Содержание
- Полемика между западниками и славянофилами
- ВЕЧНЫЙ СПОР. Западники и славянофилы
- Западники, славянофилы и другие: споры о пути России
- По каким причинам мы спорим?
- Виды споров
- Идейный спор Базарова и П. П. Кирсанова (По роману И. Тургенева «Отцы и дети»)
- СПОРЫ Е.БАЗАРОВА И П.П.КИРСАНОВА В РОМАНЕ И.С.ТУРГЕНЕВА “ОТЦЫ И ДЕТИ
- Спор славянофилов и западников. История и современность
- Славянофильство и западничество
- Предпосылки возникновения западников и славянофилов
- Завершение спора славянофилов и западников
- Список использованной литературы
- Становление самобытной русской философии началось в XIX веке с постановки и осмысления вопроса об исторической судьбе России.
- Именно она и указывает россиянам их истинное предназначение — к истинному нравственному самоусовершенствованию.
- Спор славянофилов и западников был спором о судьбе России и ее признании в мире. «И те и другие любили свободу. И те и другие любили Россию, славянофилы как мать, западники как дитя…» Бердяев Н., «Русская идея» — M. Эксмо, 2008. — 18 с.
- Большинство западников видели в общине пережиток прошлого, и полагали что общину и любое другое общинное землевладение должно ждать исчезновение, подобно тому как это произошло с крестьянскими общинами в странах Западной Европы.
- Деятельность Петра I западники рассматривали как первую фазу обновления страны; вторая, по их мнению, должна начаться с проведения реформ, которые явятся альтернативой пути революционных потрясений.
- славянофил западничество россия чаадаев
- Отражение в культуре
- Идейные разногласия между западниками и славянофилами тем не менее не мешали их сближению в практических вопросах русской жизни:
- · выступали против существующего государственного управления,
- Таким образом, в 30-40-е годы XIX века в русской культуре оформились две линии, которые на протяжении многих лет задавали главные координаты ее смыслового пространства.
- Они проповедовали не возврат к прошлому, а восстановление жизнеспособных начал российского общества в изменившихся условиях.
- Современное отражение спора
- В самом русском народе подчеркивается способность к всенародной мобилизации для решения идеалистических задач — например, построения всемирной империи для блага всех народов, — в то время как Запад погружен в мещанство и индивидуализм.
- Большинство их — воспитанники Московского университета. Теоретической основой взглядов и тех и других была немецкая классическая философия. И, так же как и других волновали судьбы России, пути ее развития, хотя они понимали их по-разному.
- После реформ 60-х гг. острота разногласий между славянофилами и западниками утратила свое былое значение.
- Славянофилы и западники
- Славянофилы и западники – кто они?
- Различия во взглядах славянофилов и западников
- Значение споров между славянофилами и западниками
Полемика между западниками и славянофилами
Западничество и славянофильство представляли собой два различных направления в русской общественной и литературной мысли 40 – 60-х годов XIX века. Представители западничества выступали за «европеизацию» страны – отмену крепостного права, установление буржуазных свобод, за широкое и всестороннее развитие промышленности. Западниками были В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. П. Огарев, Т. Н. Грановский, П. В. Анненков, И. С. Тургенев, В. Н. Майков и др. Трибуной западников стали журналы «Отечественные записки», «Современник». Славянофилы же отстаивали «самобытные», внеевропейские тенденции в развитии России, сохранение православия и патриархально-общинных основ. Активными славянофилами были А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, братья Аксаковы, В. А. Елагин, В. А. Черкасский и др. Славянофилы пытались сделать своим органом журнал «Москвитянин».
Между западниками и славянофилами происходили настоящие бои на страницах газет и журналов, на литературных и нелитературных вечерах в московских домах. В пылу этой полемики резко обнажились противоречия и расхождения между ними. Наиболее непримиримую позицию по отношению к славянофилам занимал В. Г. Белинский, живший в Петербурге. Он критиковал их за утопизм, идеализацию старины, антиевропеизм и требовал полного разрыва с ними.
Во всех этих спорах наблюдалось глубокое уважение оппонентов друг к другу, признание достоинств противоположной стороны. Например, славянофил Хомяков очень высоко отзывался о западнике Чаадаеве, подчеркивая, что, может быть, никому не был он так дорог, как тем, которые считались его противниками.
Н. Г. Чернышевский в «Очерках гоголевского периода русской литературы» писал, что западники не разделяли и не чувствовали ни малейшего влечения разделять мнения славянофилов, так как считали их ошибочными. Однако, справедливости ради, подчерки вал автор, нельзя было не симпатизировать им как людям, проникнутым сочувствием к просвещению. Не надо было лично знать их, чтобы убедиться, что они принадлежат к числу образованнейших, благороднейших и даровитейших людей в русском обществе.
Отображение идейных споров западников и славянофилов можно найти в «Былом и думах» Герцена. В этом произведении автор очень точно выразил отличие своего круга от славянофильского:
Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинокая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы – за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билосъ одно.
Там же Герцен вспоминает и о тех разногласиях, которые были у него и со своими друзьями, в частности с Грановским. Известный русский историк, профессор Московского университета, великолепный лектор, чья «задумчивая речь» потрясала сердца слушателей, Грановский выступал против материалистических воззрений Герцена. Автор описывает один из «теоретических раздоров», который произошел у него с Грановским:
Наконец я заметил, что развитие науки, что современное состояние ее обязывает нас к принятию кой-каких истин, независимо от того, хотим мы или нет, что, однажды узнанные, они перестают быть историческими загадками, а делаются просто неопровержимыми фактами сознания, как Эвклидовы теоремы, как Кеплеровы законы, как нераздельность причины и действия, духа и материи.
– Все это так мало обязательно, – возразил Грановский, слегка изменившись в лице, – что я никогда не приму вашей сухой, холодной мысли единства тела и духа; с ней исчезает бессмертие души. Может, вам его не надобно, но я слишком много схоронил, чтобы поступиться этой верой. Личное бессмертие мне необходимо.
—Славно было бы жить на свете, – сказал я, – если бы все то, что кому-нибудь надобно, сейчас и было бы тут как тут, на манер сказок.
—Подумай, Грановский, – прибавил Огарев, – ведь это своего рода бегство от несчастья.
—Послушайте, – возразил Грановский, бледный и придавая себе вид постороннего, – вы меня искренно обяжете, если не будете никогда со мной говорить об этих предметах. Мало ли есть вещей занимательных и о которых толковать гораздо полезнее и приятнее.
—Изволь, с величайшим удовольствием! – сказал я, чувствуя холод на лице. Огарев промолчал. Мы все взглянули друг на друга, и этого взгляда было совершенно достаточно: мы все слишком любили друг друга, чтоб по выражению лиц не вымерить вполне, что произошло. Ни слова больше, спор не продолжался… и обед кончился так мирно, что посторонний, который бы пришел после разговора, не заметил бы ничего…
Придерживаясь принципиально разных взглядов, друзья в этом споре проявили глубокое уважение друг к другу. Разговор велся с большим чувством такта. Несмотря на идеологическую непримиримость, Герцен и Огарев проявили деликатность и бережное отношение к Грановскому как к личности, терпимость к его убеждениям. Все они очень тяжело переживали эти разногласия.
Современные исследователи, анализируя различные процессы общественной жизни страны, обращают внимание именно на эту сторону полемических столкновений между западниками и славянофилами. С. Аверинцев в статье «Старый спор и новые спорщики» пишет:
Где сейчас благородство мысли, отмечавшее обе стороны: Чаадаева – и Тютчева, Хомякова – и Герцена? Там была стройность, была гармония, «музыкальная» «архитектурная» гармония. Да, они спорили, спорили непримиримо, но их спор протекал на основе некоторого взаимопонимания и потому был для культуры плодотворным. Нельзя воображать, будто славянофилы не знали и не любили Запада или будто в мысли Чаадаева и Герцена отсутствовала Россия… Как они говорили друг о друге! Серьезности спора это никоим образом не отменяло, но придавало ему качество благородства, одухотворяло его, задавало масштаб, всегда пропорциональный мере взаимного уважения оппонентов.
В нынешних условиях важно, чтобы каждый гражданин имел возможность осуществить свое право высказать любую точку зрения. Многообразие взглядов, позиций, отражающих разные интересы, плюрализм мнений – обязательные предпосылки демократического решения проблем. Нравится или не нравится кому-либо та или иная точка зрения, человек может ее высказать. Совершенно определенно на этот счет высказался писатель Д. Гранин: «…оппонировать нельзя, зажимая рот оратору».
ВЕЧНЫЙ СПОР. Западники и славянофилы
Говоря о том, как обустроить Россию, на какие идеалы при этом ориентироваться, какую роль здесь может сыграть Русская Православная Церковь, невозможно обойти вниманием спор славянофилов и западников. Кем же были эти люди и отчего по их поводу бытует столько ложных стереотипов? Об этом существуют разные мнения, но очевидно, что поставленные ими вопросы до сих пор остаются актуальными. Почему? Об этом мы беседуем с известным историком и политологом, академиком Юрием Сергеевичем Пивоваровым.
Юрий Сергеевич Пивоваров родился в 1950 году в Москве. В 1972 году окончил Московский государственный институт международных отношений (МГИМО) МИД СССР, в 1975 году — аспирантуру Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) АН СССР. С 1976 года работает в Институте научной информации по общественным наукам (ИНИОН) АН СССР. С 1998 года — директор ИНИОН РАН. Доктор политических наук, профессор, академик Российской Академии наук.
Сфера научных интересов: история, политическая наука, правоведение.
Такие разные стержни
— Юрий Сергеевич, в чем же состоит основное различие взглядов западников и славянофилов?
— Прежде чем я отвечу по существу, хочу внести ясность. Довольно часто слова «западники» и «славянофилы» используются не по назначению. Начнем с того, что западники и славянофилы жили и мыслили в 40–50 годах XIX века. Потом на смену им пришли другие люди, по-своему развивавшие (или отвергавшие) их идеи, но они в строгом смысле слова не были уже ни западниками, ни славянофилами.
Далее: их самоназвания крайне неудачны и не отражают суть дела. «Славянофилы» не потому славянофилы, что так уж любили славян, а «западники» не потому западники, что предпочитали народы Западной Европы. Просто так уж сложилось: кто-то кого-то так назвал, кто-то повторил — и пошло-поехало. Та же история, например, произошла с терминами «большевики» и «меньшевики» или с «евразийцами». Очень неточные названия, но яркие, запоминающиеся.
Следующее, о чем надо сказать. Раскол русской мысли на западников и славянофилов произошел на рубеже 30-х и 40-х годов ХIX века. Это было время, когда русская политическая и философская мысль только-только зарождалась. Так вот, в определенном смысле можно сказать, что идейный спор западников и славянофилов, случившийся в самом начале русской мысли, предопределил все ее дальнейшее развитие.
И, наконец, то, о чем часто забывают (или вообще не знают): если о славянофилах можно говорить как о более или менее целостном явлении, то западники — это пестрый конгломерат. Славянофилов, при всех их различиях, можно представить как единую компанию, но западников — совершенно невозможно. Это зачастую абсолютно несовместимые люди. Например, Тимофей Грановский, благостный, верующий московский профессор — и Михаил Бакунин, анархист и атеист. Можно и другие имена назвать: Герцен, Белинский, Сергей Соловьев, Кавелин, Чичерин… это же совершенно разношерстная компания! По сути, западники — это все те, кто не славянофилы.
И вот теперь я могу ответить на Ваш вопрос. Несмотря на все различия в среде западников, было нечто единое, что разделило их со славянофилами. Что же это? Любовь к Западу или нелюбовь к России? Ничего подобного! Различие совсем в другом.
Славянофилы — это то направление русской мысли, которое вернуло ей теоцентричный тип мышления. То есть мышление, основа которого — представление о бытии Божием и о Его Промысле. Все происходящее в земной жизни рассматривается с позиций Жизни Вечной. Для западников же, при всех их колоссальных различиях, было характерно антропоцентричное мышление. То есть в основе всего — человек, причем не в вечной, а в земной перспективе.
Такое разделение, конечно, возникло не случайно. В Средние века и русская цивилизация, и европейская были теоцентричными. Тема богообщения, спасения была смысловым стержнем их существования. Однако начиная с какого-то этапа — историки называют этот момент Новым временем — стержень европейской цивилизации изменился. Запад из теоцентричного становится антропоцентричным. Гуманизм, Ренессанс, «человек — мера всех вещей», политика, интерес к собственному телу, медицина, естествознание, обустройство земной жизни — вот что вышло на первый план. Бог не был изгнан из этой цивилизации, но Он стал лишь «одним из», то есть важным, но не единственным и даже не самым главным фактором, обусловливающим эту культуру. В России, начиная с времен Петра Первого, тоже разрушается теоцентричная цивилизация, но на смену ей приходит цивилизация не антропоцентричная, а, я бы сказал, властецентричная. Власть, могущество государства становится предельной ценностью. Затем, особенно начиная со второй половины XVIII века, находясь в тесном контакте с мыслью европейского Просвещения, русская культура (вернее, культура русской интеллектуальной элиты) становится западноподобной, то есть антропоцентричной.
И тут на рубеже 30–40-х годов XIX века группа молодых и знатных русских дворян говорит: нет, возможно и по-другому. Они стали возвращать русской культуре религиозное измерение. Строго говоря, еще до них это начали Карамзин и Сперанский (мыслитель глубочайший и до сих пор недооцененный), но в полной мере это сделало поколение славянофилов — Константин Аксаков, братья Киреевские, Юрий Самарин и другие. Фактически именно с этого момента начинается русская религиозная философия. Кстати сказать, вся русская философия — религиозная, другой философии русские не сумели создать. Независимо от того, как к этому относиться, это — факт. Магистральный поток русской мысли после славянофилов — мысль религиозная, теоцентричная. В каких-то аспектах, особенно в социальных, со славянофилами не согласная, но тем не менее именно от славянофилов получившая свое развитие.
Что же касается социальных аспектов, то славянофилы сделали очень важную вещь — они сказали: господа, мы не какая-то отсталая часть Европы, у нас нет задержки в развитии. Мы самоценные, у нас есть свой национальный характер, своя историческая миссия. У других она тоже есть, но она есть и у нас. Не надо смотреть на нас сверху вниз, и мы на вас не будем. При этом мы относимся к себе, к своему прошлому и настоящему предельно жестко, критично, у нас много неправильного, и мы хотим это исправить.
— А что же западники? В чем проявлялось их антропоцентричное мышление?
— Вновь отмечу: это люди очень разные, в том числе и по отношению к вере. Среди них были атеисты: Герцен, Бакунин, были идеалисты, например Кавелин, были глубоко верующие люди — тот же Тимофей Грановский; были колеблющиеся, сомневающиеся. Но всех их объединяло то, что во главу угла ставился человек, причем вне связи с Богом. Человек — как некое социокультурное или же психологическое явление — то есть человек исключительно в земной перспективе, но не человек, чья судьба обусловлена спасением. При этом не надо думать, будто они считали человека лишь винтиком в общественном механизме — нет, они (Кавелин, Герцен) подчеркивали сложность и глубину человеческой психологии, говорили и о душе, но вне религиозной проблематики.
В этом их основное отличие от славянофилов. Они ведь в основном не о том спорили, хороша или плоха крестьянская община, не о том, считать ли Россию Европой или Азией, самобытны мы или нет. Все эти темы вторичны по отношению к главному — к смысловому стержню цивилизации.
Более того, если брать именно круг социально-исторических вопросов (а именно такие вопросы всего важнее и интереснее тем, кто в наши дни рассуждает о западниках и славянофилах), то многие западники в итоге перешли на славянофильские позиции, например тот же Герцен. Тут и критическое отношение к Петру Первому, и отказ от тотальной критики допетровской Руси, и понимание того, что крестьянская община — это не случайность, что не случайно не складывается в России институт частной собственности, что парламентаризм, партии, конституция — это не русский путь социально-исторического развития, и так далее, и тому подобное.
Юрий Федорович Самарин (1819—1876) — русский публицист и философ.
Художник В. А. Тропинин
Им памятника нет
— Не раз приходилось слышать мнение, что раз славянофилы — сторонники патриархального уклада, то они были сторонниками крепостного права. Так ли это?
— Абсолютная чушь! Славянофилы не просто были за отмену крепостного права, но многие из них готовили эту отмену на практике. К примеру, известнейший славянофил Юрий Федорович Самарин принимал активное участие в подготовке реформы 1861 года и, собственно, был основным автором проекта освобождения крестьян. Его старый товарищ (и идейный противник!) Николай Платонович Огарев, находясь в Лондоне в эмиграции, писал о работе Самарина в комиссии по подготовке отмены крепостного права: «В мужиках же только барин — Юрий Федорыч Самарин». «В мужиках» — в том смысле, что интересы крестьян в этих комиссиях отстаивал только Самарин.
Между прочим, Самарин не только разрабатывал теоретические основы освобождения крестьян, но и обосновал их, так сказать, экспериментально. Будучи богатым помещиком, он в своих имениях в Самарской и Московской губерниях на практике осуществил переход крестьян от крепостного состояния к свободному. А впоследствии он же занимался проблемами местного самоуправления, был теоретиком и практиком земского движения, потому что отмена крепостного права подразумевала и развитие местного самоуправления. Так что
можно сказать, что в России крепостное право было уничтожено по славянофильскому рецепту. Я бы им, славянофилам, памятник за это поставил, поскольку все мы в большинстве своем — потомки русских крепостных крестьян.
Иван Васильевич Киреевский (1806—1856) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист. Дагерротип 1840-х годов
Есть лишь одно высказывание у славянофилов, что крепостное право, быть может, не стоит отменять столь поспешно. В одном из своих писем Иван Васильевич Киреевский высказывает опасение, что непродуманное проведение этой реформы может впоследствии привести к страшным социальным катаклизмам. И нужно сказать, что Киреевский был в своем предположении отчасти прав — ведь и революция 1917 года, и предшествующая ей революция 1905 года были во многом обусловлены недостатками реформы 1861 года. Это совсем не умаляет роли Самарина и других славянофилов, ведь далеко не ко всем их предложениям власть прислушивалась.
Вышли из доверия
— А как вообще относилась к ним государственная власть? Считались ли они некой проправительственной партией?
— Славянофилы фактически находились в оппозиции, и власть относилась к ним с большим подозрением — тем более что после декабрьского восстания 1825 года империя сделала ставку не столько на русскую аристократию, сколько на чиновничество и прибалтийское дворянство, которое считалось более верным короне.
Между прочим, тот же Юрий Федорович Самарин был арестован, просидел несколько дней в Петропавловской крепости, его лично допрашивал государь Николай Первый. Дело в том, что Самарин служил чиновником в Риге и написал «Письма из Риги», которые современники сравнивали по их пронзительности с работами Паскаля. Смысл этих писем сводился к тому, что Россия должна всерьез заняться своими окраинами. Вот взять тот же балтийский край. Там крестьяне-латыши и крестьяне-эстонцы хотели перейти из протестантизма в Православие — таким образом они вышли бы из-под давления протестантского балтийского дворянства, которое их эксплуатировало. Самарин считал, что правительство должно способствовать этому переходу, в нем он видел гарантию того, что этот край не уйдет от нас, что он не станет враждебен России (которой действительно нужен выход к Балтийскому морю).
Так вот, власть арестовала его за это! Николай Первый не хотел ссориться с балтийскими баронами. И, допрашивая Самарина, сказал замечательную фразу: «Вот вы-то думаете о России, а мы думаем о государственных интересах». То есть точно отделил глобальные интересы России от текущих интересов государственной власти.
Гонения, впрочем, были и на Алексея Хомякова, и на Константина Аксакова. Сейчас могут показаться смешными и поводы к этим гонениям, и их масштаб. За то, что человек не бреет бороду (а дворяне тогда обязаны были брить!), его сажают под домашний арест, запрещают через генерал-губернатора читать славянофильские стихи. Что это за гонения по сравнению с трагическим опытом XX века, с ГУЛАГом? И тем не менее — это показатель того, что власть относилась к славянофилам с подозрением, что своих она в них не видела, не считала необходимым на них опираться.
Это ведь ложный стереотип, будто славянофилам власть потворствовала, а западников притесняла. Наоборот, до определенного момента власть скорее прислушивалась к западникам, потому что западники настаивали на величии Петра Первого, а тогда ведь был культ Петра. То есть западники отстаивали официальную позицию. Кого-то мои слова могут шокировать, но славянофилы по сути были либералами! Они были за естественные формы развития, за минимизацию государственного контроля всего и вся.
А что касается отношения власти к западникам, то вот лишь один пример: виднейший западник Александр Иванович Герцен был до 1863 года властителем дум в России, и государь Александр Второй открывал заседания кабинета министров словами: «Все ли прочли последний выпуск “Полярной звезды”*?» Правда, после польского восстания 1863 года, когда Герцен поддержал поляков и осудил Россию, отношение к нему кардинально изменилось, но до этого момента он был крайне популярен.
Не рупор Церкви
— Традиционно считается, что славянофилы в своих богословских сочинениях выразили глубины православного вероучения. А как их воспринимала Церковь? Считала ли она славянофилов своими?
— Это тоже легенда. На самом деле взаимоотношения Русской Церкви и русской религиозной мысли всегда были довольно напряженными. Кого-то это может удивить — ведь многие, глядя со стороны, до сих пор считают, что русская религиозная мысль и Православная Церковь едва ли не тождественны. Они ссылаются на то, что целый ряд выдающихся русских мыслителей (особенно в первой половине XX века) стали священниками или монахами. Сергей Булгаков, Павел Флоренский, Алексей Лосев… Ничуть не бывало! Церковь во все времена весьма осторожно относилась к богословским исканиям светских философов, и зачастую эта осторожность была вполне оправданной.
Что же касается славянофилов, то в их времена — в 40–50-е года XIX века — Православная Церковь не играла особой роли ни в публичной сфере, ни в интеллектуальной жизни общества. Она жила своей жизнью, а культурное образованное общество — своей.
Заслуга славянофилов в том, что они, особенно братья Киреевские, стали возвращаться в Церковь. Возвращаться от немецкого романтизма, от немецкой философии — к изучению отцов Церкви, к патристике. Они первыми навели эти мосты между русской интеллектуальной элитой и Церковью. Но для Церкви они были людьми, которые пришли туда за Истиной, а не теми, кто принес в нее Истину. Церковь не считала их своим рупором в обществе, не делала на них ставку. Да и вообще не слишком-то их знала**. Вот характерный пример: Юрий Федорович Самарин умер в 1876 году в Берлине после несчастного случая от заражения крови. А священник посольской церкви (а другого православного храма тогда в Берлине не было) отказался его отпевать — так вышло, что пропали его документы, а без документов, мол, не положено. В результате Самарина отпевали в лютеранской кирхе.
— А верно ли, что западников и славянофилов разделяло и диаметрально противоположное отношение к Западу?
— Люди, которых мы сейчас называем славянофилами, были тогда в России лучшими знатоками Европы. Можно сказать, что они были бóльшими западниками, чем сами западники. Они, как и все тогдашние образованные люди, знали множество языков, часто и подолгу бывали на Западе, многие из них там учились, имели тесные интеллектуальные связи с Европой, прекрасно ориентировались в тамошней культурной жизни. Вообще, я не знаю другого поколения русских интеллектуалов, которые столь глубоко впитали западную культуру. Влияние западных идей на славянофилов было огромным. Если тот же Герцен воспринимал Запад на довольно поверхностном уровне — социально-политическом, экономическом, то славянофилы шли вглубь западной культуры, постигая ее религиозные основы.
«Нерукопожатные»
— А каковы были личные, человеческие отношения между западниками и славянофилами?
— Это была, говоря сегодняшним языком, одна «тусовка». Примерно одинаковый возраст, один и тот же социальный круг. Кстати, и славянофилы, и западники — это преимущественно московское явление, большинство из них жило в Москве, было тесно связано с Московским императорским университетом: почти все они там учились, многие преподавали. То есть изначально это была одна компания.
А потом они разошлись. И поскольку большинство из них были людьми глубоко идейными, честными, открытыми и возвышенными натурами, то свои идейные расхождения они восприняли предельно серьезно, это для них была страшная драма, они глубоко переживали свой разрыв. И в какой-то момент они расстались, сделались друг для друга, как сейчас сказали бы, «нерукопожатными».
В разных источниках описываются душераздирающие сцены, как, случайно встречаясь, они бросались друг другу на грудь, плакали, но после этого говорили, что всё между ними кончено и что впредь они общаться не будут. Между прочим, точно такие же расставания случались и в среде западников, которая, как мы помним, была очень разнородной.
Александр Иванович Герцен (1812—1870) — русский писатель, публицист, философ, революционер. Художник Н. Н. Ге
Но вот характерный пример. В 1860-х годах, уже после польского восстания, Юрий Федорович Самарин приехал в Лондон, где жил в эмиграции Герцен. Общаться с ним было весьма опасно, но Самарин послал ему письмо — давайте встретимся. И вот они встречаются в гостинице, обнимаются, плачут — и часами спорят. Ни к какой единой точке зрения не приходят: Самарин считает, что Герцен своими действиями разжигает гражданскую войну в России, а Герцен уверен, что Самарин, участвуя в восстановлении административного управления в Польше, предает идеалы свободы. Но какая между ними глубочайшая любовь, какая привязанность, уважение!
Интеллектуальная массовка
— Как трансформировались споры, начатые западниками и славянофилами, в последующие времена — и особенно в наши дни?
— Конечно, с уходом поколения славянофилов и западников вопросы, поставленные ими, продолжали волновать мыслящих русских людей, поэтому дискуссии на эти темы продолжаются вплоть до наших дней и, думаю, будут продолжаться впредь. Однако уровень этих дискуссий зачастую оставляет желать лучшего — планка понижается.
Тимофей Николаевич Грановский (1813—1855) — русский медиевист, профессор всеобщей истории Московского университета. Литография П. Бореля
Во-первых, когда дискуссия расширилась, пошла в массы (а этого не могло не случиться, ведь мировоззренческие вопросы интересуют не только великих мыслителей, но и, скажем так, «интеллектуальную массовку»), она измельчала, и друг другу противопоставлялись не подлинные идеи славянофилов и западников, а некие примитивные, карикатурные представления.
Проще говоря, сейчас нет ни Хомякова — с одной стороны, ни Герцена — с другой. Связано это с общим понижением культурного уровня. Не случайно XIX век называют золотым веком русской культуры. Ведь только долгая, медленная, кропотливая культурная работа может привести к появлению каких-то вершин — интеллектуальных, эстетических, духовных. А после того, как весь XX век Россия занималась самоуничтожением, гении появляются слишком редко, если же и появляются, то вопреки нынешнему вектору культурного развития. Пушкины и Хомяковы, Герцены и Самарины рождаются только в глубоко рафинированной среде, которая складывается десятилетиями. Конечно, бывают исключения, ведь Дух Божий дышит, где хочет, и поэтому в наши дни тоже появляются таланты и гении, но это единичные случаи, а среды, из которой бы они вырастали, все равно нет.
Во-вторых, понизился не только уровень понимания предмета — понизилась и общая культура дискуссии. Я уже говорил, с каким огромным уважением воспринимали своих оппонентов и славянофилы, и западники. Сравните это с той злобой, с тем ядом, который изливали друг на друга лет двадцать назад публицисты в толстых журналах разной идейной ориентации. Кто-то из них считал себя наследниками славянофилов, кто-то — западников, но они были лишь карикатурой и на тех, и на других. То же самое происходит и сейчас: карикатурные «западники» воюют с карикатурными «славянофилами», а то, что на самом деле думали западники и славянофилы, их не очень-то интересует.
Для контраста вспомним полемику между Андреем Дмитриевичем Сахаровым и Александром Исаевичем Солженицыным. Очень сильно упрощая, можно сказать, что Сахаров продолжал традицию западников, а Солженицын — славянофилов. Так вот, они с пиететом относились друг к другу. Да, они критиковали друг друга в подпольной независимой печати и в западных газетах и журналах, но их идейный спор никогда не переходил на личности. То есть все зависит от калибра людей. Но калибр, к сожалению, тоже мельчает.
— Порой приходится слышать от церковных людей, что настоящий православный человек просто обязан быть славянофилом и ни в коем случае не должен разделять идей западников — иначе его вера ущербна. Как Вы относитесь к такому мнению?
— Я отвечу, наверное, грубо: это попросту глупость. А причина ее в том, что в сознании таких людей выстраивается неправильная иерархия ценностей. Что главное для верующего православного человека? Вера в спасающего нас Христа, исполнение Его заповедей, любовь к ближним, внимание к своей духовной жизни — или учение славянофилов? Ответ очевиден. Даже если брать богословские вопросы, которые разрабатывала славянофильская мысль — вопросы о соборности, о понимании свободы и так далее, — все равно они не являются центральными для религиозного сознания.
Другое дело, что всякий культурный человек в России должен знать хотя бы в самых общих чертах то, что привнесли в отечественную культуру и славянофилы, и западники, но это — вопрос культурной, а не религиозной идентичности. Да, наследие славянофилов может быть для верующего человека актуальным в том числе и для его религиозной практики, но ставить знак равенства между принадлежностью к Православию и согласием с идеями славянофилов — это чудовищно!
— А все-таки зачем современному человеку знать идеи славянофилов? Только для повышения собственного культурного уровня — или есть какая-то иная польза?
— Польза есть. Славянофилы и западники жили и мыслили полтора века назад, но очень многие их идеи и прозрения продолжают оставаться актуальными. Мы вот постоянно спорим, как обустраивать Россию, — и зачастую изобретаем очередной велосипед. Вспомните, какие огромные надежды лет 15-20 назад мы возлагали на западные политические механизмы: на демократию, многопартийность, парламентаризм. И не понимали, что просто вот так взять и пересадить их на нашу почву их нельзя — не приживутся. А еще полтора века назад Юрий Федорович Самарин говорил своим оппонентам: не торопитесь с введением конституции, русский народ не достиг еще того уровня социально-политического развития, когда он действительно может избирать. Если вы сейчас это сделаете, то всё разрушите, потому что власть в выборных органах захватят какие-то определенные круги, к примеру, дворянство, недовольное реформой 1861 года, или быстро разбогатевшее (а потому малоответственное) купечество, и так далее. И разве история не подтвердила его правоту? Разве не выродились на нашей почве и парламентаризм, и партийное развитие, и прочее?
Многие предупреждения славянофилов пережили свое время, они остаются актуальными и сейчас. Надо только их всерьез прочитать и понять.
*Альманах, издаваемый в Лондоне Герценом и Огаревым в 1855-1862 годах. — Ред.
** Здесь речь идет преимущественно об официальных церковных структурах — Святейшем Синоде, епархиях. Но на уровне личных контактов общение между славянофилами и людьми Церкви все-таки было. Так, например, виднейший славянофил Иван Киреевский занимался переводами святоотеческой литературы под руководством оптинского старца Макария. — Ред.
Западники, славянофилы и другие: споры о пути России
Лекция 2 из 8
Похожа ли Россия на Европу, и если нет, то хорошо это или плохо
Автор Андрей Зорин
31 декабря 1999 года, в последний день века и тысячелетия По григорианскому летоисчислению XXI век и третье тысячелетие начинаются 1 января 2001 года. Но Ельцин в своем обращении именно так определил эту дату: «Осталось совсем немного времени до магической даты в нашей истории. Наступает 2000 год. Новый век, новое тысячелетие»., первый президент России Борис Николаевич Ельцин неожиданно объявил о своей отставке. В своем последнем обращении к гражданам России он, в частности, сказал:
«…прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, которые верили, что мы одним рывком, одним махом, одним знаком сможем перепрыгнуть из серого, застойного, тоталитарного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее. Я сам в это верил. Казалось, одним рывком — и всё одолеем. Одним рывком не получилось. В чем-то я оказался слишком наивным».
Понятно, что образ будущего, о котором говорил в своем обращении первый президент, был связан с распространенным в России конца XX века стремлением войти в сообщество западных держав. И все же в своем выступлении — а возможно, и в своих политических расчетах — Ельцин (по всей видимости, бессознательно) воспроизвел один из самых фундаментальных мифов русской культуры, согласно которому свой путь в будущее Россия должна пройти «одним рывком, одним махом, одним знаком». Судя по масштабам наступившего разочарования, надежды президента разделяла и значительная, если не подавляющая часть его соотечественников. Особенно любопытны слова «одним знаком», прозвучавшие в первой трансляции обращения и вырезанные из последующих. Возможно, Ельцин просто оговорился, и все же представляется, что эти слова в любом случае показательны. Прыжок из «тоталитарного прошлого» в «цивилизованное будущее» определяется символическим актом смены идеологических ориентиров.
Проблема положения и статуса России по отношению к Западу неизменно беспокоила элиту русского общества со времени Петровских реформ, однако первоначальная трактовка этой проблемы была относительно спокойной. Предполагалось, что Россия существенно отстает от Запада, но, будучи «молодой страной», она может рассчитывать на историю как на союзника и стремительно сокращает накопившийся разрыв. Над рабским подражанием западной моде и обыкновениям было принято смеяться, но сама по себе необходимость учиться у более передовых государств выглядела очевидной. Только после Наполеоновских войн, когда пути Российского государства и русского образованного общества начали стремительно расходиться, этот оптимистический и в целом общепринятый подход уступает место набору различных и конфликтных идеологий. Первое десятилетие николаевского царствования — время между, условно говоря, восстанием декабристов и смертью Пушкина — стало эпохой начала не прекратившейся до сих пор дискуссии об «особом пути России», ее «исторической судьбе», «месте в мире», «уникальной духовности» и сравнительных достоинствах и недостатках ее «отсталости» по сравнению с Западом.
Принято считать, что эта дискуссия была начата публикацией «Первого философического письма» Петра Чаадаева в 1836 году. Согласно Чаадаеву, Россия из-за ошибочного выбора восточного христианства в качестве государственной религии оказалась отрезана и от католического Запада, и от исламского Востока и не сумела стать органической частью ни одной из великих мировых цивилизаций:
«Народы — в такой же мере существа нравственные, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как отдельных людей воспитывают годы. Но мы, можно сказать некоторым образом, — народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно, не будет потеряно; но кто может сказать, когда мы обретем себя среди человечества и сколько бед суждено нам испытать, прежде чем исполнится наше предназначение?»
Чаадаев настаивал на том, что ни у народа, ни у государства в России вообще не было истории, в то время как Запад даже после Реформации и Французской революции обладает духовным единством, основанным на католицизме:
«…Стоя между двумя главными частями мира, Востоком и Западом, упираясь одним локтем в Китай, другим в Германию, мы должны были бы соединить в себе оба великих начала духовной природы: воображение и рассудок, и совмещать в нашей цивилизации историю всего земного шара. Но не такова роль, определенная нам провидением. <…> Исторический опыт для нас не существует; поколения и века протекли без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу человеческого разума, и все, что нам досталось от этого прогресса, мы исказили».
Сугубая серьезность, с которой власть и общество восприняли это эксцентрическое сочинение, находилась в явном и очевидном противоречии с его вызывающе провокационным характером, который можно отчасти объяснить тем, что письмо было написано в 1829 году (за семь лет до публикации) на французском языке и первоначально предназначалось узкому кругу знакомых автора, способных читать между строк и понимать не только прямой смысл высказывания, но и все намерения и цели автора. В русском переводе на страницах подцензурного журнала этот странный и исполненный кричащих противоречий документ превратился в манифест.
Провокация Чаадаева удалась сверх всяких чаяний: во-первых, автора официально объявили сумасшедшим и запретили ему не только печататься, но и писать, и, главное, чаадаевское письмо стимулировало беспрецедентный всплеск рефлексии о пути России и ее исторической уникальности. Публикация письма совпала по времени с распространением новой официальной идеологии Российской империи — «Православие, самодержавие, народность», сформулированной министром народного просвещения Сергеем Уваровым. По Уварову, именно «народность», заключавшаяся в исповедании догм господствующей церкви и приверженности принципам существующего политического порядка, спасла Россию от деградации, которую переживал современный Запад.
Эти две исходно конфликтные доктрины были дополнены идеологиями славянофильства и западничества, окончательно оформившимися в ходе салонных дискуссий вокруг чаадаевского письма, выразительно описанных в «Былом и думах» Герцена. С точки зрения западников, только завершив процесс вестернизации, Россия могла надеяться успешно конкурировать с европейскими соседями не только в военном, но и в политическом, экономическом и культурном отношении. Напротив того, славянофилы верили в «особый путь» России, основанный на ее допетровском наследии, православной духовности и общинном духе.
Таким образом, спектр идеологических позиций по поводу миссии России и ее места в мире может быть систематизирован на основании ответов, которые давали приверженцы той или иной идеологии на два базовых вопроса: 1) Сравнима ли в принципе Россия с Западом, или у нее есть свой особый путь развития и уникальная миссия? 2) Уступают ли российские традиции и обычаи западным или превосходят их?
Если Уваров и официальные пропагандисты считали возможным сравнивать Европу и Россию в пользу России, а западники в пользу Запада, то Чаадаев и славянофилы, напротив того, полагали, что Россия движется по совершенно особому пути, но для Чаадаева особый путь России был историческим заблуждением и трагедией, а для славянофилов, напротив, свидетельством ее нравственного превосходства.
Само собой разумеется, режим развернувшейся дискуссии был «асимметричным». Приверженцы официальной идеологии не только имели в своем распоряжении все каналы для ее распространения, но и обладали возможностью контролировать выражение иных позиций через цензуру и прямые полицейские репрессии. Их оппонентам приходилось довольствоваться беседами в закрытых салонах и кружках, рукописями, а также намеками и аллюзиями в сочинениях, предназначенных для публикации. Решающая роль здесь принадлежала литературе и ее критическим интерпретациям.
В течение двух столетий основополагающие произведения русской литературы были закреплены в сознании поколений благодаря школьной программе. Практика школьного преподавания родной словесности также возникла в 1830-е годы и была тесно связана с возникающим культом поэзии как воплощением национального духа. Идея народности, выдвинутая романтизмом на первый план, поставила канон литературной классики в центр русской культуры, а сам этот канон обеспечил породившей его идеологической модели столь завидное долголетие.
Именно литературные критики становятся главными фигурами в первой публичной полемике о миссии и исторической судьбе России, развернувшейся вокруг «Мертвых душ» (1842). Приверженцы разных идеологических доктрин поторопились зачислить писателя в свои сторонники. Западники во главе с Белинским настаивали на том, что гоголевское творение представляет собой свирепое обличение российских порядков; славянофильская критика видела в поэме безудержный апофеоз России. Как это всегда бывает с великими книгами, поэма Гоголя давала основание для различных и даже противоположных прочтений, однако это специфическое сочетание проклятия и прославления порою озадачивало самых внимательных читателей. В знаменитом рассказе Василия Шукшина «Забуксовал» совхозный механик Роман Звягин, слушая, как его сын учит наизусть финал первой части поэмы, неожиданно поражается тому, что прославленная птица-тройка везет мошенника Чичикова:
Школьный учитель сына оказывается не в состоянии развеять недоумение Звягина и сам задумывается над его вопросом, с которым он ни разу не сталкивался за тридцать лет своей педагогической практики. Между тем шукшинский механик попал в самый нерв того понимания России, которое развернул в своей поэме Гоголь. Ослепительный прорыв к будущему величию был уготован стране «мертвых душ» не столько несмотря на ее нынешнюю греховность, сколько именно благодаря ей.
Петровская революция поставила между различными сословиями российского общества почти непроходимый культурный барьер. С 1830-х годов образованные русские люди начинают мучительно вглядываться в громадную и угрожающую крестьянскую массу, силясь понять, не в ней ли сокрыта волнующая их загадка русской народности. Разъезжая от одного провинциального помещика к другому и скупая мертвые души для задуманной аферы, Чичиков вместе с автором размышляет то о безграничной силе, таящейся в русском крестьянине, то о несравненной меткости русского слова. Полет птицы-тройки в конце первой части поэмы обещал грядущее преображение Российской империи в идеальную общину, а ее обитателей — в достойных граждан земного эдема. Гоголь намеревался в деталях изобразить это превращение во второй и третьей частях. Исследователи давно установили, что план поэмы был ориентирован на композицию «Божественной комедии» Данте. Итальянский поэт, однако, отправил своего литературного альтер эго путешествовать по всему загробному миру, но никогда не представлял себе, что ад может в результате мистической трансформации преобразиться в рай.
Окончательного воплощения замыслы Гоголя не получили. Из-за недовольства собой и сдержанной реакции первых слушателей писатель дважды сжигал вторую часть поэмы и умер, так и не приступив к написанию третьей. В любом случае современная ему критика, занятая текущими проблемами и журнальными баталиями, едва ли была бы в состоянии оценить этот грандиозный замысел. И все же в своем видении прошлого, настоящего и будущего России Гоголь был не одинок. Во всяком случае, предложенная Гоголем модель русской исключительности сохранила свое значение до сегодняшнего дня поверх любых идеологических барьеров и водоразделов.
Интереснее всего то, что примерно в том же направлении развивалась и мысль Чаадаева. В конце 1835 года, то есть совсем незадолго до публикации «Первого философического письма», он писал из Москвы в Париж Александру Ивановичу Тургеневу:
«…Россия, если только она уразумеет свое призвание, должна принять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы. <…> …Провидение создало нас слишком великими, чтоб быть эгоистами… оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества… все наши мысли в жизни, науке, искусстве должны отправляться от этого и к этому приходить… в этом наше будущее, в этом наш прогресс… мы представляем огромную непосредственность без тесной связи с прошлым мира, без какого-либо безусловного соотношения к его настоящему… в этом наша действительная логическая данность… если мы не поймем и не признаем этих наших основ, весь наш последующий прогресс во веки будет лишь аномалией, анахронизмом, бессмыслицей».
Всемирно-историческое предназначение России для Чаадаева не подлежит сомнению, но исполнить его она будет способна, только если осознает ущербность своего нынешнего состояния «вне связи» с прошлым и настоящим человечества. Именно такому осознанию должна была содействовать публикация «Философического письма».
В 1837 году, через год после роковых для него событий, Чаадаев написал «Апологию сумасшедшего», где перешел от негативной оценки особого пути России к позитивной. При этом в «Апологии» Чаадаев не стал отказываться от своих прежних критических суждений о России. Спору со своими прежними заблуждениями он предпочел утверждение, что дальнейшие размышления над волновавшим его предметом привели его к выводу, что будущее России более прекрасно, чем это можно себе вообразить:
«Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия. <…> …У меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество. Я часто говорил и охотно повторяю: мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества».
Стоит заметить, что в финале «Апологии сумасшедшего» содержится резкая критика Гоголя. Чаадаев сравнил всеобщее осуждение его письма с восторженным приемом, оказанным монархом и обществом «Ревизору» — комедии, в которой пороки российского общества оказались подвержены столь же уничтожающей критике. Вероятно, Чаадаев видел в Гоголе своего основного и более удачливого соперника в дискуссии об исторической судьбе России и ее грядущем назначении. Впрочем, ни зарождавшемуся российскому обществу 1830-х годов, ни, вероятно, властям не довелось узнать об этом повороте мысли Чаадаева. «Апология» не внесла в его статус никаких изменений, она осталась неопубликованной, и запрет с имени автора так и не был снят.
Таким образом, в конце 1830-х — начале 1840-х годов Чаадаев и Гоголь независимо друг от друга сформулировали фундаментальную идею, согласно которой главное преимущество России состояло в ее отсталости, и предсказали своей стране трансформационный прорыв, который однажды поможет ей возглавить всемирное содружество держав. Эта интеллектуальная конфигурация имела глубинные религиозные корни. Вполне в духе романтической идеи народности, видевшей в нации одну коллективную личность, Чаадаев и Гоголь применили евангельскую мысль о том, что последним суждено стать первыми, не к отдельному человеку, но к народу как органическому целому. В русской религиозной практике эта мысль носила особенно радикальный характер.
В последних работах выдающегося исследователя русской культуры Виктора Марковича Живова подчеркнуто резкое отличие русской и, шире, восточнохристианской сотериологии, то есть учения о спасении, от представлений, распространенных в западном христианстве. Если в католичестве было принято тщательно подсчитывать и взвешивать совершенные человеком грехи и по возможности искупать их покаянием, молитвой, исполнением наложенных епитимий, добрыми делами и пр., то в православной традиции такого рода бухгалтерский учет совершенного добра и зла оказывается более или менее бессмысленным. Перед лицом Божьего промысла любые надежды заслужить спасение собственными силами представляют собой наивную самонадеянность, если не грех гордыни, а уповать можно только на безграничность Господнего милосердия и святых заступников. Как писал Живов, православный человек возлагал свои надежды не на систематические усилия, позволяющие искупить совершенные грехи и в какой-то мере уберечься от несовершенных, но на единичный акт покаяния, мистическое преображение, которому суждено случиться перед смертью.
Эта идея оказалась необычайно привлекательна для мыслителей, писателей и политиков, во всех остальных отношениях совершенно несхожих друг с другом и даже занимавших противоположные позиции. Большинство из них ожидали, что такой трансформационный прорыв совершится в самом ближайшем будущем, и рассчитывали стать его свидетелями. Представления о природе и характере такого прорыва могли быть совершенно противоположными, но почти все были согласны с тем, что он, во-первых, возможен, а во-вторых, желателен, и были заворожены его величием и размахом.
В 1854 году во время Крымской войны, окончившейся для России унизительным поражением, из-под пера одного из главных идеологов славянофильства Алексея Хомякова вышло страстное обличение собственной страны, на первый взгляд плохо согласующееся с его патриотическими упованиями:
В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной
И лени мёртвой и позорной,
И всякой мерзости полна!
Однако эта пылкая инвектива завершилась совершенно естественным для автора выводом: «О, недостойная избранья, // Ты избрана!»
Парадоксальным образом эту позицию разделяли мыслители, находившиеся на противоположном фланге русской общественной мысли. Такой, казалось бы, далекий от религиозного мистицизма автор, как Чернышевский, был убежден, что революционный дух русского крестьянства неизбежно принесет его стране избавление, и в финале написанного в тюремной камере романа «Что делать?» изобразил победоносную революцию, которая должна была произойти в России уже через два года.
Другой русский радикал, Александр Герцен, под конец жизни глубоко разочаровавшийся в буржуазном Западе, возлагал свои последние надежды на русскую крестьянскую общину, в которой он видел прообраз грядущего социалистического общества. Во второй половине XIX века подобные воззрения отличали взгляды так называемых народников, но и столь убежденный критик народничества, как Ленин, полагал, что прорыв цепи капиталистических государств произойдет в слабейшем звене. Именно в силу своей отсталости Россия должна была дать толчок всемирной социалистической революции, которая преобразует отсталую аграрную страну в государство будущего. Коммунистическая идеология не была российским изобретением, но ее грандиозный успех на русской почве был во многом связан с утопическим обещанием сделать последних первыми — превратить угнетенные классы в полновластных хозяев жизни. Поколения за поколениями русских людей, их идеологов и лидеров воспроизводили логику гениальной поэмы, самый патетический фрагмент которой они, как Валерка Звягин, сын героя рассказа Шукшина, должны были заучивать наизусть в гимназиях и школах.
Чем ужаснее и беспросветнее сегодняшний день, чем сильнее и коварнее враги, тем удивительнее и нагляднее станет полет птицы-тройки.
Всякая беседа предполагает общение нескольких человек, каждый из которых имеет своё собственное представление по обсуждаемой теме. Часто мнение людей по поводу тех или иных вопросов не совпадают. Такое общение может стать причиной спора. При этом спор нескольких человек не означает завершение беседы конфликтом. Просто, каждый из участников беседы остаётся при своём мнении.
Но случаются и такие споры, которые заканчиваются конфликтом, отягчённым взаимной обидой и оскорблениями. Как не стать участником такого спора. Ведь для многих людей спор является приемлемой частью общения, когда можно выяснить суть вопроса с другими людьми, высказать собственную точку зрения по этому поводу.
Чтобы не оказаться в водовороте конфликта, вызванного спором, важно понимать необходимость данного спора для самого себя.
По каким причинам мы спорим?
Причины для спора могут быть разные:
- желание доказать правильность собственных доводов,
- стремление навязать своё мнение другому участнику спора,
- желание добиться сути обсуждаемого вопроса,
- желание поучаствовать в дискуссии для повышения адреналина в крови.
Это лишь несколько причин, которые чаще всего побуждают к участию в споре.
Чтобы из участника спора не переквалифицироваться в участника конфликта со взаимными оскорблениями, необходимо понимать, что являлось целью спора изначально. Это поможет сохранять спорный процесс в рамках оживлённой дискуссии и не более того.
Если в процессе спора, становится понятно, что другой его участник не намерен уступать в обсуждении темы, то во избежание конфликта можно и уступить в споре. Такое решение не унизит уступившего человека, а другие участники спора поймут, что общались с собеседником, который способен пойти на компромисс. При этом совсем не обязательно уступать в споре всегда. Наверняка, ещё будет возможность доказать свою компетентность вопроса не только в беседе, но и в деле.
Во время спора не стоит переходить на повышенные тона, это может спровоцировать собеседника лишь сильнее стараться доказать свою правоту.
Спор может носить личный характер, от отрицательных результатов такого общения ни кто не застрахован.
Виды споров
- Идейный спор представляет собой конфликт интересов, по его завершении участники спора чаще всего остаются каждый при своём мнении.
- Профессиональный спор может представлять собой своеобразные военные действия на профессиональном поприще без применения смертельного оружия, последствия такого спора могут быть самыми непредсказуемыми.
В том случае, когда участие в споре не предполагает проигрыша, то каждый свой довод необходимо произносить, чётко и уверенно. Это позволит убедить и других участников спора в своей правоте.
Если во время спора участники не преследуют цели преднамеренно оскорбить друг друга, то каждому из них правильно будет придерживаться темы дискуссии, при этом не стоит переходить на личности, употреблять оскорбительные термины, припоминать унижающие собеседника случаи из его жизни, дискредитирующие этого участника спора относительно обсуждаемого вопроса. Это поможет не довести спор до состояния конфликта.
Идейный спор Базарова и П. П. Кирсанова (По роману И. Тургенева «Отцы и дети»)
Во второй половине XIX века в России появилось новое политическое движение, объединившее в своих рядах революционеров-демократов, или разночинцев, сторонников кардинального переустройства общества. Среди них были молодые люди, называющие себя нигилистами, которые отрицали все, что было связано с дворянским обществом, его взглядами, привычками, воспитанием. Это движение не могло не найти отражения в литературе. Главным героем в романе Тургенева «Отцы и дети» (1862) и выступил представитель тех «новых людей», «русских Инсаровых», нигилист Евгений Базаров.
Автора, по его собственному признанию, самого бросало в дрожь от новомодных суждений; он не понимал нигилизма как такового, не принимал отрицания всего. Тургенев некоторое время сотрудничал с журналом «Современник», в котором работал и Добролюбов, являвшийся сторонником нового течения. Считается, что именно Добролюбов стал одним из прототипов главного героя романа «Отцы и дети». Писатель подошел к подготовке романа очень серьезно: образ Базарова правдив и документально точно несет в себе обобщенные черты нового героя времени.
Евгений Базаров — разночинец, сын военного лекаря. Он получил хорошее образование, окончил университет, где увлекся естественными науками. В среде студентов тогда был распространен нигилизм, и Евгений стал его ярым сторонником. Закончив учебу, Базаров едет домой к пожилым родителям и по пути останавливается у своего друга Аркадия Кирсанова, в деревне Марьино. Там он знакомится с отцом и дядей Аркадия, братьями Кирсановыми, с которыми у Базарова и возикнут идейные разногласия. Разъясняя свое произведение. Тургенев писал: «Вся моя повесть направлена против дворянства как передового класса». Вместе со своим главным героем Тургенев поставил под сомнение возможность дальнейшего управления страной дворянами, обвинив их в бездеятельности и бесполезности.
В качестве главного идейного противника Базарову противопоставлен в романе Павел Петрович Кирсанов. Он аристократ, с молодости привык к светской жизни. Его ожидала блестящая военная карьера, но, пережив трагедию любви, Павел Петрович по воле судьбы оказался в деревне, где скучал, ничего не делая, и так прошло десять «бесцветных, бесплодных, быстрых лет».
Павлу Петровичу не нравится абсолютно все в друге племянника. Вызывает насмешку внешний вид нигилиста. Его раздражает развязный тон Базарова и самоуверенность, с которой этот «шарлатан», «этот лекаришка» разговаривает с ним, аристократом. Базаров же, в свою очередь, иронизирует над светскими манеами Кирсанова. «Чудаковат у тебя дядя, — говорит он Аркадию. — Щегольство какое в деревне, подумаешь! Ногти-то, ногти, хоть на выставку посылай!» И если Николай Петрович смирился с тем, что он «архаическое явление» и его «песенка спета», то есть что его время прошло, то Павел Петрович «так скоро не сдастся». Он готовится дать нигилисту отпор.
Столкновение главных антагонистов достигает кульминации в десятой главе. Базаров не стремился выяснять отношения, но Павел Петрович лишь искал повод для того, чтобы начать спор. Причиной для этого послужил разговор об одном из соседних помещиков. «Дрянь, аристократишка», — равнодушно заетил Евгений. Павел Петрович вскипел. Он стал доказывать, что аристократия — главная движущая сила общества. «Без чувства собственного достоинства, — а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого основания общественному зданию». Базаров упрекает аристократов в бездеятельности и бесполезности: «Сидите сложа руки; какая ж от этого польза общественному благу?» Начав спор с конкретного человека, они коснулись здесь многих тем: искусства, природы, любви, говорили о русском народе и нигилизме.
Павел Петрович сомневается в том, что нигилисты — это сила, и говорит Базарову: «Вас всего четыре с половиной человека». Нигилист парирует удар и отвечает: «От копеечной свечи Москва сгорела».
Павел Петрович возмущается и не понимает, как можно не признавать принципов, правил. Базаров объясняет, почему нигилисты не признают авторитетов. «Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным. В теперешнее время полезнее всего отрицание, — и мы отрицаем», — говорит нигилист, имея в виду признание дворянства исторически отжившей силой. «Строить не наше дело. Сперва нужно место расчистить», — так определяет задачу молодого поколения Базаров.
Базаров отрицает искусство. Для него оно «извращение, чепуха, гниль», а «порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта». Опять нигилист признает только то, что полезно. К тому же все аристократы воспитаны на преклонении перед искусством, поэтому Базаров будет этот «принсип» отрицать. А Павел Петрович ему возражает: «Рафаэля считают чуть не дураком, а у самих фантазии ни на что не хватает».
Павел Петрович не понимает, как можно не любить красоту природы, на что Евгений отвечает, что «природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник». Нигилист в который раз утверждает то, что ко всему нужно подходить с точки зрения практической пользы, и к природе в том числе.
Базаров себя считает истинно русским человеком. Это проявляется в его происхождении, в близости к наоду. «Мой дед землю пахал!» — с гордостью заявляет он. Он лечит простых людей. Базаров гораздо ближе к ним, чем аристократ Кирсанов. Что же касается Павла Петровича, то, как бы он ни рассуждал о русском народе и его нуждах, он по сути своей барин и ставит себя выше простых мужиков, а потому и морщится, почуяв «мужицкий» запах. Базаров соглашается с Павлом Петровичем, что русский народ темен, патриархален. Но в то же время он желает своему народу просвещения и процветания.
Кирсанов считает, что нигилисты не просто не нужны обществу, они опасны. Он много рассуждает о том, что русский народ патриархален, свято чтит предания и крепо держится за старое, боясь всяких перемен. Говоря от имени народа, Павел Петрович видит в нигилизме лишь веяние моды, вид материализма, который «был уже не раз в ходу и всегда оказывался несостоятельным».
Этот спор во всей полноте раскрывает нам общественно-политические взгляды Базарова и Павла Петровича Кирсанова. По мысли Тургенева, это спор о будущем России, которое принадлежит Базарову. Сын лекаря, бедняк, проповедующий материализм, отвергающий незыблемые идейные концепции дворянства, разбивает своего утонченного оппонента по всем пунктам, доказывая преимущество новых взглядов. «Это торжество демократизма над аристократией», — так оценивает Тургенев смысл изображенной им ситуации. Хотя победа в споре досталась Базарову (он держится уверенным, уравновешенным, в то время как Кирсанов выходит из себя), мы не можем сказать, что он полностью прав. И Евгений Базаров, и Павел Петрович впадают в крайности: один все отрицает и стремится разрушить, другой желает вечно сохранять все неизменным.
Конечно, некоторые высказывания Базарова нельзя не назвать справедливыми: он иронизирует над изнеженностью, ленью аристократов, над их нежеланием что-либо делать. Но его предложение «все сломать» трудно оправдать. Тем более, что из исторического опыта мы знаем, что практика разрушения старого «до основанья» не ведет к полноценному строительству нового. Павел Петрович также до известной степени прав: он верит в любовь, в искусство, в Бога, но слепая приверженность традициям, благоговение перед старыми авторитетами закрывают ему глаза на то, что жизнь изменилась, что появилось много нового и не все новое — вздор и чепуха. Базаров видит в Кирсанове «старичка», чья «песенка спета», а Павел Петрович, в свою очередь, крайне возмущен молодым грубияном и нахалом, который не принадлежит к аристократии, а еще смеет спорить.
Проблема «отцов», защищаемых Кирсановым, и «детей», представленных Базаровым, поднятая Тургеневым в романе, не потеряла актуальности и в наши дни. И сегодня людям разных поколений бывает трудно найти общий язык, так как человек старшего возраста всегда считает, что он прав, потому что имеет большой жизненный опыт, а молодежь не прислушивается к совеам «стариков», полагая, что их мировоззрение устарело и неприемлемо для современного человека. Нравственная оценка Тургеневым этого идейного спора такова: автор осуждает и Базарова, и Павла Петровича Кирсанова за непримиримость поколений. Писатель считает странным то, что «дети» отказываются от опыта «отцов», а «отцы» не прислушиваются к своим «детям».
СПОРЫ Е.БАЗАРОВА И П.П.КИРСАНОВА В РОМАНЕ И.С.ТУРГЕНЕВА “ОТЦЫ И ДЕТИ
СПОРЫ Е.БАЗАРОВА
И П.П.КИРСАНОВА В РОМАНЕ И.С.ТУРГЕНЕВА “ОТЦЫ
И
ДЕТИ"
Извечное
желание писателя разобраться во всем, что
происходит в данный период в его стране,
присуще и И.С.Тургеневу. Ярким романом,
отразившим целую эпоху в историческом
развитии России второй половины
XIX
века
явился роман "Отцы и дети". В книге
писатель отразил не только противоречия
разных поколений, но и, в большей степени, —
борьбу двух социально-политических лагерей,
сложившихся в России к 60-м годам XIX
века.
Сюжет
романа построен на противопоставлении двух
мировоззрений, двух политических
направлений — дворян-либералов и
революционеров-демократов. В таком ключе
противоборства Тургенев поднимает важные
вопросы в развитии общества: социально-экономические,
нравственные, культурные и многие другие.
Эти вопросы обсуждают в своих спорах два
героя романа.
Базаров —
яркий представитель революционной
демократии, выразитель новых мыслей, идей,
рожденных новым временем. Он
противопоставляется в романе либеральному
дворянству, представленному Павлом
Петровичем Кирсановым. Их резкие
расхождения во взглядах мы замечаем уже в
первом споре героев.
Возмущаясь
нигилизму Базарова, Павел Петрович —
аристократ и либерал, стремитсся доказать,
что дворянство и аристократия, как лучшая
его часть, являются движущей силой
общественного развития. Именно здесь
рождаются верные пути к прогрессу и идеалу —
"английской свободе", коей является
конституционная монархия. Но за словами
Кирсанова Базаров видит лишь веру в
перемены и пассивную надежду, и потому
считает аристократов неспособными к
действию. Базаров отвергает либерализм,
отрицает способность дворянства вести
Россию к будущему. Павел Петрович, не
усматривая за нигилизмом и эгоцентризмом
молодежи активного желания заменить веру
знанием, а надежду — действием, не приемлет
взгляды Евгения и резко осуждает
нигилистов за то, что те "никого не
уважают", живут без принципов и идеалов.
Не соглашаясь со всеотрицанием нигилистов,
Кирсанов считает их ненужными и
бесполезными: "Вас всего четыре с
половиной человека".
На это-Базаров
ему лаконично отвечает: "От копеечной
свечи Москва сгорела". Под отрицанием "всего"
Базаров прежде всего имеет в виду религию,
самодержавно-крепостнический строй,
общепринятую мораль. Проповедуют же
нигилисты в первую очередь необходимость
революционных
действий, критерием которых является
народная польза.
Базаров
утверждает, что народ по духу своему
революционен, поэтому нигилизм — проявление
именно народного духа. На что Кирсанов
возражает ему, указывая на религиозность и
патриархальность русского мужика. Павел
Петрович прославляет крестьянскую общину,
семейный уклад жизни. Но споря с ним,
Базаров говорит, что народ не понимает
собственных интересов, что он темен и
невежественен, и считает необходимым
отличат
народные
интересы от народных предрассудков,
Евгений непримиримо выступает против
барства и рабства народа.
Еще один
немаловажный вопрос, затрагиваемый в
спорах "отцов и детей" — отношение к
искусству и природе. В этом вопросе автор не
разделяет мнения своего героя. Оно остается
на стороне оппонента, который
благословляет и прославляет искусство,
Базаров же не понимает и не любит Пушкина,
не восхищается живописью:"Рафаэль гроша
ломаного не стоит", отрицает значимость
искусства вообще. К природе он подводит
сугубо материалистически: "Природа не
храм, а мастерская, и человек в ней —
работник".
В спорах с
Павлом Петровичем раскрываются зрелость
ума и глубина суждений Базарова, его
честность и непримиримость. Во всех спорах
последнее слово оставалось за Базаровым.
Компромисс между героями Тургенева
невозможен, потверждением этому является
их дуэль.
На чьей
стороне автор? По возрасту, характеру,
образу жизни Тургенев был "отцом", но
будучи либералом по убеждениям, он
утверждал: "Вся моя повесть направлена
против дворянства как передового класса".
И все же герой в конце романа умирает. В
предсмертной сцене Базаров верен своим
идеалам до конца, он не сломлен, гордо
смотрит смерти в глаза. Смерть Базарова в
художественном смысле оправдана. Не
встретив единомышленников или "родственных
элементов"
,
Базаров должен был умереть, чтобы остаться
Базаровым. Тургенев создал "фигуру
сумрачную, дикую,… сильную…, — и все-таки
обреченную на погибель потому, что она все-таки
стоит еще с преддверии будущего". Споры
Кирсанова с Базаровым имеют идейное
значение, они раскрывают основную мысль
романа. Они придают особую остроту сюжету,
служат характеристикой каждого героя, они
показывают превосходство новых,
прогрессивных идей над старыми, вечное
движение к прогрессу.
3.5. Полемика славянофилов и западников. Русская идея
Водораздел между двумя группами передовой интеллигенции проходил в понимании исторического процесса и места в нем России. Если славянофилы, считавшие, что Европа свой век отжила, настаивали на исключительном своеобразии исторического развития России, призванной сказать свое слово в истории, то западники, исходившие из принципа универсальности исторического развития человечества, указывали на то, что наиболее продвинувшейся в этом процессе в силу ряда обстоятельств оказалась Западная Европа, и потому ее опыт должны освоить все страны, в том числе и Россия. Хотя обе историософские модели вышли из общего источника — современных им западноевропейских философских систем, что наложило отпечаток на их полемику, при этом, однако, и западники и славянофилы основывались на различных достаточно отвлеченных «началах»: «просвещение» у Киреевского, «соборность» у Хомякова, «народность» у Аксакова; «цивилизация» у Грановского, «прогресс» у Кавелина, «личность» («лицо») у Белинского, «свобода» у Герцена. Таким образом они пытались подойти к решению одних и тех же проблем, только с разных сторон. Но их объединяла общая вера в высокое историческое призвание России. Как писал Герцен, и те и другое, подобно Янусу, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно.
Славянофилы опирались на идею принципиального отличия Европы и России: на Западе преобладает начало индивидуалистическое, в России — общинное. Они возлагали большие надежды на общинные принципы жизни народа. «Община есть то высшее, то истинное начало, которому уже не предстоит найти нечто себя выше, а предстоит только преуспевать, очищаться и возвышаться», ибо это есть «союз людей, отказавшихся от своего эгоизма, от личности своей и являющих общее их согласие: это действо любви, высокое действо Христианское». Этот тезис вызывал особо резкие споры и несогласие западников. «Что мне в том, что живет общее, когда страдает личность?» — возмущенно восклицал Белинский.
Исходный тезис определил и направленность критики Запада: у славянофилов — это в первую очередь критика католицизма и протестантизма, соответственно защита России и апология православия. Перед Россией, считали они, стоит великая задача: не только свою жизнь построить на подлинно христианских началах, но донести принципы этой жизни до людей всей земли. Россия должна указать человечеству дорогу к истинному братству и истинному единению — соборности. Это понятие было введено Хомяковым как выражение «свободы в единстве» на основе православной веры. В католической церкви такое единение, считал Хомяков, невозможно, ибо в ней верующий ощущает себя не членом братской общины, а подданным церковной организации. Если вопрос о роли России в общечеловеческом цивилизационном процессе был главным в споре западников со славянофилами, то вопрос о соборности определял их различия в интерпретации этой роли и связи культурно-исторического прошлого страны с ее настоящим и будущим.
Наиболее значимый вклад в «славянофильский вариант» разработки проблемы «Восток — Запад» внесли «отцы» славянофильства — Иван Васильевич Киреевский (1806–1856) и Алексей Степанович Хомяков (1804–1860). В их учении проблема отношения России и Запада, поиски национальной идентичности приобрели законченный историософский смысл. Первоначальным импульсом ее обсуждения послужила эпатирующая оценка Чаадаевым настоящего и прошлого России в ее сравнении с Западом, своеобразным ответом на которую стала статья И.В. Киреевского «Девятнадцатый век». В ней автор как бы подводил итог достижениям европейской цивилизации и ставил вопрос об отношении к ней России. В отличие от Европы, писал Киреевский, Россия не создала своей собственной цивилизации и развивалась в изоляции от европейской. Этому способствовали различные культурно-генетические условия. Три главные стихии, считал мыслитель, легли в основу европейского просвещения: христианская религия, дух варварских народов, насильственно разрушивших Римскую империю, и характер образованности, основанный на античной культуре. В западной цивилизации, основанной на идеях католицизма, возобладало наследие древнего Рима с его духом рационализма. Католицизм отождествлял надындивидуальное религиозное сознание с сознанием клира, а в конечном итоге папы, за которым признал право менять освященные традицией догматы веры. По этой причине церковь не только стала источником духовного образования народа, но и обрела безусловное главенство над политической жизнью европейских стран. Смешение двух сфер — сферы разума и светской власти со сферой духа и церковной общности нанесли вред как вере, так и разуму. Европейская образованность, начало которой было положено возрождением античных традиций рационализма, должна была положить конец сложившемуся в Европе единству, что и произошло в результате Реформации, которая явилась протестом личности против безусловного авторитета папы в делах веры. В результате цельность европейской цивилизации, ее духовное единство, уходившие корнями в раннее христианство, распались. Формой единения Европы стали внешние светские связи, в частности, идеология общественного договора, основанного на приоритете частного интереса обособленных индивидов.
В России античное (греческое) наследие опосредовано христианским вероучением отцов Церкви. Рационализму и индивидуализму западной культуры здесь противостоит единение в вере на основе любви к Христу. Именно они позволили православию сохранить в первоначальной чистоте христианское вероучение. В этом Киреевский усматривал источник цельности и гармоничного развития духовной культуры России. Русскому народу чужды понятия святости индивидуального интереса и частной собственности — они всецело плод индивидуализма и рационализма европейской жизни. «В устройстве русской общественности личность есть первое основание, а право собственности только ее случайное отношение», — уверен Киреевский. В основе русского хозяйствования лежит общинное землепользование и условное владение землей: дворянством — за цареву службу, крестьянами — за службу дворянству. Таким образом, «общество слагалось не из частных собственностей, к которым приписывались лица, но из лиц, которым приписывалась собственность». Исходная ячейка социального организма — община, основывалась на общем землевладении и самоуправляемом мире, обеспечиваемых единомыслием и силой традиции. Старорусское право не знало формализованного рационализма римского права и потому опиралось на обычай и убеждения.
Иными словами, противопоставление России и Европы, Востока и Запада совпадает у Киреевского с противопоставлением двух типов социальных связей между индивидом и коллективом, в конечном счете двух типов в развитии цивилизации. При этом означенную дихотомию он не сводил к геополитическому началу: принципиальное различие усматривалось не между Россией и Европой, а между рационализмом, который победил в Европе, и истинным христианством, верной хранительницей которого оставалась Россия. В аргументации этой идеи некоторые исследователи усматривают отсутствие мессианских мотивов. В частности, А. Валицкий, ссылаясь на авторитет Бердяева, считает, что в славянофильстве не реализован пророчески-мистический элемент, представляющий собственно историософский аспект. В самом деле, Киреевский не склонен был абсолютизировать провиденциализм в истории, но он и не отрицал роли Промысла, предопределение которого выступает в облике «призвания Истории», и потому не отрицает ответственности каждого народа за свою судьбу и за судьбу мира. Прогресс добывается совокупными усилиями всего человечества, но каждый народ имеет «свое время» расцвета. Время России только приходит, ее предназначение в истории человечества связано с ее верностью православным основам христианства, что и сделает возможным преодоление рационалистической однородности европейского просвещения и возвращение его к началам подлинно христианской культуры. Но православное просвещение, чтобы состояться, должно овладеть всеми достижениями развития современного мира, представляющего собой неразрывную связь и последовательный ход человеческого ума. Такое понимание исторической задачи России помогало ему преодолеть противоречие между положением о самобытности и отсталости России и положением о ее способности освоения достижений европейского просвещения, и на этом основании органического вхождения в европейскую общечеловеческую цивилизацию. Важно отметить, что, говоря о православных началах русской культуры, Киреевский не отождествлял их с чертами национального характера — напротив, последние, по его мнению, складывались в соответствии с первыми: верность первоначальным христианским догматам обусловила те черты, которые позже сформировались как национальные. «Особенность России заключалась в самой полноте и чистоте того выражения, которое христианское учение получило в ней, во всем объеме ее общественного и частного быта».
Здесь уместно заметить, что, во-первых, развиваемые славянофилами идеи о христианско-православных «началах» русской культуры не имели ничего общего с идеологией официальной народности, хотя западники в своей критике и были склонны отождествлять их со взглядами М.П. Погодина и С.П. Шевырева. Более того, славянофилы вели с ней последовательную борьбу, правда, иногда «на общей территории»: им приходилось публиковать свои статьи на страницах погодинского журнала «Московитянин». В основании идейной платформы этого журнала лежала формула министра просвещения С.С. Уварова: «Православие — Самодержавие — Народность», в которой самодержавие приобретало доминирующий характер. Славянофилы же не признавали за самодержавием значения главного источника исторического развития России, отводя ему лишь одну сферу действия — политики и государственного управления. В их концепции главной творческой силой выступал народ, не отождествляемый с «простонародьем». Основу самобытности русского народа («народности») они, в отличие от Погодина и Шевырева, видели в нравственных началах, хранящихся в общине, в древнем быте славян.
Во-вторых, славянофильство как черта мировоззрения трактовалась его приверженцами отнюдь не однозначно. Так, у Киреевского, наиболее «европеизированного» из них (не случайно свой журнал он назвал «Европеец») было свое отношение к понятию «славянофильство». В одном из своих писем он даже отгораживался от последнего, характеризуя свое направление как «Православно-Словенское», или «Славянско-Христианское». В.В. Зеньковский не без основания заметил, что еще точнее было бы назвать это направление «православно-русским»: «В сочетании Православия и России и есть та общая узловая точка, в которой все мыслители этой группы сходятся».
Наиболее очевидным такое «схождение» было у И.В. Киреевского и А.С. Хомякова. Пафос историософских построений Хомякова — обоснование славянского, или русского, мессианизма. Идея исторического призвания России пронизывает все грани его философского мировоззрения, о чем свидетельствуют как статьи, специально написанные по этому поводу, так и три тома его «Записок всемирной истории».
Однако религиозный провиденциализм Хомякова существенно смягчен и ограничен признанием логики исторического движения, законов истории и признанием свободы, пусть и понятой как стремление к своей судьбе. Как замечал Бердяев, «большая часть философско-исторических утверждений Хомякова имеет двоящийся смысл, не то научный, не то религиозный». В обосновании русского мессианизма мыслитель делает упор на культурно-этнографические начала. «История призывает Россию стать впереди всемирного просвещения; она дает ей на это право за всесторонность и полноту ее начал», — писал Хомяков. Эти начала своими корнями уходят в историю, в быт, в образ жизни русского народа, и сама вера выступает у мыслителя как эмпирический факт истории. Поэтому в его философии истории больше религиозно-нравственных оценок, чем религиозно-мистического откровения
В учении Хомякова идея мессианизма (богоизбранничества) не только была рационализирована историко-этнографическими рассуждениями, но и существенно «сдвинута» в сторону исторической миссии В итоге идея богоизбранности подменяется идеей о культурном призвании русского народа, в силу чего мессианское самосознание вытесняется «позитивно-национальным». Однако последнее легко перерастает в националистическое самодовольство и самоограниченность, что отчасти и произошло у поздних славянофилов К сожалению, и сам Хомяков не был свободен от подобной ограниченности, о чем в наибольшей степени свидетельствует его поэзия.
Славянский мир, истоки которого, по убеждению Хомякова, восходят к гомеровской Трое, хранит для человечества возможность обновления. Только славяне (и русский народ — прежде всего) сохранили в своем смирении чистоту веры и преданность делу Христа, и потому за ними будущее Отвергая «соблазн империализма», Хомяков тем не менее утверждал идею будущего духовного водительства России в мире в целом. (Заметим, что с тем же оттенком великодержавного национализма Хомяков решал и проблему отношения России к «внутреннему Востоку») Позже этот крен был усилен Ив Аксаковым, Н Я. Данилевским в сторону панславизма
Говоря о двойственности хомяковской и в целом славянофильской интерпретации проблемы, Бердяев отмечал: «В сознании Хомякова христианский мессианизм не был еще свободен от элементов языческого национализма Этот языческий национализм торжествовал победу у эпигонов славянофильства Проблема России, русского самосознания и русского мессианизма есть проблема Востока и Запада, проблема универсальная Проблема эта завещана нам славянофилами Но примесь языческого национализма в славянофильстве затемняет эту универсальную проблему, замыкает Россию в себе, в своем самодовольстве и лишает ее универсального значения» Забегая вперед, скажем, что и для самого Бердяева загадка России разгадывалась лишь в христианском (универсальном) мессианизме с его эсхатологическими ожиданиями Россия нужна миру, но не для «национально-эгоистического процветания» за счет других, а для спасения мира Эта идея будет философски развернута представителями русского духовного ренессанса В середине же века для нее еще не созрели — ни в Европе ни в России — необходимые идейные и социально-культурные предпосылки. Но именно славянофилы «выговорили» слово «национальность», являющееся мерилом, показателем развития национального самосознания, в чем состояла их немалая заслуга перед отечественной общественной мыслью Кстати, этот момент отмечал и Герцен — идеолог западников Он был одним из первых, кто за словопрениями славянофилов об исконных корнях и самобытности русской истории увидел позитивный смысл их идеала народности и пришел к весьма смелой для того времени бурных полемических боев и взаимной нетерпимости мысли о том, что западники должны овладеть темами славянофилов и рационализировать их
Поделитесь на страничке
Следующая глава >
Спор славянофилов и западников. История и современность
Размещено на http://allbest.ru
Реферат по философии
на тему:
Спор славянофилов и западников. История и современность
Выполнил:
Проверил:
Санкт-Петербург
2013
Славянофильство и западничество
Предпосылки возникновения западников и славянофилов
Завершение спора славянофилов и западников
Список использованной литературы
Становление самобытной русской философии началось в XIX веке с постановки и осмысления вопроса об исторической судьбе России.
Именно она и указывает россиянам их истинное предназначение — к истинному нравственному самоусовершенствованию.
Славянофильство — это направление в русской философии и социальной мысли. Славянофилы пытались выявить самобытность России и ее типовые отличия от Запада, при этом преимущественное внимание в славянофильстве уделялось философии истории. Возникло это течение в 40-х годах XIX века как в противовес западничеству, сторонники которого выступали за ориентацию России на западноевропейские культурные и идеологические ценности.
По их мнению, русские и европейские пути исторического развития не могли совпадать. Особенность России состояла в ее традициях общинного землепользования, мирского самоуправления и отсутствии борьбы социальных групп. Славянофилы полагали, что естественное развитие России должно протекать постепенно, без каких-либо социальных конфликтов, потому что между государством и народом исконно существовала гармония, которая была нарушена в петровскую эпоху. Одной из причин самобытности русского народа также считалась православная вера, глубоко пронизывающая русского человека Славянофилы// Современная энциклопедия. 2000. — 164 с..
Постоянный и резкий критик славянофилов В.Г. Белинский описывал это движение так: «Явление славянофильства есть факт, замечательный до известной степени, как протест против безусловной подражательности и как свидетельство потребности русского общества в самостоятельном развитии» Курс философии. «Русская философия» Электронная версия. -132 с..
Как идейное течение русской общественной мысли славянофильство впервые упоминается в 1839 г., когда два его родоначальника Алексей Степанович Хомяков и Иван Васильевич Киреевский выступили со статьями. А.С. Хомяков выступил со статьей «О старом и новом», а И.В. Киреевский со статьей «В ответ Хомякову», где не соглашался с некоторыми положениями Хомякова. Несмотря на разные взгляды на проблемы прошлого, настоящего и будущего России, в этих статьях, были сформулированы основные, общие для обоих авторов, положения славянофильской доктрины.
Главной заслугой Хомякова служило его новое историческое истолкование традиционной темы о взаимоотношении церкви и государства. Он также дополнил церковь ее историческим обзором статуса крестьянской общины. Также характерным для Хомякова стал интерес к меняющейся роли закона и обычая. Так расчищалась почва для обсуждения более фундаментальной для политического быта темы о соотношении общества и государства в русской и зарубежной истории «Истории русской критики» Изд. АН СССР 1958 года. Т.1 — 327 с..
Киреевский в своем ответном обращении отметил, что неправильно сравнивать стала ли теперешняя Россия, после петровских преобразований содержащая элементы западной культуры, хуже или лучше. Для подхода Киреевского стало характерным сравнение не только результатов развития отдельных элементов, но и восхождение историческое к началу складывания элементов, в частности просвещения и образованности.
Общие выводы Киреевского и Хомякова, сводился к тому, что в истории России действительно существуют разногласия, связанные с тем, что Россия не может определиться каким путем идти собственным или западным. Между тем оба предполагали, что решение этой проблемы предполагает нечто третье.
Разумеется, эти статьи не были первыми высказывавшими славянофильские идеи, но они тогда еще не обрели стройной системы. Окончательно славянофильство как идейное направление оформилось только к 1845 году.
Течением, противостоящим славянофильству и составляющим вместе с ним динамичную, уравновешенную в крайностях систему, было западничество. Западники — представителя одного из направлений русской общественной мысли 40-х гг. XIX в. Большинство из них по своему происхождению и положению были дворянами-помещиками, учеными и литераторами, также среде них были среди них разночинцы и выходцы из среды богатого купечества.
Западники выступали за ликвидацию феодально-крепостнических отношении и развитие России по западно-европейской модели, то есть буржуазному пути. Они были убеждены, что Россия в определенных отношениях отстала от Запада и должна заимствовать их опыт, как это делали остальные страны мира. Для того чтобы аргументировать свои убеждения западники прибегали не к религиозным доводам, как славянофилы, а к мировому философско-методологическому опыту, к политике и экономике Богданов А.В. Западничество в России: история и современность // Философия и общество 3/2008. — 163 с..
Идеи западничества выражал и пропагандировал публицисты и литератор — П.Я. Чаадаев (1794-1856). В 1829-1831 он создает своё главное произведение — «Философические письма». В своем первом письме он настаивал на необходимости шокового воздействия, призванного разбудить, взбудоражить, спровоцировать мыслящую Россию к интеллектуальной и практической деятельности по ее пробуждению и развитию, потому что без собственных напряженных усилий она при колоссальном внешнем пространственном могуществе может быть оттеснена на периферию исторического прогресса, безнадежно отстать от динамичной Европы Чаадаев П.Я. «Философические письма». — M, 2006. — 3 с..
Современники трактовали западничество очень широко, относя к его приверженцам всех, кто противостоял в идейных спорах славянофилам. В западники наряду с лицами, придерживавшимися весьма умеренных взглядов, такими, как П. А. Анненков, В. П. Боткин, Н. X. Кетчер, В. Ф. Корш, зачислялись также и те, кто придерживался радикальных воззрений, — В. Г. Белинский, А. И. Герцен и Н. П. Огарев. Впрочем, Белинский и Герцен в своих спорах со славянофилами сами называли себя «западниками».
Спор славянофилов и западников был спором о судьбе России и ее признании в мире. «И те и другие любили свободу. И те и другие любили Россию, славянофилы как мать, западники как дитя…» Бердяев Н., «Русская идея» — M. Эксмо, 2008. — 18 с.
Большинство западников видели в общине пережиток прошлого, и полагали что общину и любое другое общинное землевладение должно ждать исчезновение, подобно тому как это произошло с крестьянскими общинами в странах Западной Европы.
Деятельность Петра I западники рассматривали как первую фазу обновления страны; вторая, по их мнению, должна начаться с проведения реформ, которые явятся альтернативой пути революционных потрясений.
После событий 14 декабря 1825 г. Россия вступила в новый этап своей истории не только с сохранившимся самодержавным строем, который уже не отвечал требованиям времени, но и с целым рядом неразрешенных социальных проблем. Представители почти всех слоев русского общества были убеждены в необходимости перемен Липич Т.И. «К характеристике славянофильства». «Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: Философия. Социология. Право», т. 8, № 4, 2008. — 151 с..
Таким образом, в либеральных кругах, наиболее близких к тайным обществам 1820-х гг., тактика “военной революции”, использованная 14 декабря, не нашла поддержки. Неудача декабристов еще более убедила либералов в неоправданности насильственной революции как средства преобразования страны, но некоторые видели причины неудачи декабристов во многом в недостаточном осмыслении ими исторического прошлого и настоящего развития России, игнорировании ее национальных особенностей и слепом восприятии западных образцов.
В последекабристское время вопрос о возможных путях развития страны, а также о средствах и методах политических и социально-экономических преобразований стал предметом идейных исканий, в основе которых была реакция на декабризм. В своих поисках “правильного” пути русское общество раскололось. Различное понимание интересов государства и отдельной личности приводили к появлению противоположных взглядов и программ. А также к возникновению двух течений: западников и славянофилов.
Осознание передовым общественным мнением отставания России от стран Запада, понимание того, что страна переросла самодержавие, обусловили появление программ коренных преобразований.
Формированию западничества и славянофильства положило начало обострения идейных споров после напечатания в 1836 «Философического письма» Чаадаева.
Славянофильство, как самостоятельное идейное течение впервые, противопоставляющее себя западничеству, проявило себя в 1839 году, когда на одном из московских литературных собраний А. С. Хомяков прочитал свою рукописную статью «О старом и новом», в которой излагался ряд основополагающих славянофильских идей. Через некоторое время И. В. Киреевский выступил с «Ответом А. С. Хомякову».
С самого начала помимо Хомякова и Киреевского, к нему примыкали П. В. Киреевский, П. А. Валуев, затем К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин, А. Ф. Чижов, В. А. Панов, А. И. Кошелев. Многие из славянофилов имели родственные связи и были близкими друзьями, поэтому регулярно собирались, чтобы обсудить общественных и философских, а также литературные вопросы.
Славянофилы чаще всего собирались в московских литературных салонах А. А. и А. П. Елагиных, Д. Н. и Е. А. Свербеевых, Н. Ф. и К. К. Павловых. Здесь в горячих спорах со своими либерально-космополитическими противниками славянофилы пропагандировали идеи русского возрождения и славянского единства.
Славянофилы выдвинули ряд новых идей и положений при оценке прошлого и современного опыта России, в частности о необходимости переоценки опыта допетровской Руси, о значении крестьянской общины, местного самоуправления, о роли государственного начала и о соотношении закона и обычая. Они были безусловными противниками и критиками крепостного права.
Западнический кружок появился несколько позднее славянофильского, около 1841 года. Среди общественных и культурных деятелей, считавших, что единственный приемлемый и возможный для России вариант развития — это путь западноевропейской цивилизации, были люди самых разных убеждений: либералы, радикалы, консерваторы. На протяжении жизни взгляды многих из них существенно менялись.
Российское западничество XIX века никогда не было однородным идейным течением. Основная идея движения заключалась в борьбе с крепостным правом и в признании западного, то есть буржуазного пути развития России. Несмотря на то, что течение было отнюдь не однородным; среди западников были свои противоречия, по многим вопросам они выступали совместно во многих случаях.
Широкую популярность Грановскому и его единомышленникам принесла проповедь гуманистических идей, с энтузиазмом встречаемая обществом. Кроме того, большой интерес к лекциям профессоров-западников вызывался использованием ими в преподавании идей немецкой классической философии Лосский Н. О. История русской философии. Пер. с англ. — М.: Советский писатель, 1991. — 53 с.. Лекции молодых профессоров московского университета воспринимались современниками как новое и прогрессивное слово в развитии русской науки.
славянофил западничество россия чаадаев
Отражение в культуре
Идейные разногласия между западниками и славянофилами тем не менее не мешали их сближению в практических вопросах русской жизни:
· выступали против существующего государственного управления,
Таким образом, в 30-40-е годы XIX века в русской культуре оформились две линии, которые на протяжении многих лет задавали главные координаты ее смыслового пространства.
Они проповедовали не возврат к прошлому, а восстановление жизнеспособных начал российского общества в изменившихся условиях.
Современное отражение спора
В самом русском народе подчеркивается способность к всенародной мобилизации для решения идеалистических задач — например, построения всемирной империи для блага всех народов, — в то время как Запад погружен в мещанство и индивидуализм.
На самом деле и национал-патриоты и сталинисты-почвенники, представляющие собой признак эпохи Ельцина, уходят вместе с ней в прошлое. Теперь на смену им приходит более европеизированный стиль нового империализма. В новом, модернизированном, варианте национального содержатся те же противопоставление России и Запада, особого пути России, ее центральности в судьбах..
Сложность развития в одиночку подталкивает Россию к тому, чтобы сделать окончательный выбор между Востоком и Западом. Направление интеграции здесь очевидно. При всей своей уникальности, Россия гораздо ближе к Западу, чем к Востоку. Мы имеем достаточно близкую шкалу ценностей, ведь и Россия, и западные страны исповедуют христианство. С другой стороны, культура Китая, культура мусульманских стран — это совершенно другие миры для России. Сомнительно, что эти страны станут воспринимать Россию в качестве своего ближайшего союзника. Более того, у России нет с Европой принципиальных противоречий, ни территориальных, ни экономических. России и Евросоюзу выгодно партнерство в долгосрочной перспективе.
С другой стороны, восток России — малозаселенная, экономически слабо развитая территория, и рано или поздно она станет объектом претензий со стороны Китая и Японии.
Одной из главных проблем современной России является проблема самоидентификации. Именно поэтому в последнее время вновь разгораются споры между западниками и славянофилами. После распада Советского Союза Россия лишилась практически всех ориентиров в своем развитии. И сейчас многие в нашей стране пытаются вернуться к какой-либо национальной идее, которая сплотила бы нацию и дала импульс к новому развитию.
Большинство их — воспитанники Московского университета. Теоретической основой взглядов и тех и других была немецкая классическая философия. И, так же как и других волновали судьбы России, пути ее развития, хотя они понимали их по-разному.
После реформ 60-х гг. острота разногласий между славянофилами и западниками утратила свое былое значение.
1. «Истории русской критики» Изд. АН СССР 1958 года. Т.1 — 327 с.
2. Бердяев Н., «Русская идея» — M. Эксмо, 2008.
3. Богданов А.В. Западничество в России: история и современность // Философия и общество 3/2008
4. Бражников И. Достоевский Фёдор Михайлович (1821—1881). Правая.ru: Вестник чёрной модернизации (14 января 2004)
5. Колосов В.А., Мироненко Н.С.. Геополитика и политическая география: Учебник для вузов. — М.: Аспект Пресс, 2001
6. Курс философии. «Русская философия» Электронная версия
7. Липич Т.И. «К характеристике славянофильства». «Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия: Философия. Социология. Право», т. 8, № 4, 2008
8. Лосский Н. О. История русской философии. Пер. с англ. — М.: Советский писатель, 1991
9. Пустарнаков В. Ф. Либерализм в России/ Пустарнаков В. Ф.,Худушина И. Ф — М.: ИФ РАН, 1996
10. Славянофилы// Современная энциклопедия. 2000.
11. Чаадаев П.Я. «Философические письма». — M, 2006.
Размещено на Allbest.ru
Славянофилы и западники
В середине XIX века в российском обществе сформировалось два направления его реформирования для дальнейшего развития страны. Эти направления имели между собой большие различия. Представители одного из них – славянофилы – выступали за продвижение самобытности России, славянской православной идеи, а западники ориентировались в основном на Запад и предлагали во всем брать пример с него и на его опыте строить новое общество.
Славянофилы и западники – кто они?
Западники |
Славянофилы |
|
Когда сформировалось движение |
1830–1850 годы |
1840–1850 годы |
Слои общества |
Дворяне-помещики (большинство), отдельные представители богатого купечества и разночинцы |
Помещики со средним уровнем дохода, частично выходцы из купцов и разночинцев |
Основные представители |
П. Я. Чаадаев (именно его «Философическое письмо» послужило толчком к окончательному оформлению обоих течений и стало поводом к началу дебатов), И. С. Тургенев, В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. П. Огарёв, К. Д. Кавелин. |
А. С. Хомяков, К. С. Аксаков, П. В. Киреевский, В. А. Черкасский. Очень близки к ним по мировоззрению С. Т. Аксаков, В. И. Даль, Ф. И. Тютчев. |
Различия во взглядах славянофилов и западников
По какому пути двигаться России |
По пути, пройденному западными странами. Освоение западных достижений позволит России сделать рывок и достичь большего за счет заимствованного опыта. |
У России – своя дорога. Зачем западный опыт, когда собственная формула «Православие, самодержавие, народность» поможет России добиться большего успеха и более высокого положения в мире. |
Пути преобразований и реформ |
Имелось два направления: либеральное (Т. Грановский, К. Кавелин и др.) и революционное (А. Герцен, Н. Огарёв и др.). Либералы выступали за мирные реформы «сверху», революционеры – за радикальные способы решения проблем. |
Признавалось только мирное развитие. |
Какой строй выбрать и отношение к конституции |
Одни выступали за конституционную монархию по типу Англии, а наиболее радикальные – за республику. |
Выступали против введения конституции, считали единственно возможной формой правления для России неограниченное самодержавие. |
Крепостное право |
Отмена крепостного права и широкое использование наемного труда, что приведет к росту промышленности и экономики. |
Отмена крепостного права, но при сохранении привычного уклада крестьянской жизни – общины. Каждая община наделяется землей (за выкуп). |
Отношение к возможностям развития экономики |
Необходимо быстро развивать экономику с использованием западного опыта. |
Считали, что правительство должно способствовать механизации труда, развитию банков и железных дорог – постепенно и последовательно. |
Религия |
Религия не должна мешать, когда дело касается решения государственных вопросов. |
Именно вера – «краеугольный камень» особой исторической миссии русского народа. |
Отношение к Петру I |
Западники считали его великим преобразователем и реформатором. |
Отрицательно относились к деятельности Петра, полагая, что он насильно заставил страну двигаться по чуждому ей пути. |
Значение споров между славянофилами и западниками
Время разрешило все споры. Дорога, выбранная Россией, оказалась предложенной западниками. В стране начала отмирать община, церковь стала независимой от государства, а самодержавие вообще прекратило свое существование.
Главное, что представители обоих направлений искренне считали, что в стране назрела необходимость перемен и перенос их на более позднее время будет не на пользу России. Все понимали, что крепостное право тянет страну назад, а без развитой экономики нет будущего. Заслугой славянофилов было то, что они пробуждали интерес к истории и культуре русского народа. Именно славянофил В. Даль является автором «Толкового словаря живого великорусского языка».
Постепенно начало происходить сближение двух этих направлений, а споры, которые шли между их представителями, способствовали развитию общества и пробуждению интереса к социальным проблемам в среде российской интеллигенции.