Содержание
Явление Христа Марии Магдалене после воскресения
Александр Иванов, один из самых выдающихся русских художников-академистов, известен зрителю, в первую очередь, как создатель монументального полотна «Явление Христа народу». Однако предтечей этой картины послужила другая – «Явление Христа Марии Магдалене после воскресенья», законченная художником в 1835 году и в настоящее время находящаяся в коллекции Русского музея в Санкт-Петербурге.
В основе картины – сюжет о первой встрече воскресшего Спасителя с Марией Магдалиной, когда (согласно Евангелию от Иоанна), Христос говорит ей: «Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему.» В изобразительном искусстве этот мотив был всегда популярен и нашел свое отражение как в православной традиции – в иконографии под названием «Не прикасайся ко мне», так и в западной – в творчестве Джотто, Корреджо, Тициана, Гольбейна и других.
Полотно создавалось Александром Ивановым в Италии, куда он был направлен в качестве пенсионера Общества поощрения художников в 1830 году. Когда картина была закончена, художник сначала показывал ее в своей мастерской в Риме и на выставке русских живописцев в Капитолийских музеях, где она заслужила множество лестных отзывов посетителей. Так, поэт Алексей Васильевич Тимофеев писал: «Явление Спасителя по Воскресении Магдалине“, сюжет, над которым трудились многие живописцы: но что в этой картине особенно хорошего, — положение Спасителя, — Это — Бог! Величие, кротость, уверенность, благодать, святость, могущество. Картина эта прекрасна.»
Позже, в качестве отчета перед Обществом поощрения, работа была отправлена в Россию, в Санкт-Петербург. Здесь она тоже имела немалый успех. Отец художника, тоже художник Андрей Иванов сообщал в письме сыну, что картина «производит сильное впечатление на душу зрителя по чувствам, в ней изображенным». «Явление Христа Марии Магдалене» было подарена императору Николаю Первому на именины, а Иванов получил звание академика.
Работая над образом Христа, Александр Иванов вдохновлялся скульптурными произведениями датского мастера Бертеля Торвальдсена, с которых выполнил немало набросков и зарисовок. А в качестве модели для фигуры он использовал другой образец – скульптуру Аполлона Бельведерского. Подобный подход весьма типичен для академической школы начала 19 века, сочетавшей в себе огромный интерес к античному наследию с обращением к христианским сюжетам.
Для достоверного изображения Марии Магдалины художник выполнил множество этюдов с двух натурщиц-итальянок. О работе с одной из них Иванов писал сестре следующее: «Она так была добра, что, припоминая все свои беды и раздробляя на части перед лицом своим лук самый крепкий, плакала; и в ту же минуту я её тешил и смешил так, что полные слёз глаза её с улыбкой на устах давали мне совершенное понятие о Магдалине, увидевшей Иисуса.»
Александр Иванов. Явление Христа Марии Магдалине после воскресения
Местом действия картины Александр Иванов опять же избрал свою любимую Италию, изобразив на основе ряда этюдов в качестве фона пейзажи римской виллы, о чем писал своему отцу так: «Письмо ваше я получил по приезде из Тиволи, где написал этюды столетних кипарисов, украшающих сад дука д’Эсте для картины моей «Иисус и Магдалина».
Шедевр Иванова отличает не только монументальные, почти «скульптурные» фигуры главных героев, замечательный уровень рисования и тончайшее мастерство живописца, особенно ярко проявившее себя в трактовке белых одежд Спасителя. А в образе Магдалины ему удалось проявить себя как тонкого психолога, вызывающего в зрителе полноту сопереживания библейскому чуду.
Успех картины на родине позволил художнику еще на 3 года оставаться в Италии, изучая искусство древности и Возрождения. Но уже в то время Александр Иванов оказался захвачен новой задачей и замыслил новое произведение – «Явление Мессии», в котором, как он сам говорил, должна была выразиться «сущность всего Евангелия». На выполнение этой задачи у мастера ушло 20 лет, а само полотно фактически стало памятником беззаветному служению искусству и вере.
До начала работы над большой картиной «Явление Мессии» («Явление Христа народу») художник Александр Иванов приступает к написанию двухфигурной композиции, «чтобы изведать свои силы в Италии». Дело в том, что Общество поощрения художников, на чьи средства Иванов был отправлен в Италию в 1830 году, не удовлетворялось его проектами и обещаниями исполнить грандиозную картину на оригинальный сюжет. Оно ждало от него решения более скромных задач – написания полотна, которое могло бы подтвердить результаты заграничного пенсионерства и послужить гарантией дальнейших успехов. Поэтому Иванов избирает один из традиционных сюжетов европейской живописи – явление Христа Марии Магдалине.
Для Иванова, ищущего поворотных моментов в истории человечества, явление воскресшего Иисуса Христа Марии Магдалине было точкой, в которой сходились концы и начала христианской истории. Порывистое движение восхищенной Марии останавливается величественным жестом Христа: «Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему» (Ин. 20: 17). Подобная композиционная завязка нередко встречается в работах старых итальянских мастеров. Иванов сосредотачивает внимание на эмоциональной стороне происходящего, стремясь передать внутренний драматизм евангельского события.
А. А. Иванов. Явление Христа Марии Магдалине после воскресения. 1834. холст, масло
А Мария стояла у гроба и плакала. И, когда плакала, наклонилась во гроб, и видит двух Ангелов, в белом одеянии сидящих, одного у главы и другого у ног, где лежало тело Иисуса. И они говорят ей: жена! что ты плачешь? Говорит им: унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его. Сказав сие, обратилась назад и увидела Иисуса стоящего; но не узнала, что это Иисус. Иисус говорит ей: жена! что ты плачешь? кого ищешь? Она, думая, что это садовник, говорит Ему: господин! если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его. Иисус говорит ей: Мария! Она, обратившись, говорит Ему: Раввуни! — что значит: Учитель! Иисус говорит ей: не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему; а иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему. (Иоан.20:11-17)
Христос пребывает на тонкой грани двух миров. Пластическим выражением встречи несовместимых сфер (живого плотского и неосязаемого метафизического) стал контраст пламенеющего цвета красного платья Марии и белых пелен Христа с их прозрачными переливами холодных и теплых тонов. Но, стремясь передать двойственную природу воскресшего Христа, Иванов испытывал творческие трудности, не находя пластического подобия этому образу ни в произведениях великих мастеров, ни в реальных впечатлениях.
Отправной точкой в поисках образа стали скульптура Христа, над которой работал датский скульптор Бертель Торвальдсен, и статуя Аполлона Бельведерского. Однако среди подготовительных рисунков Иванова мы встречаем не только зарисовки с работы Торвальдсена, но и фрагменты композиций Джотто, Фра Анджелико, Леонардо да Винчи, Фра Бартоломео, Рафаэля, наброски с античной скульптуры.
Жарким летом 1834 года Иванов уезжает в окрестности Рима, в горы. В Тиволи пишет для картины этюды столетних кипарисов в парке виллы д’Эсте. «Таким образом околичность у меня теперь кончена, и я принимаюсь за окончание фигур. Какая разница – писать большую картину или маленькую? Я в отчаянии от фигуры Христа. Думаю, думаю, углубляюсь и в наблюдение великих мастеров, и в природу и никакого не нахожу пособия…» – вспоминал он.
Чтобы понять колористическое мастерство великих итальянских художников, он совершает в том же году путешествие на север Италии. «Написать истинно колоритно белое платье, закрывающее большую часть фигуры в естественную величину… право, нелегко, – признавался художник. – Сами великие мастера, кажется, этого избегали. Я по крайней мере во всей Италии не нашел себе примера. Отец истинного колорита Тициан старался белое платье показывать каким-нибудь куском, смешавшимся с платьями других цветов или закрывающим только стыдливые места наготы. Фрески не могут быть примером, ибо там белое платье суть только оттененные рисунки».
Представление об античной пластике нашло отражение в образе Христа, своим физическим совершенством напоминающего греческого бога, в утонченной красоте персонажей и выразительных ритмах движений, жестов и драпировок. В письме отцу осенью 1834 года художник уточняет свою мысль: «…Платье… имеет цвет мистический, то есть голубоватый с золотыми звездами, как то представил его в своей превосходной композиции Рафаэль, если вы помните эстамп «Иисус поручает Петру пасти овцы Его». А также преподобный Анжелико да Фиэзоле, родитель церковного стиля, представлял в такой одежде Иисуса или Матерь по отшествии Их от земли».
Явление Христа Марии Магдалине 1818 г. Работа А. Е. Егорова — преподавателя класса Петербургской Академии Художеств, в котором учился А. А. Иванов
В работе над образом Марии Магдалины особенно наглядно проявились творческий метод художника, его стремление достигнуть предельной наглядности, пластической достоверности поведения героев. Первой моделью для Марии Магдалины послужила знаменитая красавица из Альбано – Виттория Кальдони. Второй – неизвестная натурщица, с которой художник писал голову и руки. Чтобы добиться убедительности женских эмоций, Иванов заставлял натурщицу резать лук и одновременно смешил ее, желая вызвать на ее лице улыбку сквозь слезы. «Она так была добра, что, припоминая все свои беды и раздробляя на части перед лицом своим самый крепкий лук, плакала, и в ту же минуту я ее тешил и смешил так, что полные слез глаза ее с улыбкой на устах давали мне совершенное понятие о Магдалине, увидевшей Иисуса. Я, однако ж, работал в то время не хладнокровно, сердце мое билось сильно при виде прекрасной головы, улыбающейся сквозь слезы».
Зимой 1835–1836 годов картина «Явление Христа Марии Магдалине» с успехом показывается зрителям сначала в мастерской художника, а затем в Капитолии. Отправив полотно в Петербург, Иванов крайне обеспокоен его приемом и экспонированием. Он пишет отцу, что необходимо сделать золотую раму и «затянуть грубым зеленым полотном со всех сторон от рамы на аршин так, чтобы не беспокоили ее никакие картинки». Просит слависта Виктора Григоровича, в доме которого экспонировалась картина, выбрать «полутонную» залу с высоким светом, чтобы он «помогал сюжету, то есть чтобы похож был на утреннюю глуботу или казался бы самым ранним утренним, в каковой час Спаситель явился Магдалине у гроба».
В ответ отец с радостью сообщает сыну о прибытии картины и первом впечатлении от ее просмотра: «Ты, любезный Александр, напрасно заботился о золотой раме, о помещении картины твоей на выгодном для ея месте и прочем, для такой картины, как твоя, ничего подобного не нужно, она берет собственною своею силою все, производит сильное впечатление на душу зрителя по чувствам, в ней изображенным». Учитель Александра Иванова Алексей Егоров отозвался о картине скупо, но точно: «Какой стиль!» Признание со стороны известного академического профессора было тем более значимо, что именно он в студенческие годы Александра Иванова сомневался в самостоятельности его первых работ, бросив однажды сакраментальное: «Не сам».
Картина принесла ее автору успех и звание академика, Общество поощрения художников преподнесло ее в дар императору Николаю I в день тезоименитства. Это обстоятельство обрадовало и испугало Иванова, больше всего не желавшего скорого возвращения в Петербург. Ведь сам художник видел в своем произведении лишь «начаток понятия о чем-то порядочном», охваченный идеями нового замысла, должного превзойти все, им до сих пор сделанное, – картины «Явление Мессии»
Галерея «Танаис» (www.tanais.info)
Явления воскресшего Господа
Явление Марии Магдалине
(см.: Ин 20, 11–18; Мк 16, 9–11)
Мария Магдалина плакала у гроба Господа и вдруг увидела двух Ангелов. «Женщина! — сказали они, — что ты плачешь?» Она, вероятно не понимая, с кем говорит, ответила: Унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его. И тут, обернувшись, увидела Самого Иисуса, стоящего рядом, Который обратился к ней со словами: «Женщина! что ты плачешь? Кого ищешь?» Она не узнала Его и, думая, что это садовник, сказала Ему: Господин! если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его. Тогда Господь обратился к ней по имени: «Мария!» Она воскликнула по-еврейски: «Раввуни!», что значит: Учитель! Но Господь сказал ей: «Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему; а иди к братьям Моим (то есть ученикам и апостолам) и скажи им, что Я восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему». Как свидетельница воскресения Христова, Мария Магдалина поспешила к апостолам и возвестила им, что видела Господа, и то, что Он сказал ей.
Явление женам-мироносицам
(см.: Мф 28, 9–10)
Воскресший Господь явил Себя всем мироносицам, проявившим к Нему такую любовь и верность. Когда они после встречи с Ангелами спешили от гроба, Сам Иисус Христос встретил их и сказал: Радуйтесь! Они в великой радости обступили Его и, упав на колени, ухватились за Его ноги. Тогда Господь сказал им: Не бойтесь! пойдите, возвестите братьям Моим, чтобы шли в Галилею, и там они увидят Меня.
Явление двум ученикам по дороге в Эммаус
(см.: Лк 24, 13–35; Мк 16, 12–13)
Тем временем два ученика Господа — Клеопа и Лука — шли из Иерусалима в Эммаус, селение на расстоянии в шестьдесят стадий (около двенадцати километров) от Иерусалима. Они разговаривали между собою обо всем, что произошло в последние дни. И в это время Сам Господь, приблизившись, пошел с ними. Они были не готовы еще поверить в чудо воскресения и не узнали Его. Евангелисты объясняют, что глаза их были удержаны или Сам Господь явился им в ином образе. Господь спросил их: «О чем это вы рассуждаете между собою и отчего вы печальны?» Клеопа сказал в ответ: «Неужели Ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь, что произошло здесь в эти дни? О том, что случилось с Иисусом Назарянином, Который был пророк, сильный в деле и слове пред Богом и всем народом. О том, как предали Его первосвященники и начальники наши на распятие. А мы надеялись было, что Он Тот, Который должен спасти Израиль, но сегодня уже третий день, как это произошло. Правда, некоторые женщины из наших изумили нас: они были рано у гроба и не нашли тела Его и, придя, сказывали, что они видели и явление Ангелов, которые говорят, что Он жив. Некоторые из наших пошли ко гробу и нашли так, как и говорили женщины, но Его Самого не видели».
Тогда Он сказал им: О, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки! Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою? Он начал изъяснять пророчества и свидетельства о Нем во всем Священном Писании. Когда они дошли до того селения, Господь сделал вид, что хочет идти далее, но Клеопа и Лука удерживали Его, говоря: «Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру». И Он остался с ними и разделил с ними трапезу. Во время трапезы Он, взяв хлеб, благословил, преломил и подал им. Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его, но Он стал невидим для них. Они сказали друг другу: «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?» Тут же ученики поспешили обратно в Иерусалим поведать об этой радости апостолам. Апостолы были собраны вместе из страха перед преследованиями от иудеев. Они готовы были уже поверить им, тем более что о том, что Христос воскрес, свидетельствовал и апостол Петр, которому также явился Господь.
Явление апостолам в тот же день вечером
(см.: Мк 16, 14; Лк 24, 36-49; Ин 20, 19–24)
Когда Клеопа и Лука рассказывали о происшедшем на пути и о том, как Христос открыл им Себя в преломлении хлеба, Сам Господь стал посреди апостолов и сказал им: Мир вам! Двери были заперты из опасения прихода иудеев, и апостолы смутились, подумав, что видят призрак. Но Господь сказал им: «Что смущаетесь, и для чего такие мысли входят в сердца ваши? Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои. Это Я Сам, осяжите Меня и рассмотрите, потому что дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня». И, сказав это, показал им руки и ноги. Когда же они от радости еще не верили и дивились, Он сказал им: «Есть ли у вас здесь какая пища?» Они подали Ему печеной рыбы и сотового меда, и Он, взяв, ел пред ними. И сказал им: «Вот то, о чем Я вам говорил, что надлежит исполниться всему, написанному обо Мне в законе Моисеевом и в пророках и псалмах. Так написано, и так надлежало пострадать Христу и воскреснуть из мертвых в третий день». Тогда Господь раскрыл их разум к пониманию Священного Писания.
После этого Он пообещал ученикам, что они примут от Бога силу Святого Духа и станут свидетелями и благовестниками покаяния и прощения грехов для всех народов начиная с Иерусалима. Дунув на апостолов, Господь сказал: Примите Духа Святаго. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся.
Явление апостолам на восьмой день с Фомой
(см.: Ин 20, 25–29)
Фома, один из двенадцати апостолов, не был в тот вечер со всеми, когда приходил Иисус. Другие ученики рассказали ему, что видели воскресшего Спасителя, но он сказал им: «Если я сам не увижу на руках Его ран от гвоздей и не вложу руки моей в Его раны, не поверю». Прошло восемь дней, и вновь ученики собрались вместе в доме, и Фома был с ними. И вновь, как в тот раз, когда двери были заперты, Господь предстал перед ними и сказал: Мир вам! Потом Он обратился к Фоме: «Подай перст твой и посмотри руки Мои. Вложи свою руку в ребра Мои и не будь неверующим, но верующим». В восторге Фома исповедовал Его Богом, воскликнув: Господь мой и Бог мой! Господь же сказал ему: Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие.
Господь являл Себя видимым и осязаемым образом тем, кто знал Его во время Его земного служения. Апостолы были свидетелями Его крестной смерти и твердо знали, что их Учитель умер и погребен. Поэтому Он и являлся им после воскресения. Им Он дал осязать Себя и вкушал перед ними пищу, чтобы они, убедившись в том, что Господь воистину воскрес в Своей плоти, смогли засвидетельствовать это всему миру. Однако самое главное для апостолов было — ощущать постоянное незримое присутствие Своего Господа и Учителя, которое Он обещал им на все времена: Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них. Это незримое постоянное пребывание со Христом выразил апостол Павел, говоря: Уже не я живу, но живет во мне Христос. Это блаженство — верить во Христа не видя Его — Он и имел в виду.
Явление на Тивериадском озере. Чудесный улов. Возвращение Петру апостольского достоинства
(см.: Ин 21, 1–23)
Господь повелел Своим апостолам идти в Галилею. Там на Тивериадском море (еще одно название Галилейского озера) Господь опять явился Своим ученикам. Симон Петр, Фома, Нафанаил, Иаков, Иоанн Зеведеевы и двое других учеников отправились в лодке ловить рыбу. Всю ночь ловили они, но не поймали ничего. А когда уже настало утро, Господь встал на берегу, но ученики не узнали Его. Господь обратился к ним: Дети, есть ли у вас какая пища? Они отвечали Ему: Нет. Он же сказал им: Закиньте сеть по правую сторону лодки, и поймаете. Ученики поступили так, как им велел Господь, и не смогли вытащить сети от множества рыбы. Тогда апостол Иоанн сказал Петру: Это Господь. Услышав это, Симон Петр бросился в море и поплыл к берегу (до берега было около ста метров), а другие ученики приплыли в лодке, таща сеть с рыбою. Когда же вышли на берег, они увидели горящие угли, на которых пеклась рыба, и хлеб. Господь велел им принести пойманную рыбу. Симон Петр вытащил на землю сеть. Крупных рыб там было сто пятьдесят три, и при таком множестве сеть не прорвалась. Иисус позвал учеников: Придите, обедайте. Никто из учеников не осмеливался спросить Его: «Ты кто?» Они знали, что это Господь.
Когда же они обедали, Иисус обратился к Симону Петру: «Симон, сын Ионы! любишь ли ты Меня больше, нежели они?» Петр сказал Ему: «Да, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя». Иисус сказал ему: Паси агнцев Моих — и спросил Петра еще раз: «Симон Ионин! любишь ли ты Меня?» Петр сказал Ему: «Да, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя». Господь сказал ему: «Паси овец Моих». И в третий раз обратился к Петру: «Симон Ионин! любишь ли ты Меня?» Петр опечалился, что Господь спросил его в третий раз, и сказал Ему: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси овец Моих.
Так Петр, некогда трижды отрекшись от Христа, трижды засвидетельствовал, что любит Его. Получив от Господа повеление пасти верующих, он сам потом учил других пастырей: «Пастырей умоляю я, сопастырь и свидетель страданий Христовых: пасите Божие стадо, охотно и богоугодно, не для гнусной корысти, но из усердия, не господствуя над наследием Божиим, но подавая пример стаду; и когда явится Пастыреначальник, вы получите неувядающий венец славы» (1 Пет 5, 1–4).
Явление на горе в Галилее и повеление апостолам идти на всемирную проповедь
В 1835 году русский художник А.А. Иванов находился в Италии, куда был отправлен за средства художественного общества. Организация эта ждала обещанного от Иванова грандиозного полотна. Но художник к тому времени еще не созрел для его написания. Поэтому близко ознакомившись с творчеством знаменитых итальянских живописцев, Иванов приступил к работе над «репетиционным» полотном перед созданием «Явления Христа народу». Он изобразил на холсте две фигуры: Иисуса и Марии Магдалины.
Сюжет выбрал распространенный в ту пору среди европейских мастеров. О нем повествуется в Евангелии от Иоанна. Первой увидела воскресшего Учителя Магдалина и ринулась к нему. Но Христос останавливает ее словами и жестом: «не прикасайся — я еще не восшел к Отцу…». Именно этот момент 20-й главы писания иллюстрирует Иванов.
Композиция картины отличается одухотворенной простотой, фигуры персонажей скульптурные, канонически красивые, пластичные. Изображены Христос и Магдалина повернутыми фронтально, для удобства созерцания выражений лиц и передачи их душевных переживаний.
Фигура Христа написана в идеальных пропорциях, изящно проработаны складки белого одеяния. На Марии Магдалине пламенно красное платье. Таким противопоставлением художник выразил разность сфер, в которых пребывают человеческое существо и божественное. Белая ткань на теле Иисуса светится, переливается как жемчуг и перламутр, голубовато-золотистая, она напоминает о небесных заоблачных сферах.
Магдалина показана приземленной, одной ногой стоящей на коленке, протягивает руку к любимому Спасителю. Христос спокойным, но строгим жестом сдерживает сильный душевный порыв ученицы. Иванову удалось передать любовь Иисуса и смесь душевных переживаний Марии при встрече с ним: боль от его смерти, восторг от возвращения и надежда на скорое счастье.
За полотно живописцу подарили звание академика.
В соответствии с правилами, принятыми в Академии художеств, композиция напоминает скульптурную группу. Однако в картине преодолены обычные академические скованность и холодность трактовки. Наиболее выразительно лицо Марии, в нем передано сложное эмоциональное состояние женщины – следы печали, удивление, даже испуг, и слезы радости и восторга. Для достижения своей задачи художник предлагал натурщице припомнить все свои беды, затем, утешая, он смешил ее и держал перед ней луковицу. «Полные слез глаза, с улыбкой на устах, давали мне совершенное понятие о Магдалине, увидевшей Иисуса».
Лицо Христа контрастирует с образом Марии спокойствием и сдержанностью, жест его руки выражает запрещение прикасаться к нему.
Картина была пенсионерским отчетом художника в ОПХ о его пребывании в Италии. В мае 1836 года она была послана в Санкт-Петербург, где экспонировалась на выставке ИАХ и получила очень высокую оценку. Последняя, в частности, выразилась в том, что Иванов получил звание академика без назначения для этого особой программы, а ОПХ поднесло картину в дар императору Николаю I.
А.А.Иванов
Явление Христа Марии Магдалине после воскресения
1835г, холст, масло. 242 x 321 см
Государственный Русский музей
ЗАЛ N15
1830 году на средства Общества поощрения художников А.А. Иванов едет в Италию в качестве пенсионера, посещает Австрию и Германию. В 1831-1858 годах он постоянно жил в Италии.
С самого начала пребывания за границей Иванов стремился найти значительную тему. Мысль о художественном воплощении евангельской легенды, повествующей о пришествии Мессии, возникла у него уже в начале 1830-х годов. Но он не сразу счел себя подготовленным к реализации этого замысла и в качестве приближения к теме приступил к двухфигурной композиции «Явление Христа Марии Магдалине».
Благородная простота композиции, скульптурная пластика фигур, фронтально развернутых на темном фоне – перед нами произведение строго следующее канонам классицизма.
Несмотря на классицистическую условность, художнику удалось создать жизненный образ Магдалины, передать сложность и искренность ее чувств.
Образ Иисуса в картине наделен идеальной красотой: его лицо и фигура напоминают статую Христа работы Торвальдсена, а одеяния – складки покрывала «Сикстинской мадонны» Рафаэля. В сравнении с ним образ Марии Магдалины отличается большей живостью. Художник сумел передать сложное чувство: радость, горе, волнение одновременно изображены на лице Марии. Золотые волосы, мягко льющиеся на плечи, теплота тициановского колорита говорят о влиянии на художника веницианской живописи. Известно, что Иванов в ходе работы над картиной совершил поездку на север Италии – с тем, чтобы «изучить характер всех школ».
По евангельскому мифу, Мария Магдалина Происходила из галилейского города Магдалы в колене Иссахаровом, близ Капернаума.
Мария Магдалина — блудница, которая, раскаявшись, стала последовательницей Христа.
В Новом Завете имя Марии Магдалины упоминается лишь в нескольких эпизодах:
Она была исцелена Иисусом Христом от одержимости семью бесами (Лк.8:2)
Затем стала следовать за Христом, служа ему и делясь своим достоянием (Мк.15:40-41, Лк.8:3)
Потом присутствовала на Голгофе при кончине Господа (Мф.27:56 и др.)
После чего была свидетельницей его погребения (Мф.27:61 и др.)
А также стала одной из жен-мироносиц, которым ангел возвестил о Воскресении (Мк.16:1-8)
Она первая увидела воскресшего Иисуса, сначала приняла его за садовника, но узнав, устремилась к нему дотронуться.
В 20-й главе Евангелия от Иоанна рассказывается о явлении воскресшего Христа Марии Магдалине. Иисус говорит ей: «Мария!» Она, обратившись, говорит: «Равви!» — что значит: «Учитель!». Иисус говорит ей: «Не прикасайся ко мне, ибо я еще не восшел к Отцу Моему…».
Христос не разрешил ей это (Noli me tangere), но зато поручил возвестить апостолам о своем воскрешении (Ин.20:11-18). Этот эпизод А.А.Иванов изобразил на картине.
Картина была отправлена в Петербург, имела большой успех и доставила художнику звание академика (1836).
Явление Воскресшего Христа Марии Магдалине
Явление Воскресшего Христа Марии Магдалине
Проникновенная песня из авторского альбома Татианы Лазаренко «Святому Откровению внимая» посвящена чуду явления Воскресшего Христа равноапостольной Марии Магдалине, память которой отмечается 4 августа.
Кем же была Мария Магдалина, сподобившаяся этого чудесного явления?
Предстал Иисус пред скорбящей Марией
«Ты плачешь, о женщина, — молвил, —
Пришла ты ко Гробу с лучами зари,
Великой исполнена скорби».
Глаза на Него не решаясь поднять,
Мария рекла безыскусно
«Ты, верно, садовник, и должен бы знать,
Где тело лежит Иисуса.
Его отнесу я домой, чтоб обмыть
И высушить волосами,
Чтоб миро безценным Его умастить,
В тоске оросить слезами».
Иисус ей ответил: «Утешься, Мария,
Неужто Меня не узнала?
На крестные раны Мои посмотри,-
Я тот, о Ком ты возрыдала».
«Учитель, ты жив?– возопила она, —
Нам так без тебя одиноко»…
Но строго сказал Иисус: «Не должна
Ко Мне прикасаться до срока.
Пока не восшел Я к Отцу Своему,
Ко Мне приближаться не смейте.
Иди и поведай миру всему,
Что встал Иисус из мертвых»
Стихи Татианы Лазаренко
Музыка Сергея Бедусенко
Вокал: дуэт «Фавор»
Святая равноапостольная Мария Магдалина
Кем была Мария Магдалина?
На берегу Геннисаретского озера, между городами Капернаумом и Тивериадой, располагался небольшой город Магдала, остатки которого уцелели до наших дней. Теперь на его месте стоит лишь небольшой поселок Медждель. В Магдале когда-то родилась и выросла женщина, имя которой навеки вошло в евангельскую историю. Евангелие ничего не повествует нам о юных годах Марии из Магдалы, но предание сообщает, что Мария была молода, красива и вела грешную жизнь. В Евангелии говорится, что Господь изгнал из Марии семь бесов. С момента исцеления Мария начала новую жизнь. Она стала верной ученицей Спасителя. Мария была верна Ему не только в дни Его славы, но и в момент Его крайнего уничижения и поругания. Она, как повествует евангелист Матфей, присутствовала и при погребении Господа. На ее глазах Иосиф с Никодимом внесли в гробницу Его бездыханное тело. На ее же глазах они завалили большим камнем вход в пещеру, куда зашло Солнце жизни… Верная закону, в котором была воспитана, Мария вместе с другими женщинами пребывала весь последующий день в покое, ибо велик был день той субботы, совпадавший в тот год с праздником Пасхи. Мария Магдалина Мария Магдалина продолжала свое благовестие в Италии, в самом городе Риме. Очевидно, именно ее имеет в виду апостол Павел в своем Послании к Римлянам, где вместе с прочими подвижниками проповеди евангельской упоминает Марию (Мариам), которая, как он выражается, «много потрудилась для нас». Очевидно, она беззаветно служила Церкви и своими средствами, и своими трудами, подвергаясь опасностям, и разделяла с Апостолами труды проповедничества. Согласно Церковному преданию, Мария пробыла в Риме до прибытия туда апостола Павла и еще два года спустя после отбытия его из Рима после первого суда над ним. Из Рима святая Мария Магдалина уже в преклонном возрасте переселилась в Эфес, где неустанно трудился святой апостол Иоанн, который с ее слов написал 20-ю главу своего Евангелия. Там святая Мария закончила земную жизнь и была погребена. В 9 веке ее святые мощи были перенесены в столицу Византийской империи — Константинополь и положены в храме монастыря во имя святого Лазаря. В эпоху крестовых походов они были перенесены в Италию и положены в Риме под алтарем Латеранского собора. Часть мощей Марии Магдалины находится во Франции близ Марселя, где над ними у подножия крутой горы в честь Марии воздвигнут великолепный храм.
Явление Воскресшего Христа Марии Магдалине
„ЯВЛЕНИЕ ХРИСТА МАРИИ МАГДАЛИНЕ*
Отныне я тоже художник.
Корреджо.
Картиной, за которую Иванов принялся вскоре после возвращения из первого путешествия по Северной Италии, было «Явление Христа Марии Магдалине». В работе над этой картиной, состоящей всего из двух фигур, Иванов проявил ту медлительность, с которой он всегда был неразлучен. В одном из писем своих он говорит о том, что при создании картины собирался показать всего лишь «свое представление о драпировках». Вместе с тем художник признавался сестре, как он бился над задачей запечатлеть в заплаканном лице Марии Магдалины противоречивые чувства: следы печали, слезы, удивление и даже испуг, страх, восхищение и улыбку радости. Для решения этой задачи он предлагал своей натурщице припомнить все испытанные ею в жизни беды; не довольствуясь (этим, держал перед ней кусочки лука, чтобы исторгнуть из глаз ее слезы. И в то же время утешал ее и, утешая, смешил. «Полные слез глаза, с улыбкой на устах, — рассказывал он впоследствии сестре, — давали мне совершенное понятие о Магдалине, увидевшей Иисуса».
Рассказ о том, как он мучил и смешил натурщицу, объясняется отчасти желанием позабавить сестрицу. В нем речь идет только о внешних обстоятельствах и приемах работы. В действительности мастеру приходилось преодолевать еще более сложные творческие трудности. Об этом говорят его многочисленные рисунки карандашом и этюды маслом. Необходимо было представить, как женщина неторопливо шла вперед, увидала нечто такое, что привело ее и в восторг и в изумление, и как это изумление и восторг заставили ее опуститься на одно колено. В связи с этой задачей художника стал занимать падающий на землю и волочащийся за Магдалиной шарф, который дает понятие о пройденном ею пути. С движением шарфа связан и мотив волос Марии Магдалины. В одном из своих альбомов Иванов торопливо записывает: «Волосы у Марин Магдалины сделать косичками длинными и тонкими, которые спустить с головы вместе с покрывалом полосатым…»
В погрудном этюде Марии Магдалины блестящие, белокурые, чуть пепельного оттенка волосы падают широкими косами, тонкий белый шарф свился спиралью и откинут за плечи. Обвивая шею Марии, этот шарф подчеркивает пластику фигуры, и вместе с тем на нем хорошо выделяются волосы, которые без него слились бы с розовым платьем. Но самое главное это то, что в гладко расчесанных у основания и чуть спутанных на концах волосах выражается восторженный порыв Марии, ее чистая, любвеобильная душа, стремительность и торопливость едва ли не большую одухотворенность, чем ее большие, чуть остановившиеся глаза. И действительно, достаточно мысленно закрыть волосы Марин, чтобы заметить, до какой степени без них обеднится образ.
В лице Христа, противостоящем Марии, Иванову предстояло показать черты мужественного благородства, доброты, отзывчивости, мягкости. Христос должен быть спокоен и сдержан. Все душевные его силы сосредоточены на том, чтобы волнение не выступало наружу. Фигура Христа передана достаточно осязательно. Но ей еще не хватает определенности характеристики, и потому в целом его образ уступает Марии.
Работа над картиной ближе познакомила художника с местной жизнью. Вместе с той натурщицей, которая так очаровала Иванова, в его мастерскую на чердаке палаццо Боргезе ворвались бурные итальянские страсти. Оказалось, что у натурщицы муж был пьяницей и гулякой, требовал от нее денег, жестоко избивал ее и довел до такого состояния, что она дважды пырнула его ножом; упавшего мужа отнесли в лазарет, а мстительницу посадили в тюрьму. Иванов имел намерение высвободить ее оттуда на те деньги, которые он ждал от Общества поощрения художников.
Художника и ужасали и восхищали эти свирепые трастеверинские нравы, которые переносили его во времена Борджиа. Красавица римлянка не оставляла его равнодушным. «Я, однако ж, работал в то время не хладнокровно, — признавался он сестре, — сердце мое билось сильно при виде прекрасной головы, улыбающейся сквозь слезы». Такова была закулисная сторона той мизансцены, которую он создал под названием «Явление Христа Марии Магдалине».
В картине Иванова сильно выступает академическая сдержанность, скованность и даже некоторая холодность. Но в отличие от большинства работ рядовых выучеников академии, обычно приглаженных и робких, Иванов выразил в обеих словно изваянных из камня фигурах много энергии и твердости. В этих фигурах, выше человеческого роста, заключено достоинство и величие, которые скорее свойственны героям классической трагедии, чем персонажам евангельской легенды. Вот почему и содержание картины трудно свести к встрече отбывающего на небо божества со смертным человеком. Картина больше похожа на отречение римского трибуна во имя гражданского долга от любви нечаянно увидавшей его восторженной женщины.
«Явление Христа Марии Магдалине» было окончено еще осенью 1835 года. В начале следующего года Иванов выставил ее в Риме на Пьяцца дель Пополо. Рядом с портретами Кипренского и пейзажами М. Лебедева «Явление Христа Марии» имело успех, хотя и не такой шумный, как «Последний день Помпеи». Вся русская школа поднялась во мнении художников римской колонии.
Вскоре после этого картина была отправлена в Петербург. Одним из первых увидал картину отец. Волнению старика не было границ, когда на глазах у него в одной из зал академии стали распаковывать ящик с картиной и снимать ее с вала. Еще прежде чем она была вполне раскатана, он по увиденным частям мог с радостью убедиться, что руками сына восстанавливалась честь семьи; он понимал, что такую картину нельзя будет ни осудить, ни отвергнуть, и старик радовался этому как ребенок. Действительно, когда картина была представлена на суд знатоков и широкой публики на академической выставке, она сразу обратила на себя внимание. Правда, успех имела и ловко написанная, но пустая и даже пошлая картина другого пенсионера, А. Маркова, «Фортуна и Нищий», и это говорило о неразборчивости публики. Что касается картины Иванова, то она покорила публику способностью современного художника создать нечто по мастерству выполнения похожее на старую живопись. Недаром она вскоре заняла свое место в Картинной галерее Эрмитажа. Отмечено было и небывалое в академических традициях «действие на душу», возвышенность образов, простота композиции, естественность фигур, трогательная выразительность Марии.
Правда, нашлись люди, которым картина Иванова не пришлась по вкусу. Писатель-журналист Нестор Кукольник, который в силу своих связей с Брюлловым и бойкости пера считался знатоком искусства, но в действительности в живописи не разбирался, остался явно недоволен Ивановым. «Что это такое картина Иванова? — спрашивал он подобострастно Брюллова. — Мистификация, что ли? Или я уже до того устарел, что ничего не понимаю, или картина в самом деле плоха? Мучительно нехорошо: ни композиции, ни колорита. Кого ни встречу, прошу вывести рационально из печального моего заблуждения». Видимо, Кукольник уже успел многих настроить против Иванова, но ждал сигнала от мэтра, чтобы начать генеральное наступление. Надо отдать справедливость Брюллову, хотя он был мало разборчив в своих личных знакомствах, в искусстве он не пожелал кривить душой. Он отозвался одобрительно о картине своего соперника.
Выставку посетил Николай. Передавали, что перед картиной Иванова им были сказаны банальные слова о «божественности фигуры Спасителя». Сотни угодливых слуг монарха нашли в этих словах поразительное глубокомыслие. Сотни услужливых уст разнесли их по всем гостиным Петербурга; слова эти были опубликованы в печати и положили конец злословию Кукольника.
Благоприятный прием, оказанный картине, не только укрепил положение художника, не только содействовал получению им средств для дальнейшей работы, но и внушил ему больше уверенности в свои силы. В сознании огромной ответственности того, что им создавалось, он пишет в Петербург: «О, как дорого мне настоящее время! как я ему радуюсь! Каждая черта моя экзаменуется всеми просвещеннейшими нациями в лицах важнейших их художников».
1836 год был переломным в умственном развитии Иванова. Мысли о призвании и судьбе художника не дают ему покоя, и он пытается их уяснить себе противополагая художника талантливого художнику-гению. «Сей до себя доводит слушателей. Он про изводит для веков. У него некоторые части неправильны, но целое превосходно. В сем случае можно его уподобить божеству. Правила для него нет — он сам себе оное». В отличие от гения талант «соображается с требованием общества, он раб его», «пишет для настоящего времени». «Сему гораздо выгоднее жить. Напротив как тот часто терпит препятствия и даже умирает с голоду». Со своей вечной неудовлетворенностью самим собой Иванов, конечно, даже и не помышлял о том, что ему открыты возможности гения. Во всяком случае, он готов был на все лишения, на которые обречен художник, не желающий потакать причудам света и правилам академической рутины.
Что значит родиться художником под властью деспотизма, в этом он мог убедиться по собственному опыту. Его хлопоты об отце остались безуспешными. Денежная зависимость давала повод «благодетелям» напоминать ему о праве на его вдохновение. Печальный опыт жизни постоянно наводил художника на размышления об источниках его злоключений Правда, чрезмерно распространяться на эту тему в письмах было небезопасно. В официальных письмах он вынужден именовать академик, «храмом художеств», но отцу признавался, что академия отжила свой век, как «вещь предшествующего столетия». В. И. Григоровичу он писал: «Вы поставлены общим отцом нашим», но после всех притеснений и наставлений конференц-секретаря жаловался приятелю: «Какая скука возиться с этим педантом!» Иванов сознавал, как гибелен для искусства тот факт, что художники погрязли в «светские угодности и интриги», и он возмущался тем, что русский художник вынужден стать «совершенным купцом и бессовестным спекулятором». С ужасом он опасался, как бы необходимость ради заработка выполнять «дюжинные иконостасы и портреты» не превратила и его самого в «купца». Но Иванов не ограничивается жалобами на произвол и бесчинства отдельных людей «сильных мира сего». Он восстает против зависимости художника от высших классов и прежде всего от монарха. «Мы должны сознаться, что не имеем еще народного расположения, и потому все еще выспрашиваем у государя денег на свое содержание». И он с горечью отмечает, что «вельможи русские не удостаивают своим посещением русского художника».
В своих письмах и заметках Иванов то и дело с возмущением вспоминает об унизительном рабстве, о рабском покорстве и о вынужденном усердии раба. Хотя художник не мог еще осознавать всех причин создавшегося положения вещей, он был в те годы едва ли не единственным среди римских пенсионеров, который задумывался над этими вопросами. Большинство остальных думало только о том, чтобы приспособиться к существующим условиям и извлечь из них пользу.
Осуждая то положение вещей, которое господствовало в Петербурге, Иванов ни на минуту не переставал сознавать себя русским. Даже ссоры его с соотечественниками не могли поколебать в нем этого сознания. Находясь в качестве пенсионера в прямой зависимости от пользовавшихся авторитетом у русского правительства художников-иностранцев и прибегая в случае нужды к их поддержке, он и сам призывает «прислушиваться к приговорам других наций, гораздо нас просвещеннейших». Однако по мере того как он замечает, что многие иностранцы занимают в России наиболее почетные места и вытесняют с них презираемых ими русских людей, в нем растет возмущение против этого унизительного положения.
Сталкиваясь в Риме с художниками различных стран и наций, Иванов особенно остро чувствовал потребность своим делом защитить добрую славу русского имени. «Заставить согласиться иностранцев, что русские живописцы не хуже их, — дело весьма мудреное, ибо все озлоблены на русских по случаю политики, — писал Иванов, намекая на события в Варшаве в 1830 году. — Все ищут пятен, рады всяким рассказам и унижают всякое в нас достоинство: следовательно, художественная вещь должна быть втрое лучше их произведений, чтобы только принудить их уравнять со своими». Свою собственную судьбу художника он отождествляет с судьбой всей русской художественной культуры и потому готов все силы отдать патриотическому делу. Своих соотечественников Иванов считал народом, исключительно щедро одаренным, в этом для него не было сомнений. Русским людям предстоит, по его мнению, поднять искусство, которое повсюду приходит в упадок. «В нашем холодном к изящному веке я нигде не встречаю столь много души и ума в художественных произведениях, — писал Иванов. — Не говоря о немцах, но сами итальянцы не могут сравняться с нами ни в рисовании, ни в сочинении, ни даже в красках. Они отцвели, находясь между превосходными творениями своих предшественников. Мы предшественников не имеем. Мы только что сами начали — и с успехом… Мне кажется, нам суждено ступить еще далее».
В Риме Иванов постоянно имел перед глазами работы своих товарищей — людей того поколения, от которого в ближайшие годы зависела судьба русского искусства. Он хорошо понимал, что критика их произведений может выглядеть как злословие на соперников, но истина его настолько увлекает, что он не боится этого подозрения. Требовательный к самому себе, он не щадил и своих товарищей. Он видел, как создавалась картина Алексея Маркова «Фортуна и Нищий», это рядовое академическое произведение, и он с возмущением говорит об отсутствии мысли в ней и дает ей уничтожающую характеристику. «Дамская живопись!» — называет это произведение Иванов. И с каким презрением отзывается он позднее о вздорной затее Алексея Маркова писать в Риме на темы русской жизни, чтобы картиной «Сироты русские на могиле своей матери» «выплакать у начальства копейку».
Иванов долго работал бок о бок с Михаилом Лебедевым. Он знал добросовестность, с которой тог писал свои этюды с натуры. Но Иванов и по отношению к нему находит повод для критики. «В его ландшафтах не нахожу характера итальянского: трудно поверить, чтобы манер, им принятый, вывел его на классическую дорогу, тем более, что в нем никакой искры нет — фантастического, идеального, изобретательного». Впрочем, когда Лебедев незадолго до смерти привез из Кастель Гандольфо пейзаж, в котором сумел придать своему этюду с натуры характер законченной картины, Иванов по справедливости высоко оценил эту работу, которая украшает в настоящее время Третьяковскую галерею.
Иванов застал первые успехи в Италии Айвазовского. «Гайвазовский работает тоже скоро, но хорошо — он исключительно занимается морскими видами». «Гайвазовский — человек с талантом. Его «День Неаполя» заслужил общее одобрение в Риме — воду никто здесь так хорошо не пишет». Однако признание таланта и умения Айвазовского не закрывает глаза Иванову на опасности, которые сулит ему легкий успех у публики. Он нападает на честолюбие художника, толкавшее его всеми средствами добиваться от папы римского «медали», предсказывает ему, что он будет иметь «добрый капитал», и, наконец, высказывает опасения по поводу стремления Айвазовского создавать себе славу шумной рекламой в газетах.
С неизменной теплотой говорит Иванов о старейшем русском художнике, которого он еще застал в Риме, — Кипренском. Он чувствует горячую признательность к нему за то, что тот сумел «поставить имя русское в ряду классических живописцев». Его заботам пенсионеры обязаны улучшением своего положения. и потому Иванову вдвойне обидно, что именно этот художник почти забыт современниками. И, когда всеми покинутый и забытый Кипренский умирает, Александр Иванов пишет отцу письмо, настоящее надгробное слово над могилой великого художника: «Знаменитый Кипренский скончался. Стыд и срам, что забросили этого художника. Он первый вынес имя русское в известность в Европе, а русские его всю жизнь считали за сумасшедшего, старались искать в поступках только одну безнравственность, прибавляя к ней, кому что захотелось. Кипренский не был никогда ничем отличен, ничем никогда жалован от двора, и все это потому только, что он был слишком благороден и горд, чтобы искать этого».
На основе жизненного и творческого опыта этих лет в Иванове созревают его дальнейшие планы. Прежде всего он принимает решение в ближайшие годы не возвращаться в николаевскую Россию. «Мысль о возврате на родину вышибает у меня и палитру, и кисти, и всю охоту что-либо сделать порядочное по искусству», — пишет он еще в 1834 году. Своих «покровителей» он всеми средствами старается убедить в необходимости продлить срок его пребывания в Риме. Иванов объявляет отцу о причинах своего нежелания возвращаться в Петербург. «Я считаю несчастнем для истинного таланта связать себя службою, — пишет он, — а вы видите в этом обеспеченное блаженство». На этой почве между Ивановым-сыном и Ивановым-отцом возникает больше всего расхождений. Старик не мыслил себе судьбу сына иною, как лишь в стенах академии: после успеха «Марии Магдалины» его карьера казалась ему обеспеченной. Александру была невыносима одна мысль об этом. Щадя отца, Александр Иванов не мог прямо признаться, что именно его судьба академического профессора кажется ему самой печальной на свете, но свое отвращение к ней он никак не мог скрыть. Скорее он готов стать слугой у учителя рисования, лишь бы «каждый день не видеть Григоровичей, Сапожниковых и весь академический причт». Одно воспоминание о них вызывает в нем содрогание. Академический мундир с его стоячим воротником казался ему несовместимым со званием художника. Можно представить себе негодование молодого Иванова, когда в ответ на опасения его утешали, что мундир надевают в академии только в торжественных случаях, а работают в мастерских в блузах с отложными воротниками.
И все же Иванов предвидел, что ему рано или поздно предстояло вернуться на родину. Но он предпочитал Петербургу Москву, потому что она более пригодна «для удобнейшего производства сюжетов из русской истории». Уже в первые годы своего пребывания в Италии он намечает обширную художественную программу, которой собирается заняться после возвращения на родину. Список этих тем он записал в одном из своих альбомов: здесь и «виды губернских городов и столиц», и «маневры и парады армии и гвардии», и «бордюры из ели, сосны, березы», и «костюмы всех губерний», и «сцены из отечественных поэтов», и «монументы и остатки древностей русских», и «сцены из быта простых крестьян русских». В то время ни один из русских живописцев даже и не помышлял о равном по охвату изображении русской действительности.
В связи с этими творческими планами стоят и представления Иванова о том, как нужно устроить свою жизнь. Своими мечтами он делится с отцом; видно, они были выношены долгими размышлениями, и потому, когда он затрагивает эти темы, речь его становится спокойной, ясной и особенно убедительной. «Художник должен быть совершенно свободен, никогда ничему не подчинен. Независимость его должна быть беспредельна. Вечно в наблюдениях натуры, вечно в недрах тихой умственной жизни, он должен набирать и извлекать новое из всего собранного, из всего виденного. Русский художник непременно должен быть в частом путешествии по России и почти никогда не бывать в Петербурге, как городе, не имеющем ничего характеристического».
Иванов лелеял мечту по-новому устроить и жизнь всех русских художников в Риме. Одно время ему казалось возможным создать нечто вроде триумвирата наиболее выдающихся: Брюллова, Маркова и его самого, «потушив имена их публике, наделить деньгами и дать возможность выдавать свои мнения и в стороне от успеха погрузиться в искусство». Для поднятия репутации русского художника он предлагал надеть на шеи пенсионерам золотые медали, «…чтобы посланник, увидя лик государя своего у пенсионера, переменил бы свое обращение и понятие о художнике». Он желал, чтобы у младших художников на этих медалях вместо лаврового венка был выбит венок терновый в знак предстоящего ему тернистого пути. Он считал необходимым, чтобы в Аничковом дворце была устроена постоянная выставка картин русских художников, «национальный музей», и чтобы здесь находилась кружка для добровольных пожертвований в пользу художников («этой суммой мы будем распоряжаться с общего согласия», — замечает он).
Нельзя читать без улыбки утопические проекты художника. Им не суждено было воплотиться в жизнь хотя бы в самой малой доле. Никто даже не отозвался на них. В глазах начальства Александр Иванов приобрел репутацию беспокойного чудака и сумасброда. В отношении к нему все больше применяли политику игнорирования, которая приводила к полному крушению все его планы. Только одно удалось ему осуществить — это оттянуть свое возвращение в Петербург. Он так и не вернулся в него при Николае I.
Занятый вопросами устройства жизни художников, Иванов не переставал размышлять и о том, какими способами искусство может достигнуть расцвета, а русские художники осуществить свое высокое призвание. Чем больше он узнавал классическое искусство, тем более приходил к признанию его огромного значения для художника. Сам он горько жаловался на то, что академия не дала ему достаточно широкого образования. Участь ученого казалась ему настолько «завидной», что были моменты, когда он готов был поменять свою судьбу художника на судьбу ученого. Вместе с тем он понимал, что успех художника в искусстве зависит не от одной лишь его осведомленности и начитанности, но прежде всего от его наблюдательности, от умения заметить характерное в окружающей жизни. Вот почему он так высоко ставил «счастливый предмет натуры».
В те годы Иванов не отрекался еще от тех взглядов на задачи искусства, которые в нем выработались в академические годы, но понятие совершенной красоты как высшей цели искусства значительно расширилось у него и углубилось. «Красота, первую идею которой доставляют нам физические предметы, подчиняется общим законам, которые могут применяться к другим предметам и поступкам и к мыслям точно таким же образом, как и к формам». Это мнение он выписывает из какого то итальянского автора, так как оно пришлось ему самому по душе и соответствовало более широкому его представлению о красоте. Иванов и в эти годы продолжает защищать «идеальное» в искусстве и считает необходимым, чтобы рядом с ним в качестве высшей ступени существовало понятие «изящного».
Казалось бы, в своих воззрениях на искусство Иванов не выходил за границы тех понятий, которые господствовали в то время в академии. Но большинство академических авторитетов говорило об «идеальном» и «изящном» лишь для того, чтобы за ними спрятаться от реальной действительности, чтобы оправдать свое недоверие, порой вражду к тому реализму, потребность в котором все больше назревала в искусстве. Для Иванова, как художника искреннего и правдивого, самое искание этого идеального было реальностью его творчества. Он взял на себя трудную миссию не только на словах, но и на деле «проверить Рафаэля природой». Он искал совершенства в мире, в непосредственно видимом и делал эго так настойчиво и страстно, как до него немногие решались это делать. Выработанный на примерах классического искусства критерий красоты помогал ему открывать ее следы в действительности. Но самое существенное было в том, что он не желал отказаться от своего права художника широко открытыми глазами смотреть на реальный мир. Со своей не допускающей компромисса прямотой и честностью он готов был скорее усомниться в этих критериях красоты, чем отказаться от «счастливого подмета натуры». Вот почему хотя эстетическое кредо Иванова не выходило за пределы общепринятого, в сущности, оно имело в то время совсем иной смысл, чем в устах присяжных идеологов академии.
Художник придавал большое значение «исполнительской части». Высоко ценя в искусстве замысел, идею, он не забывал подчеркнуть, какое огромное значение имеет «исполнение, то есть письмо, или, как мы привыкли говорить, механическая часть», ибо «умная и тупая в исполнении композиция» не вызовем восхищения зрителя. В связи с этим Иванов исключительно высоко ценит труд художника. «Я не могу быть без дела, я умираю без дела!» — восклицает он в одном из своих писем. И это были не пустые слова — они были выражением творческой одержимости набирающего силы гения.
Поделитесь на страничке
Следующая глава >