Любовь выше смерти. Николай и Александра
«Да, воистину любовь высшее земное благо, и жаль того, кто ее не знает». Это пишет императрица Александра Федоровна своему мужу Николаю II.
Что это были за люди, что это была за семья? Увы, мало кто знает, хотя информации об этом сегодня много. Например, знаете ли вы, что Николай в отрочестве и юности учился очень много, каждый день, без выходных и каникул? Или, что Александра Федоровна тоже с самой юности отличалась от всех других девочек тем, что не читала рыцарских романов, а увлекалась совершенно другими вещами — философией и богословием? А позже даже получила докторскую степень по философии.
Художники сегодня обращаются к жизни Николая и Александры и создают свои образы, повинуясь движениям своей фантазии. Но свобода художника должна быть связана с его ответственностью. Ответственностью перед тем, что было на самом деле. Я вот выбрал совсем немного цитат из писем, которые сейчас, слава Богу, всем доступны. Давайте просто послушаем вместе.
Александра: «Молиться за тебя — моя отрада, когда мы разлучены. Не могу привыкнуть даже самый короткий срок быть без тебя в доме, хотя при мне наши пять сокровищ».
Николай: «Как мне благодарить тебя за два твоих милых письма и за ландыши? Я прижимаюсь к ним носом и часто целую — мне кажется, те места, которых касались твои милые губы…»
Александра: «Все мои молитвы и нежнейшие мысли следуют за тобой. Пусть Бог даст тебе мужество и силу, и терпение. Веры у тебя больше, чем когда-либо, и это то, что тебя поддерживает. Да, молитва и непосредственная вера в милосердие Бога одни дают мне силу все переносить».
Николай: «Как я благодарен тебе за твои милые письма! В моем одиночестве они — единственное мое утешение, и я с нетерпением жду их прибытия. В дни поста я каждый день бывал в церкви — либо утром, либо вечером…»
Николай: «Скучно и пусто одному. Мысленно всегда вместе. Крепко обнимаю».
Александра: «Мне так хотелось бы уменьшить для тебя эту тяжесть, помочь тебе выносить ее, погладить твой лоб, прижаться к тебе. Но когда мы вместе, а это случается так редко, мы не показываем друг другу то, что мы чувствуем. Каждый подбадривается ради другого и молча страдает».
Николай: «Моя возлюбленная душка женушка! Написанные тобой строки всегда так глубоки, и когда я читаю их, смысл их проникает в самое сердце, и глаза мои часто увлажняются. Тяжко разлучаться даже на несколько дней (…) Возлюбленная моя, часто-часто целую тебя потому что теперь я очень свободен и имею время подумать о моей женушке и семействе. Странно, но это так. Обнимаю тебя нежно и целую твое бесценное личико, а также всех дорогих детей…»
Александра: «Отныне нет больше разлуки. Наконец мы соединены, скованы для совместной жизни, и когда земной жизни придет конец, мы встретимся опять на другом свете, чтобы быть вечно вместе».
Земной конец этих людей был полон страданий. Таких страданий и мук, когда кажется, что не выдержит человеческое сердце. Но они приняли их со смирением, приняли по-христиански. Потому что знали: «любовь есть высшее благо», потому что знали что «отныне не будет разлуки». И они вместе навечно. Друг с другом и с Богом, Которому они так молились друг за друга, и за всю страну — и Которому теперь молятся о нас.
*POV Пауль* Я точно не помню в какой именно момент я влюбился в Ката, но я помню каждую секунду, проведенную вместе. Мы познакомились на передовой. Не стоит рассказывать, как именно это было, сейчас это не очень-то и важно. Меня сразу привлекли его голубые, как небо, глаза. Он был староват, около сорока, но выглядел он молодо. В его глазах было много тоски, вероятно, по дому, ведь его там ждала семья… Прошло много времени с того момента, как мы сроднились. Я всюду таскался за ним: он был опытнее нас всех вместе взятых, девятнадцатилетних неумелых юношей. Однако, война показала наши истинные лица. Мы привыкли к крови, грязи. Мы голодали и пытались всеми способами сохранить остатки миловидной еды, которую было не так-то и легко достать. Но Кат… Он будто чуял за версту, где можно было достать еды про запас. Он владел необыкновенным нюхом не только на еду, но и на обстрелы — всегда знал, когда они будут. Я был горд тем, что считался его другом. Однажды нам вместе пришлось идти добывать еду в роту. Мы пробирались сквозь тусклый, выедающий глаза туман. Небо озаряло фейерверками выброшенных снарядов. Повсюду бил черный дым; на улицах деревеньки, в которую мы рванули, было темно и сыро. Порой, в окнах пустых домов виднелись чьи-то отражения, будто кто-то наблюдал за нами, не отрывая взгляда. Добравшись до миловидного домика, в котором все более менее держалось в целости, Кат решил, что мне пора бы поучиться его «штучкам». Сложив руки вместе, он чуть нагнулся, чтобы мне было удобнее залезать на высоченный забор. Я плюхнулся в грязь, недалеко от пустой будки. Неподалеку послышались звонкие гарканья. Гуси. Два. Это немного напрягло, ведь, если я поймаю одного, то второй попросту станет кричать. Поэтому я решил хватать их обоих. Возвращаться обратно было труднее, ведь я поднял на уши всех гусей и собак, которые находились поблизости. В общем, повеселились мы на славу. Нам нужно было найти укромное местечко, чтобы зажарить гуся, которого Кат держал у себя под мышкой. Он шел впереди, немного сгорбившись, пришлёпывая ботинками. Я мог разглядывать его тонкие черты. Лицо было ровным и немного грязным: на висках виднелись темные пятна грязи, видимо, попавшие на красивое лицо во время бомбежки. Они немного портили вид, и в то же время, придавали лицу мужественность и стойкость. Глаза его при лунном свете казались ярче, чем на солнце. Я невольно облизнулся, представляя свои губы на его тонких линиях… Додумать мне не позволил сам повелитель моих фантазий, его красивый и ровный голос нежно позвал меня по имени. Кат жестом указал на место, заранее присмотренное нами для жарки того самого гуся. Мы прошли вглубь маленькой комнатушки, сквозь стены которой просачивается тусклый свет, заполняя лишь ее часть. Устроившись поудобнее на табуретке я стал поглядывать на Ката. Он аккуратно разложил гуся на столе и начал его ощипывать. Каждое перышко он заботливо складывал рядом с собой.Я стал наблюдать, как его тонкие пальцы аккуратно перебирают перышки. Вот он берет одно маленькое перышко,вот поворачивается ко мне лицом… Стоп. На его лице играет веселая улыбка. Смотрел бы и смотрел. Вот он подносит его к моему носу и начинает щекотать. От смеха я повалился на бок и начал безудержно захлебываться собственным смехом. Кат немедленно приблизился ко мне и резко закрыл рот своей нежной рукой. Я смотрел на него, а он на меня. В глазах играли веселые огоньки. Он медленно убрал свою руку и отошел обратно к гусю. В тот момент я был просто парализован, я не мог пошевелиться. Мне не хотелось, чтобы он убирал свою руку. Его дыхание, теплое дыхание опаляло мое безудержное желание прикоснутся к нему. Закончив ощипывать гуся, Кат бережно положил его на разведенный мною огонь. Костер задорно потрескивал,переливаясь яркими красками. Мы сидим напротив друг друга. Теперь я мог неотрывно смотреть ему в глаза, в которых играл алый огонек костра, словно на флейте. Он тоже смотрел на меня, так же неотрывно, как и я. Сердце трепетало под его пристальным взглядом. Еще чуть-чуть, и я сойду с ума. Я немного нагнулся и прошептал ему на ухо: — Кат, ты отдохни. Я посмотрю. — Нет, друг мой, у меня сил еще много, а твои уже на исходе. Ты полежи, я пригляжу. Ты лежи, лежи. Он жестом указал на сено, лежавшее вблизи костра, и я прилег не него. Я не мог никак поймать сон, он все не хотел идти, уступая место разным мыслям. Я думал, как было бы прекрасно очутиться сейчас где-то на берегу кристально чистого озера, вместе с Катом. Небрежно провести по его острой скуле рукой, осторожно, боясь порезаться, опуская руку все ниже, проводя по жилке на шее… Возвращаясь в окопы, мы хлюпали по грязи ботинками. Шли мы безмолвно, то и дело поглядывая друг на друга. *** Наши товарищи старались сдерживать обстрелы как можно дольше, не выводя их за пределы деревни. Повсюду были слышны взрывы, оглушавшие меня. Я лежал на грязной земле, в руках у меня был лишь один автомат и пара маленьких бомбочек, которые я выбрасывал за пределы окопов. Я лежал в яме, неподалеку от меня расположилось еще пару наших ротных товарищей, но одного я никак не мог углядеть. Я испуганно разглядывал каждый сантиметр земли, каждый камень, каждое дерево, все, где можно было как-то укрыться. Но я не мог его найти. Кат куда-то исчез после того, как начали нас обстреливать со всех сторон, русские наступали нам на пятки, они ожесточенно шли вперед, выстреливая каждого, кто не смог спрятаться или убежать. Над моей головой вновь раздался оглушенный залп огня и небо разлилось красными красками, переливаясь с синевой. Такой, как у Ката. Боже, где же он. Лишь бы он был жив… Вдруг я вздрогнул, мне на плечо легла тяжелая знакомая до боли рука. Я повернул голову и чуть ли не воскликнул от радости. Зажимая уши свободной рукой, Кат стоял передо мной на коленях и что-то усердно пытался мне сказать, но я не мог его услышать из-за оглушающих снарядов, которые падали неподалеку от нас, разрывая кричащую землю на мелкие куски. Он крепко сжал мое плечо и подался вперед. Сердце замерло, неужели?… Нет, он просто поднес губы к моим ушам и жалобно закричал: «Нужно уходить!». Взяв меня за руку, он сквозь красный и черный огонь потащил меня за собой. На нас валились глыбы грязи, вырванные силой бомб из земли. Кто-то жалобно закричал. Крик оглушал сильнее любого разряда, пронесшегося перед ухом. Это кричал человек. Наш человек, и мы уже не сможем ему помочь… Я попытался вырваться, но Кат крепче сжал мою ладонь и не отпускал. Крик затих, видимо, того, кто кричал, не стало… Он лежит так же в черной земле под взрывами бомб, земля приютит его. Навечно. Кат увел меня подальше от поля сражения и запыхавшись опустился на колени около огромного дерева. Он поднял на меня взгляд. Он был полон тоски и безысходности, но в тоже время, я увидел много ласки и нежности. Так на меня еще никто не смотрел. Мои ноги подкосились и я невольно упал перед ним на колени, прижавшись своей макушкой к его рукам. Он ласково погладил меня по голове и приподнял за подбородок. Я посмотрел ему в глаза, но взгляд невольно упал на тонкую линию губ. Я облизнулся. Кат рассмеялся. Так звонко и искренне, что я тоже заулыбался, словно ребенок. *** Еще неделя непрерывного шквального огня по нашим окопам. Мы слышим вдалеке, как кто-то жалобно кричит, поскуливая и замолкая навсегда. Сидя друг перед другом мы не отрывали взгляда. Послышались новые потоки огня. Где-то совсем близко от нас. Вдруг нас оглушило взрывной волной. На автомате я упал на землю и прикрыл лицо руками. Сверху я почувствовал на себе вес чужого тела. Такого теплого и родного. Кат прикрывал меня своим щитом, не задумываясь над сохранностью собственной жизни. Волна стихла и я приподнялся на локтях, скидывая с себя Ката. Тот падает на землю возле меня и тяжело дышит. Я осматриваю его с головы до ног и замечаю, что нога, немного выше колена, задета волной. Он не кричал, видимо, у него был шок. Я смотрел на него испуганно, то вглядываясь в огромную рану, то наблюдая за смеющими глазами… — Кат… ты… у тебя… Я не мог ничего сказать и просто жестом указал на его ногу. Кости были раздроблены. Кровь сочилась из раны и я непроизвольно потянулся к ней, пытаясь остановить. Но чуть задев рану, я тут же одернул руку, потому что Кат зашипел. Ему было больно. Я ничего не мог поделать. Но,придя в себя, я быстро начал искать что-нибудь, что помогло бы завязать рану и остановить кровь. Пока я метался по трупам, Кат силой упал на спину и схватился за ногу, он почти кричал, он сдерживался, но не мог подавить ту боль, что разъедала все тело. Закрывая рот грязными от земли руками, он съежился в комочек. Его подтрясывало. Отыскав немного бинтов и разорвав пару кальсон с умерших, я ринулся к Кату. Он лежал на земле, что-то тихо мыча себе под нос. Я приблизился к нему вплотную и заглянул в глаза. Я мог бы утонуть в озере этих прекрасных голубых орбит, которые с надеждой сейчас смотрели на меня. Я ничего не смог из себя выдавить, кроме как банального: «Все будет хорошо, Кат» и принялся обрабатывать рану. Кат шипел, ёрзал. Ему было ужасно больно. Это невыносимо, смотреть на человека, который тебе столь дорог, видеть, как он мучается, и не мочь облегчить его страдания. *** Прорываясь через залпы бомб и снарядов, мы с Катом, опершись друг о друга, неслись через шквал огня, разбрасывающий по всей земле разные конечности. Людей рвало на части, некоторые помирали сразу, многим удавалось прожить еще пару минут, прежде чем их пристрелят. Я стараюсь идти в ногу с Катом, ведь ему очень тяжело дается каждый шаг, но он упорно бредёт сквозь огонь, наступая на литры крови и опираясь на меня. Вдруг он заныл и упал, взявшись за болевшую ногу. Ни минуты не ожидая я накинулся на него, испуганно гладя в глаза. Ничего не говоря, Кат опускается на землю. Он тяжело дышит и стоном манит меня к себе. — Да, Кат. Мой голос дрожит, я понимаю, что он собирается делать. Он медленно лезет в свой карман и достает оттуда револьвер. Приглашая жестом ближе к себе, Кат выдыхает мне на ухо: «Сделай, я больше не могу». В моей голове не укладывается ни одна мысль. Неужели Кат готов просто так сдаться? — Нееет! — кричу я, захлебываясь собственными слезами, — я не позволю тебе просто так все разрушить. Ты не должен сдаваться! Прошу, вставай и мы пойдем в госпиталь… Я приник к его груди и стал слушать биение его сердца. Я не хочу, чтобы этот стук прекращался. Не позволю. Я поднимаю голову, на щеках блестят слезы. Слезы разочарования. Кат мягко проводит рукой по моим щекам, стирая слезы и улыбаясь мне. Опустив руку на затылок, он притягивает меня к себе и нежно касается губами моих губ. Я чувствую привкус соленой крови. Слезы перемешались с кровью и стекают по щекам моего любимого. Поцелуй был мимолетным, но он впитал столько любви, столько нежности… Кат устало выдохнул мне что-то похожее на «Возьми и сделай» и тыкнул мне в грудь револьвер. Мои руки дрожали, но я его взял. Посмотрел в барабан, где находилось две пули. Как раз. — Кат, — голос звучал увереннее, — мы уйдем вместе, ясно? Потому, что… я люблю тебя! Люблю так сильно и безмятежно, что стыжусь самого себя, я с самой первой нашей встречи понял, что ты — моя судьба и я… Он не дал мне договорить, на последних силах жадно впиваясь в мои губы, кусая и посасывая то верхнюю, то нижнюю. Выдыхая мне в рот, он подался вперед и… послышался гулкий выстрел. Я сидел перед ним на коленях, опустив голову, не в силах поднять взгляд, а потом… я устремил взор небу и поднес дуло к горлу. *** Они были похоронены в густой земле, лежащие рядом, двое людей, которых свела война. На всем фронте было так тихо, что вдалеке, где-то на берегу моря, слышались пения чаек…
Николай и Александра
Давным-давно подмечено, что за границей, а уж тем более в Америке, снимать фильмы про Россию не умеют. В лучшем случае хочется хохотать, глядя на показанное действо; в худшем тянет блевать. Но в качестве исключения порой выходят довольно-таки приличные кинокартины, которые не грех показать и в самой России. В число подобных исключений входит и голливудский фильм 1971 года «Николай и Александра», посвящённый судьбе последнего русского монарха и его семьи.
Казалось бы, раз фильм снят в 1971 году, в разгар «холодной войны», то он определённо должен иметь резкую антисоветскую направленность и полностью обелять Николая Романова. Но в том-то дело, что создатели кинокартины показывают события в довольно нейтральном ключе, не стараясь принимать сторону той или другой стороны. Николай, конечно, показан как любящий семьянин и вполне хороший человек в обыденной жизни, однако в созданном образе не видно государственного деятеля. Всё его царствование выглядит как цепь ошибок. Умные советники (С. Ю. Виттте) дают ему мудрые советы, которые он, веря в собственную богоизбранность, не принимает к вниманию: ввязывается в войну с Японией, а потом с Германией, не хочет начинать реформы, которые могли бы ослабить революцию и стабилизировать напряжённую ситуацию.
Крайне ярко показана жизнь простого русского люда, нищета заводских рабочих, живущих в нечеловеческих условиях, много говорится о крестьянском голоде. Никакого «хруста французской булки» и всеобщего благоденствия, о чём любят болтать нынешние монархисты, прославляя дореволюционную Россию, не наблюдается и в помине. Также вряд ли кого оставит равнодушным сцена расстрела мирного шествия рабочих, направлявшихся к Зимнему дворцу с целью рассказать царю о своих нуждах. Правда, по сюжету, выходит, что царь не давал санкцию на расстрел его вообще не предупредили о грядущем шествии. Однако это невольно показывает весь уровень государственного дарования Николая: какой же самодержец, раз ему не подчиняется государственный аппарат? И грянувшая революция выглядит вполне закономерной
Увы, к сожалению, не обошлось и без исторических ошибок. Перечислю некоторые из них:
— Сталин в 1905 году ещё не взял псевдоним «Сталин», как показано в фильме.
— обстоятельства знакомства Распутина с царской семьёй не соответствуют реальности. По кинокартине выходит, что они в первый раз встретились на дне рождении матери Николая, Марии Фёдоровны. Напрашивается вопрос: кто бы пустил туда простого мужика?
Ленин не мог в начале 1910-х готовить революцию вместе с Троцким, ибо в то время Троцкий был одним из главных оппонентов Ильича.
Столыпин погиб не в канун празднования трёхсотлетия Дома Романовых в 1913 году, а на два года раньше.
Всё это, конечно, оставляет несколько неприятный осадок, но, в целом, впечатление от просмотра не портит. Фильм, безусловно, достоин, чтобы с ним ознакомиться.
8 из 10