«У нас приход уникальный: шесть храмов!»
Сайт «Православие.Ру» продолжает публикацию бесед с лауреатами Патриаршей премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия «За значительный вклад в развитие русской литературы». В этом году высокую награду получили Виктор Лихоносов, Борис Споров и протоиерей Ярослав Шипов. С протоиереем Ярославом Шиповым – сегодняшняя встреча.
Ярослав Алексеевич Шипов родился в 1947 году в семье журналистов, в 1974 году окончил Литературный институт, где учился в семинаре Сергея Павловича Залыгина вместе с такими известными писателями, как Георгий Баженов, Иван Евсеенко, Святослав Рыбас. Он начинал свой путь как прозаик, издатель, редактор, даже не помышляя о том, сколь резко повернется его судьба в зрелом возрасте. Лишь к 40 годам его стало наполнять религиозное чувство, которое в итоге сделало его действенным служителем Церкви. И вот уже более 20 лет отец Ярослав служит на Патриаршем подворье в Зарядье и в храме Василия Блаженного.
Протоиерей Ярослав Шипов
– Отец Ярослав, мы знакомы с вами с конца 1980-х годов, когда вы возглавляли отдел прозы в издательстве «Современник», где вышла моя самая первая книга «Похоронный марш», то есть уже 30 лет. Потом мы вместе работали в журнале «Наш современник». Вместе летали в Чечню во время боевых действий. Я бывал у вас на богослужениях. И вот впервые беседую с вами не просто так, за дружеским столом, а для того, чтобы запись нашей беседы увидели читатели сайта «Православие.ру». Насколько я знаю, вы родились в семье, где не говорили о Боге, о Христе, ваши родители вообще познакомились в журнале «Безбожник» – печатном органе Союза воинствующих безбожников, а в итоге их сын стал священником Русской Православной Церкви, лауреатом Патриаршей литературной премии. Разве это не удивительно?
– Конечно, удивительно. Но при таком факте биографии моих родителей я не могу сказать, что они были воинствующими безбожниками. Оба они появились на свет Божий еще до революции, были крещены и глубоко в душе несли свет этого крещения. Но судьба разными путями забросила их в журнал, которым руководил главный атеист страны Миней Губельман, более известный под псевдонимом Емельян Ярославский. Мама Анастасия Ивановна по окончании Воронежского университета получила распределение в этот печатный орган. Отец Алексей Алексеевич Шипов начинал трудовую биографию столяром, в «Безбожнике» работал на какой-то технической должности и лишь впоследствии тоже стал журналистом.
– А ваши родители что-то рассказывали о своей молодости, вспоминали работу в «Безбожнике»?
– Нет. Вообще в годы моего детства не принято было вспоминать прошлое. Воспоминаниями рождались оценки. Высказанные вслух, они могли вылететь за пределы семьи, а это могло привести к невеселым последствиям. И я не помню, чтобы мои родители вспоминали о двадцатых и тридцатых годах. Во время Великой Отечественной войны мама работала в «Комсомольской правде» и сразу после освобождения Сталинграда была направлена туда в составе выездной редакции. А отец, который к началу войны окончил Высшие офицерские курсы «Выстрел» и стал офицером, служил в газете Первой ударной армии «На разгром врага». В конце войны его забросили в словацкие Высокие Татры в партизанский отряд. Вероятно, вовсе не как репортера – оттуда ничего не сообщишь, – а как военного инструктора.
– Я, кстати, тоже в 1989 году окончил курсы «Выстрел». Жаль, что в 2009-м их расформировали… А о войне ваш отец вспоминал?
– О газете вспоминал часто. Редакция была маленькой – человека четыре, кажется. Среди них – Светлов. Так вот Михаил Аркадьевич, не побоюсь игры слов, оставил у него самые светлые воспоминания. За всю войну мать с отцом встречались лишь несколько раз. Однажды мама приехала в расположение отцовской части, и Михаил Аркадьевич встретил ее стихами: «Средь шумного ненастья, / К нам вдруг явилась Настя. / И я подумал, выпив: / А где товарищ Шипов?» А товарищ Шипов в это время был у зенитчиков, которым удалось сбить немецкий разведывательный самолет, прозванный «рамой»: он с двумя тонкими фюзеляжами, и в него трудно было попасть. Ну, а после войны отца определили в «Красную звезду», где он работал, пока хватало сил.
Лауреаты Виктор Лихоносов, Владимир Крупин и протоиерей Ярослав Шипов
– В то тяжелое, но счастливое послевоенное время 70 лет назад и появился на свет будущий лауреат Патриаршей премии. Который, как я понимаю, воспитывался отнюдь не в религиозном духе.
– Не в религиозном. Но в близком к христианскому. Честность, служение стране, людям, самоотверженность. Духовное выше материального.
– Наверное, человеку, воспитанному в советских идеалах, легче стать православным, чем носителю буржуазных идей. Вы, отче, один из немногих, кто сначала стал признанным писателем, обладающим своим неповторимым стилем, душевной тональностью, а потом сделался священником. В 1980-х вышли ваши яркие книги: «Путешествие на линию фронта», «Шел третий день», «Западная окраина», «Уездный чудотворец»; вы стали работать в писательских организациях и могли бы, наверное, сейчас возглавлять одну их них. И вдруг в 1990-е годы появляется писатель-священник. Что привело вас к такому повороту судьбы?
– Охота. Я был страстным охотником. Купил себе старую заброшенную избенку в медвежьем углу на Вологодчине в качестве охотничьего домика, из которого отправлялся побродить c ружьецом. И мне это нравилось. Да и семье прикорм.
– Конечно, времена-то были какие! Как только ни приходилось людям кормить свои семьи. А потом, став священником, вы перестали охотиться?
– Пришлось отказаться. Священнику не положено. Только если уж совсем голод.
Для меня охота – образ жизни. Ночевки в лесу, в степи, на болоте, даже в пустыне… Изучение повадок птиц и зверей…
– Вопрос не праздный. В детстве меня на лето вывозили в охотхозяйство, которым заведовал мой двоюродный дядька. При этом он сам не любил охотиться, и сыновья его тоже. И я, сколько ни пытался понять радости охоты, не сумел. Мне кажется, охотиться можно только когда и впрямь есть нечего. Всегда странно читать о том, как в прежние времена дворяне и цари не мыслили себя без охоты, ездили убивать зверье. Причем порою в огромном количестве. А однажды мне попалась книга главного редактора «Московского комсомольца» Павла Гусева с подборкой фотографий, где он изображен с убитыми им животными, и было сказано, чем он гордится – тем, что почти нет такого животного, которое он не убил. А если бы давали лицензию, он что, и людей бы?..
– Вы правы, Александр Юрьевич. Это уж никак не украшает человека. Но вообще-то охотничий инстинкт сокрыт где-то глубоко в душе мужчины с древнейших времен: надо было кормить семью.
В охоте я всегда находил нечто большее, чем стрельбу по животным. Для меня охота – образ жизни. Ночевки в лесу, в степи, на болоте, даже в пустыне… Изучение повадок птиц и зверей… Кровожадная охота не в русских традициях. Наша классическая литература воспитывала охотника-натуралиста, наблюдателя природы. И зоозащитника – вспомним дедушку Мазая.
Протоиерей Ярослав Шипов и семинаристы
– Простите, что увел от прямой линии разговора. И как же охота на Вологодчине привела вас к священничеству?
– Я перезнакомился со всеми местными жителями, они меня хорошо знали. Приближалось 600-летие села Верхний Спас, и местные жители захотели восстановить у себя храм, стали просить меня помочь, поскольку я из Москвы, имею какие-то связи. И я включился. От созданной общины верующих стал ходить по разным инстанциям, и в итоге зарегистрировали приход. Я считал свою миссию выполненной, однако, к полной моей неожиданности, благочестивые миряне написали архиерею письмо с просьбой о моем рукоположении для службы на этом самом приходе. Меня не предупредили. В старые времена существовала такая практика: если приход был настолько нищим, что ни один священник не хотел туда ехать, просили рукоположить кого-то из своих. Это был практически тот самый случай. К этому времени я уже крестился и потихоньку воцерковлялся: у меня были хорошие учителя – монахи Троице-Сергиевой Лавры. И тут архиерей приглашает меня телеграммой в гости. Помните, под Новый год был писательский съезд в Театре Советской армии?.. Прямо с этого съезда – на вокзал и в Вологду. Посидели с владыкой, поговорили, чайку попили и – обратно. Спустя десять дней опять приглашение, теперь – в Череповец. А я с саратовскими писателями на охоте где-то между Саратовом и Волгоградом. Приехал в Череповец, и меня рукоположили во диакона. А через полтора месяца – 24 февраля 1991 года – во иерея.
У меня были хорошие учителя – монахи Троице-Сергиевой Лавры
– И вы стали деревенским батюшкой, а через десять лет из-под вашего пера полились дивные строки о жизни сельского священника в постсоветском пространстве. Никогда не забуду того восхищения, с каким я прочитал ваши рассказы, написанные уже в качестве священника. Я руководил отделом прозы в журнале «Наш современник» и с огромной радостью начал публиковать новые произведения человека, который за несколько лет до этого выпустил мою первую книгу прозы в издательстве «Современник». В итоге новое тысячелетие вы встретили двумя изумительными сборниками прозы – «Отказываться не вправе» и «Долгота дней». Проникновенные слова написал о них критик Вадим Дементьев: «Шипов с особой теплотой и доверительностью рисует непростой духовный мир своих героев. Проза писателя-священника лишена назидательности и морализаторства, отличается умным и немного грустным взглядом на жизненные нестроения, чувством сострадания… Здесь, в вологодской глубинке, переплелись добрые и злые начала жизни, живут люди трудной судьбы, в них много темного, но немало и светлого, чистого, здорового… Конечно, его духовное пастырство накладывает отпечаток на сюжетные перипетии рассказов: все они так или иначе касаются вопросов веры, духовного самосовершенствования человека. Но даже встречаясь с непониманием своей миссии, а то и явной агрессией и невежеством, священник не озлобляется, а старается понять, вразумить заблудшие в безверии и нравственном ожесточении души, согреть их словом, хотя сам он как писатель замечает и нелицеприятно говорит о скрытых и явных пороках, которые присущи народу».
Протоиерей Ярослав Шипов в семинарии
– Весной прошлого года мы с женой и дочкой были в Париже, присутствовали на выносе тернового венца Спасителя в храме Нотр-Дам, которое совершается раз в месяц. Стояли в отдалении, ведь мы не католики. И вдруг одна из женщин-распорядительниц, в белом плаще с огромным красным крестом на плече, увидев нас, стоявших в отдалении, подошла и спросила, откуда мы. Я ответил, что из России. И она провела нас сквозь толпу верующих французов, дабы мы одними из первых приложились к величайшей святыне. То ли из-за того, что Наташа была в платке, то ли увидела наши глаза, в которых сияло не любопытство, а нечто гораздо большее…
– Замечательный эпизод! Я в Белграде в общей очереди стоял в цивильной одежде к Иерусалимской иконе Божией Матери. Вдруг оборачиваются: «Русский?» – «Русский». – «Свяштенник?» – «Да». И тут же меня потащили вперед, и покатилась волна возгласов: «Русский свяштенник! Пропустите!» Провели без очереди.
– Мне никогда не забыть, отче, как в Чечне, в селении Урус-Мартан, вы крестили солдат и офицеров перед сражением за село Первомайское, а мы с прозаиком Николаем Переясловым вам прислуживали!
– Да, такое не забывается.
– Отец Ярослав, несколько лет назад вы попали в автокатастрофу, которая сильно подорвала ваше здоровье. Как ваше нынешнее состояние?
– Случилось так, что машина, в которой я сидел рядом с водителем, врезалась в бетонный блок, положенный поперек трассы без предварительного предупреждения о дорожных работах. Раздробил бедро. Несколько операций, и все под общим наркозом. Эти события сильно обрадовали глаукому, и в итоге я почти ослеп. Очень плохо вижу. Когда мне Патриарх Кирилл вручал награду, я с трудом спустился со сцены, ногой нащупывая ступеньки. Там их всего три. Богослужение помню, а вот читать уже не могу. Но, как бы то ни было, службу не оставляю, в основном исповедую. Приходите почаще к нам на подворье, семью и друзей приводите.
Помню, окрестил как-то мужчину, а он вздыхает: «Я ведь был здесь парторгом…»
– Да, недавно мы всей семьей исповедовались у вас и причащались в престольный праздник храма Василия Блаженного. Народу – не протолкнуться. А всё равно удивительное ощущение свободы и радости! А потом – крестный ход вокруг самого известного в мире русского храма…
– У нас ведь приход уникальный: шесть храмов! А в седьмом – соборе святого Василия Блаженного – нам доверено совершать еженедельные богослужения: каждое воскресенье в 10 часов утра Литургия. Когда-то центр Москвы был плотно заселен, и у каждого храма была своя паства. А теперь поблизости жилых домов не сохранилось, и эти храмы составляют единый приход. Четверть века назад начинали служить в храме Зачатия праведной Анны, который находится на углу Китайгородского проезда и Москворецкой набережной. Сейчас он оказался в зоне, охваченной грандиозным строительством, и мы некоторое время не можем туда попасть. Потом стали осваивать храмы вдоль Варварки. Кого и чего там только не было в советское время! Музейно-выставочные залы, конторы, учреждения. Помню, окрестил как-то мужчину, а он вздыхает: «Я ведь был здесь парторгом…» Или, скажем, диакон, завершив каждение, возвращается в алтарь и докладывает: «Снегирей покадил, синичек тоже!»
Протоиерей Ярослав Шипов на рыбалке
– Это как?
– Музей богатство свое не успел вывезти, там на стенах ветки с чучелами птиц. В Знаменском соборе бывшего Знаменского монастыря какое-то время заправляли казаки. Именно там, кстати говоря, нашего знакомого – писателя Гария Немченко – избрали атаманом Московского казачества, там ему кричали: «Любо!» Между тем у этих храмов древняя и богатая история. Некогда здесь служил Святейший Патриарх Тихон. Здесь же – усадьба бояр Романовых. А одним из священников храма святого Георгия Победоносца был батюшка Василий Победоносцев – отец профессора словесности Московского университета Петра Васильевича Победоносцева и дед Константина Петровича Победоносцева, обер-прокурора Святейшего Синода. Прихожанином этого храма, уж так сложилось, был мой прадед, который квартировал здесь же, в доме священника. Так что можно предположить, попал я сюда неслучайно.
– Но вы и прозу не бросаете, недавно «Наш современник» опубликовал несколько новых рассказов, в которых чувствуется неослабевающая писательская сила. Вы, кстати, один из немногих авторов, которых я, будучи редактором, вообще не правил, настолько всё безукоризненно написано!
– В этом году мне исполнилось 70, но я чувствую в себе некоторые силы, и, если даст Бог, может, и еще что-нибудь напишется.
– Творческих успехов вам, дорогой отец Ярослав!
Протоиерей Ярослав Шипов: «В духовном смысле — вокруг нас руины…»
Отец Ярослав — удивительный человек. Писатель, ставший известным еще в конце 1970-х, работавший в журнале «Наш современник» и в издательстве «Современник», страстный охотник, он в середине восьмидесятых вдруг круто изменил свою жизнь. По просьбе жителей глухого вологодского села, где ранее купил старенькую избу, он был рукоположен в священники. На десять лет забросив перо, служил, восстанавливал храмы, мотался по бездорожью и непогоде в дальние деревни на требы. Но через несколько лет был вынужден по болезни вернуться в столицу. Начав вновь писать и издаваться, он заслужил искреннюю любовь и почитание своего таланта рассказчика уже воцерковленными, православными читателями. Недавно ему присудили Патриаршую премию по литературе за 2016 год. На уютной московской кухне лауреата говорим о литературе, вере и жизни.
Мой вопрос о значении для него Патриаршей премии батюшка Ярослав вежливо, но решительно прерывает.
— «Премиальная» тема наш разговор никуда не приведет. Да и потом, знаете: на том свете премии не принимают — я узнавал… Разумеется, я благодарен Святейшему Патриарху, издательскому совету, жюри за то, что мой чрезвычайно скромный труд был замечен. Особую радость доставила мне встреча в храме Христа Спасителя с замечательным прозаиком Виктором Лихоносовым, удостоенным такой же премии: мы не виделись тридцать лет… Ну и хватит, пожалуй, об этом…
— Свободны ли вы в своем творчестве как писатель и священник в одном лице?
— Нам всем, не только писателям, предоставлена свобода выбора: то и дело приходится выбирать между единственно правильным шагом и неправильными, сказать правду или солгать, помолчать или болтать пустое, осудить человека или помолиться о нем.
— Есть старая формула, которую афористично выразил иеромонах Роман: «Лучшая поэзия — молчание, лучшее молчание — моление». Применима ли, на ваш взгляд, такая максима к литературе?
— Это очень строгая формула, и она, скорее, относится именно к монашеской жизни. В литературе лучшая поэзия — это Пушкин, по-моему. Я, кстати, имел отношение к выпуску первой книжки иеромонаха Романа, когда работал в издательстве «Современник».
— То есть не надо пытаться закончить искусство на молчании, на белом листе бумаги?
— Не стоит. Ведь Бог благословил это занятие. Я в свое время спросил у опытных монахов в Троице-Сергиевой лавре: «Искусство нужно людям или нет?». Они ответили определенно: «Нужно». «А зачем?» — «А затем, что человеку сразу постичь Евангелие тяжело, а хорошее искусство приоткрывает окошки в душе для его восприятия, подготавливает. Поэтому Бог и благословляет настоящее искусство». Этот путь называется: через душевное к духовному.
— Сегодня с каждым новым поколением, похоже, происходит не только моральная, но и культурная, смысловая, семантическая деградация. Что говорить про понимание аллюзий, художественных метафор, когда у людей стремительно нищает обычный словарный запас! Должна ли литература прилаживаться к новой реальности — говорить проще, короче?
— Литература ни в коем случае не должна опускаться до уровня «массовки». Нужно, чтобы к ней поднимались. А сегодня все делается с точностью до наоборот. Поэтому мы и видим во всем непрофессионализм. А также тотальную подмену. Когда «музыкой» называется не музыка, «литературой» — не литература, «спортом» — не спорт…
— Вам не кажется, что в последнее время, причем по нарастающей, жизнь словно линяет: из нее вытекают смыслы, сбиваются ноты, смазываются краски? Вот и погода разладилась… Как будто сама материя, мать-земля устала от того, что мы с ней делаем…
— Так и должно быть. Человеческая история имеет начало и конец: Священное Писание предупреждает об этом… Но Господь и о другом нам заповедал: в силах людей — отодвинуть, задержать предсказанный финал. А мы, как будто специально, его, наоборот, приближаем…
— В одном из интервью талантливого сценариста Юрия Арабова, который себя позиционирует как христианин, он высказал такую мысль: мол, апостасия, постмодернистское моральное разложение человечества, катится на нас, как асфальтовый каток. Его не остановить, выйдешь ли ты упираться против него, или отпрыгнешь в сторону. В этом мне послышалось какая-то капитуляция перед злом… Должен ли человек художественного слова, подобно служителю Бога — все-таки «упираться», противостоять этой дьявольской машине?
— Должен. У меня некогда возникло похожее сравнение: человечество — как телега, которая катится с горы. Остановить ее невозможно, но замедлить ее движение — в наших силах, и потому бросаться под колеса все равно надобно. И писателю, шире — художнику, и священнику. Судьба нашей страны (она же и судьба человечества) решается в храмах и монастырях — в молитве. Пока слова молений — молчаливых ли, поэтических, но главное, из глубины души — возносятся к небесам — телега до пропасти не доедет, жизнь на Земле продолжится. Доколе не будет взят «удерживающий». Никакого другого «удерживающего», кроме Русской православной церкви и ,соответственно, России, пусть даже в ее нынешнем безрадостном виде, сегодня нигде не сыскать. В духовном смысле — вокруг нас руины…
— Вы близко наблюдали жизнь самой что ни на есть глубинной — вологодской — деревни с конца 1970-х до середины 1990-х, жили этой жизнью. Русская деревня действительно умерла совсем?
— Почти. Она в хосписе.
— Что значит «почти»?
— В деревне, где служил четверть века назад, было сорок пять жителей. Теперь — двенадцать. Вокруг нет практически никакой работы. Люди вымирают, уезжают… Молодежи нет, не рождаются дети. При мне распадались колхозы и совхозы. Люди и раньше там пили достаточно основательно, а когда хозяйства стали рушиться — запили вмертвую. Потому что утратился смысл жизни. Раньше детей взращивали, чтобы дочку отдать в медицинское или педагогическое училище, сына — в механизаторы, теперь же — работы нет, и дети стали не нужны никому. А сколько деревень, где последние жители умерли! Травой-быльем избы зарастают, а бывшие поля давно превратились в рощи…
— Иные еще надеются, что однажды горожане побегут обратно в родовые вотчины, да и просто в деревни, к крестьянству захотят вернуться….
-Трудно мне это сегодня представить. Во-первых, крестьянская жизнь требует специфических навыков, которых у городских жителей нет — это не шесть соток с клубникой. Как-то одна моя прихожанка загорелась желанием уехать с мужем в деревню и завести корову. Я рассказал ей, сколько кормов съедает корова за год, каких усилий требует сенокос, и горение поугасло. Спросила она еще по поводу козы или поросеночка, но и тут я ее, похоже, не порадовал. Сошлись на котике — тот хоть сам себя может прокормить. А кроме того, нужно как-то зарабатывать деньги, чтобы оплачивать и коммунальные расходы, и бензин, если у вас есть машина, и детский сад, если у вас есть дети — все, как в городе, только вот работы нет. Так что, если не придумают наши власти, как людей на селе трудоустроить, никто туда не вернется. Разве что по грибы, по ягоды…
— А вы сами, почему уехали из своего вологодского Верхне-Спасского Погоста?
— Ноги стали отказывать — застудил, ревматизм заработал. Если бы не это — остался бы, мне там хорошо было. Притом, что деньги отсутствовали вообще — на дорогу до Вологды всем приходом копили. Надо было на епархиальное собрание ехать — всего четыреста километров и без особого шика, в общем вагоне — накопили только в один конец. На обратную дорогу батюшки скинулись.
— Отец Ярослав, как вам кажется: почему в атеистической стране СССР отношения между людьми были чище, да и в целом жизнь — нравственней, чем сегодня, когда возводятся сотни храмов; выходят православные издания, вещают телеканалы?
— Тогда в государстве и обществе сохранялась система традиционных ценностей. Официальную идеологию (по крайней мере, с войны начиная, а может, и ранее) можно определить, как «безрелигиозное христианство». Потому народ ее и принял, переварив чуждый марксизм. Надо быть честным, добрым, беречь свою семью, выручать товарища, любить Родину. Литература и искусство старались утверждать и пропагандировать именно такое мировоззрение. А рухнуло все потому, что стены эти не опирались на религиозный фундамент — стояли не на вере в Бога как краеугольном камне, а на вере в человека. Священное Писание не зря предупреждает: если это предприятие и это дело — от человеков, то оно разрушится.
СССР был несомненно крепче, мощнее, чем сегодняшняя Россия, но тоже далек от всеобщего благополучия. Ведь откуда государству взять энергию для созидания, мощи? Только из людей вычерпать. Так было и при рывке Петра I и при советской индустриализации. Это закон сохранения энергии…
Любой строй содержит в себе и плюсы, и минусы. Были таковые и при советском социализме, есть таковые и сегодня. Поэтому глупо мечтать о возвращении куда либо назад — в Советский ли Союз, в императорскую или допетровскую Россию. У Бога нет дороги назад — только вперед. Он Сам идет, и нас ведет… По-житейски нам, конечно, не хватает той стабильности, которая была в 70-х, когда можно было как-то планировать на годы вперед, устраивать судьбу детей. Для христианина ведь очень важно иметь мир в душе. А сегодня у людей сплошная нервотрепка и полная неопределенность насчет даже ближайшего будущего. Да и у бывших братских народов не лучше. Смотрите, что происходит сегодня на Украине! Торжество клинического идиотизма, да и только.
Мы на каждой литургии читаем молитву о восстановлении мира там. Но, думается, к сожалению, смута на Украине надолго, и крови еще немало прольется…
А ведь такие события кардинально меняют жизнь целых поколений, даже если люди не сразу осознают это. Как крематории в нацистских лагерях. Как расстрел нашего «Белого дома» из танков в 1993-м. Когда я увидел это своими глазами, сразу понял — жизнь теперь станет принципиально иной, люди станут другими… Интересно, что я тогда приехал из Вологодской области в Москву на два дня за нательными крестиками — крестить много приходилось. Господь привел меня увидеть бедствие.
— Давайте вернемся к литературе. Возможно ли возродить ту литературоцентричность, которая была в нашей стране? Когда хорошие книги были нарасхват, в школе серьезно изучали и знали классику, огромными тиражами выходили толстые журналы, литературные критики отслеживали процесс?
— В нынешних экономических реалиях, в нынешнем состоянии общества и властей мне это трудно представить. Интернет все это не заменяет. Когда я еще только начинал писательскую деятельность, обзорная статья литературного критика в газете «Правда» сразу определила, кому я следую в прозе, в какой «лагерь» меня зачислить. Писатель был существенной смыслообразующей фигурой — и для общества, и для власти. Сегодня же он, в любом случае, нечто необязательное, досуговое. Если его вообще замечают.
— Уместен ли императив «литература должна», а дальше то-то и то-то?
— По-моему, нет. Это примерно, как «Церковь должна». Да ничего они не должны! А вот каждый из нас: священник ли, писатель — должны жить по-людски. Критериев, по-моему, только два. Первый — кому служишь: Богу или рогатому, а второй — профессионал ты, или нет. Вот и все, больше ничего не требуется. Если человек хочет приносить добро, но делает это либо из тщеславия, либо непрофессионально и при этом очень активен, то от него вреда бывает куда больше, чем пользы.
— На каких писателях вы, что называется, «росли»? Изменился ли со временем этот пантеон?
— Каким был — таким и остался: Пушкин, Гоголь, «Записки охотника» Тургенева, Лесков, Бунин, Чехов, Паустовский, Нагибин, Казаков. Я назвал тех, кто мне особенно близок как прозаику. Разумеется, я ценю величие Толстого и Достоевского, считаю выдающимися мастерами Шмелева и Булгакова, Шолохова и Распутина. Но они на меня не так повлияли как те, которых я перечислил ранее.
— А современные писатели?
— Я, честно говоря, немногих из них читал. Лучше не буду об этом говорить… Я уже полвека в литературе, и мне необязательно съесть все яйцо, чтобы понять, что оно несвежее. Больше всего мне не нравится привкус шоу, сопровождающий иных модных писателей. Вроде того, что еще книжку не начинал писать, а ее уже рекламируют и по ней уже начинают кино снимать…
— И как сегодня писателю выживать?
— Понятия не имею. Я лично выживаю с трудом. Как священник служить в полную меру, увы, уже не могу: очень плохо вижу. Отец дьякон, дай Бог ему здоровья, возит меня на службу в храмы Патриаршего подворья в Зарядье. По субботам-воскресеньям и на большие праздники. В основном — исповедаю…
— Благодарю вас, батюшка! Дай Бог вам здоровья, а нам новых ваших книг!
Беседу вел Андрей Самохин