Содержание
Протоиерей Павел Великанов: «Не нужно бояться боли и кризиса веры»
Поделиться:
В 2016 году «православный» рунет взорвало интервью протоиерея Павла Великанова, в котором священник из Сергиева Посада очень смело и трезво рассуждал о проблемах многодетности. Так я впервые узнала об этом замечательном отце, богослове и писателе, авторе сборника рассказов «Самый главный Господин», вышедшем в издательстве «Никея» в прошлом году. Сегодня мы побеседуем с отцом Павлом о его творчестве, кризисах веры, «спазмах» церковной действительности, о том, как выбраться из «колеса белки» в духовной жизни, и многом другом.
Меня поразил ваш рассказ «Тоска посадская», произведение об одинокой и очень несчастной женщине, которую когда-то духовник не благословил выходить замуж и сломал ей судьбу. Это реальная история или некий собирательный образ, симптоматичный для нашей церковной действительности сюжет?
«Тоска посадская» — реальная история одного человека. Это типичная ситуация, которая связана с определенными блоками в духовном окормлении. Когда у нас образуются спазмы тех или иных мышц, они сначала болят и сильно беспокоят, потом боль становится привычной, весь остальной организм к ней приспосабливается, происходит так называемая компенсация.
Если этот опыт перенести на духовное наставничество, на мой взгляд, одним из его спазмов является то, что возрастание духовной жизни у нас не может быть оценено объективным образом. Такая задача даже не ставится. Мы находимся в ситуации, где доминирует мысль, что главная добродетель — это ощущение собственной греховности, и этого достаточно.
Фото: Анна Гальперина
Как только ты выходишь из этого пространства, ты уже в прелести. Все вроде бы правильно. Но когда мы переходим к практике, становится понятно, что это уводит от христоцентризма и приводит к культу грехоцентризма. Мысли человека вращаются только вокруг того, какой бы ему еще грех в себе найти? Это и есть наш внутренний духовный спазм. Человек перестает понимать, куда ему дальше двигаться.
Когда люди приходят в Церковь, поначалу им кажется, что перед ними расстилается огромная дорога духовного возрастания, а в реальности через некоторое время, они попадают в такое «беличье колесо». Уходит много сил и энергии на вращения, но человек стоит на месте. Неудивительно, что это приводит к истощению. Каждый день одно и то же, каждый год одно и то же. Вместо раскрытия навстречу Богу мы все больше закрываемся, замыкаемся. Что, собственно говоря, и было описано в рассказе «Тоска посадская».
Какие выходы есть из этого «колеса»?
Есть только один выход — перестать обманывать самих себя. Не нужно бояться боли и кризиса веры. Мы иногда думаем, что духовная жизнь должна в точности соответствовать принципам материалистической диалектики, где количество неизбежно переходит в качество. Будто бы определенное количество вычитанных молитв, часов, проведенных на богослужении, полученных причастий, отпущенных грехов — все это неизбежно должно привести нас к какой-то грани, за которой начинается качественный скачок. На самом деле все происходит с точностью до наоборот.
Когда человек искренне усердствует в своем движении к Богу, он получает то, что описано в заповедях блаженства. Но там ведь не написано — «прочитай 154 акафиста, и получишь божественное откровение»! Там сказано: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах». Апостол Павел говорит: «Все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы». Не потому, что они грешные, а потому что Бог будет сознательно помещать их в пространство острейших кризисов, кризисов веры, ударов по самому больному, по самому сокровенному.
Я вспоминаю историю с преподобным Иосифом Исихастом, который, уже будучи в пожилом возрасте, заболел. После долгого пребывания в бессознательном состоянии он вдруг очнулся и рассказал своим ученикам, что произошло. К нему явился диавол и показал ему все те ситуации, на которые Иосиф опирался в своей вере, как абсолютно ничего не значащие. То, что святой воспринимал как духовные откровения, было на самом деле просто душевными переживаниями.
Таким образом, диавол одним махом уничтожил все подпорки, на которых держалась вера преподобного. Иосиф пришел в состояние острейшего кризиса веры. Это то состояние богооставленности, о котором архимандрит Софроний Сахаров пишет как о неотъемлемой стадии духовного возрастания. Любой духовный рост происходит только через кризис. Вера — это не пивной животик, который увеличивается пропорционально количеству поглощенного алкоголя.
Если вы вошли в кризис веры, надо честно его принять и двигаться дальше. Не боясь, что привычные формы, в которых ты находился, вдруг оказались тесными, и ты, как бабочка, должен вырваться из этого кокона, в противном случае ты сгниешь.
Для меня «Тоска посадская» — это история начальной стадии разложения личности внутри такой традиционной модели духовного окормления. Человеку уже надо прорваться сквозь ставшие тесными, отработавшие свое одежды этой личинки, но страх оказывается сильнее. Когда доминантой нашей духовной жизни является страх, тогда мы находимся в состоянии внутреннего спазма, который иногда может привести к полному параличу.
В вашем сборнике есть рассказ, который называется «Спецназ». Он говорит о современных монашествующих как о неком «духовном спецназе». Сегодня — это действительно так, монахи по-прежнему «свет миру»? Если почитать ленту новостей, то там постоянно всплывают статьи с откровениями бывших и настоящих монашествующих об искалеченных судьбах, об ужасах, творящихся в обителях…
Все-таки монашество и по сей день остается «спецназом», благодаря тому, что оно очень разное. Мы можем встретить проявление как совершенно крайних, разрушительных форм, так и искренний поиск работающих моделей монашеской жизни.
Глобальной ошибкой, о которой говорит рассказ «Спецназ», является желание переносить монашеский образ жизни на всех. У нас это часто происходит. Когда говорят об отношениях между супругами, об отношениях внутри семьи, почему-то постоянно апеллируют к опыту монашествующих. Я по сей день недоумеваю, как человек, сам не рожавший детей, может давать советы родителям?
Сейчас есть огромный запрос среди мирян на поиск доступных обычному человеку форм духовной жизни. Прошла уже та волна, когда люди приходили в Церковь в поисках некоего «философского камня», который решит все их проблемы: семейные, духовные, и т. д. Люди поняли, что это не работает. Церковь не гарантирует решения всех проблем.Теперь эти люди смотрят с другой стороны: «А что вообще Церковь может предложить нам сегодня? Ведь она декларирует, что обладает определенным знанием и опытом настройки человека на взаимодействие с духовным миром и с Богом!»
Человек начинает молиться, исполнять послушания, следовать правилам. И через какое-то время начинается расслоение. Часть людей оказывается вполне удовлетворенной тем, что им говорят. Они останавливаются. Они получили те модели, которые для них работают, им больше ничего не надо.
Но есть другая часть людей, которой хочется чего-то большего, они ищут личных отношений с Богом. Духовник здесь в определенный момент становится даже некой преградой. Такие люди зачастую очень резко меняют свой формат присутствия в Церкви. Они не уходят совсем, но перестают быть вовлеченными полноценно в ту жизнь, которую ведет большинство христиан. Они начинают очень свободно относиться к посещению богослужений, к соблюдению постов, у них появляются свои духовные упражнения, которые с их точки зрения являются более эффективными, нежели, например, воздержание от мясомолочной пищи в среду и пятницу.
У некоторых происходит отторжение каких-то привычных для нас системообразующих форм. Эти люди начинают искать подсказки. Они собираются небольшими группами. Последние годы я наблюдаю духовное возрождение именно среди мирян. И с каждым годом этот интерес всё сильнее. Люди больше не удовлетворяются тем «загончиком», который определён для них монашествующими.
Сама идея, что для мирян есть специально отведенная лужайка, на которой они только и могут заниматься духовной жизнью, и за границы который они не имеют право выходить, — глубоко порочна и ошибочна. Я думаю, что в ближайшие десятилетия тема основ духовной жизни именно для мирян должна стать приоритетной для всей Церкви.
Если Церковь не даст определённого реально работающего алгоритма, не сможет донести, как человеку, живя в миру, рожая и воспитывая детей, не превращая свою семью в микромонастырь, спасаться, приобретая духовный опыт реальных взаимоотношений с Богом, то этот опыт будет синтезироваться людьми самостоятельно из других источников, большей частью не связанных с Русской православной церковью. Как бы жестоко это не звучало…
Вы говорите о духовном возрождении мирян как некоем высвобождении от традиций. Человек начинает искать свой путь. Вы считаете, что это духовный рост, а кто-то скажет, что это деградация, если человек перестал поститься, вычитывать правило…
Хороший вопрос… Сегодня, пролистывая ленту новостей, я наткнулся на статью по психологии, которая описывает функциональные и дисфункциональные традиции в семье. Меня это заставило задуматься, почему мы никогда не говорим, что традиции в принципе могут быть дисфункциональными — и Церковь здесь не исключение. Почему мы по умолчанию утверждаем, что любая традиция, коль такая появилась, автоматически становится священной и значимой?
У нас есть огромное количество традиций, которые сохраняются как абсолютно обессмысленный ритуал. Если мы посмотрим на то, чем пропитана наша церковная религиозность, именно как на некий пласт практической реализации тех или иных смыслов в ней, то мы не увидим в ней ничего бездумного. Любое действие, любой шаг, песнопение, канон, правило — они все имели определенный смысл. И этот смысл был не каким-то мистическим, спрятанным за семью печатями, доступным лишь узкому кругу посвященных — он был очевиден для самой Церкви. А сегодня мы видим множество установок, которые при попытке их потрогать и осознать начинают рассыпаться. Потому что изменилась эпоха, изменился культурный контекст, язык, среда обитания — а традиции остались. Они начинают работать против нас, работать на наше разрушение.
Я не призываю к отказу от традиций, а лишь говорю о необходимости провести своего рода ревизию. Но важно осознавать цель, для чего мы хотим это сделать. Нельзя просто сделать некий интеллектуальный кульбит, все переломать, переформатировать по нашим представлениям, как должно быть. Это то, что пытались сделать обновленцы в начале XX века и потерпели грандиозное фиаско. Они показали, что это путь, которым идти не следует.
Вы в первую очередь богослов, создатель портала «Богослов.ру». Он прекратил свое существование. Что случилось с этим сайтом? В открытых источниках пишут, что его закрыли из-за нехватки финансирования. Это истинная причина?
Да, это причина истинная…
Почему в нашей огромной православной державе не нашлось желающих проспонсировать этот замечательный ресурс, при том, что люди находят деньги, чтобы, например, отстраивать новый храм вооруженных сил? Богословие в нашей стране не востребовано, нам по-прежнему стены важнее смысла?
Здесь ситуация сложнее… «Богослов.ру» был создан как независимый от духовных учебных заведений, но все же находившийся в образовательном пространстве РПЦ. «Богослов» был институциональным. В конце 2016 года финансирование сверху полностью прекратилось. Еще два года он существовал на пожертвования. После того, как и они иссякли, накопились технические вопросы, связанные с программным обеспечением. Из-за того, что никакой ревизии не проводилось долгое время, сайт просто рухнул со всем своим содержимым. Мы были вынуждены законсервировать то, что удалось сохранить…
Сейчас у нас есть определённая сумма денег на его реконструкцию. Почти закончена разработка дизайна. Надеюсь, что скоро новый «Богослов» будет доступен по тому же доменному адресу, но уже не как официальная, институциональная площадка, а как площадка независимая, занимающаяся развитием богословской мысли, развивающая богословскую академическую среду.
И все же… Люди голосуют рублем, если есть проблемы с финансированием, значит, у нас в обществе нет запроса на качественное богословие? Нам нужны «камушки», «старчики»…
Я думаю, что запроса у нас нет… В моем понимании богословие — это сочетание двух условий. Первое — наличие собственного опыта духовной жизни и личных отношений с Богом. Второе — это способность транслировать этот опыт доступным образом. Причем не обязательно в слове, это может быть икона, театр, поэзия, проза, любое пространство искусства — даже танец. Там, где сочетается пласт культуры, тем или иным образом артикулируемых смыслов с личным опытом Богопознания — вот это и есть пространство богословия. Мне кажется, что у нас проблемы как с первым, так и со вторым…
Есть люди, которые имеют богатый личный духовный опыт, но они не могут его выразить, не могут его сделать доступным в тех или иных воспроизводимых формах. Например, удивительный старец, архимандрит Кирилл (Павлов). Светлейший, осиянный Божественным светом человек. Но если вы почитаете его проповеди, то вы в них не увидите ничего, что отличало бы эту проповедь от сотен других. А когда отец Кирилл говорил — то он был тем самым светом, который согревал души, сквозь эти, в общем-то, привычные слова. Мы ведь считываем не слова, а то, что между строк. Мастерство любого художника — это способность запечатлеть незапечатлеваемое. В этом смысле богословие — это есть искусство из искусств.
Поэтому, пожалуй, у нас запроса и нет. Потому, что культурно в целом нашей церковной среде есть куда расти… Пока мы не выйдем из этого плена отождествления христианского с крестьянским, то мы далеко не продвинемся. В крестьянском пространстве богословие — это скорее блажь, чем сущностная необходимость…
Продолжая тему доступности форм. Ваша новый проект «Академия веры» — это такой ответ на запрос мирян о доступной информации?
Проект «Академия веры» — это скорее крик… Однажды команде портала «Богослов.ру» пришло понимание, что наша площадка начинает очень быстро маргинализироваться. Чем дальше от ядра портала и ближе к периферии, тем проявляется все меньшая напряженность богословской мысли, способность к спокойному рассудительному диалогу. В какой-то момент мы поняли, что существуют люди, которые чувствуют себя достаточно зрелыми, чтоб разговаривать о богословии, но по факту им еще нужно расти и расти. Тогда у нас возникла мысль дать возможность любому человеку получить своего рода ликбез в основных богословских вопросах.
Сайт «Академия веры» — это ресурс, который направлен на ликвидацию безграмотности, но не в плане формальных основ веры — это можно устранить, прочитав катехизис, а в плане каких-то смысловых ориентиров и установок.
Мы никогда не позиционировали своей ресурс как катехизаторский или педагогический, мы позиционировали его как ресурс, на котором люди будут учиться верить разумно. Это иной подход, иное понимание места человека внутри Церкви. Когда он не отключает весь свой критический аппарат, свои мозги и поэтому не разрешает «сломать ему хребет» как неотъемлемое условие воцерковления.
Мы предлагаем все-таки сохранить свой «хребет», свой внутренний стержень как способность мыслить, докапываться до сути, задавать вопросы, спорить и не соглашаться. На многие вопросы мы не даем ответы, а показываем несколько подходов, и человеку самому придется думать, какое из этих направлений будет ему наиболее близко. Мы не боимся говорить о противоречиях, в том числе и неразрешимых.
Для определенной части нашего православного общества сам факт такой обнаженности оказался шокирующим, потому что там, где привыкли видеть «дважды два четыре», мы вдруг увидели некий диапазон. Там может быть не 4, а 4,358. Или — больше четырёх, но меньше пяти. Для некоторых это выглядит как разрушение основ, устоев того, на что многие привыкли опираться. На самом деле мы не разрушаем ничего, напротив, стараемся привить вкус к богомыслию.
Чем уникален наш проект? Мы отказались от привычных принципов систематизации всего материала по направлениям наук: литургика, библеистика, догматика и т. д. Мы пошли от пользователя. Допустим, есть человек, воспитанный в совершенно светской среде, какие вопросы у него в первую очередь возникнут? Весь сайт — это пространные ответы на очень короткие, зачастую глупые вопросы, вплоть до такого: «Откуда священник берет деньги?»
Мы прежде всего ориентируемся на людей, у которых контакт с Церковью уже был, но он оказался травматичным. Но нам приятно, что наш сайт оказался весьма интересен и тем, кто уже давно воцерковлен.
Нам было очень тяжело делать этот проект, потому что мы столкнулись с задачей, опыта выполнения которой в РПЦ практически нет. Это попытка упаковать базовые смыслы в ту форму, которая сегодня привычна для молодежи. Это форма инфографики, игры, интерактива, коротких зарисовок. Мы понимаем, что наш продукт далек от совершенства, это всего лишь первый шаг в новом направлении.
Если опять же продолжать тему доступных форм, в одном интервью вы сказали: чтобы удержать подростка в Церкви, ему нужно создать пространство для общения. Это правильный подход? Мне кажется, что у нас как раз сейчас многие люди воспринимают Церковь как «пространство для общения», некую субкультуру, где они ищут все что угодно, но не Христа… Если подростки будут в Церкви только ради общения, вообще стоит их там удерживать?
Удерживать вообще никого нигде не нужно. Формальные попытки такого «удерживания» приводят к еще большему желанию сбежать. Я имел ввиду нечто другое. Мы задаем себе вопрос: «А чем мы можем послужить нашим подросткам?». Они отдаляются от Церкви, их манит мир, их манит иная культура, нецерковная, потому что церковная в их глазах как раз и стала субкультурой. Они в ней выросли. А потом молодые люди смотрят вокруг, а там, оказывается, существует огромное количество альтернатив. Вне Церкви есть множество интереснейших порядочных людей, есть люди искусства, подвижники в области науки, которые воспринимают свое делание как своего рода служение неведомому Богу, о котором они еще не имеют ни малейшего представления, но их глаза горят, они живут тем, чем занимаются.
А в Церкви они видят людей с потухшими глазами, которые попали в это пространство и из него уже никуда не хотят выходить, они понимают, что за его границами их никто не ждет, там они неконкурентноспособны. Видя всё это, молодой человек начинает дистанцироваться все дальше и дальше от Церкви.
Чем этим детям может помочь Церковь? По моему мнению, она вполне могла бы научить их выстраивать отношения друг с другом. Когда ребенок переходит из детского в подростковый возраст, для него ключевым вопросом становится поиск нового формата общения, более качественного и осмысленного.
Например, отец Алексей Уминский у себя на приходе устраивает просмотры разных фильмов, а потом предлагает самим же детям интерпретировать посылы и смыслы, заложенные в них. Мне кажется, это и есть тот удачный способ, когда нахождение в Церкви перестает быть отбыванием повинности по воле благочестивых родителей.
Необходимо, чтобы подростки ощутили, что Церковь — это не просто институт принуждения к чему-то, это мощнейший инструмент, с помощью которого можно решить множество актуальных для молодого, а не надуманных, проблем. Если мы покажем нашим детям, как работает церковность, то их не надо будет силком удерживать, любой разумный ребенок поймет, что это такой мощный инструментал, такая огромная сила, что только безумный может ей пренебрегать.
Вы вдовец… Давно идут споры о второбрачии духовенства. Константинопольский патриарх разрешил при определенных условиях своим священникам жениться второй раз. Как вы относитесь к такому решению? Это возможно в нашей Церкви? Может быть, для таких отцов как вы, это было бы выходом?
Вопрос о второбрачии клириков очень болезненный. Это еще один из спазмов нашего церковного тела, о которых я говорил выше. Здесь пересекаются сразу несколько линий напряжения. Первая линия — отношение к браку со стороны части монашествующих, как к узаконенному блуду. Такие монахи не видят ценности в браке, в половых отношениях между мужчиной и женщиной. Но рожать-то как-то надо, поэтому на брак смотрят как на неизбежное зло.
Вторая линия — это отношение к духовности как таковой, вытекающее из первой линии. Человек, который живет в состоянии «оскверненности» от общения со своей женой, он уже в каком-то смысле ущербен. Именно этим объясняется такое ригористическое отношение к супружеской жизни у чрезмерно ревностных священников, где единственным оправданием близости является зачатие.
Третья линия — это каноны. Канон о жёстком запрете второбрачия духовенства появился в VI веке по инициативе императора Юстиниана, и это правило было обусловлено необходимостью упорядочить практику повторных браков вдового духовенства. Его ввела государственная власть как дисциплинарную меру, это не есть выстраданное веками важнейшее догматическое определение Церкви как плод размышлений над внутренней проблемой Церкви.
Об этом подробнейшим образом, очень обоснованно пишет священноисповедник Никодим (Милаш) в статье «Рукоположение, как препятствие к браку». Он четко показывает, что нет никаких ни догматических, ни нравственных, ни вероучительных оснований для запрета второбрачия вдового духовенства, это исключительно дисциплинарная норма. Далее он пишет, что эта норма не соблюдалась по факту на протяжении почти тысячи лет. Я бы добавил, что она не соблюдается и сегодня. Существует немало второбрачных священников, которые спокойно служат в епархиях с ведома правящего архиерея и при этом являются замечательными пастырями.
Четвертый пласт — это то, что в наших нынешних напряженных отношениях с Константинопольским патриархатом сам факт принятия там разрешения на второй брак вдовым клирикам, блокирует возможность разговора об этом здесь…
На сегодняшний момент ситуация патовая. Никаких перспектив, что подобный разговор может быть возобновлен, я лично не вижу…
Ну, а все-таки, если бы такой закон в нашей Церкви приняли, это бы стало благом?
Думаю, да. Но нужно понимать и другую сторону. Открывая такую возможность, мы не решаем проблемы семейной жизни священников, мы их усиливаем. Если раньше будущий священник с предельной ответственностью подходил к вопросу выбора супруги, то теперь он будет знать, что, если не получится, в принципе можно будет повторить… А если посмотреть еще и со стороны мирян, то они обязательно скажут: ага, раз уже священникам разрешили — нам тем более можно!
Институт семьи сегодня терпит катастрофу. Появляются новые виды отношений между мужчиной и женщиной, и не только между мужчиной и женщиной, которые сегодня в секулярном обществе становятся «нормой».
Мы уже не можем закрывать на это глаза и говорить, что все это не имеет права на существование, просто потому что не имеет права на существование, потому что нам это не нравится. Корпус канонического права, в котором много места посвящёно вопросам семьи, брака, пола, сегодня трещит по швам — как только мы пытаемся его приложить к реалиям сегодняшней жизни. Я думаю, что определенный шаг в направлении адаптации церковных правил современности наша Церковь уже сделала, когда признала брак, зарегистрированный в ЗАГСе, все-таки браком, а не всячески порицаемым блудным сожительством.
Эта проблема очень большая и сложная. Здесь мы опять выходим в пространство богословия. Нужно начать разговор о том, что такое телесность, что такое пол в человеке, что такое отношения между мужчиной и женщиной с точки зрения христианского богословия. Этот вопрос у нас абсолютно не проработан, потому что он табуирован. Слово «секс» под запретом в нашем лексиконе. В Церкви секса нет. Любви много, а вот «этого» нет.
Пол и телесность — это одна из самых востребованных тем. Если Церковь настаивает на исключительной важности для духовной жизни телесной чистоты, она должна это каким-то образом не только обосновать, но и вдохновить к сохранению чистоты, в том числе и в половых отношениях.
Вы нас порадуете еще какими-то художественными произведениями, рассказами? Планируете издать еще книгу?
Рассказы рождаются очень непросто, они долго вынашиваются. В определенный момент, когда набирается критический объем, он выходит наружу и превращается в текст. Сейчас пока идет процесс нарабатывания.
Мне бы хотелось уже задуматься над чем-то более объемным. Желание есть. Надеюсь, что когда придет нужное время и условия, оно осуществится.
Для меня рассказы — это прежде всего саморефлексия. Ты смотришь в них, как в зеркало, в котором видишь отражение собственного переживания. Творчество — это способ опознавания Бога в обыденности. Когда это получается, многие вещи легко становятся на свое место. Описывая что-то, мы совершенно по-другому начинаем смотреть на окружающую нас жизнь. Про-зревать сквозь неё Творца.
Я понимаю, чем отличается видение мира художником от «нехудожника». Для «нехудожника» все привычно и скучно, а художник не просто замечает нечто «интересненькое», он прозревает сквозь обыденность вечность. И это ощущение переживания вечности становится своего рода подсветкой к тому, что из обычной жизни он переносит на картину. Она начинает сиять этим нетварным светом для каждого зрителя. Для меня любой вид творчества — это способность транслировать божественный свет через те формы, которые можно воспроизвести.
Надеемся, что скоро мы сможем прочесть еще одну вашу книгу.
Как Бог даст, будем надеяться.
Протоиерей Павел Великанов Окошко к Богу Зачем нужна ежедневная молитва и как творить ее правильно?Негромкая тайна православной молитвы состоит в том, что она, как праща, отправляет человека к Богу, утверждал схиархимандрит Эмилиан (Вафидис). Как не промахнуться мимо цели? Как правильно совершать молитвенное служение? Как по-разному можно молиться и почему это надо делать? На эти вопросы отвечает протоиерей Павел Великанов. Все начинается с молитвы — Что такое молитва, в чем ее роль для человека и в церковном обиходе? — Молитва — это неотъемлемая часть любой религиозной культуры. Но к этому можно подойти с разных сторон. Мне больше всего нравится определение архимандрита Эмилиана, игумена монастыря Симонопетра на Афоне. В одной из проповедей он говорит, что молитва — это вытягивание ума к Богу, а через это и вытягивание всего человека. Это такое делание, целью которого является переустройство внутреннего мира человека. Эмилиан сравнивает молитву с пращой. В молитве человеческий ум натягивается и выстреливает прямо к Богу. И в этом выстреле человек становится другим. Происходят глубокие изменения в отношении человеческого «я» к миру, к самому себе, к Богу. Это наиболее сильный инструмент переориентирования человека. — Что значит переориентирование? — В обычном состоянии мы заняты собою, своими проблемами и переживаниями. Когда человек начинает молиться, неизбежно появляется объект молитвы, которым он сам не является. И это уже очень много. Это выводит человека за пределы его огромного «я», которое заполнило собой все мироздание. В этот момент человек подсознательно понимает, что Бог — это не я, а некто, объективно сущий вне моего сознания. Это что-то такое, что я не могу положить в карман и сказать, что это моя собственность. С настоящей молитвы к Богу начинается разворачивание человеческой личности в ее нормальное состояние из состояния эгоистического магнетизма, когда все, что человек ни делает, неизбежно возвращается к нему самому. Именно поэтому молиться всегда трудно. Даже святые до конца своих дней принуждали себя к молитве. Для многих кажется странным призыв Церкви трудиться в молитве, но это неизбежно. Точно так же, как спортсмен должен заставлять себя трудиться во время тренировок, иначе какой он спортсмен, христианин прилагает труд к тому, чтобы себя вкручивать штопором в молитву, даже когда не хочется. И это совершенно нормально. Если этого нет, всего остального тоже не будет. — Нужно ли принуждать себя к молитве? — Конечно. Молитва — это то, что вызывает естественный бунт падшего человеческого естества, потому что нечто претендует на разрушение абсолютной диктатуры самодостаточности человека. Какие бывают молитвы — Молитва есть общение человека с Богом. Она необязательно должна быть словесной. Она может быть умной, может быть молитвой-состоянием, может быть деланием. Если говорить о том опыте молитвы, который существует среди монашествующих, об исихазме и его родоначальнике, преподобном Григории Синаите, который подвизался на Святой горе Афон на рубеже XII-XIII веков, то это совершенно определенное явление. Это молитвенное служение связано с Иисусовой молитвой, которая в монашеской практике совершается постоянно, по четкам. Она представляет собой очень краткую формулу — всего 5 слов. По-гречески это звучит так: «Кирие Иису Христе элейсон ме». Русский вариант молитвы длиннее: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго». Эта молитва творится устно и очень быстро. Когда человек регулярно ее произносит, она читается на вдохе и выдохе и связана с дыханием. Постепенно эта молитва переходит в категорию умной молитвы, когда она звучит внутри независимо от того, чем человек занимается. Это совершенно особенная практика, обязательно требующая общения с опытным духовником. Представьте, что в пространстве вашего внутреннего мира идет некий постоянный процесс, который становится доминантой внутренней жизни. Это можно сравнить с окошком, которое человек старается держать открытым. Молитва — это окошко из нашей самодостаточности, из этой душной комнатки. Если держать окно открытым, туда проходит свежий воздух Божественной силы и есть чем дышать. — Есть ли другие разновидности молитвы? — Видов молитвы, конечно, множество. Есть такое понятие — предстояние человека перед Богом, когда ум настолько увлечен Богом, настолько влюблен в Божественное, что все остальное ему как-то мало интересно. И даже когда человек занимается совершенно другими вещами, основной фокус его внимания все равно остается в глубине этого предстояния. Это хорошо понимают люди, которые были сильно влюблены. Сам факт, что ты любишь, уже является мощным источником вдохновения. И чем бы человек ни занимался, он все равно согревает свой внутренний мир этим огонечком. То же самое касается непрестанной молитвы. Цель всякой молитвы — это именно согревание сердца. Не получение экстатического удовольствия путем изменения сознания, а радость от того, что ты живешь правильно и праведно. У отцов встречается часто такое понятие, как сведение ума в сердце. Это особое состояние, когда при постоянном произнесении молитвы вовлекается человеческое сердце как вместилище личности, некая сердцевина нашей жизни. Когда это происходит, человек настраивается на волну богообщения, его состояние допускает глубинное и непосредственное общение с Богом. — Иисусова молитва — это монашеский опыт, простому мирянину недоступный? — Ничего подобного. Я знаю многих прихожан, которые Иисусову молитву практикуют. Этому ничто не препятствует. Сидит человек в офисе, занимается работой, не требующей предельного напряжения сил, и тихо про себя творит Иисусову молитву. С. И. Фудель в своей замечательной книге «У стен Церкви» описывает некоего швейцара, который уже в советское время работал в гостинице, стоял в дверях, носил чемоданы, и при этом у него был дар непрестанной молитвы. Как молиться правильно — Здесь все очень индивидуально. Очевидно одно — режим должен быть. Человек, который ждет, что настанет время, когда он освободится от житейских попечений, и благословенная харизма непрестанной молитвы посетит его, — такой человек никогда не будет молиться. Поэтому есть определенное правило утренних и вечерних молитв, молитвы, связанной с богослужением. Самое главное, к чему должен приучиться человек, — это к еженедельному посещению храма во время Божественной литургии. Самая правильная молитва — молитва благодарения, созидания Церкви как общности людей вокруг Христа. Это самое тяжелое. Множество людей готовы молиться дома, но вот регулярно ходить в храм — это тяжело. Всех прихожан можно четко разделить на две категории: те, кто еженедельно ходят в храм, и те, кто ходят в храм, когда душа лежит. Это две совершенно разные категории людей по пониманию веры. Когда человек приходит в храм, он поверяет правильность своего внутреннего состояния тем духом, которым живет Церковь. Он как бы опускает себя, как огурец, в рассол и вылезает оттуда малосольным огурчиком с определенным вкусом и запахом. А так он может в холодильнике лежать долго и даже не протухнуть, но в нем не будет этого аромата, этого вкуса. Это первое и самое основное. Второе — я сторонник, чтобы молитвенное правило у каждого человека было индивидуальное, с учетом обстоятельств его жизни. Одно дело, когда человек нигде не работает. Другое дело, когда человек занят на производстве. Третье — многодетная мать, у которой семеро по лавкам. Четвертое — человек творческой профессии, который делает что хочет и когда хочет. Эти обстоятельства должны обсуждаться с духовником, который и определяет объем молитвенного правила. Молитвенное правило — это ежедневные гаммы, которые, если не играются, то пальцы атрофируются, и на занятии ты ничего не сыграешь — не говоря уже про концерт. — А в чем состоят правила? — Во-первых, молитва совершается перед святым образом, перед иконой. Правильно, когда этот образ близок человеку, вызывает определенные переживания. Это своего рода ключ к разговору с Богом. Плохо, когда человеку приходится заставлять себя смотреть на образ, потому что он ему чужой. Образ не должен быть чужим. В отличие от католической мистической духовной практики православие настаивает на отсутствии какого бы то ни было фантазирования во время молитвы. Молитва с закрытыми глазами не приветствуется. Ум не терпит пустоты. Мы вперяем свой взгляд в образ иконы, и это есть то пространство, перед которым мы молимся. Мысль не должна гулять. Надо сфокусировать сознание перед этим образом. Следующее правило — предельное сосредоточение на словах молитвы. Ум должен уходить от любых воспоминаний, размышлений. Он должен, как схиархимандрит Эмилиан пишет, вытягиваться к Богу в молитве с тем, чтобы только слова молитвы структурировали человеческую душу по направлению к Богу. Кроме того, желательно и правильно молитву творить вслух. Когда молитва творится вслух, она задействует не только наши речевые рецепторы, но и слух. От такой молитвы сложнее отвлечься, чем когда вы ее творите про себя. Умная молитва творится про себя, но о ней можно говорить, когда у человека есть уже определенный навык и он может продолжительное время быть собранным и никуда глазами не убегать. И еще одно требование молитвы — это отсутствие искусственного подогревания эмоций. Эмоции здесь не являются самоцелью. Никакого экстаза. Мы выполняем свой труд по отношению к Богу. Я вспоминаю эпизод из жизнеописания одного из валаамских подвижников. Когда ему очень хотелось молиться, он откладывал четки, шел во двор, рубил дрова, занимался разными житейскими попечениями. А когда он готов был делать все что угодно, только не молиться, вот тогда он брал свои четки и молился. Он объяснял это так: когда я молюсь и получаю от этого утешение душевное, можно очень легко это утешение принять за Бога и оказаться в состоянии прелести — вместо того, чтобы быть предельно открытым действию Божественной благодати, ты просто захлопываешься. Ты оказываешься самодостаточным — и всё. Это и будет тот самый духовный тупик, о котором многие отцы предупреждали. Почему возгревание какой бы то ни было чувственности в молитве категорическим образом отсекается? Почему в храме читают монотонно? Почему даже партесное пение* в храме звучит скромнее, нежели пение оперное? Потому что в молитве нужно открыться не эмоциям, а совершенно другим переживаниям. Когда я попадаю на греческую службу и там начинают петь, я почти физически чувствую, как меня за шкирку взяли, пинка дали, и вот — я уже лечу. И ты понимаешь, что летишь не потому, что ты такой хороший и крылья у тебя натренированные, а потому, что эта храмовая стихия тебя берет и увлекает. Там нет никакой чувственности. Там есть экзистенция — глубинное переживание предстояния человека перед Богом, а все чувственное наше, оно где-то сбоку идет. В чем польза молитвы — Молитва — это событие, не приносящее очевидной пользы. Результат молитвы если и будет, то не скоро, и поначалу кажется, что он не очевиден. Если называть все своими именами, для многих молитва кажется бесполезной тратой времени. Логика здесь понятная: неужели Бог Сам не знает, что мне надо, зачем Богу надоедать просьбами? Что я ему скажу? Господи, давай-ка, решай мои проблемы? И вот здесь мы подходим к очень важной вещи — значимости нашего участия в духовной жизни. Делая что-то, мы сами делаемся. Молитва выступает не просто как некая техника выпрашивания благ. Молитва— это соработничество. Когда Господь говорит «просите и дано будет вам», Он это говорит не потому, что просто так дано не будет. У преподобного Исаака Сирина есть интересные слова о том, что сын у отца своего уже не просит хлеба, но домогается большего и лучшего в доме своего Отца. В Евангелии сказано: не заботьтесь для души вашей, что вам есть, ни для тела, во что одеться… Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам (Мф 6:25–33). Эта установка показывает, что, даже когда мы что-то просим у Бога, мы не ставим себя в положение просителей у некоего вредного господина. Все с точностью до наоборот. Бог хочет, чтобы мы научились молиться, потому что в молитве мы становимся соработниками, мы включаемся в процесс сотворчества. Нам дается право своим произволением участвовать в решении Божественных судеб мира. Нам дается право быть Его консультантами, советниками, кем угодно. — Все в руках Божьих, но, если ты просишь, что-то меняется? — Самый яркий пример здесь — это история пророка Ионы в Ниневии. Бог отправляет Иону в Ниневию сказать, что скоро она полностью погибнет, ибо таков суд Божий. Приговор уже вынесен, всё. Иона это объявляет. Но неожиданно ниневитяне каются, меняют свою жизнь, и ничего не происходит — Бог отменяет приговор. А Иона выглядит обманщиком: что за пророк, который пророчествует, а ничего не происходит? Тут за одну ночь вырастает над Ионой некая тыква, и он спасается под нею от палящего солнца пустыни. На следующую ночь тыква засыхает, и он оказывается опять под палящим солнцем. И это его просто добивает! В полном непонимании он вопиет к Богу и просит смерти. И тут ему Господь говорит: вот смотри, тебе было жалко эту тыкву, которую не ты садил, не ты поливал? А Мне ли не пожалеть этих несчастных ниневитян, среди которых более ста двадцати тысяч человек, которые не умеют отличить правой руки от левой? То есть Бог не формальный закон, где все предрешено и наше участие ничего не меняет. Почему христианство всегда категорически против какого бы то ни было фатума, рока? Потому что в пространстве нашей жизни мы отвечаем за то, куда дальше наша жизнь пойдет. Другое дело, что Бог вне этого пространства, вне этого времени. Он знает, что будет, но Он не предопределяет наш выбор. В своем времени, в своем месте мы действительно свободны, и поэтому ответственны. — И молитва тоже оказывается вариантом свободы выбора? — Да. И как показывает огромное количество чудес, молитва имеет силу. Она работает. — Вы можете привести пример? — У меня очень много подобных примеров. Ну вот свежий случай. Мой друг Алексей как-то звонит и говорит: у нас беда, жена беременна вторым ребенком, и при обследовании на УЗИ выяснилось, что у ребенка некий дефект позвоночника. Врачи говорят, что надо делать аборт, ребенок гарантированно родится инвалидом, ни ходить, ни сидеть не сможет. А срок уже большой, шесть или семь месяцев. Во всем мире есть одна единственная клиника в Швейцарии, где делают операции внутриутробно, и там готовы рискнуть ее оперировать. Это, естественно, требует огромных денег. А время-то идет. Есть всего 2 недели, в течение которых операция должна быть проведена. То есть моему другу надо найти 3-4 миллиона рублей в течение недели. Это нереально! Он обычный научный сотрудник Института востоковедения. Я посоветовал ему обратиться в благотворительный фонд «Предание». И вот, представьте себе — за неделю была собрана сумма в полтора раза больше, нежели требовалось. И, конечно, все молились. Он не верил, что это возможно. Но они с женой поступили очень правильно: делай все, что можешь, а остальное предай в руки Бога. В итоге операция была проведена, ребенок родился совершенно здоровый. Я его крестил неделю тому назад. — Нет ли тут соблазна вступить с Богом в товарно-денежные отношения? В 1990-е годы в моем родном городе появились адвентисты, которые очень многих собрали под свои знамена простым тезисом: молись, не пей, не кури — и будет тебе двухкомнатная квартира. Они были так убедительны! — И как? — Ну, не всем досталась квартира. Но народ все равно просил. — Да, соблазн. У меня личное отвращение к такому подходу. В этом есть некий механицизм — если я сделаю то-то и то-то, то Бог неизбежно сделает то-то и то-то. Но в этом отсутствует самое главное — любовь, возможность любви. Если Бог — это такой закон, при соблюдении которого ты с неизбежностью самого закона получишь какой-то результат, — это далеко от христианства. В христианстве акцент делается на то, что между человеком и Богом должны быть личные отношения. Эти отношения предполагают веру как область бесконечных рисков, способность ввериться тому, ответ от которого ты можешь получить не такой, как ты ожидаешь. — Но Вы говорите о чудесах? Значит, адвентисты правы? — Я думаю, что в этом есть некое сознательное понижение уровня отношений. Вот представьте, вы приходите к какому-то очень известному литератору, очень состоятельному человеку. У вас есть возможность с ним пообщаться. И вот перед вами два пути. Первый путь — это рассказать ему, какой вы бедный, несчастный и сколько вы могли бы сделать, если бы у вас появилась двухкомнатная квартира. А второй вариант: вы просто общаетесь с ним и пытаетесь получить то, что несоизмеримо ни с какими квартирами, потому что он великий литератор, глубокий человек, вы можете войти с ним в некий душевный резонанс, и даже качество жизни вашей может измениться просто потому, что этот человек прошел концлагеря, знает, почем фунт лиха и у него такой опыт, какого вы ни в какой книжке не вычитаете. Мне кажется, если общение с Богом низводить до выпрашивания какого-то конкретного житейского блага, это значит обращаться не к тому и не с тем. Бог не запретил нам просить у Него. Но при этом мы должны добавлять: да будет воля Твоя, потому что Бог — это не инструмент нашей собственной жизни, а цель. Само общение с Ним — это наша цель. Если я дружу с человеком, который имеет большие финансовые возможности, я никогда не буду его просить. Почему? Потому что тем самым я покажу, что мне он интересен только как денежный мешок. А это уже — не любовь, а пользование. — Говорят, вот зуб болит, надо помолиться такому-то святому. В этом есть смысл? — Смысл, конечно, в этом есть, но гораздо меньший, нежели традиционно считается. Все-таки святые для нас — это не альтернативные божества, более доступные, чем огромный, недоступный Бог, как это происходит в язычестве. Нет, святые — это скорее спутники, близкие по времени и обстоятельствам люди, но никоим образом не подмена Бога. К ним человеку проще обращаться, нежели молиться Христу. Но это неправильно, потому что вся жизнь Церкви вращается вокруг Христа. У нас нет никакой альтернативной святости, кроме Бога. И даже обращаясь к святому, мы все равно обращаемся к Богу, чтобы через этого святого нам была оказана помощь. И вот тут мы возвращаемся к теме соработничества. Церковь верит, что Бог дает святым некую благодать, право выступать ходатаями перед Ним в тех или иных нуждах. Это опять-таки не альтернатива, а соработничество. — Чем христианская православная молитва отличается от других духовных практик, медитации, например? — Тем, что средоточие христианской молитвы — это Бог. Не наши переживания, не просветление сознания, а именно Бог. Идея преображения человеческого существа в формате молитвы является первичной. Я, конечно, не специалист в глубинах буддийских, но из знакомства с техниками йоги я понял, что все равно речь идет о концентрации человека вокруг его личности. Нет там этого перехода личности в вечность. Задача молитвы какая? Чтобы в человеке восторжествовал Христос. В молитве мы вступаем в глубинный резонанс с волей Божией. Это радость от того, что тебя ведут, что ты согласен с тем, Кто ведет, ты сам за Ним идешь, куда бы Он ни пошел. Беседовала Ольга Андреева
Протоиерей Павел Великанов, которого некоторые антимодернисты подозревают в атеизме, разразился каким-то диким интервью «Правмиру». В нем этот гражданин обвинил православие в том, что оно может сломать неофиту позвоночник, а также бесхитростно рассказал, какой бардак устроил в своей воскресной школе.
На фото: протоиерей Павел Великанов
Модернист держит нас за дурачков, не знакомых с ситуацией в РПЦ
Клеветать протоиерей Павел Великанов начал в самом начале интервью. Для разминки он клевещет на нашу Поместную Церковь – РПЦ. Отец Павел приравнял нашу истинную Церковь к католической лжецеркви и намекнул на то, что у нас тоже вскоре будет своя Реформация: «После общения со многими людьми, именно мирянами, у меня сложилось ощущение, что мы сегодня находимся в положении, которое отчасти напоминает ситуацию в Европе незадолго до Реформации. Тогда был кризис религиозной жизни, неудовлетворенность мирян теми ответами, которые предлагала людям иерархия, стремление верующих проникнуть в содержание и в смыслы, в то время как им рекомендовалось довольствоваться традицией и формами».
Это все ложь от начала до конца. Католическая лжецерковь исказила учение, данное истинной Церкви Христом и предлагала это кособокое и местами совершенно неправдоподобное учение людям, что не нравилось некоторым мирянам. Кроме того, католические папы так боролись с королями, что без смеха читать об этом невозможно. Помимо этого мирян тогда папы и католические священники совсем не просвещали. Вот что пишет Николай Тальберг в «Истории Церкви» о тех временах: «Пастыри-учители не учили своих пасомых, проповедей почти совсем не было; чтение св. Писания было мирянам запрещено, богослужение на латинском языке было непонятно и потому не могло содействовать религиозному воспитанию народа; литература составляла достояние немногих избранных». Поэтому к тем временам можно отнести фразу протоиерея Павла Великанова: «Тогда был кризис религиозной жизни, неудовлетворенность мирян теми ответами, которые предлагала людям иерархия, стремление верующих проникнуть в содержание и в смыслы, в то время как им рекомендовалось довольствоваться традицией и формами».
А у нас-то где все эти явления? Богослужение у нас ведется на понятном нам церковнославянском языке, а значение сложных слов можно узнать в словарях, которые издаются православными издательствами. Священники проповедуют в каждом храме после богослужений. В каждом храме есть воскресные школы для детей и взрослых. При многих церквях существуют приходские библиотеки. Некоторые настоятели создают православные средние школы для детей. Библии издаются в огромных количествах. Православных книг издается масса. А если в каком-то захолустном городе нет православных книжных магазинов, а в церковных лавках небольшой выбор литературы, то на этот случай существуют книги в электронном виде. Их можно без труда найти в интернете на бесплатных сайтах.
Протоиерей Павел Великанов просто клевещет на наше священство, представляя дело так, как будто шибко умные миряне стремятся к чтению православной литературы и Библии, а священники говорят им: хватит с вас и хождения в храм на богослужения. На самом деле наши священники не только предоставляют все возможности для изучения православия, но и постоянно говорят в храмах, что надо изучать основы своей веры.
И я уже молчу о том, что наша Церковь, в отличие от католической лжецеркви, сохранила в неприкосновенности учение Христа и никаких бредовых догматов и учений не распространяет. И наши иерархи не позволяют себе того, что позволяли себе папы перед Реформацией. Поэтому я не знаю, каким боком ситуация в РПЦ может напоминать ситуацию в католической лжецеркви перед Реформацией.
Желание подкорректировать отцов, прославившихся чудотворениями
Потом уже протоиерей Павел Великанов берет планку выше и нападает на само наше православие: «У нас есть определенная проблема: люди, которых уже не удовлетворяет исключительно ритуальное благочестие, не очень понимают, куда двигаться дальше. Можно в десятый раз перечитывать творения отцов-подвижников, пытаться натянуть их подходы на свою реальность, еще раз убеждаться в том, что это крайне сложно и снова в этом разочаровываться. А можно задаться вопросом: почему так происходит? Сама мысль о том, что этот подход может быть недееспособен в нынешней ситуации или требует каких-то существенных корректив, вызывает у нас страх. Мы живем в очень большом пространстве сковывающего страха: что случится, если мы что-то тронем, чуть начнем шевелить – а оно все возьмет да и рухнет?»
То есть тут священник говорит, что человек, которому надоело всего лишь освящать куличи, начинает читать святых отцов и понимает, что они не имеют никакого отношения к нашей реальности, так как сильно устарели. Это совершеннейшая клевета. Все, что говорили отцы, не устарело. Нормальные священники с амвона призывают своих прихожан читать преподобного Иоанна Лествичника и авву Дорофея и руководствоваться их советами в работе над собой.
Вот, например, одна рекомендация аввы Дорофея из «Душеполезных поучений»: «Ничто не приносит столько пользы людям, как отсечение своей воли; и поистине, от сего человек преуспевает более, нежели от всякой другой добродетели. Между тем, такое отсечение своей воли и своих хотений может быть поминутное. Положим, что кто-либо идет; помысел говорит ему: посмотри туда и сюда, но он отсекает свое хотение и не смотрит. Встретил он разговаривающих; помысел говорит ему: скажи и ты с ними слово – другое, но он отсекает свое хотение, – и не говорит. Подошел он к кухне; помысел говорит: зашел бы спросить, что готовит повар, но он отсекает это хотение, и не заходит и проч. и проч. – Отсекая таким образом свое хотение, он приходит в навык отсекать его и, начиная с малого, достигает того, что и в великом отсекает ее без труда и спокойно; и так начинает наконец вовсе не иметь своей воли, и чтобы ни случилось, бывает спокоен».
Что здесь невыполнимого для нашего современника? Если бы люди тренировались по методу аввы Дорофея, они бы всегда были спокойны и довольны. А у нас если автобус опоздает на пятнадцать минут, то у пассажиров уже чуть ли не предынфарктное состояние появляется.
А ведь протоиерей Павел не только клевещет на отцов, а еще и пытается подвести нас к выводу, что из-за того, что православие якобы устарело, его надо менять. Между тем, православие нельзя менять, так как это учение было дано нам Богом и через апостолов, и через других святых людей. Тот, кто поменяет это учение, исказит дар Бога и превратит нашу Церковь в лжецерковь, так как Богочеловек Иисус Христос является главой только той Церкви, где содержится Его учение. У католиков глава не Христос, а папа.
Архиепископ Аверкий (Таушев) писал: «Так дорожили святые апостолы истинной, неискаженной верой Христовой и христиан учили дорожить ею, что святой апостол Павел решительно пишет обращенным им ко Христу Галатам: «Аще мы, или Ангел с небесе благовестит вам паче, еже благовестихом вам (стал бы благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам), анафема да будет» (Галат. 1, 8–9). Вот поэтому Седьмой Вселенский Собор предает анафеме всех тех, кто не желают принимать Церковного Предания, канонических правил и постановлений святой Церкви, пытаясь ввести что-то свое, новое: «Вся, кроме Церковнаго Предания и учения и изображения святых и приснопамятных Отец, обновляемая или по сем содеянная – анафема» (VI Соб. пр. 1-е). Ничего нового не имеют права вводить ни Патриархи, ни Соборы, как свидетельствует об этом замечательное «Окружное Послание» Восточных Патриархов 1848 года».
Есть, правда, такое понятие, как икономия, то есть смягчение древних требований из-за немощности наших современников. У нас уже все церковные правила, которые можно было смягчить, смягчили, больше никаких изменений не требуется. Например, сейчас никто никого не заставляет поститься сухоядением, так как у людей уже и здоровье, и нравственные силы не те, какие были у первых христиан. И епитимий сейчас на мирян не налагают, зная их немощь. А если протоиерей Павел Великанов хочет на уровне Архиерейского собора, допустим, перевести такие добродетели, как страх Божий и смирение, в разряд невротического типа религиозности, что делают явочным порядком его коллеги-модернисты, то пусть выходит вместе с этими людьми из нашей Церкви и создает новую религию.
Игрища на богословские темы
Дальше – больше. Протоиерей Павел Великанов уже обвиняет православие в том, что оно опасно для неофитов: «Сегодня есть немало людей, которые, с одной стороны, были бы не против погрузиться в православную жизнь. Но, с другой стороны, они понимают, что это погружение для них может превратиться в перелом позвоночника, потому что они столкнутся с непривычными им культурными кодами». Вот что это за бред? Я почему-то не пострадала от погружения в православие, и тысячи моих современников не пострадали от этого. Наоборот, мы благодарны и православию, и Богу, Который дал нам его.
И вот отец Павел придумал, как помочь неофитам погрузиться в православие без травм – создал для них специальные курсы. «Наша задача показать, что богословие – учение Церкви о жизни, о Боге, о человеке – может быть доступным и интересным. Мы учимся рассказывать о самом главном для нас таким языком, который был бы понятен современнику. Именно поэтому мы большое внимание в нашем проекте уделяем визуализации – это инфографика, интерактивные игры, различные тесты», – сказал священник. И тут опять у него клевета на православие. Из его фразы следует, что учение Церкви не доступно и не интересно нашим современникам, хотя нормальным людям, которых Бог избрал для блаженной вечности, оно кажется и доступным, и интересным. И как это отец Павел преподает богословие с помощью инфографики, игр и тестов? Это что, занятия для умственно отсталых людей?
Священник уничтожил воскресную школу
Но священник Павел Великанов не только примитивизирует на специальных курсах глубокое учение Церкви, он еще и превратил свою воскресную школу в какой-то филиал Дома пионеров: «Мы отказались от попыток рассказывать детям в очередной раз Священную Историю или основы богослужения, а пошли иным путем. У нас проходят интересные уроки естествознания, на которых дети сидят за микроскопами, ходят в лес с нашим преподавателем – очень увлеченным исследователем, любителем природы, профессиональным биологом, который им показывает, как Бог проявляет Себя через мир, в котором мы живем. Это более понятно, нежели какие-то отвлеченные схемы. Ребенок, который один раз побыл ночью в обычном лесу, о Боге узнает гораздо больше, чем тот, кто прочитал какую-нибудь скучную богословскую книжку. У нас есть театр теней – дети сами устраивают спектакли, пишут сценарии, играют роли, поют. Сейчас возобновляет свою деятельность класс мультипликации – где дети тоже всё делают сами, от задумки до озвучки. Взрослые только помогают собрать все это в фильм. Очень популярен приходской футбол, когда после окончания службы дети собираются вместе и играют рядом с храмом, где каждый раз устанавливают разборные ворота».
Вот так. Для отца Павла богословские книжки скучны. По его мнению, они могут только дискредитировать Церковь в глазах подрастающего поколения.
Журналист-антимодернист Роман Вершилло, который занимается созданием энциклопедий по модернизму, считает, что протоиерей Павел Великанов является атеистом. Он приводит в своей электронной энциклопедии такое шокирующее высказывание отца Павла о Христе: «Миф как повествование предполагает определенного слушателя. Этот слушатель находится в двустороннем общении с мифом. Он не только слушает, что ему говорит миф, но он создает некое пространство, некий простор, который требует заполнения. Поэтому если отвечать на вопрос, откуда появляется миф о Христе, то у меня один ответ – появился острый запрос на то, чтобы такой ответ появился, и уже под этот запрос происходит та или иная интеллектуальная историческая работа». То ли я чего-то не так понимаю, то ли священник Павел Великанов считает, что Христа не существовало. Вообще модернисты любят туманно выражаться, чтобы благочинные не могли припереть их к стенке.
Фальшивое православие уже не при дверях, а в дверях, но тревоги никто не бьет
Протоиерей Павел Великанов и другие модернисты создают новое, параллельное православие, которым они пытаются заменить настоящее православие. В прошлом году архимандрит Савва (Мажуко) сказал, что публицистам надо «создавать язык благовестия, понятный современнику», а протоиерей Константин Пархоменко заявил: «Я глубоко убежден, что сейчас, в XXI веке, мы должны «переоткрыть» для себя христианство. Потому что в том формате, в котором оно еще сто лет назад работало, сегодня оно уже пробуксовывает – не удовлетворяет людей активных и целеустремленных, которые хотят идти как воины Христовы в мир, чтобы нести что-то позитивное. У нас нет святоотеческих творений, которые мотивировали бы людей так действовать, так поступать».
На Западе модернисты начали создавать это параллельное христианство довольно давно – еще в ХХ веке. Архиепископ Аверкий (Таушев) говорил, что такие работы проводятся для того, чтобы разрушить Церковь: «В наше лукавое время, когда слуги грядущего антихриста прилагают все свои усилия, чтобы подлинное православие подменить и заменить православием фальшивым, православием только по имени, появилось немало и «пастырей», которые носят только имя православных, а подлинной силы и духа истинного православия отвергаются. Эти лжепастыри – модернисты и экуменисты, вместо истинного православия проповедующие и настойчиво пропагандирующие лжеправославие, льстящее всем греховным страстям и порокам падшего человека, стремящееся во всем идти в ногу со временем и примирить христианина с миром, во зле лежащим, под всевозможными лукавыми благовидными предлогами, всюду теперь захватывают бразды правления в современных православных Поместных Церквах, стремятся играть везде главную руководящую роль и часто имеют успех, ибо искусно и хитро изображают из себя якобы ревнителей православия. А действительная цель их – подменить истинное православие православием фальшивым, добиться, чтобы, по выражению Христа Спасителя, «соль обуяла» (Матф.5,13) – потеряла свою соленость, утратила свой дух и силу. Это – особый род борьбы с Церковью».
Алла Тучкова, журналист
В храме меньше всего именно подростков. Как бы ни старались родители вырастить детей в вере, но иногда наступает момент, когда взрослеющий ребенок отказывается идти в храм, исповедоваться и причащаться. Может, это специфика нашего времени, породившего православные семьи, сами не имеющие опыта церковного воспитания?
Или естественный возрастной и духовный кризис, который не просто неизбежен, но даже желателен? Так ли он страшен? И что могут сделать родители, чтобы минимизировать ущерб от разрыва их ребенка с Церковью?
Об этом беседуем с протоиереем Павлом Великановым, кандидатом богословия, настоятелем Пятницкого подворья Троице-Сергиевой Лавры в Сергиевом Посаде.
Передается ли вера по наследству?
— Отец Павел, в том, что современные дети в подростковом возрасте могут уходить из Церкви, можно усмотреть специфику времени?
— Я думаю, однозначно можно. Могу предположить, что такой интенсивности церковной жизни, которая наблюдается последние 20-30 лет в России в отношении детей, никогда раньше в нашем государстве и в нашей Церкви не было. Нигде в письменных источниках мы не встречаем свидетельств о том, чтобы детей массово приводили в храм каждое воскресенье, чтобы они каждое воскресенье приступали к Святым Тайнам, участвовали в различных формах внебогослужебной деятельности на приходе, таких, как воскресные школы, кружки, занятия и так далее.
— Казалось бы, в результате всего этого ребенок как раз должен бы прочно укорениться в Церкви!
— Вот именно! А на практике мы видим, что одно с другим может быть особо и не связано. Почему-то количество детей пубертатного возраста в храме в разы меньше, чем других возрастных категорий.
Я думаю, одна из причин вот в чем. Мы, родители, часто хотим, чтобы дети механическим образом усвоили тот личный религиозный опыт, который мы сами получили в результате определенных жизненных исканий, ошибок, падений, обретений по пути в Церковь и который для нас бесконечно дорог. А наши дети оказываются в церковной ограде с младенчества, у них нет мучительного поиска смысла жизни, потому что им этот смысл «по умолчанию» уже передан! Мы наблюдаем своих детей, бьющих поклоны в церкви, исповедующихся, причащающихся, молящихся, и в этом видим некую тождественность тому, что с нами самими происходит. А ведь они просто подражают нам в том, что в них, возможно, еще не родилось, не созрело.
Поэтому ребенок должен отойти, немножко дистанцироваться от того, что принял «по умолчанию». Но для чего? Для того, чтобы вернуться к той христианской закваске, которая в него была заложена, но уже совершенно на новом уровне понимания и переживания. Как подросток не может обрести автономию, независимость и самостоятельность, если не разорвет «пуповину», связывающую его с родителями, от которых он абсолютно зависим, так и тут — ребенку надо от чего-то оттолкнуться. Поэтому мне кажется, что отдаление определенной от Церкви части девушек и юношей, начиная с 12-15 лет, вполне объяснимо. И, я бы не побоялся сказать, иногда даже желательно — особенно когда юный человек «застрял» на своем духовном пути, в его религиозной жизни всё совершается «по обычаю», а вовсе не по велению сердца. И если это с кем-то происходит, то не стоит ударяться в панику.
— Вы имеете в виду уход как переосмысление веры?
— Я говорю об отдалении от Церкви не как о решительном отказе от жизни по христианским заповедям, впадении в различного рода смертные грехи и деструктивный образ жизни. Нет, ни в коем случае! Я говорю о том, что ребенок должен определить сам меру и форму своей связи с Церковью. И главное, чтобы эта связь у него сохранялась.
Кроме того, в подростковом возрасте ребенка очень сильно привлекает то, что для него неизвестно, неизведанно, а если он вырос в церковной среде, для него таким особым интересом и привлекательностью будет обладать мир. Тех, кто с детства имеет иммунитет к жизни в миру, к его радостям и прелестям, — единицы. В большинстве же случаев ребенок таким иммунитетом не обладает. Поэтому, на мой взгляд, нет ничего страшного в том, что значимость Церкви для него в этот период будет ниже, нежели значимость молодежной среды, музыки, новых друзей, каких-то развлечений, приятного времяпрепровождения, хобби и так далее. Главное, чтобы эта значимость вообще сохранялась.
Сантехник от Бога
— Многие родители стремятся оградить ребенка от соблазнов, с детства делают все, чтоб мирское было ему неинтересно, вызывало отвращение…
— Тот опыт, который у меня накопился в отношении детей священников, моих друзей, позволяет сказать следующее: сознательная попытка оградить ребенка от светской жизни, от светских ценностей, создание для него такой полноценной оранжереи, в которой он бы вызревал, становился бы сильным, крепким, устойчивым к бушующим волнам этого греховного, страстного мира, не только не срабатывает, а нередко приводит к противоположным результатам. Чаще всего, чем жестче отсекались какие-то «мирские» вещи, тем большую устремленность к этим вещам, жажду — я бы даже сказал, какую-то патологическую жажду — человек потом начинал испытывать. И не мог ее удовлетворить, хотя, казалось бы, уже давно можно было бы остановиться — его прямо прорывало и несло!
И наоборот. В тех семьях священников, где родители прежде всего с большой ответственностью занимались всесторонним развитием своих детей — старались дать им хорошее образование, развить и музыкальные способности, и художественные, и спортивные, и интеллектуальные; где дети не ощущали себя ущербными по сравнению со своими одноклассниками, а в чем-то даже чувствовали себя более продвинутыми — потому что всё делалось с предельной ответственностью перед Богом! — подростки в этих семьях впоследствии не отдалялись от Церкви, а открывали ее для себя заново и потом становились священниками и даже монахами и монахинями. Период юношеского бунта проходил с минимальными потерями.
— Почему так? Высокий культурный уровень действует как прививка?
— Да, это своего рода прививка. К примеру, очень трудно удовлетворить хорошо развитый слух ребенка, окончившего музыкальную школу, дешевой попсой — для него это будет органически неприемлемо, потому что просто пóшло и низкопробно. Он пропитан другими ценностями, у него развит вкус. И такой подход, я думаю, можно перенести на всю область культуры: что ребенок читает, что он слушает, какие фильмы, спектакли, мюзиклы смотрит. Главное, чтó должны развить родители у ребенка, — вкус к настоящему, к красивому и какой-то внутренний иммунитет к пошлому, недостойному, каким бы раскрученным и привлекательным оно ни казалось. Конечно, здесь важно создать правильный культурный контекст жизни, наполненный подлинными ценностями и правильными смыслами: столь популярное сегодня «всеядие» категорически недопустимо. Тогда эти правильные культурные ценности станут для него определенными ориентирами, такими реперными точками, какими они являются и для верующего, и для светского человека.
— Другими словами, правильные ценности закладываются отнюдь не только сугубо православной литературой, православными спектаклями, православными фильмами?
— Совершенно верно. Я бы даже сказал, задача — привить детям настоящие ценности не с церковной обложкой, а, прежде всего, именно за пределами Церкви, для того, чтобы они могли, находясь в миру, чувствовать себя уверенно и всегда знали, на что могут опереться.
Родители должны создавать ребенку условия, наиболее созвучные его духовному устроению, психологическим особенностям и помогать ему развивать эти способности настолько, насколько это возможно. А мудрость заключается в том, что вектор такого развития должен быть, в конце концов, обращен к Богу. Нужно дать ребенку понять, что, по сути дела, любая его деятельность должна быть молитвой к Богу, и любое занятие внутри или вне церковной ограды — определенная форма его духовного служения, его делание и его мера ответственности перед Богом.
— Не могли бы вы привести пример?
— В моем доме работал в свое время один сантехник. Человек, в общем-то не сильно церковный. Но он заставил меня серьезно задуматься, и вот почему. Во-первых, он необычайно ответственно относился к любой мелочи! Там, где другой сделал бы работу за один день и получил бы свою зарплату, этот человек тщательно продумывал, какие последствия будут через такой-то срок эксплуатации, какой лучше соединительный узел поставить и так далее. И во-вторых, он брал за свою работу приблизительно в полтора раза меньше, чем любые непрофессиональные сантехники в нашем городе. При этом он постоянно ездил на разные выставки, был в курсе всех современных технических новинок, проходил какие-то курсы повышения квалификации. То есть человек жил целиком своим делом! И, знаете, столкнувшись с такой глубокой профессиональной порядочностью, я понял, что он, по сути, глубоко религиозный человек. Потому что мотивация его действий — не житейская, а идеальная. С точки зрения мирской выгоды ему надо было бы сделать все то же самое попроще, побыстрее, взять денег побольше и поскорее перекинуться на другой объект. А для него его работа — форма служения ближнему.
И я думаю, дети, которые так относятся к своей работе — пусть они выбрали самую простую профессию, — это счастье и благословение для своих родителей.
Нет кризиса — нет развития
— Вы затронули очень интересную тему: как человек приходит к Богу. Получается, для родителей вера — это выбор, а для детей — передаваемая традиция? Ни поиска, ни выбора, ни страданий? Но обязательно ли для обретения веры проходить через сложные поиски и испытания?
— Знаете, я думаю, духовные кризисы абсолютно неизбежны в жизни любого верующего. Потому что там, где нет кризиса, нет и преодоления. Где нет преодоления, нет и укрепления, развития. Я в своей жизни не встречал такого глубоко верующего человека, который мог бы искренне сказать, что никогда ни в чем не сомневался, никогда не проходил через кризис веры. Даже если он рос в совершенно здоровой, благочестивой, полноценной христианской семье.
Другое дело, что эти кризисы совершенно по-разному происходят внутри Церкви и вне Церкви. Кризисы внутрицерковной жизни — гораздо более тяжелые и острые, нежели когда человек находится в пространстве очевидного греха, неправедности и ненормальности и из него присматривается к Церкви. Проще выйти из греховного мира в Церковь, чем, уже будучи христианином, переживать кризис веры. И тут либо вера минимизируется, сводится к неким внешним проявлениям, которые обеспечивают нормальное существование человека в этой системе координат. Либо она существенным образом углубляется и приобретает другое качество, зачастую приводя к конфликту с реальной церковной жизнью, в которой человек живет.
— Если вера — результат собственного выбора, кризиса, переосмысления жизненных ценностей, то какую роль играет передача родителями детям своего личного религиозного опыта?
— Дело в том, что, как говорил один священник, все дети по природе язычники. В самом прямом смысле! Что такое язычество? Это та религия, которая наиболее понятна, удобна и исполнима с точки зрения человека в его нынешнем падшем, греховном состоянии, в котором мы все находимся. И в целом она ближе к ветхозаветной парадигме закона и воздаяния.
Например, детям говорят: «Надо молиться, потому что, если не будешь молиться, тебя Бог накажет»; «Не греши, потому что тебя Бог накажет, делай добрые дела, постись, трудись, и посмотришь — Господь тебя утешит, порадует». Вот такое «юридическое» выстраивание определенных договорных отношений между человеком и Богом — совершенно нормально для ребенка, понятно и исполнимо: надо причаститься, чтобы было хорошо; причащаться — это правильно. И ребенок спокойно, с радостью идет, выполняет все, что нужно, и действительно испытывает радость. Благодать на детское сердце действует совершенно по-другому, чем на взрослых, обремененных страстями и грехами…
Этот детский религиозный опыт, конечно, ни с чем не сравним. Его ни в коем случае нельзя подменять трансляцией взрослого религиозного опыта на детей. Взрослое восприятие кардинально отличается от детского: последнее — прежде всего позитивное. Для него радость быть с Богом — это нормально и естественно. А для взрослого это уже почти высший пилотаж, потому что нам есть в чем каяться, нам есть о чем жалеть, нам есть за что просить у Бога прощения. И самое ужасное, когда я вижу, как родители начинают эту модель своего религиозного переживания транслировать на детей. Заставлять их каяться в тех грехах, о которых они не имеют никакого понятия, из небольшого проступка ребенка устраивать драму мирового масштаба — это глубоко неправильно. Ну соврал ребенок, а кто не врал? Ты сам что-ли никогда не врал в своей жизни? И ребенок, которого таким образом воспитывают, моментально научится играть в «ролевые игры»: разыгрывать из себя кающегося грешника, исповедника, пропитанного мировой скорбью — а как только он выходит за порог храма, такая «броня праведности для родителей» быстро сбрасывается и он становится обычным, нормальным ребенком. И это — не худший вариант; гораздо опаснее, когда ребенок пропитывается насквозь подобными неадекватными его возрасту и сознанию искусственными переживаниями и поэтому начинает ощущать себя «исключительным», «не от мира сего», высокомерно дистанцироваться от сверстников — на радость свежевоцерковившимся родителям и на беду своему душевному здоровью.
— Допустим, закон можно передать как семейную традицию. А личное отношение ко Христу — можно?
— Открытие ребенком христианства как религии Христа — совершенно другое дело. Но для того чтобы он понял Христа как Спасителя и Искупителя, он должен понять, а от чего его, собственно говоря, надо спасать и что именно искупать. А ребенок до определенного возраста осознать этого просто не способен! Поэтому я не вижу большой опасности в том, что дети достаточно продолжительное время живут в пространстве во многом формального соблюдения внешних христианских предписаний, в такой ветхозаветной парадигме, где есть четкий закон, наказание и награда — но с четкой перспективной развития в направлении христианских ценностей.
— Разве в подростковом возрасте, когда человек исследует границы своей свободы, Бог страшный и наказующий и весь закон не будут вызывать протеста?
— Я скорее с Вами соглашусь. Но, если мы говорим о маленьких детях, иной подход будет означать размывание критериев. Грамотные, хорошие, опытные психологи рекомендуют выстраивать свои отношения с детьми так, чтобы те четко понимали, где пространство их свободы, где они условно ограничены и где они абсолютно ограничены, где находится «запретная зона». А если у ребенка этого нет, то он будет думать, в конце концов, что ему все позволено, если только родители не видят.
Понимание того, что правильное поведение — не попытка избежать наказания и заработать дивиденды в Царствии Небесном, а просто единственно нормальная модель поведения, единственно возможное проявление благодарности Христу за то, что Он для нас сделал, — должно в какой-то момент созреть в ребенке. И я думаю, как раз-таки юношеские кризисы — это и есть моменты вызревания этого понимания, как бы прорастание через эту ветхозаветную парадигму религиозной детскости — во что-то взрослое.
Где-то я читал о таком случае: в Великую Пятницу две девочки из воскресной школы, которые ходили в храм и были вполне интегрированы в церковную жизнь, вдруг встали перед Крестом, посмотрели на распятого на нем Христа, и одна другой с искреннем ужасом в глазах сказала: «Подожди, Его что, ради нас убили?» До этих детей вдруг дошло, что Евангелие — не какой-то миф, не какая-то поучительная история, давно случившаяся и никакого отношения конкретно к тебе не имеющая, а что это связано с тобой лично. Все, что они до того слышали о Христе, может быть, работало как некий фундамент, но до души не доходило.
У детей на самом деле своя логика. И у каждого ребенка (да и взрослого человека тоже — речь уже не о возрасте) очень по-разному происходит личная встреча со Христом. И момент, когда вспаханная всеми родительскими усилиями почва даст росток личного отношения ребенка и Бога, и в какой форме это будет — в форме благодарности, в форме преодоления какого-то острого кризиса, острой боли, скорби — от нас совершенно не зависит! Это дело Бога и ребенка.
— Что в таком случае от нас требуется?
— От нас требуется — не мешать, подготавливать условия, ребенка воспитывать, с одной стороны, в благочестии, но, с другой стороны, в здоровой, открытой атмосфере. А все остальное уже сам Господь управит. Мы здесь не должны выступать ни в качестве посредников, ни в качестве трансляторов — это Его дело.
Строгость — пропорционально возрасту
— Отец Павел, а как Ваши собственные дети относятся к храму?
— Моя старшая дочь живет в другом городе, отдельно от нас, и как раз находится в таком сложном подростковом периоде, но связи с Церковью не теряет — ходит на службы, участвует в таинствах. Не с такой, конечно, частотой и интенсивностью, как мне бы этого хотелось, но ходит. Соблюдает пост, опять-таки, в той мере, в какой это для нее сейчас приемлемо. Я не могу сказать, что абсолютно за нее спокоен, но понимаю, что у нее сейчас активный поиск самой себя. И тех форм поиска, которые бы вызывали у меня решительное неприятие или протест, я не вижу.
Остальные дети — все очень по-разному. Один из моих сыновей может с радостью всю службу отстоять в храме, причем не шелохнувшись, и с радостью, особо не отвлекаясь и выполняя все, что надо — пономарит, например. А другой сын постоит немного, а потом будет маяться, не знать, куда приткнуться, чем заняться, будет ходить из одного угла в другой, с кем-то разговаривать и так далее. Разные личности, разные характеры! Но в целом храм для них — место, куда они бегут с радостью. И пропуск богослужения — это нечто болезненное. Даже когда ребенок болеет, он может и заплакать, расстроиться, если ты его не возьмешь в храм. Думаю, помимо прочего это связано с тем, что у нас очень насыщенная детская программа на приходе: и мультипликационная студия, и уроки каллиграфии, и воскресная школа, и уроки музыки, где они разучивают песнопения, чтобы петь на детской Литургии (служба, на которой алтарничают, читают и поют на клиросе дети. — Ред.), и уроки так называемого практического естествознания, когда они изучают свойства разных материалов или делают открытки с механической или электрической «начинкой».
— Но говорят, что если детей с храмом связывает только тусовка, набор хобби, то подрастая, они все это оставят…
— Возможно, в этом есть определенная правда. Но в любом случае я думаю, гораздо важнее то, как детьми воспринимается пространство храма. Если это пространство внимания и любви к тебе, а не территория закона и наказания, не столь важно, что именно там происходит. Дети чувствуют, что для них организуют какие-то мероприятия не для того, чтобы отправить в Патриархию отчет, а просто потому, что их любят.
— А насколько детям нужна именно церковная дисциплина? Обязательность молитв, обязательность похода в храм, поста?
— Дисциплинировать детей однозначно нужно. Дети должны жить в каком-то вполне очерченном, обозначенном пространстве, потому что ребенку это помогает структурировать жизнь. Другой вопрос — мера строгости этой дисциплины. Я думаю, она должна быть обратно пропорциональна возрасту ребенка. Чем ребенок младше, тем большая степень дисциплины должна быть. Речь не о том, чтобы принуждать ребенка, а просто в семье должно быть такое настроение: когда, скажем, все идут в храм, других вариантов у нас нет. Мы даже не задаем вопрос: ну что, идем в храм или не идем? Когда ребенок задаст вопрос: а почему по воскресеньям мы ходим в храм? — мы можем объяснить ему, почему.
— А если ребенок скажет: «Можно я в это воскресенье не пойду в храм?»
— Можно, например, сказать так: «Подожди, а куда ты собираешься? Ты будешь спать? Пожалуйста, поспи, а мы пойдем в храм и вернемся радостные и довольные». Я считаю, идеальная ситуация та, которую в свое время описал протоиерей Владимир Воробьев: когда в советское время в религиозных семьях поход в храм еще надо было заслужить! И вот у нас на приходе, я вижу, каким-то чудом выстроилась такая модель участия детей в богослужении и насыщенности приходской жизни, внебогослужебных мероприятий, что дети бегут в церковь. Для них это праздник, а не проблема, головная боль или «потерянное личное время». Не знаю, что будет дальше, когда детки подрастут. Посмотрим!
— Есть такая точка зрения: когда ребенок подрастает и начинает отделять себя от родителей, рядом должен быть значимый взрослый — крестный — который будет для него авторитетом. Что бы Вы на это сказали?
— Вы знаете, мое частное мнение таково: я пока мало верю в институт крестных. Потому что стать для ребенка авторитетом — это большая проблема. А уж стать авторитетом, так скажем, по принуждению, — проблема втройне. Далеко не всякий родитель для своего ребенка авторитет, а чужой человек, внешний человек, который не живет в семье, не общается постоянно с детьми — как он может заработать их доверие? В теории я могу такое допустить, но думаю, это, скорее, исключение, чем общая практика. Реальное воспитание может быть только тогда, когда ты вовлечен в семейную жизнь своего крестника: можешь хотя бы раз в неделю приходить в семью и общаться с ним, брать его погулять куда-нибудь (необязательно в храм). А роль человека, который раз в полгода появился в доме, сомнительна.
Другое дело, что в изменившихся обстоятельствах все может развернуться на 180 градусов. В подростковом возрасте, вполне возможно, ребенок потянется к крестному, захочет подружиться с ним, заручиться его поддержкой. Я бы не стал исключать совершенно возможность участия крестных в жизни своих подопечных в такие кризисные периоды. Но дай Бог чтобы хотя бы в каждой десятой семье оказался такой крестный, который сможет подхватить падающее знамя родительского авторитета и его нести. Я, к сожалению, таким не являюсь.
Кислород вечности
— А был ли у Вас кризис веры в подростковом возрасте?
— Меня как раз крестили в этом возрасте, в 17 лет — надо сказать, крестили без катехизации, без всякого объяснения, а просто в силу того, что я был очень болезненным ребенком. Но при этом у меня было какое-то внутреннее согласие на крещение. И через некоторое время я решил прийти в храм: раз я крещеный, православный, то надо узнать, а что же дальше-то делать? Так началась моя церковная жизнь.
Но у меня в этом возрасте уже был опыт жизни вне Церкви: я понимал, чтó останется, если убрать Церковь из жизни. А у детей, воспитанных в вере, такого понимания нет. И им зачастую надо увидеть эту разницу!
Самое страшное впечатление, которое может остаться в душе ребенка от посещения храма, — это жесткое, агрессивное, недоброжелательное отношение со стороны сотрудников храма, со стороны духовника и так далее. И когда ребенок в подростковом возрасте уходит в мир и там находит настоящее мужество, вовлеченность в какое-либо дело «с горящими глазами», подлинную жертвенность, любовь, реальную взаимопомощь, которых он не знал в церковной среде (причем эти качества могут быть даже искусственно выделены, это может быть воспринято сквозь «розовые очки» юношеского романтизма) — вот это самое страшное, что может быть! Потому что тогда у него внутри рождается четкое отвращение к Церкви, представление о том, что там все лживое. Как пел некогда Владимир Высоцкий: «Нет! И в Церкви все не так, все не так, как надо!» И вряд ли такой человек вернется…
А если ребенок «вырвался на свободу», видит, что в миру все круто, но холодно и пусто, и при этом сравнивает со своим предыдущим опытом и понимает, что в Церкви-то теплее, в Церкви почеловечнее, и люди так не говорят, такие подлости не делают друг другу, и ярости, ненависти, злобы такой не встретишь, то после знакомства с миром у него голова постепенно разворачивается обратно в сторону Церкви, и он думает: «Да, а лучше все-таки быть рядом с Церковью!»
Церковь, как в свое время говорил митрополит Филарет (Вахромеев), должна быть наполнена «кислородом вечности», но она должна быть и пространством огромной душевной доброты и тепла. Если в Церкви нет тепла, то я не знаю, что это. Что угодно, но это не Церковь как Живое Тело Христово.
— Получается, так или иначе, а призыв к родителям, к церковным служащим, прихожанам все тот же: следить, прежде всего, за собой?
— Да, но кто про себя может сказать: «Я хороший родитель, я всегда соответствую тому, что говорю»? Надо иметь мужество объяснять своим детям, что мы тоже несовершенны, мы тоже в состоянии борьбы, мы тоже в пути. Единственное родительское качество, в котором дети никогда не должны сомневаться, это родительская любовь. В том, что мама и папа принимают их, в том числе, вне зависимости от того, как они относятся к Церкви. Детские психологи всегда говорят: прежде всего ребенок должен понимать, что родители его принимают таким, какой он есть — и это самое главное! Они могут с чем-то в его жизни не соглашаться, спорить. Но ребенок должен не сомневаться в том, что мама с папой его любят вне зависимости от того, насколько его поведение хорошее или плохое. Любовь не выставляет какие-то свои требования и условия. И в этом-то и проявляется ее сила.
Источник: Фома.ру