Содержание
Первые святые и рождение русской иконы
Лекция 6 из 8
Автор Александр Преображенский
В самом начале XIII века, незадолго до взятия Константинополя крестоносцами, в столице Византийской империи побывал русский паломник — новгородец Добрыня Ядрейкович. В принадлежащей его перу «Книге Паломник» — описании святынь Царьграда — Добрыня свидетельствует о том, что в Константинополе были осведомлены о первых русских святых, князьях-страстотерпцах Борисе и Глебе, погибших в 1015 году сыновьях Владимира Святого. Русский путешественник упоминает большую икону Бориса и Глеба, стоявшую не где-нибудь, а близ алтаря Софии Константинопольской, и посвященный тем же святым храм в столичном пригороде Испигасе, где Борис и Глеб будто бы являлись и совершали чудеса. Надо думать, что икона святых князей существовала и в этой церкви.
Разумеется, Добрыня обратил внимание на эти факты прежде всего потому, что речь шла о святых-соотечественниках: на фоне сотен церквей Константинополя и тысяч образов разных святых, которые там находились, эти свидетельства почитания Бориса и Глеба были каплей в море. Тем не менее они имели определенное символическое значение. Присутствие образов русских святых в византийской столице красноречиво говорило о том, что Русская церковь, одна из самых молодых митрополий Константинопольского патриархата, сразу после Крещения Руси Владимиром внесла свой вклад в общехристианскую сокровищницу святости. Даже те византийцы, которые ничего не знали о жизни и смерти святых братьев, видя их необычные, явно невизантийские костюмы и атрибуты, убеждались в том, что и вчерашние «варвары» могут дать миру собственных святых. Заказчиками константинопольской иконы и храма в Испигасе, вероятно, были русские князья или епископы, но в данном случае они не могли действовать без санкции константинопольского патриарха. Его разрешение означало, что жизнь Бориса и Глеба была признана достойной подражания, приписывавшиеся им чудеса считались подлинными, а их изображения воспринимались как достоверные портреты, которые способствуют общению верующих с самими святыми и заслуживают почитания.
Маловероятно, что образы Бориса и Глеба были широко известны в Византии. Мы не располагаем никакими произведениями, которые позволяли бы говорить о том, что греки почитали первых русских святых в более позднее время. Тем не менее для домонгольской эпохи судьба культа Бориса и Глеба в Византии представляется довольно успешной, особенно в сравнении со святыми других православных территорий, которые, подобно Руси, не входили в состав империи. Этому, очевидно, способствовали не только интенсивные связи между Константинополем и Киевом, но и роль Бориса и Глеба как «новых», только что явившихся святых, чьи останки были доступны для поклонения и совершали многочисленные чудеса.
Прославление Бориса и Глеба состоялось при их брате Ярославе Мудром, не позднее 1050-х годов. Очень быстро князья-страстотерпцы стали восприниматься как общерусские святые. Однако на этом создание «своих» культов не остановилось. К моменту монгольского нашествия в разных землях Руси почитались и другие местные святые — или, по крайней мере, персонажи, которые в скором времени могли стать таковыми. Они пользовались неодинаковой степенью известности, но, взятые вместе, создавали довольно разнообразную картину, включавшую представителей нескольких чинов святости: князей, епископов и монахов. Так, к середине XIII века, кроме Бориса и Глеба, в тех или иных формах почитались другие представители правящего рода Рюриковичей — креститель Руси Владимир и его бабка Ольга. К чину святых епископов принадлежал ростовский епископ Леонтий — просветитель Ростовской земли и, по некоторым данным, мученик, пострадавший от язычников. Его культ, по-видимому, оформился во второй половине XII века.
Кроме Бориса и Глеба, погибших в ходе княжеской усобицы, и Леонтия Ростовского, чью биографию источники излагают противоречиво, на Руси были и «классические» мученики, пострадавшие за исповедание христианской веры. Это Феодор Варяг с сыном Иоанном, убитые в Киеве при Владимире еще до его крещения, и Авраамий Болгарский — христианин, погибший в Волжской Булгарии, но почитавшийся во Владимире-на-Клязьме, куда в 1230 году торжественно перенесли его мощи.
Рано появились и собственные преподобные, то есть святые монахи. Наиболее известными из них были Антоний и Феодосий, основавшие знаменитый Киево-Печерский монастырь и чтившиеся уже в XII столетии. За ними следует целый сонм печерских подвижников — героев сложившегося к первой трети XIII века Киево-Печерского патерика. К середине того же столетия в каких-то формах существовал культ преподобного Авраамия Смоленского и полоцкой княжны-инокини Евфросинии: на это указывают их жития, написанные соответственно во второй четверти XIII века и на рубеже XII–XIII веков.
Домонгольские изображения почти всех перечисленных персонажей отсутствуют. Иногда это можно объяснить утратой древнейших памятников, происшедшей по разным причинам. Развитие других культов и связанной с ними изобразительной традиции могло быть прервано неблагоприятными обстоятельствами: в случае с Авраамием Болгарским таким обстоятельством, скорее всего, стало монгольское нашествие, подорвавшее мощь Владимира-на-Клязьме, а в случае с Евфросинией Полоцкой и Авраамием Смоленским — ослабление Полоцкого и Смоленского княжеств. Почитанию других святых, вероятно, препятствовало отсутствие чудес от их мощей или даже отсутствие самих мощей, недоступных для поклонения. Поскольку наличие чудотворящих останков в русской традиции стало важным условием для становления культа святых, а акт их обретения фактически заменял собой канонизацию, подобный недостаток мог серьезно повлиять на отношение верующих к очень заметным персонажам, таким как креститель Руси Владимир: у его гробницы не совершались чудеса, и по этой причине в домонгольское время культ Владимира не получил развития. Что касается многочисленных киево-печерских преподобных, погребенных в монастырских пещерах, то их, скорее всего, воспринимали обобщенно, как сонм подвижников, чьи деяния характеризовали не столько их самих, сколько Киево-Печерский монастырь — место, наделенное особой степенью святости. Поэтому индивидуальные образы этих местночтимых усопших не имели значения: всю монастырскую братию и саму обитель олицетворяли ее основатели Антоний и особенно Феодосий.
В известном смысле к числу святых, которые в домонгольской Руси воспринимались как свои, местные, можно отнести одного из первых римских пап — Климента, скончавшегося в херсонесской ссылке. Часть его мощей была перенесена Владимиром Святым из Херсонеса в Киев и положена в Десятинной церкви. Следствием этого события стало сложение устойчивого почитания Климента на Руси. Оно выразилось в строительстве посвященных ему церквей, создании изображений и восприятии этого римского епископа как своего рода участника христианизации Руси. Еще один святой вселенской церкви, довольно рано получивший аналогичный статус, — апостол Андрей Первозванный, который, согласно легенде, включенной в состав Повести временных лет, прошел по землям будущей Руси и предрек расцвет христианской веры. Однако русские изображения этих святых в целом следуют византийским стандартам и не являются оригинальными. Гораздо более интересны «портреты» святых, сконструированные на Руси, хотя и по византийским правилам. Это именно та, не так уж часто встречающаяся ситуация, когда мы можем говорить о собственном вкладе Руси в сокровищницу восточнохристианской иконографии.
Если резюмировать данные о тех собственно русских святых, чье почитание в домонгольскую эпоху приобрело развитые формы, таких персонажей окажется гораздо меньше, чем уже было перечислено. В первую очередь это князья Борис и Глеб, затем — киево-печерские преподобные Антоний и Феодосий, и, наконец, ростовский епископ Леонтий. Есть прямые или косвенные сведения о том, что этих святых изображали на иконах, а их гробницы украшались серебром, превращаясь в драгоценные реликварии (источники сообщают о серебряных украшениях рак, то есть гробниц, Бориса и Глеба в посвященном им храме в пригороде Киева — Вышгороде и Феодосия Печерского в Успенском соборе Киево-Печерского монастыря).
Несмотря на скудость данных о наиболее ранних образах того или иного русского святого, иногда мы можем представить процесс их создания. Для появления иконы чтимого лица не требовалось официальной санкции церковных властей. Кроме того, существовали своего рода переходные изобразительные формы, не предполагавшие поклонения, но сохранявшие память о человеке. Так, уже упоминавшаяся княжна-инокиня Евфросиния, основательница Спасского монастыря в Полоцке, к рубежу XII–XIII веков уже пользовалась почитанием на своей родине или, по крайней мере, в своем монастыре. Это почитание, по-видимому, имело ограниченный характер, так как в Полоцке не было мощей Евфросинии: скончавшаяся во время паломничества в Святую землю, она была погребена в Иерусалиме, и, если верить церковной традиции, ее останки вернулись на Русь гораздо позже, при неясных обстоятельствах, причем не в Полоцк, а в Киев. Тем не менее житие святой, как принято считать, составлено не позже начала XIII века в Полоцке. Вряд ли случайно примерно в это же время небольшой придел на хорах монастырского собора (возможно, служивший личной молельней основательницы) был расписан фресками, расчищенными сравнительно недавно. Их сюжетный состав свидетельствует о том, что придел стал своего рода мемориалом Евфросинии: на его стенах изображены тезоименные святые ее родственников и сцены жития небесной покровительницы — Евфросинии Александрийской. С ними соседствует образ Евфросинии Полоцкой, представленной в качестве строительницы собора: она подносит храм благословляющему ее Христу. Здесь использована обычная византийская схема так называемого ктиторского портрета — изображения строителя храма, который приносит свою постройку в дар Богу, надеясь на посмертное воздаяние. У Евфросинии нет нимба — знака святости, однако в контексте росписи придела ее образ — не просто портрет основательницы. Диалог Евфросинии с Христом и поднесенный ему собор становятся зримым свидетельством особого рода связи между Евфросинией и Богом: вручая ему храм, она поручает заботам Господа свою обитель и ее монахинь, превращаясь в их заступницу, молящуюся о монастыре и после смерти. Если бы в результате развития культа Евфросинии через какое-то время монахини решили написать ее икону, они наверняка воспользовались бы этой фреской в качестве образца, хотя, возможно, не стали бы в точности воспроизводить ее композицию.
Память об основателях монастырей и желание иметь их образы, которые в случае благоприятного развития событий могли бы стать авторитетными прототипами для икон, были явлением, характерным для восточнохристианской культуры. О том, что прижизненные или посмертные портреты подвижников — естественно, по-средневековому условные — писались византийскими мастерами «с натуры» или по рассказам очевидцев, мы хорошо знаем из греческих житий. Этот обычай рано перешел и на Русь. Если верить Киево-Печерскому патерику, вскоре после кончины Антония и Феодосия Печерских в монастыре уже были их образы, вряд ли пользовавшиеся публичным почитанием, но все же сохранявшиеся как святыня. Именно по этим иконам византийские живописцы, прибывшие в 1080-е годы в Киев для росписи монастырского собора, узнали людей, которые в Константинополе договаривались с ними о выполнении работ. Разумеется, это было чудо: мастерам явились Антоний и Феодосий, к тому времени уже несколько лет как умершие.
Сам этот мотив — узнавание явившегося святого по его образу — типичное общее место византийской литературы. Следовательно, сообщению патерика можно было бы и не поверить. Однако важнее другое: судя по этому сообщению, не позже начала XIII века в Киево-Печерском монастыре считали, что у изображений Антония и Феодосия есть очень древние прототипы и, следовательно, их реплики имеют портретное сходство с самими преподобными. Следует добавить, что правдивость этого рассказа весьма вероятна, так как причисление к лику святых Феодосия Печерского относят к рубежу XI–XII веков: он умер в 1074 году, а в 1091 году состоялось обретение и перенесение его мощей. К этому времени должны были появиться и первые иконы Феодосия, а также, вероятно, изображения его собрата Антония, поскольку позднее их почти всегда изображали вместе.
История формирования иконографии печерских преподобных недвусмысленно говорит о том, что для людей Средневековья образы святых были портретами, которые узнавались не только по надписям, но и по визуальным признакам — типажам, прическам, форме бороды, возрастным характеристикам, одеяниям и атрибутам. Это не вполне согласуется с представлениями о средневековой иконописи как о крайне условном искусстве. Между тем это искусство основывается на мощной традиции античного портрета, хотя и тяготеет к условности и типизации облика святых.
Эту его двойственность хорошо показывает древнейшее сохранившееся до наших дней изображение Антония и Феодосия Печерских — чудотворная икона Богоматери Свенской, на которой киевские святые показаны в молении перед сидящей на троне Богородицей. Икона, относящаяся ко второй половине XIII века и созданная на юге Руси, по-видимому, копирует более ранний образ из Киево-Печерского монастыря. Поэтому вряд ли есть основания сомневаться, что образы преподобных следуют иконографической традиции, сформировавшейся еще в XII или даже в конце XI века. Не исключено, что они восходят именно к тем изображениям святых, которые, согласно патерику, были показаны прибывшим из Константинополя иконописцам. Однако здесь есть один нюанс: облик киевских преподобных на иконе Богоматери Свенской очень близок внешности их тезок — египетского отшельника Антония Великого и палестинского монаха Феодосия Великого. По-видимому, изначально или со временем Антоний и Феодосий Печерские были сознательно уподоблены своим великим предшественникам, чьи имена они получили при монашеском постриге.
Если иконография русских святых могла зависеть от иконографии святых, издавна почитавшихся в Византии, возникает вопрос: насколько оригинальными были древнейшие изображения Бориса и Глеба? К сожалению, обстоятельства их создания известны плохо. Лишь «Чтение о житии и о погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба» — текст позднего XI века, принадлежащий перу Нестора — сообщает об иконе святых братьев, написанной по приказу Ярослава Мудрого для пятиглавой деревянной церкви, которая была поставлена в Вышгороде над мощами святых. Автор «Чтения» специально отмечает «портретный» характер образа: верующие, созерцая икону, видели как бы самих Бориса и Глеба. Впрочем, в этих словах отражены самые общие представления об историчности икон святых, характерные и для византийской, и для древнерусской культуры.
Строительство Ярославом деревянного Борисоглебского храма в Вышгороде означало, что Борис и Глеб были признаны если не общерусскими, то местночтимыми святыми. Это событие приходится, скорее всего, на 1040-е годы. Тем же временем можно датировать и создание первых икон Бориса и Глеба, которые, по-видимому, были исполнены византийскими мастерами (маловероятно, что к этому времени на Руси были свои квалифицированные иконописцы, достойные выполнения княжеского заказа). Житийные тексты подчеркивают, что мощи братьев были обретены нетленными. Если доверять этому известию, можно предположить, что иконописцы ориентировались на внешний вид мощей (аналогичные случаи известны в более позднее время). Однако возможной кажется и иная версия: с момента гибели Бориса и Глеба прошло не так уж много времени, и еще были живы люди, которые помнили, как они выглядели (таким свидетелем был и брат Бориса и Глеба — Ярослав). Вряд ли случайно в одном из текстов борисоглебского цикла — «Сказании и страсти и похвале святым мученикам Борису и Глебу» — приведено описание внешности Бориса. В нем содержатся довольно общие сведения, но некоторые более конкретные подробности могут быть достоверными. В частности, «Сказание» сообщает о том, что у Бориса были небольшие борода и усы, так как он был еще молод. Изобразительная традиция сохранила этот признак. Что касается еще более юного Глеба, то он изображается безбородым и длинноволосым. Иногда безбородым изображали и Бориса. Это отступление от нормы можно объяснить желанием уподобить братьев друг другу, подчеркнуть их молодость и непорочность, показав, что оба они стали чистой жертвой Богу. Тем не менее более востребованным оказался «асимметричный» вариант иконографии с его сложной драматургией, основанной на противопоставлении возрастных характеристик святых и эмоционального содержания их образов. Этот принцип находит параллели в «Сказании и страсти и похвале Борису и Глебу», где Борис предстает более мужественным, чем его младший брат, умоляющий убийц пощадить его юность.
Один из важнейших элементов ранних изображений Бориса и Глеба — их одежды. Именно они делают иконографию первых русских святых крайне оригинальным явлением. Дело в том, что образы русских иноков или епископов фактически не отличались от образов византийских святых, принадлежавших к тем же чинам святости, так как и те и другие изображались в одинаковых монашеских или епископских одеяниях. Между тем иконография Бориса и Глеба очень отчетливо привязана к древнерусским реалиям. Разработавшие ее мастера не пытались уподобить сыновей Владимира византийским императорам или ветхозаветным царям, которых было принято изображать в византийском императорском костюме. Борис и Глеб не похожи и на мучеников, представленных в римских патрицианских одеяниях. Очевидно, по настоянию заказчика первой иконы Бориса и Глеба они были представлены в одеждах русских князей — длинных подпоясанных рубахах, характерных плащах с треугольным полотнищем, закрывающим переднюю часть фигуры, и округлых или конических шапках с меховой опушкой.
Историческая достоверность этого костюма легко доказывается, если сравнить путем сопоставления ранние изображения Бориса и Глеба с портретами русских князей XI–XII веков. Эти князья, представленные в качестве заказчиков храмов или рукописей, одеты в аналогичные одеяния, которые могут иметь как славянские, так и скандинавские корни. Впрочем, каким бы ни было происхождение таких одежд, они выглядят совершенно не по-византийски, и поэтому та икона Бориса и Глеба, которая к началу XIII столетия находилась в константинопольском храме Святой Софии, несомненно, очень сильно выделялась на фоне окружавших ее изображений. До нас дошел памятник, позволяющий реконструировать этот эффект. В 1220-е годы фигуры Бориса и Глеба были включены в роспись сербского монастыря Милешево — скорее всего, созданную греческими мастерами. Последние, явно воспользовавшись русским образцом, довольно точно воспроизвели княжеские одежды и шапки. Неудивительно, что получившийся результат оказался очень далек и от соседних изображений других святых, и от находящихся в том же храме портретов членов сербской династии Неманичей.
Можно говорить о том, что формирование столь узнаваемой внешности Бориса и Глеба суммирует несколько тенденций. С одной стороны, историчность и достоверность облика святых братьев и в особенности их атрибутов не противоречат методам иконографического творчества, характерным для византийского искусства. С другой стороны, результат оказывается настолько невизантийским, что изображения Бориса и Глеба хочется сопоставить с образами святых правителей, почитавшихся в Северной, Центральной и Восточной Европе — Вячеслава (Вацлава) Чешского, Олафа Норвежского, Стефана Венгерского и других. Иконография этих святых, чтившихся христианами латинской традиции, но типологически близких «православным» Борису и Глебу, не была связана с византийской или западной императорской иконографией. Однако у нее были другие достоинства: узнаваемость и связь с местными реалиями, делавшая очевидным сходство святых королей с их потомками — представителями той же династии.
Подобным же образом воспринимались зрителями изображения Бориса и Глеба. Облик святых князей, экзотический с точки зрения византийцев, был нормален для жителей Руси и тем более для сродников Бориса и Глеба — князей из рода Рюриковичей. Но именно эта нормальность и имела значение. Сходство икон святых братьев с обликом реальных русских правителей, носивших такие же плащи корзна Корзно — княжеский плащ или мантия, застегивавшийся запонкой-фибулой на правом плече. и шапки, свидетельствовало о том, что Борис и Глеб — «свои» святые для русской княжеской династии и всей Русской земли. Появление иконографии Бориса и Глеба в русских княжеских одеждах отчасти объясняет, почему князья второй половины XI — XII веков не пытались заимствовать атрибуты византийских императоров, как это делал Владимир Святой, на своих монетах предстающий в императорской короне. У Рюриковичей появились не просто святые сродники, но идеальные предки, как бы освящавшие своим авторитетом родовые традиции и даже облик русского князя.
Несмотря на очевидную связь изображений Бориса и Глеба с образом идеального князя Рюриковича, иконография святых братьев первоначально обладала и несколько иным содержанием. Серия знаменитых икон Бориса и Глеба, относящихся к XIII–XIV векам, изображает их с мечами, которые были не только оружием, но и одним из знаков княжеской власти. Между тем это сравнительно поздняя деталь, получившая распространение начиная с рубежа XII–XIII веков и, очевидно, отражавшая почитание Бориса и Глеба как защитников Руси. В более ранних произведениях братья представлены безоружными: в их руках — только кресты, указывающие на мученический подвиг святых. Такой вариант иконографии сопоставим с текстами борисоглебского цикла, где описаны чудеса братьев: это чудеса не воинского, защитного характера, а главным образом исцеления больных. Следовательно, культ братьев не воспринимался как исключительно воинский или династический.
Эволюция иконографии Бориса и Глеба от образа князей-мучеников к образу князей-воинов интересна не только сама по себе, но и как доказательство того, что представления о первых русских святых не были застывшими. Напротив, на протяжении домонгольской эпохи этот сюжет не раз переосмыслялся. Это неудивительно, если учесть, что к XII веку кроме Вышгорода, где находился главный Борисоглебский храм, хранивший мощи братьев, в разных землях Руси существовали и другие посвященные им церкви — например, храмы, построенные в местах гибели обоих князей. Об убранстве этих давно погибших сооружений нет почти никаких сведений. Однако даже тот фрагментарный материал, который сохранился от XI–XIII веков, позволяет говорить о большом разнообразии произведений и их функций. Образы Бориса и Глеба встречаются в иконописи и в храмовых росписях, в миниатюрах рукописей, в каменных иконках, на медных крестах-мощевиках и на перегородчатых эмалях, на печатях князей, носивших имя Борис или Глеб. Кроме тех композиционных вариантов, о которых уже шла речь, к концу XII века существовали и другие. Это, например, образы Бориса и Глеба, которые держат в руках посвященные им храмы, выступая в качестве их покровителей и, в переносном смысле, основателей (ситуация, совершенно нетипичная для византийского искусства, где с храмами в руках изображались их настоящие строители). Это и образы Бориса и Глеба на конях, видимо, основанные на житийном рассказе о явлении конных святых. Благодаря русскому культурному влиянию они добрались даже до балтийского острова Готланд — русские святые в виде всадников представлены в росписи конца XII века в одном из местных храмов. Есть основания думать, что уже в XII столетии существовали и изобразительные циклы, иллюстрировавшие тексты о Борисе и Глебе.
Такая активность иконографического творчества, характеризуя культуру домонгольской Руси, предвосхищает и объясняет богатство русской изобразительной традиции XIV–XVII веков, когда «своих» святых на Руси станет гораздо больше. История русской святости начинается в домонгольскую эпоху, и именно в это время рождаются многие иконографические темы, впоследствии получившие большую популярность. Их появление было бы невозможно без прочной византийской базы, включавшей и теорию иконного образа, и практические принципы создания портрета святого. Однако из-за того, что Русь никогда не стремилась к воспроизведению византийской культуры во всей ее полноте и рано сформулировала собственные предпочтения, облик ее ранних святых специфичен и узнаваем. Впоследствии он не раз изменится, как это произошло и с иконографией Бориса и Глеба. Но и эти изменения по-прежнему будут происходить в рамках византийской иконографической парадигмы и с оглядкой на русские реалии.
10 самых почитаемых русских святых
Maks Апр 24, 2019
Критерии определения духовного подвига в православии очень строги. Представляем 10 самых почитаемых святых, канонизированных Русской православной церковью.
Борис и Глеб
(неизвестно -1015)
Первые русские святые. Сыновья киевского князя Владимира и византийской принцессы. Родились около 990 года. По достижении совершеннолетия приняли христианство. В 1015 году Владимир послал Бориса отразить набег печенегов. Княжич врагов не встретил, но в дороге узнал о смерти отца, а также о том, что киевский престол занял Святополк, который хочет его убить. Дружинники предложили Борису идти на Киев. Тот отказался поднять оружие против старшего брата. Святополк послал к Борису убийц, но и тогда княжич запретил поднимать оружие для защиты. Позже убийц подослали и к Глебу. Он уже знал о смерти брата и о грозящей опасности. Но, как и Борис, запретил дружинникам проливать кровь и погиб. Братья были канонизированы в 1039 году как страстотерпцы, что подчеркивает принятие ими мученической смерти не от рук гонителей христианства, а от единоверцев. Их мученический подвиг состоит в беззлобии и непротивлении врагам. Дни памяти: 15 мая, 6 августа и 18 сентября (здесь и далее даты по новому стилю).
Владимир Креститель
(около 960-1015)
Сын киевского князя Святослава. Сначала княжил в Новгороде, в 978 году захватил киевский престол. В 988 году принял христианство по греческому образцу и сделал его официальной религией Киевской Руси. При крещении получил имя Василий. Прославлен в лике святых как равноапостольный — за проповедование Евангелия и обращение целого народа в христианство. Точная дата канонизации неизвестна, но не ранее середины XII века. День памяти: 28 июля. Почитается также католической церковью.
Михаил Черниговский
(1179-1246)
Князь Черниговский, с 1238 года — великий князь Киевский. Участвовал в битве на Калке. В 1246 году был вызван в Орду. Перед входом в шатер Батыя монгольские жрецы велели ему пройти через священный огонь и поклониться их идолам. Михаил ответил, что «христианин не служит ни огню, ни глухим идолам». За отказ от поклонения князь был казнен. Канонизирован в 1572 году в лике мученика. Дни памяти: 27 февраля и 3 октября.
Александр Невский
(1221-1263)
Князь Новгородский, Киевский и Владимирский. Одержав важные победы, остановил экспансию на Русь Швеции и Тевтонского ордена. Старался поддерживать мир с Ордой, иногда жестоко принуждая к этому подданных. В 1262 году был вызван в ставку хана Берке, который хотел вынудить Русь выставить войско для похода на Иран. Смог отговорить Берке, но по дороге домой заболел. Перед смертью принял постриг под именем Алексий. Канонизирован в 1547 году в лике чудотворцев. Дни памяти: 5 июня, 12 сентября, 6 декабря.
Сергий Радонежский
(1314-1392)
В миру Варфоломей. Духовный наставник многих князей, в том числе Дмитрия Донского и его отца. Примирял враждующих русских правителей, уговаривал их подчиниться власти Москвы. Почитался на Руси как «духовный собиратель народа русского». Основатель ряда монастырей. Канонизирован в середине XV века в лике преподобных, то есть угодивших Богу послушанием, подвижничеством и монашеским подвигом. Дни памяти: 18 июля и 8 октября. С 1969 года почитается также католической церковью.
Василий Блаженный
(1469-1557)
Из крестьян. Обладал даром предвидения. В 16 лет отправился странствовать и принял подвиг юродства. В православной традиции это род религиозного подвижничества, сопровождаемого полным отказом от материальных благ. Молва приписывает Василию множество чудес. Канонизирован в 1588 году. День памяти: 15 августа. Покровский собор на Красной площади обычно называют храмом Василия Блаженного.
Стефан Пермский
(около 1340-1396)
Мирское имя неизвестно, отец был священником. Рождение Стефана как «епископа и учителя Пермского» предсказал праведник Прокопий Устюжский. Стефана можно назвать первым русским миссионером. Проповедовал христианскую веру в землях коми, создал для них алфавит и переводил на их язык духовную литературу. Почитается РПЦ в лике святителей. Канонизирован Собором 1549 года, однако в Пермской земле почитался святым еще при жизни из-за приписываемых ему чудес. День памяти: 9 мая.
Ксения Петербургская
(между 1719/1730-не позднее 1806)
Из дворян. После ранней кончины мужа приняла подвиг юродства. Все имущество пожертвовала бедным. Вела строго аскетический образ жизни. С возрастом у Ксении открылся дар предвидения. Предсказала смерть Елизаветы Петровны, Иоанна Антоновича, Павла I. Канонизирована в 1988 году в лике блаженных (в широком смысле это всякий, кто наслаждается видением Бога и общается с Ним). Дни памяти: 6 февраля и 6 июня.
Нил Сорский
(1433-1508)
Происхождение неизвестно. Называл себя «невежей и поселянином», но, судя по всему, получил хорошее образование. Постриг в Кирилло-Белозерском монастыре принял в середине 1450-х годов. В монастыре занимал видное положение. Вместе с несколькими учениками совершил труднейшее паломничество в Палестину и Сирию. По возвращении основал скит на реке Соре. Крупный православный теоретик, основатель скитского движения. Критиковал церковь за излишнюю пышность обрядов. Канонизирован не позднее конца XVII века в лике преподобных. День памяти: 20 мая.
Серафим Саровский
(1754-1833)
В миру Прохор Машнин. Из богатой купеческой семьи. После нескольких знамений принял постриг. С 1794-го по 1810 год жил в лесу, приняв на себя ряд тяжелых обетов, в том числе молчания. Легенды приписывают ему множество сотворенных чудес. Вернулся в монастырь, но жил затворником, умер во время молитвы. Канонизирован в 1903 году в лике преподобных (за монашеский подвиг). Дни памяти: 15 января и 1 августа.
Просмотрено: 1 771
православие, русская церковь, святые Рубрика: 10 самых…
Предыдущая⇐ ⇐История одного портрета⇐ ⇐ Следущая⇒ ⇒Дважды гвардейский корабль⇒ ⇒
Самый близкий святой нашего времени
Старец Паисий Святогорец Двадцать лет назад, 12 июля 1994 года, ко Господу отошёл знаменитый афонский старец Паисий. Однако его име не только не забылось, но продолжает освещать путь к вере многих и многих людей по всему миру. Корреспондент портала Православия.Ru попросил священников Вадима Леонова и Димитрия Фетисова, а также заместителя главного редактора Издательского дома «Святая Гора» Афанасия Зоитакиса рассказать о значении афонского старца и его сохранившихся слов и поучений для мирового Православия.
***
«Он — верное чадо Православной Церкви»
Протоиерей Вадим Леонов
Протоиерей Вадим Леонов, кандидат богословия, доцент Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и Сретенской духовной семинарии
— Чем дальше мы от времени земной жизни Господа Иисуса Христа, тем больше возникает сомнений в достоверности Священного Предания Церкви, в истинности ее духовного опыта, в соответствии церковной жизни первоначальному установлению Спасителя. Старец Паисий и подобные ему святые личности своей жизнью однозначно решают все эти вопросы. Их глубокая воцерковленность и несомненная святость прямо свидетельствуют, что слова Господа: «Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» нерушимы и явлены в жизни Православной Церкви. Православная Церковь, подобно матери, продолжает рождать святых людей, значит и Глава ее — Христос. Когда сравниваешь жизнь и поучения старца Паисия со святыми прошлых веков, то очевидно, что он, при наличии своих личных особенностей, живет тем же Духом, той же Любовью, той же Истиной, что и апостол Иоанн Богослов, преподобный Макарий Египетский, преподобный Исаак Сирин, преподобный Серафим Саровский и множество иных подвижников. Старец Паисий — это свидетельство об истинности Православия гораздо более убедительное, чем какие-то земные чудеса и сверхъестественные явления.
Старец Паисий – это свидетельство об истинности Православия гораздо более убедительное, чем какие-то земные чудеса и сверхъестественные явления
Кроме этого, огромное значение имеют те поучения, которые смогли сохранить его духовные чада. На первый взгляд, может показаться, что там содержится уже хорошо знакомое учение о духовной жизни, основанное на молитве, смирении, покаянии и жертвенной любви. Однако его слова обладают удивительно свежестью и убедительной силой. Свежестью — потому что произнесены сравнительно недавно и часто относятся к событиям, участником которых мы являемся. Они обращены к современному человеку и каждый легко распознает в его поучениях ответы на свои насущные вопросы. А сила его слов в том, что все сказанное им опирается на его жизненный опыт. Масса примеров из его личной жизни делают речь старца Паисия убедительной, яркой, запоминающейся. Господь дарует таких светлых людей, чтобы сделать нас живыми христианами.
Во всех спорных вопросах старец высказывал традиционное учение Православной Церкви
Мне кажется, что нет повода говорить о каком-то особом учении старца Паисия, о степени его ортодоксальности. Он — верное чадо Православной Церкви, о чем он сам свидетельствовал многократно. Какие-то тонкие богословские темы он не обсуждал, но во всех спорных вопросах высказывал традиционное, хорошо всем известное учение Православной Церкви. Теологический модернизм, жажда сказать свое особое слово в богословии ему был чужды. Спасение вне Церкви он исключал, поэтому и монахов-зилотов стремился, прежде всего, привести к единству с Церковью. И, тем не менее, его можно назвать истинным богословом, потому что он достиг недоведомой для большинства людей степени богопознания и донес до нас свой духовный опыт. Это и есть истинное православное богословие.
***
«Авва Паисий — это особый святой, можно сказать, социальный — необычайно близкий к простому народу»
Священник Димитрий Фетисов Священник Димитрий Фетисов, старший преподаватель кафедры теологии Рязанского государственного университета им. С.А. Есенина:
— Всем людям, которые приходят в храм и задают самые различные вопросы о духовной жизни, я практически всегда рекомендую прочесть беседы со старцем Паисием Святогорцем. Иногда даже дерзаю давать некоторым кающимся епитимью — прочитать тот или иной том с мыслями этого великого аввы. И, пожалуй, не знаю ни одного случая, когда его слово так или иначе не оказало бы положительного воздействия на душу самого что ни на есть оторванного от Церкви современного человека…
На мой взгляд, эта великая польза от чтения поучений старца обусловлена рядом причин. Во-первых, авва Паисий — это особый святой, можно сказать, социальный — необычайно близкий к простому народу. В истории святоотеческой письменности есть определённая проблема: практически все тексты аскетического содержания создавались монахами и, чаще всего, для монахов. И, несмотря на то, что требования к монаху и мирянину, по большому счёту одинаковые. Например, апостол Павел говорит: «Непрестанно молитесь…» (1 Фес 5: 17). Этот призыв направлен ко всем христианам, а не только монашествующим, но всё же «первокласснику» не стоит сразу ставить задачи по высшей математике, для начала ему нужно разъяснить элементарные правила сложения и вычитания.
Эту проблему по-своему разрешают оптинские старцы (чего стоят одни только простенькие поговорки преп. Амвросия Оптинского) или коммуникабельность святителя Феофана Затворника, который получал от двадцати до сорока писем в день.
Но простота и доступность поучений старца Паисия, а также широта обзора тем, актуальных именно для современного мирянина, пожалуй, разрешают эту проблему самым наилучшим на данный момент образом, делая его самым-самым «социальным» святым.
Старец Паисий – он универсален и подходит абсолютно всем
Во-вторых, очень действенной оказывается «мягкая» доброта и необычайная простота афонского старца. У каждого святого свой характер, который вовсе не отвергается Богом. Кто-то из святых отцов суров и кое-где подчёркнуто рационален — и это тоже совершенная любовь, имеющая своего адресата (я, например, не раз замечал, что святитель Игнатий (Брянчанинов) особенно хорошо воспринимается людьми с техническим складом ума — «технарями»). Кто-то из писателей-аскетов поэтически возвышен и приводит в искренний восторг филологов и лингвистов (например, свт. Феофан Затворник).
Ну, а старец Паисий — он универсален и подходит абсолютно всем.
Его добрый, немного с деликатным юмором слог является образцом современной проповеди. Геронда не просто доступен и предельно понятен, но и, не побоюсь здесь быть вульгарным, необычайно ласков и нежен к своим слушателям. Очень заметно, что своих далеко не совершенных совопросников, т.е. всех нас, он авансом считает очень хорошими людьми, которые заблудились как малые детки и вот сейчас, узнав правильный путь, они обязательно пойдут по нему. Это волей-неволей заставляет нас смиряться и прислушиваться к словам нашего великого святого современника, хоть немного подражая ему так, как он подражал Христу.
***
«Старец является одним из богословов, труды которого переживут многие эпохи»
Афанасий Зоитакис, кандидат исторических наук, преподаватель кафедры истории Церкви (Исторический факультет МГУ), главный редактор портала AgionOros.ru, заместитель главного редактора Издательского Дома «Святая Гора».
Старец Паисий занимает совершенно уникальное место среди подвижников нашего времени. Его слова, переведенные на множество языков, находят отклики людей со всего мира, а его миссионерская роль сравнима с творениями святых отцов. Нам известно о том, что очень много неверующих людей, прочитав совершенно случайно труды отца Паисия, обратились к вере. Лично я знаю несколько случаев, когда после прочтения книг старца люди, не желавшие до этого ничего знать и слышать о Церкви и христианстве, совершенно меняли свою жизнь, открывая свое сердце вере.
До сих пор слова старца Паисия являются большим подспорьем для современных христиан. Многие верующие находят в его творениях ответы на волнующие вопросы духовной жизни. Найдя их, православные, воцерковленные люди начинают жить более осмысленной духовной жизнью. Именно в этом и состоит значение старца Паисия для православия.
Отца Паисия нет с нами уже 20 лет, но, тем не менее, через его труды люди продолжают приходить в Церковь, а это говорит о том, то старец является одним из тех богословов, чьи труды переживут многие эпохи. Пятитомник старца Паисия «Слова» был опубликован издательским домом «Святая Гора» более 10 лет назад, но и по сей день его творения продолжают печататься и находить своих читателей.
Его поучения — это бытийное богословие, построенное на богатейшем духовном опыте старца
О старце Паисии можно говорить, что он сам был столпом и утверждением истины, ибо его поучения — это бытийное богословие, построенное на богатейшем духовном опыте старца, которое, что немаловажно, шло не только от опыта. Многие современные богословы являются компиляторами, у которых нет никакого духовного багажа. С отцом Паисием все обстоит иначе: одной из его настольных книг была книга преподобного Исаака Сирина. Конечно, нельзя сказать, что старец все время что-то читал, а потом заучивал какие-то положения. Это совершенно не так. Его учения — это личное духовное наследие.
Многие богословы затрагивают только вопросы этики или вопросы добродетели, чего не скажешь о старце Паисии. Он не чуждался серьезных догматических вопросов, рассказывая о них достаточно просто. Ортодоксальность в вере была для него принципиальна, он с болью в сердце относился к тому, чтобы пребывать в истине. Для старца Паисия принципиально важно было следовать Евангелию и догматам Церкви. Он не был готов к компромиссам, поэтому его труды очень ценны для Православия, а его духовное наследие в полной мере не только соответствует, но и продолжает курс святых отцов.
РУССКИЕ СВЯТЫЕ
РУССКИЕ СВЯТЫЕ. Почитание святых – важная составная часть православного вероучения. Святые – земные люди, достигшие обожения, состояния причастности Богу через пронизанность божественными энергиями, которое дается им как награда за праведность. Разделяя в земной жизни с людьми все тяготы бренного существования, они становились реальными, телесными носителями качеств, присущих иному миру. Святой, праведник – это земной ангел и небесный человек. Он соединяет церковь земную и Церковь Небесную, ясно свидетельствуя о действенности божественного начала в мире. Вступая после смерти в Небесную Церковь, он становится молитвенником и покровителем христиан, прибегающих к его помощи. С точки зрения осмысления истории человечества, святые – это исторические лица, открывавшие для своего времени пути национального религиозного призвания, которые ярко характеризуют ту или иную историческую эпоху Русский историк Г.П.Федотов писал, что именно национальное понятие святости содержит в себе ключ для понимания наиболее сложных и противоречивых явлений русской культуры.
Народное, стихийно складывающееся почитание святого, как правило, предшествует признанию его святым официальной церковью. Церковное признание выражается актом канонизации, призывающим паству к почитанию праведника в формах общественного богослужения. Святые прославляются через написание икон, создание житий, церковных служб и молитвословий. Основанием для церковной канонизации являются жизнь и подвиг святого, чудеса, совершенные им при жизни или после смерти, и в некоторых случаях нетление мощей. Кроме общецерковной канонизации, существует понятие местной, епархиальной канонизации, когда почитание святого имеет узко местные формы и совершается в границах города, монастыря, храма. Церковь признает и существование неведомых святых, слава которых еще не открыта миру, и поэтому не запрещает частных молитв к усопшим праведникам. В богослужебной практике главное отличие канонизированных святых от почитаемых усопших состоит в том, что первым служатся молебны, а последним – панихиды. В связи с этим закономерно, что все списки русских святых указывают разное число прославленных праведников. См. также СВЯТОЙ.
История.
На Руси право торжественной канонизации долгое время сохраняли за собой митрополиты Киевские, а затем Московские. Именно митрополит Киевский Иоанн в 11 в. составил службу и установил празднование первым русским святым князьям Борису и Глебу. Главной особенностью прославления русских святых в 11–16 вв. было то, что канонизационному акту предшествовало вскрытие захоронений праведников в ожидании чудес от их останков (князья Борис и Глеб, княгиня Ольга, преподобный Феодосий Печерский и др.). В месяцесловах этого времени указывается 70 почитаемых усопших, 22 из которых имели общецерковное почитание.
Начиная с митрополита Макария (1542–1563) канонизация святых становится делом церковных соборов при первосвятителе. Плодом деятельности макариевских соборов явилась канонизация 39 русских святых, подчеркнувшая возросший авторитет Русской православной церкви. Соборы эпохи митрополита Макария как бы подвели итог шестисотлетней истории Русской церкви, причислив к лику святости русских подвижников, память о чудесах и подвигах которых сохраняла народная память.
Еще более благоприятным временем для приращения русской святости стал 17 в. В святцы было внесено до 150 новых имен общецерковного и местного почитания. Важнейшей особенностью канонизаций этого периода было преимущественное прославление праведников, трудившихся в области церковного строительства и миссионерского просвещения. В это время ослабляются требования к проявлению чудес и на первый план выдвигаются древние византийские правила – причтение к лику святых благочестивых епископов в силу их церковного сана.
Наступление синодального периода ознаменовалось тем, что единственной канонизационной инстанцией становится Святейший Синод. В 18–19 вв., в период общего ослабления активности церковной жизни в России, канонизации были крайне редки. До императора Николая II к лику святых причислили лишь четырех праведников. Напротив, в короткое царствование благочестивого императора Николая II было канонизировано семь новых святых. В начале 20 в., кроме святцев обще- и местночтимых святых, в России составлялись списки усопших православных христиан, которые именовались святыми, но в памяти церковной им творились только панихиды. Указанные списки включали ок. 500 имен. Современный период открывается Поместным собором Русской православной церкви 1917–1918, на котором к лику святых были причислены Софроний Иркутский и Иосиф Астраханский. В советский период в 1970-х годах святыми были провозглашены просветитель Америки митрополит Московский и Коломенский Иннокентий, архиепископ Японский Николай и преподобный Герман Аляскинский. Новые канонизационные акты состоялись в год празднования тысячелетия крещения Руси. Среди новых признанных святых – Дмитрий Донской, Ксения Петербургская, Амвросий Оптинский и др. В 1990-е годы было установлено местное празднование новомученикам, пострадавшим в годы советской власти. На Архиерейском юбилейном соборе (13–16 августа 2000) к лику святых («в Собор новомучеников и исповедников») «как страстотерпцы» были причтены члены царской семьи: последний император России Николай II, императрица Александра Федоровна, цесаревич Алексей и царевны Ольга, Татиана, Мария и Анастасия, расстрелянные в 1918. См. также ПОМЕСТНЫЙ СОБОР 1917–1918.
Чины святости.
Весь сонм праведников церковь разделяет на т.н. чины святости: князья, святители, преподобные, юродивые, святые миряне и жены.
Князья.
Показательно, что первыми русскими святыми стали князья Борис и Глеб. Однако они прославлялись не как «самовластцы», а как «страстотерпцы». Их слава состояла в добровольном отречении от власти и принесении себя в жертву, на которой было утверждено русское государство эпохи Ярослава Мудрого. Данному образцу поведения христианского князя, религиозный долг которого – жертвовать собой ради спасения своего народа, были отныне призваны следовать все русские князья. В глазах древнерусского человека княжество, в основание которого была принесена жертва, получал преимущество по сравнению с другими, ибо обретал твердую надежду на спасение от врагов молитвами погребенного в городе князя. Именно княжеская гробница как священное место, содержащее чудотворные останки, оказывалась той «точкой», вокруг которой возникало ощущение иной реальности, выраставшее в церковное почитание. Ярким примером может служить история канонизации ярославских князей Василия и Константина. В 1501, после пожара в ярославском соборе, были обретены два гроба с останками, отождествленными с братьями Василием и Константином, сведений о которых не содержится ни в одной летописи. Вскоре им установили церковное празднование, а монах Пахомий написал имеющее легендарный характер житие, представив князей героями, погибшими во время монголо-татарского нашествия. Особым было и отношение к храмам-усыпальницам. Так, значительное количество легенд связано с усыпальницей московской княжеской династии – кремлевским Архангельским собором, который воспринимался как место пребывания душ погребенных здесь князей. Не случайно, по-видимому, в этой связи возник обычай приносить в храме клятву умершим отцам быть «за едино» с братьями, так же как и обычай просить у гробов предков помощи в военных походах. Такое отношение к месту княжеского захоронения во многом было обусловлено тем, что древнерусский человек видел в князе прежде всего своего общего предка, «отца народа», само предназначение которого состояло в служении роду, миру, отечеству. Выразительный эпизод содержится в одной из редакций жития святого князя Александра Невского. В 1571 во время нашествия на Москву крымского хана Девлет Гирея инок Рождественского монастыря во Владимире молился близ раки с мощами Александра Невского. Вдруг он ясно увидел, как в храм входят святые князья Борис и Глеб и призывают Александра Ярославича подняться на защиту отечества. Затем уже втроем они отправляются к Успенскому собору за Андреем Боголюбским, Всеволодом, Георгием и Ярославом Всеволодовичами. Далее они спешат в Ростов за Петром Ордынским и, таким образом, собирают «святую рать» для обороны родной земли.
Весь сонм святых князей в зависимости от понесенного ими жизненного подвига подразделяется на несколько групп. Первую группу составляют князья равноапостольные, суть подвига которых состоит в распространении христианства. Это прежде всего – святой князь Владимир, креститель Руси, и его бабка – святая княгиня Ольга. К чину равноапостольных князей причислен также Константин, просветитель глухой языческой муромской земли. Вторую группу составляют князья-иноки. Смиренным трудником Киево-Печерского монастыря был князь Никола Святоша (12 в.), в далеком северном Спасо-Каменном монастыре подвизался заозерский князь Андрей, в ранней юности принявший монашеский постриг (15 в.). Наиболее многочисленной является группа князей-страстотерпцев. Здесь прославляются и князья, ставшие жертвами политических убийств (Андрей Боголюбский, Игорь Киевский – 12 в.), и князья, погибшие на поле брани (Георгий Всеволодович – 13 в.), и князья, претерпевшие мученическую смерть, отстаивая христианскую веру (Михаил Черниговский, Василько Константинович, Роман Ольгович – 13 в.).
Большинство князей, удостоенных небесной славы, жило в эпоху монголо-татарского нашествия, когда исторические обстоятельства обязывали их следовать примеру Бориса и Глеба (Михаил Тверской, Михаил Черниговский, Александр Невский). В эпоху сложения централизованного государства княжеская святость иссякает. С того момента, как русскими был усвоен византийский государственный идеал, ни один московский правитель не был канонизирован. Однако с этого момента берет начало развитие процесса сакрализации царской власти. Внутри него неоднократно предпринимались попытки ввести в сонм русской святости царей в силу совершенного над ними таинства миропомазания, важнейшей составной части обряда венчания на царство. Однако инициативам, исходившим от самой царской власти, не суждено было стать явлением, имевшим значение для народной религиозности. В этих попытках прославления монархов, а точнее в той литературной основе, которая создавалась для этого, отсутствовал важнейший компонент, столь необходимый для народного признания святости государя, – жертва, принесенная им своему народу, отечеству. И в 20 в. последний российский император Николай II и члены его семьи были прославлены как страстотерпцы.
Преподобные.
Не меньшее значение, чем княжеская святость, в русской истории имел чин преподобных, тех, кто избрал иноческий путь и в своей жизни стремился уподобиться Самому Христу. Преподобный Феодосий Печерский, отец русского монашества, был вторым (после Бориса и Глеба) святым, торжественно канонизированным Русской церковью. В нем Русь нашла свой идеал святого, которому оставалась верна на протяжении многих столетий. Основные черты характера Феодосия и его подвига, отраженные в житии, стали мерилом праведности для его учеников и последователей. Благодаря святому Феодосию представление о русском иноке навсегда связано с особым книголюбием как проявлением любви к духовному просвещению, со смирением, основанным на живом созерцании уничижения самого Христа, отвергающим богатые одежды и довольствующимся «худыми ризами». Русский инок – это тот, кто, как преподобный Феодосий, скрывает свои аскетические подвиги и чья жизнь, кроме молитвы, заполнена тяжелым, «рабьим» физическим трудом; кто, уйдя из мира, не потерял связь с мирским обществом, взяв на себя бремя служить духовным отцом для мирян. Вторая важнейшая фигура чина преподобных – Антоний Печерский, основатель Киево-Печерского монастыря и учитель Феодосия. Подвиг Антония, последователя греческой, святогорской (афонской) монашеской традиции, проникнут атмосферой жестоких искушений, связанных с ними страданий и устрашающей демонологией. Такая крайняя аскеза была не свойственна Феодосию, вдохновлявшемуся примерами палестинских подвижников. В его житии аскеза, труд, молитва, служение миру находятся в гармоническом равновесии. Тем не менее именно эти два пути в подвигах учеников Феодосия и Антония развились в два потока иноческой жизни, один – аскетически-героический, другой – смиренно послушный, социально-каритативный. Наиболее ярко они воплощаются в двух персонажах знаменитого Киево-Печерского патерика: Марке-пещернике и Алипии-иконописце. Первый – суровый старец-аскет, проведший жизнь под землей на послушании гробокопателя. Второй – светлый труженик, художник, чьи чудесные краски обладают способностью исцелять прокаженных.
Развитие русского монашества, основанного Антонием и Феодосием, на целое столетие было прервано монголо-татарским разорением. В то же время именно в этот тяжелый период был подготовлен тот путь, на который вступили русские иноки во второй половине 14 в., путь пустынножительства, основания новых обителей в глухих отдаленных лесах северо-восточных русских земель. Центральной фигурой этого возрождения стал преподобный Сергий Радонежский. Большинство святых 14 и начала 15 в. – его ученики. Сергий Радонежский не изменяет сложившемуся уже типу святости русского монаха. В его жизни также присутствует и «худость риз», и телесная сила и крепость, но еще более смиренной становится кротость преподобного, а его чудеса – благодетельными и безгневными. Однако в этом обновленном образе смиренной простоты проступает и таинственная глубина постижения Бога, которая позволяла св. Сергию быть собеседником горних сил и созерцателем самой св. Троицы. Будучи последователем пришедшей с Востока аскетической практики «умного делания» (сосредоточенной духовной молитвы в сочетании с медитацией), Сергий Радонежский соединял любовь к уединенной молитве с деятельным участием в жизни московского государства. Благословив князя Дмитрия Донского на ратный подвиг, он во многом определил историческую судьбу Московского княжества. В сознании московских людей, видевших в нем своего заступника и покровителя, св. Сергий занял место рядом с князьями Борисом и Глебом. В 16 в. в едином потоке развития русского иночества произошел раскол на «нестяжателей» и «иосифлян». Первые (последователи св. Нила Сорского) выступали хранителями заветов Сергия Радонежского, вторые следовали новому учителю, преподобному Иосифу Волоцкому, в житии которого впервые проступают совершенно иные черты русского монаха: практический ум, талант хозяина и строителя, обеспечивающего богатство монастыря, строгость соблюдения уставных правил, непримиримость и даже жестокость по отношению к инакомыслящим. В течение своей жизни Иосиф Волоцкий был тесно связан узами дружбы с московскими князьями Иваном III и Василием III. Содействуя своими наставлениями постепенному превращению московского князя в православного царя, он невольно разрушал традиции преподобного Сергия, которые оказались слишком стеснительными для идеологии московского царства. Вместе с новым типом святости, явленным преподобным Иосифом, в религиозную жизнь Руси надолго входит иссушающее и обедняющее ее «обрядовое», формальное благочестие, преодоленное лишь в 20 в. Знаменательной вехой на этом пути стала канонизация в 1913 преподобного Серафима Саровского, апостола любви и смирения, мистика и созерцателя, аскета и учителя, жизненный путь которого начался в 18, а завершился в 19 в.
Святители.
Из Византии Русь переняла обычай избрания епископов из монашествующего духовенства. Однако святые епископы – святители – третий по значимости чин русской святости, прославляются Церковью не за аскетические подвиги, хотя иноческие черты так или иначе присутствуют в образе любого епископа. Подвиг святителя соединяет в себе и иноческое, и мирское, и церковное служение. Его смысл в учительстве, защите чистоты веры, в служении спасению своей паствы. В отличие от Византии, Русская церковь никогда не знала традиции канонизации всех своих иерархов в силу их святого сана. Святитель прославлялся тогда, когда своей жизнью и служением церкви достигал личной святости. Типические черты русского святителя – это щедрая милостыня, забота об основании и украшении храмов и монастырей, тайная аскеза, неукоснительное проведение в жизнь принципа гражданской справедливости, суровость в борьбе за правду. Первым святителем, получившим общерусское признание, стал Нифонт Новгородский (11 в.), который соединял в себе талант политика и миротворца, позволявший ему добиваться мира, замиряя враждующих между собой князей. Учительное призвание древнерусского святителя прежде всего выражалось в проповеди Евангелия среди язычников. К таким благовестникам причисляются ростовские свв. Леонтий и Исайя (11 в.), когда-то пользовавшиеся всеобщим почитанием на Руси. Особое место среди русских святителей принадлежит Стефану Пермскому (14 в.). Св. Стефан Пермский, один из образованнейших людей своего времени, посвятил жизнь миссионерской деятельности среди зырян (коми). Он создал зырянскую азбуку и перевел на зырянский язык богослужебные тексты. Как миссионер прославился и св. Гурий Казанский (16 в.). Неподалеку от Казани он основал Зилантов монастырь, ставший первой на Руси миссионерской школой. В новейшее время на евангельской ниве потрудились такие святые иерархи, как Иннокентий Иркутский, Иоанн и Павел Тобольские, Николай Японский. Общественное, государственное служение составляет существо подвига многих прославленных новгородских владык, которые занимают среди русских святителей особое место. Вплоть до потери Новгородской республикой самостоятельности они являлись ее фактическими правителями и прославились строительством храмов, каменных палат, деятельностью скрипториев, щедрой милостыней, даваемой не только в русские храмы, но и в царьградские (константинопольские), афонские и иерусалимские. Политическая деятельность в сильной степени окрашивает и церковное служение митрополитов Московских: Петра, Алексия и Ионы. Однако в отличие от новгородских владык, отстаивавших местные интересы Новгородской республики, митрополиты Московские проводили политику, имевшую общенациональное значение. Самый цельный образ епископа-правителя создан в житии митрополита Алексия, трудившегося в качестве регента в дни малолетства князя Дмитрия Донского над созданием московского государства. Деспотический режим правления первого русского царя Ивана Грозного потребовал от святителей этой эпохи подвига в исповедничестве правды перед тираном. Отстаивание истины благочестия, требование прекратить проливать кровь христианскую стоило жизни митрополиту Филиппу (Колычеву). С усилением царской власти роль митрополитов в политической жизни Руси постепенно падает. Государи не только отстранили их от большой политики, но все чаще по праву сильного стали навязывать им свою волю в делах церковных. Отныне епископское служение в основном ограничивается миссионерской деятельностью. Особым временем, потребовавшим от епископов подвигов исповедничества, стали 1920–1930-е годы. Новое советское правительство, пришедшее к власти в результате Октябрьской революции 1917, фактически предприняло попытку путем физического устранения верующих уничтожить Русскую православную церковь. С этой точки зрения особую «опасность» для власти представляли церковные иерархи. Огромное число священников, митрополитов, епископов, иноков было оторвано от паствы, сослано и расстреляно. Первым, кто принял на себя всю тяжесть организованного советами давления на церковь, был патриарх Тихон (Белавин). Канонизированный в 1989, он стал первым святым русским патриархом.
Юродивые
– так называется новый чин святости, который входит в Русскую церковь с начала 14 в. «Христа ради юродивый», или «блаженный» – человек, принявший на себя облик безумия ради отвержения ценностей мирской жизни. Своим подвигом притворного безумия или безнравственности они выявляли несовместимость таких понятий, как христианская правда и здравый смысл. Почти всем юродивым приписывается дар пророчества, который дается им в качестве награды за презрение к человеческому разуму. По свидетельству современников, древнерусские юродивые ходили нагими, с распущенными волосами и железной цепью на шее. Родиной русского юродства стал Новгород. Именно из Новгорода происходят Прокопий Устюжский (14 в.), Никола Кочанов (14 в.), Михаил Клопский (15 в.). Ряд московских юродивых начинается со св. Максима (15 в.), а наиболее прославленным среди них был Василий Блаженный (16 в.). В 16 в. юродство стало формой пророческого (в древнееврейском смысле) служения, соединенного с крайней аскезой и посмеянием миру. В эту эпоху, когда церковная иерархия оказалась практически лишенной своего права печалования (ходатайства) за неправедно осужденных, подвиг юродивых приобрел социальный и даже политический смысл: обличение сильных мира сего стало неотъемлемой принадлежностью юродства. Именно юродивый, которого невозможно лишить голоса, выступает теперь как единственный поборник Христовой правды. С конца 16 в. власть начинает все более подозрительно относиться к юродивым. В 18 в. Синод запретил канонизацию блаженных. Последними святыми этого чина святости стали блаженная Ксения Петербургская (18–19 вв.) и блаженный Николай Рынин (19 в.), канонизированные в 20 в.
Святые миряне и жены.
Их имена не столь многочисленны в русских святцах, однако осмысление содержания их подвига, за который они были причислены к лику святости, существенно дополняет представление о русской религиозности и ясно показывает, что святость не ограничивалась стенами монастырей, но пронизывала всю толщу народной жизни. С особенным благоговением народное благочестие относится к младенцам, погибшим насильственной смертью. В младенцах видели чистую жертву, принесенную на заклание (см. также СВЯТЫЕ МЛАДЕНЦЫ). Именно как невинноубиенный младенец был канонизирован в 17 в. царевич Димитрий Угличский. Есть случаи канонизации церковью мирян, смысл подвига которых состоит в социальном опрощении: богатые и сильные мира сего добровольно отрекаются от своего богатства и власти и ведут образ жизни простого крестьянина. Таким святым был, например, дворянин по происхождению Симеон Верхотурский (17 в.). Притягательна для русского сознания и святость земледельческого труда. Так, в житии Артемия Веркольского, мальчика, убитого молнией (16 в.), особо подчеркивается, что сельский труд в раннем возрасте стал его земным подвигом. Житие Юлиании Лазаревской (17 в.) дает пример того, как глубоко могло войти Евангелие в жизнь мирянина. Юлиания Лазаревская являет собой образец верности материнскому и супружескому долгу, пример кроткой, совершенной любви, позволявшей ей, забывая собственные немощи, заботиться не только о своей семье, но и кормить нищих в голодные годы, хоронить умерших, мыть в бане больных во время эпидемии. Милостыня в разнообразных формах проявления стала основой ее мирского христианского подвига. Юлиания Лазаревская была канонизирована в начале 20 в. Житие святой много популяризировалось русскими писателями, которые видели в ней воплощение свойственного православной интеллигенции народолюбия.