Актуальность симфонии
Святой император Юстиниан со своим окружением. Мозаика
Во времена тревожные, подобные тем, которые в наши дни переживает Россия, непременным условием достойного преодоления испытаний является внутренняя сплоченность, национальное единство, немыслимое без сотрудничества Церкви, государства и общества. Сложившиеся в современной России взаимоотношения между Православной Церковью и государством принято на языке церковных актов называть соработничеством. В постановлениях состоявшегося 2 и 3 февраля 2015 года Архиерейского совещания Русской Православной Церкви содержится такое положение: «В современных условиях, когда вере и нравственности бросаются новые вызовы, особо значимыми становятся свободное соработничество Церкви, государства и общества».
В прошлом подобное сотрудничество Церкви и государства называлось симфонией. Этот термин употребляется ныне по преимуществу в историческом контексте, когда речь идет о Византии или допетровской России, – распространено убеждение, что византийская по своему происхождению симфония несовместима с политическими и юридическими реальностями современного мира, и говоря более предметно – несовместима с конституционным строем Российской Федерации. Между тем за подобным предубеждением стоит неадекватное представление об аутентичном содержании симфонии, о том, как она мыслилась в эпоху актуального применения этого термина; иными словами, мы имеем тут дела с семантической ошибкой.
Обратимся к текстам. В преамбуле 6-й новеллы святого императора Юстиниана сформулирован сам принцип симфонии: «Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое заботится о божественных делах, а второе руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни… И если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие (по-гречески – симфониа, на латинском языке – consonantia. – прот. В.Ц.) между ними во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода. Потому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства, надеясь получить чрез это великие блага от Бога и крепко держать те, которые имеем».
Византийский император Константин IX Мономах и императрица Зоя перед Христом. Мозаика южной галереи Собора Святой Софии. Константинополь, XI век
Такое определение симфонии очевидным образом носит декларативный характер. У читателя, мало осведомленного в стилистике римского и византийского права, может сложиться неверное представление, что это черта, характеризующая всякое архаическое право, в том числе и римское. Римская юриспруденция потому оказала решающее влияние на позднейшее развитие права, что она отличается поразительной точностью и однозначностью определений, исчерпывающей детализацией всевозможных казусов, превосходя в этом современные правовые кодексы. Дело в том, что характеристика симфонии приведена в преамбуле (praefacio) закона, а не в самом законе. Законодатель осознавал, что симфония не правоотношение, которое можно ввести или устранить волевым актом, но это та реальность, которая предсуществует закону, составляя своего рода онтологическую основу христианской римской государственности.
Слово imperium адекватно переводится как «власть», и никакой специфически монархической идеи его семантика не содержит
Один из аргументов, которые выставляют против актуальности симфонии в наши дни, заключается в указании на то, что она подразумевает монархическую форму правления, несовместимую с государственным строем современной России. Но сила этого аргумента падает при внимательном прочтении оригинального текста преамбулы. В его славянском и русском переводе употреблено слово «царство». Ему соответствует греческий эквивалент – василиа. Но в латинском подлиннике новеллы – а именно латинский язык во времена святого Юстиниана и еще полстолетия после него, вплоть до правления Ираклия, оставался официальным языком государства и его правовых актов – употреблено слово imperium: «Maxima inter homines sunt Dei dona a supera benignitate data, sacerdotium et imperium», – так начинается преамбула 6-й новеллы. Слово imperium адекватно переводится как «власть», и никакой специфически монархической идеи его семантика не содержит. Точнее говоря, термин imperium, который в работах по истории Рима и римскому праву, ввиду его специфики, нередко оставляют фактически без перевода – «империй», – обозначает один из видов власти (potestas), а именно высшую распорядительную власть, включая и такой ее элемент, как командование войсками, вместе с властью судебной. В раннем Риме империй принадлежал царям, а затем, во времена республики, им обладали консулы, избираемые в виде коллегии из двух равноправных лиц на один год: во всей полноте «империй» принадлежал им за пределами города Рима, extra pommerium (вне померия), то есть за городской чертой, а в самом Риме, внутри померия, власть консулов была ограничена и подчинена сенату и комициям – народному собранию. В меньшем объеме империем обладали и другие республиканские магистраты, прежде всего преторы. В провинциях неограниченная власть предоставлялась назначаемым туда проконсулам или пропреторам. В условиях чрезвычайного положения, вызываемого военной угрозой, в республиканскую эпоху на строго ограниченный полугодовой срок назначался диктатор, чьи властные полномочия не имели ограничений и в самом «вечном городе».
Название государства imperium Romanum употреблялось уже во времена республики; оно синонимично выражению orbis terrarum, по-гречески – ойкумена (вселенная)
Слово imperium в сочетании со словом Romanum (Римская империя) обозначало совокупность территорий, контролируемых из Рима, включая провинции и зависимые государства – владения «друзей римского народа», или варварских царей, князей, племенных вождей. Это название государства – imperium Romanum – употреблялось во времена классической республики, задолго до Цезаря и Августа, как своего рода синоним выражению orbis terrarum, по-гречески ойкумена – вселенная. Подобным образом и в Новое время употреблялись выражения «Британская империя» или даже «Французская империя», даром что сама Франция была в ту пору республикой. Римское государство оставалось и называлось республикой – res publica (по-гречески – полития) – и в эпоху, когда ею правили единоличные правители – принцепсы и императоры; республикой оно оставалось и после своей христианизации, при святых Константине и Юстиниане.
Титула «император» удостаивались и полководцы, не обладавшие верховной властью
От слова imperium происходит, естественно, и титул императора. В республиканском Риме он предоставлялся полководцам, командовавшим победоносными войсками и удостоенным триумфа – чести торжественного восхождения во главе армии на Капитолий (за исключением дней триумфов вооруженные силы не имели права находиться в Риме, внутри померия). Это почетное звание присваивалось полководцу сенатом, а в ряде случаев императором провозглашали своего военачальника сами легионеры. Первым из римских полководцев удостоен был императорского звания победитель Карфагена Сципион Африканский. Им пользовались в основном во время праздничных торжеств в честь победы, он сопровождал также имена полководцев в посвященных им надписях, но первоначально этот титул не был сам по себе сопряжен с какими бы то ни было дополнительными полномочиями. Постоянно носить титул императора стал Гай Юлий Цезарь, который ставил его после своих собственных имен. Но Октавиан Август начал писать слово imperator впереди личного имени, при этом, однако, его властные полномочия не были сопряжены с тем, что он титуловался императором, но вытекали из его должности принцепса – первого члена сената, что расширительно толковалось также и как звание первого гражданина Рима. При этом у Августа и преемствовавших ему принцепсов не было монополии на императорский титул. В I столетии от Р.Х. этого титула удостаивались и другие полководцы, не обладавшие верховной властью. Затем право именоваться императорами по факту, без принятия какого бы то ни было акта на сей счет, закрепилось исключительно за принцепсами. Но этот титул по-прежнему осознавался в тесной связи с одержанными победами, так что нередко он употребляется с добавлением числа, обозначавшего количество таких побед. Так, в титуле Траяна слово «император» повторялось дважды: Imperator Caesar Trajanos Imperator III – Император Цезарь Траян трижды император. Из двух высших званий – «император» и «принцепс» – одно имело преимущественно отношение к военной, а другое – к гражданской власти. Правители Рима были, если так можно выразиться, императорами для воинов, которые приносили им присягу, и принцепсами для граждан. С падением значения сената императоры уже, как правило, не усваивали себе звания принцепса, но император по-прежнему мыслился не стоящим вне и над республикой, а занимающим ключевое властное положение внутри республики. Самым лаконичным образом статус римского императора может быть охарактеризован так: это был верховный главнокомандующий, должность которого ставится в центр управления государством – республикой, или, по-гречески, политией.
Косвенным, но красноречивым признаком республиканского контекста императорского титула было то обстоятельство, что в Византии и на Западе, до средневековья, не употреблялся титул «императрица» применительно к жене императора. Он звучал бы так же карикатурно, как, скажем, в наше время именование жены президента президентшей, а жены генерала – генеральшей. Императорским женам – часто, но не всегда – усваивался титул августы, восходящий, естественно, к Августу Октавиану и его супруге, удостоенной почетного имени, которое предоставлено было ее мужу. Когда же правительница государства усваивала себе власть, аналогичную не только по факту, но и юридически той, которой обладали императоры, – это случай со святой Ириной, которую мы ныне не вполне правомерно, только по языковой инерции именуем императрицей, – она называла себя в латиноязычных актах «императором». Именно так подписывалась под латиноязычными актами святая Ирина: Imperator Irina.
Греческий эквивалент титула императора не «василевс», но «автократор», что можно перевести на русский как «самодержец», притом что русское осмысление этого термина в его первоначальном значении указывает на суверенитет, на независимость, по контрасту с былой зависимостью наших князей от Орды. Греческие панегиристы давно величали императоров, или автократоров, царями – василевсами, по-латыни – rex, как титуловались до учреждения республики римские цари и как в Риме называли монархов варварских народов и племен, но в официальную титулатуру это слово было включено лишь при Ираклии, то есть уже только в VII столетии. При этом само государство и при Ираклии, и после него по-прежнему именовалось республикой и политией.
Титул «царь» тоже требует пояснения
Титул «царь» тоже требует пояснения. Именно это слово у нас принято употреблять как эквивалент греческого «василевс», но русское «царь», как и немецкое «кайзер» (Kaiser), – это трансформация имени Цезаря, которое, как и имя Августа, усваивали себе римские и византийские (ромейские) императоры, удостаивая им и некоторых других лиц: либо ближайших родственников – сына, брата, племянника, зятя, либо соправителей, не состоявших в родстве с императором. А делалось это с тем обычно, чтобы попытаться таким образом оставить преемником верховной власти лицо, удостоенное титулом августа или цезаря и тем самым привлеченное к участию в верховной власти, потому что никакой узаконенной наследственности императорской власти de jure в Византии не существовало, а по факту – хотя в известные периоды империей правили династические императоры, но всё же «порфирогенеты», или «багрянородные» василевсы, далеко не составляли большинства среди императоров. Наследственный принцип передачи верховной власти имеет совсем иные, не римские и не византийские корни. Он действовал в восточных монархиях, в эллинистических государствах и, наконец, у варварских германских народов, оказав лишь некоторое влияние на юридическую мысль и государственную практику Византии.
Такое, на первый взгляд парадоксальное, сочетание республики и монархии мы наблюдаем и в позднее средневековье, на примере другой страны, а именно Речи Посполитой, название которой – Речь – представляет собой перевод на польский язык латинского словосочетания res publica (общественное дело), при том что главой этого государства был король, избираемый на пожизненный срок. Впрочем, и императоры Священной Римской империи германской нации, даром что в течение столетий это были династические Габсбурги, юридически не наследовали власть, но избирались курфюрстами.
Этот экскурс в историю государственного права понадобился для того, чтобы показать неосновательность аргументов против симфонии, которые основаны на некорректном представлении о природе императорской власти, существовавшей в Византии; чтобы отвести доводы о несовместимости симфонии с республиканским государственным строем современной России. Более того, на поверку оказалось, что республиканский строй совместим и с симфонией, и с вполне республиканским по своему генезису титулом императора у главы государства, наиболее адекватным переводом которого на русский будет «верховный главнокомандующий».
Христос и Алексей I Комнин (1081-1118)
Подлинная мысль, заключенная в аутентичной редакции акта, впервые провозгласившего симфонию, состоит в утверждении благотворности симфонии – соработничества и сотрудничества священства и власти, Церкви и государства. Кроме 6-й новеллы святого Юстиниана классическая византийская формула взаимоотношений между государственной и церковной властью заключена также в более позднем акте императорского законодательства, относящемся ко второй половине IX века, – «Эпанагоге»: «Мирская власть и священство относятся между собою, как тело и душа, необходимы для государственного устройства точно так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согласии их состоит благоденствие государства». Что называется, лучше не скажешь.
Указывают на невозможность симфонии в поликонфессиональном государстве. Но была ли моноконфессиональной Византия? Очевидно, что нет
Еще одним из расхожих, банальных возражений против реализуемости симфонии в современной России служит напоминание о поликонфессиональности нашей страны. Но была ли моноконфессиональной Византийская империя во времена святого Юстиниана? Очевидно, что нет, не была: кроме православных, в ней проживали также в значительном числе монофизиты, гораздо меньше было несториан, в массе своей эмигрировавших в Иран; в византийской армии служили ариане из готов и других германских народов; существовали – правда, уже фактически на нелегальном положении – манихеи, монтанисты и гностики, общины которых можно уподобить сектам, в Российской империи именовавшимся изуверскими. Полной религиозной свободой пользовались иудеи и самаряне. В правление Юстиниана язычество доживало свой век, но в деревенской глуши оно еще держалось, и принудительных мер для крещения язычников не принималось; среди потомков римской аристократии – сенаторов и в Риме, и в других городах Запада – также оставались еще язычники, ностальгировавшие по римским древностям; на службе в войсках состояли варвары-германцы не только православного и арианского исповедания, но и язычники, каковыми оставались в ту пору еще в массе своей алеманны, и никто не принуждал их к принятию христианства. Наконец, среди интеллектуальной элиты также нередко встречались «эллины», как принято было тогда называть язычников. В их руках находилась знаменитая Афинская академия, правда закрытая Юстинианом, но ее профессора после закрытия школы эмигрировали в Иран не по принуждению, а добровольно. Впоследствии они вернулись на родину, и условием их возвращения, о разрешении на которое византийские дипломаты хлопотали при персидском дворе, отнюдь не ставилось их обращение к вере во Христа.
Миланский эдикт святого императора Константина очевидным образом базируется на идее равноправия приверженцев разных религий
Иоанн VI Кантакузин председательствует на церковном соборе И всё же одним из возражений против проведения параллелей между византийской симфонией и приемлемой в современной России формой взаимоотношений государства и Церкви служит ссылка на конституционное равноправие религий в наши дни и на отсутствие такого равноправия, при легальности религиозного диссидентства, в византийскую эпоху. Но оценивая весомость этого контраргумента, нужно учесть то обстоятельство, что за свою тысячелетнюю историю правовой строй Византии не оставался неизменным и в области религиозного законодательства новации следовали за реальным изменением конфессионального состава населения. В правление Юстиниана Православная Церковь действительно имела юридические преимущества в сравнении с другими легально существовавшими в империи религиями и конфессиями, но когда мы рассматриваем феномен симфонии в историческом контексте, мы не отождествляем начало ее существования с первым употреблением соответствующего термина в законодательном акте. Истоки симфонии общепризнанно возводятся к правлению святого императора Константина. Важнейший всемирно знаменитый акт, характеризующий его религиозную политику, – это Миланский эдикт, изданный в 313 году. Так вот, этот эдикт очевидным образом базируется на идее равноправия приверженцев существующих в империи религий:христианской, иудейской, языческой. «Руководствуясь здравым и правым смыслом, мы объявляем следующее наше решение: никому не запрещается свободно избирать и соблюдать христианскую веру и каждому даруется свобода обратить свою мысль к той вере, которая, по его мнению, ему подходит, дабы Божество ниспосылало нам во всех случаях скорую помощь и всякое благо». Затем в эдикте отменяются и дезавуируются ранее изданные акты, касающиеся христиан: «Угодно нам совершенно отменить посланные прежде твоему благочестию (как и другие эдикты, Миланский адресован был президам провинций. – прот. В.Ц.) распоряжения относительно христиан, весьма нелепые и несовместимые с нашей кротостью. Отныне всякий, свободно и просто выбравший христианскую веру, может соблюдать ее без какой бы то ни было помехи. Мы даровали христианам полное право совершать богослужение». Предоставленная христианам свобода вероисповедания не нарушала, однако, принципа юридического равноправия религий: «Поскольку же им даруется неограниченная свобода, то твоей чести должно быть понятно, что дается свобода и другим, по желанию, соблюдать свою веру, что и соответствует нашему мирному времени: пусть каждый свободно, по своему желанию избирает себе веру. Так определено нами, дабы не казалось, будто мы умаляем достоинство какой-либо веры».
Таким образом, если базироваться на всей полноте актов, связанных с симфонией, можно утверждать, что отсутствие инаковерующих или их неравноправие с приверженцами преобладающей религии вовсе не является непременным условием существования симфонии. Совершенно очевидно, что принципы, на которых базируется Миланский эдикт, даровавший свободу исповедания христианам и заложивший основы симфонии, не противоречат конституционному строю современной России, что они актуальны и ныне, равно как актуальна и выросшая из этого эдикта симфония.
«Симфонией властей» называют тот положительный опыт взаимодействия, который выработался во время существования Православной Церкви в рамках православного государства.
Но прежде, чем говорить о формах взаимодействия Церкви и государства, стоит прояснить, какой смысл видит Православие в государственной власти как таковой. Известно, что изначально, даже после грехопадения, человечество жило без каких-либо форм государственности. Первое в истории человеческое царство создал Нимрод — правнук Ноя и внук Хама.
Вот как об этом повествует Писание: «Хуш родил также Нимрода; сей начал быть силен на земле; он был сильный зверолов пред Господом Богом, потому и говорится: сильный зверолов, как Нимрод, пред Господом Богом. Царство его вначале составляли: Вавилон, Эрех, Аккад и Халне в земле Сеннаар. Из сей земли вышел Ассур и построил Ниневию, Реховоф-ир, Калах и Ресен между Ниневиею и между Калахом; это город великий» (Быт. 10, 1-12).
Святитель Иоанн Златоуст так говорит об этом: «Выражение «пред Господом Богом» может означать или то, что этот человек был воздвигнут Богом, от Него получил благословение, или то, что чрез него должен был прославляться Бог, произведший и явивший на земле такого мужа. Но и этот человек… недолжным образом воспользовавшись естественными преимуществами, изобрел другой род рабства и сам замыслил сделаться начальником и властителем; а таким он не был бы, если бы не было подвластных. Впрочем, это состояние подчиненных кажется мне скорее свободою. А вот самое тяжкое рабство — когда хвалящиеся свободою раболепствуют! Смотри еще, что делает любостяжание; смотри, как телесная сила не остается в собственных пределах, но всегда гонится за большим и ищет славы. Нимрод подчинил себе людей не для того, чтобы заботиться о их безопасности; нет, он строил еще и города для того, чтобы господствовать над врагами».
Первый в человеческой истории царь, как свидетельствует святитель, был «человеком гордым и жестоким». Но то, что он сделал, имело промыслительное значение, как о том пишет преподобный Ефрем Сирин: «О Нимроде сказано: он был сильный зверолов пред Господом Богом; потому что он, по Божией воле, вел брань с каждым племенем и принуждал племена сии удаляться в те страны, какие назначены им были Богом».
По какой же причине Господь попустил появиться государству в человеческом обществе? Об этом яснее всего пишет преподобный Максим Исповедник: «Бог, как Премудрый и Благий Промыслитель, предписал человекам закон царства, заранее отгоняя великое неистовство зла, которое, как Он знал наперед, будет в жизни через своеволие, чтобы люди не стали друг для друга пищею, подобно рыбам морским, когда никто не начальствует и не препятствует сильнейшему беззаконно нападать на нижестоящего. Посему, я думаю, как и подобало, по необходимости было внесено в человеческий род царство, приявшее от Бога премудрость и могущество, и равночестная природа допустила разделение на начальство и подначальность… Божественное Писание… повествует, что людям, отвергшим Царство Божие, Бог предоставил хотя бы собственное их царствование, чтобы беспорядочность безначалия не произвела многоначалия и этим не ввела во весь человеческий род гибельный раздор, когда никому не вверяется постановлением Божиим попечение о них, никто не упорядочивает разумно воспитуемых разумом к кротости и никто не сдерживает страхом могущества строющих лукавство и природное благое разумение в себе самих своевольно растлевающих противоестественным поведением».
Таким образом, государственная власть посылается как своего рода узда на падшее человечество, дабы хотя бы в каких-то рамках сдержать распространение зла. Отсюда следует, что любая, даже самая дурная власть, лучше, чем полная анархия. То, что это не просто предположение, доказала история первого, допотопного мира, когда не было царств, и люди развратились до такой степени, что все, кроме семьи Ноя, своими грехами призвали на себя страшную погибель.
Преподобный Феодор Студит обращает внимание на положительную сторону значения государства. Исполняя свое призвание ограничивать зло и устанавливать законность, мир и порядок, тем самым оно отчасти приближает человеческое общество к тому образу жизни, который есть на небе, где есть совершенный мир и порядок под властью Божией. Но кроме того, исполнением своего основного предназначения государственная власть помогает верующим не отвлекаться на земные дела от поклонения Богу: «Имеющим разум известно, что Царь всех Бог для того даровал человеческой природе царское право и имя на земле, чтобы и земное, имея мир и спокойствие, по подобию небесного, согласно возносило Ему славословие и поклонение».
Действительно, очень многие вещи, которые мы считаем само собой разумеющимися, вплоть до того, что мы можем снять трубку телефона и позвонить в храм, чтобы узнать расписание служб, а затем можем выйти из дома и сесть на автобус, чтобы доехать до храма,— они возможны только благодаря тому, что существует государство. В условиях анархии они не могли бы ни возникнуть, ни существовать, и любая вылазка из своего убежища превращалась бы в рискованный бег с препятствиями.
Итак, смысл и значение всякой власти состоит в установлении минимального порядка и мира в обществе и ограничении зла. Это касается любого государства, и именно потому христиане имеют заповедь от апостола: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести. Для сего вы и подати платите, ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые» (Рим. 13, 1-6). Слова апостола были сказаны в условиях жизни в языческом государстве.
Но когда появляется христианское государство, речь естественным образом заходит о чем-то большем в его отношениях с Церковью. Христианское государство от нехристианского отличается не столько формальными признаками — такими, как определение статуса христианства как государственной религии, введение общеобязательного религиозного образования, признание действенности церковных канонов и решений церковных судов и тому подобное, а прежде всего самим фактом того, что правитель государства является верующим христианином, равно как и его «команда», «государевы люди», и значительная часть населения страны является христианским.
В таком случае складывается особая ситуация. Предстоятель Церкви как гражданин является подчиненным государя, но сам государь как мирянин является подчиненным предстоятелю Церкви. Эта ситуация сама по себе вынуждает определить и разграничить сферы подчиненности и власти того и другого.
Наиболее известной формулировкой, определяющей это положение, стали слова из Шестой новеллы святого императора Юстиниана, адресованной Константинопольскому патриарху Епифанию: «Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое (священство, церковная власть) заботится о Божественных делах, а второе (царство, государственная власть) руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь непрестанно за них Богу. И если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие между ними во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода. Потому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства, надеясь получить чрез это великие блага от Бога и крепко держать те, которые имеем».
В этом тексте святой Юстиниан употребил для обозначения идеальных отношений церковной власти и государственной слово «симфония», то есть согласие, а буквально даже «созвучие». Позднее это слово прижилось как удачный термин.
«Суть симфонии Церкви и государства составляет обоюдное сотрудничество, взаимная поддержка и взаимная ответственность, без вторжения одной стороны в сферу компетенции другой». Сам термин, употребленный императором, «предполагает, что обе силы (Церковь и государство) «звучат» — каждая согласно своей природе, своей реальности… Принцип «симфонии» есть принцип взаимной свободы; каждая из сил живет своей жизнью, но так, что от одновременного их звучания получается симфония, аккорд. Однако если обе стороны взаимно свободны, то это вовсе (само по себе) не означает какой-то всецелой их отдельности. Для государства Церковь есть часть его жизни, его совесть, его творческая сила, а для Церкви государство есть внешнее историческое оформление жизни того самого народа, который входит в Церковь». Понимание этой идеи «должно исходить из отличия Церкви от государства, в особенности в представляющих их властях: церковной и царской. Если этого отличия не будет, то о симфонии не может быть и речи. Тогда, при слиянии двух властей в одну, произойдет или цезарепапизм, или папоцезаризм».
Святой Юстиниан был далеко не единственным святым, кто придерживался такого взгляда. То же говорил, например, преподобный Феодор Студит: «Бог даровал христианам эти два дара — священство и царское достоинство; ими врачуется, ими украшается земное, как на небе. Поэтому, если одно из них будет недостойно, то и все вместе с тем неизбежно подвергается опасности».
В сочинениях ряда православных авторов ХХ века высказывалась мысль, что будто бы принцип, сформулированный святым императором Юстинианом, был некой красивой идеей, которая так и осталась на бумаге, и никогда, или почти никогда не находила выражение в реальности.
Это не так. Принцип симфонии был действующим. Его придумал не Юстиниан, он лишь сформулировал его. Сама симфония в той или иной форме есть естественная форма сосуществования Церкви в государстве, которым управляет верующий христианин и которое населяют по большей части верующие христиане.
Любой верующий христианин, на какое место не был бы он поставлен, должен заботиться о пользе Церкви, которая есть Невеста Христова. Это естественно. Поэтому, если христианин оказывается во главе государства, то он и здесь не теряет этой цели и этой обязанности. Конечно, Церковь и без этого может исполнять свое служение, что подтверждает ее существование в языческом Риме, зороастрийской Персии, мусульманском халифате и так далее.
Но в случае христианского государства благодаря совместным усилиям появляется возможность еще более приблизить и уподобить жизнь общества к небесному идеалу. Поясним на примере. Вот, в христианском государстве есть область, где живут дикие племена, оставшиеся в язычестве и своим асоциальным поведением доставляющие сильное беспокойство ближайшим городам. Церковь посылает к ним миссионера и тем самым исполняет заповедь Христову о проповеди Евангелия всем народам. А государство оплачивает ему проезд и выделяет сопроводителей, чтобы он мог безопасно добраться до места назначения. Если миссионер с Божьей помощью успешно обращает дикарей в Православие, то и для Церкви радость о новой пастве и новых спасенных, и государству облегчение, так как истинная вера преображает людей и нравы их смягчаются, таким образом, исчезает «очаг нестабильности» в регионе. Вот вполне исторический пример того, как государство и Церковь вместе участвуют в благом деле, которое приносит им двоякую пользу – и для сей жизни, и, что важнее, для жизни будущего века, так как, по слову Писания, «обратившие многих к правде будут сиять как звезды, вовеки, навсегда» (Дан. 12, 3).
Часто для обоснования идеи о том, что будто бы идея симфонии никогда не воплощалась в жизни, приводят указания на те или иные факты нарушения ее в Византии. Действительно, такое имело место, во-первых, когда некоторые императоры пытались насадить ереси — монофелитство, иконоборчество, или пытались насадить унии с католиками, или когда они употребляли насилие, дабы сделать легитимными свои греховные поступки, и смещали святителей, которые их за это обличали.
Такое действительно случалось, но это, во-первых, были скорее исключения, чем правила, а во-вторых, за всеми этими фактами никогда не стояло желание «демонтировать» саму систему симфонии Церкви и государства. Да, в начале Х века император Лев VI сместил святого патриарха Николая Мистика и отправил его в заточение в отдаленный монастырь, что породило тяжкий многолетний раздор в Церкви. Но при том все эти годы церковные каноны продолжали действовать в государстве как общеобязательные (для христиан) законы, государство продолжало обеспечивать защиту и поддержку Церкви во всех инициативах, в которых поддерживала прежде. За исключением личного конфликта патриарха и императора, за исключением этого его греха, все остальное в плане церковно-государственных отношений было так же, как и до, и так же, как и после Льва VI. Именно поэтому так сравнительно легко уврачевывались подобные конфликты.
И более того, если мы посмотрим на сам конфликт, то увидим, что и в нем все действующие лица чувствуют себя обязанными следовать выработанной концепции симфонии. Лев VI впал в грех, когда решил взять себе четвертую жену, что запрещено церковными канонами. После этого он пришел на литургию, намереваясь, как то было в обыкновении, войти в алтарь, но патриарх преградил ему путь и запретил это, призывая отказаться от беззаконного сожительства и налагая епитимью. Император на виду у всех со слезами умоляет впустить его в алтарь, но святитель Николай непреклонен. Лев VI, в принципе, мог бы использовать силу, призвав телохранителей. Но он подчиняется патриарху. Потому что признает себя подсудным как мирянин суду епископа в духовных делах. После этой службы император пытается примириться с патриархом, и тот готов, но при одном условии: отказе от беззаконного сожительства. Отказаться от этого Лев не хочет и начинает затевать интриги. Как человек, имеющий власть и войско, он, в принципе, мог бы просто приказать, и неугодный патриарх просто бы «исчез». Но как христианин и глава христианского государства он не может этого сделать. Патриарха может сместить только собор. И Лев через некоторых епископов подстраивает церковные обвинения против святителя Николая и собирает беззаконный собор епископов, на котором патриарха лишают сана по целому ряду церковных обвинений. После этого Лев инициирует ложное обвинение святителя в государственной измене. И уже по этому обвинению отправляет его в ссылку.
Если мы посмотрим на эту печальную историю, то увидим, что даже императоры-преступники не чувствовали себя свободными от идеи необходимости симфонии государства и Церкви, выраженной святым Юстинианом. Все вышеописанные ухищрения и изощренные комбинации предпринимались ради того, чтобы формально принцип симфонии казался не нарушенным.
Уместно привести слова крупного западного историка ХХ века Арнольда Тойнби, который писал: «В столкновениях римских восточных императоров с Константинопольскими Патриархами первые выиграли много сражений, но не выиграли ни одной войны… Даже в тех случаях, когда принесенный в жертву Патриарх не получал личного удовлетворения, с прошествием времени обычно побеждало то дело, за которое он принес себя в жертву… В религиозных вопросах восточные римские императоры в конечном итоге всегда терпели поражение, когда их политика отходила от преобладающего народного чувства».
Так было и в этом случае. В конце концов святитель Николай Мистик был возвращен из заключения и созвал собор, на котором еще раз было провозглашено, что никакому христианину не позволено вступать в четвертый брак.
Говоря о тех соблазнах и нарушениях, которые следовали, если можно так сказать, с другой стороны, церковной, мы увидим, что святые отцы отмечали среди таковых стремление некоторых архиереев использовать государственную силу для физического преследования еретиков и иноверцев. Об этом с осуждением писали блаженный Августин, преподобный Максим Исповедник, святитель Исидор Севильский и, особенно, преподобный Феодор Студит. Последний также высказывал ту мысль, что нарушение симфонии со стороны государственной власти и направленное против Церкви является наказанием, попущенным Богом за нарушение Церковью того же принципа и злоупотребления им. А именно, по поводу очередного гонения на православных со стороны императора из-за вопроса о его незаконном браке, преподобный Феодор пишет, что это стало воздаянием за то, что незадолго до того архиереи допустили грех, прибегнув к физическим репрессиям против еретиков-павликиан:
«Церкви Божией не свойственно мстить за себя бичеваниями, изгнаниями и темницею. Кроме того, я хочу сказать о деле павликиан и их преследовании: ведь церковный закон никому не угрожает ни ножом, ни мечом, ни бичом. Ибо,— говорит Писание,— все, взявшие меч, мечом погибнут (Мф. 26, 52). Но поскольку все эти средства были применены, как будто из недр ада вспыхнул столп зла — эта христоборная ересь, губящая всех».
Наверное, не лишне сказать и еще об одном виде соблазна, связанного с симфонией. Тем более что он также касается преподобного Феодора Студита. После того как погиб на войне император Никифор I Геник, на престол взошел император Михаил I Рангаве. Это был не только православный по вере, но и очень благочестивый человек, который весьма почитал преподобного Феодора и прислушивался к его советам. Вскоре со стороны Багдадского халифа пришло письмо, в котором мусульманский правитель просил выдать ему тех арабских сановников, которые в прежние времена перешли на сторону греков. В противном случае он угрожал войной. Понятно было, что ожидает этих перебежчиков, некогда доверившихся православному государю, после выдачи мусульманам — страшная, мучительная смерть. Поступок этот имел несомненное нравственное измерение.
Император Михаил обратился за советом к патриарху Константинопольскому святителю Никифору и к преподобному Феодору Студиту. Об этой истории нам сообщает преподобный Феофан Исповедник. Он пишет, что святитель Никифор «мудро советовал» императору выдать перебежчиков, поскольку, хотя и печальна их участь, но, отвратив войну, удастся спасти от смерти и бед несравненно большее число людей. Преподобный же Феодор дал другой совет, который его духовный отец преподобный Феофан называл «дурным советом», он сказал, что выдать доверившихся тебе людей на смерть — это предательство и совершенно невозможно для христианина ни при каких обстоятельствах.
Михаил послушался преподобного Феодора и отказал в выдаче перебежчиков. Тогда халиф собрал армию и, как и обещал, пошел войной против Византии. Император также собрал войско, выступил против него и потерпел поражение. Многие воины погибли, византийские города были разорены арабами, тысячи пленников-христиан уведены в халифат, чтобы там быть проданными в рабство. Из-за поражения православному императору Михаилу пришлось отречься от трона и удалиться в монастырь. К власти пришел император Лев III, который был еретиком. Он начал возрождать иконоборчество и развязал гонения против Церкви, во время которых пострадали и святитель Никифор Константинопольский, и преподобный Феофан Исповедник, и преподобный Феодор Студит.
Это печальный пример для Православия. Кто в нем виноват? Преподобный Феодор, давший такой благородный, но неудачный совет в государственных делах? Думается, что вина здесь прежде всего на самом императоре Михаиле. Он должен был сам принимать решения в тех делах, которые касаются его власти, не привлекая и не вынуждая вникать в них человека, который, будучи с юности посвящен Церкви, был далек от реалий государственного управления. Императору Михаилу не следовало снимать с себя моральную ответственность в сложном этическом вопросе, переложив ее на людей Церкви.
Но, несмотря на отдельные ошибки, идея симфонии властей была действующей и пронизывала все византийское общество, владела умами императоров как нечто само собой разумеющееся. Вот как об этом писал в XII веке император Иоанн Комнин: «Два предмета в продолжении моего царствования признавал я совершенно отличными один от другого: один — это власть духовная, которая от Великого и Высочайшего Первосвященника, Князя мира, Христа, дарована Его апостолам и ученикам, как благо неизменное, через которое, по божественному праву, они получили власть вязать и решить всех людей. А другой предмет — это власть мирская, власть, обращенная к временному, по Божественному слову: воздадите кесарю, что ему принадлежит, власть, заключенная в принадлежащей ей сфере. Эти две, господствующие в мире, власти, хотя раздельны и различны, но действуют к обоюдной пользе в гармоничном соединении, вспомоществуя и пополняя одна другую. Они могут быть сравнимы с двумя сестрами — Марфой и Марией, о которых повествуется в Евангелии. Из согласного обнаружения этих двух властей проистекает общее благо, а из враждебных их отношений проистекает великий вред».
Такое установление было нормой для Византии, а его нарушения — досадными исключениями, не влекущими к отмене самой нормы. И симфония не ограничивалась одной Византией — она была нормой церковно-государственных отношений и на Руси, причем это было провозглашено официально, на Стоглавом Соборе, 62-я глава которого гласит: «Среди людей есть два величайших дара Божия, дарованных по человеколюбию Вышнего,— священство и царство. Оба они служат Божественному, владеют же и пекутся о человеческом, от одного и того же начала оба происходят, украшая человеческую жизнь… Об обоих все всегда молятся Богу, так как если они непорочны будут во всем, и к Богу имеют дерзновение, и праведно станут управлять в преданных им городах, то для живущих под ними их согласие будет благом, даруя все доброе для человеческой жизни».
Ярчайшим выражением симфонии властей служили церковные Соборы, которые созывались великими князьями, а затем царями, проходили в их присутствии, и исполнение решений которых во многом обеспечивалось поддержкой государственной власти. Здесь можно назвать Московский Собор 1441 года, который осудил Флорентийскую унию, первый, второй и третий Соборы против жидовствующих, бывшие в 1488-м, 1490-м и 1504 годах, Стоглавый Собор 1551 года, Собор 1553 года против ереси Башкина и Косого, Собор 1619 года.
Как и в Византии, на Руси также случались нарушения вышеуказанной нормы гармонического сосуществования, однако, «несмотря на факты нарушений… сам принцип симфонии никогда не ставился под сомнение, сохранял полноту нормативного значения, а факты его нарушения воспринимались и оценивались как отступление, как грех, требовавший раскаяния и покаяния… Многие страницы истории Русской Православной Церкви еще не написаны. Если же она будет изучена во всей полноте, то окажется, что симфония была нормативным принципом, который проявлялся в разных сферах государственной и церковной жизни в их неразрывности. Сказанное относится прежде всего к деятельности Освященного Собора, в ней можно усматривать институционную форму, в которой воплощался в жизнь идеал симфонии… можно конспективно охарактеризовать три важных периода в истории XV-XVI вв., когда принцип симфонии был особенно конструктивным и плодотворным… Это время святительства епископа Ионы (с 1448 г. — митрополита), когда согласованные действия церковной и светской власти позволили отказаться от принятия Флорентийской унии; это первый период царствования Иоанна IV и время митрополита Макария (1547–1563), когда в России началась эпоха царства… И, наконец, третий период — учреждение патриаршества».
Так продолжалось до императора Петра I, который, к сожалению, был тем, кто сознательно отказался от этого принципа и, если можно так сказать, своими реформами по упразднению патриаршества демонтировал принцип симфонии.
Вот как об этом преступлении отзывался священномученик Иларион (Троицкий) накануне восстановления патриаршества: «Зовут Москву сердцем России. Но где же в Москве бьется русское сердце? На бирже? В торговых рядах? На Кузнецком мосту? Оно бьется, конечно, в Кремле. Но где в Кремле? В окружном суде? Или в солдатских казармах? Нет, в Успенском соборе. Там, у переднего правого столпа, должно биться русское православное сердце. Орел петровского, на западный образец устроенного самодержавия выклевал это русское православное сердце. Святотатственная рука нечестивого Петра свела Первосвятителя российского с его векового места в Успенском соборе. Поместный Собор Церкви Российской от Бога данной ему властью снова поставит Московского патриарха на его законное, неотъемлемое место».
Но и в более позднее время принцип симфонии неизменно находил выражение в жизни православных королевств — Греческого, Сербского, Болгарского и Румынского, — получивших независимость от османского ига в XIX веке.
И, безусловно, он является востребованным и в настоящее время. В хорошем смысле он неизбежен всегда, как только во главе государства оказывается искренне верующий человек. И тогда для воплощения принципа симфонии даже не обязательно придание Православию статуса государственной религии со всеми вытекающими изменениями законодательства. Поскольку принцип симфонии, как и все настоящее, состоит в факте, а не в букве закона.
Об этом говорит и Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий: «О симфонии в византийско-древнерусском смысле сегодня говорить не приходится. Однако это не значит, что Церковь и государство не должны искать согласия, партнерства, то есть, опять же, «симфонии», в новых условиях. Нахождение согласия — нелегкий труд, но у Церкви есть желание и воля идти по этому пути».
Юрий Максимов
Святитель Иоанн Златоуст. Беседы на Книгу Бытия, 29.6 (http://www.ccel.org/contrib/ru/Zlatgen/Zlatgen29.html)
Преподобный Максим Исповедник. 10 письмо // Богословский сборник ПСТГУ. Вып. 10. С. 72-75.
Преподобный Феодор Студит. Послания. Книга 2. М., 2003. С. 153.
Цит. по: епископ Никодим (Милаш). Православное Церковное Право. СПб., 1897. С. 682.
Ключарева А. В. Принцип «симфонии» в отношениях Церкви и государства в Византии IV-IX вв. // Вестник кафедры теологии Тульского Государственного Университета. № 1.
Протоиерей Василий Зеньковский. Основы христианской философии. М., 1996.
Архиепископ Серафим (Соболев). Русская идеология. СПб., 1994. С. 128.
Преподобный Феодор Студит. Послания. Книга 1. М., 2003. С. 54.
Цит. по: Андрушкевич И.И. Доктрина святого императора Юстиниана Великого о доброй симфонии между священством и государством. Православная Русь. 1995. № 4. С. 47.
Преподобный Феодор Студит. Послания. Книга 2. М., 2003. С. 232.
К слову, святитель Никифор, дававший иной совет, как раз имел опыт государственной службы до пострига.
Цит. по: Лебедев А.П. История Византии. М., 2005. С. 414-415.
Цит. по: Емченко Е.Б. Стоглав. Исследования и текст. М., 2000. С. 384.
Синицына Н.В. Симфония священства и царства // Исторический вестник. № 9-10. 2000.
Акты святейшего Патриарха Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917-1943, М. 1994, с. 28.
Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. В поисках симфонии (интервью). // Русский Дом № 6, 2004.