Ксения Кнорре Дмитриева:Оставьте в покое мою дочь
Я ползла по стенке от стоматолога. Доктор провёл в моём рту полтора часа, и я не уверена, что он не использовал в своих манипуляциях отбойный молоток и тротил.
Пятилетняя дочь мчалась вприпрыжку по коридору. Она провела все полтора часа моих пыток под дверью с книжкой и раскраской. Она тактично не слышала восхищённого аханья медсестёр и изо всех сил вела себя как Очень Хорошая Девочка, и теперь, естественно, ей надо было скакать, прыгать и веселиться. Поэтому она бежала по длинному пустому коридору медицинского учреждения, а я ползла за ней, прижимаясь к стенке и наглядно иллюстрируя собой тезис о том, что ходьба – это череда последовательных падений. Время от времени я останавливалась и, простирая руку на манер вождей, адресовалась к её совести:
— Остановись… пожалуйста… не надо… бежать… подожди…
Впрочем, во-первых, уже через полметра слабый мой зов терялся, а во-вторых, от анестезии я еле шевелила губами, и мои призывы, скорее всего, можно было принять и за поздравления с новым годом, и за благодарность Господу за всё хорошее. Дочь промчалась мимо и, не снижая скорости, скрылась за повтором.
— Ну и пёс с тобой, — буркнула я. Клиника была пустая, мы никому не мешали, деваться ей было некуда, а избавиться от накопившейся энергии было жизненно необходимо. Мысленно перебрав эти аргументы, я подавила желание увеличить скорость и поползла дальше.
И тут за поворотом раздался крик. Кричал не мой ребёнок, а взрослый. Акустика старых медицинских учреждений с их потолками, сводчатыми арками и окнами от пола до потолка придаёт любому громкому звуку глубину, торжественность и ошеломляющую звучность.
— Ты что-о-о-о-о-о! – кричали за поворотом. – Ты не слышишь, что тебе мать сказала?! Вот она сейчас тебя нака-а-а-а-ажет!
В этом месте я забыла про зуб и наркоз, прибавила шагу и нервной серной выпрыгнула из-за угла.
Диспозиция такая: посреди коридора замер мой испуганный ребёнок, а на лавочке возле одного из кабинетов сидит такая, знаете, тётка. Точнее, Тётка – больше ничего прибавить к этому описанию не могу, и на её лице выражение человека, выполняющего трудную, но нужную работу.
— Тебе мать что говорит?! А?! Ты почему её не слушаешься?!
Увидев меня, она подбоченилась и глянула таким, знаете, солидарным взглядом. Я солдатской походкой подошла к дочери и крепко её обняла.
— Спасибо, — твёрдо сказала я без малейшего дефекта речи, — но я справлюсь сама.
— Когда мама говорит, надо… – и она замерла с полуоткрытым ртом с таким лицом, словно я оказалась зелёной инопланетянкой или говорящим кенгуру.
— Не надо, — сказала я ещё твёрже. – Не надо учить моего ребёнка слушаться маму, я с ним разберусь.
— Но я хотела вам помочь…?!
— Спасибо, не надо!! — уже довольно злобно сказала я, одновременно подпихивая дочь к выходу.
Тёткино лицо отчётливо менялось от недоумённого к обиженному.
— Но она…
— ДО! СВИ! ДАНЬ! Я!
На улице непривычно тихий ребёнок некоторое время послушно семенил рядом. Я крепко держала её за руку.
— Как твой зуб? – наконец спросила она.
— Зуб? – не сразу вспомнила я. – А, хорошо, нормально…
Мы прошли ещё немного, и я скомандовала:
— Стой!
Она испуганно затормозила. Я села перед ней на корточки. Глазищи, и без того огромные, на пол-лица, смотрят на меня напряжённо, в ожидании выговора, ругани или занудной лекции. И я обняла её крепко-крепко, и сказала ей так же строго, как той тётке:
— Ты мой самый лучший на свете ребёнок. Ясно?
— Ясно, — ответила она и тоже очень крепко ко мне прижалась. А потом поцеловала куда-то в район уха, и я почувствовала, что она улыбается.
PS Мы сплошь и рядом легко встаём в один ряд с теми, кто ругает наших детей, — с незнакомой старушкой, которой не нравится, что наш ребёнок не стоит спокойно в очереди, с учителем, не довольным его невнимательностью, с попутчиком, в чьё время дети были не в пример послушнее. По моим наблюдениям за единственнным нерепрезентативным примером, обычно нас заставляют поспешно поддакивать чужому (или не очень) человеку несколько причин:
— ощущение собственной родительской несостоятельности – мы плохие родители, мы не можем заставить собственного ребёнка вести себя прилично,
— чувство вины за то, что наш ребёнок доставляет кому-то неудобство,
— чувство вины за то, что мы не сумели нормально воспитать ребёнка
и прочие тому подобные убийственные для родительской адекватности ощущения.
Особое место занимают, конечно, не просто замечания, а попытки воспитывать нашего ребёнка, впрямую говорящие нам о том, что мы со своими обязанностями не справляемся, а также случаи спонтанной помощи родителям, о которой они не просили.
Естественно, в жизни любого ребёнка бывают моменты, когда он действительно неправ, – и вполне понятно недовольство незнакомого дяди, которому он ногой пачкает пальто, учителя, получившего в лоб огрызком (случай с моим участием, увы), и соседки, которой позвонили в дверь и убежали. Естественно, все мы видели родителей, для которых их ребёнок всегда прав, а все, кому что-то не нравится, должны идти к чёрту, но если вы это читаете, вы, скорее всего, не из них.
Я придумала для себя два правила. Первое – брать паузу: если вам рассказывают, какой у вас плохой ребёнок, сначала подумать, проанализировать и выслушать обвиняемую сторону, и только потом набрасываться на неё. Второе – по возможности не петь хором с обвиняющими. Сказать рассерженному взрослому – спасибо, я поняла, разберусь. Если делать ребёнку внушение, то потом; если тормозить его, то нейтральным тоном, без ругани и обвинений в унисон, тем более что случаи так называемого плохого поведения гораздо чаще объясняются другими причинами, чем злонамеренностью. И ещё один подпункт второго правила — если уж ругать хором со всеми, то на полтона ниже.
В его жизни наверняка будет ещё масса желающих поругать и покритиковать — а уж у нас в стране, увы, это вообще фон жизни, так сделайте ему бесценный подарок – ощущение надёжного и безусловно любящего тыла, растущее из детства, и поэтому крепкое, нерушимое, окончательное.