Содержание
Протоиерей Константин Островский: Думаю, что мы воспитали сыновей неплохо
У протоиерея Константина Островского, настоятеля Успенского храма в Красногорске, благочинного церквей Красногорского округа, 4 сына и 6 внуков. Трое сыновей пошли по его стопам, причем один выбрал монашеский путь и сегодня уже епископ, ректор Коломенской семинарии. Отец Константин рассказал «Бате» о том, что считает самым важным в воспитании детей, как семье справляться с жизненными трудностями, о своей семье и о разделении ролей мужа и жены.
Протоиерей Константин Островский. Фото: bg.ru
Роли – мужские и женские
– Отец Константин, вы с десяти лет росли без отца. Чувствовали, что не хватает мужского воспитания?
– Я это понял уже задним числом. Мама и бабушка воспитывали меня с любовью, но, конечно, то, что в доме не было мужчины, кроме меня, мальчика, не очень хорошо. Важно, чтобы ребенок видел добрые упорядоченные взаимоотношения родителей, мальчик — пример отцовского поведения, девочка – материнского, а когда семья неполная (неважно, по каким причинам), такого примера нет. Потом это можно компенсировать – Богу всё возможно.
Думаю, в моей жизни это было компенсировано Самим Богом в момент воцерковления. У меня резко изменились представления о том, как должна строиться семья. Ее нерушимость, послушание детей родителям, разделение ролей так глубоко вошли мне в душу, как будто я вырос в такой семье, хотя я никогда ничего похожего не видел, да и не читал нигде об этом. Но мне стало ясно, что муж – глава семьи, все его должны слушаться, он должен обеспечивать семью, а жена должна заниматься домашним хозяйством. Правда, четвертая беременность у нее протекала тяжело, и мне тогда приходилось много делать по хозяйству, но я ей объяснял: я помогаю тебе не как муж, а как брат.
– А бывает, что обычно готовит жена, но у мужа есть свои фирменные блюда, которые он ей не доверяет.
– Частности не имеют значения. Если отец готовит плов или пельмени, это семейный ритуал.
Хочу уточнить, что я никому ничего не навязываю. Тем более не хочу, чтобы кто-то из моих слов сделал вывод, что его жена должна уйти с работы. Моя жена не любительница общественной деятельности, для нее было органично не работать, а заниматься детьми, и мы оба сходились во мнении, что для детей главное – домашнее воспитание. Я считаю, что так естественнее: муж – лидер, на нем лежит ответственность за семью (во всех смыслах: материальном, душевном, духовном), а жена – надежный тыл, мужа поддерживает и детьми занимается. Но если муж насильно посадит жену дома, ничего хорошего это не даст.
А когда оба супруга работают, вечером приходят домой, жена готовит ужин, а муж смотрит телевизор или сидит за компьютером, это нелепо. Еще большая нелепость, а такое тоже бывает, когда муж безработный, пальцем о палец не ударяет, чтобы найти хоть какую-то работу, и по хозяйству ничего не делает, а жена и деньги зарабатывает, и его «обязана» обслуживать. Такого быть не должно.
Я просто говорю, как, на мой взгляд, должно быть в идеале. Как я это осуществлял, другой вопрос – не хочу и не могу хвалиться. Просто очень важно понимать, что мы разные, а я об этом стал догадываться только в институте. Нас учили, что все люди одинаковы, у мужчин и женщин есть только анатомические различия. В этом смысле советское воспитание было либеральным – идеи, что нет никаких других различий, популярны и на Западе, и в США. Неправда, есть и другие, не менее важные различия. Мы равны перед Богом, потому что созданы все по Его образу и подобию, но не только у взрослых мужчин и женщин разная психология, но и у мальчиков и девочек. Поэтому и в жизни у нас разные роли, и в семье.
– В воспитании детей у вас, наверное, тоже было разделение обязанностей?
– Я был на службе – сначала алтарником, потом священником, а супруга проводила с детьми всё время, и ей никогда не было с ними скучно. Сейчас модно говорить о самореализации, так вот она свою самореализацию видела в воспитании детей, и я счастлив, что у нас с ней совпали представления о женской самореализации.
Все годы моего алтарничества наш общий духовный отец протоиерей Георгий Бреев летом оплачивал нам дачу на 43-м километре, я оттуда ездил на службу, там же проводил отпуск, вот тогда мог уделить им больше времени. А когда мы жили дома в Москве, я 2-3 раза в неделю возил детей в церковь на литургию.
– На даче играли вы с ними в футбол, в бадминтон, ходили на рыбалку, за грибами?
– Почти нет. Поскольку сам я не спортсмен (разве что в юности занимался классической борьбой), не рыбак и не грибник, не мог ни к рыбалке сыновей приобщить, ни составить им компанию в играх. Но случалось, конечно, с ними побегать, повозиться.
Протоиерей Константин Островский с внуком /p>
– А были у вас представления, чему обязательно надо их научить как будущих мужчин? Многие считают, что кем бы ни стал потом мальчик, какие бы у него не были блестящие способности к математике, языкам или музыке, он как мужчина обязательно должен уметь что-то делать руками, а также постоять за себя, чтобы в случае необходимости защитить слабого.
– Всё это, конечно, хорошо, но никакому ремеслу я их научить не мог, потому что сам не рукастый. Кран мог поменять, но не более того. А умение за себя постоять, если есть характер, само придет.
Как все родители, мы наверняка совершали какие-то ошибки, но думаю, что в целом воспитывали своих сыновей неплохо, раз они выросли настоящими мужчинами: и за себя постоять могут, и за семьи свои чувствуют ответственность. Старший выбрал монашество, он уже епископ, ректор Коломенской семинарии, это тоже огромная ответственность.
Епископ Зарайский, викарий Московской епархии Константин (Островский), протоиерей Георгий Бреев, протоиерей Константин Островский
Удержать в Церкви: воспитание, воля, Промысл
– Вы уже не раз говорили, что по натуре вы давитель и особенно в неофитский период порой перегибали палку, даже решили, что детям не нужны сказки.
– Неофитские перегибы были. Действительно, я решил, что ничего душевного ни детям, ни взрослым не нужно, нужно только духовное. Отец Георгий, когда узнал об этом, объяснил мне, что если ребенок не Сергий Радонежский или Серафим Саровский, ему для подготовки к жизни нужна и здоровая душевная пища, в том числе сказки.
Что касается вообще давления на детей, то сейчас об этом говорить труднее, чем 10-15 лет назад. Атмосфера в обществе изменилась, и эти изменения затрагивают и церковную среду. Раньше люди легче воспринимали мысли о послушании, об отцовской власти, о допустимости строгих наказаний. Многие не понимают разницу между «чтобы ребенку было хорошо» и «чтобы ребенок был хорошим». А это разные цели и они предполагают разные средства.
Чтобы ребенку было комфортно, нужно обходиться без требований, послушаний, наказаний — только договариваться. И на работе начальник, если хочет, чтобы подчиненные чувствовали себя комфортно, должен с ними договариваться. И такой подход может дать видимый успех… Но внешний. А философ Константин Леонтьев писал, что для духовной жизни народа полезно внешнее давление. Кому ж оно, внешнее давление, приятно? Никому, но оно полезно для воспитания воли, терпения, смирения. И ребенку тем более полезно, когда от него что-то требуют.
Бывают, хотя и не так часто, дети мягкие, уступчивые — от них, казалось бы, уж точно можно ничего не требовать, не нужно ни к чему их понуждать. Но как тогда будет формироваться воля ребенка, умение смиряться, прощать? Всегда есть опасность перегнуть палку. Это как в тяжелой атлетике – если человека перегрузить, он получит травму, даже может стать инвалидом, но если его недогружать, он останется слабым. Воспитание воли, мужества без требовательности, без какого-то давления невозможно.
А вот в духовной жизни давление малополезно. Можно и нужно бывает потребовать от ребёнка выполнения каких-то духовных порядков, но невозможно требовать молитвы и любви. Разумеется, если семья церковная, ребенок до поры до времени включен в православную традицию: соблюдает посты, ходит с родителями в храм, исповедуется, причащается, читает с ними утреннее и вечернее правила. Пока наши дети были маленькие, читали с удовольствием, а чем старше становились, тем меньше им это нравилось. (И нам с вами бывает тяжело стоять на службе, рассеивается внимание). Но пока жили вместе, правило продолжалось.
Как-то мы с супругой поспорили. Она говорит: мы научили их правилу, а молиться не научили. А я говорю, что всё с точностью до наоборот: правилу не научили, а молиться научили. Все они остались верующими людьми. И она со мной согласилась. Тут проявился очень глубокий и важный парадокс, относящийся отнюдь не только к нашему воспитательскому опыту: внешнее давление всегда вызывает протест, но при этом может оказывать живительное влияние на душу.
Протоиерей Константин Островский. Фото: georg-hram.ru /p>
– И трое ваших сыновей стали священниками. Одна из самых больших сегодня проблем в верующих семьях – дети вырастают и уходят из Церкви. Как их удержать?
– Да никак. Мне нравится строчка Пастернака: «Но быть живым, живым и только, живым и только до конца». Родители могут быть виноваты, когда не занимаются детьми – бросают их на бабушек, на кружки и секции или, как часто происходит в наше время, просто дают им в руки айпад, чтобы, с одной стороны, не надо было беспокоиться, где ребенок, с другой, он не мешал им заниматься своими делами. Отец бросает семью – тоже есть его вина. А если отец и мать стараются воспитывать детей, в этом их заслуга. И когда родители верующие, дома есть какой-то церковный уклад, дети к нему приобщаются, но это тоже ничего не гарантирует.
Детская религиозность проходит, и человек должен сам сделать выбор, а сделать его бывает непросто. Насколько я понимаю, помочь этому невозможно, можно только не мешать своим давлением, не травмировать человека. Но и при самом разумном поведении родителей нет никаких гарантий. Когда коснется человеческого сердца призывающая благодать, знает только Господь. Огромное значение имеют произволение человека и Промысл Божий.
То, как я воспитываю своих детей, тоже имеет значение, но больше для спасения моей души. Родительское воспитание – почва, семя – воля самого человека, а солнышко и дождик от Бога. Все должны стараться, но всё в руках Божьих.
– И в том, что трое сыновей пошли по вашим стопам, вы тоже не видите своей заслуги?
– Я очень рад, как, я думаю, радуется любой отец, если он занимается любимым делом, а потом его сыновья тоже это дело избирают. Как только я начал воцерковляться, сразу полюбил священство, захотелось самому служить, причем было неважно, в кафедральном соборе или в сельском храме. Моя мечта сбылась не сразу, но когда дети еще росли, неудивительно, что им понравилось отцовское служение. Но установки вырастить их священниками у нас с матушкой не было. Всё-таки священство личное призвание, вот троих Господь призвал; если призовет четвертого, и он будет служить.
Двое до недавнего времени служили со мной, да и сейчас – настоятели в нашем благочинии. Ну а старший после долгих размышлений – он советовался и со мной, и с отцом Георгием Бреевым, ездил в Лавру к отцу Кириллу (Павлову), с ним беседовал, — выбрал монашество. Мне приятно, что трое моих сыновей служат, но я понимаю, что это Господь их призвал.
Крещение. Протоиерей Константин Островский, епископ Константин (Островсий), Никита Островский
Жить общей жизнью
– Можно догадаться, что жили вы очень скромно, а в девяностые годы, когда все они были еще детьми и подростками, в стране началось сильное расслоение, появились богатые. Никогда не роптали они, что у кого-то из ровесников есть то, чего у них нет?
– Не припомню, чтобы они когда-то огорчались именно по этому поводу. Мне кажется, здесь очень многое зависит от отношения самих родителей к своему материальному положению. Мы действительно жили скромно (а когда я был аларником, просто на подаяние – и батюшки помогали, и прихожане), но никогда не считали себя обделенными.
В своей самооценке мальчики ориентируются на мать, девочки – на отца (я об этом читал у Фрейда, но, по-моему, это общее мнение в психологии). Если мама огорчена тем, как выглядит ее сын, он начинает комплексовать, а если мальчик маме нравится, он чувствует себя уверенно. Нам обоим было важно, чтобы дети были одеты по сезону, а модно или немодно, лучше или хуже соседских детей, одноклассников, мы никогда даже не задумывались. Соответственно и их это не волновало.
Священник Константин Островский, фото из семейного архива. /p>
– Вас рукоположили в Хабаровске, вы с семьей переехали туда, но потом у сыновей из-за климата начались проблемы со здоровьем, и жена с ними вернулась в Москву, а вы еще год оставались в Хабаровске. Такая долгая разлука – всегда испытание для семьи.
– У меня выбора не было. Вернулся бы я тогда в Москву — попал бы под запрет. Возможно, навсегда. Я не знаю, как поступить человеку, у которого жена в такой ситуации скандалит, требует, чтобы он немедленно вернулся домой, иначе она разведется. Меня Бог миловал – жена меня поддержала, понимала, что не могу бросить службу. Деньги я им посылал, мама моя помогала, чем могла.
И еще очень важно – мы каждый день писали друг другу письма. Скайпа тогда не было, звонить по межгороду дорого, поэтому созванивались редко, а письма писали и, соответственно, получали каждый день. И это помогло нам поддерживать постоянное душевное общение.
– Вам как священнику, наверное, часто рассказывают о семейных трудностях, неурядицах? В чем вы видите основную проблему современной семьи, отцовства?
– Не скажу, чтобы высвечивались какие-то специфические проблемы отцовства. Что касается общих проблем, то я почти у всех вижу стремление к комфорту, а чувства семьи как единого целого нет даже у многих церковных людей. Не то что они не любят друг друга – большинство христианских семей, слава Богу, не распадается, но чувство семьи как малой церкви, которая, как и сама Церковь, как приход, устраивается по образу Царства Небесного, сегодня большая редкость. Христианскую семью не просто так называют малой церковью – там тоже свой уклад, своя иерархия, послушание, общая молитва, общая трапеза. Сейчас живут под одной крышей, но каждый своей жизнью, даже молятся многие по отдельности. А общая жизнь очень важна.
Венчание. Священник Павел Островский /p>
В день рождения папа подарил Алёше ручку с золотым пером. На ручке были выгравированы золотые слова: «Алёше в день рождения от папы».
На другой день Алёша со своей новой ручкой пошёл в школу. Он был очень горд: ведь не у каждого в классе ручка с золотым пером и золотыми буквами! А тут учительница забыла дома свою ручку и попросила на время у ребят. И Алёша первый протянул ей своё сокровище. И при этом подумал: «Мария Николаевна обязательно заметит, какая замечательная у меня ручка, прочтёт надпись и скажет что-нибудь вроде: «Ах, каким красивым почерком написано!» или: «Какая прелесть!» Тогда Алёша скажет: «А вы взгляните на золотое перо, Мария Николаевна, самое настоящее золотое!»
Но учительница не стала разглядывать ручку и ничего такого не сказала. Она спросила урок у Алёши, но он его не выучил. И тогда Мария Николаевна поставила в журнал двойку золотым пером и вернула ручку.
Алёша, растерянно глядя на своё золотое перо, сказал:
— Как же так получается?.. Вот так получается!..
— Ты о чём, Алёша? — не поняла учительница.
— О золотом пере… — сказал Алёша. — Разве можно ставить двойки золотым пером?
— Значит, сегодня у тебя не золотые знания, — сказала учительница.
— Выходит, папа подарил мне ручку, чтобы мне ею двойки ставили? — сказал Алёша. — Вот так номер! Какой же это подарок?
Учительница улыбнулась и сказала:
— Ручку тебе папа подарил, а сегодняшний подарок ты себе сам сделал.
– Держись, – сказал отец, – не упади и напиши мне на листке все эти вещи, чтоб мне не забыть.
– Да зачем же писать, они и так у меня крепко в голове сидят.
– Пиши, – сказал отец, – тебе ведь это ничего не стоит.
– В общем-то ничего не стоит, – сказал я, – только лишняя морока. – И я написал большими буквами на весь лист:
ВИЛИСАПЕТ
ПИСТАЛЕТ-ПУЛИМЁТ
САМАЛЁТ
ВИРТАЛЁТ
ХАКЕЙ
Потом подумал и еще решил написать мороженое, подошел к окну, поглядел на вывеску напротив и дописал:
МОРОЖЕНОЕ.
Отец прочел и говорит:
– Куплю я тебе пока мороженое, а остальное подождем.
Я думал, ему сейчас некогда, и спрашиваю:
– До которого часу?
– До лучших времен.
– До каких?
– До следующего окончания учебного года.
– Почему?
– Да потому, что буквы в твоей голове вертятся, как карусель, от этого у тебя кружится голова, и слова оказываются не на своих ногах.
Как будто у слов есть ноги!
А мороженое мне уже сто раз покупали…
Два подарка
В день рождения папа подарил Алеше ручку с золотым пером. На ручке были выгравированы золотые слова:
«Алеше в день рождения от папы».
На другой день Алеша со своей новой ручкой пошел в школу. Он был очень горд: ведь не у каждого в классе ручка с золотым пером и золотыми буквами! А тут учительница забыла дома свою ручку и попросила на время у ребят. И Алеша первый протянул ей свое сокровище. И при этом подумал: «Мария Николаевна обязательно заметит, какая замечательная у меня ручка, прочтет надпись и скажет что-нибудь вроде: «Ах, каким красивым почерком написано!» или: «Какая прелесть!» Тогда Алеша скажет: «А вы взгляните на золотое перо, Мария Николаевна, самое настоящее золотое!»
Но учительница не стала разглядывать ручку и ничего такого не сказала. Она спросила урок у Алеши, но он его не выучил. И тогда Мария Николаевна поставила в журнал двойку золотым пером и вернула ручку.
Алеша, растерянно глядя на свое золотое перо, сказал:
– Как же так получается?.. Вот так получается!..
– Ты о чем, Алеша? – не поняла учительница.
– О золотом пере… – сказал Алеша. – Разве можно ставить двойки золотым пером?
– Значит, сегодня у тебя не золотые знания, – сказала учительница.
– Выходит, папа подарил мне ручку, чтобы мне ею двойки ставили? – сказал Алеша. – Вот так номер! Какой же это подарок?!
Учительница улыбнулась и сказала:
– Ручку тебе папа подарил, а сегодняшний подарок ты себе сам сделал.
Рисунок
Алеша нарисовал цветными карандашами деревья, цветы, траву, грибы, небо, солнце и даже зайца.
– Чего здесь не хватает? – спросил он папу.
– Всего здесь достаточно, – ответил папа.
– Чего здесь недостаточно? – спросил он брата.
– Всего хватает, – сказал брат.
Тогда Алеша перевернул рисунок и написал на обороте вот такими большими буквами:
И ЕЩЕ ПЕЛИ ПТИЦЫ.
– Вот теперь, – сказал он, – там всего хватает!
В любом деле нужно уметь работать
У нас в школе открылась секция бокса. Туда записывали самых смелых. Подающих надежды. Я сейчас же пошел записываться, потому что давно подавал надежды. Так все ребята считали. После того как я хотел Мишку стукнуть и промахнулся. И кулаком попал в стенку. И кусок штукатурки отбил. Все тогда удивились. «Вот так дал! – говорят. – Вот это удар!» Я ходил с распухшей рукой и всем показывал: «Видишь? Вот у меня удар какой! Не выдерживает рука. А то я, пожалуй, и стенку пробил бы!»
– Насквозь?! – удивлялись ребята.
С тех пор за мной пошла слава сильнейшего. Даже после того, как рука прошла. И показывать было нечего.
И вот я пришел первым в секцию. И записался. И еще ребята пришли. И Мишка тоже записался.
Начались занятия.
Я думал, нам сразу наденут перчатки и мы будем драться друг с другом. Я всем дам нокаут. Все скажут: «Вот это боксер!» А тренер скажет: «Эге, да ты чемпионом будешь! Надо тебе шоколад есть. Мы попросим у государства, чтоб государство тебя бесплатно кормило. Шоколадом и разными там сладостями. Раз такой редкий талант появился».
Но тренер не дал перчаток. Он выстроил нас по росту. Сказал: «Бокс – дело серьезное. Пусть все об этом подумают. И если кто из вас по-другому думает, то есть что бокс не серьезное дело, пусть тот спокойно покинет зал».
Зал никто не покинул. Построились в пары. Как будто бы не на бокс пришли, а на урок физкультуры. Потом разучивали два удара. Махали руками по воздуху. Иногда тренер нас останавливал. Говорил, мы неправильно делаем. И начиналось сначала. Один раз тренер сказал кому-то:
– Вон там, в широченных штанах, что ты делаешь?
Я вовсе не думал, что это мне, а тренер ко мне подошел и сказал, что я бью левой рукой вместо правой, в то время как все бьют только правой, и неужели нельзя быть внимательней.
Я обиделся и не пришел больше. Очень мне нужно, думал я, заниматься какой-то глупостью. С моим-то ударом! Когда я стенку могу пробить. Очень мне все это нужно. Пусть Мишка там занимается. И другие. А я приду, когда будут драться. Когда наденут перчатки. И тогда мы посмотрим. Очень мне нужно просто руками махать! Это прямо смешно.
Я перестал ходить в секцию. Только Мишку спрашивал:
– Каково? Все руками машете?
Я смеялся над Мишкой. Дразнил его. И спрашивал:
– Ну, каково?
А Мишка молчал. Иногда говорил:
– Никаково.
Однажды он мне говорит:
– Завтра спарринг.
– Чего? – говорю.
– Приходи, – говорит, – сам увидишь. Спарринг – это учебный бой. Мы, в общем, драться будем. То есть работать. По-нашему так.
– Ну, работай, работай, – я говорю. – Зайду завтра к вам, поработаем.
Захожу в секцию на другой день. Тренер спрашивает:
– Ты откуда?
– Я, – говорю, – здесь записан.
– Ах, вот оно что!
– Я в спарринг хочу.
– Ну, – сказал тренер.
– Ну да, – сказал я.
– Все ясно, – говорит тренер. Он надел мне перчатки. И Мишке надел перчатки.
– Слишком ты боевой, – сказал он.
Я сказал:
– Разве это плохо?
– Хорошо, – сказал он. – Очень даже.
Мы с Мишкой вышли на ринг.
Я размахнулся и как ударю! Но мимо. Я второй раз размахнулся – и сам упал. Значит, опять промахнулся.
Я смотрю на тренера. А тренер говорит:
– Работай, работай!
Я встал и опять замахнулся, как вдруг Мишка мне как стукнет! Я хотел его тоже стукнуть, а он как трахнет мне в нос!
Я даже руки опустил. И не пойму, в чем дело.
А тренер говорит:
– Работай, работай!
Мишка говорит тренеру:
– Мне с ним неинтересно работать.
Я разозлился, на Мишку кинулся и упал снова. Не то споткнулся, не то от удара.
– Нет, – говорит Мишка, – я с ним работать не буду. Он все время падает.
Я говорю:
– Я не все время падаю. Я ему дам сейчас!
А он мне в нос как даст снова!
И я опять на пол сел.
А Мишка уже перчатки снимает. И говорит:
– Нет, это просто смешно мне с ним работать. Он совсем не может работать.
Я говорю:
– Ничего нет смешного… Я сейчас встану…
– Как хочешь, – говорит Мишка, – можешь и не вставать, это вовсе не важно.
Пара пустяков
Как только учебный год кончился, весь класс во дворе собрался. Обсуждали, что будут летом делать.
Все разное говорили. А Володя сказал:
– Давайте Анне Петровне письма напишем. Где кто будет, оттуда напишет. О том, что увидел летом. Как провел время.
Все закричали:
– Правильно! – На том и порешили. Разъ– ехались все кто куда. Клим в деревню поехал. Он там сразу письмо написал – пять страниц:
Текст книги «Весельчаки»
Автор книги: Виктор Голявкин
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Два подарка
В день рождения папа подарил Алёше ручку с золотым пером. На ручке были выгравированы золотые слова:
«Алёше в день рождения от папы».
На другой день Алёша со своей новой ручкой пошёл в школу. Он был очень горд: ведь не у каждого в классе ручка с золотым пером и золотыми буквами! А тут учительница забыла дома свою ручку и попросила на время у ребят. И Алёша первый протянул ей своё сокровище. И при этом подумал: «Мария Николаевна обязательно заметит, какая замечательная у него ручка, прочтёт надпись и скажет что-нибудь вроде: «Ах, каким красивым почерком написано!» или: «Какая прелесть!»» Тогда Алёша скажет: «А вы взгляните на золотое перо, Мария Николаевна, самое настоящее золотое!» Но учительница не стала разглядывать ручку и ничего такого не сказала. Она спросила урок у Алёши, но он его не выучил. И тогда Мария Николаевна поставила в журнал двойку золотым пером и вернула ручку.
Алёша, растерянно глядя на своё золотое перо, сказал:
– Как же так получается?.. Вот так получается!..
– Ты о чём, Алёша? – не поняла учительница.
– О золотом пере… – сказал Алёша. – Разве можно ставить двойки золотым пером?
– Значит, сегодня у тебя не золотые знания, – сказала учительница.
– Выходит, папа подарил мне ручку, чтобы мне ею двойки ставили? – сказал Алёша. – Вот так номер! Какой же это подарок?!
Учительница улыбнулась и сказала:
– Ручку тебе папа подарил, а сегодняшний подарок ты себе сам сделал.
Разрешите пройти!
Второклассник стоял в дверях дома и ждал приятеля. Шёл домой пятиклассник, схватил за шиворот второклассника и закричал:
– Чего под ногами болтаешься!
Шёл домой семиклассник, схватил за шиворот второклассника с пятиклассником, чтобы они не болтались под ногами.
Шёл домой девятиклассник, схватил за шиворот в дверях второклассника, пятиклассника и семиклассника, раз они болтаются под ногами.
Затем, разумеется, семиклассник вцепился в десятиклассника, пятиклассник в семиклассника, а второклассник – в пятиклассника. Никто не считал, что он болтается у кого-то под ногами. Не может же такого быть, чтобы люди друг у друга болтались под ногами!
Шёл домой старик.
Но разве он мог пройти?
Он сказал:
– Разрешите.
И все отпустили друг друга и пошли домой, кроме второклассника. Он опять встал в дверях.
Ведь он ждал своего приятеля. Зачем же хватать его за шиворот?
Хотя…
Можно встать ВОЗЛЕ дверей!
Сплошные чудеса
Дело было так. Сначала я начал разгибать гвоздь в кухне на кафельном полу. А он не разгибался. Я хлопнул по нему молотком со всей силы, и три кафельных плитки разлетелись вдребезги. Целый час я возился с гвоздём. Мне захотелось есть. Я поставил на плиту варить картошку и обнаружил пропажу гвоздя. Я сбегал на стройку и притащил пять плиток и цемент. Я взялся за работу, но, как ни старался, мои плитки никак не укладывались вровень с другими. Две проваливались очень глубоко, а одна возвышалась над всеми. Я хлопнул по двум плиткам молотком, и они разлетелись вдребезги. Я вставил на их место запасные, но они возвышались над другими, и я не решался хлопнуть по ним молотком. Стал подчищать ножичком пол, после чего обнаружил, что и теперь они проваливаются. Я густо намазал их цементом, но теперь они опять возвышались, как я ни нажимал на них. Я хлопнул по ним молотком, и они разлетелись вдребезги.
Оставалось идти за новыми. Я выпросил десять плиток, но мне не удалось их уложить с другими вровень. Я хлопал по ним молотком, и они разлетались вдребезги.
Цемент носился по воздуху. Я кашлял и чихал. Я подмёл пол и обнаружил, что в полу теперь не хватает шести плиток, а не трёх, как раньше. Я вспомнил о картошке, но она превратилась в угли. Ни плиток, ни картошки, ни гвоздя…
Я заглянул в кастрюлю и обнаружил там гвоздь. Сплошные чудеса! Я принялся снова разгибать его на плитках и раскрошил ещё две плитки. Но гвоздь разогнул.
Я вбил его в стену и наконец-то повесил картину Шишкина «Утро в сосновом лесу».
Я слез со стула и отошёл подальше, чтобы посмотреть издали, не криво ли она висит. И в этот момент картина грохнулась на пол и стекло разлетелось вдребезги.
Проклятый гвоздь!
Сплошные чудеса!
Я вскочил на стул и стал со злости вколачивать его в стену, чтобы духу его больше не было, никогда его не видеть! Но он всячески изворачивался и подгибался, и мне никак не удавалось его как следует вколотить. Я подправлял его клещами и вбивал. Вбивал и подправлял. Я воевал с гвоздём.
В дверь постучали. Я открыл.
– Прекратите бить в стену, – возмущённо сказала соседка, – что вы там делаете?
– Ничего… – сказал я, тяжело дыша.
– Перестаньте немедленно.
– Нет, я ему покажу!
– Кому?
– Гвоздю.
– А что с ним?
– Гнётся. Он всё время гнётся. Я его забью!
– Бессовестный мальчишка, – возмутилась соседка, переходя на ты, – если тебе нужен гвоздь, то скажи.
Она тут же притащила горсть гвоздей. Совсем новых. Как я сразу не догадался у неё попросить!
– Вот, возьми любой гвоздь. А тот оставь в покое.
– На этот гвоздь мне нечего злиться, а с тем гвоздём я рассчитаюсь.
– Где это видано, чтобы с гвоздями рассчитывались! – сказала соседка.
– Всё равно мне теперь нечего вешать на ваш гвоздь…
– Ну, смотри мне! – Она ушла.
А я лёг на кровать и укрылся одеялом с головой.
Мне жалко было плитки. Я ненавидел гвоздь. Мне не хотелось есть. Ведь виноват был я.
И я уснул.
Во сне мне снились гвозди, которые сами вбиваются в стену, картошка, которая никогда не сгорает, и плитки, которые ничем не разобьёшь.
Сплошные чудеса!
Во сне всё было хорошо, но на самом-то деле всё было плохо…
Да, многого я делать не умею…
Сам не знал…
Отдохни, Саня!
Мальчик Саня приехал с мамой на дачу, и у него начались новые дни.
Он беспрерывно носился с ребятами по пляжу, купался, играл, а к вечеру спрашивал маму:
– Что мне теперь делать?
Это был неутомимый мальчишка, он нисколько не уставал.
Мама ему отвечала в таких случаях:
– А теперь ты отдохни.
От маминых слов он сейчас же убегал к ребятам, но ребята все разбредались по домам, и он продолжал играть сам с собой. С самим собой ему играть быстро надоедало, и он кричал маме в окно:
– А что мне теперь делать?!
Мама брала его за руку, приводила домой и укладывала в постель, но он сейчас же вскакивал и спрашивал со слезами:
– А теперь что мне делать?!
Он долго не мог уснуть, вспоминая прошедший день: замечательный тёплый песок, зелёно-синее море; как он залезал в лодки и катера, представлял, что плывёт в дальние страны, хотя лодки и катера покачивались на привязи и никуда не плыли. Как он катался на велосипеде по тропинкам леса и даже налетел на дерево, но всё благополучно обошлось. Как он быстро и ловко промчался через рыболовецкий совхоз, куда вход категорически воспрещён. И многое, многое другое.
А утром начиналось всё сначала, и опять к вечеру он спрашивал маму:
– А что мне теперь делать?
И мама ему снова отвечала:
– Отдохни.
Но он не хотел отдыхать. Он сказал:
– Как жаль, что я не могу ходить на руках! Я вымыл бы в заливе ноги и пришёл на руках домой. И мне не пришлось бы дома мыть ноги.
– Тогда пришлось бы мыть руки, – сказала мама.
– Я мог бы вымыть руки, раз мне нечего делать.
После лета он приехал с мамой домой и сейчас же спросил:
– Что мне делать?
– Завтра тебе в первый класс, – сказала мама, – ведь ты хорошо отдохнул.
– Разве я отдыхал? – удивился Саня.
– Сейчас хоть отдохни, – сказала мама.
– Скорей бы в школу! – вздохнул он. – Тогда бы я знал, что мне делать! – И он побежал во двор к ребятам рассказывать, как он отдыхал летом.
Да отдохни ты, Саня!
Пара пустяков
Как только учебный год кончился, весь класс во дворе собрался. Обсуждали, что будут летом делать. Все разное говорили. А Володя сказал:
– Давайте Анне Петровне письма напишем. Где кто будет, оттуда напишет. О том, что увидел летом. Как провёл время.
Все закричали:
– Правильно! Правильно!
На том и порешили.
Разъехались все кто куда. Клим в деревню поехал. Он там сразу письмо написал – пять страниц.
Он написал:
«Я в деревне спасал тонущих. Они все остались довольны. Один спасённый мне сказал: «Если б не ты, я бы утонул». А я ему сказал: «Для меня это пара пустяков». А он сказал: «А для меня не пара пустяков». Я сказал: «Конечно, для тебя не пара пустяков, а для меня пара пустяков». Он сказал: «Спасибо тебе большое». Я сказал: «Совсем не за что, потому что для меня это пара пустяков».
Я спас человек пятьдесят или сто. Даже, может быть, больше. А после они перестали тонуть, и спасать стало некого.
Тогда я увидел лопнувший рельс. И остановил целый поезд. Люди выбежали из вагонов. Они обнимали меня и хвалили. А многие целовали. Многие просили мой адрес, и я им давал свой адрес. Многие дали свои адреса, и я брал с удовольствием их адреса. Многие мне предлагали подарки, но я сказал: «Только, прошу вас, без этого». Многие меня фотографировали, со многими я фотографировался, многие мне предлагали ехать сейчас же с ними, но бабушку я не мог оставить. Я ведь не предупредил её!
Потом я увидел горящий дом. Он горел вовсю. А дыму было сколько угодно. «Вперёд! – сказал я сам себе. – Непременно там кто-нибудь есть!»
Вокруг меня падали балки. Несколько балок упало сзади меня, а несколько – впереди. Несколько балок упало сбоку. Одна балка упала мне на плечо. Две или три балки упали с другого бока. Пять балок упало мне прямо на голову. Несколько балок ещё где-то упало. Но я не обращал внимания. Я рыскал по всему дому. Но никого, кроме кошки, там не было. Я выбежал с кошкой на улицу. Хозяева дома были тут. В руках они держали арбузы.
«Спасибо за Мурку, – сказали они. – Мы только что из продмага».
Они дали мне один арбуз. Потом все тушили дом…
Потом я увидел старушку. Она переходила улицу. Я сейчас же пошёл ей навстречу.
«Разрешите, пожалуйста, – сказал я, – перевести вас на другую сторону».
Я перевёл её на ту сторону и вернулся обратно. Подошли ещё старушки. Их тоже я перевёл на ту сторону. Некоторым старушкам не нужно было на ту сторону. Но я говорил: «Пожалуйста, я переведу вас туда и обратно. И вы снова будете на этой стороне».
Они все говорили мне: «Если бы не ты, мы не перешли бы». А я говорил: «Для меня это пара пустяков».
Две или три старушки не хотели переходить. Они просто сидели на лавочке. И смотрели на ту сторону. Когда я спросил, не нужно ли им на ту сторону, они сказали: «Нам туда не нужно». А когда я сказал, почему бы им не прогуляться, они сказали: «Действительно, почему бы нам не прогуляться?» Я их всех перевёл на ту сторону. Они там сели на лавочку. Обратно они не хотели идти. Как я их ни упрашивал».
Клим много всего написал. Он был очень доволен своим письмом. И отправил письмо по почте.
Потом лето кончилось. Начались занятия. На уроке Анна Петровна сказала:
– Очень многие прислали мне письма. Хорошие, интересные письма. Некоторые я вам прочту.
«Сейчас начнётся, – думал Клим. – В моём письме много геройских поступков. Все будут хвалить меня и восхищаться».
Анна Петровна прочла много писем.
А его письма не прочла.
«Ну, тут всё ясно, – подумал Клим. – Письмо в газету отправили. Там его напечатают. Может быть, будет мой портрет. Все скажут: «Ой, это он! Смотрите!» А я скажу: «Ну и что же? Для меня это пара пустяков»».
Секрет
У нас от девчонок секреты. Мы ни за что на свете не доверяем им свои секреты. Они по всему свету могут разболтать любую тайну. Даже самую важную государственную тайну они могут разболтать. Хорошо, что им этого не доверяют!
У нас, правда, нет таких важных секретов, откуда нам взять их! Так мы их сами придумали. У нас был такой секрет: мы зарыли в песок пару пулек и никому не сказали об этом. Был ещё секрет: мы собирали гвозди. Например, я собрал двадцать пять самых разных гвоздей, но кто знал об этом? Никто! Я никому не проболтался. Сами понимаете, как нам трудно приходилось! Через наши руки прошло столько секретов, что я даже не помню, сколько их было. И ни одна девчонка не узнала ничего. Они ходили и косились на нас, разные кривляки, и только о том и думали, чтобы выудить у нас наши тайны. Хотя они у нас ни разу ни о чём не спрашивали, но ведь это ничего не значит! До чего хитрые всё-таки!
А вчера я хожу по двору с нашей тайной, с нашим новым замечательным секретом и вдруг вижу Ирку. Я прошёл мимо несколько раз, и она на меня покосилась.
Я ещё походил по двору, а потом подошёл к ней и тихо вздохнул. Я нарочно несильно вздохнул, чтобы она не подумала, что я специально вздохнул.
Я ещё раза два вздохнул, она опять только покосилась, и всё. Тогда я перестал вздыхать, раз никакого от этого толку нету, и говорю:
– Если бы ты знала, что я знаю, ты бы прямо здесь, на месте, провалилась.
Она опять покосилась на меня и говорит:
– Не беспокойся, – отвечает, – не провалюсь, как бы ты сам не провалился.
– А мне-то чего, – говорю, – проваливаться, мне-то нечего проваливаться, раз я тайну знаю.
– Тайну? – говорит. – Какую тайну?
Смотрит на меня и ждёт, когда я ей начну рассказывать про тайну.
А я говорю:
– Тайна есть тайна, и не для того она существует, чтобы каждому эту тайну разбалтывать.
Она почему-то разозлилась и говорит:
– Тогда уходи отсюда со своими тайнами!
– Ха, – говорю, – вот ещё не хватало! Твой двор это, что ли?
Мне прямо смешно даже стало. Вот ведь до чего докатились!
Мы постояли, постояли, потом вижу – она снова косится.
Я сделал вид, что уйти собрался. И говорю:
– Ладно. Тайна при мне останется. – И усмехнулся так, чтобы она поняла, что это значит.
Она голову даже ко мне не повернула и говорит:
– Нету у тебя никакой тайны. Если у тебя какая-нибудь тайна была бы, ты бы давно уже рассказал, а раз ты не рассказываешь, значит, ничего такого нету.
Что, думаю, она такое говорит? Ерунду какую-то! Но, честно говоря, я немножко растерялся. И правда, ведь могут мне не поверить, что у меня есть какая-то тайна, раз, кроме меня, никто не знает о ней. У меня в голове здорово всё перемешалось. Но я сделал вид, что у меня там ничего не перемешалось, и говорю:
– Очень жалко, что тебе доверять нельзя. А то бы я тебе всё рассказал. Но ты можешь оказаться предательницей…
И тут я вижу, она опять на меня одним глазом косится.
Я говорю:
– Дело тут непростое, ты это, надеюсь, прекрасно понимаешь, и обижаться по всякому поводу, я думаю, не стоит, тем более если бы это был не секрет, а какой-нибудь пустяк, и если бы я тебя знал получше…
Говорил я долго и много. Почему-то у меня такое желание появилось – долго и много говорить. Когда я кончил, её рядом не было.
Она плакала, прислонившись к стене. Её плечи дрожали. Я слышал всхлипыванья.
Я сразу понял, что она ни за что на свете не может оказаться предательницей. Она как раз тот человек, которому спокойно можно всё доверить. Я это сразу понял.
– Видишь ли… – сказал я, – если ты… дашь слово… и поклянёшься…
И я ей рассказал весь секрет.
На другой день меня били.
Она разболтала всем…
Но самое главное было не то, что Ирка оказалась предательницей, не то, что секрет был раскрыт, а то, что потом мы не могли придумать ни одного нового секрета, сколько мы ни старались.
В шкафу
Перед уроком я в шкаф залез. Я хотел мяукнуть из шкафа. Подумают, кошка, а это я.
Сидел в шкафу, ждал начала урока и не заметил сам, как уснул.
Просыпаюсь – в классе тихо. Смотрю в щёлочку – никого нет. Толкнул дверь, а она закрыта. Значит, я весь урок проспал. Все домой ушли, и меня в шкафу заперли.
Душно в шкафу и темно, как ночью. Мне стало страшно, я стал кричать:
– Э-э-э! Я в шкафу! Помогите!
Прислушался – тишина кругом.
Я опять:
– О! Товарищи! Я в шкафу сижу!
Слышу чьи-то шаги. Идёт кто-то.
– Кто здесь горланит?
Я сразу узнал тётю Нюшу, уборщицу.
Я обрадовался, кричу:
– Тётя Нюша, я здесь!
– Где ты, родименький?
– В шкафу я! В шкафу!
– Как же ты, милый, туда забрался?
– Я в шкафу, бабуся!
– Так уж слышу, что ты в шкафу. Так чего ты хочешь?
– Меня заперли в шкаф. Ой, бабуся!
Ушла тётя Нюша. Опять тишина. Наверное, за ключом ушла.
Опять шаги. Слышу голос Пал Палыча. Пал Палыч – наш завуч…
Пал Палыч постучал в шкаф пальцем.
– Там нет никого, – сказал Пал Палыч.
– Как же нет. Есть, – сказала тётя Нюша.
– Ну где же он? – сказал Пал Палыч и постучал ещё раз по шкафу.
Я испугался, что все уйдут, я останусь в шкафу, и изо всех сил крикнул:
– Я здесь!
– Кто ты? – спросил Пал Палыч.
– Я… Цыпкин…
– Зачем ты туда забрался, Цыпкин?
– Меня заперли… Я не забрался…
– Гм… Его заперли! А он не забрался! Видали? Какие волшебники в нашей школе! Они не забираются в шкаф, в то время как их запирают в шкафу. Чудес не бывает, слышишь, Цыпкин?
– Слышу…
– Ты давно там сидишь? – спросил Пал Палыч.
– Не знаю…
– Найдите ключ, – сказал Пал Палыч. – Быстро.
Тётя Нюша пошла за ключом, а Пал Палыч остался. Он сел рядом на стул и стал ждать. Я видел сквозь щёлку его лицо. Он был очень сердитый. Он закурил и сказал:
– Ну! Вот до чего доводит шалость! Ты мне честно скажи: почему ты в шкафу?
Мне очень хотелось исчезнуть из шкафа. Откроют шкаф, а меня там нет. Как будто бы я там и не был. Меня спросят: «Ты был в шкафу?» Я скажу: «Не был». Мне скажут: «А кто там был?» Я скажу: «Не знаю».
Но ведь так только в сказках бывает! Наверняка завтра маму вызовут… Ваш сын, скажут, в шкаф залез, все уроки там спал, и всё такое… Как будто мне тут удобно спать! Ноги ломит, спина болит. Одно мученье! Что было мне отвечать?
Я молчал.
– Ты живой там? – спросил Пал Палыч.
– Живой…
– Ну сиди, скоро откроют…
– Я сижу…
– Так… – сказал Пал Палыч. – Так ты ответишь мне, почему ты залез в этот шкаф?
Я молчал.
Вдруг я услышал голос директора. Он шёл по коридору:
– Кто? Цыпкин? В шкафу? Почему?
Мне опять захотелось исчезнуть.
Директор спросил:
– Цыпкин, ты?
Я тяжело вздохнул. Я просто уже не мог отвечать.
Тётя Нюша сказала:
– Ключ унёс староста класса.
– Взломайте дверь, – сказал директор.
Я почувствовал, как ломают дверь, – шкаф затрясся, я стукнулся больно лбом. Я боялся, что шкаф упадёт, и заплакал. Руками упёрся в стенки шкафа, и, когда дверь поддалась и открылась, я продолжал точно так же стоять.
– Ну, выходи, – сказал директор. – И объясни нам, что это значит.
Я не двинулся с места. Мне было страшно.
– Почему он стоит? – спросил директор.
Меня вытащили из шкафа.
Я всё время молчал.
Я не знал, что сказать.
Я хотел ведь только мяукнуть. Но как я сказал бы об этом…
Тыква в сундуке
Вы видели мою тыкву? Не видели? Я её сам вырастил. И не где-нибудь, а у нас на балконе, в старом бабушкином сундуке.
Насыпал я в сундук земли. Оторвал крышку. Посадил туда семена, и у меня тыква выросла. Я всем гостям тыкву показывал. Удивляются все и руками машут. Шутка ли, в сундуке тыква?! На выставку, говорят, её надо. В Москву. Пусть видят, какие у нас растут тыквы!
Я этой тыквой очень гордился. Я глаз с неё не спускал.
– Смотри, как выросла! – кричу маме. – Вчера она меньше была, замечаешь?
Это мне казалось, как будто она за ночь выросла. Иногда мне наоборот казалось – как будто она меньше стала. Хотя этого быть никак не могло.
Я всё мечтал о выставке. Как я повезу свою тыкву не выставку. Скажу: «Вот я вырастил тыкву! В сундуке!» Мне скажут: «Какая прелесть! Неужели она в сундуке росла? Такой тыквы у нас ещё не было! Давайте сюда вашу тыкву». Положат её на полочку, прибьют рядом дощечку. А на дощечке напишут: «Сундучная тыква», потому что она в сундуке росла. А рядом моя фамилия. Потому что я её вырастил. И может быть, дадут премию.
Я всё рассуждал о тыкве. Всё поливал её. И всё спрашивал папу и маму, правильно ли я ращу тыкву. Зато папа не мог о тыкве слышать.
– Надоела мне, – говорит, – ваша тыква. Она меня просто с ума сведёт. Всё время только о ней разговоры. Я прихожу с работы. Мне хочется отдохнуть, почитать… А ко мне лезут с этой тыквой!.. Я прошу оставить меня в покое!
Он уходил в свою комнату и запирался на ключ.
Со всеми я говорил о тыкве. Засыпал я с мыслями о тыкве. Просыпался с мыслями о тыкве. Снились мне сундуки и тыквы.
Решил всё сосед Алька.
– Что это? – спросил он. – Тыква?
– Конечно, – сказал я, – а ты что думал?
– Я думал, – сказал он, – что это орех.
– Какой орех?! – возмутился я.
– Какая же это тыква?
Он привёл меня на пришкольный участок. Вот там я увидел тыквы! Это были громадные тыквы. Десятки тыкв.
– Сами вырастили, – сказал Алька.
Стыдно мне было за свою тыкву. Но я сказал:
– Моя тыква – сундучная. Я её в сундуке растил!
Вязальщик
Конечно, вы удивитесь. Потому что я мальчик… Но не в этом дело. Дело в том, что я вязать умею. Меня бабушка научила. Я сам себе шапочку для катка связал.
Так вот. Надо мной все смеются: «Эх ты, девчонка! Это только девчонки вяжут! А мальчишки не вяжут! Эх ты!»
Очень мне неприятно было. Кому приятно, когда тебя дразнят. Я пробовал даже отказываться. Уверял, что не умею вязать. Ну чуть не плачу! Но Шурик видел, как я вязал. Он ко мне приходил и видел. Он мне говорит:
– Не ври! Я видел!
Стали меня звать вязальщиком.
– Вон вязальщик пришёл!.. Эй, вязальщик! Вязальщик пришёл!..
Представляете, какой ужас?!
Но я вязать продолжал. Всё равно ведь дразнят! Лучше уж продолжать вязать. И бабушка говорит:
– Ты вяжи, вяжи, а то тебя зазря дразнят.
Связал я себе свитер. Такой жёлтый свитер с полосками. Полоски зелёные. Очень красиво. Правда, бабушка помогла. Но в основном я всё сам связал.
Прихожу в этом свитере в класс.
Ребята увидели свитер. И не дразнят. А только смотрят. Потом Шурик вдруг говорит:
– Вот это свитер!..
И Мишка тоже:
– Вот это свитер!..
Я не выдержал, говорю:
– Сам связал!
– Да ну? – удивились ребята.
– Уж что-что, – говорю, – а вязать я умею.
Смотрят ребята на свитер. Нравится им свитер.
Никто уж не дразнит, конечно. Чего уж тут дразнить. Вязальщиком быть совсем не плохо. Это всем стало ясно.