Содержание
Молитва алтарника. Рассказ
В Рождественский сочельник после чтения Царских часов протодиакон сетовал:
– Что за наваждение в этом году? Ни снежинки. Как подумаю, завтра Рождество, а снега нет, – никакого праздничного настроения.
– Правда твоя, – поддакивал ему настоятель собора, – в космос летают, вот небо и издырявили, вся погода перемешалась. То ли зима, то ли еще чего, не поймешь.
Алтарник Валерка, внимательно слушавший этот разговор, робко вставил предложение:
– А вы бы, отцы честные, помолились, чтобы Господь дал нам снежку немножко.
Настоятель и протодиакон с недоумением воззрились на всегда тихого и безмолвного Валерия: с чего это он, мол, осмелел? Тот сразу заробел:
– Простите, отцы, это я так просто подумал, – и быстро юркнул в “пономарку”.
Настоятель повертел ему вслед пальцем у виска. А протодиакон хохотнул:
– Ну Валерка чудак, думает, что на небесах, как дом быта: пришел, заказал и получил, что тебе надо.
После ухода домой настоятеля и протодиакона Валерка, выйдя из алтаря, направился в собор к иконе Божией Матери “Скоропослушница”. С самого раннего детства, сколько он себя помнит, его бабушка всегда стояла здесь и ухаживала за этой иконой во время службы. Протирала ее, чистила подсвечник, стоящий перед ней. Валерка всегда был с бабушкой рядом. Бабушка внука одного дома не оставляла, идет на службу – и его за собой тащит. Валерка рано лишился родителей, и поэтому его воспитывала бабушка. Отец Валерки был законченный алкоголик, избивал частенько свою жену. Бил ее, даже когда была беременна Валеркой. Вот и родился он недоношенный, с явными признаками умственного расстройства. В очередном пьяном угаре Валеркин папа ударил его мать о радиатор головой так сильно, что она отдала Богу душу. Из тюрьмы отец уже не вернулся. Так и остался Валерка на руках у бабушки. Кое-как он окончил восемь классов в спецшколе для умственно отсталых, но главной школой для него были бабушкины молитвы и соборные службы. Бабушка умерла, когда ему исполнилось девятнадцать лет. Настоятель пожалел его – куда он, такой убогий? – и разрешил жить при храме в сторожке, а чтобы хлеб даром не ел, ввел в алтарь подавать кадило. За тихий и боязливый нрав протодиакон дал ему прозвище Трепетная Лань. Так его и называли, посмеиваясь частенько над наивными чудачествами и беcтолковостью. Правда, что касается богослужения, беcтолковым его назвать было никак нельзя. Что и за чем следует, он знал наизусть лучше некоторых клириков. Протодиакон не раз удивлялся: “Валерка наш – блаженный, в жизни ничего не смыслит, а в уставе прямо дока какой!”
Подойдя к иконе “Скоропослушница”, Валерий затеплил свечу и установил ее на подсвечник. Служба уже закончилась, и огромный собор был пуст, только две уборщицы намывали полы к вечерней службе. Валерка, встав на колени перед иконой, опасливо оглянулся на них.
Одна из уборщиц, увидев, как он ставит свечу, с раздражением сказала другой:
– Нюрка, ты посмотри только, опять этот ненормальный подсвечник нам воском зальет, а я ведь только его начистила к вечерней службе! Сколько ему ни говори, чтобы между службами не зажигал свечей, он опять за свое! А староста меня ругать будет, что подсвечник нечищеный. Пойду пугану эту Трепетную Лань.
– Да оставь ты парня, пущай молится.
– А что, он тут один такой? Мы тоже молимся, когда это положено. Вот начнет батюшка службу, и будем молиться, а сейчас не положено, – и она, не выпуская из рук швабру, направилась в сторону коленопреклоненного алтарника.
Вторая, преградив ей дорогу, зашептала:
– Да не обижай ты парня, он и так Богом обиженный, я сама потом подсвечник почищу.
– Ну, как знаешь, – отжимая тряпку, все еще сердито поглядывая в сторону алтарника, пробурчала уборщица.
Валерий, стоя на коленях, тревожно прислушивался к перебранке уборщиц, а когда понял, что беда миновала, достал еще две свечи, поставил их рядом с первой, снова встал на колени:
– Прости меня, Пресвятая Богородица, что не вовремя ставлю тебе свечки, но когда идет служба, тут так много свечей стоит, что ты можешь мои не заметить. Тем более они у меня маленькие, по десять копеек. А на большие у меня денег нету и взять-то не знаю где.
Тут он неожиданно всхлипнул:
– Господи, что же я Тебе говорю неправду. Ведь на самом деле у меня еще семьдесят копеек осталось. Мне сегодня протодиакон рубль подарил: “На, – говорит, – тебе, Валерка, рубль, купи себе на Рождество мороженое крем-брюле, разговейся от души”. Я подумал: крем-брюле стоит двадцать восемь копеек, значит, семьдесят две копейки у меня остается и на них я смогу купить Тебе свечи.
Валерка наморщил лоб, задумался, подсчитывая про себя что-то. Потом обрадовано сказал:
– Тридцать-то копеек я уже истратил, двадцать восемь отложил на мороженое, у меня еще сорок две копейки есть, хочу купить на них четыре свечки и поставить Твоему родившемуся Сыночку. Ведь завтра Рождество.
Он, тяжко вздохнув, добавил:
– Ты меня прости уж, Пресвятая Богородица. Во время службы около Тебя народу всегда полно, а днем – никого. Я бы всегда с Тобою здесь днем был, да Ты ведь Сама знаешь, в алтаре дел много. И кадило почистить, ковры пропылесосить, и лампадки заправить. Как все переделаю, так сразу к Тебе приду.
Он еще раз вздохнул:
– С людьми-то мне трудно разговаривать, да и не знаешь, что им сказать, а с Тобой так хорошо, так хорошо! Да и понимаешь Ты лучше всех. Ну, я пойду.
И, встав с колен, повеселевший, он пошел в алтарь. Сидя в “пономарке” и начищая кадило, Валерий мечтал, как купит себе после службы мороженое, которое очень любил. “Оно вообще-то большое, это мороженое, – размышлял парень, – на две части его поделить, одну съесть после литургии, а другую – после вечерней”.
От такой мысли ему стало еще радостнее. Но что-то вспомнив, он нахмурился и, решительно встав, направился опять к иконе “Скоропослушница”. Подойдя, он со всей серьезностью сказал:
– Я вот о чем подумал, Пресвятая Богородица, отец протодиакон – добрый человек, рубль мне дал, а ведь он на этот рубль сам мог свечей накупить или еще чего-нибудь. Понимаешь, Пресвятая Богородица, он сейчас очень расстроен, что снега нет к Рождеству. Дворник Никифор, тот почему-то, наоборот, радуется, а протодиакон вот расстроен. Хочется ему помочь. Все Тебя о чем-то просят, а мне всегда не о чем просить, просто хочется с Тобой разговаривать. А сегодня хочу попросить за протодиакона, я знаю, Ты и Сама его любишь. Ведь он так красиво поет для Тебя “Царице моя Преблагая…”
Валерка закрыл глаза, стал раскачиваться перед иконой в такт вспоминаемого им мотива песнопения. Потом, открыв глаза, зашептал:
– Да он сам бы пришел к Тебе попросить, но ему некогда. Ты же знаешь, у него семья, дети. А у меня никого нет, кроме Тебя, конечно, и Сына Твоего, Господа нашего Иисуса Христа. Ты уж Сама попроси Бога, чтобы Он снежку нам послал. Много нам не надо, так, чтобы к празднику бело стало, как в храме. Я думаю, что Тебе Бог не откажет, ведь Он Твой Сын. Если бы у меня мама чего попросила, я бы с радостью для нее сделал. Правда, у меня ее нет, все говорят, что я – сирота. Но я-то думаю, что я не сирота. Ведь у меня есть Ты, а Ты – Матерь всем людям, так говорил владыка на проповеди. А он всегда верно говорит. Да я и сам об этом догадывался. Вот попроси у меня чего-нибудь, и я для Тебя обязательно сделаю. Хочешь, я не буду такое дорогое мороженое покупать, а куплю дешевенькое, за девять копеек – молочное.
Он побледнел, потупил взор, а потом, подняв взгляд на икону, решительно сказал:
– Матерь Божия, скажи Своему Сыну, я совсем не буду мороженое покупать, лишь бы снежок пошел. Ну, пожалуйста. Ты мне не веришь? Тогда я прямо сейчас пойду за свечками, а Ты, Пресвятая Богородица, иди к Сыну Своему, попроси снежку нам немного.
Валерий встал и пошел к свечному ящику, полный решимости. Однако чем ближе он подходил, тем меньше решимости у него оставалось. Не дойдя до прилавка, он остановился и, повернувшись, пошел назад, сжимая во вспотевшей ладони оставшуюся мелочь. Но, сделав несколько шагов, повернул опять к свечному ящику. Подойдя к прилавку, он нервно заходил около него, делая бессмысленные круги. Дыхание его стало учащенным, на лбу выступила испарина. Увидев его, свечница крикнула:
– Валерка, что случилось?
– Хочу свечек купить, – остановившись, упавшим голосом сказал он.
– Господи, ну так подходи и покупай, а то ходишь, как маятник.
Валерка тоскливо оглянулся на стоящий вдали кивот со “Скоропослушницей”. Подойдя, высыпал мелочь на прилавок и осипшим от волнения голосом произнес:
– На все, по десять копеек.
Когда он получил семь свечей, у него стало легче на душе.
…Перед вечерней Рождественской службой неожиданно повалил снег пушистыми белыми хлопьями. Куда ни глянешь, всюду в воздухе кружились белые легкие снежинки. Детвора вывалила из домов, радостно волоча за собой санки. Протодиакон, солидно вышагивая к службе, улыбался во весь рот, раскланиваясь на ходу с идущими в храм прихожанами. Увидев настоятеля, он закричал:
– Давненько, отче, я такого пушистого снега не видел, давненько. Сразу чувствуется приближение праздника.
– Снежок – это хорошо, – ответил настоятель, – вот как прикажете синоптикам после этого верить? Сегодня с утра прогноз погоды специально слушал, заверили, что без осадков. Никому верить нельзя.
Валерка, подготовив кадило к службе, успел подойти к иконе:
– Спасибо, Пресвятая Богородица, какой добрый у Тебя Сын, мороженое-то маленькое, а снегу вон сколько навалило.
“В Царствии Божием, наверное, всего много, – подумал, отходя от иконы, Валерка. – Интересно, есть ли там мороженое вкуснее крем-брюле? Наверное, есть”, – заключил он свои размышления и радостный пошел в алтарь.
Притча-рассказ «МОЛИТВА»
Аня ворвалась в комнату матери и с порога закричала:
― Мама, прошу тебя ― не молись обо мне больше!
― В чем дело? ― испугалась мать.
Сегодня суббота – будет дискотека, а это тревога. И парень у нее из криминальной среды.
Неверное, как бесы почувствовали ее желание горячо помолиться о дочери и пытаются лишить девочку этой единственной, но самой крепкой защиты!
А Аня сбивчиво объясняла:
― По химии двойку схватила. Сначала думала ― случайно. А потом дошло! Пока ты дома, то у меня все хорошо, а как в храм сходишь, то сразу начинается! Со всем классом разругаюсь. Подруги Дениса отбивают.
Аня испытующе посмотрела на мать:
― Позавчера в храм ходила?
― Ходила!
― Я двойку получила. Лена на Дениса вешается, а Ира обещала ее изуродовать.
Аня закричала:
― Еще одна твоя молитва и я собственными руками твою Библию порву!
― Дочка, да как же так можно? ― заплакала мать.
Дочка выбежала из комнаты.
― Куда ты?
― На дискотеку. Дениса у меня отобьют!
― Может это к лучшему?
― Нет! – лицо Ани перекосила страшная гримаса.
Оставшись одна, мать сокрушенно покачала головой.
«Может не нужно о ней так молиться, раз у нее из-за этого вся жизнь кувырком ― подумала вдруг она и тут же набросилась на себя: ― Хотя разве это можно назвать жизнью? А какой кошмар, если ее не остановить, начнется после жизни ― потом?..»
Мать встала на колени начала молиться за дочь.
«Ушла! ― с горечью поняла мать. ― Видать, никакая молитва такой уже не поможет!»
Но, войдя в соседнюю комнату, неожиданно увидела, что дочь до сих пор лежит на диване бледная, с полотенцем на голове.
― Заболела? ― засуетилась она.
― Голова раскалывается… ― с трудом выговорила Аня.
Голос у нее был беспомощный, слабый…
Она принесла таблетки от головной боли. Аня покорно выпила их.
Она приподнялась было, чтобы пойти на дискотеку, но со стоном уронила голову на подушку.
― Нет, ― прошептала она. ― Пусть там будет, что будет, а я не могу…
Но наутро от болезни не осталось и следа. Бодрая, отдохнувшая Аня даже сама предложила сходить в магазин за хлебом, чего давно уже с ней не было.
Пошла. И почти тут же возвратилась домой бледная, как мел.
Увидев ее, мать всплеснула руками:
― Анечка, что с тобой? Опять голова? На тебе лица нет!
― Со мной ничего! А вот у Лены действительно нет лица!
― Как это? ― не поняла мать.
― Ира принесла на дискотеку соляную кислоту и плеснула на Лену. Денис начал бить эту сумасшедшую. Началась драка. Не только кулаки ― битые бутылки и цепи в ход пошли. Полдискотеки в больнице. Представляешь, что было бы со мной, если бы я тоже была там? Точно ― не под кислоту, так под нож бы попала.
― Слава Тебе, Господи! ― только и смогла прошептать мать.
Услышав это, Аня внимательно посмотрела на нее и спросила:
― Признавайся, это твоя работа?
― Нет!
― Да не бойся, ― всхлипнула Аня. ― Не порву Библию.
― Это Господь уберег тебя от беды. А я только помолилась…
Аня встала, наклонилась к матери и поцеловала ее в щеку.
― Прости меня! И, пожалуйста, молись обо мне! ― попросила она.
И, подумав, добавила:
― Почаще…
Запись из ленты пользователя Levan Ghughunishvili
Молитва батюшки. (Рассказ В. Никифорова-Волгина). №9(43), сентябрь 2010 г.
Село Струги, где проживает отец Анатолий, тихое, бедное, бревенчатое и славится лишь на всю округу густыми сиреневыми садами. Очень давно какой-то прохожий заверил баб, что древо-сирень от всякого мора охраняет, — ну и приветили это древо у себя, и дали развернуться ему от края до края.
В сиреневую пору села не видно. Если смотреть на него издали, то увидишь одно густое лиловое облако, лежащее на земле.
В эту пору я ночевал у отца Анатолия. Наши научники и грамотеи считают его
«горе-священником», так как и умом он скуден, и образования маленького, и ликом своим неказист, и проповеди у него нескладные, что мужицкая речь.
— Но зато в Бога так верит, — говорили в ответ полюбившие его, — что чудеса творить может!
Меня уверяли чуть ли не клятвою: когда отец Анатолий молится, то лампады и свечи сами собою загораются!
Окна батюшкиной горницы были открыты в сад, на белую ночь, всю в сирени, зорях и соловьях. Отец Анатолий сидел на подоконнике и несколько раз оборачивался в мою сторону, видимо, ждал, когда я засну. Я притворился спящим.
Отец Анатолий снял с себя затрапезный заплатанный подрясник и облекся в белый, из-под которого видны были дегтярные мужицкие сапоги. Он к чему-то готовился. Расчесывая гребнем рыжевато-пыльную бороду и такие же волосы, рука его вздрагивала. Мне показалось, что по его грубому крестьянскому лицу прошла судорога, и между густыми бровями залегло раздумье.
Оглянувшись еще раз на меня, он встал на табуретку, зажег огарок свечи и большой для его маленького роста сумрачной земледельческой рукою стал затоплять перед иконами все лампады.
Темный передний угол осветился семью огнями. Встав перед иконами, отец Анатолий несколько минут смотрел на эти огни, словно любуясь ими. От его созерцательного любования в горнице и в сиреневом саду стало как будто бы тише, хотя и пели соловьи.
И вдруг тишина эта неожиданно вздрогнула от глухого вскрика и тяжелого падения на колени отца Анатолия.
Он приник головою к полу и минут десять лежал без движения. Меня охватило беспокойство. Наконец он поднимает лицо к Нерукотворному Спасу — большому черному образу посредине — и начинает разговаривать с Ним. Вначале тихо, но потом все громче и горячее:
— Опять обращаюсь к Твоей милости и до седьмидесяти седьмин буду обращаться к Тебе, пока не услышишь меня, грешного священника Твоего!..
Господи! Как мне легко помыслить о воскресении Твоем, так и Тебе исцелить младенца! Надоел я Тебе, Господи, мольбами своими, но не могу отступить от Тебя, ибо велико страдание младенца!
Отец Анатолий опять приник лбом к полу и уже всхлипом и стоном выговаривал слова:
— Помоги… исцели… Егорку-то!.. Младенца Георгия!..
Он протянул вперед руку, словно касался края ризы стоящего перед ним Бога.
Это было страшно. В бедной вдовьей избе, среди суровой мужицкой обстановки, позолоченной лишь лампадными огнями, священник, похожий на мужика, разговаривает с Богом и, может быть, видит неизреченное Его сияние…
Так молиться может только Боговидец. Отец Анатолий положил три земных поклона и как бы успокоился.
Несколько минут стоял молча, изможденный и бледный, с каплями пота на сияющем лбу.
Губы его дрогнули. Он опять заговорил с Богом, уже тише, но с тем же упованием и твердостью.
— Аз недостойный и грешный священник Твой, молил Тебя неоднократно спасти от зловредного винопития раба Твоего Корнилия… и паки молю: спаси его! Погибает он! Жена его плачет, дети плачут… Скоро в кусочки они пойдут… Не допусти, Господи! Подкрепи его… Корнилия-то!
И еще. Господи, малая докука к Тебе… Награди здоровьем и детьми хорошими Ефима Петровича Абрамова… Он ведь за свой счет подсвечники в церкви посеребрил и обещает даже ризу мне новую купить, а то моя-то совсем обветшала… в заплатках вся… Благослови его, Милосердный… Он добрый!
О чем же еще я хотел молить Тебя? Да. Вот, урожай пошли нам хороший… и чтобы это травы были… и всякая овощь, и плод…
А Дарья-то Иванникова поправилась, Господи! Благодарю Тебя и воспеваю пречестное имя Твое!.. Три зимы она лежала в расслаблении и скорби, а теперь ходит и радуется!
Вот и все пока… Да!.. еще вот, спаси и помилуй гостя моего здесь лежащего раба Твоего Василия… Ему тоже помоги… Он душою мается…
И еще спаси и сохрани… раба Твоего… как это его по имени-то?
Отец Анатолий замялся и стал припоминать имя, постукивая по лбу согнутым пальцем.
Отец Анатолий постоял перед Господом в задумчивости и кротко сказал Ему:
Отец Анатолий погасил лампады, оставив лишь гореть одну, перед Нерукотворным Спасом.
Проходя к своему соломенному ложу, он остановился около меня и вздохнул:
Михаил Лермонтов «Молитва»
М. Ю. Лермонтов
М. Ю. Лермонтов (1814-1841) — знаменитый русский поэт, но писал он и прозу, был замечательным драматургом, художником, человеком, обладающим многими талантами. К сожалению, он рано закончил свой земной путь. В творчестве поэта есть не только гражданские, философские и личные мотивы, но и религиозные, духовная жизнь народа всегда волновала Лермонтова. Его произведения Лермонтова получили большой отклик в живописи, театре, кинематографе, а стихи стали основой для прекрасных народных песен и романсов. Молодой поэт оказал большой влияние на всю творческую среду своего времени и оставил великое наследие.
Михаил Лермонтов «Молитва»
В минуту жизни трудную,
Теснится ль в сердце грусть,
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучьи слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко…
История создания
О стихотворении Михаила Лермонтова «Молитва» лучше всех сказала его бабушка Е. А. Арсеньева «Вот говорят про него, безбожник, а я вам покажу… Стихи, которые он мне вчера принес». Молодого поэта часто обвиняли в легкомысленности, как это бывает в юности. Но М. Ю. Лермонтов, словно зная, что рано уйдет из жизни, вел с самых молодых лет напряженный духовный поиск и одним из отражений этого поиска стало произведение «Молитва». Он написал его в 1839 году, это был последний период его творчества, о чем тогда никто не знал. Поводом для написания стихотворения послужила беседа с М. А. Щербатовой, в которую, по слухам, поэт был влюблен. Именно она посоветовала в минуты грусти — молиться.
Создатель «Демона», утверждающий прежде о своем атеизме, Лермонтов в этом стихотворении обращается к Богу. Легко ли были Лермонтову переступить через себя? Возможно, нет. Но обращение это трогательное и искреннее. Композитор М. Глинка написал романс на текст «Молитвы».
Анна Ахматова. Стихи, которые не забываются
Михаил Лермонтов «Молитва»: анализ стихотворения
Михаил Лермонтов «Молитва» — это не просто стихотворение, а лирический монолог автора, написанный ямбом с пиррихием. Лермонтов пишет о том, что в жизни наступила трудная минута, он ищет утешения и сразу дает ответ на вопрос, где его найти — в молитве. Интересно, что автор не называет название молитвы и ничего не говорит о словах, которые мысленно произносит, но описывает свои ощущения, а в конце стихотворения мы видим и результат молитвы — облегчение, освобождение от тяжелых мыслей.
Тоска в «Молитве» — это символ невозможности поверить, тяжких сомнений, поэт рассказывает о том, что есть способ победить их. В то время, когда Лермонтов писал «Молитву», у него был творческий кризис и трудный период в жизни, но мы видим, что он нашел выход из него.
– Но почему вы пришли к заключению, что Бог существует? Ведь вы же физик, в конце концов, – недоумевал Полетаев, – а физика это наука, формирующая у нас представление о мире и материи.
– Правильно мыслите, молодой человек, но мы не учитывали, что:
Физика – опасная наука, Для материалистов не порука. А еще нашла родного братика Атомного века – математику, И вдвоем они ведут дорогу Прямо к Богу, —
торжественно произнес Геннадий Петрович, подняв указательный палец вверх.
– Это вы сами сочинили?
– Не я, конечно, – засмеялся старый профессор, – но поверьте мне, это стихотворение отражает подлинные проблемы современного естествознания.
– А нас в школе убеждали, что вера в Бога появилась у первобытных людей от незнания законов природы, – как-то неуверенно произнес Полетаев.
– Хе-хе-хе, – сотрясался от смеха профессор, – не знаю, что там было в головах у этих дикарей, но точно знаю одно, что, если мы даже будем знать все законы Вселенной и всё в мире этими законами сможем объяснить и разъяснить, двух вещей с помощью науки мы объяснить никогда не сможем: первое – откуда появился этот самый мир, и второе – кто дал эти законы. Вот так-то, молодой человек. Вот и моя Ксения Александровна идет.
К ним приближалась очень милая интеллигентная старушка в старомодной шляпке. Профессор представил их друг другу, и, когда они поздоровались, она сказала, пожимая Полетаеву руку, как будто обращалась к давнишнему знакомому:
– Милый Евгений Николаевич, вас, наверное, мой супруг замучил – стихами об опасной науке да рациональным доказательством бытия Божия? Поверьте, самые сильные доказательства не в области разума, а в сердце человека. Пойдите сами в храм и постарайтесь увидеть то, что невозможно увидеть глазами, и понять то, что невозможно понять разумом, и тогда ваша жизнь изменится. Вы вдруг поймете, что до этого момента вы не жили, а существовали.
Они попрощались с Полетаевым и пошли под одним зонтом вдоль набережной, о чем-то беседуя. Полетаев долго смотрел им вслед, затем решительно повернулся и пошел в храм.
Октябрь 2002. Самара
Молитва алтарника
Святочный рассказ
В Рождественский сочельник после чтения Царских часов протодиакон сетовал:
– Что за наваждение в этом году? Ни снежинки. Как подумаю, завтра Рождество, а снега нет – никакого праздничного настроения.
– Правда твоя, – поддакивал ему настоятель собора, – в космос летают, вот небо и издырявили, вся погода перемешалась. То ли зима, то ли еще чего, не поймешь.
Алтарник Валерка, внимательно слушавший этот разговор, робко вставил:
– А вы бы, отцы честные, помолились, чтобы Господь дал нам снежку немножко.
Настоятель и протодиакон с недоумением воззрились на всегда тихого и безмолвного Валерия: с чего это он осмелел? Тот сразу и заробел:
– Простите, отцы, это я так просто подумал, – и быстро юркнул в пономарку.
Настоятель повертел ему вслед пальцем у виска. А протодиакон хохотнул:
– Ну, Валерка, чудак, думает, что на небесах как дом быта: пришел, заказал и получил, что тебе надо.
После ухода домой настоятеля и протодиакона Валерка, выйдя из алтаря, направился к иконе Божией Матери «Скоропослушница». С самого раннего детства, сколько он себя помнит, его бабушка всегда стояла здесь и ухаживала за этой иконой во время службы. Протирала ее, чистила подсвечник, стоящий перед ней. Валерка всегда был с бабушкой рядом: она внука одного дома не оставляла, идет на службу – и его за собой тащит. Валерка рано лишился родителей, и поэтому его воспитывала бабушка. Отец Валерки был законченный алкоголик, избивал частенько свою жену. Бил ее, даже когда она была беременна Валеркой. Вот и родился он недоношенный, с явными признаками умственного расстройства. В очередном пьяном угаре Валеркин папа ударил его мать о радиатор головой так сильно, что она отдала Богу душу. Из тюрьмы отец уже не вернулся. Так и остался Валерка на руках у бабушки.
Кое-как он окончил восемь классов в спецшколе для умственно отсталых, но главной школой для него были бабушкины молитвы и соборные службы. Бабушка умерла, когда ему исполнилось девятнадцать лет. Настоятель пожалел его – куда он такой, убогий? – и разрешил жить при храме в сторожке, а чтобы хлеб даром не ел, ввел в алтарь подавать кадило. За тихий и боязливый нрав протодиакон дал ему прозвище Трепетная Лань. Так его и называли, посмеиваясь частенько над наивными чудачествами и бестолковостью. Правда, что касается богослужения, бестолковым его назвать было никак нельзя. Что и за чем следует, он знал наизусть лучше некоторых клириков. Протодиакон не раз удивлялся: «Валерка наш – блаженный, в жизни ничего не смыслит, а в уставе прямо дока какой!»
Подойдя к иконе «Скоропослушница», Валерий затеплил свечу и установил ее на подсвечник. Служба уже закончилась, и огромный собор был пуст, только две уборщицы намывали полы к вечерней службе. Валерка, встав на колени перед иконой, опасливо оглянулся на них.
Одна из уборщиц, увидев, как он ставит свечу, с раздражением сказала другой:
– Нюрка, ты посмотри только, опять этот ненормальный подсвечник нам воском зальет, а я ведь только его начистила к вечерней службе! Сколько ему ни говори, чтобы между службами не зажигал свечей, он опять за свое! А староста меня ругать будет, что подсвечник нечищеный. Пойду пугану эту Трепетную Лань.
– Да оставь ты парня, пущай молится.
– А что он тут, один такой? Мы тоже молимся, когда положено. Вот начнет батюшка службу, и будем молиться, а сейчас не положено! – И она, не выпуская из рук швабру, направилась в сторону коленопреклоненного алтарника. Вторая, преградив ей дорогу, зашептала:
– Да не обижай ты парня, он и так Богом обиженный, я сама потом подсвечник почищу.
– Ну, как знаешь, – отжимая тряпку, все еще сердито поглядывая в сторону алтарника, пробурчала уборщица.
Валерий, стоя на коленях, тревожно прислушивался к перебранке уборщиц, а когда понял, что беда миновала, достал еще две свечи, поставил их рядом с первой, снова стал на колени:
– Прости меня, Пресвятая Богородица, что не вовремя ставлю тебе свечки, но когда идет служба, тут так много свечей стоит, что ты можешь мои не заметить. Тем более они у меня маленькие, по десять копеек. А на большие у меня денег нету и взять-то не знаю где. – Тут он неожиданно всхлипнул: – Господи, что же я Тебе говорю неправду. Ведь на самом деле у меня еще семьдесят копеек осталось. Мне сегодня протодиакон рубль подарил: «На, – говорит, – тебе, Валерка, рубль, купи себе на Рождество мороженое крем-брюле, разговейся от души». Я подумал: «Крем-брюле стоит двадцать восемь копеек, значит, семьдесят две копейки у меня останется и на них я смогу купить Тебе свечи». – Валерка наморщил лоб, задумался, подсчитывая про себя что-то. Потом обрадованно сказал: – Тридцать-то копеек я уже истратил, двадцать восемь отложил на мороженое, у меня еще сорок две копейки есть, хочу купить на них четыре свечки и поставить Твоему родившемуся Сыночку. Ведь завтра Рождество. – И тяжко вздохнув, добавил: – Ты меня прости уж, Пресвятая Богородица. Во время службы около Тебя народу всегда полно, а днем – никого. Я бы всегда с Тобою здесь днем был, да Ты ведь Сама знаешь, в алтаре дел много. И кадило почистить, и ковры пропылесосить, и лампадки заправить. Как все переделаю, так сразу к Тебе приду. – Он еще раз вздохнул: – С людьми-то мне трудно разговаривать, да и не знаешь, что им сказать, а с Тобой так хорошо, так хорошо! Да и понимаешь Ты лучше всех. Ну, я пойду.
И, встав с колен, повеселевший, он пошел в алтарь. Сидя в пономарке и начищая кадило, Валерий мечтал, как купит себе после службы мороженое, которое очень любил. «Оно вообще-то большое, это мороженое, – размышлял парень, – можно на две части его поделить, одну съесть после литургии, а другую – после вечерней».