Полтора столетия назад спор между ними сотрясал русское общество. Отголоски этого спора мы помним из школьного курса литературы… знаменитое письмо Белинского Гоголю: «проповедник кнута», «апостол невежества». Казалось бы, дела давно минувших дней…
Содержание
- Арена
- Участники схватки
- С чего все началось?
- Что такого в этой книге?
- Реакция публики
- Дуэль на письмах. Выстрел Белинского
- Дуэль на письмах. Выстрел Гоголя
- Суть письма
- Кто же победил?
- Один из первых новомучеников о Гоголе
- «Спор Гоголя с Белинским до сих пор не окончен»
- Белинский — о «гнусной» книге Гоголя
- Критика о творчестве Гоголя, отзывы современников
- Человек-эпоха в русской литературе: что рассказать ученикам о Николае Гоголе?
- Н.В. Гоголь в оценке Белинского.
- Творчество Гоголя в оценке Белинского
- Белинский о Гоголе
- Реферат. Статьи Белинского о Гоголе. 2011
- Эта работа вам не подошла?
- Краткий курс истории. Неистовый Виссарион
Арена
Сороковые годы XIX века. Непростое время для России. С одной стороны, бурно развиваются науки и искусства, совершенствуются законы, тридцать лет уже как мир, война с Наполеоном становится историей. С другой — закручиваются гайки, государь Николай Первый, потрясенный восстанием декабристов, не намерен поощрять политические и идейные вольности.
Но вольнодумство все равно тихой сапой распространяется в русском образованном обществе. Все больше людей теряют веру в Бога и соблюдают православные традиции лишь для вида, чтобы «не нарываться». Все больше людей с восхищением смотрят на Запад, видя в нем образец переустройства русской жизни.
Еще действует крепостное право — хотя оно распространяется только на крестьян помещичьих, государственные уже по-тихому отпущены на волю, но все, и в том числе сам император, убеждены, что крепостное право — это зло и с ним надо что-то делать.
Уже нет ни Пушкина, ни Лермонтова. Уже скончался преподобный Серафим Саровский, уже развивается традиция старчества — прежде всего в Оптиной пустыни. Уже идет полемика западников и славянофилов. Уже есть пресса, как «левая», так и «правая». Еще не началась Крымская война. Еще молоды и мало кому известны Лев Толстой и Федор Достоевский.
Участники схватки
Николай Васильевич Гоголь. К середине 40-х годов XIX века — известнейший русский писатель, уже написаны и опубликованы основные его «хиты» — «Ревизор», «Мертвые души», «Тарас Бульба», «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Петербургские повести»… Один из немногих тогдашних русских писателей, кто не просто сохранил веру в Бога, но и был глубоко воцерковлен.
По свидетельству современников, Гоголь ежедневно читал по главе из Евангелия, апостольских посланий и Ветхого Завета, а также житие святого, память которого празднуется Церковью в этот день. Кроме молитв утренних и вечерних, которые ежедневно читают все православные христиане, он прочитывал еще и малое повечерие. Читал он и святоотеческие творения (по-церковнославянски, русских переводов тогда еще не было). Причем не просто читал, но постоянно делал выписки.
В 1848 году Гоголь совершил паломническую поездку на Святую Землю, в Иерусалим (в то время это было весьма трудное путешествие), посещал русские монастыри — Оптину пустынь, Троице-Сергиеву лавру, мечтал поехать на Афон и вообще неоднократно изъявлял желание принять монашеский постриг. Но в монахи его не постригли. Впоследствии преподобный Варсонофий Оптинский писал: «Неизвестно, заходил ли раньше у Гоголя с батюшкой Макарием разговор о монашестве, неизвестно, предлагал ли ему старец поступить в монастырь. Очень возможно, что батюшка Макарий и не звал его, видя, что он не понесет трудностей нашей жизни».
При этом человек он был тонкий, ранимый, с обостренными чувствами, близко к сердцу воспринимал всё происходящее с ним. Жил скудно, от причитающейся ему доли наследства отказался в пользу матери и сестер, не имел своего дома, жил или на съемных квартирах, или у друзей. Он постоянно помогал нуждающимся студентам, а после смерти в 1852 году от него остались только книги, одежда да около сорока рублей денег.
Виссарион Григорьевич Белинский. Основоположник русской литературной критики. Иван Тургенев называл Белинского «центральной натурой эпохи». Это был подлинный властитель дум.
По убеждениям своим был не просто западником, а западником в максимальной степени. Ненавидел самодержавие, ненавидел Православную Церковь (кстати, он внук священника). Ему принадлежат слова о «маратовской» (Выражение самого Белинского, который имел в виду одного из вождей революционной Франции Жана-Поля Марата, идеолога революционного террора. — Ред.) любви к человечеству: «чтобы сделать счастливою часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную» (это его высказывание цитируют философы Н. А. Бердяев и А. Ф. Лосев). Трудно сказать, был ли он полностью атеистом (хотя Достоевский его именно атеистом и называл), но уж антиклерикалом-то он был точно. В 1830 году Белинский писал матери: «Маменька, Вы уже в другом письме увещеваете меня ходить по церквам <…> Шататься мне по оным некогда, ибо чрезвычайно много других, гораздо важнейших дел <…> Я пошел по такому отделению, которое требует, чтобы иметь познание и толк во всех изящных искусствах. И потому я прошу Вас уволить меня от нравоучений такого рода: уверяю Вас, что они будут бесполезны». А в 1845 году в письме к Герцену он писал: «в словах Бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут».
Белинский был беззаветно предан русской литературе, она оказалась для него высшей ценностью и святыней. Но, обладая живым умом, он был крайне наивен. К примеру, искренне утверждал, что если бы Христос пришел сейчас, то стал бы социалистом (Христа он, конечно, считал не Богочеловеком, а просто человеком).
При этом глубокого систематического образования он не получил, Петербургский университет, в котором учился, не окончил по болезни. О России судил, видя только столичную жизнь и читая прессу.
Был женат, жил скудно, отличался слабым здоровьем, умер от чахотки (туберкулеза легких) в 1848 году, в 37 лет.
С чего все началось?
В самом начале 1847 года вышла из печати книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», которая произвела в русском образованном обществе впечатление разорвавшейся бомбы. Поэт и литературный критик Степан Шевырев писал: «В течение двух месяцев по выходе книги она составляла любимый, живой предмет всеобщих разговоров. В Москве не было вечерней беседы, разумеется, в тех кругах, куда проникают мысль и литература, где бы не толковали о ней, не раздавались бы жаркие споры, не читались бы из нее отрывки».
У книги были сторонники, но гораздо больше было противников, самым ярким и громким из которых оказался Белинский. 7 февраля 1847 года в журнале «Современник» вышла его рецензия на «Выбранные места…», где он подверг книгу уничтожающей критике. Заканчивается его рецензия словами: «Горе человеку, которого сама природа создала художником, горе ему, если, недовольный своей дорогой, он ринется в чуждый ему путь! На этом новом пути ожидает его неминуемое падение, после которого не всегда бывает возможно возвращение на прежнюю дорогу». И это еще сглаженный цензурой вариант. Как тогда же он писал журналисту Василию Боткину, «Статья о гнусной книге Гоголя могла бы выйти замечательно хорошею, если бы я в ней мог, зажмурив глаза, отдаться негодованию и бешенству…»
Затем, летом того же года, началась переписка между Белинским и Гоголем — та самая идейная схватка, о которой и речь.
Что такого в этой книге?
«Выбранные места из переписки с друзьями» — не художественная проза, а публицистика, прямое авторское высказывание. Очень трудно одним словом определить ее жанр. Если пользоваться современными аналогиями, это «Живой журнал» или «Фейсбук» писателя.
«Выбранные места из переписки с друзьями» — это композиция из писем, частью адресованных известным людям, а частью — обозначенным лишь инициалами или никак не обозначенным. Письма эти перемежаются эссе и литературоведческими статьями. Вот лишь несколько заголовков из книги: «О лиризме наших поэтов», «Несколько слов о нашей Церкви и духовенстве», «Русский помещик», «Нужно проездиться по России», «О театре, об одностороннем взгляде на театр и вообще об односторонности», «Близорукому приятелю», «Страхи и ужасы России», «Чей удел на земле выше». Начинается книга с авторского завещания и завершается эссе «Светлое воскресение».
Содержательно — это попытка проповедовать христианство современникам, причем современникам, весьма от веры далеким. Проповедь Гоголя при этом не абстрактна, это не курс догматического богословия. Главный упор он делает на том, как следует жить по-христиански, будучи тем, кем ты являешься — писателем, чиновником, помещиком и так далее.
К сожалению, «Выбранные места» подверглись существенной цензурной правке: пять писем были полностью убраны, в других сделаны купюры и исправления. Гоголь был очень расстроен по этому поводу, в письме к графине Анне Виельгорской он писал: «В этой книге все было мною рассчитано и письма размещены в строгой последовательности, чтобы дать возможность читателю быть постепенно введену в то, что теперь для него дико и непонятно. Связь разорвана. Книга вышла какой-то оглодыш». ( Полный вариант книги, без цензурных сокращений и с комментариями, вышел отдельным изданием только в 1990 году в издательстве «Советская Россия». Впрочем, в советское время «Выбранные места…» без купюр включались в академические и некоторые другие собрания сочинений Гоголя. — Ред.)
Гоголь начал работу над «Выбранными местами…» в 1845 году и закончил в 1846-м. Главная его мотивация — напрямую сказать то, что могло бы людям принести духовную пользу и что многие не видели в его художественных произведениях, воспринимая их исключительно как развлекательное чтение. Или, что еще более раздражало Гоголя, как политическую сатиру. Он чувствовал огромную ответственность за все, им написанное, считал себя виноватым в том, что в ком-то из читателей его художественная проза могла породить антигосударственные настроения (отсюда, кстати, фраза из отправленного письма Белинскому: «мы ребенки перед этим веком. Поверьте мне, что и вы, и я виновны равномерно перед ним»). Так что «Выбранные места» — это еще и попытка исправить то, что Гоголь считал своими ошибками.
Реакция публики
Гоголь искренне надеялся, что читатели восторженно примут его книгу. Он даже писал в 1846 году своему издателю Плетневу: «…Она нужна, слишком нужна всем — вот что покамест могу сказать…» Он даже советует Плетневу запасать бумагу для переиздания, которое последует незамедлительно: «Книга эта разойдется более, чем все мои прежние сочинения, потому что это до сих пор единственная моя дельная книга».
Но все получилось иначе. У книги действительно были сторонники (например, Алексей Хомяков, князь Петр Вяземский, Иван Аксаков и в значительной мере Петр Чаадаев), но гораздо больше было противников. Причем противники были не только из лагеря «западников» (Герцен, Белинский, Грановский, Тургенев, Анненков), но и из «славянофилов» — Сергей Тимофеевич Аксаков, его сын Константин Аксаков. Примечательно, что и русское духовенство встретило книгу Гоголя без какого-либо восторга. Так, архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий, которому Гоголь послал «Выбранные места…», писал о нем в частном письме: «Скажите, что я благодарен за дружескую память, помню и уважаю его, а люблю по-прежнему, радуюсь перемене с ним, только прошу его не парадировать набожностью: она любит внутреннюю клеть. Впрочем, это не то, чтоб он молчал. Голос его нужен, для молодежи особенно, но если он будет неумерен, то поднимут на смех, и пользы не будет».
Еще более резко отозвался о книге протоиерей Матфей Константиновский, который вскоре станет духовником Гоголя. Его слова не сохранились, но сохранился ответ ему Гоголя, который тот написал 9 мая 1847 года: «Не могу скрыть от вас, что меня очень испугали слова ваши, что книга моя должна произвести вредное действие и я дам за нее ответ Богу».
Откликнулся и святитель Игнатий (Брянчанинов), в ту пору архимандрит, настоятель Троице-Сергиевой пустыни близ Петербурга, а впоследствии епископ Кавказский и Черноморский. Он писал о книге: «…она издает из себя и свет, и тьму. Религиозные его понятия не определены, движутся по направлению сердечного вдохновения, неясного, безотчетливого, душевного, а не духовного… Книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы истины. Тут смешано…» И далее он советовал читать не светских авторов, а святых отцов.
Однако в своей книге Гоголь обращался не к воцерковленным христианам, которые готовы читать святых отцов. Он обращался к читателю маловерующему или совсем неверующему (об этом, кстати, он и сам говорил, комментируя в письме к Плетневу отзыв святителя Игнатия). Для него искусство — это незримые ступени к христианству. Он говорил, что если после прочтения книги человек возьмет в руки Евангелие — это и есть высший смысл его творчества.
И действительно, некоторые нецерковные люди именно через «Выбранные места» пришли к Православию. Например, сын немецкого пастора Климент Зедергольм, который сам говорил, что чтение этой книги привело его в Церковь. Есть и другие свидетельства.
В чем же причина такого отношения к книге со стороны столь разных людей: от атеистов и социалистов до православных священнослужителей? Публику возмутило, что светский человек берется за христианскую проповедь, занимается несвойственным ему делом. Один из читателей писал ему: «Вы пренебрегли… и тем, что у нас привыкли видеть человека, говорящего о Христе, в рясе, а не во фраке, и выступили прямо учителем». Князь Петр Вяземский остроумно заметил в одном из своих писем: «…наши критики смотрят на Гоголя, как смотрел бы барин на крепостного человека, который в доме его занимал место сказочника и потешника и вдруг сбежал из дома и постригся в монахи».
Естественно, либеральную часть публики возмутило и само содержание проповеди Гоголя — то, что во главу угла он ставит христианство, а не социальный прогресс, что защищает самодержавие, не возвышает свой голос против крепостного права. Как автор художественных произведений Гоголь их еще устраивал, но как консервативный публицист — ни в коем случае. Это воспринималось ими как измена своему таланту.
Впрочем, все отзывы духовенства о книге Гоголя носили частный характер, а вот критика со стороны светского общества была публичной, в газетах и журналах. Гоголя подвергли обструкции, высмеивали, видели в «Выбранных местах» отказ от художественного творчества и, более того, считали помешанным. Мнение о его помешательстве держалось до последних дней жизни писателя.
Дуэль на письмах. Выстрел Белинского
Началось все с письма Гоголя к Белинскому от 20 июня 1847 года, в котором тот, реагируя на его разгромную статью в «Современнике», пытался как-то объясниться. В ответ на это Белинский, будучи на лечении в Германии, в городе Зальцбрунне, 15 июля написал Гоголю ответ. Это и есть то знаменитое письмо, о котором до сих пор рассказывают на школьных уроках литературы.
В этом письме Виссарион Григорьевич в полной мере отдался тому негодованию и бешенству, какие не мог позволить себе в журнальной статье. Даже современному человеку, постоянно наблюдающему в соцсетях споры, почти не отличимые от ругани, тональность письма Белинского может показаться истерической.
«Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов» — это еще не самые резкие выражения. Белинский писал, что Гоголь — в лучшем случае душевнобольной, а в худшем — карьерист, надеющийся выслужиться с помощью своей книги и получить место учителя наследника престола. Основная мысль письма: как вы, гениальный художник, написавший «Ревизора» и «Мертвые души», опустились до дифирамбов в адрес Православной Церкви, которая представляет из себя одно сплошное мракобесие! Как вы могли предать свой талант! Единственное, чем вы можете загладить свое преступление, — это немедленно отречься от своей книги!
Нетрудно видеть, что пафос его очень похож на религиозный. Белинский подобен адепту истинной веры, который сурово обличает отступника-еретика. Просто предмет веры тут иной, здесь вера в социальный прогресс и в то, что литература должна служить делу прогресса.
Послав это письмо Гоголю, Белинский, очевидно, поделился с кем-то копией, в результате оно сделалось известным в России, его переписывали друг у друга, обсуждали. Цензура мгновенно его запретила, и этот запрет (действовавший до 1905 года!) объективно оказался, как сказали бы сейчас, идеальным пиар-ходом. Письмо восприняли как «политическое завещание» Белинского. В середине 1850-х годов Иван Аксаков писал родным: «Много я ездил по России: имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше, всякому жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни. Нет ни одного учителя гимназии в губернских городах, которые бы не знали наизусть письма Белинского к Гоголю…»
За чтение и распространение письма можно было поплатиться — как это произошло в 1849 году с молодым Достоевским, который за чтение и «за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского» был приговорен к расстрелу (смертную казнь в последний момент заменили каторгой). Впрочем, большинство людей читали и распространяли это письмо без каких-либо неприятных последствий.
Письмом Белинского восхищались, благодаря этому письму уже со второй половины XIX века возобладал взгляд на Гоголя как на писателя, чье творчество нужно делить на две части. С одной стороны, гоголевские произведения — и прежде всего «Ревизор» и «Мертвые души» — истолковывались как политическая сатира, направленная на свержение самодержавия, с другой — утверждалось мнение, будто вследствие изменившегося у писателя в конце жизни мировоззрения он вступил в противоречие со своим гением. А уже в XX веке Ленин назвал письмо Белинского «одним из лучших произведений бесцензурной демократической печати» — и это мнение стало в советское время официальным, единственно допустимым, на нем строилось школьное преподавание Гоголя. Даже в наши дни можно столкнуться с таким подходом школьных учителей литературы: они учат так, как их научили в юности.
Дуэль на письмах. Выстрел Гоголя
Гоголь был глубоко потрясен письмом Белинского — причем не только его содержанием, но и тональностью, несправедливостью упреков. Он сразу же написал ему подробнейший ответ, где обстоятельно, по пунктам, разобрал все утверждения Белинского и привел свои возражения. Написал… но, вместо того чтобы отправить, разорвал письмо в клочки, которые, однако же, не выбросил, а аккуратно сложил в пакет. Вместо этого письма он 10 августа написал и отправил другое, короткое и сдержанное, которое демократически настроенная публика сочла жалким оправданием. Действительно, там есть такие выражения, как «Бог весть, может быть, и в ваших словах есть часть правды», «мне не следует выдавать в свет ничего, не только никаких живых образов, но даже и двух строк какого бы то ни было писанья, по тех пор, покуда, приехавши в Россию, не увижу многого своими собственными глазами и не пощупаю собственными руками», «Точно так же, как я упустил из виду современные дела и множество вещей, которые следовало сообразить, точно таким же образом упустили и вы» — и это было воспринято как капитуляция Гоголя.
Почему же Гоголь не стал отправлять свое первое письмо? Потому что знал, что Белинский тяжело болен, фактически умирает, и не захотел его, находящегося в таком состоянии, расстраивать. При всех своих идейных разногласиях с Белинским он видел в нем живого человека, искреннего, порывистого, впечатлительного. Момент для спора по существу был явно неподходящий. Возможно, то второе, «жалкое» (по мнению многих) письмо он сознательно написал в таком ключе — чтобы успокоить «неистового Виссариона», погасить его гнев: ведь на пороге смерти совсем о другом следует думать. Так что в их эпистолярной дуэли Гоголь, можно так сказать, сделал выстрел в воздух.
Тем не менее свое первое письмо Гоголь не сжег — как сжигал он рукописи, которые, по его мнению, никто не должен был увидеть. Возникает, конечно, вопрос: а рвать-то зачем? Почему просто нельзя было сохранить эти листы до поры до времени? Здесь мы можем лишь строить предположения. Возможно, Гоголь разодрал письмо в эмоциональном порыве, но затем успокоился и решил, что совсем уж уничтожать его не надо.
Дальнейшая судьба этого письма напоминает детективный роман. Первый биограф Гоголя, Пантелеймон Кулиш, писал в 1854 году: «…когда <был> отпечатан шкаф Гоголя в Москве, в нем собраны были лоскутки изорванной рукописи. Эти лоскутки вложены были в пакетец и надписаны рукою Шевырева: “Клочки чего-то изорванного”. Во время пребывания своего в Васильевке он как-то прозевал этот пакетец, и теперь он вручен мне сестрами поэта. Я соединяю клочки, и что же оказывается? Это ответ Белинскому на его оскорбительное письмо. Целые фразы этого ответа вошли в авторскую исповедь, но много в нем есть такого, что и не вошло туда, а это многое — прекрасно!» Фрагменты этого письма были впервые опубликованы Кулишем (с неточностями) в 1856 году в «Записках о жизни Н. В. Гоголя…»
Из клочков нужно было сложить целиком письмо, и задача оказалась нетривиальной. Это сложнее, чем собрать пазл — ведь не факт, что все клочки сохранились, поэтому при сборке возможны лакуны и ошибки. Сейчас наиболее правильный и полный вариант прочтения письма Гоголя опубликован в 17-томном Полном собрании сочинений и писем Гоголя (Изд-во Московской Патриархии, 2009–2010).
Оригинал же письма Гоголя, те самые клочки, хранится в Российской государственной библиотеке, но когда и как он туда попал, достоверно установить пока не удалось. Между прочим, именно эти клочки и являются единственным доказательством, что знаменитое письмо Белинского — не подделка. Ведь оригинала его не сохранилось, есть лишь множество переписанных от руки копий, и все эти копии хоть чем-то, да отличаются друг от друга, переписчики где-то ошибались, где-то добавляли что-то от себя, и поэтому сказать, каков же был исходный текст, практически невозможно.
Суть письма
Начинает Гоголь с того, что призывает Белинского одуматься и оставаться именно литературным критиком, а не политическим публицистом. «Зачем вам было переменять раз выбранную, мирную дорогу? Что могло быть прекраснее, как показывать читателям красоты в твореньях наших писателей, возвышать их душу и силы до пониманья всего прекрасного, наслаждаться трепетом пробужденного в них сочувствия и таким образом прекрасно действовать на их души? Дорога эта привела бы вас к примиренью с жизнью, дорога эта заставила бы вас благословлять всё в природе. Что до политических событий, само собою умирилось бы общество, если бы примиренье было в духе тех, которые имеют влияние на общество. А теперь уста ваши дышат желчью и ненавистью. <…>
«Как же с вашим односторонним, пылким, как порох, умом, уже вспыхивающим прежде, чем еще успели узнать, что истина, как вам не потеряться? Вы сгорите, как свечка, и других сожжете».
Затем он отвечает Белинскому на личные обвинения, причем отвечает «асимметрично» — не брызжа слюной, не ругаясь. «Вам следовало поудержаться клеймить меня теми обидными подозрениями, какими я бы не имел духа запятнать последнего мерзавца. Это вам нужно бы вспомнить. Вы извиняете себя гневным расположением духа. Но как же в гневном расположении духа вы решаетесь говорить о таких важных предметах и не видите, что вас ослепляет гневный ум и отнимает спокойствие».
А вот дальше уже начинается разговор по существу, о самом главном, что разделяет Белинского и Гоголя — об отношении к вере, к Православной Церкви, о жизненных приоритетах. «Вы отделяете Церковь и Ее пастырей от Христианства, ту самую Церковь, тех самых пастырей, которые мученическою своею смертью запечатлели истину всякого слова Христова, которые тысячами гибли под ножами и мечами убийц, молясь о них, и наконец утомили самих палачей, так что победители упали к ногам побежденных, и весь мир исповедал Христа. И этих самых Пастырей, этих мучеников Епископов, вынесших на плечах святыню Церкви, вы хотите отделить от Христа, называя их несправедливыми истолкователями Христа. Кто же, по-вашему, ближе и лучше может истолковать теперь Христа? Неужели нынешние коммунисты и социалисты, объясняющие, что Христос повелел отнимать имущества и грабить тех, которые нажили себе состояние?»
«Что мне сказать вам на резкое замечание, будто русский мужик не склонен к религии и что, говоря о Боге, он чешет у себя другой рукой пониже спины, замечание, которое вы с такою самоуверенностью произносите, как будто век обращались с русским мужиком? Что тут говорить, когда так красноречиво говорят тысячи церквей и монастырей, покрывающих Русскую землю. Они строятся не дарами богатых, но бедными лептами неимущих, тем самым народом, о котором вы говорите, что он с неуваженьем отзывается о Боге, и который делится последней копейкой с бедным и Богом, терпит горькую нужду, о которой знает каждый из нас, чтобы иметь возможность принести усердное подаяние Богу».
Есть в письме и фразы, которые могли бы показаться Белинскому обидными, если бы он их прочитал. К примеру, «Нельзя, получа легкое журнальное образование, судить о таких предметах. Нужно для этого изучить историю Церкви. Нужно сызнова прочитать с размышленьем всю историю человечества в источниках, а не в нынешних легких брошюрках, написанных… Бог весть кем. Эти поверхностные энциклопедические сведения разбрасывают ум, а не сосредоточивают его», «Нет, Виссарион Григорьевич, нельзя судить о русском народе тому, кто прожил век в Петербурге, в занятьях легкими журнальными статейками…», «Какими данными вы можете удостоверить, что знаете общество? Где ваши средства к тому? Показали ли вы где-нибудь в сочиненьях своих, что вы глубокий ведатель души человека?».
Говоря о политическом устройстве России, Гоголь вовсе его не идеализирует, но вновь повторяет сказанное в «Выбранных местах…»: никакого толку от политических реформ не будет, если люди не опомнятся, не вернутся к христианской жизни. «Если же правительство огромная шайка воров, или, вы думаете, этого не знает никто из русских? Рассмотрим пристально, отчего это? <…> Как же не образоваться посреди такой разладицы ворам и всевозможным плутням и несправедливостям, когда всякий видит, что везде завелись препятствия, всякий думает только о себе и о том, как бы себе запасти потеплей квартирку?»
Так Гоголь отвечает на все стержневые моменты письма Белинского, показывая легковесность, несостоятельность его мировосприятия, отсутствие достаточных знаний и жизненного опыта, чтобы судить о религии, политике и обществе.
Кто же победил?
С точки зрения либеральной русской интеллигенции XIX века прав, естественно, Белинский. Даже будь неотправленное письмо Гоголя тогда обнародовано, вряд ли оно убедило бы тех, кто воспринял идеи социального прогресса как высшую истину. Спор по существу, с вдумчивой оценкой аргументов, с разбором фактов, возможен лишь между непредубежденными собеседниками.
Но если смотреть на спор Белинского и Гоголя с позиций сегодняшнего дня, зная, что случилось в последующие полтора столетия, то, по моему мнению, прав именно Гоголь. Прав в том, что высшим приоритетом для человека должен быть Христос, а не социальный прогресс. Мы видим плоды такого прогресса, соединенного с безбожием, видим, как безбожие опустошало и опустошает человеческие души, видим, что корень большинства наших нынешних проблем не в политико-экономических обстоятельствах, а именно в этом — в эрозии духа. Можно говорить, что Гоголь был не во всем прав (да он и сам не настаивал на своей полной правоте по любому пункту), можно предполагать, что какие-то вещи он воспринимал слишком идеализированно, но он был прав в главном — в иерархии ценностей.
Но это — моя позиция, а другие могут считать иначе. Среди нынешних властителей дум мы видим как наследников Гоголя, так и наследников Белинского, видим консерваторов и либералов, глубоко верующих людей и антиклерикалов, сторонников глобализма и приверженцев «особого пути» России. Поэтому спор между Гоголем и Белинским не окончен. Он — уже в других декорациях — длится до сих пор.
Один из первых новомучеников о Гоголе
В 1903 году на панихиде по Гоголю протоиерей Иоанн Восторгов (ставший впоследствии новомучеником) сказал: «Вот писатель, у которого сознание ответственности пред высшею правдою за его литературное слово дошло до такой степени напряженности, так глубоко охватило все его существо, что для многих казалось какою-то душевною болезнью, чем-то необычным, непонятным, ненормальным. Это был писатель и человек, который правду свою и правду жизни и миропонимания проверял только правдою Христовой. Да, отрадно воздать молитвенное поминовение пред Богом и славу пред людьми такому именно писателю в наш век господства растленного слова, — писателю, который выполнил завет апостола: слово ваше да будет солию растворено. И много в его писаниях этой силы, предохраняющей мысль от разложения и гниения, делающей пищу духовную удобоприемлемой и легко усвояемой… Такие творцы по своему значению в истории слова подобны святым отцам в Православии: они поддерживают благочестные и чистые литературные предания».
Православный журнал «Фома»
Август 2016 (160) №8
«Спор Гоголя с Белинским до сих пор не окончен»
В Москве состоялась презентация сборника статей «Гоголь и православие», представляющего собой сборник статей о духовных исканиях русского классика. Самые интересные аспекты творчества, а также тайну личности автора «Мертвых душ» и «Ревизора» мы обсудили с одним из авторов, председателем Гоголевской комиссии Научного совета РАН «История мировой культуры», литературоведом Владимиром Воропаевым.
Почему именно Гоголь стал предметом Ваших исследований?
Гоголя я ценил с детства, со школьной скамьи. Когда готовился к вступительным экзаменам в МГУ, а было это еще в конце 60-х, изучал статьи филологов о любимом писателе и с удивлением обнаружил, что их трактовки не совпадают с моим восприятием его произведений. Размышляя об этом, я нашел, в чем причина диссонанса. Николай Васильевич был христианином. А исследовали его творчество люди с поверхностными знаниями о православии. Это и стало одним из внутренних мотивов моего обращения к изучению наследия Гоголя, в чьей личности так много загадок.
Он и сегодня остается плохо прочитанным?
Вся русская классика плохо прочитана и плохо понята — по той же причине. Наше общество мало знает православную культуру. Без этого, увы, литературу XIX века воспринимать очень сложно. А Гоголь — особый случай и для своего времени. Он строил жизнь в соответствии с церковным календарем, куда входит годовой устав праздников и богослужений — с повторением евангельских чтений и поучений для духовного возрастания человека. Ежедневно читал не только молитвенное правило, но и главы из Евангелий, Апостола и Ветхого Завета, жития святых — это было потребностью его души. В круг интересов Гоголя входили книги по богословию, он изучал сочинения Исаака Сирина, Тихона Задонского, труды других святых отцов. Это нам известно из свидетельств современников — его друзей.
Не кажется ли Вам, что Николай Васильевич надеялся своими сочинениями «исправить нравы»? И обманулся в ожиданиях.
К сожалению, до сих пор произведения этого гения воспринимаются однобоко и упрощенно — как сатира на бюрократические и крепостные порядки царской России. Но сам Гоголь смысл своей знаменитой комедии разъяснял так: «Страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба». А всегда ли нынешние школьники и даже учителя могут уверенно ответить, кто такие «мертвые души»? О духовном смысле поэмы автор говорил: «Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом…» Это мы знаем из записи, сделанной перед самой смертью. И в таком подходе — ключ ко всем книгам и миросозерцанию писателя.
Его последнюю работу, «Выбранные места из переписки с друзьями», по сути, ставшую проповедью, некоторые считают провалом.
У Гоголя нет провалов. В «Выбранных местах…» он рассказал о главном — о своем понимании, что такое вера и Церковь, в чем историческая роль России как православной державы, какие задачи стоят перед писателями. Близким друзьям Гоголя и его адресатам эти взгляды были хорошо известны. А вот публика и критики совсем не ожидали такого. По меткому выражению князя Петра Вяземского, их удивило, что сказочник и потешник «вдруг постригся в монахи». А в книге очень много глубоких раздумий. Например, без каких условий благие преобразования в нашей стране невозможны. Тема актуальная — реформы у нас идут перманентно. Так вот, Гоголь считал: тот, кто хочет честно служить России, должен любить своих ближних, стать христианином и на все просить благословения Церкви. Без этого все результаты самых благих преобразований будут плачевными. И мы это видим — по горьким плодам 1990-х.
Но «Выбранные места…» не восприняли люди разных взглядов, в том числе святитель Игнатий Брянчанинов. Почему?
Вы правы, учительство Гоголя не одобрили представители как западников (Белинский, Герцен), так и славянофилов (Аксаковы). «Выбранные места…» жарко обсуждали в гостиных, о них спорили, писали критические рецензии. Получила даже распространение версия, что Гоголь повредился умом. Тургенев, навестивший Николая Васильевича за несколько месяцев до его кончины, вспоминал, что ехал к нему как к гениальному человеку, у которого что-то тронулось в голове. В Москве почти все так думали. А что касается Игнатия Брянчанинова, то он говорил, что в книге Гоголя, вызвавшей столько споров, есть «и свет, и тьма». Своим духовным чадам святитель советовал читать святых отцов. Но стоит вспомнить, что «Выбранные места…» Гоголь адресовал тем, кто охладел к вере. В письме к духовному наставнику, протоиерею Матфею Константиновскому, им высказана такая мысль: если человек захочет стать лучше, «он непременно встретится со Христом», бросит книгу Гоголя и возьмет в руки Евангелие.
Белинский взывал к Гоголю в знаменитом письме: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете?..» Гоголь считал русский народ религиозным, а «неистовый Виссарион» — атеистичным и суеверным. Кто оказался прав?
Суть этого спора можно свести «к религиозному прогнозу». Для Гоголя христианство — большая ценность, чем цивилизация. Он понимал: именно православие определило неповторимую самобытность России. Можно сказать, что спор двух классиков еще не окончен. По какой дороге пойдет наша страна — зависит от нас с вами.
Если бы Гоголь и Белинский попали в программу Владимира Соловьева «Поединок», кто бы победил? Чья правда ближе народу?
Жизнь подтвердила правоту Гоголя. Недаром Михаил Бахтин называл его «гениальным выразителем народного сознания». Но диалог был бы весьма острый.
В чем драма Гоголя? Не надел «ризу чернеца»?
Гоголь прожил всего 42 года. Из них последние десять лет испытывал сильную тягу к иночеству. Он не давал монашеских обетов (напомню, что к ним относится: послушание, целомудрие и нестяжание), но исполнил их в жизни. Сложность, даже трагичность его судьбы в том, что художественное начало личности никуда не ушло. Гоголь страдал от этого внутреннего конфликта между писательским даром и религиозными устремлениями.
Поражает кончина Николая Васильевича…
Завершение его земного пути, а это и предсмертная болезнь, и сожжение рукописей, — до сих пор предмет раздумий для исследователей. У ситуации есть как научный, так и духовный аспект. На мой взгляд, события тех дней могут быть осмыслены только в свете религиозного мировоззрения писателя. Он ушел из жизни во время Великого поста. Перед кончиной исповедовался и причастился. Покидал этот мир с четками в руках. За день до смерти, уже в состоянии беспамятства Гоголь говорил: «Лестницу, поскорее давай лестницу». А последние слова, сказанные им в сознании, были: «Как сладко умирать!»
Сегодня много спорят, по какому пути идти литературе: быть только «художеством» или «проповедью». Какие традиции классиков стоит продолжать?
Лучшие произведения русской словесности дают почувствовать читателю, что художественная правда всегда говорит о правде Божией. Классикам было интересно изучать «внутреннего человека». Я считаю, что литература должна учить понимать жизнь, а не просто развлекать.
Есть ли современные писатели, которые продолжают «линию Гоголя»?
Сегодня в России много хороших сочинителей. Но до автора «Тараса Бульбы», «Мертвых душ», «Ревизора», «Выбранных мест…», «Размышлений о Божественной литургии» им, конечно, далеко. Николай Васильевич обладал талантом и художника, и сатирика, и богослова. Критик Константин Мочульский писал, что Гоголь был гениально одарен в нравственной области. Он повернул русскую литературу от эстетики к религии, с пути Пушкина на путь Достоевского. У каждого прозаика свои творческие способности, свой неповторимый взгляд. И те из современных писателей, кто любит Россию так, как любил ее Гоголь, продолжают его линию.
Белинский — о «гнусной» книге Гоголя
Литературный критик Виссарион Белинский осудил Николая Гоголя, ставшего «проповедником кнута, апостолом невежества, поборником мракобесия и обскурантизма». Власти разрешили публикацию письма Белинского только в 1905 году. До этого времени его распространяли в рукописном виде.
Письмо Н. В. Гоголю
Вы только отчасти правы, увидав в моей статье рассерженного человека: этот эпитет слишком слаб и нежен для выражения того состояния, в какое привело меня чтение Вашей книги. Но Вы вовсе не правы, приписавши это Вашим, действительно не совсем лестным отзывам о почитателях Вашего таланта. Нет, тут была причина более важная. Оскорблённое чувство самолюбия ещё можно перенести, и у меня достало бы ума промолчать об этом предмете, если б всё дело заключалось только в нём; но нельзя перенести оскорблённого чувства истины, человеческого достоинства; нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель.
Да, я любил Вас со всею страстью, с какою человек, кровно связанный со своею страною, может любить её надежду, честь, славу, одного из великих вождей её на пути сознания, развития, прогресса. И Вы имели основательную причину хоть на минуту выйти из спокойного состояния духа, потерявши право на такую любовь. Говорю это не потому, чтобы я считал любовь мою наградою великого таланта, а потому, что, в этом отношении, представляю не одно, а множество лиц, из которых ни Вы, ни я не видали самого большего числа и которые, в свою очередь, тоже никогда не видали Вас. Я не в состоянии дать Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила Ваша книга во всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали, при появлении её, все враги Ваши — и литературные (Чичиковы, Ноздрёвы, Городничие и т. п.), и нелитературные, которых имена Вам известны. Вы сами видите хорошо, что от Вашей книги отступились даже люди, по-видимому, одного духа с её духом. Если б она и была написана вследствие глубоко искреннего убеждения, и тогда бы она должна была произвести на публику то же впечатление. И если её принимали все (за исключением немногих людей, которых надо видеть и знать, чтоб не обрадоваться их одобрению) за хитрую, но чересчур перетонённую проделку для достижения небесным путём чисто земных целей — в этом виноваты только Вы. И это нисколько не удивительно, а удивительно то, что Вы находите это удивительным. Я думаю, это от того, что Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек, роль которого Вы так неудачно приняли на себя в своей фантастической книге. И это не потому, чтоб Вы не были мыслящим человеком, а потому, что Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из Вашего прекрасного далёка, а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими нам хочется их видеть; потому, что Вы в этом прекрасном далёке живёте совершенно чуждым ему, в самом себе, внутри себя или в однообразии кружка, одинаково с Вами настроенного и бессильного противиться Вашему на него влиянию. Поэтому Вы не заметили, что Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр — не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Палашками; страны, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей. Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя бы тех законов, которые уже есть. Это чувствует даже само правительство (которое хорошо знает, что делают помещики со своими крестьянами и сколько последние ежегодно режут первых), — что доказывается его робкими и бесплодными полумерами в пользу белых негров и комическим заменением однохвостного кнута трёххвостою плетью. Вот вопросы, которыми тревожно занята Россия в её апатическом полусне! И в это-то время великий писатель, который своими дивно-художественными, глубоко-истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на себя самое, как будто в зеркале, — является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их неумытыми рылами!.. И это не должно было привести меня в негодование?.. Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки… И после этого Вы хотите, чтобы верили искренности направления Вашей книги? Нет, если бы Вы действительно преисполнились истиною Христова, а не дьяволова ученья, — совсем не то написали бы Вы Вашему адепту из помещиков. Вы написали бы ему, что так как его крестьяне — его братья во Христе, а как брат не может быть рабом своего брата, то он и должен или дать им свободу, или хоть по крайней мере пользоваться их трудами как можно льготнее для них, сознавая себя, в глубине своей совести, в ложном в отношении к ним положении. А выражение: ах ты, неумытое рыло! Да у какого Ноздрёва, какого Собакевича подслушали Вы его, чтобы передать миру как великое открытие в пользу и назидание русских мужиков, которые, и без того, потому и не умываются, что, поверив своим барам, сами себя не считают за людей? А Ваше понятие о национальном русском суде и расправе, идеал которого нашли Вы в словах глупой бабы в повести Пушкина, и по разуму которого должно пороть и правого и виноватого? Да это и так у нас делается вчастую, хотя чаще всего порют только правого, если ему нечем откупиться от преступления — быть без вины виноватым! И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления!.. Не может быть!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или — не смею досказать моей мысли…
Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную церковь — это я ещё понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более православною, церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину Своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принципа ортодоксии. Церковь же явилась иерархией, стало быть поборницею неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми, — чем и продолжает быть до сих пор. Но смысл учения Христова открыт философским движением прошлого века. И вот почему какой-нибудь Вольтер, орудием насмешки потушивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, больше сын Христа, плоть от плоти его и кость от костей его, нежели все Ваши попы, архиереи, митрополиты и патриархи, восточные и западные. Неужели Вы этого не знаете? А ведь всё это теперь вовсе не новость для всякого гимназиста…
А потому, неужели Вы, автор «Ревизора» и «Мёртвых душ», неужели Вы искренно, от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству, поставив его неизмеримо выше духовенства католического? Положим, Вы не знаете, что второе когда-то было чем-то, между тем как первое никогда ничем не было, кроме как слугою и рабом светской власти; но неужели же и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа? Про кого русский народ рассказывает похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочь и попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы, жеребцы? — Попов. Не есть ли поп на Руси, для всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства? И будто всего этого Вы не знаете? Странно! По-Вашему, русский народ — самый религиозный в мире: ложь! Основа религиозности есть пиетизм, благоговение, страх божий. А русский человек произносит имя Божие, почёсывая себе задницу. Он говорит об образе: годится — молиться, не годится — горшки покрывать. Приглядитесь пристальнее, и Вы увидите, что это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нём ещё много суеверия, но нет и следа религиозности. Суеверие проходит с успехами цивилизации; но религиозность часто уживается и с ними; живой пример — Франция, где и теперь много искренних, фанатических католиков между людьми просвещёнными и образованными и где многие, отложившись от христианства, всё ещё упорно стоят за какого-то Бога. Русский народ не таков: мистическая экзальтация вовсе не в его натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме: и вот в этом-то, может быть, и заключается огромность исторических судеб его в будущем. Религиозность не привилась в нём даже к духовенству; ибо несколько отдельных, исключительных личностей, отличавшихся тихою, холодною аскетическою созерцательностию — ничего не доказывают. Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством. Его грех обвинить в религиозной нетерпимости и фанатизме; его скорее можно похвалить за образцовый индифферентизм в деле веры. Религиозность проявилась у нас только в раскольнических сектах, столь противуположных по духу своему массе народа и столь ничтожных перед нею числительно.
Не буду распространяться о Вашем дифирамбе любовной связи русского народа с его владыками. Скажу прямо: этот дифирамб ни в ком не встретил себе сочувствия и уронил Вас в глазах даже людей, в других отношениях очень близких к Вам по их направлению. Что касается до меня лично, предоставляю Вашей совести упиваться созерцанием божественной красоты самодержавия (оно покойно, да, говорят, и выгодно для Вас); только продолжайте благоразумно созерцать её из Вашего прекрасного далёка: вблизи-то она не так красива и не так безопасна… Замечу только одно: когда европейцем, особенно католиком, овладевает религиозный дух, — он делается обличителем неправой власти, подобно еврейским пророкам, обличавшим в беззаконии сильных земли. У нас же наоборот, постигнет человека (даже порядочного) болезнь, известная у врачей-психиатров под именем religiosa mania, он тотчас же земному богу подкурит больше, чем небесному, да ещё так хватит через край, что тот и хотел бы наградить его за рабское усердие, да видит, что этим скомпрометировал бы себя в глазах общества… Бестия наш брат, русский человек!..
Вспомнил я ещё, что в Вашей книге Вы утверждаете как великую и неоспоримую истину, будто простому народу грамота не только не полезна, но положительно вредна. Что сказать Вам на это? Да простит Вас Ваш византийский Бог за эту византийскую мысль, если только, передавши её бумаге, Вы не знали, что творили…
«Но, может быть, — скажете Вы мне, — положим, что я заблуждался, и все мои мысли ложь; но почему ж отнимают у меня право заблуждаться и не хотят верить искренности моих заблуждений?» — Потому, отвечаю я Вам, что подобное направление в России давно уже не новость. Даже ещё недавно оно было вполне исчерпано Бурачком с братиею. Конечно, в Вашей книге больше ума и даже таланта (хотя того и другого не очень богато в ней), чем в их сочинениях; зато они развили общее им с Вами учение с большей энергиею и большею последовательностию, смело дошли до его последних результатов, все отдали византийскому Богу, ничего не оставили сатане; тогда как Вы, желая поставить по свече тому и другому, впали в противоречия, отстаивали, например, Пушкина, литературу и театр, которые, с Вашей точки зрения, если б только Вы имели добросовестность быть последовательным, нисколько не могут служить к спасению души, но много могут служить к её погибели. Чья же голова могла переварить мысль о тождественности Гоголя с Бурачком? Вы слишком высоко поставили себя во мнении русской публики, чтобы она могла верить в Вас искренности подобных убеждений. Что кажется естественным в глупцах, то не может казаться таким в гениальном человеке. Некоторые остановились было на мысли, что Ваша книга есть плод умственного расстройства, близкого к положительному сумасшествию. Но они скоро отступились от такого заключения: ясно, что книга писалась не день, не неделю, не месяц, а может быть год, два или три; в ней есть связь; сквозь небрежное изложение проглядывает обдуманность, а гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему распространился в Петербурге слух, будто Вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника. Ещё прежде этого в Петербурге сделалось известным Ваше письмо к Уварову, где Вы говорите с огорчением, что Вашим сочинениям в России дают превратный толк, затем обнаруживаете недовольство своими прежними произведениями и объявляете, что только тогда останетесь довольны своими сочинениями, когда тот, кто и т. д. Теперь судите сами: можно ли удивляться тому, что Ваша книга уронила Вас в глазах публики и как писателя и, ещё больше, как человека?
Вы, сколько я вижу, не совсем хорошо понимаете русскую публику. Её характер определяется положением русского общества, в котором кипят и рвутся наружу свежие силы, но, сдавленные тяжёлым гнётом, не находя исхода, производят только уныние, тоску, апатию. Только в одной литературе, несмотря на татарскую цензуру, есть ещё жизнь и движение вперёд. Вот почему звание писателя у нас так почтенно, почему у нас так лёгок литературный успех, даже при маленьком таланте. Титло поэта, звание литератора у нас давно уже затмило мишуру эполет и разноцветных мундиров. И вот почему у нас в особенности награждается общим вниманием всякое так называемое либеральное направление, даже и при бедности таланта, и почему так скоро падает популярность великих поэтов, искренно или неискренно отдающих себя в услужение православию, самодержавию и народности. Разительный пример — Пушкин, которому стоило написать только два-три верноподданнических стихотворения и надеть камер-юнкерскую ливрею, чтобы вдруг лишиться народной любви. И Вы сильно ошибаетесь, если не шутя думаете, что Ваша книга пала не от её дурного направления, а от резкости истин, будто бы высказанных Вами всем и каждому. Положим, Вы могли это думать о пишущей братии, но публика-то как могла попасть в эту категорию? Неужели в «Ревизоре» и «Мёртвых Душах» Вы менее резко, с меньшею истиною и талантом и менее горькие правды высказали ей? И она, действительно, осердилась на Вас до бешенства, но «Ревизор» и «Мёртвые Души» от этого не пали, тогда как Ваша последняя книга позорно провалилась сквозь землю. И публика тут права: она видит в русских писателях своих единственных вождей, защитников и спасителей от мрака самодержавия, православия и народности, и потому, всегда готовая простить писателю плохую книгу, никогда не прощает ему зловредной книги. Это показывает, сколько лежит в нашем обществе, хотя ещё и в зародыше, свежего, здорового чутья; и это же показывает, что у него есть будущность. Если Вы любите Россию, порадуйтесь вместе со мною падению Вашей книги!
Не без некоторого чувства самодовольства скажу Вам, что мне кажется, что я немного знаю русскую публику. Ваша книга испугала меня возможностию дурного влияния на правительство, на цензуру, но не на публику. Когда пронёсся в Петербурге слух, что правительство хочет напечатать Вашу книгу в числе многих тысяч экземпляров и продавать её по самой низкой цене, мои друзья приуныли; но я тогда же сказал им, что, несмотря ни на что, книга не будет иметь успеха, и о ней скоро забудут. И действительно, она теперь памятнее всем статьями о ней, нежели сама собою. Да, у русского человека глубок, хотя и не развит ещё, инстинкт истины!
Ваше обращение, пожалуй, могло быть и искренно. Но мысль — довести о нём до сведения публики — была самая несчастная. Времена наивного благочестия давно уже прошли и для нашего общества. Оно уже понимает, что молиться везде всё равно, и что в Иерусалиме ищут Христа только люди, или никогда не носившие Его в груди своей, или потерявшие Его. Кто способен страдать при виде чужого страдания, кому тяжко зрелище угнетения чуждых ему людей, — тот носит Христа в груди своей и тому незачем ходить пешком в Иерусалим. Смирение, проповедуемое Вами, во-первых, не ново, а во-вторых, отзывается, с одной стороны, страшною гордостью, а с другой — самым позорным унижением своего человеческого достоинства. Мысль сделаться каким-то абстрактным совершенством, стать выше всех смирением может быть плодом только или гордости, или слабоумия, и в обоих случаях ведёт неизбежно к лицемерию, ханжеству, китаизму. И при этом Вы позволили себе цинически грязно выражаться не только о других (это было бы только невежливо), но и о самом себе — это уже гадко, потому что, если человек, бьющий своего ближнего по щекам, возбуждает негодование, то человек, бьющий по щекам самого себя, возбуждает презрение. Нет! Вы только омрачены, а не просветлены; Вы не поняли ни духа, ни формы христианства нашего времени. Не истиной христианского учения, а болезненною боязнью смерти, чорта и ада веет от Вашей книги. И что за язык, что за фразы! «Дрянь и тряпка стал теперь всяк человек!» Неужели Вы думаете, что сказать «всяк», вместо «всякий», — значит выразиться Библейски? Какая это великая истина, что, когда человек весь отдаётся лжи, его оставляют ум и талант! Не будь на Вашей книге выставлено Вашего имени и будь из неё выключены те места, где Вы говорите о самом себе как о писателе, кто бы подумал, что эта надутая и неопрятная шумиха слов и фраз — произведение пера автора «Ревизора» и «Мёртвых Душ»?
Что же касается до меня лично, повторяю Вам: Вы ошиблись, сочтя статью мою выражением досады за Ваш отзыв обо мне, как об одном из Ваших критиков. Если б только это рассердило меня, я только об этом и отозвался бы с досадою, а обо всём остальном выразился бы спокойно и беспристрастно. А это правда, что Ваш отзыв о Ваших почитателях вдвойне нехорош. Я понимаю необходимость иногда щёлкнуть глупца, который своими похвалами, своим восторгом ко мне только делает меня смешным, но и эта необходимость тяжела, потому что как-то по-человечески неловко даже за ложную любовь платить враждою. Но Вы имели в виду людей, если не с отменным умом, то всё же и не глупцов. Эти люди в своём удивлении к Вашим творениям наделали, может быть, гораздо больше восторженных восклицаний, нежели сколько Вы сказали о них дела; но всё же их энтузиазм к Вам выходит из такого чистого и благородного источника, что Вам вовсе не следовало бы выдавать их головою общим их и Вашим врагам, да ещё вдобавок обвинить их в намерении дать какой-то предосудительный толк Вашим сочинениям. Вы, конечно, сделали это по увлечению главною мыслию Вашей книги и по неосмотрительности, а Вяземский, этот князь в аристократии и холоп в литературе, развил Вашу мысль и напечатал на Ваших почитателей (стало быть, на меня всех больше) чистый донос. Он это сделал, вероятно, в благодарность Вам за то, что Вы его, плохого рифмоплёта, произвели в великие поэты, кажется, сколько я помню, за его «вялый, влачащийся по земле стих». Всё это нехорошо! А что Вы только ожидали времени, когда Вам можно будет отдать справедливость и почитателям Вашего таланта (отдавши её с гордым смирением Вашим врагам), этого я не знал, не мог, да, признаться, и не захотел бы знать. Передо мною была Ваша книга, а не Ваши намерения. Я читал и перечитывал её сто раз, и всё-таки не нашёл в ней ничего, кроме того, что в ней есть, а то, что в ней есть, глубоко возмутило и оскорбило мою душу.
Если б я дал полную волю моему чувству, письмо это скоро бы превратилось в толстую тетрадь. Я никогда не думал писать к Вам об этом предмете, хотя и мучительно желал этого и хотя Вы всем и каждому печатно дали право писать к Вам без церемоний, имея в виду одну правду. Живя в России, я не мог бы этого сделать, ибо тамошние Шпекины распечатывают чужие письма не из одного личного удовольствия, но и по долгу службы, ради доносов. Но нынешним летом начинающаяся чахотка прогнала меня за границу и N переслал мне Ваше письмо в Зальцбрунн, откуда я сегодня же еду с Анненковым в Париж через Франкфурт-на-Майне. Неожиданное получение Вашего письма дало мне возможность высказать Вам всё, что лежало у меня на душе против Вас по поводу Вашей книги. Я не умею говорить вполовину, не умею хитрить: это не в моей натуре. Пусть Вы или само время докажет мне, что я ошибался в моих о Вас заключениях — я первый порадуюсь этому, но не раскаюсь в том, что сказал Вам. Тут дело идёт не о моей или Вашей личности, а о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и Вас: тут дело идёт об истине, о русском обществе, о России. И вот моё последнее заключительное слово: если Вы имели несчастие с гордым смирением отречься от Ваших истинно великих произведений, то теперь Вам должно с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех её издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы Ваши прежние.
Зальцбрунн,
15-го июля н. с.
1847-го года.
Критика о творчестве Гоголя, отзывы современников
Великий юморист и тонкий наблюдатель пошлой стороны души и жизни человеческой, он вместе с тем был и великий лирик, в душе котораго слагались вдохновенные гимны в то время, когда еще не сошла с уст саркастическая улыбка, и глаза еще искрились веселым или лукавым юмором. В его смехе было много веселости и много грусти.
По своей душевной организации он был меланхолик и ипохондрик, но только таящий в глубине души неисчерпаемый родник добродушнаго смеха и беззаботной шутки. Но всего значительнее были противоречия его ума: это был сильный, острый, проницательный, критический ум, и в то же время это был ум мистически-настроенный, обуреваемый суеверными страхами, неспособный освободиться от гнета традиционных понятий. При огромной силе, это был ум темный и в этой своей темноте — пугливый…»
(Овсянико-Куликовский Д.Н. «Гоголь в его произведениях: к столетию рождения великого писателя. 1809-1909», 1909 г.)
Н. А. Котляревский:
«Теперь для всех ясно, что вмесше с Пушкиным, Гоголь разделяет славу истинно-народного великого художника-реалиста. <…>
Литературная деятельность Гоголя, как известно, приняла в последние годы его жизни совсем особое направление. Художник-бытописатель превратился в моралиста-проповедника. …никакого резкого перелома, никакого кризиса его творчество не испытало, но общий характер его незаметно и постепенно изменился. <…> Это случилось приблизительно в середине сороковых годов… <…>
Вся трагедия Гоголя, как человека и писателя… заключалась в том, что «романтические» порывы его души стали в противоречие с его собственным творчеством. Он быль романтик со всеми отличительными чертами этого типа. Он любил жить в мире воображаемом и ожидаемом… Он страшно тяготился разладом, который возникал между его мечтой и тем, что он вокруг себя видел… <…> Он был не только мечтающий романтик, но и борющийся.
И при всей такой романтической организации духа Гоголь был одарен удивительным даром, который и составил всю красоту и все несчастье его жизни: художник обладал редкой способностью замечать всю прозаичность, мелочность, всю грязь жизни действительной. <…>
Естественно, что при такой раздвоенности настроения и творчества художник был осужден на страдание, и не мог освободиться от тяжелого душевного разлада…
Чемь больше в Гоголе разгоралось желание помочь своим ближним в деле нравственного и общественного воспитания, темь труднее становилось ему, как художнику. <…> И глубокой трагедгей стала жизнь этого человека.»
(Котляревский Н.А., «Н. В. Гоголь. 1829-1842 : Очерк из истории рус. повести и драмы», 1908 г.)
Человек-эпоха в русской литературе: что рассказать ученикам о Николае Гоголе?
В чем суть?
Николай Гоголь — очень многогранный писатель; внимательный и любопытный, пишущий об окружающей действительности — и все-таки не совсем в духе реализма. У Гоголя всегда есть много мистики, гротеска. И это, скорее всего, благодаря невероятно яркому воображению писателя — или он обладал таким особым видением реальности. Он так видел — и то, что он видел, иногда оказывается сильнее всякого воображения.
«Кто же это назвал Гоголя реалистом? Помню я свои школьные учебники — Гоголь только реалистом в них и был. А что же такого реалистичного? Черт, на котором Вакула летит в Петербург? Черевички, которые царица дарит ему для Оксанки? Солоха, которая сама ведьма? Что же в нем такого реалистичного? Или, может быть, нос, который оторвался и гуляет сам по себе по Петербургу? У Гоголя все построено на великолепном писательском воображении. Он помнит, что еще в детстве делал так: стоит человеку пройти мимо него, а он, мальчиком, домысливает его биографию. Кем этот человек был? В какой семье живет? Куда он идет? Кем он хочет стать? И так рождались фантомы, Гоголевские фантомы — призраки, населяющие художественный мир Гоголя. Все у Гоголя чересчур, невероятно яркое, запоминающееся. Этот мир выглядит удивительным созданием писательского воображения и писательской фантазии». (Б. Ланин).
Итак, Гоголь придумывал, то есть создавал целые миры. По приезде в Петербург он пытается выдумать Петербург — и вдруг после «Петербургских повестей» в этом городе становятся модными депрессия, ночные кошмары и мания величия. В «Ревизоре» он придумал уездный город и типы провинциальных чиновников — и сам удивился, когда в них узнали реальных лиц (знаменитое «всем досталось, а мне больше всех», сказанное императором Николаем I).
«Мертвые души» — это придуманные странствия по России. Убогая и обильная, мечтательная и бессильная, расточительная и скопидомная — в лице представших перед взором Чичикова карикатурных помещиков, — эта Россия была воспринята современниками как настоящая, как последняя правда о ней. Придуманные Гоголем миры воспринимались как реальные, настоящие, более правдивые, чем правда.
Готовясь к разговору с учениками о Гоголе, стоит сделать упор именно на эту уникальную способность Гоголя — придумывать миры, которые затем становятся реальными. Предложите ученикам поставить себя на место писателя, создать собственный вымысел. Например, нарисуйте план квартала, в котором находится ваша школа, и придумайте мифологию мест, которые пометили на плане. За счет чего вымысел становится похож на правду, в каком-то смысле даже более правдив?
Это задание хорошо выполнять, разбив класс на группы и создав виртуальные кабинеты для каждой группы. Для этого воспользуйтесь сервисом «Классная работа» цифровой платформы LECTA: в нем уже есть шаблоны творческих заданий, которые ученикам предстоит заполнить своими наблюдениями.
Литература. 8 класс. Рабочая тетрадь. № 1. Купить
О личности и жизненном пути
Откуда «вырос» Гоголь? Когда он начал учиться в Нежинском лицее, современной литературой считались Сумароков и Тредиаковский. Когда он ушел из жизни, современной литературой был сам Гоголь. Два «крестных отца» было у Гоголя: Пушкин и Белинский, а вот школьные учителя его были скверными; учитель литературы был настолько безразличным и безграмотным, что один из учеников переписал главу из «Евгения Онегина» и подал ему как свою собственную — а тот и не заметил. Не похвалил, не пристыдил: сдал — и ладно.
Учитель — таким был один из первых псевдонимов Гоголя. Так он подписывал свои первые статьи и стихи. Он предчувствовал свою миссию: стать учителем нации, занять место человека, который подготовит Россию к ее исключительной духовной миссии в мире. Он жаждал кафедры, мечтал о преподавании: начал читать лекции по истории, однако одной только страстью преподавательская деятельность не вершится, здесь требуется и тяжелая рутинная подготовка, и кропотливая работа исследователя. В общем, учительская миссия Гоголю не удалась. А пока не удавалась — он писал, публиковался и постепенно становился новой «звездой» русской литературы.
Гоголь и современники. В какой-то момент Гоголь был представлен своему «литературному отцу», Пушкину — и Пушкин подарил ему сюжет. После этого Пушкин смеялся: «Так тебя может обобрать, что потом хоть кричи». Идеи «Ревизора», «Мертвых душ» — все это подаренные сюжеты, которые сегодня неотделимы от личности Гоголя.
А вот с Белинским Гоголь так и не подружился, хотя и был вхож в круг общения критика. Встречались они редко; Гоголю были больше по сердцу словянофилы: Аксаков, Шевырев — впрочем, Гоголя мало беспокоило, к какому течению относились милые и близкие его сердцу люди. Во многом Белинский создал Гоголя как писателя, когда в своей знаменитой статье предвещал закат Пушкину. Так совпали события, что статья была понята однозначно: грядет завершение эпохи Пушкина, а вот и новый гений, новая звезда русской литературы, Гоголь.
Петербург. Этот город — один из главных героев произведений Гоголя. В свое время писатель мечтал стать чиновником, заняться государственной службой. А где? Конечно, в Санкт-Петербурге! В рассказе «Ночь перед Рождеством» Петербург представляется героям таким, каким его ждал увидеть молодой Гоголь: огромные здания, великолепие богатых особняков, огни, нарядные люди… И вот сам Гоголь отправился туда в экипаже, и по мере приближения пассажиры все ловили отблески Петербургских огней: хоть издалека поймать первый яркий свет этого потрясающего города, с его европейским вкусом и лоском. Гоголь выскакивал так часто, что по дороге успел отморозить уши и нос. Они прибыли в Петербург… А Петербург оказался холодным, неприступным, бесприютным городом — с людьми, говорящими иначе, с должностями, выглядящими недоступными, с дверьми, которые не открываются. И рекомендательные письма, с которыми приехал Гоголь в Петербург, мало помогли ему.
Гоголь, каким мы его не знаем. Каким он был со своими современниками? Воспоминания гласят, что общаться с ним было непросто: характер тяжелый и непредсказуемый. Гоголь относился к себе очень странно: плохо питался, никогда не заботился о том, как он выглядит, очень стеснялся своего выговора, рядом с ним редко видели девушек — да, пожалуй, что и вообще не видели. У Гоголя было много страхов и странностей. Например, он был болезненно мнителен; в какой-то момент решил, что болен смертельной болезнью желудка и что из пищи ему подойдут только спагетти, которые умеют готовить только в Риме. Гоголь вообще любил Рим: он для него был спасительным, ему не хватало в Петербурге солнца. Но, надо сказать, и другим городам Европы он с удовольствием отдавал дань: бывал в Дюссельдорфе, в Париже, в Ницце, радостно путешествовал по Швейцарии, восхищался заснеженными вершинами Альп. Там, вдалеке от дома, он писал свои великие произведения о России — и гордился этим, и говорил, что так он устроен: что чем дальше он, тем лучше ему видится Россия, тем лучше он ее представляет и воспринимает.
Писатель-мистик. Таинственная смерть. Гоголь всегда панически боялся, что его похоронят живым. Он настаивал, что на теле должны появиться явные следы тления — только после этого просил себя похоронить. Стоит ли удивляться, что посмертная его история полна суеверий, слухов, догадок. При переносе захоронения после революции появились слухи о том, что исчезла голова Гоголя из гроба, что, судя по скелету, он двигался в гробу — то есть, его смерть могла быть летаргическим сном. Другой слух был связан с тем, что обшивка гроба была поцарапана изнутри. Русский клиницист В.Ф. Чиж уже после смерти Гоголя написал большую статью, в которой подробно обосновывает наличие у Гоголя серьезной психической болезни религиозной экзальтацией, резкой переменой настроения и непредсказуемым поведением. Но, как известно, посмертно такие диагнозы не ставят.
Все это слухи, а что было на самом деле? После сокрушительной переписки с Белинским Гоголь все еще носит в себе замыслы, он хочет подняться над этой суетой, он ощущает в себе прилив святости. Он побывал в Святой земле, приложился к гробу Господню, почувствовал, какой неправильной была его жизнь, каким холодным человеком он пришел к этому гробу. Он несет в себе совершенно иную весть. Но этой вести не дано было прозвучать. Гоголь ушел из жизни в расцвете своего таланта — фактически, уморив себя голодом.
Можно сказать, что талант его был управляем самим человеком, который, возможно, не осознал этого масштаба. Он не понял, кто живет в нем. Он представлял себя учителем, а был он — великим писателем. Он представлял себя учителем нации, а оказалось, что он открывает горизонты воображения человека.
Ещё по теме:
- Уроки литературы с профессором Борисом Ланиным: Василий Гроссман «Жизнь и судьба»
- Русские писатели о Лермонтове: воспоминания и мнения
- Поэзия и биография Сергея Есенина. Идеи для урока
- Александр Солженицын: биография писателя и инфографика к уроку
- Урок литературы с профессором Борисом Ланиным. Николай Гоголь
Литература. 9 класс. Рабочая тетрадь. Часть 1 Купить
О знаковых произведениях Гоголя
Сжигать рукописи. Каждый школьник знает о печальной судьбе второго тома «Мертвых душ» — но это далеко не единственный случай, когда пришлось предать огню свои творения. Там, в Петербурге, еще в самом начале своего пути писателя, Гоголь отправил в журнал свое стихотворение — и его неожиданно опубликовали. Он так обрадовался, что отдал в печать «Ганца Кюхельгартена», свою поэму в духе немецкого романтизма. А ее так разругали, что пришлось бегать по книжным лавкам и скупать все экземпляры. И сжигать. Запомните: это был первый случай, когда он сжигал свои творения. Еще не раз он будет принимать решение — предать свои творения огню.
«Шинель». Казалось бы, типичная повесть для натуральной школы, открывшей образ «маленького человека». С большой душой, с большим человеческим самомнением, с большой охотой занять совершенно иное место: а в Акакии Акакиевиче ничего этого нет. Да человек ли он вообще? По сути, все, из чего он состоит, это его нелепое спотыкающееся имя и его шинель. А сбросил он эту шинель — и стал настоящим демоном Петербурга. И гоголевская мистика обволакивает город и грохочет над ним как смех ушедшего навсегда бедного писаря. Ведь он же занимает свое место над Петербургом только после смерти — мстя, наказывая, летая над этим странным холодным каменным мешком — будто дьявол в одном из своих неожиданных обличий.
«Ревизор». Еще одно произведение, которое имело огромный резонанс сразу после выхода в свет. Однако сам Гоголь искренне удивился, почему публика смеется над «Ревизором» — вообще-то сатирической пьесой. Как же так, да не рассмешить он хотел, не высмеять. Да и как удивлялся: «Я же всего о шести провинциальных чиновниках рассказал! Что же на меня нападают? Да попробовал бы я рассказать о столичных, о петербуржских…».
«Мертвые души». Это ключевое произведение в творчестве Гоголя, выношенный годами великий замысел. Роман должен был отражать Дантов Ад: то есть, «Мертвые души» это путешествие Чичикова по аду России той поры; он спускается все ниже и ниже, встречая всех российских демонов — глупость, алчность, жадность. Начинает вое путешествие со сладкоречивого Манилова, а заканчивает у Плюшкина, бесполого, омерзительного и пугающего, помните это программное определение: «прореха на человечестве»? Это путешествие по аристотелевским порокам человека, это погружение в глубины человеческого безмолвия и бездушия. И, наконец, над этим поднимается высокая фигура, на которую в ужасе оглядываются все: «А не Наполеон ли он?»
Первый том романа все сообщество встретило единодушно, в едином порыве восторга. Гоголю рукоплескали, Гоголем восторгались. Он почувствовал, что его приняли — хотя слава и не была его конечной целью. Все ждали продолжения романа — и вдруг Гоголь отправляется к гробу Господню, становится религиозным писателем и мыслителем. Далее он проводит время за границей, будто тянет время, затем обострение болезни — не то физической, не то душевной… Потом, наконец, он объявляет, что второй том почти готов. И вдруг — нелепый сюжет с публикацией «Выбранных мест из переписки с друзьями». Тоненькая брошюрка, которую Гоголь передает Плетневу для публикации, должна быть издана в типографии таким образом, чтобы мало кто ее знал, чтобы она не попала в руки недругам — ну и конечно, слух о ней разносится моментально. Книга встречает невероятно жесткий, острый отклик Белинского: он называет Гоголя поборником невежества, мракобесом, поборником кнута. Они не были близки, они не так часто виделись — но все же упрек от Белинского, человека, который открыл ему дорогу, провозгласил его преемником Пушкина, был для Гоголя весьма ощутимым ударом.
Он ответил на письмо, Белинский продолжил — и сказал, что назвать его рассерженным человеком — это ничто, он не рассержен: он в ярости, он удручен. Прочитать выбранные места из переписки с друзьями, написанные автором «Мертвых душ», «Ревизора», «Шинели» для Белинского было страшным разочарованием. Вероятно, вся эта тяжелая история и послужила толчком к тому, чтобы отправить второй том «Мертвых душ» в огонь.
… впоследствии эта переписка была запрещена: письмо Белинского Гоголю оказалось одной из самых запретных тем для чтения. Это была черная метка, за чтение этого произведения полагалась смертная казнь. Поднял эту черную метку Буташевич-Петрашевский, один из первых крупных русских утопистов: в его кружке оказался провокатор — а одним из завсегдатаев кружка оказался и Достоевский. В числе прочих он был приговорен к смертной казни. Достоевский писал потом, что никогда этого не забудет: его везут на площадь, он отсчитывает последние минуты своей жизни. Осталось семь, пять, одна… На голову ему надевают мешок, стучат барабаны… И в последний момент — каторга вместо смертной казни. За что? За прочтение письма Белинского Гоголю.
«Второй том „Мертвых душ“ — это попытка Гоголя написать все, что после напишут Толстой, Тургенев и Достоевский. Это попытка увидеть то, чего еще нет», — считает Дмитрий Быков. Не читая второго тома, попробуйте пофантазировать — куда двинется Чичиков второй половины XIX века и с кем встретится? Сначала придумайте и зафиксируйте, потом познакомьтесь с содержанием 2 тома через интернет и сравните. Это задание можно выполнять с опорой на учебник УМК Б. Ланина для 7, 8, 9 классов.
Н.В. Гоголь в оценке Белинского.
В 1842 году в № 7 журнала «Отечественные записки» вышла статья Белинского «Похождения Чичикова или Мертвые души» . «Нашей литературе, вследствие её искусственного начала и неестественного развития, суждено представлять из себя зрелище отрывочных и самых противоречащих явлений» – размышляет автор об упадническом состоянии современной русской литературы. Исходя из оценки, В.Г. Белинский пишет, что именно Гоголь впервые в русской литературе «взглянул смело и прямо на русскую действительность, и если к этому присовокупить его глубокий юмор, его бесконечную иронию, то ясно будет, почему ему еще долго не быть понятным и что обществу легче полюбить его, чем понять…» Гоголь видится В.Г. Белинскому, восторгающемуся его новизной, смелостью изображения и мастерством, как «новый великий талант в русской литературе, новый великий писатель» . Критик дает оценки, которые навсегда остались в гоголеведении, закрепились в прочтении «Мертвых душ». Поэма – «творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности» . Отказываясь в поэме от малороссийского элемента, Гоголь становится действительно национальным русским поэтом. В.Г. Белинский указывает на уникальную способность Гоголя переживать, пропускать через себя те события и обстоятельства, о которых он пишет, понимая под этим «субъективность» – способность «проводить через свою душу живу явления внешнего мира, а через то и в них вдыхать душу живу» .
Критик справедливо полагает, что поэма эта откроется далеко не всем читателям, и после каждого последующего прочтения будет открываться с новых и новых сторон. В своей статье В.Г. Белинский говорит о юморе Гоголя — с налетом грустной иронии, однако тут же предостерегает нас, что «нельзя ошибочнее смотреть на «Мертвые души» и грубее понимать их, как видя в них сатиру» .
В № 9 «Отечественных записок» (1842) опубликована еще одна статья В.Г. Белинского – «Библиографические известия» . В ней критик рассуждает об оживлении, которое внесли «Мертвые души» в русскую литературу. Он восторгается поэмой, «великой, далеко выдающейся из-под уровня обыкновенности» . «Мертвые души» вызывают у читателей повышенный интерес и «все более и более раскрываются перед глазами публики во всей своей бесконечности и глубокости их идеального значения» .
Тест на знание английского языка Проверь свой уровень за 10 минут, и получи бесплатные рекомендации по 4 пунктам:
- Аудирование
- Грамматика
- Речь
- Письмо
Проверить
В этом же номере журнала была напечатана и статья «Литературный разговор, подслушанный в книжной лавке» . В статье В.Г. Белинский предоставил на суд читателей «записанную» им беседу двух молодых людей о пасквильной статье О. Сенковского, помещенной в «Библиотеке для чтения» (1842, т. VIII), в которой рассматривалась поэма Гоголя. А. и Б. обсуждают жанровое определение «Мертвых душ»: «поэма непременно должна воспевать народ в лице её героев. Может быть, «Мертвые души» и названы поэмою в этом значении; но произнести какой-нибудь суд над ними в этом отношении можно только тогда, когда выйдут две остальные части поэмы» . Претензии к языку поэмы (обилие просторечий в речи некоторых персонажей) В.Г. Белинский отвергает: «автор «Мертвых душ» нигде не говорит сам, он только заставляет говорить своих героев сообразно с их характерами» .
В 1843 году в № 2 «Отечественных записок» В.Г. Белинский размещает статью «Сочинения Николая Гоголя» , в которой выражает свой восторг по поводу издания собрания сочинений писателя в четырех томах. Он полемизирует с «Северной пчелой», в № 18 которой была помещена статья без подписи. Гоголь в ней сравнивался с Поль-де-Коком и Пиго-Лебреном. Мы «не можем поставить автора этих строк на одну доску ни с Поль-де-Коком, ни с Пиго-Лебреном, – именно потому, что они писатели талантливые, хотя и не имевшие притязания на поэзию и философию» .
В 1844 году в № 1 «Отечественных записок» опубликована статья В.Г. Белинского «Русская литература в 1843 году» . Прошло два года после издания «Мертвых душ», и критик пытается обобщить мнения, вызванные их появлением. Он восторгается поэмой – «творение глубокое по содержанию и великое по творческой концепции и художественному совершенству формы» . Не отрицая юмора Гоголя, он пишет что «комедия требует глубокого, острого взгляда в основы общественной морали, <…> надо, чтобы наблюдающий их юмористически своим разумением стоял выше их» . Признавая справедливость замечаний критиков по поводу гоголевского языка, «часто небрежного и неправильного» , Белинский рассуждает о слоге писателя, видя в нем «рельефность, осязаемость мысли, в слоге весь человек, слог всегда оригинален как личность, как характер» . Автор справедливо пишет о трудности понимания некоторыми людьми комического в поэме Гоголя – «всякому легче понять идею, прямо и положительно выговариваемую, нежели идею, которая заключает в себе смысл, противоположный тому, который выражают слова её» .
В 1847 в № 1 «Современника» печатается статья В.Г. Белинского «Похождения Чичикова или Мертвые души» , посвященная второму изданию поэмы в 1846 году. «Мертвые души» предстают в этой статье «произведением столько же национальным, сколько и художественным» . Недостатки поэмы В.Г. Белинский делит на важные и неважные. Ко вторым им отнесены «неправильности в языке, который вообще составляет столько же слабую сторону таланта Гоголя, сколько его слог (стиль) составляет сильную сторону его таланта» . В этой статье В.Г. Белинский впервые заявляет свое недовольство поэмой: «важные недостатки романа находим мы почти везде, где из поэта, из художника силится автор стать каким-то пророком и впадает в несколько надутый и напыщенный лиризм» .
Вскоре Гоголь воплотил свое новое настроение, христианскую проповедь в «Выбранных местах из переписки с друзьями», книге, вызвавшей более чем резкую – бранную и оскорбительную оценку Белинского. На нее критик откликнулся статьей «Выбранные места из переписки с друзьями Николая Гоголя» (1847, № 2 «Современник»), и знаменитым «Письмом к Гоголю» (написано за границей, в Зальцбрунне в июле 1847 г.; впервые напечатано на русском языке Герценом в Лондоне, в первой книге «Полярной звезды» за 1855 г.). В «Письме…» В.Г. Белинский обвиняет Гоголя в незнании ситуации в России: «Вы столько лет уже привыкли смотреть на Россию из Вашего прекрасного далека, а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими нам хочется их видеть <…>» . Именно пребывание «в прекрасном далеко» привело Гоголя к тому, что он не заметил, что Россия стала видеть «свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности» . Что же касается письма, — оно сыграло самую негативную роль в изучении творчества Гоголя.
В 1848 году в № 1 «Современника» печатается статья В.Г. Белинского «Взгляд на русскую литературу 1847 года» , в которой критик рассматривает возникновение натуральной школы, роль Гоголя в её становлении и критические оценки её..
Творчество Гоголя в оценке Белинского
Белинский начинает свою статью о гоголевских повестях с полемически заостренной постановки вопроса о русской прозе. В расцвете отечественной прозы усматривает он выражение органической связи литературы с запросами русского общества. Роман и повесть – следствие «общей потребности и господствующего духа времени». В самом появлении такого писателя, как Гоголь, Белинский видел признаки все большей демократизации русской литературы, созревание оппозиционных самодержавию общественных сил.
Гоголь стал для Белинского знаменем не только новой литературной школы, но и растущего освободительного движения. Вражда к крепостному строю, пропаганда просвещения и новых форм жизни, искренняя защита народных интересов составляют содержание идейных исканий молодого Белинского и особенно отчетливо проявляются в его статьях о Гоголе.
В статье «О русской повести и повестях Гоголя» – новый важный шаг в разработке теории реализма под непосредственным плодотворным влиянием художественных и теоретических произведений Гоголя.
В новых исторических условиях громадное общественное значение приобретает реалистическое изображение обыденной, будничной, страшной именно в своей заурядности, жизни феодально-крепостнического общества.
Гоголь в этот период еще считает закономерным сосуществование романтизма и реализма, объясняя их тем, что жизнь многостороння и разнообразна. Именно это положение разъясняет наличие романтических элементов в раннем творчестве Гоголя.Гоголь основной задачей современной ему литературы считает изображение «подлой современности».
Признавая возможность существования романтической и реалистической поэзии, он большое значение придает последней. Именно «беспощадная откровенность» новейших произведений, рисующих «жизнь во всей ее наготе», является новым шагом в развитии мирового искусства. Из этого Белинский делает тот же вывод, что и Гоголь: изображение современности требует реалистического метода. «Вот поэзия реальная, поэзия жизни, поэзия действительности, наконец истинная и настоящая поэзия нашего времени».
Именно с высоты этих позиций повести Гоголя представляются Белинскому вершиной русской прозы. Всем его предшественникам – Марлинскому, Одоевскому, Погодину, Полевому и Павлову – недостает «поэзии жизни», чувства действительности. Самое важное то, что «совершенная истина жизни в повестях г. Гоголя тесно соединяется с простотою вымысла. Он не льстит жизни, но и не клевещет на нее; он рад выставить наружу все, что есть в ней прекрасного, человеческого, и в то же время не скрывает нимало и ее безобразия. В том и другом случае он верен жизни до последней степени».
Белинский называет Гоголя главою литературы именно потому, что он «поэт жизни действительной». Белинский отметил основные особенности творчества Гоголя: «Отличительный характер повестей г. Гоголя составляют – простота вымысла, народность, совершенная истина жизни, оригинальность и комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния»
По мнению Белинского, основная линия в творчестве Гоголя – это глубокий взгляд на жизнь и трезвое реалистическое изображение русской действительности. Белинский дает классическое определение своеобразия юмора Гоголя. Шевырев, рабски следуя за немецкой романтической эстетикой, определял комическое как «безвредную бессмыслицу». «Безвредная бессмыслица – вот стихия комического, вот истинно смешное» – такова реакционная идейка Шевырева. В том же номере «Московского наблюдателя» М. Погодин в «Письме из Петербурга» убеждал читателя в «безобидном» объективизме Гоголя. Белинский решительно и бесповоротно разбил клеветническую версию реакционной журналистики о Гоголе как о «забавном» писателе. Подлинный характер и историко-литературное значение Белинский видел не в чистом «комизме» Гоголя, а в реализме его комических описаний. Гоголевское творчество отражает все сложные противоречия жизни. Белинский противопоставляет реакционной критике, и прежде всего Шевыреву, теорию социальной сатиры. Сама природа смеха заключается в умении «видеть вещи в настоящем виде».
Комизм Гоголя в самой своей жизненной основе трагичен. Герои его не только смешны, но и страшны, ибо порождены уродливой действительностью. Сам Гоголь позже отчетливо раскрыл своеобразный трагический характер классической русской сатиры. «Все это, – замечает он, – побледнело перед двумя яркими произведениями: перед комедиями Фонвизина „Недоросль“ и Грибоедова „Горе от ума“, которые весьма остроумно назвал князь Вяземский двумя современными трагедиями. В них уже не легкие насмешки над смешными сторонами общества, но раны и болезни нашего общества, тяжелые злоупотребления внутренние, которые с беспощадною силою иронии выставлены в очевидности потрясающей»..
Белинскому принадлежало первое глубокое определение реалистической сатиры. Комическое у Гоголя определяется «горькими опытами жизни или вследствие грустного взгляда на жизнь; оно смешно, но в этом смехе много горечи и горести». Для Белинского Гоголь – реалист, и в этом разгадка его комического дарования. Гоголевский «гумор» – беспощадно точное изображение отрицательных сторон самой действительности. Но «гумор» не только изображение действительности, он грозное обличение ее несоответствия с разумным устройством общества. Белинский превосходно раскрыл огромную разрушительную силу «гумора» Гоголя. Юмор в трактовке Белинского сочетает объективное изображение жизни с определенным отношением писателя к изображаемому.
«Ревизор» являлся гениальным и полным воплощением раздумий Белинского и Гоголя о русском народном театре. Критик сразу же отметил выдающееся значение комедии: «Какие надежды, какие богатые надежды сосредоточены на Гоголе! Его творческого пера достаточно для создания национального театра».
Белинский особенно много внимания уделяет анализу образов Хлестакова и Городничего. Самую замечательную черту комедии Гоголя Белинский видел в том, что ее герои являются «людьми, а не марионетками, характерами, выхваченными из тайников русской жизни». Городничий Гоголя – «не карикатура, не комический фарс, не преувеличенная действительность», а типический представитель бюрократического сословия, типическое воплощение власти, противостоящей народу. Законченность и жизненность его характера делают ясными и его прошлое, и его настоящее, и его будущее. «Художественная обрисовка характера, в том и состоит, что если он дан вам поэтом в известный момент своей жизни, вы уже сами можете рассказать всю его жизнь и до и после этого момента».
Видя в городничем наиболее полное воплощение крепостнического строя, Белинский считал его, а не Хлестакова главным героем комедии. Хлестаков – только тень, порожденная уродливым бытом этого общества. Однако впоследствии Белинский стал на точку зрения самого Гоголя и признал Хлестакова главным героем комедии.
О «мертвых душах» Белинский указывал, что их появление окончательно утвердило гоголевское направление в русской литературе: «Мертвые души», заслонившие собою все написанное до них даже самим Гоголем, окончательно решили литературный вопрос нашей эпохи, упрочив торжество новой школы».
Указание на великое значение «субъективности» в поэме Гоголя является великой заслугой Белинского. Одна из выдающихся особенностей «Мертвых душ» в том, что за отталкивающими лицами помещиков, попадающимися на страшном крепостническом бездорожье, высится образ наблюдателя, гневного судьи, чей указующий перст все время направлен на героев. Это образ самого автора, проявляющийся не только в лирических отступлениях, но и в самом повествовании. Гоголь придавал особое значение этому художественному принципу. Борьба между Белинским и славянофилами шла не только за Гоголя, но и за направление всего русского искусства. Спор о Гоголе превратился в спор о сущности литературы, о ее общественной функции. Победителем из этого спора вышел Белинский, разоблачивший реакционность и отсталость взглядов славянофилов. Замечательно, что сам Гоголь остался недоволен отзывами последних. С убийственною иронией он писал К. Аксакову, что в его брошюре видны плоды «непростительной юности».
Приложение:
«О русской повести и повестях Гоголя»(1835),
Цитаты:
— «Русская литература, несмотря на свою незначительность, несмотря даже на сомнительность своего существования, которое теперь многими признается за мечту, русская литература испытала множество чуждых и собственных влияний,отличилась множеством направлений.»
— «Роман все убил, все поглотил, а повесть, пришедшая вместе с ним, изгладила даже и следы всего этого, и сам роман с почтением посторонился и дал ей дорогу впереди себя»
— «Поэзия двумя, так сказать, способами объемлет и воспроизводит явления жизни. Эти способы противоположны один другому, хотя ведут к одной цели. Поэт или пересоздает жизнь по собственному идеалу, зависящему от образа его воззрения на вещи, от его отношений к миру, к веку и народу, в котором он живет, или воспроизводит ее во всей ее наготе и истине, оставаясь верен всем подробностям, краскам и оттенкам ее действительности. Поэтому поэзию можно разделить на два, так сказать, отдела — на идеальную и реальную»
— «Итак, поэзию можно разделить на идеальную и реальную. Трудно было бы решить, которой из них должно отдать преимущество. Может быть, каждая из них равна другой, когда удовлетворяет условиям творчества, то есть когда идеальная гармонирует с чувством, а реальная — с истиною представляемой ею жизни. Но кажется, что последняя, родившаяся вследствие духа нашего положительного времени, более удовлетворяет его господствующей потребности. Впрочем, здесь много значит и индивидуальность вкуса. Но, как бы то ни было, в наше время та и другая равно возможны, равно доступны и понятны всем»
— «что такое и для чего эта повесть, без которой книжка журнала есть то же, что был бы человек в обществе без сапог и галстука, эта повесть, которую теперь все пишут и все читают»
— «В русской литературе повесть еще гостья, но гостья, которая, подобно ежу, вытесняет давнишних и настоящих из их законного жилища»
— «Отличительный характер повестей г. Гоголя составляют — простота вымысла, народность, совершенная истина жизни, оригинальность и комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния. Причина всех этих качеств заключается в одном источнике: г. Гоголь — поэт, поэт жизни действительной»
— «Простота вымысла в поэзии реальной есть один из самых верных признаков истинной поэзии, истинного и притом зрелого таланта»
— «Совершенная истина жизни в повестях г. Гоголя тесно соединяется с простотою вымысла. Он не льстит жизни, но и не клевещет на нее; он рад выставить наружу все, что есть в ней прекрасного, человеческого, и в то же время не скрывает нимало и ее безобразия. В том и другом случае он верен жизни до последней степени. Она у него настоящий портрет, в котором всё схвачено с удивительным сходством, начиная от экспрессии оригинала до
веснушек лица его; начиная от гардероба Ивана Никифоровича до русских мужиков, идущих по Невскому проспекту, в сапогах, запачканных известью; от колоссальной физиономии богатыря Бульбы, который не боялся ничего в свете, с люлькою в зубах и саблею в руках, до стоического философа Хомы, который не боялся ничего в свете, даже чертей и ведьм, когда у него люлька в зубах и рюмка в руках»
— «Повести г. Гоголя народны в высочайшей степени»
— «Почти то же самое можно сказать и об оригинальности: как и народность,она есть необходимое условие истинного таланта. Два человека могут сойтись в заказной работе, но никогда в творчестве, ибо если одно вдохновение не посещает двух раз одного человека, то еще менее одинаковое вдохновение может посетить двух человек. Вот почему мир творчества так неистощим и безграничен»
— «Комизм или гумор г. Гоголя имеет свой, особенный характер: это гумор чисто русский, гумор спокойный, простодушный, в котором автор как бы прикидывается простачком»
— «причина этого комизма, этой карикатурности изображений заключается не в способности или направлении автора находить во всем смешные стороны, но в верности жизни»
— «Г-н Гоголь сделался известным своими «Вечерами на хуторе»»
— «»Ночь пред Рождеством Христовым» есть целая, полная картина домашней жизни народа, его маленьких радостей, его маленьких горестей, словом, тут вся поэзия его жизни. «Страшная месть» составляет теперь параллель к «Тарасу Бульбе», и обе эти огромные картины показывают, до чего может возвышаться талант г. Гоголя»
— «»Портрет» есть неудачная попытка г. Гоголя в фантастическом роде. Здесь его талант падает, но он и в самом падении остается талантом».
— «фантастическое как-то не совсем дается г. Гоголю»
— «»Тарас Бульба» есть отрывок, эпизод из великой эпопеи жизни целого народа. Если в наше время возможна гомерическая эпопея, то вот вам ее высочайший образец, идеал и прототип!.. «
— «Что такое г. Гоголь в нашей литературе? Где его место в ней?…… г. Гоголь еще только начал свое поприще: следовательно, наше дело высказать свое мнение.о его дебюте и о надеждах в будущем, которые подает этот дебют. Эти надежды велики, ибо г. Гоголь владеет талантом необыкновенным, сильным и высоким. По крайней мере, в настоящее время он является главою литературы, главою поэтов; он становится на место,
оставленное Пушкиным»
Белинский о Гоголе
С правдивым воспроизведением действительности Белинский связывает новый этап в развитии русской литературы. В статье «О русской повести и повестях Гоголя», явившейся утверждением принципов реализма, Белинский, полемизируя с «идеальными романтиками», выдвигает положение о том, что писатель нового времени более спрашивает и исследует, нежели безотчетно восклицает. Глубокое проникновение поэзии в процессы действительности и правдивое раскрытие всей ее сложности и противоречивости в глазах критика становятся непременным условием художественности современного искусства. С точки зрения Белинского, литература не всегда располагала возможностями истинного воспроизведения жизни. Она не имела их ни в период классицизма, ни при сентиментализме, ни в пору мистического романтизма Жуковского. Теперь литература прямо обращается к широким запросам усложнившейся жизни, к реальной действительности. Поворот к реализму Белинский рассматривал как всемирное явление, которое произошло не по воле какого-либо гения, а таков был дух времени. Тяготение к реализму в русской литературе он ставил в прямую связь с национальным подъемом после войны 1812 года, когда наметился повышенный интерес к изображению человека в его общественных отношениях.
Белинский дает теоретическое обоснование двух способов воспроизведения жизни в искусстве — субъективного и объективного. В первом случае поэт как бы пересоздает жизнь по своему идеалу, во втором — воспроизводит ее во всей наготе и истине, оставаясь верным всем подробностям, краскам и оттенкам действительности. В соответствии с этими двумя методами творчества критик делил поэзию на идеальную и реальную. Идеальная поэзия соответствовала младенческому состоянию древнего мира, когда человеку не были доступны ни законы природы, ни истина жизни, когда он смотрел на мир глазами любовника, а не мыслителя и исследователя. Реальная поэзия соответствует требованиям нового времени, развитию общества, желающего открыть тайны жизни и найти путь к свободе и счастью человека. «Чем отличается лиризм нашего времени от лиризма древних? — писал критик. — У них, как я уже сказал, это было безотчетное излияние восторга, происходившего от полноты и избытка внутренней жизни, пробуждавшегося при сознании своего бытия и воззрении на внешний мир и выражавшегося в молитве и песне… Для нас жизнь уже не веселое пиршество, не празденственное ликование, но поприще труда, борьбы, лишений и страданий. Отсюда проистекает эта тоска, эта грусть, эта задумчивость и вместе с ними эта мыслительность, которыми проникнут наш лиризм».
Допуская возможность сосуществования и в современной литературе идеальной и реальной поэзии, Белинский все свои симпатии отдает второй, «называя ее «поэзией жизни, поэзией действительности… истинной и настоящей поэзией нашего времени». Ею воссоздается правда жизни, в которой и состоит главная ценность произведения искусства. «Высочайшая поэзия состоит не в том, чтобы украшать его, но в том, чтобы воспроизводить его в совершенной истине и верности», — говорит Белинский, имея в виду явление жизни.
Торжество реальной поэзии вызвало, по мысли критика, утверждение и широкое распространение в литературе новых жанровых форм — романа и повести. «Теперь вся наша литература превратилась в роман и повесть, — писал критик. — Роман все убил, все поглотил… Какие книги больше всего читаются и раскупаются? Романы и повести… В каких книгах излагается и жизнь человеческая, и правила нравственности, и философские системы, и, словом, все науки? — В романах и повестях».
В статье «О русской повести и повестях Гоголя» дан широкий обзор повестей виднейших русских писателей 30-х годов — А. Марлинского, В. Одоевского, М. Погодина, Н. Павлова, Н. Полевого. Никто из названных авторов не был признан критиком достойным высокого звания народного писателя. Еще не были написаны «Ревизор» и «Мертвые души», а критик-демократ объявляет Гоголя главой русской литературы, достойным преемником Пушкина. В «Вечерах на хуторе близ Диканьки», в «Миргороде» и «Арабесках» критик увидел поэзию действительности, удивительную по своей истине и глубине. Хотя в «Миргороде», по его оценке, меньше упоения и лирического разгула, но зато больше верности изображения жизни.
Особенно высоко критик оценил способность Гоголя извлекать поэзию из повседневных картин обыкновенной прозаической жизни. Он особо выделил тот факт, что писатель раздвинул рамки повествования, найдя поэзию «в нравах среднего сословия в России».
Простота вымысла, совершенная истина жизни, народность, оригинальность, комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния, — вот в чем критик видел отличительный характер повестей Гоголя. Юмор Гоголя критик охарактеризовал как чисто русский, спокойный, простодушный, но который «не щадит ничтожества, не скрывает и не скрашивает его безобразия», а «возбуждает к нему отвращение». критический философский эстетический белинский
Проблемы реалистичности, народности, демократичности и прогрессивной идейности литературы, выдвинутые и освещенные Белинским в статье «О русской повести и повестях Гоголя», были с новой силой подняты им в полемике с «Московским наблюдателем» и его руководителем Шевыревым в 1836 году.
Борясь против развития реализма в русской литературе, Шевырев пытался отвлечь Гоголя от пристрастия к изображению «заднего двора человечества» и звал его к отображению эстетически-прекрасного.
Те же потребности русского общественного развития, та же страстная убежденность в том, что только обличительное начало и критический анализ действительности могут сделать реализм, впервые утвержденный Пушкиным, выражением передового общественного самосознания, помогли Белинскому в лице Гоголя увидеть вождя современной ему литературы, признать, что именно он «действительно стал… выше всех других писателей русских». Обосновывая это положение, критик писал: «Мы в Гоголе видим более важное значение для русского общества, чем в Пушкине, ибо Гоголь более поэт социальный, следовательно, более поэт в духе времени…», «Гоголь первый взглянул смело и прямо на русскую действительность», показывал ее со «страшной правдой изображения», «во всей ее наготе». Белинский раскрыл прогрессивное, обличительное, демократическое содержание произведений Гоголя, указал на художественную оригинальность и национальную самобытность его творчества.
Считая, что именно с Гоголя «начинается новый период русской литературы», Белинский дает исчерпывающую характеристику тем принципиально новым чертам, которые приобрел реализм в творчестве этого нового гения русской литературы.
Гоголь для Белинского еще и потому основатель новой эпохи в литературе, что с него «начался русский роман и русская повесть, как с Пушкина началась истинно русская поэзия»; что он «навел общество на истинное созерцание романа, каким он должен быть…».
Критик был не только первым глубоким ценителем Гоголя, открывшим глаза современникам на величайшее значение его творений. Белинский явился борцом за Гоголя в яростной схватке со славянофилами, пытавшимися сделать писателя своим художником в трагические минуты переживавшегося им идейного кризиса.
Реферат. Статьи Белинского о Гоголе. 2011
Информация получена из общедоступных источников и не является авторской. Вы можете заказать абсолютно уникальную работу по минимальной цене. Изучайте литературу вместе с нами! www.dagdiplom.ru
Краткое содержание работы:
Белинский написал около двадцати статей и рецензий, специально посвященных Гоголю. К его имени, к его художественным образам он обращается почти в каждой своей статье. Гоголь был самым любимым писателем Белинского. «Вы у нас теперь один, — писал он Гоголю в 1842 году, — и мое нравственное существование, моя любовь к творчеству тесно связаны с вашею судьбою: не будь вас — и прощай для меня настоящее и будущее в художественной жизни моего отечества».
Обобщая художественный опыт Пушкина, Лермонтова и прежде всего Гоголя. Белинский создал учение о критическом реализме, являющееся высшим достижением мировой эстетической мысли XIX века.
Белинский часто отмечал глубокую преемственную связь между Гоголем и Пушкиным. Но в Гоголе он видел следующий этап в историческом развитии русской литературы, художника, острее поставившего коренные вопросы действительности, «более поэта социального». Именно с Гоголем Белинский связывал торжество критического реализма в России. Булгарин, имея в виду унизить новую, гоголевскую школу, назвал ее «натуральной». ‘Это определение было подхвачено и совершенно по-иному истолковано Белинским. Гоголь быт. по мнению критика, «отцом», «главой и основателем» натуральной школы, из которой выросла плеяда великих русских писателей: Герцен. Некрасов. Тургенев, Гончаров. Салтыков-Щедрин. Белинский стал глашатаем и вождем этой школы.
Критические статьи Белинского – это плевелы, придающие новый смысл произведениям Гоголя, поскольку плевелы заглушают ростки истины, посеянные в этих произведениях. Критику Гоголем греховного общества, царства сатаны Белинский обратил против существующего социального строя, против «крепостнической России».
Гоголь выявил две стороны российской действительности: Царство Христово, к которому стремится православная Россия под руководством Церкви и помазанника Божия, и царство сатаны, по законам которого живут полуевропейские дворяне и обюрократившиеся чиновники, не желающие подчиняться законам Христа. Гоголь разоблачает сатанинское царство тьмы, а Белинский приписывает ему мысль, что свет Христов и есть тьма и прибежище мракобесия. Тьма якобы окутала Россию, и спасение Белинский видит только в европейском просвещении. Общество поверило не Гоголю, а Белинскому, утверждающему, что он говорит от имени Гоголя. Увидев, какие чудовища произрастают из посеянных им слов, Гоголь хотел даже отказаться от своих прежних произведений, но это было бы бесполезно, поскольку «слово – как воробей, говорит наша пословица: выпустивши его, не схватишь потом». Трудно смириться с мыслью, что за свои слова, неосторожно произнесённые, придётся держать ответ перед Богом.
Белинский оказал Гоголю «медвежью услугу», хотя сам Белинский придерживался другого мнения, о чём поведал его ученик П.В.Анненков, водивший дружбу и с Гоголем. «Большое значение Белинского в самой жизни Гоголя и огромные услуги, оказанные им автору «Мёртвых душ», уже были указаны нами… статья Белинского «О русской повести и повестях Гоголя»… уполномочивает нас сказать, что настоящим восприемником Гоголя в русской литературе, давшим ему имя, был Белинский… Можно думать, что Белинский уяснил самому Гоголю его призвание и открыл ему глаза на самого себя: для этого есть несколько доказательств несомненного, исторического характера». Не удивительно, что Белинский посчитал «созданного им Гоголя» выше Пушкина. «После смерти Пушкина и Лермонтова Белинский считал Гоголя самым великим русским писателем: «Вы у нас теперь один – и моё нравственное существование, моя любовь к творчеству тесно связана с Вашею судьбою»… С точки зрения субъективности Белинский оценивает Гоголя даже выше Пушкина: «… мы в Гоголе видим более важное значение для русского общества, чем в Пушкине: ибо Гоголь более поэт социальный, следовательно, более поэт в духе времени, он также менее теряется в разнообразии создаваемых им объектов и более даёт чувствовать присутствие своего субъективного духа, который должен быть солнцем, освещающим создания поэта нашего времени». Это было для Гоголя искушение славой. Но слава не вскружила ему голову. Наоборот, она убивала его морально, поскольку наносила колоссальный ущерб авторитету Гоголя как христианского провидца и проповедника. Это была слава анти-Гоголя и принадлежала она Белинскому, паразитирующему на именах Гоголя и Пушкина. Поскольку высшим достоинством поэзии Белинский объявлял её социальную значимость, получалось, однако, что выше Гоголя, Пушкина и всех остальных поэтов стоит именно он, Белинский, чья популярность в обществе, особенно среди образованной молодёжи, была поистине фантастической, прежде всего благодаря революционному характеру его статей.
Натуральная школа закрепила исторически свойственные русской литературе традиции демократизма, углубила интерес к жизни и быту «простого» человека, привлекла внимание широкого круга писателей к изображению основных социальных противоречий России. Вот почему натуральная школа сразу же по своем возникновении подверглась ожесточенным атакам реакционной критики.
Для Белинского натуральная школа была не просто литературным течением, но крупным общественным явлением, возникновение которого было обусловлено глубоким кризисом русской крепостнической действительности.
Борьба Белинского за Гоголя и натуральную школу была борьбой за литературу больших и глубоких идей, за литературу, которая всесторонне отвечала бы на вопросы жизни и содействовала революционному преобразованию России.
Замечательная особенность Белинского состоят в том. что самые отвлеченные эстетические проблемы он органически связывал с задачами современной политической борьбы. В этом отношении его статьи о Гоголе являются одним из самых ярких примеров.
В 1840-е годы имена Белинского и Гоголя оказались в самом центре общественно- литературной борьбы. В полемике реакционной критики с натуральной школой обнаружилось отчетливое стремление доказать, что новое направление якобы не вызвано потребностями русской действительности и не имеет никаких исторических корней в русской литературе.
Подобную точку зрения яростно защищали, например, славянофилы, пытавшиеся вбить клин между Гоголем и писателями натуральной школы.
В 1840-е годы, в условиях крайне обострившейся идейной борьбы, славянофилы были особенно заинтересованы в том, чтобы привлечь на свою сторону Гоголя. Они всячески стремились парализовать влияние на него прогрессивных сил России, прежде всего — Белинского.
В славянофильской среде усиленно пытались создать иллюзию дружественных отношений с Гоголем. Его безудержно славословили, его опутывали паутиной приторной лести. Но за всем этим скрывалось непонимание подлинного смысла и значения творчества Гоголя.
В воспоминаниях С.Т. Аксакова «История моего знакомства с Гоголем» есть очень интересное признание автора: «Во всем круге моих старых товарищей и друзей, во всем круге моих знакомых я не встретит ни одного человека, кому бы нравился Гоголь и кто бы ценил его вполне». Аксаков имел в виду своих петербургских знакомых и друзей, но эти строки с немалым основанием могли бы быть адресованы ко многим московским «друзьям» Гоголя.
В 1840-е годы дом Аксаковых в Москве стал центром славянофилов. Сыновья писателя С.Т. Аксакова — Константин Сергеевич и несколько позднее Иван Сергеевич — оказались в числе главных деятелей этого реакционного течения. И хотя сам С.Т. Аксаков славянофилом не был, но иногда все же он испытывал на себе влияние определенных настроений, царивших в славянофильском кругу.
Славянофилы нередко жаловались на «неоткровенность» Гоголя. Но эта «неоткровенность» была формой самозащиты Гоголя от людей, не понимавших его и отдаленных от него пропастью разногласий во взглядах на жизнь и искусство. А эти разногласия были слишком велики. Произведения Гоголя отрицали крепостническую действительность, будили ненависть к ней. А славянофилы принимали эту действительность, были враждебны общественному пафосу гоголевского творчества, его критическому обличительному направлению. И Гоголь не мог этого не понимать.
В обстановке ожесточенной идейной борьбы, которая развернулась с начала 1840-х годов между славянофилами и прогрессивными силами общества, возглавляемыми Белинским, позиция Гоголя была сложной и противоречивой. Своими гениальными обличительными произведениями он служил делу Белинского, хотя и не разделял его страстных революционных убеждений. Связанный узами личных отношений с деятелями реакционного славянофильского лагеря. Гоголь был чужд их политическим убеждениям и долго сопротивлялся их попыткам использовать его имя в борьбе против Белинского.
Не соглашаясь ни со славянофилами, ни с Белинским. Гоголь пытался отстаивать некий третий путь, свободный от «крайностей», которые, по его мнению, свойственны обоим лагерям. Власть подобных иллюзий над писателем была очень сильной.
Гоголь жит подолгу- за границей и был оторван от почвы народной жизни. Он стал свидетелем того, как во многих странах ‘Западной Европы обострялись противоречия, угрожая революционным взрывом. Не понимая исторического смысла этих событий, он воспринимает их как угрозу всеобщего хаоса, торжества слепой, разрушительной стихии. В еще большее смятение приводили Гоголя сообщения из России. Нарастающая сила крестьянских восстаний, всеобщее обострение политической борьбы усиливают растерянность писателя, все больше пугают его. Опасения за будущее России внушают ему мысль о необходимости уберечь ее от противоречий капиталистической Европы, любой ценой преодолеть «человеческую путаницу», утихомирить разбушевавшиеся стихии и навести «порядок» в отношениях между помещиком и мужиком.
В эти годы Гоголь упорно работал над продолжением «Мертвых душ». Он был убежден, что первая часть поэмы показывает Русь лишь «с одного боку» и не исчерпывает всего ее многообразия. Ему кажется несправедливым изображение лишь отрицательных сторон современной России и представляется необходимым показать то. что есть в ней положительного, могущего оказать благотворное влияние даже на таких людей, как Манилов, Собакевич, Плюшкин, и способствовать их нравственному возрождению.
О своем замысле писатель намекнул уже в конце первой части «Мертвых душ», обещая в последующих частях поэмы показать некоего мужа, «одаренного божескими доблестями», или идеальную русскую девицу, «какой не сыскать нигде в мире». Иными словами. Гоголь был намерен доказать, что общественная среда, из которой вышли
Манилов, Плюшкин, Собакевич, — не однородна и вовсе не так уж безнадежно плоха, что из нее могут выйти и хорошие, полноценные люди.
Это намерение сильно встревожило Белинского. И он сразу же указал автору на серьезную опасность, которая его поджидает. «Много, слишком много обещано. — писал критик, — так много, что негде и взять того, чем выполнить обещание, потому что того и нет еще на свете».
Гоголь, однако, не внял предостережениям Белинского. В духовном развитии писателя проявлялись все более и более опасные черты.
Живя в Италии, он начинает увлекаться церковными книгами, проникается религиозно-мистическими настроениями. В его письмах стал звучать высокомерный тон проповедника. Этот тон поощряли в Гоголе люди, с которыми он часто встречался в те годы за границей: Плетнев. Жуковский, Языков, Смирнова-Россет княгиня Волконская. Находясь вдали от России и оторванный от родного народа, он оказался неспособным противодействовать тому влиянию, которое на него все сильнее оказывала реакция. «Бог знает, — писал с тревогой Чаадаев. — куда заведут его друзья». Около Гоголя не было людей, которые могли бы помочь ему разобраться в сложных вопросах современной действительности. В этих условиях сопротивление писателя тому систематическому отравлению, которому на протяжении многих лет он подвергается со стороны своих «друзей», стало ослабевать. И он все больше проникался религиозно-мистическими, реакционными настроениями.
В середине 1840-х годов стали уже отчетливо обнаруживаться признаки надвигающегося на Гоголя идейного кризиса. Его предвестниками явились фальшивые нотки христианского смирения, все чаще начавшие проскальзывать в письмах, а также выражение недовольства своими великими произведениями. В июле 1845 года Гоголь пишет А.О. Смирновой-Россет что он не любит своих «сочинений, доселе бывших и напечатанных. и особенно «Мертвых душ «».
В таком душевном состоянии Гоголь продолжат работать над вторым томом «Мертвых душ». Правда, иногда у Гоголя наступали минуты просветления, инстинкт художника брал в нем верх над проповедником. Гоголь начинал понимать тогда, сколь внутренне ложным и фальшивым является замысел его книги. Быть может, поэтому он в 1845 году сжег рукопись второй части «Мертвых душ». Уничтожив написанное. Гоголь вновь принимается за работу.
Наиболее сильным выражением кризиса писателя явилась его реакционная книга «Выбранные места из переписки с друзьями», появившаяся в начале 1847 года и с негодованием встреченная всей передовой Россией.
Гениальный художник, со страшной силой сотрясавший основы крепостнического строя, предстает здесь в жалкой роли проповедника кнута, защитника самодержавия и религиозного мракобесия.
Книга Гоголя вызвала всеобщее возбуждение и самые различные оценки в общественных кругах. Ее приветствовали лишь отпетые мракобесы. Булгаринская «Северная пчела» злорадно подсмеивалась над Гоголем за «позднее раскаяние».
Страшной болью отозвалась эта книга в сердце Белинского. «Выбранные места» усиливали лагерь реакции. Гнев Белинского был тем больший, что на этой книге стояло имя самого любимого его писателя, заслуги которого перед народом он так высоко ценил. Едва сдерживая клокотавший гнев, он откликнулся на нее большой статьей, появившейся в февральском номере журнала «Современник» за 1847 год. Критик сурово осудил Гоголя за его «странную» книгу, в которой великий обличитель уступил место «смиренномудрому советодателю». Он высмеял проповеднический тон писателя, вскрыл реакционный смысл его рассуждений о вреде просвещения для крестьян, о том. как надлежит помещику обращаться с крепостными, и т. д.
Но в подцензурных условиях Белинский не мог всего сказать, он должен был ограничиваться намеками, обрывать себя на полуслове. К тому же статья оказалась искалеченной цензурой, вымаравшей из нее целую треть. «Статья о гнусной книге Гоголя, — жаловался он Боткину. — могла бы выйти замечательно хорошею, если бы я в ней мог, зажмурив глаза, отдаться моему негодованию и бешенству».
Лишь несколько месяцев спустя, за границей, куда он уехал лечиться, Белинский ответил Гоголю в знаменитом своем письме. Не стесняемый цензурой, он подверг беспощадной критике реакционные идеи книги Гоголя. С потрясающей силой революционного темперамента Белинский раскрыл в «Письме» свои взгляды на важнейшие вопросы современности: крепостное право и самодержавие, церковь и религию, исторические судьбы русского народа и его культуры. Белинский нарисовал картину трагического положения дел в России, представляющей собой «ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр — не человек». Он дает беспощадную характеристику господствующему режиму, который представляет собой не что иное, как «корпорации разных служебных воров и грабителей». Вот почему, говорит он. «самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отмена телесного наказания, введение, по возможности, строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть». Решение этих первоочередных задач должно, по мысли Белинского, содействовать борьбе за успешное осуществление программы революционно-демократического преобразования России.
Белинский наглядно показал, что духовный крах Гоголя закономерно обусловил катастрофу великого художника: «когда человек весь отдается лжи. его оставляют ум и талант». Еще в начале 1840-х годов критик сформулировал свои «понятия» о русской литературе, как о самой «содержательной», самой «общественной» литературе мира. В «Письме к Гоголю» он снова возвращается к этому вопросу. Отсутствие элементарных демократических свобод в николаевской России приводило к тому, что литература быта единственной ареной общественной деятельности. «Только в одной литературе, — пишет Белинский. — несмотря на татарскую цензуру, есть еще жизнь и движение вперед». Поэтому народ, по словам критика, справедливо видит в русских писателях своих единственных вождей и защитников. Белинский указывает на громадный нравственный авторитет русского писателя. Он говорит о том. сколь почитаемо в народе «титло поэта», которое так уронил Гоголь своей последней книгой.
В «Письме» Белинский не отрекся ни от своих прежних статей о Гоголе, ни от своей любви к его художественным произведениям. Напротив, оно проникнуто чувством великого уважения к писателю, который содействовал развитию общественного самосознания России, проникнуто верой в Гоголя, в его способность осознать допущенную ошибку и исправить ее. Письмо недаром кончалось призывом к писателю искупить свой «тяжкий грех» новыми творениями, которые напомнили бы его прежние.
«Письмо к Гоголю» явилось программным документом русской революционной демократии и стало, по выражению Герцена, политическим завещанием Белинского. Оно вошло в историю как одно из самых пламенных произведений русской революционной мысли XIX века.
В.И. Ленин назвал это «Письмо» итогом деятельности Белинского и «одним из лучших произведений бесцензурной демократической печати, сохранивших громадное, живое значение и по сию пору».
«Письмо» Белинского не могло быть напечатано в России на протяжении многих десятилетий. Но распространяясь в рукописных списках, оно очень скоро получило громадную популярность и сыграло великую роль в истории русского освободительного движения.
На материале творчества Гоголя Белинский поставил вопрос о значении передового мировоззрения для писателя, о великой исторической миссии русской литературы в освободительном движении. Эти идеи Белинского были позднее развиты и продолжены Чернышевским и Добролюбовым.
Письмо Белинского к Гоголю с огромной силой отразило политические настроения крестьянских масс России, их страстный протест против крепостного права и ненависть к своим вековым угнетателям. Накал социальных противоречий внутри страны в конце 1840-х годов, участившиеся крестьянские волнения, нарастание революционных событий на Западе всполошили правительство Николая I. Оно усилило полицейский террор и цензурный гнет. Беспощадным карам подвергалось малейшее проявление свободной демократической мыс ли.
Подобными мерами правительство пыталось навести «порядок» в стране. В мае 1848 года умер Белинский. Царские власти не успели привести в исполнение задуманный план расправы с ним: его хотели сгноить в Петропавловской крепости. Но были подвергнуты жестоким преследованиям приверженцы натуральной школы, писатели гоголевского направления, идеи Белинского. В печати запрещено было даже упоминать имя великого критика.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. М., 1994, с. 506.
2. Анненков П.В. Литературные воспоминания. М., 1989, с. 150 – 151.
3. Белинский В. Г. О Гоголе: Статьи, рецензии, письма / Ред., вступит. ст. и комм. С. Машинского. — М.: Гослитиздат, 1949. — 512 с.: портр.
4. Белинский В. Г. О классиках русской литературы / Сост. А. Н. Дубовиков. — М.; Л.: Детгиз, 1948. — 360 с. То же. — М.; Л.: Детгиз, 1950. — 360 с.: ил., портр.
5. Белинский В. Г. Письма к Гоголю / Ред., послесловие и примечания Ф. М. Головенченко. — М.: Гослитиздат, 1947. — 32 с. То же./ Белинский В. Г. — М.: Госполитиздат, 1956. — 29 с.
6. Бердяев Н.А. Русская идея // О России и русской филос. культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990, с. 133 – 134.
7. Пособие для студентов педагогических институтов по специальности «Русский язык и литература». М., «Просвещение», 1975 г.
8. Русские писатели, XIX век. Библиографический словарь, ч. 1. М., 1989,
Эта работа вам не подошла?
В нашей компании вы можете заказать консультацию по любой учебной работе от 300 руб.
Оформите заказ, а договор и кассовый чек послужат вам гарантией сохранности ваших средств. Кроме того, вы можете изменить план текущей работы на свой, а наши авторы переработают основное содержание под ваши требования
Заказать новую работу Изменить план/содержание работы
Краткий курс истории. Неистовый Виссарион
11 июня (н. ст.) 1811 года родился Виссарион Григорьевич Белинский, публицист, самый знаменитый русский литературный критик первой половины XIX века, если не всего XIX столетия.
Бурный период
Белинский рос в Свеаборге, в семье, где обстановка была не совсем благополучной. Отец, бывший военный врач, был умен, начитан, критически относился к жизни и людям (все это импонировало Виссариону), но с женой и вообще с людьми не уживался, по жизни терпел неудачи. И все же отец имел на сына несколько большее влияние, чем мать, которая также была конфликтна и жестка. Так будущий Неистовый Виссарион, как прозовут его позднее, рано стал размышлять о жизни, замкнулся в себе. В годы учебы в училище выделялся среди других своей начитанностью и развитием. С 1825 года учился в Пензенской гимназии, увлекся романтизмом и русской журналистикой. Тогдашнюю российскую действительность Белинский беспощадно критиковал и позднее называл весь этот период своей юной жизни «бурным». Гимназию Виссарион бросил и в 1829 году поступил в Московский университет на словесный факультет.
Манифест русской литературы
Из университета Белинского исключили в начале осени 1832-го – не смог ужиться Неистовый Виссарион со строгостью обстановки, казавшейся ему чрезмерной, вдобавок, по наивности, отдал в цензурный комитет драму собственного сочинения «Дмитрий Калинин», в которой раскритиковал крепостничество и деспотизм. Белинский был вынужден ради пропитания переводить бульварные романы, давать уроки за гроши. Благодаря своему бывшему преподавателю, критику и журналисту Надеждину, Белинский стал работать в его журнале «Телескоп» и газете «Молва». Первая критическая статья Белинского – «Литературные мечтания. Элегия в прозе», – написанная под решительным влиянием идей кружка Станкевича, в который входил Виссарион, произвела огромное впечатление на читателей. Белинский выразил мнение, что русской литературы пока не существует, и именно в этом залог будущих успехов на данном поприще. По сути, статья стала манифестом русской литературы.
Н.В. Гоголь и В.Г. Белинский
Последние годы
Первый период жизни Белинского можно назвать идеалистическим: он верил в самосовершенствование, смотрел на действительность глазами идеалиста, был до известной степени религиозен. В 1839 году Белинский переехал в Петербург, устроился в «Отечественные записки». На втором этапе жизненного пути действительность разочаровала Белинского, он стал настроен атеистически и все более стремился разоблачать фальшь в литературе, бороться со злом в действительности, быть настоящим сыном своего общества, эпохи. Белинский в качестве литературного критика выдвинул и обосновал теорию реализма, став наставником молодой плеяды писателей 1840-х годов. Наследие Белинского в совокупности представляет историю русской литературы до середины XIX века. Умер Виссарион Григорьевич от чахотки 7 июня 1848 года.
А. Наумов. Н. А. Некрасов и И. И. Панаев у больного В. Г. Белинского
Надеждин был учеником известного профессора Московского университета Каченовского, основателя «скептической школы» в науке русской истории. Этот «скептицизм», как научный прием, имел в свое время некоторое значение, так как помог русской исторической науке отделаться от многих фантастических построений, проверить подлинность источников. За свой скептицизм Каченовский был нелюбим современниками, – его ругали те, кому дорог был авторитет Карамзина. Со своим «скептицизмом», Каченовский часто вдавался в крайности: так он усомнился в подлинности «Слова о полку Игореве» .
Литературными выразителями этого скептицизма были Надеждин и сотрудник журнала «Телескоп» – Чаадаев. У Надеждина, как литературного критика, высказывается такое же отрицательное отношение к русской исторической жизни, как у Чаадаева, и, в то же время, основным эстетическим требованием его было требование «народности» в художественном творчестве. Получалось противоречие, из которого Надеждин никогда не вышел: он отрицал существование у нас литературы, отрицал смысл в русской исторической жизни, – и требовал какой-то «народности» от литераторов, требовал отказаться от европеизма и искать своего.
В применении к литературе, Надеждин свой скептицизм выразил тем, что отрицательно относился и к псевдоклассикам, и к современным писателям, которых называл «псевдоромантиками». Он требовал создания такого направления, в котором соединился бы истинный классицизм (античный) с истинным романтизмом (поэзия средних веков, к которой он относил и Шекспира). Человек образованный, ловко владевший пером, начитанный в философии и умевший обращаться с терминами, Надеждин, в свое время, производил впечатление своими статьями, в которых была и едкость остроумия, и свобода суждений. Он был один из самых строгих и несправедливых критиков Пушкина.
Из школы Надеждина вынес Белинский решительность и смелость суждения, требования народности от литературы, скептицизм к русской истории, шеллингианское понимание поэзии – и, к сожалению, несогласованность в самых основах своего миросозерцания.
Все эти особенности сказались в первой большой статье его «Литературные мечтания».
К этому же периоду относится много других статей Белинского, – лучшие: «О русской повести и повестях Гоголя», «О стихотворениях Баратынского, Кольцова, Бенедиктова», «О романах Лажечникова» и др.
Говоря о Гоголе, Белинский написал целую историю русской повести, сочинил рассуждение об идеальной и реальной поэзии. В Гоголе он в этот период признавал художника, который верно отражает действительность, признал «народность» его повести, их художественные красоты. Верный себе, Белинский превозносит «бессознательность» Гоголя, отсутствие моральных и иных тенденций и еще раз развивает свои взгляды на творчество и творца. «Способность творчества, – говорит он, – есть великий дар природы; акт творчества, в думе творящей, есть великое таинство, минута творчества есть минута великого священнодействия; творчество бесцельно с целью, бессознательно с сознанием, свободно с зависимостью». «Поэт – раб своего предмета, ибо не властен ни в его выборе, ни в его развитии, ибо не может творить ни по приказу, ни по заказу, ни по собственной воле, если не чувствует вдохновения, которое решительно не зависит от него».
Понятно, что, придерживаясь таких взглядов, Белинский должен был в это время восхищаться такими стихотворениями Пушкина, как «Поэт и Чернь», «Поэту», «Чернь», «Эхо».
Второй («примирительный») период литературной деятельности Белинского
Второй период умственного развития Белинского дал ему «систему», которая сразу внесла порядок в его миросозерцание. За эту «стройность» системы, в которой все так было ясно, все было решено, все на месте, Белинский и привязался к Гегелю. Теперь в его мыслях и статьях нет уже тех неясностей, несогласованностей, даже противоречий, которые были у него наследием надеждинской школы. В своих критических статьях стал он теперь настойчиво твердить о «разумности действительного», о наличности развития в историческом ходе русской жизни; еще настойчивее сделались теперь его попытки определить «дух» русского народа .
Наиболее типичными статьями этого периода были статьи: «Менцель, критик Гёте», «Очерки Бородинского сражения», «Горе от ума».
В первой из названных статей он защищает «действительность». Все, что есть, необходимо, – говорит он, – разумно и действительно… Посмотрите на природу, приникните с любовью к её материнской груди, прислушайтесь к биению её сердца – и увидите, в её бесконечном разнообразии, удивительное единство; в её бесконечном противоречии – удивительную гармонию. Кто может найти хоть одну погрешность, хоть один недостаток в творении Предвечного Художника? Кто может сказать, что вот эта былинка не нужна, это животное лишнее? Если же мир природы, столь разнообразный, – столь, по-видимому, противоречивый, так разумно действителен, то неужели высший его – мир истории – есть не такое же разумно-действительное развитие божественной идеи, а какая-то сказка, полная случайных и противоречащих столкновений между обстоятельствами? И однако же есть люди, которые твердо убеждены, что все идет в мире не так, как должно. Удивительно ли после этого, что история у них является то сумасшедшим, то смирительным домом, то темницею, наполненною преступниками, а не пантеоном славы и бессмертия, полным ликов представителей человечества, выполнителей судеб Божиих! Хороша история!.. Такие кривые взгляды, иногда выдаваемые за высшие, происходят от рассудочного понимания действительности, необходимо соединенного с отвлеченностью и односторонностью. «Рассудок» умеет только отвлекать идею от явления и видеть одну какую-нибудь сторону предмета; только «разум» постигает идею нераздельно с явлением и явление нераздельно с идеею и схватывает предмет со всех его сторон, по-видимому, одна другой противоречащих и друг с другом несовместных, – схватывает его во всей его полноте и цельности. И потому разум не создает действительности, а сознает ее, предварительно взяв за аксиому, что все, что есть, все то и необходимо, и законно, и разумно. Он не говорит, что такой-то народ хорош, а все другие, непохожие на него, дурны, что такая-то эпоха в истории народа, или человека – хороша, а такая-то дурна, но для него все народы и все эпохи равно велики и важны, как выражения абсолютной идеи, диалектически в них развивающейся.
Обращаясь к «действительности» в жизни, Белинский говорит: «Самые преступления, как бы они ни были ужасны, все это для него явления одной и той же действительности, выражающие необходимые моменты духа, или уклонения его от нормальности, вследствие внутренних и внешних причин». Он высмеивает тех историков, которые берутся говорить об «ошибках» великих исторических деятелей. C этой точки зрения он осуждает и Менцеля, критика Гёте.
В статье об «Очерках бородинского сражения» Глинки Белинский, стоя на своей излюбленной точке зрения, обращается к русской жизни и защищает разумность монархической власти, – её великое значение. «Царь есть наместник Божий, – говорит он, – а царская власть, замыкающая в себе все частные воли, есть преобразование единодержавия вечного и довременного разума». Все эти новые для критика идеи, даже патриотические настроения, не чуждые шовинизма, удивительно совпадают с мыслями Пушкина и настроением его патриотических од.
В статье о «Горе от ума» Белинский напал на автора за его стремление бороться с русскою «действительностью», а причину «горя Чацкого» увидел не в «уме», а в «умничаньи» .
Как поклонник гегелевской философии истории Белинский в этом периоде усиленно старался определить суть духа русского народа и провидеть его будущность в процессе дальнейшего развития человечества.
В его глазах страшно вырос Пушкин, как явление, органически связанное с многовековой русской литературой, как результат её развития.
«Чем более думали мы о Пушкине, – говорит Белинский, – тем глубже прозревали в живую связь его с прошедшим и настоящим русской литературы, и убеждались, что писать о Пушкине – значит писать о целой русской литературе»
Третий период деятельности Белинского как литературного критика
Самой заметной работой Белинского в третий период, созданный влиянием Герцена, было большое критическое исследование деятельности Пушкина в связи с его предшественниками, начиная с Ломоносова; ценны отдельные статьи о Лермонтове, Кольцове и, наконец, ряд годичных «обозрений» текущей русской литературы с 1844 по 1847-й год.
Цензурные условия времени не позволяли Белинскому быть откровенным с читателями, – приходилось «отводить душу» в интимных беседах, а печатно лишь говорить намеками и общими фразами.
Белинский теперь резко порывает со своей недавней «примирительностью», переходя к резкой критике русской и общемировой действительности. Взгляд его на значение литературы меняется. Во втором периоде он проповедовал лояльность существующим порядкам, но теперь зовёт деятельно влиять на них с целью полного слома. Активная общественная позиция – теперь главное для него. «В наше время, – писал он в 1843 г., – искусство и литература больше, чем когда-либо прежде, сделались выражением общественных вопросов, потому что в наше время эти вопросы стали общее, доступнее всем, яснее, – сделались для всех интересом первой степени, стали во главе всех других вопросов» .
В 1848 году, незадолго до смерти, Белинский писал еще решительнее: «Поэт – прежде всего, человек, потом гражданин своей земли, сын своего времени. Он и должен служить времени. Поэт должен выражать не частное и случайное, но общее и необходимое, которое дает колорит и смысл всей его эпохе». С другой стороны, это заключение и критику ставит обязанность объяснять писателя «из его времени». «Исключительно эстетическая критика, – продолжает Белинский, – потеряла всякий кредит – на смену ей пришла критика историческая» .
Таким опытом «исторической критики» было его новое исследование о Пушкине. Теперь Пушкин, в глазах Белинского, несколько опускается, для него теперь это только – великий поэт-художник, озаренный гуманными идеалами, наделенный тонким чувством изящного. Он сделал для русской поэзии великое дело, облагородив ее истинной красотой, но этим и кончилась его миссия. Теперь Белинский «старается извинить» Пушкина за его стихотворения «Поэту», «Поэт и Чернь», – ошибочно видя в них полное и единственное p «исповедание веры» Пушкина, его взгляд на поэзию и значение поэта. Он «извиняет» поэта историческими причинами, условиями его жизни и т. д.