную бутылку, которая стояла приготовленная на земле. Я кусался, вырывался, а на меня смотрели в это время десятки восторженных глаз ребят из школы, среди которых были и мои одноклассники. Никто в это время не сбегал за помощью, никто не пытался заступиться за меня. Все ждали хлеба и зрелищ. Посадили на бутылку пятиклассника. Я кричал от боли, от страха, отчаяния и обиды. Через 10 минут боли, позора и слез они сжалились надо мной. Я сбежал. Даже портфель оставил на том же месте. По дороге домой мечтал прямо сейчас умереть.
Все осенние каникулы просидел в своей комнате. Думал о том, как лучше покончить с жизнью. Со страхом думал о том, как пойду в школу. Когда закончились каникулы, еще две недели не ходил в школу, прогуливал. Подходил в течение двух недель к железной дороге и хотел броситься под поезд, но так и не нашел в себе силы. Домой пришла классная и стала говорить маме, что, видимо, я связался с плохой компанией, чтобы следила за мной.
Маме ответил, что ненавижу всех, кто учится в этой школе и кто там работает. Мама перевела в другую школу, а там уже предупредила школьного психолога, чтобы поговорил со мной.
Я и сейчас уверен, что социальный педагог знал о том случае, потому что сплетни быстро распространяются, особенно такие. Во время осенних каникул подсознательно ждал звонка от школьного руководства, но никто так и не позвонил. Они, видимо, решили, что если никто не жалуется, то это и не стоит решать. В нашем обществе почему-то стыдно жертве насилия, а не тому, кто творит беспредел.
В нашей школе много кого травили: если чуяли, что ребенок слабее, то над ним издевались сильно. Морально давили многих, не один раз видел, как в раздевалке топтали чужие вещи. Никто из учителей не обращал внимания на это. Все спихивали на «это же дети».
Психолог в новой школе очень помог мне. Про ситуацию с бутылкой так ему и не рассказал, но рассказал о случаях, которые происходили до этого. Нельзя в себе хранить обиды, ребенку нужно знать, что есть люди, которые выслушают его, сдержат слово анонимности, протянут руку помощи. Детям нужно знать, куда идти, когда им плохо, больно, когда не знаешь, куда бежать от отчаяния. Поступив в университет, вздохнул с облегчением. Потому что там приобрел единомышленников и самых лучших друзей.
«Ты такая тупая из-за Чернобыля»
Ольга, 19 лет. Областной город, на данный момент проживает в Швеции
Начну с того, что являюсь инвалидом с детства по опорно-двигательному заболеванию. Начался буллинг со второго класса, когда одноклассники стали понимать, что отличаюсь от них. Оскорбляли, называли чернобыльцем, инвалидкой, даже смс-сообщения писали с оскорблениями. Продолжалось все до 11-го класса. Два года, а именно 5-м и 6-м классах, была на домашнем обучении. И оно не помогло, так как унижение встретила и со стороны учителей. Они говорили, что тупая и невнимательная. Хотя понимали, что невнимательность из-за болезни. Позволяли себе такие фразы, как «ты такая тупая из-за Чернобыля». Никак не помогали усвоить материал. Часто приходилось пропускать школу из-за больниц. Когда было получено освобождение от экзаменов, завуч позволила сказать при всех о том, что справка куплена. Учителя слышали оскорбления, видели подзатыльники, подножки, как бросали жвачку в волосы, но вместо того, чтобы объяснить ребятам, что не по своей вине являюсь инвалидом, они сами участвовали в буллинге.
К психологу не обращалась. Очень боялась, что травить еще больше будут. Даже бабушке не могла об этом сказать, потому что вряд ли она что-то изменила. Учителя и социальный педагог видели, что надо мной издеваются, что являюсь изгоем. За все 11 лет школы ни классный руководитель, ни психолог, ни социальный педагог никак не помогли мне. Был случай, когда меня толкнули, при падении повредила ногу. Никто даже не позвонил домой и не вызвал «скорую».
Учителя слышали оскорбления, видели подзатыльники, подножки, как бросали жвачку в волосы, но вместо того, чтобы объяснить ребятам, что не по своей вине являюсь инвалидом, они сами участвовали в буллинге
Все идет из семьи и политики государства. Детей учат математике, физике, а жизненным вопросам, эмпатии, правам — нет. Детей не учат принимать людей, не таких как они. Это может быть ориентация, цвет кожи, вера или статус. С самого малого возраста дети должны понимать: все люди разные, но они равны. Школа сломала мою психику, восстановиться помог шведский психолог. Не знаю, что стало бы со мной, если бы не уехала в Швецию. Сейчас бы все издевательства записывала на телефон и затаскала бы руководство школы по судам и прокуратурам. Но в тот момент мне было страшно.
Однажды был случай, от которого я долго отходила. Дело было перед выпускным. Обидчики написали на ватмане мою фамилию, класс и инициалы, добавили там, что я жертва Чернобыля. Написали оскорбления, нарисовали еще вдобавок венок погребальный с ленточкой. Все это повесили на главный стенд школы. Учителя даже замечания не сделали им. Мне не нужна была жалость или суперпомощь. Мне нужна была поддержка. В 13 лет я знала, что мою болезнь нельзя вылечить. Я была слишком юной, чтобы это принять и научиться с этим жить дальше. Вместо поддержки наткнулась на стену оскорблений, надругательств и жестокости.
Переехала в Швецию после 11-го класса, начала учить язык в школе для старшеклассников, потом поступила в гимназию. Шведская гимназия — это аналог нашего колледжа. В Швеции все дети учатся вместе, там нет разделения на инвалидов и здоровых детей. Все школы оснащены лифтами и подъемниками, даже если у ребенка аутизм или ДЦП, он все равно учится в обычной школе, если у него нет глубоко умственной отсталости. Обратно в родные края ни ногой. Никогда.
«До восьмого класса думала о суициде почти каждый день»
Дарья, 17 лет. Областной город Беларуси
Я из неблагополучной семьи. Мама, как говорится, кукушка, а отец был с психическими отклонениями. В первый класс пришла в чем попало, тут и началась травля. Во втором уже начались конкретные издевательства. Девочки — травили, мальчики — подстрекали на драки, учителя — наблюдали. В основном издевались морально, но приходилось и драться. Плевали в лицо, избивали за школой, замахивались стулом, если дерзила в ответ.
Дома также присутствовало моральное насилие. Как-то отец, после нескольких бутылок чернила, увидел во мне вместо дочери какого-то недруга. Взял стул и ударил в бок. Я, десятилетняя, онемела от страха, рефлекторно прикрыла грудь, синяки с ребер сходили долго. В слезах и соплях убежала на чердак, там и уснула. Утром пошла в ненавистную школу: без рюкзака и учебников, в домашней одежде, с заплаканными глазами и намеками на простуду. Одноклассники, увидев мой разбитый вид, не упустили момент. Один мальчик стал оскорблять и толкать меня в стену. Ребра захлестнула адская боль, от этого разрыдалась. Это продолжалось бы, но появилась классная и всех разогнала, а меня потащила к психологу. До сих пор хорошо помню, что неразборчиво что-то говорила психологу. Еще повторяла фразу «ненавижу этих тварей». Психолог налил воды. Выслушал. А потом сказал что-то из разряда: «В чужой монастырь со своим уставом не лезут. Улыбнись и мир потянется. Думаешь, что все плохие, а ты хорошая?». Предложил поставить на учет к клиническому психиатру. Тут и поняла, что толку от психолога мало. Социальным работникам нет никакого дела до детей. Легче наехать на ребенка и сказать, что он не прав или что он не такой, как все.
Класса до восьмого думала о суициде почти каждый день, но одно дело — думать, а совсем другое — делать. Это как план Б, на самый тяжелый момент. Просто уверяла себя, что имею такое же право на жизнь, как и они. Мать не видела с 7 лет, отец умер, когда мне было 12. Потом детский дом и много приемных семей. В детском доме слишком много плакала и стала всерьез задумываться о суициде. За такое поведение меня отправили в психушку на месяц.
Детский дом — это что-то вроде колонии для несовершеннолетних. Люди, с которыми жила в комнате, большая их часть, сейчас в тюрьме. Я стала аутсайдером и там, но они не имели что-то против. Сутками сидела в комнате и читала книжки.
Стараюсь больше не думать и не вспоминать об этом. Никому зла не желаю, вообще никому, даже им. Веду уединенный образ жизни, и это меня исцеляет понемногу. Из-за последствий издевательств и юношеского максимализма ловлю себя на мысли, что не хочу иметь семью. Большая часть обидчиков пошла в ПТУ, иногда встречаются на улице. Улыбаются мне и здороваются. Делаю вид, что не замечаю, и прохожу мимо.
Сейчас нахожусь под опекой. Живу одна в своей квартире, она осталась от умершего отца. С опекунами общаюсь раз в месяц, они хорошие люди. С 18 лет мне будет доступно пособие. Хочу быть физиком-теоретиком. Не сомневаюсь, что уеду отсюда и начну жизнь с чистого листа, а это все будет казаться страшным сном. Оттого сейчас легче. Сидеть вечерком и планировать путешествие по всему миру, представлять себя ведущим ученым. Школа сломала меня, только сейчас понемногу стала приобретать покой.
Думаю, что самый действенный вариант в таких случаях — это найти себе цель в жизни и идти к ней вопреки всему. Защищаться. Отстоять себя, чтобы обидчики отстали. Если надо — силой. Иногда слова просто не работают. Еще важна поддержка родителей, это одно из самого дорогого в жизни. У меня этого не было, но если бы было, то жизнь стала легче. Скажу точно: никому нельзя позволять себя обижать! Нужно бороться до конца.
«Самым обидным был буллинг от классного руководителя»
Нора, 25 лет. Минск
Примерно в 10 лет меня перевели в более сильную школу. Первое противостояние вызвало то, что являюсь новичком, а второе — мой дефект речи. Я картавила. Самым первым зачинщиком травли был глубокоопекаемый сын моей классной руководительницы. Мои жалобы на поведение ее сына сводились к «ну он так выражается». Меж тем она была на должности школьного психолога, поэтому смысла от помощи ее как психолога тоже не было. Мама приходила в школу пару раз, на следующий день это все выливалось в еще большие насмешки из-за моих жалоб ей. Приходы мамы тоже были бессмысленными, потому что учителя доказывали, что взаимоотношения у меня вполне себе нормальные со сверстниками и никто надо мной не издевается. А в старших классах стало еще хуже. Только в прошлом году в ходе беседы рассказала маме, что все те издевательства были правдой, в ответ она заплакала со словами: «Ну как так? Я же не знала».
В старших классах со стороны одноклассников буллинг немного утих. Но так получилось, что классным руководителем нам поставили молодого человека лет 27–28. Он поддакивал тем насмешкам, которые исходили от класса. Когда насмешки от него уже становились жестче, не сдержавшись, выбегала из класса. Из-за него начала прогуливать, учеба скатилась. В конце 10-го класса он вызвал маму в школу якобы для «воспитательных бесед» о моем поведении. Приходилось при нем матери тщетно доказывать, что это все вызвано сугубо его насмешками и поведением. Мне не верили, он еще все и перевернул.
Самым обидным моментом был буллинг от этого самого классного руководителя. Кто-то из одноклассников ему рассказал, что из-за дефекта речи не смогу выговорить слово «РЕФРИЖЕРАТОР”. Помню, он вызвал к доске и пригрозил, что в случае побега из класса пойдет по всем учителям и сделает так, чтобы осталась на второй год. На доске была распечатана картинка с этим словом, он заставлял стоять и смотреть прямо в класс. Глядя в пол оборота на этот рисунок, сквозь слезы, повторяла это слово. До конца урока. В этот день пришла домой, включила эстонский фильм «Класс» и плакала. Склоняюсь к выводу, что могла быть способна в тот момент на убийство. Для меня оказалось плюсом, что через пару дней моя нервная система сдала и долгое время потом пришлось пролечиваться нейролептиками.
Сейчас у каждого школьника есть смартфон, в мое время этого не было. Совет: все оскорбления, унижения, особенно от учителей, предоставлять в качестве доказательств. Сейчас, будучи взрослым человеком, понимаю: нужно было бороться, жаловаться. Потому что такого беспредела не должно быть.
«Помимо школы такие же явления можно увидеть в тюрьмах»
Тимофей Бимбад, психолог, магистр психологических наук, ведущий подростковых групп, гештальт-терапевт
Буллинг имеет несколько важных аспектов:
Инстинктивный
В зоологии есть дисциплина — этология. Она изучает инстинктивное поведение животных, в том числе людей. Некоторые обезьяны очень жестоки по отношению к своим соплеменникам, в их группах жесткая иерархия: от самого агрессивного альфа самца (или самки) до отвергаемого стаей самого слабого (слабой). Эти обезьяны могут угрожать, воровать друг у друга пищу, забрасывать калом и убивать друг друга в борьбе за первенство внутри стаи. В мире практически нет других видов с такой жесткой конкуренцией. Даже львы в конкуренции за самку и еду менее жестоки друг к другу. Такие виды обезьян и люди считаются самыми агрессивными и жестокими животными на земле с точки зрения биологии.
Согласно теории развития, мы произошли от обезьян и, похоже, унаследовали некоторые инстинктивные модели поведения, такие как травля. Помимо школьных коллективов такие же явления можно увидеть в тюрьмах (воры в законе — опущенные), в армии (деды — духи) и в некоторых трудовых коллективах. К сожалению, в отсутствие каких-то понятных правил или при слишком жестком контроле (как в армии или тюрьме) группы людей начинают выстраивать инстинктивную жесткую иерархию, чтобы выжить.
Люди ведут себя словно в дикой природе, где в любой момент можно умереть. И это нормально и естественно для обезьян. Почему же люди ведут себя так же?
Личностный аспект
Уровень агрессии у людей возрастает в нескольких случаях: когда систематически не удовлетворяются базовые потребности (сон, еда, безопасность, принятие, признание) или в связи с соматическими нарушениями (болезнь, изменение гормонального фона).
В наше время редко бывают случаи, когда детям нечего есть или они голодают, наши социальные службы тщательно за этим следят, а вот потребность в принятии близкими людьми (родителями, учителями, взрослыми) часто не удовлетворена. Кроме того, принятие связано с безопасностью. Когда ребенку говорят о том, что он какой-то не такой (глупый, пассивный, странный) еще с раннего детства, то для него это может переживаться как смертельная опасность. Например, когда детям говорят, что если они себя будут плохо вести, то их заберет милиционер, или когда им говорят, что они сами во всем виноваты, не разбираясь в ситуации, как в одном из описанных случаев. Для ребенка оторваться от семьи — практически равно голодной смерти, и это также подкреплено инстинктами, которые нам достались от обезьян. То есть такие послания звучат, как: «Если ты будешь себя вести агрессивно и чего-то хотеть, то мы от тебя откажемся и ты умрешь» — это страшно, и дети начинают вести себя как жертвы, чтобы быть удобными родителям, но тогда они не могут защищать себя и вести агрессивно среди сверстников. Такие люди становятся жертвами. В то же время есть родители, которые вообще ничего подобного не говорят своим детям, а просто ведут себя агрессивно в принципе, унижают друг друга и детей, тогда это становится моделью поведения, которая копируется. То есть унижать других — это нормально, избивать кого-то — тоже. Такие дети становятся агрессорами.
В подростковом возрасте у людей самый высокий в жизни уровень тестостерона и других гормонов, ответственных за агрессию. Подростки объективно должны быть агрессивны — это норма. Вся проблема в форме проявления агрессии и конкуренции. С такого рода психическими и физическими изменениями дети сталкиваются впервые в жизни и просто не знают, что делать со всей этой злостью, которая неожиданно появилась из ниоткуда. Самые озлобленные выбирают себе жертву, чтобы разрядить свои агрессивные импульсы и получить свой статус в группе, признание и уважение (читай — страх) остальных. Проблема в том, что эти молодые люди просто не знают других способов поведения, потому что, полагаю, им негде было их увидеть. В описанных выше случаях есть примеры грубого нарушения Уголовного кодекса РБ, сексуальное насилие и причинение тяжких телесных повреждений, но это вопросы юридической осведомленности и просветления. В нашей стране есть все необходимые органы для работы с этими нарушениями.
Групповой аспект
Все школьные коллективы развиваются под присмотром взрослых, и многое зависит от того, какие есть правила и как они соблюдаются взрослыми. Например, не во всех военных частях была и есть дедовщина, только если командирский состав позволяет ей быть, ее не существует, если она пресекается на корню. Но если дедовщина уже развилась, то это всегда заканчивается уголовными делами.
Когда травят кого-то одного, остальные испытывают страх, понимая, что завтра аутсайдером могут стать они и придут за ними
Со школой та же история. Если учителя в состоянии следить за соблюдением правил внутреннего распорядка школы и пресекать при первых нарушениях, то буллинг становится невозможным, если этого нет, то он развивается.
В любом коллективе есть аутсайдеры — это естественно, обычно эта роль переходящая, т.е. кто-то накосячил, все посмеялись и забыли, завтра накосячил кто-то другой, от этого никто не разрушается. Аутсайдеры становятся проблемой, если роль остается за одним человеком. Когда травят кого-то одного, остальные испытывают страх, понимая, что завтра аутсайдером могут стать они и придут за ними. Всем становится выгодно травить одного, чтобы эта роль не переходила.
Отношения в любом коллективе регулируются правилами, которые гласно или негласно принимаются всеми участниками. Вопрос в том, кто эти правила транслирует. И хорошо, если это делает взрослый преподаватель, и совсем плохо, если он же и начинает травить кого-то одного, срабатывает тот же механизм — все пугаются и начинают его поддерживать, чтобы не стать следующей жертвой.
Что делать, если буллинг уже случился?
Поддержать ребенка, объяснить ему, что он в этом не виноват, он достаточно хорош, любим и принят семьей. Семья — это самая важная для любого человека группа.
Обратиться к учителям, если не помогает, то к директору, если не помогает, то менять школу.
Поддержать ребенка в поиске хобби, компании, где будет другой коллектив единомышленников и он будет принят.
Если требуется, обратиться к психологу не из школы, частному или бесплатному в районном медучреждении. Т.е. это должен быть человек не из системы, в которой находится ребенок.
Для всех людей важен коллектив, благо, что мы можем иметь одновременно много групп, где мы находимся в разных ролях. В одной группе мы можем быть аутсайдерами, в другой — занимать лидерскую позицию, и это естественно для человеческого сообщества. Можно быть новичком в сквоше и при этом руководителем подразделения корпорации. Проблема в том, что у детей нет такого количества групп, в которые они входят, и если в самой важной есть проблемы, то это разрушительно. Потому любые кружки, дворовые тусовки и знакомства из детских лагерей — это то, что помогает переживать любые сложности, связанные с другим коллективом: будь то школа, семья или что-то другое. Человеку важно быть принятым хоть где-то.
«Буллинг не проходит бесследно для всех участников»
Нитиевская Диана Владимировна — школьный психолог первой квалификационной категории, специалист в области работы с подростками, семейных отношений
— Во всех описанных случаях классический пример буллинга.
Чаще, конечно, как в историях наших героев, причиной травли выступает та или иная необычная черта ребенка, его отличие (какое угодно) от принятых в данной группе стандартов, и это просто предлог для проявления агрессии. И все же жертвой буллинга может стать абсолютно любой ребенок.
Обязательное условие, без которого травля невозможна: попустительство со стороны учителей или молчаливое одобрение такого поведения. Возможно, иногда педагогу не хватает опыта, квалификации (или совести), чтобы прекратить буллинг. Как показывает практика, вовлеченным в травлю является весь класс. Весь класс и педагоги — это свидетели, на которых также влияет развернувшаяся драма. Они тоже принимают участие в процессе, пусть и как наблюдатели.
В некоторых случаях единственный эффективный способ уберечь ребенка от дальнейшей агрессии — перевод в другую школу. Ведь чем дольше продолжается травля, тем длительнее и сложнее будет проходить реабилитация.
Особое внимание стоит уделить помощи жертвам травли. Последствия буллинга можно приравнять к посттравматическому стрессу со всеми его физическими и психическими проявлениями. Такому человеку сложно строить отношения с окружающими и доверять им, иногда в определенных обстоятельствах экс-жертва может сама стать преследователем, как бы компенсируя пережитые унижения или из-за опасения повторения ситуации. Поэтому, если ваш ребенок пострадал от буллинга, следует сразу обратиться к психологу.
Буллинг не проходит бесследно. Причем это касается всех участников. При буллинге нарушается нормальное развитие жертвы: снижается самооценка, возникают тревожность и депрессивные мысли. Бывших мучителей характеризует сильная тревожность, проявляются асоциальные черты, депрессия и различного рода зависимости. Как показывает практика, повзрослев, часть этих детей составляют основной контингент тюрем в большинстве стран мира. Более благополучный вариант — агрессорам очень стыдно осознавать во взрослом возрасте, что они делали. Бывает, стыд и вина приходят со временем. И с этим приходится жить.
Дети, которые подвергались издевательствам и агрессии со стороны своих сверстников, могут вести себя как жертва не только в школьные годы, но и во взрослой жизни. Наверняка есть жертвы буллинга, которые сохранили психологическое здоровье, и все у них хорошо сейчас. Но, как мы видим из рассказов наших героев, детские страхи и переживания проходят не до конца. Негативные последствия имеют не только те, кого травили, но и те, кто травил. И такие люди тоже нуждаются в серьезной психологической помощи.
Текст: Евгения Долгая
15-летний Александр (имя изменено) живет в одном из городов Северного Кавказа. Пользователи социальной сети в «ВКонтакте» разгласили информацию о гомосексуальной ориентации Александра. После этого побои, оскорбления, угрозы стали частью повседневной реальности подростка.
В интервью Радио Свобода Александр рассказал, что он вынужден из-за аутинга бежать в другой регион России. Настоящие имя и фамилия подростка известны Радио Свобода, но скрыты для безопасности героя.
– 1 июня, в День защиты детей, я сделал себе пирсинг на лице. В нашем городе людей, которые выглядят неформально, считают фриками. Их задирают на улицах и бьют. Я решил рискнуть, так как считаю, что пирсинг – это красиво. Дома мама, увидев пирсинг, начала ворчать. В тот день было очень жарко, я плохо себя чувствовал и не запаролил телефон. Мама взяла мой мобильный и прочитала переписку в социальной сети с парнями из ЛГБТ-сообщества. У мамы стало такое выражение лица, будто за ней кто-то гонится с ножом. Она закричала: «Ты что, гей?» Я ответил «да». Мама накинулась на меня с кулаками, разбила нос и губу. Я схватил рюкзак и выбежал из дома. До вечера я прятался у друга. В это время мне звонили все родственники. Я ответил только бабушке, она живет в одном со мной городе. Бабушка сказала, что любит меня, и позвала к себе жить. Когда я пришел к бабушке, она заорала на меня, что я позор семьи. Идти было некуда, поэтому я остался у бабушки на все лето. Она меня не била. Бабушка обращалась со мной, как будто я психбольной. Бабушка говорила, что моя гомосексуальность – это временные проблемы и возрастное дурачество. Бабушка обещала, что сделает из меня самого лучшего парня. Она говорила на родном языке (я его понимаю, но бабушка об этом не знает) подругам по телефону, что лучше бы я умер. Слушая эти разговоры, я от отчаяния разбивал кулаки до крови о стену. Бабушка меня почти не выпускала гулять с друзьями. Иногда я все же сбегал. Но однажды бабушка заперла меня в четырех стенах на неделю. Без общения я чувствовал, как схожу с ума.
Пикет в поддержку ЛГБТ-подростков в Петербурге
– Вы не предполагали, что родственники будут вести себя подобным образом, когда узнают о вашей гомосексуальности?
– Я был потрясен, что мои родные такие агрессивные гомофобы. Я думал, что моя мама умная и добрая. Тем более она работает в сфере образования. Несколько лет назад я спросил маму об отношении к ЛГБТ. Мама ответила, что геи ничего плохого не делают. Я был уверен, что мама сможет принять мою сексуальную ориентацию.
– Как воспринял эту новость ваш отец?
– Я убежал из дома до того, как отец узнал. Трудно спокойно говорить об отце. Он пьет и бьет мою маму. Когда мне было 13 лет, я попытался вступиться за маму. Я накричал на отца, чтобы он прекратил избивать ее. Отец набросился на меня. Я спрятался в ванной. Отец вышиб дверь и ударил меня. Я не доверяю отцу и боюсь его. Но и жалею: его тоже в детстве били.
Я был потрясен тем, что мои родные такие агрессивные гомофобы
– Кто вас поддерживал после того, как вы ушли из дома?
– У меня много друзей среди ЛГБТ-сообщества нашего города. В этом городе полно гопников, поэтому мы, ЛГБТ, держимся вместе и помогаем друг другу. Гомофобы вычисляют ЛГБТ через соцсети, а потом начинают травлю. Так произошло и со мной. Мои друзья сделали фотографию с радужным флагом (меня на ней не было), и каким-то образом она появилась в самом популярном паблике нашего города. В комментариях к посту гомофобы разместили фотографию, на которой я целуюсь с парнем.
– Как эта фотография оказалась у гомофобов?
Я получил сотрясение мозга, потому что меня подкидывали и ударяли головой об асфальт, затем били ногами
– Мы с друзьями гуляли по заброшке, и я поцеловался с мальчиком. Девочка из нашей компании сфотографировала поцелуй. Видимо, аккаунт девочки взломали и нашли фото. В комментариях к фотографии гомофобы выложили номер моего телефона и домашний адрес. Получилось, что все гопники города узнали меня в лицо. Да и вообще все жители, потому что сплетни по нашей местности расползаются на раз-два. Начался кошмар. Мне постоянно звонили и угрожали разные люди. Вскоре после аутинга три девочки, парень и я вышли погулять. На нас напали несколько гомофобов. Меня и парня избили. Я получил сотрясение мозга, потому что меня подкидывали и ударяли головой об асфальт, затем били ногами. Все это происходило в людном месте, рядом с торговым центром. Я просил прохожих помочь. Но гомофобы объясняли случайным зрителям, что бьют геев. Прохожие шли мимо. Некоторые из них одобряли происходящее. Я вернулся домой измученный и грязный. Бабушке сказал, что упал, когда прыгал с заброшенного здания. Она и глазом не моргнула. В другой раз я с подругой пошел в скейтпарк. Там меня опять избили. Я стал бояться выходить из дома. Я опасался каждого человека. Мне казалось, что любой может наброситься на меня. Я купил для самозащиты перцовый баллончик. В сентябре бабушка выпроводила меня к родителям. Мама сделала вид, что ничего не произошло. Бабушка убедила родителей в том, что моя ориентация скоро пройдет. Я понял, что мне надо притворяться, чтобы выжить. Я сказал маме, что у меня есть девушка. На телефон и в мессенджеры продолжали приходить угрозы: «Ты должен сдохнуть», «Мы тебя грохнем», «Покрошим тебя на части». Началась учеба, но в школе все только обо мне и сплетничали. Фотографию с поцелуем кто-то прислал моей маме. Она горько плакала и желала мне смерти. Мама кричала, что такие, как я, отравляют наше общество. Я попросил у мамы разрешения уехать в другой город. Она сказала, что не отпустит меня.
– Как вели себя ваши одноклассники?
Смотри также Логика умерла. Как срывали пикет против преследования геев в Чечне
– Вскоре после начала занятий, на перемене, одноклассница сказала, что парни вызывают меня в мужской туалет на разговор. Я знал, что там постоянно дерутся и выясняют отношения. Я сбежал из школы, так как я не животное, чтобы разрешать себя бить. В этот день я встретился в центре города с моим парнем. К нам подошли два бугая из нашей школы: один – мой одноклассник, второй – выпускник. Мы побежали от них. Я успел спрятаться в магазине. Моего парня поймали около входа. Я попросил продавцов о помощи. Они завели внутрь моего парня, а гомофобам сказали отстать от нас. Гомофобы собрали около магазина толпу друзей. Я вызвал полицию. Полицейские приехали и приняли у меня заявление на одноклассника. Его оштрафовали за нецензурную брань в общественном месте. Одноклассник потом извинялся передо мной и просил, чтобы я забрал заявление.
– Что в этой ситуации делали учителя и администрация школы?
– Начальство школы стало требовать, чтобы я постригся. Хотя у меня не очень длинные волосы, чуть ниже уровня глаз. Я не собирался стричься, потому что моя прическа – это мое личное дело. В марте я пришел после школы домой. Отец стоял во дворе дома и, увидев меня, заорал: «Постриги это дерьмо, пидорас, иначе я разобью твою морду». Я опять понял, что нужно бежать. Я сложил в рюкзак дипломы, которые получил за победы в научных конкурсах для школьников, фотоаппарат, деньги и документы. Отцу я объяснил, что иду в парикмахерскую. Он захотел обыскать мой рюкзак. В нем была моя любимая одежда: розовый свитер, куртка со значками и белое худи. Я знал, что отец порвет вещи, когда их увидит. Я запретил отцу обыскивать рюкзак. Отец разозлился и побежал на меня. Я – маленький и худой, а отец – крупный и сильный. Я испугался и брызнул отцу в лицо из баллончика. Я бежал по нашему городу, плакал и думал, что у меня уже никогда не будет спокойной жизни. В этот момент позвонила бабушка и сказала, что я могу к ней прийти. Сейчас я вновь живу у бабушки, недалеко от дома родителей, и она снова запирает меня дома. Однажды к нам приехали дядя и тетя (они тоже работают в сфере образования). Родственники обзывали меня пидорасом. Тетя говорила, что в школе у меня нет никакого авторитета. Бабушка попросила их замолчать. Она заступалась за меня перед родственниками, но подругам опять по телефону рассказывала, какой я плохой. Приходила мама вся в слезах. Она сказала, что папа вытащил из стеклянной рамки мою детскую фотографию, порвал ее, а рамку разбил. Мама убежала от отца. Некоторое время она и младшая сестра жили у бабушки. Затем отец пришел за ними, чтобы забрать домой. Увидев отца, я быстро в домашней одежде выбежал на улицу. Я ждал на холоде, когда отец покинет дом бабушки
– Вы пытались воззвать к разуму родителей?
Смотри также «На меня объявили охоту». ЛГБТ-активист вынужден скрываться
– Родственники верят в стереотипы, что геи – это ненормальные люди, которые бегают голыми по улицам. Бабушка считает, что гомосексуальность – это ерунда какая-то и баловство. Родных невозможно переубедить. С ними на тему ЛГБТ нельзя спокойно разговаривать. В этом плане все безнадежно. В марте я все чаще думал, что у меня нет стимула жить. Весной прошлого года, в мой день рождения, мама нашла в рюкзаке контрацептивы и ударила меня. Я выбежал из дома, нашел безлюдное место и порезал себя перочинным ножом. Я не планировал убить себя. Мне лишь хотелось, чтобы физическая боль заглушила ярость и отчаяние. Мама в этот день даже не заметила, что случилось. Через несколько недель она спросила, почему у меня шрамы на руках. Я объяснил. «Ну и дурак», – сказала мама. Когда я думаю о суициде, то вспоминаю, через что мне пришлось пройти. Но я хочу жить, я буду жить и не дам себя сломить. У меня нет проблем с принятием своей сексуальности. В детстве я пытался в интернете найти лекарство от гомосексуализма, гадалок и врачей, которые могут меня изменить. Но однажды я посмотрел на свое отражение в зеркале и решил, что буду любить себя таким, какой я есть. Мне столько всего пришлось пережить, что иногда я чувствую себя стариком, хотя мне еще нет 16. Не хочу, чтобы мой опыт сопротивления прошел даром. Когда я буду в безопасности, то заведу блог и буду рассказывать о гомофобии, чтобы другие подростки, особенно живущие на Кавказе, не чувствовали себя одинокими и никому не нужными.
Мне столько всего пришлось пережить, что иногда я чувствую себя стариком, хоть мне еще нет 16
– Вы пытаетесь найти помощь?
– Я написал в интернет-группу поддержки подростков-ЛГБТ «Дети-404», которую создала Елена Климова. Администратор опубликовал мою историю, и я получил много слов поддержки. Со мной связались волонтеры правозащитной организации. Я обязательно уеду в другой город, даже если надо будет лишить родительских прав мать и отца. У меня есть запись угроз, которые кричал отец, и скриншоты переписки с мамой, где она желает мне смерти. Да, это радикальная мера, но у меня нет выбора. Я не понимаю, почему родители не дают мне тихо и мирно начать новую жизнь в другом городе подальше от всех родственников. Я уже с помощью интернета нашел в другом городе работу и друзей. Больше всего меня сейчас беспокоят мысли о том, как мама и бабушка будут жить без меня. Я ненавижу себя за то, что продолжаю их любить вопреки всему. Мне жаль, что мама не нашла в себе силы встать на мою сторону. Однажды спустя много лет я приду к маме и скажу: «Я тебя все равно люблю, несмотря на то, сколько боли ты мне причинила».