«Это была умная и оригинальная личность. Внешне она не имела вида отделившегося от мира человека, но внутренне была определенно Христова…» С.П. Ливен «Духовное пробуждение в Петербурге»
Был жаркий летний день. По пыльной дороге одной из южных российских губерний, с трудом волоча ночи, тяжело шагала цепь арестантов. Впереди их ожидали годы ссылки на Кавказе. Все было, как в стихах А. Толстого «Колодники»:
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль, −
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
Так бы и шагать им, горемычным, по бесконечным дорогам одной из самых больших империй мира, но вдруг случилось нечто весьма необычное. Сзади послышался топот копыт и из облака пыли появился запряженный в тройку лошадей экипаж. Он поравнялся с арестантами, а в нем − «большой начальник», вице-губернатор той губернии, по которой двигался этап.
− Алексеев, Савелий − здесь?
− Точно так, Ваше Превосходительство, − вытянулся конвоир.
− Давай его сюда!
Арестант Алексеев, ничего не понимая, пересаживается в коляску и опускается на свободное место рядом с вице-губернатором. Крик: «Пошел!» и птица-тройка уже мчится вперед, быстро оставляя позади группу арестантов, продолжающую свой путь под палящим солнцем. Что могло заставить чиновника столь высокого ранга догнать этап с осужденными? Ну, конечно же, приказ вышестоящей инстанции. Дело в том, что из столицы, из Петербурга, пришло губернатору распоряжение отправить арестанта Алексеева на Кавказ не этапом, а частным путем. Партия ссыльных уже покинула губернский город, но из страха ослушаться столичное начальство ссыльного догнали и доставили на ближайшую железнодорожную станцию. Возможно, арестант Алексеев − будущий пресвитер Второй общины евангельских христиан Петербурга (той самой, пашковской, а потом и каргелевской) − так никогда и не узнал, что приказ этот был отдан по просьбе графини Шуваловой, жены шефа жандармов Петра Шувалова, которая была верующей, пашковкой. Она, как могла, пользовалась своим положением в обществе и связями мужа и ходатайствовала за гонимых братьев по вере.
С этой целью графиня Шувалова просила мужа пригласить к обеду того или другого из знатных сановников. Особняк Шуваловых со строгим классическим фасадом располагался в одном из красивейших мест Санкт-Петербурга, на Зимней канавке. Это дом № 32/34 по Миллионной улице. Часть окон выходила в сторону Эрмитажа − продолжения Зимнего дворца, который в ту пору служил зимней резиденцией для царской семьи. Во время обеда графиня, выбрав подходящий момент, просила об освобождении или хотя бы об облегчении участи кого-то из ссыльных штундистов. Со временем важные гости стали и сами догадываться, с какой целью их позвали в дом Шуваловых. Однажды один из приглашенных, сидя за обедом рядом с графиней, пошутил: «Ну, что, графиня, сколько хотите от меня сегодня, одного или двух?»
Невольно возникает вопрос: почему муж графини Петр Андреевич Шувалов выполнял просьбы жены и приглашал тех, кого ей было нужно видеть? Известно, что граф Шувалов был консерватор до мозга костей и известный противник отмены крепостного права. С 1866 по 1874 годы он являлся шефом жандармов и главным начальником имевшего дурную славу III-го отделения, которое в числе других, наиболее опасных с точки зрения государства преступников, боролось с раскольниками и сектантами. На этом высоком посту граф проводил политику жестких репрессий и пользовался репутацией «сильного человека». В те годы он был одним из самых значимых лиц во внутренней политике России. За огромное влияние на царя Александра II его прозвали «вице-императором». Это о нем писал Ф.И. Тютчев: «Над Россией распростертой встал внезапною грозой Петр, по прозвищу четвертый, Аракчеев же второй». Неужели такой человек не понимал, что его жена пользуется его «служебными связями» с целью, которая противоречит одному из основных направлений его деятельности?
Пытаясь ответить на заданный выше вопрос, заметим, что графиня Шувалова занялась заступнической деятельностью, вероятнее всего, после своего обращения, которое связывают с приездом в Петербург Редстока (1874 год), а, следовательно, уже после того, как Шувалов отошел от дел, связанных с внутренней политикой России. Кроме того, осмелюсь предположить, что в душе он сочувствовал тем, чью участь стремилась облегчить его супруга. Просто у Петра Шувалова была своя история, связанная с протестантами. Трудившийся в Петербурге лютеранский пастор Дальтон вспоминал потом, что когда у младшего брата Петра Шувалова, Павла, в 1869 году умерла жена, Петр попросил Дальтона прийти в дом к брату, чтобы как-то его утешить. Пастор Дальтон удивился этой просьбе, поскольку она исходила от православного человека. На вопрос пастора Петр Шувалов ответил: «Господин пастор, наши попы хороши для литургии, но утешить народ они не смогут; для этого нужны евангелисты». Дальтон выполнил просьбу. После этого его еще не раз приглашали в дом Павла Шувалова для чтения и обсуждения Библии. Таким образом, еще до приезда Редстока в аристократической среде Петербурга существовал библейский кружок, состоящий из членов семьи Шуваловых, их родственников и друзей.
Возвращаясь к графине Шуваловой, нужно сказать, что ее просьбы за гонимых неоднократно имели успех, как свидетельствует об этом в своих воспоминаниях София Ливен. Именно благодаря ее книге дошли до нас курьезные истории о «сестре-графине»: о том, как она просила о ссыльных штундистах, и как, благодаря ее заступничеству, «с комфортом» добирался до места ссылки Савелий Алексеев, и как графиня была временно отстранена от участия в хлебопреломлении за неподобающее для евангельской христианки поведение. А дело было так: «Наши строгие руководящие братья, однажды найдя нечто предосудительное в поведении сестры, графини Шуваловой, постановили не допускать ее к участию в вечере Господней», − вспоминает С. Ливен. Это − один из первых, описанных в истории пашковской общины, случаев церковного наказания, притом наложенного простолюдинами на графиню. Случай беспрецедентный: «строгие братья» из народа ставят «на замечание» графиню, которая, с тому же, сделала для верующих столько добра своим заступничеством перед сильными мира сего.
Судя по всему, на момент данного инцидента общиной пашковцев руководили уже не аристократы Пашков и Корф, а простые братья с более консервативными представлениями о том, что подобает и чего не подобает делать членам церкви. «Строгие братья» не взирали на лица. Не пугало их и то, что, обидевшись, графиня могла бы воспользоваться теми же связями и причинить им массу неприятностей. Но графиня и не думала обижаться. Вот как пишет Ливен: «Елена Ивановна приняла это запрещение с полным смирением, пришла на собрание и спокойно сидела, когда чашу пронесли мимо нее. После собрания она подошла к братьям и без малейшей обиды сказала им: «Хоть вы меня и не допустили участвовать с вами в вечере Господней, я все же остаюсь вашей сестрой”. По прошествии некоторого времени ее приняли».
Интересную характеристику графини Шуваловой дал Лев Толстой в романе «Воскресение». Там она выведена под именем графини Чарской, тети князя Нехлюдова (его прототипом считается Владимир Чертков). «Графиня Катерина Ивановна, как это ни странно было и как ни мало это шло к ее характеру, была горячая сторонница того учения, по которому считалось, что сущность христианства заключается в вере в искупление. Она ездила на собрания, где проповедовалось это бывшее модным тогда учение, и собирала у себя верующих». То есть, с точки зрения постороннего наблюдателя, коим здесь выступает Толстой, пашковское учение и графиня Шувалова были чем-то малосовместимым. Софья Ливен, отличавшаяся особенным тактом и мягкостью, когда писала воспоминания о братьях и сестрах по вере, дипломатично назвала Шувалову «умной и оригинальной личностью». В общем, создается впечатление, что Елена Шувалова не очень хорошо «вписывалась» в контекст евангельско-баптистской культуры, как по своему характеру, так и по внешнему виду.
Тем не менее, она была горячей сторонницей того самого учения и активной посетительницей собраний. Более того, в приведенной цитате Толстой пишет, что она собирала верующих у себя. Конечно, художественное произведение − недостаточно веский источник, чтобы делать вывод о том, что собрания проводились в парадных залах особняка Шуваловых. Однако нам достоверно известно о тайных собраниях в полуподвальной комнате кучера Шуваловых, который был верующим. Стало быть, евангельские собрания проводились, буквально, под самым носом у царя. На такой встрече побывал И.С.Проханов, когда в 1888 году приехал учиться в Петербург, в Технологический институт. Верующие проходили в эту комнату по очереди, стараясь остаться незамеченными. Графиня Елена Ивановна и сама действовала с такими же предосторожностями. Проповедовали два или три брата, в том числе и сам хозяин комнаты − кучер. Благодаря сохранившемуся рапорту полковника полиции Новикова становится известным, что этого кучера, возможно, звали Василий Ларионов, и он был одним из подписавших в 1908 году заявление, в котором высказывалось желание совершать богослужения в Царском Селе. Но вернемся в комнату кучера. За проповедями следовала молитва, иногда преломление хлеба и чтение Библии. Пения не было, а если и было, то очень тихое и недолгое. Так формировались навыки конспирации среди евангельских христиан Петербурга, которые еще не раз пригодились им на протяжении последующей сотни лет. Проханов упоминает, что дом графа Шувалова стоял на пересечении Мойки и Зимней канавки. Это не ошибка. Участок Шуваловых был в те годы сквозным − от набережной реки Мойки с одной стороны и до Миллионной улицы − с другой. Этот дом достался графине Елене Ивановне после смерти ее отца − Ивана Дмитриевича Черткова.
Да, оказывается, графиня Шувалова была урожденной Чертковой, родной сестрой генерала Григория Ивановича Черткова, т.е. приходилась золовкой Елизавете Ивановне Чертковой, той самой «старостихе редстокистской церкви», пригласившей английского лорда-проповедника в Петербург. Теперь становится совершенно понятно, каким образом Шувалова познакомилась с Редстоком. «Дворяне − все родня друг другу», − когда-то верно подметил А.Блок. То же самое можно сказать и о первых редстокистах. Начальный период истории евангельских христиан представляется мне в виде сложного и необычного переплетения разных судеб, родственных связей, дружеских и служебных отношений, в результате чего образовалось нечто совершенно новое − родство духовное. На примере служения Елизаветы Чертковой исполнилось евангельское обетование − «спасешься ты и весь дом твой». И в самом деле, родная сестра Александра Пашкова и ее семья, двоюродные сестры княгиня Гагарина и княгиня Ливен, ее дети, а также золовка Елена Шувалова − все они не только обратились к Христу как к своему личному Спасителю, но стали ревностными и деятельными христианами.
Нельзя не упомянуть о том, что графиня Шувалова оказалась у истоков евангельского движения в Москве. Она руководила там группой новообращенных. Эта группа поддерживала тесные связи с Пашковым. Известно, что в 1878 году Москву во время одного из своих приездов в Россию посетил лорд Редсток. И хотя его пребывание в древней столице оказалось не столь плодотворным, как в Петербурге, примерно в 1879 году там образовалась группа верующих. Позднее, в 1882 году группа графини Шуваловой в Москве объединилась с кружком С.В.Васильева, образовав единую общину Евангельских христиан. Эту общину посещали Каргель и Бедекер.
В конце 80-х годов графиня Шувалова вообще много времени проводила в Москве. Из Москвы приехала она на торжественные похороны своего мужа Петра Шувалова, где присутствовал государь и члены императорской фамилии. По свидетельству современника тех событий В.Д. Новицкого на похоронах мужа она «протестовала против обрядов православной церкви над покойным и протест закончила тем, что уехала с похорон». А ведь когда в 1889 году хоронили графа Петра Шувалова, времена для русских штундистов и пашковцев были особенно суровые. Впрочем, это ее не остановило. Точная дата смерти самой Шуваловой неизвестна. Вероятнее всего, она дожила до 1922 года.
Такой осталась в истории многогранная личность Елены Шуваловой, жены шефа жандармов. Думаю, что за деликатной характеристикой Софии Ливен, назвавшей ее «умной и оригинальной», стоит фигура сильная, неординарная, противоречивая. Чего стоит один только скандал, учиненный ею на похоронах мужа! Но где и как эта светская дама, эта графинюшка в роскошных туалетах научилась сочувствовать гонимым братьям по вере? Где и как научилась она смирению, когда «строгие братья» запретили ей участвовать в хлебопреломлении? Не иначе, как в той «детской», с таким теплом вспоминаемой ею потом, в которой Редсток, «как нянюшка», терпеливо учил строптивых аристократов всему богатству Слова Божьего. Это богатство, по оценке Шуваловой, представляло главную ценность ее жизни, дарованную ей Господом.
Род Воронцовых и фамильные традиции
В ряду громких имен, завещанных памяти потомства временами Екатерины Второй и Александра Первого, стоит целая семейная группа, отмеченная счастливою родовою чертою преемственности, дарований и заслуг. Это семья графов Воронцовых.
ВОРОНЦОВЫ — старинный дворянский род, в истории которого XVIII столетие по праву можно считать золотым веком. Именно в этот период представители семьи Воронцовых занимали ответственные должности в государственном аппарате Российской Империи, приобрели широкую известность благодаря своей просветительской и благотворительной деятельности.
У статского (впоследствии тайного) советника, ростовского воеводы И.Г. Воронцова (1674–1750) было три сына: Роман (1707–1783); Михаил (1714–1764); Иван (1719–1786). Старший из братьев — Воронцов Роман Илларионович (отвозил из Петербурга в заточение низверженную правительницу Анну с ее семейством) — прошел путь видного государственного деятеля: сенатор с 1760 г., генерал-аншеф при Петре III; при Екатерине Великой сначала в опале, а затем наместник Владимирской, Пензенской и Тамбовской губерний.
От брака с Марфой Ивановной Сурминой (1718–1745), происходившей из богатой купеческой семьи, Р.И. Воронцов имел пятерых детей: Марию Романовну (1737–1765); в замужестве Бутурлина, муж — сенатор Петр Алексеевич Бутурлин (1734–1784); Елизавету Романовну (1739–1792; фаворитка Императора Петра III, в замужестве Полянская, муж — статский советник Александр Иванович Полянский (1721–1818); Александра Романовича (1741–1805; в 1773–1794 гг. — президент Коммерц-коллегии, канцлер в 1802–1804 гг.); Екатерину Романовну (1744–1810; в замужестве княгиня Дашкова, в 1783–1796 гг. — директор Петербургской Академии наук и президент Российской Академии); Семена Романовича (1744–1832; с 1783 г. — полномочный министр в Венеции, в 1885–1806 гг. — в Лондоне).
Записки княгини Е.Р. Дашковой свидетельствуют, что заботу о воспитании детей Р.И. Воронцова взял на себя его брат — Михаил Илларионович Воронцов, по крайней мере, это относится к Екатерине Романовне, Александру Романовичу и Семену Романовичу. Будущая княгиня Дашкова имела возможность в доме своего дяди развивать свои природные способности и приобрести знания, позволившие ей стать просвещеннейшей из русских женщин своего времени. По словам С.Р. Воронцова, Михаил Илларионович относился к племянникам как к родным детям, в его доме они получили необходимое воспитание для последующей службы. В своих воспоминаниях А.Р. Воронцов также подчеркивал влияние, которое оказал на него дядя — государственный канцлер М.И. Воронцов — своей заботой о его образовании.
Следует отметить, что в семье Воронцовых существовало взаимное уважение между старшими и младшими поколениями.
Э.С. Андреевский (медик М.С. Воронцова) в своих воспоминаниях так оценивал эти отношения: «Отцы знали, что предстоит их сыновьям и чего от них можно требовать, а сыновья, благовея к старшим, постигали, что им нечего переверять отцовских опытов. Так звено от звена не разлучалось, все крепли, взаимно пополнялись на постоянном пути их совершенствования».
Эта сложившаяся преемственность в становлении и воспитании будущих государственных деятелей восходит к Михаилу Илларионовичу Воронцову. М.И. Воронцов в четырнадцать лет становится пажом при дворе Цесаревны Елизаветы Петровны, где, вероятно, выучил французский язык, впоследствии он вел на нем часть корреспонденции. В общем же Михаил Илларионович выделялся среди окружения Цесаревны образованностью и умением владеть пером. Современники, расходясь во мнениях относительно государственных способностей М.И. Воронцова, практически единодушны в признании за ним высоких государственных качеств — честности, твердости и прямодушия. Подобные характеристики мы встречаем у довольно резких критиков нравов того времени — Манштейна и Щербатова.
Секретарь французского посольства Ж.-Л. Фавье, характеристики которого подтверждаются и другими источниками, так пишет о М.И. Воронцове: «Этот человек хороших нравов, трезвый, воздержанный, ласковый, приветливый, вежливый, гуманный, холодной наружности, но простой и скромный. Его вообще мало расположены считать умным, но ему нельзя отказать в природном рассудке. Без малейшего или даже без всякого изучения и чтения он имеет весьма хорошие понятия о Дворах, которые он видел, а также хорошо знает дела, которые он вел. И когда он имеет точное понятие о деле, то судит о нем вполне здраво».
После переворота 1741 г., когда на трон взошла Елизавета Петровна, М.И. Воронцов стал камергером и поручиком новоучрежденной лейб-кампании (то есть фактически генерал-лейтенантом), владельцем богатых имений. Затем, в 1744 г., тайный советник, граф Священной Римской империи М.И. Воронцов был назначен вице-канцлером, а в 1758 г. — канцлером Российской Империи.
Как было сказано, М.И. Воронцов сыграл важную роль в воспитании и становлении своих племянников — А.Р. Воронцова, С.Р. Воронцова и Е.Р. Дашковой. Дом канцлера был для них местом, где они приобщились к просвещению, получили первые уроки государственной деятельности. Недаром впоследствии С.Р. Воронцов, А.Р. Воронцов и Е.Р. Дашкова причислялись современниками к наиболее просвещенным представителям российской аристократии второй половины XVIII столетия.
Несмотря на различия характеров, всех троих объединяла феноменальная работоспособность и особое отношение к службе как к возможности выполнить свой долг перед Отечеством.
На открытии Российской Академии наук Е.Р. Дашкова выступила с программной речью, в которой наметила основные направления ее работы. В конце выступления она заверила слушателей: «Будьте уверены, что я всегда гореть буду беспредельным усердием, истекающим из любви моей к любезному Отечеству, но всему тому, что сему нашему обществу полезно быть может, и что неусыпною прилежностью буду стараться заменить недостатки моих способностей».
Идея любви к Отечеству заложена и в словах С.Р. Воронцова, смысл которых заключается в том, что он не принадлежит ни к какой партии своего Отечества: «Я русский, и только русский».
Быть полезным России — значит честно выполнять свой долг на служебном поприще. Успехи в карьере — своеобразная оценка деятельности, будь то государственная или военная служба. При этом Александр Романович и Семен Романович Воронцовы весьма осторожны в выборе средств для продвижения по служебной лестнице. Должность для них — не самоцель. Честь, доброе имя — дороже любого благополучия. «На службе ничего не приобрели, — пишет в автобиографии С.Р. Воронцов, — а напротив, всегда тратили свое: начальствуя полком, я не только не извлекал из него выгоду, как другие, но расходовал собственное достояние, в чем могу сослаться на всех гренадер, которые еще налицо». В свою очередь, А.Р. Воронцов полагал, что каждый человек имеет, сообразно своим достоинствам, внутреннюю цену, отнять которую не в состоянии никто. Такое понимание, думается, ближе всего к содержанию внутреннего мира представителей семьи Воронцовых.
В период правления Екатерины Великой братья Воронцовы подчинили долгу свои чувства, честно выполняя возложенные на них обязанности.
В характере С.Р. Воронцова, по мнению современников, не было своеобразной охранительной сдержанности в выражении мыслей. Он высказывал свои мнения открыто, не только в личной, но и в официальной переписке, несмотря на предостережения друзей и родных. Он понимал ответственную роль перед Отечеством в честном выражении своих взглядов. В конечном итоге в конце царствования Екатерины II у С.Р. Воронцова начались осложнения на службе.
Александр Романович Воронцов постоянно опровергал в Совете представления всесильного Потемкина. «Я не понимаю, зачем нас посадили в Совет: что мы — чучела или пешки, что ли?» — заявлял А.Р. Воронцов безмолвствующим членам Совета. Для подобных действий было необходимо иметь достаточно гражданского мужества. По словам Радищева, А.Р. Воронцов принадлежал к числу «крепких» душой людей, был «душесильным» человеком. Одним из примеров стойкости А.Р. Воронцова являлся тот факт, что он не побоялся дать приют своему другу, швейцарцу Лафермьеру, секретарю и библиотекарю Императрицы Марии Федоровны, отстраненному от Двора Императором. На могильном памятнике Лафермьеру, поставленном в селе Андреевском А.Р. Воронцовым, надпись: «Другу искреннему, испытанному и благородному, при Царском Дворе непорочно проживавшему». Непорочность — редкая добродетель во все времена.
Подобные поступки вызывали далеко не однозначное отношение представителей высшей власти, но, несмотря на это, Воронцовы долгое время занимали ведущие государственные должности и сумели составить собственное окружение. Вероятно, это объяснялось тем, что такие люди, как С.Р. и А.Р. Воронцовы, Е.Р. Дашкова, благодаря своим талантам и образованности, придавали блеск правлению Императрицы, старательно поддерживающей о себе мнение как об одном из просвещенных монархов Европы. Тем более, что Воронцовы, возглавляя ответственные государственные посты, прекрасно выполняли свои обязанности: А.Р. Воронцов в должности президента Коммерц-коллегии; Е.Р. Дашкова как президент Российской и Петербургской Академии наук.
При этом хотелось бы отметить то обстоятельство, что С.Р. Воронцов мог являться для своего сына — Михаила Семеновича Воронцова — примером не только в сфере государственной деятельности, но и в военной области. До начала своей дипломатической карьеры С.Р. Воронцов подавал большие надежды именно на военном поприще, считая основным своим предназначением службу в русской армии. Поэтому необходимо кратко остановиться на основных этапах военной карьеры С.Р. Воронцова, который впоследствии удостоился высокой оценки А.В. Суворова. «Тактика ваша, — писал однажды сей славный полководец к нему, — должна быть в кабинетах всех государей».
В дни своей юности С.Р. Воронцов был современником великих побед русского оружия. Воодушевляемые примером служения России своих отцов, молодые люди того времени были обязаны не уронить чести и достоинства Отечества. Государство не может существовать без национальной идеи, объединяющей истинных граждан, но, пожалуй, во времена юности С.Р. Воронцова не требовалось много говорить и напоминать молодежи о ее долге перед Верой, Царем и Отечеством, так как дела отцов, растущая мощь Российского государства говорили сами за себя.
С.Р. Воронцов, как и вся семья Воронцовых, за исключением Е.Р. Дашковой, 28 июня 1762 г. хранили верность Императору Петру Федоровичу, рискуя многим, но честь была дороже жизни. Спустя десятилетия Семен Романович вспоминал об этом «ужасном» дне, как окрестил он его в «Автобиографии»: «Мне тогда было всего 18 лет; я был нетерпелив, как француз, и вспыльчив, как сицилиец. Я пришел в неразрывную ярость при этом известии о перевороте, обнаружившем мне всю важность измены, которая мне стала более понятна, чем самому рассказчику, так как я знал кое-какие обстоятельства, пояснившие дело. Полагаясь, однако, на верность Преображенского полка, я не думал, чтоб мятежники могли иметь перевес».
Если Отечеству угрожала опасность, долг дворянина был одним из первых выступить на его защиту, показывая своими делами, что, подобно предкам, достоин носить это звание. В конце осени 1768 г., когда Турция объявила войну России, граф С.Р. Воронцов просит графа Чернышева принять его на службу и отправить в армию, на что Чернышев заметил, что представит доклад о Семене Романовиче как единственном офицере, пожелавшем во время войны вернуться в армию, тогда как он имеет уже более 400 просьб об увольнении.
Началась служба С.Р. Воронцова под началом великого полководца своего времени П.А. Румянцева. Он участвовал со своим батальоном во всех сражениях, походах 1770 г. За битву при Ларге С.Р. Воронцов получает орден Святого Георгия 4-й степени. При Кагуле Воронцов первый вступил со своим батальоном в ретраншемент неприятеля и, отбив два знамени Московского полка, разбитого незадолго до этого, захватил 40 пушек. П.А. Румянцев прямо на поле боя составляет рапорт Императрице об удачных действиях Воронцова и Ельчанинова, отличившихся в этот день. За Кагул С.Р. Воронцов был произведен в полковники и получил крест Святого Георгия 3-й степени. «С этого времени прекратились мои успехи на военном поприще и начался для меня ряд неудач по службе: ибо после этой кампании, несмотря на свое усердие, на одобрение и похвальные отзывы фельдмаршала, меня постоянно обходили наградами». С.Р. Воронцов пишет в автобиографии, что покинул бы службу, но особое отношение к нему фельдмаршала П.А. Румянцева и понимание того, что оставить армию во время боевых действий бесчестно, заставляет его остаться.
В 1774 г. между Турцией и Россией в селении Кайнарджи был заключен мир, причем С.Р. Воронцову было поручено вместе с П.В. Завадовским изложить все статьи на итальянском языке. С.Р. Воронцов вместе с князем Н.В. Репниным отвозил мирный договор с ратификацией визиря. Н.В. Репнин произведен был в генерал-аншефы, а Воронцов в бригадиры, несмотря на то, что князь Николай Васильевич не скрывал, что Воронцов участвовал в составлении статей трактата и лишь из-за своей деликатности не повез первое известие о мире. Положение С.Р. Воронцова усугублял тот факт, что он отказал князю Потемкину служить в Преображенском полку премьер-майором (князь Потемкин был подполковником этого полка). Нелюбовь к гвардейским полкам из-за событий 1762 г. сохранится у С.Р. Воронцова фактически на всю жизнь. Князь Потемкин воспринял отказ как проявление высокомерия и надменности со стороны Семена Романовича и надолго сохранил это в своей памяти.
С.Р. Воронцов блестяще проводит через польские воеводства 1-й и 3-й гренадерские, Санкт-Петербургский пехотный и Сумской гусарский полки, причем в его войсках царила такая строгая дисциплина, что, по его словам, «не было взято ни одного яйца, за которое не заплатили бы, и воеводства, не привыкшие к подобным порядкам, письменно благодарили перед маршалом и выслали ко мне множество депутаций с самыми лестными изъявлениями».
Пройдет примерно сорок лет, и французские граждане будут благодарить его сына — графа М.С. Воронцова, командующего оккупационным корпусом, за достойное и справедливое к ним отношение. Сыновьям не требовалось искать для себя примеров далеко от собственного дома, жизнь и дела отцов требовали быть достойными их памяти, и отношения в семье Воронцовых — лучшее тому доказательство.
Воронцовы не умели пресмыкаться, унижение было не в чести в их роду. В Манифесте по случаю подписания с Турцией мира имя графа С.Р. Воронцова не было даже упомянуто в списках особо отличившихся, несмотря на то, что его полк особо отмечен и удостоен был именоваться лейб-гвардейским: «Потомство, читая этот указ, подумает, что командир этого полка либо умер накануне, либо был подлым трусом, который бегал каждый раз, когда сражался его храбрый полк: почему, достойно наказанный и отставленный от службы, он не назван в числе лиц, награжденных за эту войну».
С.Р. Воронцов решил окончательно выйти в отставку. Императрица Екатерина Алексеевна дважды посылала П.В. Завадовского просить Семена Романовича не оставлять службы, с разрешением свободно ехать куда угодно для поправления здоровья и с сохранением жалованья. Екатерина Великая умела ценить достойных людей и не переносила личные отношения на дела государственные. Лишь через полгода С.Р. Воронцов получил разрешение об отставке и отправился в Италию, чтобы поправить свое здоровье. В 1778 г. он вернулся в Санкт-Петербург, где жил довольно уединенно. Через три года он повенчался с дочерью А.Н. Сенявина — Екатериной Алексеевной.
Таким образом, военное поприще С.Р. Воронцова было завершено. Очевидно, что степень неудач, испытанных С.Р. Воронцовым, относительна. Как справедливо подчеркивает биограф C.P. Воронцова Д.Д. Рябинин, горечь обманутых надежд усугублялась не только отсутствием справедливого отношения к заслугам С.Р. Воронцова, но и обостренным чувством гордости представителя аристократической фамилии, племянника государственного канцлера, который при отставке, получив генеральский чин (в 32 года), считал себя обойденным счастливыми выскочками. Надо заметить, что подобное болезненное восприятие оценки своей деятельности будет присуще и М.С. Воронцову.
С.Р. Воронцов пользовался уважением не только выдающихся русских полководцев. Не менее важно заслужить искреннее доброе отношение простых солдат. Во время службы в армии С.Р. Воронцов делает все возможное для улучшения быта солдат. «Мы молим за него Бога, — говорил один из старых сослуживцев С.Р. Воронцова Ф.В. Ростопчину. — Он был нам отец, а не командир».
Необходимо сказать о том, что С.Р. Воронцов, а затем и М.С. Воронцов считали храбрость, самоотверженность врожденными качествами русских солдат, причем, по мнению С.Р. Воронцова, русские пехотинцы были лучшими солдатами в Европе.
В своих записках о русском войске С.Р. Воронцов подтверждал свою преданность идеям Петра Великого об организации русского войска, считая, что после 1763 г., когда полковнику была дана неограниченная власть, в армии начались злоупотребления, появилось бесчеловечное отношение к солдатам. В то же время С.Р. Воронцов высоко ценил заботы Потемкина о введении в войсках удобного обмундирования для солдат, подчеркивая при этом, что здоровье солдат — предмет неоценненный, о котором более всего надо заботиться командирам. С.Р. Воронцов считал вредным упразднение многих степеней воинской чинопоследовательности, так как этим было уничтожено соревнование между офицерами и нанесен вред самому духу подчиненности.
С.Р. Воронцов особенно подчеркивал, что состояние войска зависит от нравственных качеств и уровня образования офицеров, причем «войско, где все офицеры — дворяне, конечно, выше того войска, где офицеры — выскочки». С.Р. Воронцов считал, что дети «мелких торгашей» поступают в армию для получения высокого чина, что, в свою очередь, обеспечит им материальное положение (благополучие), тогда как в дворянских семьях, где дети с семи-восьми лет слышат о славе отцов, с раннего возраста воспитывалось чувство чести, «без которого войско есть не более как людское стадо, обременяющее страну, позорящее ее и неспособное ее защитить».
При этом С.Р. Воронцов не ограничивался лишь громким заявлением; с учетом того, что офицер-дворянин владел поместьем, приносящим ему основной доход, он считал, что тот должен иметь возможность с ноября по февраль находиться, при желании, в своей усадьбе и заниматься хозяйством. Для этого С.Р. Воронцов предлагал упростить систему предоставления офицерам отпуска, так как служба не должна разорять и быть в тягость. Достойное выполнение служебных обязанностей — главное доказательство любви к Отечеству.
С.Р. Воронцов относился к службе с особой любовью и привязанностью, он сумел тщательно изучить военное дело как с практической, так и теоретической точек зрения, исследовал тактическую и военно-административную стороны военного искусства. Результатом этой деятельности и стала «Записка графа С.Р. Воронцова о русском войске», которая была актуальна спустя десятилетия после написания, на протяжении всего XIX столетия. Учитывая вышеизложенное, становится очевидным факт значительного влияния С.Р. Воронцова на развитие полководческих способностей сына.
Воронцовы при Дворе пользовались уважением А. А. Безбородко (1747–1799), П.В. Завадовского (1739–1812), Ф.В. Ростопчина (1763–1826) и других представителей аристократических кругов своего времени, многие из которых вошли впоследствии в так называемый «Непременнный совет» в начале правления Императора Александра Павловича.
С.Р. Воронцов положительно воспринял Указ 5 июня 1801 г., в котором Сенату предоставлялось право сделать доклад о своих обязанностях. По его мнению, в огромном государстве, при том, что большая часть населения была малообразованна, необходима постепенность, последовательность преобразований, без скачков от деспотизма к анархии. Подобных взглядов придерживалась и Е.Р. Дашкова. Известно ее высказывание в беседе с Дидро, что «просвещение ведет к свободе; свобода же без просвещения породила бы только анархию и беспорядок». Далее Е.Р. Дашкова высказывает мнение, что народ необходимо готовить к реформам, когда низшие классы будут достаточно просвещены, тогда они будут достойны свободы и не нанесут вреда существующему порядку в государстве.
Александр Романович Воронцов вместе с П.В. Завадовским, Н.С. Мордвиновым, Д.П. Трощинским и другими входил в так называемый «Непременный совет». П.В. Завадовский и Н.С. Мордвинов являлись сторонниками Сенатской реформы, при этом П.В. Завадовский подготовил основной проект; свои варианты составили и другие сенаторы, среди которых был и А.Р. Воронцов. Как известно, проекты расширения прав Сената встретили критику членов «интимного» комитета: Н.Н. Новосильцева, В.П. Кочубея, А.А. Чарторыжского, П.А. Строганова.
Позднее С.Р. Воронцов в одном из писем к Ф.В. Ростопчину писал, что Император «имел несчастье быть окруженным деятелями, которые были так самолюбивы и тщеславны, что возмечтали в силах превзойти Великого основателя Русской империи. Эти господа стали упражняться над бедною Россией, издавая каждый день постановления».
Далее, сравнивая некоторых представителей из окружения императора с машинами по производству постановлений, С.Р. Воронцов настаивал на том обстоятельстве, что «Опыты уместны только в физике и химии, а пагубны в юриспруденции, администрации и политической экономии». Несмотря на столь резкую оценку деятельности «молодых друзей» Императора, стоит обратить внимание на то обстоятельство, что почти все члены ближайшего окружения Александра I были, в свою очередь, хорошо знакомы с С.Р. Воронцовым и в разное время находились под его началом в Англии.
С.Р. Воронцов отмечал способности и высокий уровень образования Н.Н. Новосильцева и В.П. Кочубея, но для С.Р. Воронцова личная привязанность или забота о собственном благополучии не могли повлиять на характеристику служебной деятельности любого должностного лица. Подобного правила придерживался и А.Р. Воронцов.
Можно с уверенностью сказать, что, если в Англии М.С. Воронцов целиком находился под влиянием своего отца Семена Романовича Воронцова, то после приезда в Россию главным авторитетом стал для него дядя — Александр Романович, второй представитель семьи Воронцовых, который занял пост канцлера Российской Империи (необходимо заметить, что С.Р. Воронцов в свое время отказался от этой должности, предложенной Павлом I).
Канцлер А.Р. Воронцов, обладая значительными политическими связями, большим влиянием в государственных кругах и будучи человеком весьма незаурядного характера, не мог не оказать влияния на мировоззрение М.С. Воронцова. К тому же дальнейшая карьера М.С. Воронцова во многом зависела от А.Р. Воронцова, который старался опекать и направлять действия молодого человека, впервые оказавшегося в России после почти двадцати лет отсутствия.
Таким образом, С.Р. Воронцову и А.Р. Воронцову, их ближайшему окружению была присуща следующая система взглядов: монархическая власть незыблема; дворяне — посредники между верховной властью и народом; любые реформы не должны нарушать целостную систему государственной власти, обязаны учитывать историческое прошлое государства, его реальные потребности. Какими бы ни были личные воззрения на действия властей, истинный патриот — полагали Воронцовы — должен служить Отечеству на любом поприще. Честное выполнение обязанностей, возложенных Императором, — основа их жизненной позиции. Успех в карьере — своеобразная оценка принесенной пользы за время службы. Но ключевое понятие мироощущения — честь, нравственная ответственность перед памятью предков и последующими поколениями. К представителям семьи Воронцовых приемлема формула Монтескье — желание почестей при сохранении независимости от власти.
Эти принципы были положены С.Р. Воронцовым в основу воспитания сына — Михаила Семеновича Воронцова. В 1796 г. С.Р. Воронцов написал в автобиографии, что лучшее наследство, которое он может оставить своим детям, — это привить им понятие чести. Далее он определил основную цель в воспитании сына — М.С. Воронцов должен прославить род на поприще государственной службы.
Следующая глава >>