Религия и мистика
Религия и мистика — сестры. Во всякой религии есть значительный элемент мистики. И во всякой мистике есть значительный элемент религиозности (религиозной веры, трепета, страха, поклонения, экстаза). Возьмем христианскую религию. Она напрямую использует элементы мистики. Семь основных христианских обрядов именуются таинствами (по гречески мистериями). Это крещение, причащение, бракосочетание, священство, миропомазание, покаяние (исповедь), елеоосвящение (соборование). А чудеса, описанные в Библии?! Они не поддаются разумному объяснению и, следовательно, могут быть истолкованы только в мистическом духе.
Могут спросить: а что тут плохого? Разве мистика — плохо? Резонный вопрос. Артисты, музыканты, художники, писатели и представители некоторых других профессий употребляют порой слова «мистика», «мистический» в положительном смысле (как слова «наваждение», «экстаз», «вдохновение»…). Их можно понять. Они играют, в том числе словами. Эта игра не вполне серьезна и часто напоминает детскую забаву или хулиганские выходки подростков. К настоящей жизни она имеет лишь косвенное отношение, расположена как бы по касательной. (Все прекрасно понимают, что в искусстве всё понарошку, в отличие от жизни, где всё взаправду. Искусство есть искусство, а жизнь есть жизнь.)
Однако то, что для художника имеет лишь значение игры, для верующего или мистически настроенного имеет вполне реальный смысл (грозный, чудесный, роковой, фатальный и т. п.).
Мистика как мистическое умонастроение, как мистицизм — это уже серьезно, это род умственной болезни. В таком виде она не забава и не предмет игры, а нечто противоречащее разуму и разумному.
Спрашивается, откуда возникает мистическое умонастроение? Всякая болезнь есть результат отклонения от нормы, некоторого нарушения меры. Мистическое умонастроение возникает как результат нарушения баланса между логикой и интуицией в сторону переоценки (преувеличения роли, абсолютизации) интуиции, интуитивного мышления.
Интуиция — великая вещь, но без союза с логикой она беспомощна и даже вредна, превращается в легкомыслие и/или мистицизм.
В известной степени абсолютизацией интуиции является характерное для определенной части философов прошлого понимание ее как способности непосредственного постижения истины без предварительного логического рассуждения. На самом деле интуиция не может дать готовое знание или готовую идею. Она в лучшем случае ведет к знанию или к идее, но не более. Дело в том, что интуиция не имеет доказательной силы и, кроме того, далеко не всегда «попадает в точку». Мысли, возникшие интуитивным путем, могут быть как истинными, так и ложными, как ценными, так и бесполезными. Поэтому, чтобы узнать, какие из них истинные (ценные), а какие ложные (бесполезные), нужно выйти за пределы интуитивного мышления и подвергнуть их логическому или эмпирическому/практическому испытанию или тому и другому вместе.
Интуицию можно принимать лишь постольку, поскольку она является источником новых мыслей; большего от нее ждать нельзя. Очень убедительно об этом сказал М. Бунге.
От понимания интуиции как способности непосредственного постижения истины один шаг к мистическому умонастроению. Питательная почва последнего — это когда человек полагается только на интуицию, т. е. на воображение и чувство и не считается ни с какими доводами рассудка или разума.
Мистика (от греч. mystikos — таинственный) — стремление к таинственному или боязнь таинственного, страх перед таинственным. Таинственное, таинственность, таинство — все эти слова происходят от слова «тайна». Они так или иначе абсолютизируют тайну. Последняя — то, что мы не знаем, но предполагаем, что оно может оказывать влияние на нас.
Сама по себе тайна не содержит в себе ничего мистического. Очень много тайн люди хранят друг от друга. Известны такие виды тайн как военная, государственная, коммерческая, тайна вкладов, тайна исповеди, любовная тайна. В принципе, у каждого человека есть свои тайны, которые он хранит от других.
Тайна существует только в отношениях между людьми. Для нее нужны как минимум два субъекта. Один хранит тайну, а другой хотел бы раскрыть ее. Для тайны нужно, чтобы кто-то ее хранил и не просто хранил, но и охранял от кого-то. У природы нет тайн, так как она не субъект; она ничего не прячет и не охраняет. Приписывание тайны неодушевленным предметам или чему-то нечеловеческому — это уже мистика, мистическое умонастроение. Это приписывание является как раз результатом абсолютизации тайны, преувеличения ее роли в жизни человека. Преувеличенная тайна превращается в нечто таинственное, т. е. в такое, что нельзя раскрыть обычным, нормальным путем.
В основе мистического умонастроения — страх перед неизвестным или, напротив, желание чуда или надежда на него.
Своеобразную патографию мистического мышления дают авторы книги «Экспедиция в гениальность». Вот что они пишут: «Известно, что особенность мистического мышления заключается в недостатке внимания. Между тем именно внимание вносит порядок в хаос явлений и группирует их так, что они уясняют нам мысль, преобладающую в уме наблюдателя. когда внимание отсутствует, мировая картина представляется наблюдателю однообразным сцеплением загадочных явлений, то возникающих, то исчезающих, ничего не говоря ни уму, ни сознанию. Необходимо постоянно иметь в виду этот основной факт душевной жизни. Возбуждаемость, достигающая патологического уровня, заставляет мистически ориентированного субъекта также делать выбор между явлениями, но руководствуется он при этом не сознательным вниманием, а влечениями бессознательной возбуждаемости. Он воспринимает только то, что согласуется с его настроением; наоборот, то, что не согласуется с его настроением, для него вовсе не существует. (С. 265)
…мистическое мышление, мышление легко возбуждаемых натур, лишенных способности быть внимательными, позволяет им иногда схватить очень ясно тот или другой образ, находящийся в связи с их возбуждением, но не позволяет им уяснить себе разумную связь между отдельными образами именно потому, что необходимое для этого внимание у них отсутствует. (С. 296)» (Г.П. Колупаев и др. Экспедиция в гениальность. М., 1999).
* * *
Мистика, религия и политика. Передо мной листовка баркашовской организации «Русское национальное единство», попавшая ко мне через почтовый ящик в подъезде дома. Эта листовка имеет заголовок «ИНН — печать Антихриста». Речь идет о вводимом сейчас в России идентификационном номере налогоплательщика (ИНН). По мнению авторов листовки любой штрих-код ИНН содержит число 666. «…суть дела — „число зверя-антихриста. О нем говорит Иоанн Богослов в Апокалипсисе: „Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое, число это шестьсот шестьдесят шесть“ (Откровение Святого Иоанна Богослова, 13).» В сущности, в политических целях используется так называемая мистика чисел, да притом с ссылкой на Священное писание — Новый Завет. Во-первых, с большой натяжкой штрих-коду ИНН можно приписать число 666. Это надо иметь хорошее воображение и очень-очень избирательные память-внимание. Ведь между тремя двойными полосами, интерпретируемыми как три шестерки, всегда имеются другие цифры, в том числе шестерки. Реально показаны только цифры между тремя двойными полосками, которые в данном случае выполняют роль разделителей. Как можно полоски-разделители интерпретировать как число 666?! Во-вторых, допустим даже, что в штрих-коде просматривается число 666. И что из того? Как можно одно из миллионов-миллиардов разных чисел наделять каким-то качественным-содержательным смыслом?! Нет никакого разумного основания это делать. Да, действительно, некоторые числа, привязанные к каким-то качественным отношениям, могут иметь индивидуальную характеристику. Например, число p (пи — 3,14…) соответственно отношению окружности к диаметру круга. Или число, обозначающее атомный заряд химического элемента. Например, числу 66 соответствует атомный заряд химического элемента диспрозия. В этих и им подобных случаях числа получают путем научных изысканий: через измерения, эксперименты, наблюдения, теоретические расчеты, основывающиеся на открытых или вновь открываемых законах природы. Приписывание числу 666 свойств зверя-антихриста не основано ни на каких научных наблюдениях, экспериментах и теоретических расчетах. Это означает, что мы должны принимать на веру сказанное об этом числе древним автором Апокалипсиса (почти две тысячи лет тому назад!). Кроме суеверного страха перед указанным числом такая слепая вера ничего не может породить.
* * *
Об использовании понятия «энергия» вне физической науки и ее практических приложений в технике. Основное значение слова «энергия» определяется его функционированием в физических формулах и законах. Его популярность обусловлена именно этим — достижениями физики и ее практических приложений в технике. Недобросовестные и/или наивные люди используют столь уважаемое физическое понятие энергии в разных других сферах: в медицине, в психологии, вообще во всем, что касается жизни человека. Они вольно или невольно эксплуатируют авторитет науки (в данном случае физики) для достижения своих целей. Они не понимают или не хотят понять, что использование слова или понятия «энергия» вне физики и ее практических приложений в технике автоматически меняет смысл этого слова-понятия, просто обесценивает его. Из точного научного термина «энергия» превращается в метафору, в слово, употребляемое в переносном значении. А употребляемое в метафорическом или переносном значении, оно становится расплывчатым, неопределенным. Им можно крутить-вертеть как угодно, наделять какими угодно дополнительными значениями… И сохранять при этом его легенду как научного понятия, как фундаментальной физической величины.
Основной порок всех употреблений слова «энергия» вне физики и техники (точнее, вне процедур измерения физической величины энергии) состоит в редукционизме, в сведении высшего к низшему, сложного к простому, а именно в том, что вольно или невольно все сложные, высшие явления жизни, психики, духовной сферы пытаются напрямую, непосредственно объяснить через понятие-явление неорганической природы, т. е. через нечто относительно простое, свойственное всей неорганической природе. Человек, жизнь, дух низводятся до явлений физического мира. Ведь с точки зрения физического понятия энергии человек не отличается от камня, луны, молекулы, атома, элементарной частицы…
Конечно, и живое в определенном смысле не чурается энергетических понятий. Есть биомеханика (механика движений и усилий живого), есть приход и расход калорий в обмене веществ, есть весьма сложная биотехнология выработки-утилизации химической, тепловой и механической энергии. Это всё так. Однако во всех этих случаях энергия вполне физична, измеряема, вычисляема.
А что же нам предлагают, когда говорят об энергетическом вампиризме, психической энергии, биоэнергии… и при этом забывают об измерениях-вычислениях? Ведь без последних понятие энергии теряет всякий научный смысл, превращается в игрушку, в объект манипуляций для всяких шарлатанов и проходимцев.
Сейчас очень модно говорить об энергетическом вампиризме. Журналы и газеты пестрят сообщениями-рассказами об этом. На самом деле нет никакого энергетического вампиризма. Есть люди нормальные, порядочные, добрые — их подавляющее большинство. И есть люди злые, подлые, с отклонениями и разной патологией — их незначительное меньшинство. Сейчас нередко этих людей называют энергетическими вампирами. Обычную подлость и злобу мистифицируют. Наделяют некоторых злых или просто неприятных людей какими-то сверхъестественными качествами. Будто бы эти люди не по своей воле и сознанию действуют, а потому что они энергетические вампиры. Получается, с них снимают всякую ответственность за недобрые поступки. Они-де не вольны в своих воздействиях на окружающий мир.
Отсюда, кстати, и необычные способы борьбы с такими людьми: снятие порчи, сглаза и т. д. и т. п.
* * *
Суеверия. Своеобразным бытовым мистицизмом являются различного рода суеверия.
Суеверие — суетная, пустая вера. Ближайшими причинами суеверия являются страх, надежда и невежество.
Страх и невежество порождают суеверия, связанные с ожиданием дурного, худшего (дурные предчувствия, приметы, сны, предзнаменования).
Надежда и невежество, наоборот, порождают суеверия, связанные с ожиданием хорошего, лучшего (счастливые приметы, хорошие сны, гадания).
Суевериям больше подвержены женщины. Почему? Потому что они в целом более бязливы или, напротив, более восторженны по сравнению с мужчинами.
Суеверных людей много среди моряков, летчиков и артистов. Почему это так? Потому что представители этих профессий работают в условиях, связанных с большим риском. Чтобы как-то смягчить, нейтрализовать тревожные чувства они ищут опору в магических действиях (перекреститься, поплевать через левое плечо, постучать по твердому предмету и т. п.), предметах (талисманах и амулетах).
* * *
О вере в судьбу. Слово «судьба» имеет два основных значения. Первое значение: жизнь в целом, прожитая жизнь, состоявшаяся жизнь, непростая (сложная, трудная) жизнь (см. кинофильм «Судьба человека»). Когда «верят в судьбу», то под словом «судьба» имеют в виду нечто иное, употребляют его в другом — втором — значении.
Второе значение: мифологический, полумифологический или просто суеверный образ будущего, возможности, в котором слиты наивные представления об объективном характере случайности и необходимости. В одних случаях люди подчеркивают аспект необходимости, неизбежности, говоря: «От судьбы не уйдешь», «чему быть — того не миновать», «что на роду написано, так тому и быть». В других случаях они выделяют аспект случайности, причем в двух вариантах: благоприятном (подарок судьбы) и неблагоприятном (удары судьбы). «Человек надеется и заботится потому, — пишет В.Н. Шердаков, — что его жизнь, с одной стороны, зависит от него самого, от его усилий, а с другой стороны, складывается в зависимости от обстоятельств, помимо его воли. Слово «судьба» и обозначало зависимость, предопределенность жизни от неподвластных человеку факторов — эпохи, природных, наследственных данных, воспитания, случая и т. д. Это понятие чаще всего имело мистический смысл, однако не следует забывать и о его реальном основании. Не случайно слово «судьба», уже лишенное религиозного смысла, удерживается в обиходной речи».
Поделитесь на страничке
Следующая глава >
Содержание
Религия и мистика
Религия и мистика.
Религия без мистики неактуальна, даже недействительна, в любой религии должен присутствовать элемент мистицизма.
В былые века это так и было, религия делилась на эзотерическую и экзотерическую, невидимую и видимую части.
Впоследствии эзотерический невидимый тайный смысл религиозных толкований исчез, пропал, осталось лишь то, что осталось. Начинку ореха съели, пред нами твердая шелуха.
Нынче религия превратилась в пустую формальность, ибо в ней отсутствует мистика.
Без мистики религия, это как компьютер без Интернета, этот компьютер превращается в пишущую машинку времен 60-х годов прошлого столетия.
Каждая сфера нашей жизнедеятельности должна иметь выход, большую связь, иначе немыслимо представить даже самую продвинутую религию в самых высших категориях.
Как религия может существовать без тайного смысла, без мистицизма? Это нереально! А ведь само начало (!) любой религии имело именно тайный, мистический характер.
Все пророки творили чудеса, показывали аттракцион чудес, вспомним, как Моисей превратил палку в змею, Иисус оживил Лазаря, Мухаммед говорил с ангелами и пр. Тут чудо и больше ничего.
И эти чудеса черным по белому указаны во всех священных писаниях. Это нормально и законно.
Но сегодня ЭТО вообще не вспоминается, будто чудо и религия — совершенно разные ВЕЩИ и понятия. Мы, в конце концов, обязаны понять, что чудесность есть неотъемлемая часть религиозного учения.
Иначе религия превращается (и уже превратилась очень давно) в большую мертвую БУКВУ.
Она не случайно трансформировалась в эту самую мертвятину, в ней исчез элемент чародейства, в том и причина.
Без мистики представить религию, то же что ты попытаешься головой проломить бетонную стену. У тебя ничего не выйдет, но все равно ты пытаешься, ибо так написано в Коране (или в Библии).
Ты совершаешь молитвы, веришь Богу, посещаешь мечети и церкви, держишь посты, но ничего в твоей жизни не меняется. Так или иначе ты хочешь изменить свою жизнь к лучшему, у тебя цель, мишень, ты же не просто так молишься и веришь Богу. Ты же не дельфин, который любит людей ради любви, а не корысти ради.
Ты так устроен, что просто так ничего не делаешь. Тебе нужен осязаемый итог, конкретика! Но опять же все по прежнему мертво, ты тот же, кем и был раньше, то есть никто.
Увидев, что твоя ВЕРА ничего не дала в нынешней жизни, ты молча (сам в себе) надеешься попасть в рай. Ты именно так понимаешь это все.
Когда ты видишь, что ничего не добился, твоя последняя надежда в этом трехмерном мире, все твои желания и мечты о карьере и счастье рухнули, тогда ты надеешься на рай в загробном мире.
Ты крупный эгоист, ты хочешь наслаждений, отдыха и экзотики, если твои молитвы и твоя вера не помогли тебе достигнуть всех этих благ в этом мире, то ты уповаешь теперь на Тот мир.
Здесь речь о наслаждениях, не о работе, не о помощи людям, не о всеобщей любви, сказ именно об отдыхе. О том, как почивать на лаврах, уйти на пенсию.
Тебе нужен отдых в раю, пусть даже без Бога, зачем он тебе, тебе вообще никто не нужен, нужны лишь рай да наслаждения.
Это аксиома, иначе не бывает, о чем еще может думать человек трехмерного мира? Он слишком слаб и примитивен, чтобы думать о нечто возвышенном и чистом.
В этом и кроется основная ошибка многих верующих.
Ты хочешь дать быстрый результат, увидеть итог своей новой Совести, у тебя обнаружилась новейшая точка внутреннего отсчета, и ты хочешь отличиться, удивить самого себя, окружающих, тем самым еще сильнее укрепить свою веру.
Это естественно, и ничего странного тут нет. Так и должно быть.
Но повторим: все безрезультатно, откуда взяться результату?
Ты же стремишься во что бы то ни стало проломить головой стену. Прочитав слова, у тебя пошла иллюзия, в голове мелькнула мысль, ты стараешься очеловечить и оживить сонные и мертвые мысли, идеи и буквы.
Ты всего лишь вычитал слова, пусть даже эти слова вычитаны тобой из Священных книг, но это все равно СЛОВА и ничего кроме слов. А словом никого не умаслишь и не пробьешь!
Посему многое множество духовных лидеров изо всех сил пытается путем вот этих самых мертвых букв и слов воздействовать на толпу, на людей. Все тщетно, результата никакого! И выводов они не делают, так как ничего не соображают.
Результата и не может быть, на людей действует лишь чудо. Как путем обычных слов можно образумить людей?
Тут должна быть хотя бы минимальная молекула волшебства, атом магии.
Подсознательно люди понимают ЭТО, даже самые рьяные верующие своей интуицией внутренне очень хорошо чувствуют, что религия без чуда, как птица без крыльев.
Будто в большой хрустальной вазе цветок розы, но без воды. Цветок в сухом виде в вазе долго не простоит, высохнет. Поэтому ныне все религии высохли, они рожают лишь войны и кровь, ненависть и злобу, а не любовь и братство.
Мистика и религия есть двойственная сущность, одно без другого не может жить.
Это однозначно так, и никак иначе.
Но люди бояться говорить это вслух, мол, это чревато, невежественно, и вообще неправильно. Какое еще чудо, мы живем в XXI веке! Что за отсталость!
Так говорят многие современные люди: они ездят на джипах, работают со своими notebooks, разъезжают по миру, владеют многими языками, в тоже время верят Богу, ходят в церкви и мечети, совершают молитвы, но отрицают чуда.
Вопрос: если ты веришь Богу и наряду с этим полагаешь, что чудес в мире не бывает, тогда зачем тебе Бог? Если Бог не владеет чудом, как Он тебе может помочь? Как Он простит твои грехи без чуда?
Возникает резонный вопрос: зачем тебе пустая вера в Бога? Что тебе даст эта формальная вера? Что она вообще тебе может дать без чуда?
Ты веришь Богу или московскому Спартаку – какая разница? Чудес же не бывает! – это по твоим словам.
Хотя как уже сказано выше само НАЧАЛО, то есть сам старт всех религий тесно связан с мистикой, однако сама мистика забыта полностью, о ней даже не принято говорить и вспоминать.
А обычные слова и мысли, типа, призыв к благородству, доброта, любовь, благожелательность, мужество, милосердие, то есть весь этот арсенал позитива можно найти в любой книге Толстого, Гюго, Сервантеса или Шиллера.
Именно этот позитив сейчас и является основополагающим в священных книгах. Это главный козырь любой религии!
— В Коране написано о благородстве!
— В Евангелие пишут о мире и братстве!
— В Авесте отражена истинная любовь!
Ни слова о чуде, будто чудо тут не причем абсолютно! Все твердят о религиозном благородстве и любви.
Так говорят многие, и эти многие совершенно забывают, что в книгах Твардовского, Пастернака и Куприна также указаны благородство и любовь. Во всяком случае, там отражено не зло и не жестокость.
Трудно вообразить, что Есенин и Тютчев призывали читателя уничтожать всех людей, Достоевский и Маяковский советовали людям вешать друг друга, а Бальзак и Камю разжигали в своих произведениях гражданские войны.
Само собой, что во многих книгах написано про любовь, про мир и дружбу.
То, что ты читаешь в Коране, Библии или Торе, в той или иной степени можно найти и обнаружить в романах и произведениях современных и древних классиков, начиная от Сенеки заканчивая Чеховым.
Совершенно не обязательно рыться в священных книгах, с целью найти там нечто уникальное. Уникального там ничего нет, и не может быть.
Но мы ищем именно УНИКАЛЬНОЕ! Мы должны (!) искать именно Уникальное. Это резонно, зачем нам обычные слова?
Уникальность в религии могла бы быть, если бы там присутствовала мистерия. Но ее нет, по сути, она воспрещена, пусть даже нелегально, но она в нынешнюю эпоху технократии в запрете.
На нашу долю остаются лишь обычные формальные буквы и слова, а эта игра слов, как уже сказано царит везде, в любой литературе, в прозе и поэзии, и даже в детективах и детских книжонках.
Как мы поняли, человеческую психику нужно удивить, ошеломить, показать ей чудо, что и делали пророки и некоторые апостолы, иначе все псу под хвост.
Очень странно, что этого священники и духовные лидеры не понимают. Именно не ПОНИМАЮТ, а не делают вид, что мол, они все очень хорошо понимают, видят саму истинную суть изнутри, владеют техникой чуда, но мол, эту технику им не выгодно объяснить людям.
Как раз таки напротив, первым долгом именно они не понимают суть, если бы они поняли, то объяснили бы.
Если ты ничего не объясняешь, значит, ты ничего не понимаешь.
Мистицизм это не тот элемент, который можно скрыть. Это не та сфера, где можно лживо играть роль, дескать, я все понимаю, но не показываю.
Мистика даст о себе знать в любом случае. Ее невозможно укрыть, шила в мешке не утаишь.
Когда Эйнштейн читал лекции в пражском Университете, даже самые посредственные студенты видели, что перед ними гений. Хотя эти же самые студенты абсолютно не понимали теорию относительности, впрочем, эту теорию по сей день не понимают даже многие опытные ученые. Ни в этом суть.
Быть такого не может, чтобы в аудитории на лекциях некий гений – индивид, или инопланетянин вел бы скучные уроки, пытаясь объяснить студентам серые и нудные формулы и уравнения по учебным программам.
Это противоречит всем законам галактики.
То редкое знание, которое ты носишь в себе, будет тебя страшно мучить, если ты не освободишься от него. Ты должен сбросить груз с плеч, выпустить пар, иначе этот груз, то есть твое специальное ЗНАНИЕ, может тебя уничтожить, съесть изнутри.
Если священник, архиепископ, дьякон, раввин, мулла, монах (как угодно) не показывает тебе чуда, а пытается лишь тебя перевоспитывать и страшит тебя адом в потустороннем мире, значит, он жертва мертвых букв и никакой технологией магии и мистицизма не владеет и в помине.
Таким образом, мы выяснили, что в религиозных учениях необходимо восстановить концепцию мистики, без этого все религии есть сплошные разногласия.
И это все должны людям объяснить именно мы, а не богомольцы, ибо как уже выяснено, эти верующие богомольцы сами не понимают положение дел, для них самих религия – обычная проповедь в темном лесу, где проповедник читает заповеди в темноту, и сам в свою очередь боится этой темноты.
А религия без чуда и есть самый настоящий мрак.
Мистика в Православии
С. Булгаков
Мистикой называется внутренний (мистический) опыт, который дает нам соприкосновение с духовным, Божественным миром, а также и внутреннее (а не внешнее только) постижение нашего природного мира. Возможность мистики предполагает для себя наличие у человека особой способности непосредственного, сверхразумного и сверхчувственного, интуитивного постижения, которое мы и называем мистическим, причем его надо отличать просто от настроения, которое ограничивается заведомо субъективной областью, психологизмом. Напротив, мистический опыт имеет объективный характер, он предполагает выхождение из себя, духовное касание или встречу. Савл на пути в Дамаск имел не иллюзию или галлюцинацию, имевшую для него лишь субъективное значение, но действительное видение Христа, которое, однако, осталось недоступно его спутникам (хотя и они слышали Его голос), потому что оно открылось его внутреннему чувству, имело мистический характер. Небесных видений исполнена вся жизнь Православия, и это в нем есть самое существенное, чего, однако, не видят «спутники», которые поэтому знают его не в существе, а только в покровах, кажущихся им «окаменевшими» или мумифицированными.
Мистика есть воздух Православия, окружающий его атмосферой хотя и различной плотности, но всегда движущейся. Это наглядно чувствуется при сопоставлении: достаточно сравнить впечатление от протестантской кирки и православного «намоленного» храма, чтобы почувствовать это облако славы Божией, на него опустившееся. (Подобное чувство, хотя и в других тонах, испытывается и в старых католических, романских и готических храмах).
Жизнь в православии связана с видением миров иных, и без него она просто не существует. Богослужение, как уже указано, содержит не только воспоминание, но и реальность воспоминаемых событий. Молящийся, в меру своего духовного возраста, соучаствует в жизни Господа, Божией Матери и святых, и чрез это становится причастным вещей невидимого мира. Этот мистический реализм есть общая предпосылка всего православного богослужения, вне которой оно потеряло бы всю свою силу, – быть совершающейся мистерией боговоплощения. Поэтому православное богослужение обращается, прежде всего, к мистическому чувству, ему говорит и его воспитывает.
Основное значение при этом имеет, наряду со всеми другими таинствами и тайнодействиями, св. Евхаристия, которая есть центр православного благочестия. Принятие тела и крови Христовых и соединение в них со Христом всегда было и остается таким фактом, который является источником молитв, размышлений и, главное, особого евхаристического ведения Христа. Подобно горной вершине, оно возрастает с приближением к Нему, внешним и внутренним. В жизни святых, как об этом свидетельствуют их жития, причащение св. таин имело исключительное значение. Они и сами изменялись, просветлялись при этом (как это описывается в житии преп. Серафима). В житии преп. Сергия рассказывается, что один брат видел его в сослужении ангела, а другой видел его причащающимся огнем, который, свившись, вошел в св. чашу. Но и вообще в христианской жизни причащение св. даров есть духовное торжество, и нужно видеть во дни великого поста, когда причащается вся церковь, каким светом и умилением объяты все причастники, дающие друг другу братское лобзание. Св. причащение есть переживаемое чудо боговоплощения, оно непрестанно ставит человека пред лице Божие и дает ему встречу со Христом, потрясающую мистическим трепетом его существо. Человек становится пред высшею действительностью, и она входит в его жизнь, и чрез это он делается доступен ее воздействиям. Св. Симеон, Новый Богослов, изъясняет, что Царствие Божие, внутри нас сущее, и есть св. причащение. Православная мистика, развивающаяся в связи с св. причащением, чужда чувственности и отличается трезвенностью. Ей остается чужд культ адорации св. даров вне причащения, который развивается в католичестве, так же как и культ сердца Иисусова, сердца Богоматери, пяти ран и под. Вообще в мистике православия не только не поощряется, но всячески изгоняется воображение, которым человек старается чувственно представить и пережить духовное (черта, свойственная exercitia spiritualia Игнатия Лойолы, как и вообще католической мистике). Достаточно тех образов, которые дают церковная молитва и икона, вместе с евангельскими образами, чтобы духовно входить в силу воспоминаемых событий, большее же, что приходит от человеческого воображения, отягчено его субъективностью и, что гораздо хуже, чувственностью, а потому и не пользует нимало.
Православная мистика безобразна и таковым же является и путь к ней, т.е. как молитва, так и богомыслие, которое не должно стремиться к человеческому боговоображению, если сам Бог не возбуждает образа в человеке. Соответственно этому характеру православной мистики, в молитвенной жизни для нее главным средством является Имя Божие, призываемое в молитве. На этом значении Имени делается главное ударение подвижниками и молитвенниками, от древних отшельников Фиваиды и средневековых «исихастов» Афона до о. Иоанна Кронштадтского, в наши дни. Для всех православных христиан существует частное молитвенное правило, состоящее из псалмов и разных молитв, которое для иноков, конечно, чрезвычайно увеличивается (помимо богослужения церковного). Однако самое важное в молитвенном делании, сердце молитвы, составляет так называемая Иисусова молитва: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного». Эта молитва, повторяемая десятки, сотни раз и даже без счета, входит, как необходимый элемент во всякое монашеское правило, ею по нужде могут заменяться и богослужение и всякое другое молитвенное правило, таково ее универсальное значение. При этом сила этой молитвы состоит не в особом ее содержании, которое просто и ясно (молитва мытаря), но в самом сладчайшем Имени Иисусовом. По свидетельству молитвенных подвижников это Имя имеет в себе силу присутствия Божия. Им Бог не только призывается, но Он уже присутствует в этом призывании. Это можно утверждать, конечно, и относительно всякого Имени Божьего, но в особенном и исключительном смысле это должно быть сказано относительно богочеловеческого Имени Иисуса, которое есть собственное Имя Бога и человека. Поэтому Оно преднаречено ангелом в Благовещении, и Ему в Евангелии и новозаветных книгах приписывается такая нарочитая сила. Это имя, единое и для Божества и для человечества Христова, в себе имеет силу боговоплощения, в котором Иисус есть единая ипостась для божеского и человеческого естества. Действие Имени Иисусова, содержащегося в Иисусовой молитве, делатели ее описывают в разных проявлениях. Иноки Афона в XIV веке, последователи св. Григория Паламы, свидетельствовали, что делатели Иисусовой молитвы видели свет Христов и почитали этот свет светом Преображения, Фаворским (как это и было подтверждено на Константинопольских соборах XIV века). Другие, и весь мир, все творение видели в этом свете, прозирая на нем печать Имени Божия, и испытывали от того неземную радость. Одним словом. Имя Иисусово, содержимое в сердце человека, сообщает ему силу обожения, дарованную нам Искупителем.
Молитва Иисусова имеет, согласно свидетельствам подвижников, три образа или ступени. Во-первых, устная или словесная молитва, когда подвижник совершает усилие иметь в устах и в уме непрерывно молитву Иисусову, разумеется, при условии соответственной душевной настроенности: в мире и любви со всеми, в хранении заповедей, в целомудрии и смирении. Продолжительная и, по возможности, непрерывная молитва Иисусова в этой стадии является тяжелым, трудом и как бы невознаграждающимся усилием. На второй ступени Иисусова молитва является умственною или душевною. Она отличается от первой тем, что ум человека входит уже в непрестанно совершаемую молитву и сосредоточивается в Имени Иисусовом, которое раскрывает уже таящуюся в Нем силу Христову. Ум освобождается тогда от своего непрестанного блуждания и остается во «внутренней клети», в богомыслии. Здесь уже имеется предчувствие сладости Имени Иисусова. Наконец, третья и высшая ступень «умного делания» (как зовется Иисусова молитва) совершается в духе или в сердце. Молитва проникает внутреннее существо человека, который в изумлении видит себя в Божественном свете. Молитва Иисусова творится тогда сама собою в сердце непрерывно, без всякого усилия, и свет Имени Иисусова, чрез сердце, озаряет и всю вселенную. Это состояние не изобразимо в слове, но оно является уже предварением того, когда «Бог будет вся во всем». Разумеется, это различение трех ступеней есть только схема для того, чтобы наметить внутренний путь в делании этой молитвы, которое представляет собой основной тип православной мистики. Этот путь не только труден, но и опасен, потому что на нем могут быть духовные прельщения и повреждения. Поэтому правилом здесь является то, что здесь применяется личное руководство старца послушнику, более опытного менее опытному, при обычном же употреблении это, конечно, не является необходимым. Поэтому, «умное делание» сосредоточивалось преимущественно в монастырях. Практическое применение Иисусовой молитвы, естественно, повело за собой и чисто богословское вопрошание об Имени Божием и силе Его, о смысле Его почитания и об Его действенности. Вопрос этот не получил еще догматического разрешения, получившего общецерковную силу, в богословской литературе, он далек еще от достаточного обсуждения. В настоящее время имеется два различных направления в понимании этого вопроса. Одни (называющие себя имяславцами) являются вообще сторонниками реализма в почитании имени: они веруют, что в Имени Божием, призываемом в молитве, уже есть и присутствие Божие (о. Иоанн Кронштадтский и др.); другие же держатся более рационалистического и номиналистического понимания, по которому Имя Божие есть человеческое, инструментальное средство для выражения человеческой мысли и устремления к Богу. Практические делатели Иисусовой молитвы и, вообще, мистики держатся первого мнения, так же как и некоторые богословы и иерархи; вторая точка зрения характеризует школьное богословие и православную схоластику, отразившую на себе влияние европейского рационализма. Во всяком случае, богословское учение об Имени Божием в настоящее время является одним из самых очередных и существенных задач при самоопределении православия, которую наше время передает будущим векам. Этим определяется основная магистраль современного православного богословствования (вместе с учением о Софии, Премудрости Божией, которого мы, по сложности его, здесь совсем не касаемся).
Молитве, вообще, и особенно молитве Иисусовой посвящены многие мистические сочинения, имеющие большое религиозно-практическое значение; прежде всего, обширный сборник Φιλοκαλία – Добротолюбие (т. IV) и целый ряд аскетических творений: свв. Ефрема Сирина, Исаака Сирина, Иоанна Лествичника, новейших русских духовных писателей: еп. Феофана Затворника, еп. Игнатия Брянчанинова, св. еп. Тихона, прот. И. Кронштадтского и др.
Молитва имеет, конечно, сама в себе ценность тем, что она обращает ум к Богу, есть беседа с Богом. Однако главная ее сила в том, что оно, в связи с христианской жизнью, приводит к основной цели христианина, которая есть стяжание Духа Св. Это не есть цель иная, нежели соединение со Христом, чего желает всякая христианская душа. Это соединение совершается Духом Св., почивающим на Сыне, и живущий во Христе узнает это чрез наитие Духа Св., чрез вдохновение новой жизни. Поэтому те, которые живут во Христе, являются духоносными, как и, наоборот: имеющие Духа узнают о себе, что «не я живу, но живет во мне Христос». Эта духоносность не поддается точному описанию, однако она чувствуется при общении с имеющими ее как особая духовная сила, из них исходящая, как духовное благоухание, от них струящееся, как иная, высшая жизнь, в них открывающаяся в пределах нашей человеческой жизни. Они являют собою, что «Царствие Божие внутрь вас есть», между нами и в нашей жизни. И этой печати Духа Божьего, этой духоносности более всего ищет и жаждет, ей более всего поклоняется православная душа. Эта духоносность, соответствующая пророческому служению в Ветхом Завете, в христианстве связана с пророческим служением Христа, как помазанного Духом Святым: «Дух Господень на Мне» (Лук. 4, 18; Ис. 61, 1), и «духовные» старцы, вообще духоносные мужи в православии являются, в этом смысле, христианскими пророками (или пророчицами, потому что это служение не приурочено к одному мужскому полу, как священство). Эта духоносность совершенно не связана с иерархическим саном, хотя фактически может соединяться и с ним. Образы великих святых, как, напр., пред. Сергия или преп. Серафима, дают нам представление об этих пророках в христианстве, а ученики, их окружавшие, о школах пророческих. (Разумеется, пророческое служение, особенно в Новом Завете, отнюдь не связано с предсказанием будущего, ибо «дары различны, и служение различно, но тот же Дух»). Ослепительный образ великого духоносца русская Церковь имела в конце XVIII и начале XIX в. в угоднике Божием Серафиме Саровском. Сохранился рассказ послушника его Мотовилова о том, как он явил ему Духа Божия, в нем живущего. Старец облистал, как солнце, будучи окружен ослепительным сиянием. Хотя это было среди снега зимою, Мотовилов испытывал сладостную теплоту, обонял благоухание, ощущал небесную радость. Когда это явление окончилось, старец предстал пред ним снова в своем обычном виде. Почти в наши дни старцы Оптиной пустыни (о. Амвросий и др.) явили собой великие образы духоносности, и к ним стекались тысячи народа со всей России, и подобное же значение имел о. Иоанн Кронштадтский. Сколь жалко и пусто, рядом с этими образами, является то человеческое самопревознесение, которое сопровождает безблагодатных лжепророков, подобно Льву Толстому, со всею его всемирной литературной славой. В этой духоносности, поистине, исполняется пророчество пр. Иоиля, относящееся к Христовой Церкви: «и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляться будут. И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать» (2, 28-29).
Лик Христов светит христианской душе, и он указует ей путь жизни. В христианстве и не может быть иного пути, иного «идеала жизни», как стать сообразными Христу, дабы «изобразился в вас Христос» (Гал. 4:19). Но лик Христов универсален и всеобъемлющ, в нем всякая душа, и по своему, ищет свой собственный лик, и в этом проявляется различие духовных даров. В этом смысле своего пути о каждом человеке или народе можно сказать, что он имеет своего Христа. Католический мир воспринял с наибольшей силой человечество Христа, притом страждущего, распинаемого. Сраспинаться с Ним, сопереживая Его крестную муку, есть едва ли не самое существенное в мистике католичества, с его стигматизацией, молитвенным культом пяти язв и т.д. Конечно, для всего христианства священны страсти Христовы, и все оно склоняется пред крестом. В Православии день великого четверга, чтение двенадцати евангелий о страстях Христовых, есть одна из литургических вершин церковного года, когда церковь тихо плачет, духовно лобызая раны Христовы, и на каждой неделе в среду и пятницу совершаются дневные службы, посвященные кресту. Однако не этот образ Христа распинаемого вошел в душу православного народа и более всего овладел ею, но образ кроткого и смиренного Христа, Агнца Божия, вземлющего грех мира и умалившего Себя до смиренного человеческого образа, пришедшего в мир, чтобы послужить всем, но не Себе принять служение, безропотно приемлющего хулы, поношения и заплевания и на них отвечающего любовию. Путь нищеты духовной, в которой предсодержатся уже все другие «блаженства», более всего открылся пред православною душой. Святость, которой она ищет, (русский народ выразил это свое устремление в своем именовании «святая Русь»), предстала пред ней в образе высочайшего смирения и самоотвержения. Поэтому для православия, особенно русского, так характерны так называемые «Божьи люди», люди не от мира сего, не имеющие «здесь пребывающего града», странники, бездомные, Христа ради юродивые. Это те, которые отказались от своего человеческого ума, приняв образ кажущегося безумия, чтобы вольно терпеть поношения и унижения «Христа ради». Конечно, этим не исчерпывается православная святость, но здесь проявляется то, что в ней есть самое интимное, а вместе и героическое: вся сила религиозной воли и подвига направлена к тому, чтобы совлечься своего естественного образа и облечься во Христа. И этим Божьим людям присуща внешняя беспомощность и беззащитность, как теперь русской Церкви пред своими гонителями. Христос во время страсти Своей, после Гефсимании, уже не творил чудес, и в этой Его человеческой беззащитности, которую не устраняет ни Его Божественная сила, ни легионы ангелов от Отца, лежит печать высочайшего величия: как будто Господь сам на Себе являет здесь исполнение Своих заповедей блаженства и призывает к тому всех скорбящих и обремененных. В этом образе святости есть печать неотмирности, и нет спора, что он может быть восполнен и соединен с работой тоже ради Христа, но в этом мире. Однако неотмирность должна существовать во всяком образе святости как его сокровенное, интимное устремление, как осоляющая соль, ибо без нее все обмирщается: «всего этого ищут и язычники» (Мф. 6:32), которые не знают, не носят в сердце страждущего, смиренного сердцем и кроткого Христа.
Нельзя отрицать, что православие, не как вселенская Церковь, которою она себя сознает и является, но как восточное христианство сравнительно с западным, имеет лик более неотмирный. Запад практичнее, восток созерцательнее. Восточное христианство сознает как своего первоапостола, возлюбленного ученика Христова, с креста усыновленного Божией Матери, апостола любви. Западное же христианство более запечатлено духом обоих первоверховных апостолов, – Петра (в католичестве) и Павла (в протестантизме). Иоанново христианство стремится прилежать у персей Учителя, тогда как Петрово заботится и о двух мечах и об устроении Церкви. Так обозначились в первообразах апостолов разные пути восточного и западного христианства. С этим связан и созерцательный характер восточного монашества. Последнее не знает того разнообразия и дифференциации монашеской жизни в различных ее орденах, какое свойственно католичеству. Разумеется, принципиально это разнообразие монашеской жизни, в связи с обстоятельствами места и времени, существует и здесь, в пределах одного и того же монашеского типа (или «ордена», хотя в православии вообще неупотребительно это выражение). Однако над всем преобладает одно дело, один труд – молитва. В двойственной формуле, которою определяется характер западного монашества: laborare et orare, в православии члены переставляются в обратном порядке: orare et laborare. Можно сказать, что это приемлемо и для западного монашества, однако остается различие между деятельным и созерцательным христианством. Последнее на западе свойственно только отдельным орденам, а на востоке является общим. Монашество здесь является «принятием ангельского образа», т.е. уходом из мира и служением ему молитвою и подвигом, но не воинствованием в мире ad majorem Dei gloriam. Конечно, дело Марфы и Марии, двух сестер, одинаково возлюбленных Господом, не может быть совершенно разделено и тем более противопоставлено, но все же остается это различие в оттенках. Вполне возможно, что и православие обернется лицом к миру в большей мере, нежели оно это делало, к этому зовет его церковная история. Но останется его духовный тип.
Православие имеет видение умной красоты, к которой душа ищет путей приближения. Это есть небесное царство идей, которое в язычестве созерцал еще Платон, – образы ангельского мира, духовное «небо» (Быт. 1:1), которое смотрится в земные воды. Это есть идеал не столько религиозно-этический, сколько религиозно-эстетический, который лежит уже по ту сторону добра и зла в их разделении. Это есть тот свет, который светит на пути земных странников. Он зовет за пределы теперешней жизни к ее преображению.
1. Эта молитва совершается по четкам, которые и вручаются монашествующим при пострижении как духовный меч (но четки могут быть в употреблении и у не монашествующих).
2. Восстановителем этого делания, процветавшего некогда на Афоне, для России в конце XVIII в. является старец Паисий Величковский, а оттуда оно перешло в самые лучшие монастыри, как Оптина пустынь и др.
3. Желающие могут найти материал в моих книгах на русском языке:
1) – Купина Неопалимая,
2) – Друг Жениха,
3) – Лествица Иаковля,
4) – Агнец Пожни,
5) – Утешитель,
6) – Невеста Агнца,
7) – Свет Невечерний.
Ср. также: свящ. П. Флоренский, Столп и утверждение истины.
Учение о Софии у Вл. Соловьева (сочинения т. Ill), «La Russie et 1’Eglise universelle», имеет гностическую окраску.
4. Античная древность знала нечто подобное в идеале καλοκαγαθία, в котором сливаются во единство добро и красота.
Мистика по-христиански, или кто может увидеть ангелов
Как с христианской точки зрения следует относиться к рассказам о том, что кому-то вдруг явились ангелы, или души уже умерших людей? Реальны ли подобные и другие мистические видения, и что они значат?
Мистика – это тайна
Вообще сегодняшнее употребление слов «мистика» и «мистическое» совершенно неопределенное и нечеткое. Если православные христиане строго отличают мистику Нетварного Света и Божественных Энергий от мистики восточной или магической, то для нецерковного агностика Фаворский Свет будет стоять в одном ряду с исламским суфизмом, буддийской Нирваной, астральными опытами и вызыванием духов, и т.д.. Слово «мистический» часто выступает синонимом чего-то ненаучного, таинственного и смутно возвышенного. Когда я уже много лет назад только поступил на философский факультет МГУ, один наш преподаватель по теории познания, слыша от вчерашних школьников возвышенные речи на отвлеченные темы, имел обыкновение иронически поднимать бровь и хмыкать:
– Ну, это уже мистика!
Тем не менее, все же можно дать более или менее корректное, самое общее определение слова «мистика» и того, что можно считать мистическим опытом: это опыт непосредственного общения и единения с Богом, Богообщения. И тогда можно говорить о христианской мистике, строго отличая ее от иных «мистических опытов».
Само слово «мистика» из древнегреческого языка. По-гречески μυστικός (mysticos) значит мистерийный, относящийся к мистериям или, проще говоря, таинственный. Tό μυστήριον (mystērion) или τὰ μυστήρια – так древние греки в Афинах называли тайные священнодействия или таинства в честь богинь Деметры и Персефоны, на которые не было доступа непосвященным. Так что общее значение древнегреческого слова τό μυστήριον – секрет, тайна.
Главная Тайна Нового Завета
Материал по теме
Ангел и аггел: вестник Бога и вестник дьявола
Мы уже не раз в нашем Толковом словаре на примере разных древнегреческих слов говорили о том, что христианство с точки зрения обычного здравого смысла является парадоксальным и необычным вероучением. В нем порой сочетаются, казалось бы, совершенно несовместимые вещи. Об ангелах в день собора архангела Гавриила.
Слово это употребляется и в Новом Завете: «Великая благочестия тайна (τό μυστήριον): Бог явился во плоти, оправдал Себя в Духе, показал Себя Ангелам, проповедан в народах, принят верою в мире, вознесся во славе» (1 Тим. 3:16).
Собственно, в этих словах Апостола указано на самую главную христианскую тайну, на самое основание христианской мистики. К этой тайне невозможно прийти обычным рациональным путём, она могла быть дана только через Божественное Откровение: Невидимый Всемогущий Бог стал человеком, видимым в Лице Единородного Сына Своего – Господа Иисуса Христа.
В Евангелии также сказано, что Иисус Христос есть «Свет истинный, Который просвещает всякого человека» (Ин. 1:9). И на горе Фавор Христос весь стал Светом. Он явился тогда трем апостолам – Иоанну, Якову и Петру – во всем величии Своей Славы.
Созерцание Нетварного Света позже стало главным содержанием и целью исихастов – знаменитого мистического движения в монашестве, которое учило «умному деланию» – священному покою, безмолвию и Иисусовой молитве. Цель «умного делания» – обожение, стремление действительно соединиться с Христом и стать «Богом по благодати».
Покажи своего человека
Однако вот что очень и очень важно. Надо, просто необходимо понимать, что видение Бога, любые высшие мистические достижения (в том числе и, например, видение ангелов и т.д.) возможны лишь для людей, которые действительно обожились, прошли долгий и тяжелейший аскетический путь борьбы со страстями и достигли бесстрастия. Ведь в Евангелии сказано, что «блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5:8). То есть, Бога можно увидеть только в меру способности самого человека Его видеть, только если человек стал внутренне чист и свободен от страстей и грехов. Христианская мистика, христианский мистический опыт невозможен вне духовного подвига борьбы со страстями, вне внутреннего преображения самого человека. Христианский писатель II века Феофил Антиохийский на вопрос одного язычника «Покажи мне своего Бога» ответил: «А ты покажи мне своего человека». И высшее мистическое соединение человека с Богом – это соединение с Ним в бесстрастии и святости.
Опасность созерцания духов
Еще не очистившемуся внутренне человеку ни в коем случае не стоит сознательно стремиться к мистическим видениям. Впрочем, мы знаем из истории христианства, что иногда Бог являлся даже своим врагам, чтобы призвать их на службу Себе, как это было с апостолом Павлом. Но в целом очень многие христианские святые предостерегали от «чувственного видения духов» как от очень опасного явления, которое очень легко может соблазнить и погубить человека. Ведь, как сказано тем же апостолом Павлом, «сам сатана принимает вид Ангела света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их» (2 Кор. 11:14). Человек, еще не освободившийся от своих сильных страстей, не умеет «различать духов», поэтому легко может поддаться смертельному по сути соблазну, обманчиво выступающему под личиной «ангела света». Ведь у бесов, как учили отцы Церкви, уловок и хитростей очень много, и подобное притворство перед еще ветхим человеком – одна из них.
Поэтому, например, святитель Игнатий Брянчанинов всячески предостерегал от подобных мистических созерцаний. Рассказав о том, как даже св. Симеон Столпник однажды чуть было не был обманут бесом, явившимся ему в виде Ангела на огненной колеснице (“Жития святых”, 1 сент.), епископ Игнатий Брянчанинов говорит: “Если святые находились в такой опасности быть обманутыми лукавыми духами, то для нас эта опасность еще страшнее. Если святые не всегда узнавали демонов, являвшихся им в виде святых и Самого Христа, то как возможно нам думать о себе, что мы безошибочно узнаем их? Одно средство спасения от духов заключается в том, чтобы решительно отказываться от видения и от общения с ними, признавая себя в таком видении и общении неспособным”.
(цит. по книге о. Серафима Роуза «Душа после смерти»)
Игнатий Брянчанинов в своих трудах много раз подчеркивал, что единственный правильный вход в мир духовный, в мир духов – это христианское подвижничество, борьба со страстями. Нельзя пытаться туда войти, предварительно не занявшись решительно своим очищением. Поэтому, говорил он, святые отцы Церкви
«…заповедуют благочестивым подвижникам не вверяться никакому образу или видению, если они внезапно представятся, не входить с ними в беседу, не обращать на них внимания. Они заповедуют при таких явлениях ограждать себя знамением креста, закрывать глаза и в решительном сознании своего недостоинства и неспособности к видению святых духов, молить Бога, чтоб Он покрыл нас от всех козней и обольщений, злохитро расставленных человекам духами злобы, зараженными неисцельною ненавистью и завистью к человекам…»
«Святой Антоний учит: “И следующее нужно знать вам для вашей безопасности. Когда представится какое-либо видение, не допусти себе испуга, но каково бы ни было это видение, мужественно спроси его, во-первых: “Кто ты и откуда?” Если это будет явление святых, то они успокоят тебя, и страх твой обратится в радость. Если же явление — диавольское, то оно, встретив в душе твердость, немедленно придет в колебание: потому что вопрос «Кто ты и откуда?» служит признаком неустрашимой души…»
(цит. по книге о. Серафима Роуза «Душа после смерти»)
«Повседневные» тайны Церкви
Между тем, все эти предостережения вовсе не означают, что православным христианам недоступно общение с Богом. Православные христиане верят, что молитва и церковные таинства – Крещение, Причастие, Покаяние и другие – вот те таинственные установления, в которых любому человеку по мере его сил, при условии веры и нравственной жизни доступна встреча с Богом. Можно сказать, что церковные таинства – это и есть христианские τὰ μυστήρια, установленные Богом и Церковью для встречи Бога и человека. В них нет неконтролируемого, непросветленного, и поэтому очень опасного и лукавого так называемого высшего мистического опыта, если за него берется христиански неопытный человек. Но, можно, сказать, это «обычная» христианская мистика, открытая любому человеку и вне которой нет доступа и к высшим мистическим озарениям, которых в истории Церкви, насколько нам известно, удостаивались на самом деле лишь наиболее ревностные подвижники и аскеты.
В каком-то смысле церковные таинства – это «обыденная» или повседневная (потому что доступна любому при условии личной веры) мистика Церкви. И, кстати, как и любую тайну, узнать эти «обычные» тайны можно лишь на собственном опыте. Рассказ о них непосвященному человеку останется только рассказом, за порогом которого останется, пожалуй, главное: поверит человек этой тайне или нет.
Христианский мистицизм
Христианский мистицизм — практика в христианстве, направленная на единение с Богом, осознанное познание Бога. Основным инструмент на пути к Божественному является глубокая молитва, связанная с образами Иисуса Христа и Святого Духа.
Христианский мистицизм неотделим от Христа — только при его посредничестве можно восстановить прерванную связь между человеком и Богом. При этом для постижения истины нужно, наряду со следованием мистическим практикам, очищаться, творить дела любви во славу Христа.
Ключевыми составляющими христианской мистики являются личность, свобода и любовь. Именно личная составляющая отличает христианскую мистику от внехристианской, так как первая подразумевает не только отрешённость, но и воплощённость, конкретность.
Среди известных христианских мистиков нужно отметить Псевдо-Дионисия Ареопагита, Св. Максима Исповедника, Св. Фому Аквината, Якоба Бёме, Ангелуса Силезиуса, Майстера Экхарта, Иоганна Таулера, Валентина Вайгеля.
История христианского мистицизма началась с возникновения христианства. Это подтверждается в ряде цитат из Библии, например, «Возлюбленные! мы теперь дети Божии; но ещё не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть» (1-е Иоанна 3:2).
Способы, с помощью которых христианские мистики приближались к Богу, весьма разнообразны и подкреплены, как правило, сложной системой интеллектуальных обоснований, основанной на христианском учении. Это также отличает их от внехристианских мистиков, у которых во главе угла стоит практика, а не теоретические изыскания. Христианская мистика большое внимание уделяет трактовке библейских текстов, поиску в них аллегорического смысла. Каждое течение христианских мистиков выделяло в Библии ключевые фрагменты, на основе которых строило своё постижение божественного. Например, в отшельнической традиции кармелитов таким фрагментом являлись 3–4 стихи первой книги Царств.
Мистики христиане для постижения Бога двигались различными путями, например, учились думать как Христос.
Важнейшим понятием христианского мистицизма является «обожение» — «теозис». Это преображение человека, когда он приближается к Богу через жизнь в гармоничном общении с Ним, Церковью, человечеством и всеми творением, включая себя.
Есть различные трактовки этапов приближения к Богу в христианском мистицизме, например, очистительный, аскетический и озарительный, объединительный, дающий возможность лицезреть Бога лицом к лицу. Другая распространённая трактовка шагов мистического пути — очищение (соответствует телу), просвещение (относится к разуму) и единение (категория духа).
Очищение подразумевает исполнение требований, касающихся телесного аспекта жизни («умерщвлении духом дел плотских»): соблюдение постов, воздержания, молитв в строго определённое время и в необходимых позах (например, на коленях). К этой же категории относятся акты милосердия — помощь голодным, предоставление ночлега и т.д. В процессе очищения христианин должен избавиться от пагубных привычек, страстей и др. Этот путь связан с понятием аскезы, что первоначально трактовалось в том плане, что мистик является «духовным атлетом», соблюдающим самодисциплину и смирение.
Просвещение — это проникновение ума как в суть Священного Писания, так и постижение истины, скрытой в самой природе. Это позволяет лицезреть Бога в различных стихийных проявлениях. Как говорится, «неверующий смотрит вокруг и нигде не видит Бога, а мистик смотри вокруг и видит только Бога».
Единение, которое также называют контепляцией, заключается в познании сердцем божественной любви: «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём».
Важную роль в христианском мистицизме играет религиозная община, без связи с которой даже отшельники не могут идти по пути познания Бога. Групповые поклонения, обряды — как например — Евхаристия, открытие своей души перед исповедником — всё это проявления общинной основы в христианском мистицизме.
Несмотря на множество направлений мистицизма и известных мистиков, которые добились больших успехов на своём пути, положение практикующих мистические учения со стороны официальной Церкви было далеко не однозначным. Любой мистик, который переживал божественное откровение, рисковал быть обвинённым в ереси, если его духовный опыт не сочетался с церковной доктриной. Именно поэтому он должен был смягчать и затаивать свои духовные открытия, что в целом тормозило развитие христианского мистицизма.
В настоящее время христианский мистицизм претерпел серьёзные изменения. С одной стороны, вероятно, сохранились различные мистические традиции, которые практикуются в закрытых сообществах, а с другой — элементы мистицизма особенно католического, были переняты учением нью-эйдж, хотя и серьёзно переработаны им (например, отрицается догма о постижении Божественного только через Иисуса Христа, который рассматривается только как один из просветлённых мастеров). Прогнозы дальнейшей судьбы христианского мистицизма тесно связаны с будущим, которое уготовано самой христианской вере — будет это трансформация и новое развитие или закостенение и упадок.