Содержание
Гибрид мессы с триллером
Страсти Христовы (2004)
The Passion of the Christ
драма
Режиссер: Мел Гибсон
В ролях: Джим Кэвизел, Майя Моргенстерн, Кристо Живков, Франческо Де Вито, Моника Белуччи
Премьера: 8 апреля 2004 года
Фильм-убийца уже на наших экранах
.Если кто думает, что «Страсти» – честный акт духовного исследования, он заблуждается. Это успешный коммерческий проект, задача которого – сделать деньги, очень много денег. Для этого у Мела Гибсона два верняковых козыря: отличная школа шокового кино, пройденная им в фильмах «Безумный Макс», «Смертельное оружие» и «Храброе сердце», и тема, которая заведомо привлечет в кинотеатры миллионы зрителей. Причем, заметим, новых зрителей.
Кадр из фильма
Что, в сущности, произошло? Уже много лет кино ориентируется на молодых, ими делая свои рейтинги. На «Страсти Христовы» устремились все возрасты и народы, и это такой ресурс для кинокасс, о каком можно только мечтать. Для верующих герой картины – объект религиозного поклонения, основа основ веры и, для многих, самой жизни; они все это воспримут очень серьезно. Людей, далеких от церкви, привлечет базовый культурный миф, который веками был источником вдохновения для художников, литераторов и музыкантов. Обе категории людей – а это практически все население Земли – стремятся увидеть новое, да еще обрамленное таким скандалом, воплощение последних часов Христа. Смотреть пошли даже те, кто кинематографом интересовался редко.
В результате, при всей монотонности фильма, – сенсация, рекордные потоки зрителей. Многие из них прежде брезговали хоррорами, и все фирменные приколы типового ужастика – с кровью-кетчупом, вытекшими глазами, страшными рожами сатаны и человеческой плотью, превращенной в сырой бифштекс, – увидели впервые. Они потрясены, они воспринимают накрученное зрелище как реальное историческое происшествие и как некий художественный подвиг. Хотя здесь просто стандартная для кино спецтехника, но в предельной концентрации: полтора часа истязаний в подробностях, более напоминающих порнофильм для садомазохистов.
Картина делит зрителей на два лагеря, в зависимости от веры или неверия. Для христиан ее герой априорно объект поклонения, им не нужны художественные обоснования избранности героя, а значит, они не требуют от фильма характеров и судеб – им достаточно иконописного облика искусно загримированного Джеймса Кэвизела. Они ощущают мучения Христа как собственные, страдают по-настоящему и, как мы знаем, уже есть первые жертвы этого кощунственно натуралистического богословия.
Для людей неверующих сухого остатка меньше: им, безбожникам, обязательно нужно понять, за что высокопарному герою такая ненависть и такая любовь народа. Картина Гибсона для них – всего лишь ожившее, но, тем не менее, статичное полотно неумелого копировщика Караваджо или Микеланджело – в ней нет предыстории и нет развития. А если и возникают картинки былой жизни Христа, то они даны в традициях сусальных иллюстраций к Закону Божьему: мол, когда Христос был маленький с курчавой головой, он перед едой мыл руки. Из художественных образов в фильме впечатляет только один: образ нерассуждающей рабской толпы, которая вечно распинает и линчует своих освободителей, и лишь уничтожив, начинает оплакивать. Из героев картины сравнительно живым кажется Понтий Пилат, ошарашенный кровожадностью людей, остальные безлики и картонны. Сцена, где по требованию осатаневшей оравы прокуратор освобождает убийцу Варавву, но отдает на распятие Христа, могла бы стать метафорой человеческой истории, но это уже выходит за рамки коммерческих планов Гибсона, он этим не интересуется. Он делает фильм гипнотический, фильм-ритуал, гибрид мессы с триллером, а христовы заповеди, в которых весь смысл искупления, дает в упрощенном «дайджестовом» варианте.
И это тоже выдает аттракционную природу фильма, который весь стоит на одном-единственном трюке, а когда трюк окончен, пора торопиться к финалу.
Теперь попробуем абстрагироваться от канонического контекста и проследить сюжет, каким он дан в фильме. Некий бородач выдает себя за пророка и почему-то требует к себе особого внимания. Выскочку бьют каменьями: люди не любят назиданий, а власть имущие не хотят ею делиться. Но его упрямство распаляет толпу и она бородача долго, сладострастно убивает. Кто этот человек и на каком основании претендует быть духовным поводырем – ответы нужно искать в Евангелии, но не в фильме. Фильм, где экранизирована самая интеллектуально бездонная книга человеческой истории, вообще не склонен ни над чем думать. Гибсон делал триллер – единственное, что он умеет делать, – а «жанру действия» мысль только мешает.
Так по незнанию азов или, скорее, намеренно Гибсон нарушил важный закон искусства: художественное впечатление не равно жизненному. Оно может быть даже более сильным – но иным по природе. Эстетическое переживание – работа ума и души, оно не имеет ничего общего с шоком от натуралистического зрелища. Но только на шоке строятся «Страсти Христовы». Здесь искажена природа даже самого Евангелия: принципиально скупое на картинность, оно не стремится нас ужаснуть физиологическими подробностями и тем более – не смакует страдания Христа. В мессе-триллере от Гибсона эти подробности составляют суть, и в его пастве разум и логика уступают место слепым эмоциям. Никто в угаре даже не заметит, что количества вылитой на мостовую крови хватит на десяток Христов, а раны, нанесенные ему уже в первые минуты, несовместимы с жизнью.
Таким образом, фильм этот – не более чем пустой сосуд, который каждый наполняет своим содержанием. Но во всех случаях просмотр возбуждает и легализует только самые темные порывы. Садомазохист получит мощную порцию тайного кайфа. Кто-то в стране победившего криминала воодушевится техническими деталями изобретательно поставленных пыток. У антисемита возникнет повод поделиться нахлынувшим с единомышленниками (в США, по опросам зрителей фильма, антисемитизм уже заметно возрос; в Египте запрещен мультик «Принц Египта», показавший христианского пророка симпатичным парнем, но фильм про истязание Христа принят очень благосклонно). Мирный верующий, если уцелеет, испытает благоговейное чувство прикосновения к мощам, только данным в роскошном цвете и в шикарном «долби». Фанатик-экстремал еще больше распалится: телевизионная хроника озверелых толп слишком буквально повторяет мизансцены «Страстей Христовых», чтобы поверить, будто здесь обошлось без идейного и эмоционального плагиата. Впечатлительные уйдут вконец подавленные, травмированные пережитым. И уже три человека скончались во время сеансов от сердечных приступов.
Подвиги фильма-киллера, боюсь, еще только начинаются. Ведь он как слон в посудной лавке: огрубил, свел к идее примитивной вендетты взрывоопасную субстанцию религиозной веры, веками стравливающей ослепленных. Завет Христа о прощении врагов своих в финале звучит куда менее выразительно, чем полуторачасовой акт истязаний. После такого фильма самый естественный порыв – искать врагов и страшно им мстить. «Страсти Христовы» самим отбором выразительных средств провоцируют религиозную ненависть, поэтому я понимаю тех людей в Голливуде, которые теперь отказываются подавать Гибсону руку – как профессионалу и как человеку.
Россия приобщается к безумию: «Страсти Христовы» на наших экранах. Просмотр опасен для жизни в буквальном смысле слова.
Восток и Запад далеко разошлись в своем понимании христианства. Сказалось это не только на богослужении, но и на культурных символах, отраженных в искусстве. Одним из ключевых моментов Евангелия являются страсти Христовы, которые предваряют праздник праздников и торжество торжеств — Воскресение, Пасху Христову. Перенос идейного центра тяжести с Воскресения на страсти является, на наш взгляд, искривлением сакрального пространства, ведущим к экзальтации и, в своей предельной степени, к духовной прелести. Ведь страсти — это сильные эмоции, страдание телесности, тогда как Воскресение — чисто духовная радость.
Кино, как «важнейшее из искусств», по своему воздействию на массы ни с чем несравнимо в современном мире. Все символы и афоризмы секулярной культуры взяты отсюда. О том, что Запад в прелести, легко можно понять, посмотрев на киношных супергероев, ставшими суррогатными «святыми». Поэтому, пристально приглядевшись к ведущей американской киноиндустрии, можно увидеть главный вектор западного мировоззрения.
Давно обратила внимание на то, что, судя по американским фильмам, главный и любимый их праздник не Пасха, а Рождество. Одна знакомая, долго жившая в Америке, говорила, что американцы — большие дети. Действительно, верят в Санта Клауса, умиляются украшением елки, огоньками, рождественскими чудесами странного свойства. Пасха для современного западного человека не «актуальна», ну, разве «пасхальный кролик» маячит где-то на горизонте. Размышляя над этим феноменом, приходишь к выводу, что христианство Запада, сделав упор на страстях, оттолкнуло своих приверженцев. Ну какой грешник может любить страдание больше, чем чудеса? Апофеозом искривления сакрального пространства является фильм Мэла Гибсона «Страсти Христовы». Нет, это далеко не плохой фильм, просто «смакование» страданий Богочеловека не приводит к чувству покаяния, хотя вызывает сострадание. Можно поплакать, попереживать, «побояться», что так любят западные зрители, но нет самого главного — радости от Воскресения. Сопли, слезы, пустота…
В XVII веке была сделана попытка искривить русское духовное пространство на манер западного. Своеобразной культурной диверсией стало появление так называемого «страстного цикла» в иконописи, фресковой росписи и других видах христианского искусства. Раньше в русском Средневековье иллюстрировались наиболее важные евангельские сюжеты, как правило, двунадесятые праздники. Другие события описаны в Евангелии предельно кратко. Например, снятие со Креста:
И снем е, обвит плащаницею, и положи е во гробе изсечене (Лк. 23:53).
Однако в живописи XVII века это событие растягивается во времени в эпическое повествование с большим количеством героев и подробными деталями. Счет времени, который велся буквально на мгновения, получает, по выражению И.Л. Бусевой-Давыдовой, «образную раскадровку единого временного потока, максимально приближаясь к реальности». Вот такая «раскадровка» и превратилась впоследствии в фильм Мэла Гибсона. Зритель фресковых росписей XVII века с их подробным повествованием сам становился участником событий, находясь не вне, а внутри изображения, попадая в своеобразное театральное действо, чем так увлекался царь Алексей Михайлович. Сближение сакральной истории с реальной, считает Ирина Бусева-Давыдова, чувственное подтверждение в «живоподобных» изображениях реальности сакрального вызывало у молящегося дотоле небывалый эмоциональный отклик. Ну чем не прелесть?
С.В. Гнутова отмечает, что со второй половины XVII века композиции с изображением орудий страстей Христовых появляются на крестах, антиминсах, покровцах, потирах, дароносицах и дарохранительницах, на окладах Евангелий и икон, на самих иконах и гравюрах, позже и на лубочных листах, т.е. носят массовый характер. Чаще всего, как и следует ожидать, на крестах: орудия страстей размещаются на оборотной стороне нательных и наперсных крестов, на крестах напрестольных, осеняльных и водосвятных, и даже на запрестольных или выносных крестах. Символика напрестольного креста 1718 г. из Псковского Иоанно-Предтеченского монастыря пугает своей подробностью. На нем изображены: лестница, молоток и четыре гвоздя — орудия пригвождения; клещи — орудия снятия тела Исуса Христа с креста; колонна, вервие, бичи и прутья или плеть и розги — орудия поругания; монеты, высыпающиеся из мешочка — символ предательства Иуды; рука или перчатка — символ заушения, голова плюющего — символ поругания; кувшин на поддоне (кунган) либо две руки над сосудом — Пилатово умовение рук; фонарь со свечой внутри — орудие предательства в Гефсиманском саду; меч и ухо — намек на отсечение Петром уха раба первосвященника; бердыши — вооружение воинов, взявших Христа в Гефсиманском саду под стражу; игральные кости — жребий при разделении риз Христовых; петух — символ отречения апостола Петра. Вот такое «многословие» символов.
Современный культуролог Игорь Кондаков высказал мысль, что захват инструментов формирования образов — оружие XXI века. Но «захват» начался еще в XVII веке. Тогда же начался процесс диверсификации русской культуры, пронизанной восточнохристианским духом. Недаром старообрядцы так противились изменению и формы креста, и печати на просфоре, и другим «новинам» церковных реформаторов. Протопоп Аввакум в беседе «Об образе креста Христова» писал:
…А иже крест трисоставный Христов суемудренный отлагают и четвероконечный римский крыж почитают, кольми суть врежают душа своя, по реченному: аще кто любит Христа, той любит и крест святый и тричастный, от кипариса, и певга, и кедра сложенный. Аще отлагает кто сего Христова креста, той отмещется и Христа, Бога нашего. Держи, християнин, церковная неизменна вся, и благословен будеши Богом вышним и нами, грешными. И не предвигай вещей церковных с места на место, но держи.
Так зачем крест стали перегружать символикой страстей Христовых? Здесь тоже происходит смещение центра с Креста как орудия спасения нашего на страдания Спасителя. Да, конечно, мы преклоняемся перед Его страданием, но страдал-то Он не ради самого страдания, а ради Воскресения. Может, здесь как раз и кроятся психологические причины духовной «неразборчивости» основной массы людей, принадлежащих к РПЦ. Если Страсти Христовы «приравниваются» к Воскресению, то почему бы не посвятить куличик на страстной неделе и не разговеться им до пасхальной службы, не приготовив себя постом?
И последнее замечание об искривлении культурного пространства. Староверы, несмотря на репутацию людей замкнутых, живущих в своем «закрытом» мире, были подвержены всем тем влияниям, что и русская культура в целом. В круге чтения старообрядцев значительное место занимала книга «Страсти Христовы». Однако немногие знают, что впервые она появилась на Украине во второй половине XVI века. Ранняя редакция этой книги попала в Россию во времена царя Алексея Михайловича. Только после церковного раскола книга оказалась популярной в среде старообрядцев. Некоторые списки «Страстей» были лицевыми. В XVIII-XX веках книга неоднократно переиздавалась. Первое из известных изданий вышло в конце 1780-х гг. в Супрасле, последнее (лицевое) — в 1911 году в Москве, в типографии при Преображенском богаделенном доме. Никто, конечно, не предлагает бросить читать подобные книги. Если кого назидает — во здравие душевное. Но существует все-таки иерархия праздников: великие, средние, малые. Страсти Христовы — не выше Пасхи, Страдавший и Воскресший — превыше мучителей. Закончить наши размышления хочется словами Иоанна Златоустого:
Никто не рыдай о своем убожестве, ибо для всех настало Царство! Никто не плачь о своих грехах, потому что из гроба воссияло прощение! Никто не бойся смерти, ибо освободила нас Спасова смерть! Объятый смертью, Он угасил смерть. Сошед во ад, Он пленил ад и огорчил того, кто коснулся Его плоти.
Иуда и Синедрион
(Лк. 22:1–6)
Один известный ученый нашего времени1, который, к сожалению, отвергает Евангелие, как-то раз высказался, что он никак не может понять, отчего произошло то, что какой-то распятый на Голгофе иудейский раввин мог победить и уничтожить греческих богов и римское могущество. Этого никогда и не поймут и не могут понять неверующие; ибо слово о кресте и о Распятом будет всегда для одних глупостью, для других соблазном. С другой стороны, бесспорно то, что не столько учение и чудеса Спасителя, но именно страдания и смерть, распятие и воскресение привлекают сердца людей ко Христу и делают их блаженными и что так это будет до конца мира. Страдания и смерть Спасителя являются перед нами величайшею и священнейшею тайною всех времен, в них – неиссякаемый источник всякого мира и утешения, через них проливается на нас небесный свет, когда мы находимся в печали и скорби в сей земной юдоли.
Несмотря на то, как бы величественным и священным ни являлся нам в Евангелии образ страждущего Спасителя, выше чего мы себе и представить ничего не можем, несмотря на это, мы не должны обходить своим вниманием и тех лиц, которые встречаются нам в повествованиях о страданиях Спасителя. Каиафа и Анна, Пилат и Ирод, Симон Киринейский и Иосиф Аримафейский, распятые разбойники и сотник у креста и другие имена связаны неразрывно на все времена с историею страданий Иисуса Христа. Всякое Богодухновенное писание дано нам для нашего научения, для обличения, для исправления, для наставления в доброй жизни. Поэтому и воспоминание о тех людях, которые окружали нашего Спасителя во время Его страданий и смерти, может научить и предостеречь нас, может укорить, если мы тоже впали во грех, и ободрить нас в минуты горя и печали.
Евангелие прежде всего останавливает наше внимание на тех, кто предал Христа на смерть, ― на Иуде Искариотском и членах синедриона. Евангелист рассказывает: «Приближался праздник опресноков, называемый Пасхой; и искали первосвященники и книжники, как бы погубить Его, потому что боялись народа» (Лк. 22, 1–2). Вот до чего, наконец, дошло дело! Они искали, как бы Его убить. Три года Иисус Христос с кротостью и со смирением вращался среди своего народа, не скрываясь ни от кого. Никто не мог обличить Его во грехе. Он возвещал всем святые слова вечной истины и вечной жизни. В чудесах своих Он проявил великое могущество и силу. По Его слову слепые прозревали, хромые стали ходить, прокаженные очищались, глухие получали слух, больные исцелялись и мертвые возвращались к жизни. Он ободрял труждающихся и обремененных, утешал печальных. Во всех местах Он освящал, помогал и благословлял. За все это завидовали Ему и ненавидели Его, ругали и позорили первосвященники и книжники. За все это они подвергали Его гонениям и преследованиям. Вот благодарность, которую они воздали Ему за все благодеяния! Теперь же их ненависть и озлобление достигли крайней степени напряжения. «Они искали, как бы погубить Его». Поэтому они собрались во дворец первосвященника Каиафы и держали совет о том, как бы с помощью хитрости схватить и убить Иисуса. Они строили коварные планы против святого и невинного Богочеловека и советовались друг с другом, как бы лучше и надежнее всего им схватить его и погубить. То, что они задумали в первосвященническом дворце, было делом озлобленных и отверженных людей. Нужно считать чудом, что от совета книжников и фарисеев не содрогнулись основания дома Каиафы и что стены его не обрушились и не погребли под собою этих злодеев. Но гораздо прискорбнее и ужаснее то, о чем мы читаем дальше в этом евангельском рассказе: «Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати, и он пошел и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им» (Лк. 22, 3–4). Сердце замирает от ужаса, когда мы читаем эти слова. Один из числа двенадцати хочет изменить своему Господу и Учителю и предать Его озлобленным врагам! И этот один – о, мы знаем это имя и никогда не было позорнее имени человеческого – и этот один есть Иуда Искариотский! И этот человек когда-то лежал в колыбели, окруженный попечением и нежностью, и очи любящих родителей с радостью покоились на нем! И этот человек когда-то весело и беззаботно играл со своими сверстниками, и никто не мог думать и гадать, что этот ребенок будет в конце концов сыном погибели! И этот человек некогда думал о благородной деятельности, стремился к высоким целям. Он последовал за Иисусом Христом и сделался Его учеником. Господь призвал и избрал Его, как и прочих апостолов, после продолжительной молитвы (Лк. 6, 12–16). Этот человек в продолжение долгого времени жил в теснейшем и живом общении со Спасителем. Он слышал из уст своего божественного Учителя слова жизни и торжественные обетования. Он постоянно слушал сильнейшие увещания и строжайшие предостережения. Он видел все великие дела и славные чудеса. Он удостоился святейшей и блаженнейшей любви Господа. Он был с прочими апостолами отправлен на проповедь и возвещал во имя Его: «Приблизилось Царствие Небесное!» (Мф. 10, 4–7). И теперь этот человек идет и хочет изменить своему великому Учителю и предать Его в руки кровожадных врагов Его! Никто не уговаривал и не предлагал ему этого. Он добровольно отправляется во дворец к первосвященникам и говорит собравшимся начальникам народа: «Что вы дадите мне, и я вам предам Его?» (Мф. 26, 15). Они предлагают ему за это тридцать сребреников! Ему достаточно этой ничтожной суммы и он желает ее заработать. Довольный возвращается он к остальным ученикам и держится в присутствии их и своего Господа и Учителя совершенно непринужденно, как будто ничего не случилось. С этой минуты предатель ищет удобного случая, чтобы предать своего Спасителя. Вот, дорогие слушатели, какая перед нашими глазами развертывается мрачная и ужасная картина человеческой злобы и развращения! Мы ужасаемся, когда читаем, как Каин убил своего брата, или как Ирод приказал избить невинных младенцев в Вифлееме и его окрестностях. Но что это в сравнении с тем, что сделал Иуда, который предал Богочеловека, своего Спасителя в руки Его врагов! Нас не удивляет, что евангелист пишет об этом: «Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из двенадцати». Мы не иначе можем назвать этот позорный поступок, как делом сатаны и произведением ада. Поэтому и ад ликует по поводу его. Поэтому говорится и о первосвященниках и старейшинах: «И они обрадовались» тому. Мы же с отвращением и ужасом отворачиваемся от этого человека, который сделался из ученика и апостола предателем своего Господа и Учителя.
Тяжело слышать и читать об этом! Но вместе с тем какой урок здесь для нас! Пусть никто не говорит: этого я никогда не мог бы сделать! Пусть никто не утверждает: я еще не предал своего Спасителя и никогда не предам Его. Нам известно строгое слово Священного Писания, которое так гласит: «Кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть» (1Кор. 10, 12).
Иуда Искариотский не вдруг сделался предателем Спасителя. В его сердце сначала зародилось и грелось одно только злое желание. Гибельные плевелы все более и более росли и наконец совершенно уничтожили доброе и благородное семя, которое посеял в его сердце Господь. С ним произошло именно то, о чем пишет апостол Иаков: «Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью; похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть» (Иак. 1, 14–15). Злая похоть, которая зародилась и возрастала в сердце Иуды, было любостяжание. Св. апостол Павел в одном из своих посланий называет любостяжание идолослужением (Еф. 5, 5), а в другом послании – «корнем всех зол» (1Тим. 6, 10). Иуда же думал, что он, питая и согревая в сердце своем эту злую похоть, может в то же время остаться учеником Иисуса Христа. Но это послужило ему во вред и наконец приготовило ему погибель. «Из любостяжателя мало-помалу сделался вор» (Ин. 12, 6), который тихохонько крал из общественного денежного ящика, который он носил и хранил. Из любостяжателя и вора он сделался потом лицемером, который старательно прикрывал свои грехи благочестивым выражением лица и добрыми речами. Учеников он, во всяком случае, мог этим путем обманывать. Их взору осталось до самого конца сокрытым то, какой позорный человек находится в их среде. Даже во время последней вечери, когда Иисус сказал им: «Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня», ни один из них не подумал на Иуду, но они все опечалились и спрашивали друг друга: «Не я ли, Господи?» (Мф. 26, 22; Мк. 14, 19; Лк. 22, 23; Ин. 13, 22). Но Иуда не мог ввести в заблуждение своим напускным благочестием великого сердцеведца, который «не имел нужды, чтобы кто засвидетельствовал о человеке, ибо Сам знал, что в человеке» (Ин. 2, 25), Иисус знал сокровенное сердце этого изверга с самого начала и все яснее и яснее указывал своим ученикам на него, как на своего предателя (Ин. 6, 64–71). И это приводило Иуду в еще большее озлобление и ожесточение. Любостяжание и лицемерие возбуждали гнев в его сердце по поводу как дружественных, так и строгих слов Спасителя. Чем больше он чувствовал, что всеведущее око его Спасителя и Учителя проникает в его сердце, тем более ожесточалась душа его против лучшего своего друга и благодетеля. Отсюда его стала снедать ненависть и вражда к Иисусу. «И он пошел, и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им». Это был последний шаг, который он делает, чтобы выразить свою ненависть к Христу и удовлетворить своему ненасытному любостяжанию. Со светлыми надеждами он вступил некогда в общество Спасителя и Его учеников; неверующим остался он среди Господа и апостолов; чуждый любви и ожесточенный, расстался он из этого скромного и дружественного общества и сделался предателем Спасителя и сыном вечной погибели.
История Иуды предостерегает всех нас, дорогие слушатели, в том, как опасна и гибельна власть и сила греха. Премудрый Сирах справедливо говорит: «Беги от греха, как от лица змея; ибо, если подойдешь к нему, он ужалит тебя» (Сир. 21, 2). Мы не должны питать и греть в своем сердце злой похоти и оставаться при этом последователями Иисуса Христа. Как бы ни называлась похоть, будет ли она любостяжанием или высокомерием, мздоимством или лживостью, гневом или сладострастием, или как-нибудь иначе, все равно, – это несовместимо со званием христианина, и мы должны бороться с нею и победить ее, или она наконец будет господствовать над нами. Помните, что всякая злая и греховная похоть, которая будет гнездиться в нашем сердце, может при готовить нам временную и вечную погибель. Для нас бесполезно и посещение храма Божиего, и молитва в нем, если мы не постараемся изгнать из себя похоти греховной. Напрасно и причащение Святых Таин Христовых, если душа наша вместо борьбы с похотью будет услаждаться ею: тогда сердце наше будет все более и более озлобляться и ожесточаться и незаметно для себя может окончательно погубить себя без всякой надежды на спасение. Верно слово апостольское: «Похоть же, зачав, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть» (Иак. 1, 15). В чем заключается похоть, это совершенно безразлично. Будут ли это деньги, как было с Иудой, будет ли это месть к врагам, или будет ли это что-либо другое – все это безразлично: мы должны знать только одно, именно: через всякий грех, совершенный нами в ведении и неведении, мы предаем нашего Господа и Спасителя Иисуса Христа. И всякая похоть, которая гнездится в нашем сердце, принадлежит к тем тридцати сребреникам, за которые и по сей день предается и продается Господь. И с этой стороны евангельское слово о предательстве Иуды постоянно говорит нашему сердцу: «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна» (Мф. 26, 41). Оно как бы напоминает: «Кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть» (1Кор. 10, 12). Кто имеет уши слышать, да слышит!
При всем том, несмотря на свое прискорбное и потрясающее содержание, повествование об Иуде несет нам также и кое-что ободряющее. Оно говорит нам: несомненно, был грешный и безбожный совет, который собрался из первосвященников и старейшин народа и на котором они обсуждали, как бы им при помощи хитрости схватить и убить Иисуса. Но этим верховным советом народа иудейского управлял божественный совет на небе. Последний направлял его определения по своей воле и по своему благоусмотрению и наконец довел все до славного и величественного исхода. Они говорили: «Только не в праздник, чтобы не сделалось возмущения в народе» (Мф. 26, 5).
Но божественный совет решил это совершенно иначе. Там было постановлено: именно в праздник Пасхи! Агнец Божий должен был пролить свою драгоценную кровь в тот самый день, в который народ израильский закалывал пасхального агнца в воспоминание о первом избавлении из рабства египетского. И что было определено Богом, то должно было совершиться, как бы безбожные ни противились этому. Без сомнения, тот путь был греховен и позорен, по которому тогда шел Иуда со своими предательскими намерениями. Но совет Божий правил и этим путем. Должно было исполниться то, что было написано: «Даже человек мирный со мною, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднял на меня пяту» (Пс. 40, 10). Жалка и ничтожна была та цена, те тридцать сребреников, за которые был предан Спаситель. Это было ежегодным вознаграждением пасущего стадо и в эту цену оценивали раба (Исх. 21, 32).
И эта жалкая и позорная цена была назначена определением Божиим. Должно было исполниться и то предсказание пророка, по которому добрый пастырь, раб Господень, когда требовал себе вознаграждения у неблагодарного народа, сказал: «И они отвесят в уплату Мне тридцать сребреников» (Зах. 11, 12). Без сомнения, лукав и коварен был тот план, который предлагал Иуда, как говорит евангелист: «И он обещал, и искал удобного времени, чтобы предать Его им не при народе» (Лк. 22, 6).
И этот коварный план был делом божественного промысла. Намерения Его благодати и любви были таковы, что Он желал смиловаться над грешным миром и спасти его от погибели. И эти намерения исполнились для нашего спасения, и при этом дело не обошлось без присутствия народа, который узнал величие дела искупления. Этому величию радуются и несчастные грешники на земле, и Ангелы Божии на небе: это величие познается из того, что Евангелие с тех пор возвещается всему миру и оно будет все больше и сильнее возвещаться и распространяться до конца дней. Если мы желаем услышать слово Писания, которое предвозвестило нам и злой совет первосвященников и старейшин, и позорный путь предателя, то мы услышим такое из уст Иосифа, который говорил некогда своим братьям: «Вот вы умышляли против меня зло; но Бог обратил это в добро, чтобы сделать то, что теперь есть: сохранить жизнь великому числу людей» (Быт. 50, 20). И великое число людей восхваляет за это премудрость Бога нашего как здесь, на земле, так и там, перед престолом величия.
И это было известно Господу нашему Иисусу Христу. И если Он и терпел вблизи себя постыдного предателя, и если Он пил горькую чашу и понес тяжелый крест, то все это Он переносил ради определения Божия и ради того, чтобы во всей полноте исполнились о Нем пророчества. И если так поступил наш Божественный Учитель, то и мы должны следовать Его примеру в своей жизни. Нам часто приходится испытывать тяжелые часы мучительной борьбы, часто терпеть около себя злых людей, которые ненавидят нас и готовы предать нас. Не унывайте: все совершается по определению милосердого Бога, ибо только говорит пророк Иеремия от лица Божия. «Я знаю намерения, какие имею о вас, говорит Господь, намерения во благо, а не на зло, чтобы дать вам будущность и надежду» (Иер. 29, 11). И тем, которые любят Бога, все будет служить ко благу (Рим. 8, 28). В этом должна убедить нас вера наша и утешить нас надежда наша. Тогда будут нам приятны и горестные часы, и мучительная борьба, и злые люди. Тогда мы терпеливо будем нести свой крест, который посылается на нас Богом, как понес его терпеливо и наш Спаситель, и тогда мы охотно выпьем ту горькую чашу, которая назначена нам. Страдания наши приведут нас к вечной и нескончаемой радости. Через крест мы унаследуем венец славы! Аминь.
Вися на кресте, Иисус Христос испытывал самые страшные мучения. Он не мог двинуть ни одним членом. Гвозди с каждой минутой все более и более раздирали язвы на Его руках и ногах. Иудеи своими насмешками еще более усиливали предсмертные муки Божественного Страдальца. Любопытные толпами стекались к кресту Иисусову, читали прибитую на нем надпись и, кивая головой, говорили: «Эй! Разрушающий храм и в три дня созидающий! Спаси Себя Самого. Если Ты Сын Божий, сойди с креста».
Первосвященники с книжниками и старейшинами, наслаждаясь подле креста мучениями своей жертвы, со злобным торжеством говорили: «Других спасал, а Себя Самого не может спасти. Если Он царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в Него. Уповал на Бога, пусть теперь избавит Его, если Он угоден Ему, ибо Он говорил: «Я — Божий Сын».
Увлекаясь общим примером, воины также ругались над Иисусом Христом. Даже один из распятых с Ним злодеев, убийца, и тот, в последний мучительный час свой, нашел в себе довольно силы, чтобы также укорить невинного Страдальца. «Если Ты Христос, — говорил он, — спаси Себя и нас». Впрочем, другой из распятых разбойников не был похож на этого ожесточенного изверга, напротив, он даже унимал своего товарища и говорил ему: «Или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? Мы осуждены справедливо, потому что приняли достойное нашим делам, а Он ничего плохого не сделал». И потом, обратясь к Иисусу Христу, сказал с чувством глубочайшего благоговения: «Помяни меня, Господи, когда придешь во Царствие Твое». На такое трогательное выражение искреннего раскаяния и крепкой веры Господь отвечал каявшемуся разбойнику: «Истинно говорю тебе: ныне же будешь со Мною в раю».
В то время, когда бессмысленная толпа и злобные враги старались насколько возможно усугубить страдания Господа в последние горькие минуты, Пресвятая Дева и любимый ученик Христов Иоанн, Мария Магдалина, Саломия и многие другие преданные Ему женщины из Галилеи стояли вдали и смотрели на Него с безмолвной горестью. И какова должна быть скорбь Богоматери при виде такого незаслуженного позора, таких страшных мук Ее Божественного Сына. Теперь-то оружие пронзало Ее материнское сердце, как некогда предсказывал Ей Симеон Богоприимец. Иисус Христос, и среди мучений не переставая заботиться о Своей Матери, с креста поручил Ее защите и попечению любимейшего Своего ученика. Чтобы передать им Свою мысль, не обнаруживая их присутствия перед Своими врагами, Господь обратился к Своей Матери и, взором указывая Ей на Иоанна, сказал: «Жено! Се, сын Твой». Потом, посмотрев на ученика и указав ему на Марию, сказал: «Се Матерь твоя!» Иоанн понял желание своего Учителя, последняя воля Его была для него священной. Он взял Богоматерь в свой дом и, подобно сыну, с нежностью заботился о Ней до самого дня Ее блаженного успения.
Смерть Иисуса Христа
Иисус Христос мучился на кресте от двенадцати до трех часов пополудни. В третьем часу, когда страдания Его достигли высшей степени, Он воскликнул: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил!» На еврейском языке «Боже Мои, Боже Мой» звучало: «Или! Или!». По сходству слов «Или» и «Илия» некоторые из стоявших у креста с насмешкой говорили: «Вот, Илию зовет!»
Между тем, у Иисуса Христа появилась сильная жажда, предвестница близкой смерти для распятых. «Жажду!» — произнес Он в смертельном томлении. Этот жалобный вопль тронул одного из стоявших на страже воинов, он омочил губку в сосуде с уксусом и, укрепив ее на трости, поднес к запекшимся устам Иисуса и напоил Его. Иудеи и в этот момент показали свое бесчеловечие. «Постой, — кричали они с досадой тому воину, — посмотрим, придет ли Илия спасти Его». Иисус, вкусив уксуса, воскликнул громким голосом: «Совершилось!.. Отче, в руки Твои предаю дух Мой!» — после этих слов Он преклонил голову и испустил дух.
Еще со времени распятия Спасителя солнце померкло и густая тьма распространилась повсюду. В минуты же Его смерти потряслась земля, разодралась с верхнего края до нижнего церковная завеса, разселись каменные утесы, раскрылись находившиеся в них гробовые пещеры и многие усопшие воскресли. Выйдя из гробов, они вошли в святой град и явились многим. При этих знамениях все, кто был на Голгофе, затрепетали и, ударяя себя в грудь, с поникшими головами разошлись по домам. Вокруг почившего Иисуса воцарились тишина и безмолвие. Сотник и прочие стражи, стоявшие подле креста, видя происшедшее, говорили с трепетом: «Воистину Он был Сын Божий!»
Страсти Христовы: Страдания Христовы начинаются в день входа Господня в Иерусалим
Страсти Христовы
- Проповедь о Страстях Христовых
- О службах Страстной Недели
- Святыни Страстей Христовых в Москве
***
Страсти Господни начинаются, в сущности, в день входа Господня в Иерусалим.
Вход Господень в Иерусалим — один из самых трагических праздников, который нам приходится пережить. В нем, как будто, всё двоится. Есть ряд событий очевидных, которые обращают на себя внимание, и есть какая-то глубина этих событий, которая почти неприметна и которая носит уже на себе печать Страстей Господних. Внешне — торжество. Господь въезжает в Иерусалим как царь, на Нем исполняется пророчество: Не бойся, дщерь Иерусалима, твой Царь входит к тебе кроткий, восседающий на ослице…
Он окружен учениками; народ, который в течение последних недель видел славу Божию, проявляющуюся в Нем, встречает Его ликующе, невзирая на негодование первосвященников, фарисеев, книжников, на негодование и сопротивление политических вождей, люди встречают Его с восторгом, постилают на Его пути пальмовые ветви, снимают с себя одежду, чтобы Он прошел по ней. Кричат «Осанна!» (красуйся), Сын Давидов, Царь Израилев!» и, казалось бы, это — торжественное шествие; казалось бы — мы можем ликовать вместе с народом; но когда мы вдумываемся в события последующих дней, мы видим, что тут, во всяком случае, какое-то трагическое недоразумение, потому что это торжество, эта радость народная, непонятным, как будто, образом, превращается через несколько дней в ярость, в ненависть толпы, которая перед Пилатом будет кричать: Распни, распни Его! Не Его — Варавву нам отдай!.. Понять это можно только так, мне кажется, что как бы глубже слоем, чем это внешнее торжество, на всем этом событии лежит именно недоразумение.
Встречают Христа как царя, ожидают в Нем политического вождя; до сих пор Он скрывался, теперь Он открыто въезжает в город со Своими учениками. Люди думали, что приближается время, когда Он возьмет в Свои руки судьбы Израиля, когда настанет время политической, государственной и общественной независимости еврейского народа, когда наступит время возмездия язычникам, мести Израиля, когда они воцарятся, восторжествуют. Они ожидали, что кончается время их унижения и начинается слава — последняя, победная слава Израиля.
А Христос вступает в Иерусалим, как кроткий Царь, Царство Которого не от мира сего; Он пришел принести это Царство в сердца человеческие. Он пришел установить новое Царство, от которого страшно становится человеческому сердцу потому что это — Царство совершенной, самоотверженной любви, самоотречения. Царство изгнанничества ради правды и ради истины, Царство, которое пока всецело в человеческих сердцах и определяется пока только тем, что в чьих-то сердцах — немногочисленных или многих — единственным Царем является Господь Бог. Люди ожидали от Него земной победы, обеспеченности, покоя, устойчивости — Христос им предлагает оторваться от земли, стать бездомными странниками, проповедниками этого Царства, которое и самому человеку бывает так страшно…
И вот, эти люди, которые встречали Его в Вербное Воскресенье с таким торжеством, теперь восстали на Него с таким негодованием и ненавистью, с непримиримой ненавистью, потому что Он обманул все их надежды. Жить без надежды человек едва ли может, но воспламениться надеждой, когда она уже угасла, и увидеть эту надежду поруганной — порой бывает невыносимо, и тот, кто явился причиной такого поругания, падения последней надежды, едва ли может надеяться на милость человеческую; это случилось со Христом.
Поэтому вход Господень в Иерусалим весь находится под знаком недоразумения, весь уже носит печать Страстных дней. Окруженный ликующей толпой Христос всё больше и больше погружается в одиночество; ученики ожидают чего-то, чего Он им не предлагает, окружающий народ встречает Его потому, что думает, что Он — иной, и Христос шаг за шагом вступает в этот град «побивающий пророков», и приближается к одиночеству Гефсиманской ночи.
Это первое, что мы видим у преддверия Страстей Господних. Затем дни — дни споров, пререканий, которые постепенно приводят к последней развязке, к предательству Иуды, к Гефсиманской ночи, и к Распятию. И вот из этих событий мне хочется остановиться на некоторых; первое — это Гефсиманская ночь.
Гефсиманская ночь, это предел оставленности человеческой помощью, человеческой любовью, это час, когда Спаситель Христос остается один — один со Своей человеческой судьбой в момент, когда эта человеческая судьба вся сводится и сосредоточена только на одном: на грядущей смерти. Христос, после Тайной Вечери вышел в ночную тьму со Своими учениками; Он ушел за Кедрон в сад Гефсиманский; Он знает, что грядет время, когда Он будет отдан в руки человек грешных и начнется над Ним расправа — расправа человеческого греха над Божественной милостью, потому что эта Божественная милость оказалась для них обманом — она предлагает небо, когда земля требует своего…
Христос просит Своих учеников побыть с Ним, основная группа остается в одном месте, немножко дальше Он уводит с Собой троих: Петра, Иакова и Иоанна ~ тех самых, которые видели чудо Его преображения — и просит их бдеть и не спать; и Он уходит на короткое расстояние и начинает молиться. В этом предсмертном борении (не потому что телесная смерть для Него уже наступила, а потому что это момент, когда слова Христовы, сказанные на Тайной Вечери, «никто Моей жизни не отнимает от Меня, Я Сам её даю» должны стать живой, трагической реальностью) то, что было целью и намерением Воплощения, теперь делается неминуемым событием следующего мгновения. То, что Христос намерен был принять, то, о чем Он знал, что это будет Его судьбой, теперь уже неминуемо будет, уже приближается, уже касается Его; и Христос, истинный Бог и истинный человек, стоит перед лицом смерти. И вот здесь одиночество особенно трагично: три человека, самые близкие, самые родные, в нескольких шагах от Него засыпают от усталости, от тоски, от того, что слишком много пришлось пережить за последние дни… Христос остался в этой ночной тьме один -, один в Своей молитве к Отцу; и, казалось бы, эта молитва должна пробить небеса, должна разорвать тьму ночную, она должна была бы быть живым мостом между душой Страдальца и душой Отца — и этого не случается; не только ночь всё темнее, не только ученики спят, но и Отец остаётся в безмолвии: в этой страшной ночи искупления и Бог безмолвствует…
Когда мы читаем евангельские страницы, то видим, с какой отзывчивостью Спаситель отвечает на каждую мольбу приходящего к Нему с болезнью, с тоской, с грехом, даже со смертью; Христос обещал, что если у кого будет веры с горчичное зерно, он сможет двигать горами: и вот, в этой трагической ночи ничего не случается. Вся вера, вся праведность Сына разбивается, как волна об скалу, об это молчание земли и неба. Если бы небо ответило отказом, было бы легче. Вы помните, как Сирофиникиянка из пределов Сидонских молила Христа об исцелении дочери, как Христос её убеждал, что этому не надлежит быть, как бы вызывая её этим на всё больший и больший подвиг веры, совершенного доверия Богу, и когда она это доверие засвидетельствовала с предельной силой Он даровал ей исцеление. Отказ за отказом падал на неё, но каждый отказ был как бы поводом нового движения веры в ней. Здесь же небо молчит, отказа нет, ответа нет. Я сейчас не хочу вдаваться в причины и объяснения — это нас отвело бы от острого сознания того, что происходит — небо и земля оставили до конца Спасителя перед лицом смерти. После третьего моления Ангел подошел укрепить Его, после того, как кровавым потом была покрыта земля, изныла предсмертной тоской человеческая грудь…
Теперь следующий момент: суд у Пилата, Христос отдается на неправедный суд — и этот суд не находит в Нем вины. Желая чем-то удовлетворить толпу, Пилат повелевает Невинного бить. Невинный терпит удары, насмешки, терновый венец, красную хламиду, и выводится перед лицом толпы. «Вот человек!» Эти слова значат в простом смысле: «Вот Тот, Кого вы предали мне, вот Он». Но если задуматься над ними, то действительно мы здесь видим человека — во всей его наготе.
Что осталось от Царя, Сына Давидова? Посмешище. Что осталось от Того, Кто проповедовал, целил, словом побеждал? Пленник, который не имеет ни слова в свою защиту, просто человек, не кто-то, не Иисус, а пленник безымянный, в котором остаётся только его облик.
Мне довелось раз посмотреть на человека. Это было сразу после освобождения Парижа; изменников, предателей ловили, иногда судили, иногда убивали, а до этого часто водили по улицам и издевались над ними. Поймали одного человека, который многих предал на смерть, который не заслуживал, по суду человеческому, ни сострадания, ни милости. Я выходил из дому, и толпа его вела мимо нашего подъезда. Он был в обычном своем костюме, но испачканном, беспорядочном…
Полголовы его было обрито, лицо его было отмечено подтёками, толпа его забросала грязью. Я знал, кто этот человек, поэтому я не мог по первому движению души видеть в нем страдальца и мученика. По первой мысли это был пойманный злодей, и однако эта мысль не только не задержалась, но и не мелькнула в голове. То, что я видел, был просто человек, все его другие свойства исчезли.
Был ли он злодей, сколько крови он пролил, сколько семей лишил мужей, отцов, братьев и сестер — всё это не вспомнилось, потому что в этой предельной, ужасной нищете, в этом предельном уничижении ничего не осталось кроме просто человека. И в течение многих часов передо мной стоял образ, двоящийся образ этого человека и Христа Спасителя, и я не мог разделить одного от другого. Суд у Пилата и суд толпы, расправа народная тут и там, и перед ужасом того, что можно сделать над человеком и с человеком всё остальное стиралось. Оставалось только: «Се человек!» Это другой образ, который я хотел вам напомнить; третье — Распятие.
На Голгофу поднималось три человека, три злодея: Иисус из Назарета и два других. В толпе, вероятно, было некоторое недоумение; за эти дни многие, вероятно, обсуждали судьбу Иисуса и Его личность; Он был иной — не один из трех. Он как-то выделялся: для одних тем, что Он, побежденный самозванец, сейчас должен пережить заслуженное Им; для других Он еще оставался неразгаданной тайной; до последней минуты, до последнего вздоха, можно было, кажется, чего-то ожидать…
Этих троих распяли; сначала от боли, от отчаяния, от гнева побежденности два других разбойника бились и кричали и Его поносили: Названный Царь Иудейский, помоги, а если не можешь, то кто же ты такой? — но постепенно смерть начала покорять эти души и эти тела. Один продолжал Его поносить и продолжал ненавидеть свою судьбу, другой что-то прозрел. Что случилось?
Все они, все трое были распяты по человеческому суду; судили неправедные судьи; судили такие же люди, грешные, злобные, как и сами разбойники, — только которым житейски больше повезло. Один из разбойников увидел и пережил только неправду этого человеческого суда, другой прозрел за человеческим судом суд Божий; человеческий суд был неправеден тем, что человек человека осудить, тем более засудить не может; однако он был праведен тем, что суд Божий через человеческую неправду застиг человеческий грех. Один из разбойников, видя своих судей и зная, что они собой представляют, не мог принять своей судьбы; другой, взглянув на Иисуса и что-то увидав в Нем, понял, что за человеческой неправдой стояла Божественная страшная правда и что Иисус из Назарета, осужденный невинно, является каким-то свидетельством того, что здесь, на Голгофе совершается какое-то непостижимое Божие дело, что смерть каждого из них является чем-то предначертанным и осмысленным Божиею Премудростью — потому именно, что умирает Праведник, ничем не прикоснувшийся ко злу, что человеческая неправда приковавшая, пригвоздившая всех троих к древу смерти, служит только орудием для судеб Божиих, и он душой обернулся и сказал: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем.»
Это относится не только к двум разбойникам, но и к нам, постоянно, в нашей жизни. Когда мы грешим, творим зло, когда нас постигает несчастье, когда мы видим последствия своего греха, нам часто приходится говорить: Господи, любой ценой -только выведи меня из этого ужаса… Если бы Сам Господь явился и повелел вам взять на себя какой-то подвиг труда и страданья, мы вероятно бы это сделали хотя бы на время; но Бог этого не делает. В ответ на наш крик «любой ценой» Бог насылает на нас простую, обыденную неправду земли. Нас унижают, на нас лгут, нас оскорбляют, нас утесняют, нашу жизнь делают тяжелой, и нам кажется, что всё это не может быть делом Божиим, плодом Божиего суда, что Бог должен Свою правду творить праведными путями, не через неправду людскую, и мы тогда, как разбойник, повешенный по левую сторону креста, отвергаем собственное спасение через человеческую неправду, потому что требуем от Бога исцеления путем Божественной Правды.
И эта Божественная правда есть, и она целительно водружена перед нами — это Христос, невинно страдающий, это Христос, Который искупает мир и спасает нас Своей смертью и кровью под ударами человеческой злобы… Но и мимо этого мы проходим, потому что и этого мы не принимаем. Если мы только сумели бы хоть на момент прозреть насквозь, через человеческую неправду, судьбы Божии, то всё меняется, и исполняется слово апостола верующему; всё меняется и содействует ко спасению.
И Христос умирает… Часто приходится слышать, будто непонятно, чем смерть Христа была таким событием, что могла оправдать и спасти человечество? Она не была ужаснее, по-видимому, смерти двух разбойников, которые вместе с Ним умирали на кресте; она, вероятно, была гораздо менее мучительна, чем смерть многих мучеников, которые исстрадались в пытках — и в древности и в наши времена; что же есть в смерти Христа такого, что делает её единственной, неповторимой? То ли, что умирает на кресте Сын Божий, потому что по Божеству Своему не умирает Бог? Что же случается? Что делает эту смерть единственной, из ряда вон выходящей, неповторимой смертью?
Смерть каждого человека является плодом постепенного вымирания, даже когда это вымирание соответствует постепенному созреванию его души, как апостол Павел говорит: Внешняя храмина моя разрушается, но крепнет дух – даже тогда человеческое тело, человеческое естество постепенно клонится к земле с тем, чтобы земля его приняла и он вернул бы ей всё, что от неё получил. Смерть человека является плодом падения и греха, т.е. в конечном итоге — плодом разобщенности человека с Богом; именно потому, что человек оторвался от источника жизни, он может умереть; но не так со Христом.
Во Христе человеческое естество и Божественное были соединены совершенно и навеки, соединены без смешения. Соединены так, что Христос есть истинный человек и истинный Бог, но уже навсегда Бог и человек. В этом соединении человечества и Божества человечество Христово в самом чуде Его Воплощения делается бессмертным. Когда священник причащается Святых Таинств от руки архиерея, ему говорятся слова: Пречистое, Святое, Бессмертное Тело Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа преподается тебе! Бессмертное Тело- это тело нетленно…
Оно будет лежать во гробе и останется неприкосновенным для тления. Это тело, которое соединилось с Божеством; по Своему человечеству, ввиду этого соединения Христос, как человек, бессмертен. Для нас смерть является уродливой, но неминуемой; для Христа смерть невозможна и противоестественна; бессмертный по одному соединению с Богом, человек Иисус не может умереть — и однако Он рождается для смерти. Он берет на Себя все последствия человеческого греха: жаждет, утомляется, голодает, терпит страдания и умирает; не потому, чтобы это было естественно Ему, а потому, что Он во всем захотел уподобиться человеку, все испытать захотел, чтобы человека спасти; как говорит апостол Павел: Будучи во всем испытан Он может и испытуемым сострадать… Умирание Христа не есть распад обветшалой человечности, это насильственное вырывание бессмертной души из бессмертного тела. Это вольная, в полном смысле слова, смерть, — потому что это смерть невозможная. «0, Жизнь вечная, как это Ты умираешь?» говорит одна из стихир на службе 12-ти Евангелий. Этим смерть Христа достигает по своему ужасу далеко за пределы всякой страдальческой смерти и остается неповторимой и единственной, делом непостижимой любви, о котором Филарет Московский говорит: Отец — распинающая любовь, Сын — любовь распятая…
И вот, перед этими событиями нам надлежит простоять в течение целой недели. Это больше, чем наши силы могли бы вынести, если бы в нас было только немножко больше чуткости. Мы только потому можем из года в год переживать краешком души совершающееся в эти дни, что мы слишком нечутки, слишком безжизненны, — и вступая каждый год в Страстные дни, мы должны быть готовы к тому, чтобы что-то — если мы молитвенно, с любовью откроемся к воздействию этих дней — навсегда надорвалось в нашей душе, чтобы смерть Христова и Христовы страдания унесли из нашей жизни всё, или хоть часть того, что несовместимо с этим событием.
Часто мы с ужасом задумываемся над тем, что же это были за люди, которые участвовали в распятии Христа? К сожалению это были люди такие же как мы, это не были особые изверги, это не были люди, которые по своей жестокости, или греховности превосходили бы нас, это были люди, движимые обычными нашими страстями. Мы не можем сказать: Если бы мы жили тогда, мы не были бы участниками этих событий… Мы были бы участниками этих событий, если бы только в нас сохранились те же свойства, которые и сейчас качествуют в нас. Посмотрите на Пилата — чем он плох? Чем он стал участником распятия? Трусливостью, малодушием, боязнью за свою карьеру, боязнью за свою семью, боязнью за свою жизнь. Посмотрите на толпу народа — почему она кричала: Распни, распни Его? — Она озлилась на Того, Который обманул надежды её. Посмотрите на других людей, всех: один отстаивал ветхозаветную истину и правду, как он её понимал, не так, как Бог её провозглашал; другой, мимо правды Божией, хотел политической победы; другие просто с ужасом думали о том, что же такое может собою представлять Царство Божие, которое зиждется на любви, т.е. на жертве каждого ради каждого, на самоотречении, каждого ради всех, и ради каждого… Каждый человек вокруг Христа, включая и воинов, которым не было никакого дела до того, кого они распинали, потому что это их «обязанность», а ответственно начальство — они нравственно безответственны — все имели те же самые побуждения, которые нас подвигают к тому, чтобы творить неправду на каждом шагу нашей жизни…
И вот перед этими событиями мы стоим, и в эти события нам надлежит погрузиться. Дай нам Бог хоть что-то пережить, хоть что-то в своей душе унести. Заставить себя пережить нельзя ничего — поэтому можно только войти в эту толпу народную, и вместе с толпой следовать за каждым событием этой недели. Некоторые вещи нам удастся пережить ярко, некоторых вещей мы сейчас не переживем, но в какой-то момент нашей жизни они могут предстать перед нами с душераздирающей силой, и решить нашу судьбу…
Пройдем в этой толпе — с Божией Матерью, с апостолами, с первосвященниками, фарисеями, воинами, больными, которых исцелил Христос, грешниками, которых Он прощал, врагами Христа, которые старались Его уловить, недоуменной толпой, которая не знала, в какую сторону податься. Вмешаемся в эту человеческую массу людей и посмотрим в каждый момент, куда мы принадлежим: Пилат, Иуда, недоуменный зевака, всегда колеблющийся человек, который никогда не возьмет ответственности, разбойник одесную и разбойник ошуюю, или кто же, в конце концов, я? И мы увидим, что в разные моменты мы окажемся разными людьми. И вот, если подвести итог в конце недели или в течение наступающего времени тому, что пережито, станет вероятно грустно и больно, но если эта боль будет сильная и острая, и если эта грусть будет искренняя, они могут нас подвигнуть к тому, чтобы стать немножко более Христовыми, чем мы есть.
Фильм «Страсти Христовы» (The Passion of the Christ) должен посмотреть каждый человек вне зависимости от того, верит ли он в Иисуса Христа или нет. Герой боевиков Мэл Гибсон выступает тут в качестве очень серьезного и талантливого режиссера, досконально рассказывая всем знакомую историю. Даже говорят в фильме на иврите, латинском и арамейском языках, чтобы зритель погрузился во времени на два тысячелетия назад. Сын Божий восходит на Голгофу, враги торжествуют, последователи предают, а судьи умывают руки. Кому-то фильм покажется поделкой католика ультраортодоксальных взглядов, кто-то склонен увидеть в этом фильме нападки на иудаизм, но, несомненно, сам режиссер дает возможность зрителю все увидеть собственными глазами и сделать самостоятельные выводы. «Страсти Христовы» содержат показ элементов физического насилия и для исполнителя главной роли Джеймса Кэвизеля не все они оказались бутафорскими. Он сам нес 70-ти килограммовый крест, а из-за грима все его тело покрылось ужасными волдырями. Зритель словно сам чувствует невыносимую боль Христа в его последние дни. Несомненно, эта картина уже является классикой кинематографа и заслуживает не только просмотра, но и пересмотров, несмотря на тяжелые сцены. Да и в целом, художественные достоинства фильма очень высоки.
Текст песни(слова) Pyrokinesis – Страсти Христовы
Все тексты песен(слова) Pyrokinesis (Андрей Пирокинезис)
В этом тексте песни всё ещё возможны неточности.
Видишь ошибку? Напиши в комментарии!
К черту китов — вы не видели, как умирают звезды.
Серьезно.
Тухнут останавливая рост свой и мерзнут как люди,
В ковчеге догрызая сыр полезут ерзать в каюте.
Поллюции к святой Марии впредь ничо не значат,
эволюция на менопаузах и с венком безбрачия.
Кровь Иисуса запятнана спидозными шлюхами,
Инцест с богоматерью в разных позах на кухне.
Потухнет свет, архангелы полезут на карачках,
Ева впрыснет в вену бога, лишь бы лезвие запачкать.
небо корчится, но больше не рыгает птицами,
А небо кончилось спермой в одеяле ситцевом.
А местный пьяница каясь прикидывает рай,
сгружая с праздничным салатом все грехи свои в алтарь.
Чтобы ослепнуть навсегда, но больше в них не верить,
Я готов на пепле от иконок преклонить колени.
Мы променяли оливковую ветвь, на терновый венок.
Небу на ниточках висеть и не тронет никто.
Мы поменялись под литрами, забрав терновый венок,
Рай закроет калитку.
Мы променяли оливковую ветвь, на терновый венок
Небу на ниточках висеть и не тронет никто.
Забрав терновый венок, рай закроет калитку,
Пред тем, кто поменялся под литром.
Припев:
Свет последней лампочки тихо погаснет в истоме,
Самосожжение это мои страсти Христовы.
Въебали нимб, есть лишь потрёпанный венок,
И мы не ангелы — тогда зачем под ребрами перо.
Свет последней лампочки тихо погаснет в истоме,
Самосожжение это мои страсти Христовы.
Въебали нимб, есть лишь потрёпанный венок,
И мы не ангелы — тогда зачем под ребрами перо.
Чистая Ева ходит после змея по рукам,
Любовь попа к ребенку лишь в размере стояка.
Рай обещает дев таких, что прекрасней тут не вспомнишь, но
Аббадон так взмахнет крылом, что погаснет даже солнышко.
Пошлют с эдема нахуй брызнув слюни, ну и супер.
Я не помолюсь ни разу вашей пьющей потаскухе.
Да, я богохульник, но вам совсем не обязан,
В стойке пленного раба стирать коленки до мяса.
Под скрипы древних сундуков, под шелест фолиантов.
Язвительных попов, церквей, отшельников и Данте,
Бы ахуел, сколько нужно походить по преисподней.
Чтоб дойти до апогея нашей жизни на сегодня.
Припев:
Свет последней лампочки тихо погаснет в истоме,
Самосожжение это мои страсти Христовы.
Въебали нимб, есть лишь потрёпанный венок,
И мы не ангелы — тогда зачем под ребрами перо.
Свет последней лампочки тихо погаснет в истоме,
Самосожжение это мои страсти Христовы.
Въебали нимб, есть лишь потрёпанный венок,
И мы не ангелы — тогда зачем под ребрами перо.
Дополнительная информация
Текст песни Pyrokinesis – Страсти Христовы.
Автор текста: Андрей Пирокинезис.
Жертва Марии Иуда и Синедрион Вестники воли Божией Желание Иисуса Христа есть с учениками Пасху Спор учеников Омовение ног Печальное предсказание и вопрос на пасхальной вечери Иуда-предатель Победный возглас Тайная вечеря Истинное последование Иисусу Христу Великий первосвященник Чего требует Спаситель от последователей? Путь в Гефсиманию Гефсиманский подвиг Свидетели Гефсиманского подвига Иисус и Иуда «Ныне прославился Сын Человеческий… » Покинутый сад Гефсиманский Путь до двора первосвященнического Иисус перд Анной Два первосвященника Доброе исповедание Иисуса перед Синедрионом Агнец Божий Отречение и раскаяние Петра Вступление в Преторию Гибель предателя Иисус перед Пилатом Царь славы сради своих врагов Во дворце Ирода Свидетельства Пилата о невинности Иисуса Варавву или Иисуса? «Кровь его на нас и на детях наших!» Спаситель в терновом венце Се человек! Откуда ты? Се Царь Ваш Страстный путь Симон киринеянин Слезы дщерей Иерусалимских Прибытие на Голгофу Крест и распятие Молитва на Кресте Надпись на Кресте Насмешки врагов Разделили ризы мои по себе и об одежде моей метали жребий Покаявшийся разбойник Жено! Се сын твой! Се мати твоя Скорбный вопль великого страдальца Жажду Совершилось! «Отче! В руки твои предаю дух мой» Знамения и чудеса, сопровождавшие смерть Иисуса Христа У Креста Христова Прободение ребра Иисусова Погребение Иисуса У гроба Христова Камень при двери гроба Гроб Господень Победа
Книга «Страсти Христовы» выходила в свет в 1902 г. в Санкт-Петербурге и являлась приложением к журналу «Отдых христианина». Она включает в себя 60 глав, в которых описаны последние дни земной жизни Спасителя. Текст книги подготовлен на основе Евангелий, Псалтири, Книг Пророков, Деяний и посланий апостолов и других канонических источников; приводится множество цитат и ссылок, каждая из которых выверена и приведена современной редакцией к соответствию своим источникам. Издание поможет современному читателю более глубоко и осмысленно приблизиться к пониманию событий, описанных в Священном Писании, связанных с именем Господа нашего Иисуса Христа и Его страданий. Книга «Страсти Христовы» по-своему призывает каждого христианина следовать посланию св. апостола Павла: «Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других. Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп. 2, 4–8).
= СТРАСТИ ХРИСТОВЫ =
Ночную тьму пронзил рассвет кровавый.
И снова суд… Претория… Пилат…
Толпа ревет: «Нам отпусти Варавву!»
— А что с Христом?
— Да будет Он распят!!!
Роса покрыла ноющее тело,
Чуть остудив побоев жгучих боль.
Душа за ночь так много претерпела
Ужасных издевательств над собой.
Кошмаров сцены в памяти всплывают:
Ночь… Поцелуй предателя… Враги…
Сад Гефсиманский, где Его хватают…
И убежавшие ученики…
Потом – синедрион и обвиненья,
Свидетелей продажных клевета,
Плевки в лицо, насмешки, избиенья
И горечь отречения Петра…
А дальше – суд у Понтия Пилата.
Правитель Рима, разобравшись с Ним,
Нашел Христа ни в чем не виноватым
И к Ироду послал в Иерусалим.
Тяжелый, долгий путь в ночи холодной
В толпе религиозных палачей.
Уставший, обессилевший, голодный,
Идет навстречу смерти Царь Царей…
Вот Ирода дворец в Иерусалиме.
Безбожный, гордый и жестокий царь.
Вновь издевательства над Божьим Сыном.
И – вновь обратный путь в ночную даль…
Все живо пронеслось перед глазами.
Казалось, это только страшный сон…
Но снова возвращается сознанье,
И душу разрывает тяжкий стон…
Вот Он стоит, Пилатом осужденный,
Под натиском звереющей толпы
К распятью на кресте приговоренный,
Невинный Агнец – Жертва за грехи.
«Кровь Его на нас и наших детях!
Смерть Ему! Распни Его! Распни!»
Казалось, что слились все крики эти
С бесовским, адским воплем сатаны.
…Клубится пылью знойная дорога,
Ведущая к Голгофскому холму.
Смотрите, люди, на страданья Бога,
Несущего позор ваш и вину.
Удары тростью о венец терновый,
И муки от вонзившихся шипов;
Боль рваных ран – следы плетей свинцовых –
Еще невыносимей от шагов…
Запекшуюся кровь пот растворяет,
Из ран стекая струйками с чела,
Туманной пеленою застилая
От пыток воспаленные глаза.
Уставшие, слабеющие ноги
Отказываются вперед идти;
И плечи, изнемогшие от боли,
Не могут дальше тяжкий крест нести.
Он падает, бессильем сокрушенный:
«О детях плачьте, дщери, не о Мне.
Наступят дни, — ваш город, разоренный,
Враги забвенью предадут в огне».
Еще мгновенье – и Христа бросают
На древо донесенного креста.
Святое тело сталь гвоздей пронзает
Ударом беспощадным молотка.
Померкнул солнца луч во тьме глубокой,
И свет небес густая скрыла мгла,
Мир отказавшись освещать жестокий,
Предавший смерти своего Творца.
К Отцу Свой возглас Иисус направил:
«Или! Или! Лама савахфани!
Мой Боже! Для чего Меня оставил?
Ты Жертву Сына Своего прими!»
А у подножья, жаждущая крови,
Свирепствует безумная толпа,
Ради которой на горе Голгофе
Струится в каплях крови жизнь Христа…
Вновь к небесам Христос возводит очи,
Ища в смятении Отцовский взгляд.
Он молит о врагах: «Прости им, Отче!
Ибо они не знают, что творят».
Взяв гнет грехов и силой собираясь,
Сын Божий снова вопиет к Отцу,
В агонии предсмертной задыхаясь:
«Я дух Мой в Твои руки предаю!»
«Свершилось!» И невидимой рукою
Завеса в храме вдруг разодралась:
Стер грань вражды завет, скрепленный кровью,-
И истина язычникам далась.
Нарушенный, презренный, умаленный,
Пролитья крови требовал закон,-
Меж небом и землею вознесенный,
Пасхальный Агнец в жертву принесен.
И потряслась земля. Порывы ветра
Взметали глыбы пыли высоко…
Ради спасенья гибнущей планеты
Бог принял жертву Сына Своего.
В испуге пред бушующей стихией
Застыла устрашенная толпа.
И каждый, покидая холм пустынный,
Отчаянно рукой бил в грудь себя.
И римский сотник, у креста стоящий,
На месте казни голову склонил:
«Сей Праведник – Мессия настоящий.
Воистину Он Божьим Сыном был!»
…Текли века, и в вечное забвенье
Шли гордые монархи и цари.
Но славный подвиг нашего спасенья
Навеки стал историей Земли.
И веру христианскую доныне
Стереть не в силах времени поток.
В людских сердцах живет средь нас Спаситель –
Христос, Сын Божий, Царь, Творец и Бог!!!
( 20.01.05г.)