4. Священство, епископство
«Пастырь добрый» «
Григорий Богослов был первым восточно–христианским автором, написавшим специальный трактат о священстве: до него эта тема затрагивалась церковными писателями лишь эпизодически. Трактат Григория, написанный на заре его церковной карьеры, сразу после иерейской хиротонии, оказал прямое влияние на многие позднейшие сочинения на ту же тему, такие как» «Шесть слов о священстве» «Иоанна Златоуста (IV в.),»Пастырское правило» «Григория Двоеслова (VI в.), Слово» «К пастырю» «Иоанна Лествичника (VII в.). В Православной Церкви трактат Григория и по сей день остается настольной книгой служителей Церкви; его изучают будущие священники в духовных семинариях. Остановимся на основных темах трактата, отражающих главные аспекты понимания священства Григорием Богословом.
Необходимость священства вырастает, по его учению, из иерархической структуры Церкви, которая есть тело, объединенное под Главой–Христом. Эта идея, восходящая к апостолу Павлу, вдохновляет Григория на рассуждение о порядке (taxis) как основе всего бытия Церкви, где, как в армии, есть начальник и подчиненные, как в стаде — пастырь и пасомые, как в школе — учитель и ученики, как на корабле — капитан и матросы. Иерархический строй спасает Церковь от безначалия–анархии; наличие священства и епископства обеспечивает единство Церкви как организма, в котором каждый член выполняет свою функцию.
Священство — это прежде всего пастырство, забота об овцах, руководство стадом: Григорий пользуется образом, традиционным для библейского богословия. В Ветхом Завете Бог представлен как верховный Пастырь, а народ — как его стадо; книги пророков полны обличений в адрес недостойных пастырей, с которых Бог взыщет Своих овец. В Новом Завете Христос говорит о Себе как» «Пастыре добром» «, Который, в отличие от лже–пастыря,»наемника» «, знает Своих овец по имени и заботится о них, охраняя стадо от волков, отдавая Свою жизнь ради их спасения, соблюдая единство стада и привлекая в него новых членов. Христос — тот Пастырь, для Которого дорога каждая из овец: Он выходит на поиски заблудшей овцы и, найдя ее, несет на Своих плечах. Оставляя землю, Он вверяет Своих овец Петру, а в его лице — прочим апостолам и всем будущим поколениям христианских пастырей.
Сравнивая труд священника с трудом пастуха, Григорий говорит о том, что гораздо труднее начальствовать над людьми, чем пасти скот. Пастуху нужно только найти для стада злачное место, чтобы овцы и волы имели достаточно воды и пищи; найдя такое место, он может спокойно, разлегшись в тени, играть на свирели или петь любовные песни. Христианскому же пастырю приходится учить людей добродетели, которая с трудом воспринимается падшим естеством человека: люди более склонны к злу, чем к добру. Управление церковной паствой — не просто профессия; это искусство, требующее усердия и мастерства.»Поистине искусством из искусств и наукой из наук кажется мне руководить человеком, самым хитрым и изменчивым из живых существ» «, — говорит Григорий.
В этом же смысле труд священника сравнивается с работой художника, который должен опасаться того, чтобы стать» «плохим живописцем прекрасной добродетели» «, или — что еще хуже — плохой моделью для других живописцев. Священнослужитель должен не только воздерживаться от зла, но и заниматься активным доброделанием, не только стирать в душе дурные образы, но и наносить на нее прекрасные; он должен» «никакой меры не знать в добре и в восхождении, не столько считая прибылью приобретенное, сколько потерей — не достигнутое, всегда делая пройденное отправным пунктом для восхождения к более высокому» «. Таким образом, идея бесконечного духовного прогресса, постоянного восхождения к все более высокой ступени совершенства — одна из ключевых идей мистического богословия св. Григория Нисского — осмысливается Григорием Богословом в контексте учения о христианском пастырстве. Сравнение священника с живописцем дает двойную перспективу значения священника в жизни Церкви: во–первых, он работает над созданием своего собственного образа, никогда не останавливаясь на достигнутом и всегда стремясь к высшему; во–вторых, он становится иконой, по образцу которой каждый человек, будучи художником собственной жизни, может создавать свой образ. О пастыре как» «образце» «(eikon) для верных» «в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте» «, говорил еще апостол Павел.
Труд священника сравнивается также с врачебным искусством; однако если последнее направлено на материальное и временное, то первое заботится о душе, которая нематериальна и божественна по происхождению. Врач предписывает больному лекарства, рекомендует профилактические средства, иногда даже употребляет прижигания и хирургическое вмешательство; однако гораздо труднее врачевать» «нравы, страсти, образ жизни и волю» «, исторгая из души все животное и дикое и насаждая в ней все кроткое и благородное.
По всем этим причинам считаю я нашу медицину гораздо труднее и значительнее, а потому и предпочтительнее той, что имеет дело с телами — еще и потому, что последняя мало заглядывает вглубь, но по большей части занимается видимым, тогда как наша терапия и забота всецело относится к сокровенному сердца человеку, и наш бой — с врагом, который воюет внутри нас и противоборствует нам, который в качестве оружия против нас использует нас самих и, что самое ужасное, предает нас греховной смерти. Перед лицом этого нам необходимы великая и совершенная вера, большее содействие со стороны Бога, но не меньшая и с нашей стороны ревность… Что же касается цели той и другой терапии.., то для одной — это или сохранить существующее здоровье и благополучие плоти, или возвратить утраченное.., для другой же — окрылить душу, вырвать ее из мира и отдать Богу, сохранить то, что по образу, если оно цело, поддержать — если под угрозой, восстановить — если повреждено, вселить Христа в сердца при помощи Духа, и, короче говоря, сделать того, кто принадлежит к высшему чину, богом и достойным высшего блаженства.
Итак, целью служения священника является обожение вверенных ему членов Церкви. Но для того, чтобы вести других к Богу, надо самому к Нему прийти; чтобы вести других к совершенству, надо самому стать совершенным; и чтобы врачевать недуги других, необходимо уврачевать собственную душу:
Такие мысли сопровождают меня ночью и днем. Они иссушают мой мозг, поглощают плоть, не позволяют быть дерзким или ходить с поднятыми высоко глазами. Они смиряют душу мою, собирают воедино ум, налагают узы на язык и заставляют думать не о начальственном положении, не об исправлении и научении других, что требует обилия дарований, но о том, чтобы мне самому избежать грядущего гнева и хотя бы в малой степени удалить с себя ржавчину пороков. Надо сначала очиститься, потом очищать; умудриться — потом умудрять; стать светом — потом просвещать; приблизиться к Богу — потом уже приводить к Нему других; освятиться — потом освящать… Кто же способен, как некую глиняную скульптурку, изготавливаемую за один день, создать защитника истины, который стоит с ангелами, славословит с архангелами, возносит жертвы на горний жертвенник, священнодействует вместе со Христом, воссоздает создание, восстанавливает образ (Божий), творит для высшего мира и — скажу больше! — является богом и делает других богами?
Священник, по учению Григория, есть посредник между Богом и людьми. Этим высоким призванием и определяется высота нравственных требований, предъявляемых к священнику. От него требуется на опыте познать все то, чему он будет учить своих прихожан, пройти самому тот путь, по которому он их поведет. Жизнь священника должна быть непрестанным и ежедневным подвигом: именно такой была жизнь апостола Павла и прочих апостолов, а до них — многих ветхозаветных пророков и праведников. В Священном Писании каждый священнослужитель может черпать примеры для подражания.
В понимании Григория главным делом священника является» «раздаяние слова» » — проповедь, учительство, богословствование. В его глазах священнослужитель — тот, кто правильно мыслит о Боге и способен учить людей догматам» «о мире или мирах, о материи, о душе, об уме и умных природах, как добрых, так и злых, о связывающем все и управляющем всем Промысле.., а еще о нашем первом устроении и последнем воссоздании, о прообразах и истине, о заветах, о первом и втором пришествиях Христа, о Его воплощении, страдании и смерти, о воскресении, о конце мира, о суде и воздаянии.., и прежде всего о том, как нужно веровать в верховную и блаженную Троицу» «. Православный священник должен твердо противостоять триадологическим ересям и исповедовать единство Троицы при различии Ипостасей. Для того, чтобы православно учить о Боге, необходимы для священника нравственная чистота и содействие Святого Духа, благодаря Которому только и можно мыслить, говорить и слушать о Боге,»ибо прикасаться к Чистому может только тот, кто чист и кто подобен Ему» «.
Другим не менее важным делом священника, помимо проповеди и учительства, является собственно служение алтарю, молитва за народ, совершение Евхаристии. Именно в этом служении наивысшим образом проявляется роль священника как посредника между Богом и людьми; именно этот аспект священнического служения вызывал наибольшее благоговение со стороны Григория, который искренне считал себя недостойным приносить Богу бескровную Жертву. Говоря об этом, Григорий пользуется образом Моисея, столь дорогим для всех членов Каппадокийского кружка, а также другими ветхозаветными образами:
Слышу о самом Моисее, что, когда беседовал с ним Бог, многие были призваны на гору.., но было повелено, чтобы прочие поклонились издали, приблизился же один Моисей… И прежде этого в начале законоположения трубы, молнии, громы, мрак, горя вся дымящаяся, страшные угрозы… и другие подобные ужасы удерживали других внизу, и великим благом было для них слышать голос Божий после соответствующего очищения, Моисей же и восходит, и внутрь облака вступает, и закон получает, и скрижали принимает — для большинства скрижали писанные, для тех же, кто выше толпы, духовные… Знаю также, что… не позволялось ни входить во святилище, если хоть малая нечистота сохранялась в теле и душе; тем более не дерзали часто входить во святое святых, куда мог войти только один и однажды в год; тем более недопустимым было смотреть на завесу, или очистилище, или кивот, или херувимов, и прикасаться к ним. Итак, зная это, а также и то, что никто не достоин великого Бога и Жертвы и Архиерея, если не представил прежде себя самого Богу в жертву живую и святую, не показал словесное служение, благоугодное Богу, не принес Богу жертву хвалы и дух сокрушенный.., как мог я дерзать приносить Ему внешнее жертвоприношение, вместообразное (antitypon) великих таинств? Или как мог я облечься в образ и сан иерея, прежде чем освятил руки преподобными делами..?
В заключительной части трактата Григорий развивает тему, с которой пастырские трактаты нередко начинаются — тему призвания. Непреодолимая для всякого священника антиномия заключается в том, что человек остро сознает свое недостоинство и вместе с тем слышит призывающий голос Бога, на который он должен откликнуться. Священство — задача, превосходящая силы всякого человека; на земле нет никого, кто мог бы справиться с ней своими силами. Тем не менее из рода в род, из поколения в поколение Бог избирает людей и поставляет их на служение алтарю, вопреки их недостоинству и нередко вопреки их нежеланию принять на себя бремя этого служения. Призвание и избрание зависит от Бога, но ответ на призвание — от человека: один соглашается сразу, другой медлит и колеблется. Сам Григорий, как мы помним, долго колебался и даже после рукоположения не сразу приступил к исполнению своих обязанностей. Для него дилемма состояла в том, что он считал себя неподготовленным к священнослужению и потому не желал принимать сан, тем не менее он боялся проявить непослушание своему отцу–епископу.
Размышляя над этой дилеммой, Григорий обращается к опыту ветхозаветных пророков, которые по–разному откликались на зов Божий, и ссылается, в частности, на библейский рассказ о бегстве пророка Ионы от лица Божия:
…Для него, пожалуй, было некоторое извинение… в том, что он отказывался от пророческой миссии, но для меня разве осталось бы какое?либо место для извинения или оправдания, если бы я продолжал упорствовать и отказываться от… возлагаемого на меня бремени служения? Ибо если бы… кто?то согласился со мной, что я гораздо ниже того (уровня), который (необходим) для священнослужения Богу, и что надо сначала стать достойным церкви, а потом — алтаря, и сначала достойным алтаря, а потом — начальственной (должности), то другой, пожалуй, не освободил бы нас от обвинения в непослушании… Но я снова обращаюсь к истории и, наблюдая самых благоискусных мужей древности, нахожу, что из тех, кого благодать избирала когда?либо для начальственного или пророческого служения, одни с готовностью откликались на зов, другие же откладывали (принятие) дара, но ни те, ни другие не подвергались осуждению: ни отказывавшиеся — за их боязнь, ни соглашавшиеся — за их готовность. Ибо одни благоговели перед величием служения, другие же с верой следовали за Призывающим. Аарон изъявил готовность, а Моисей прекословил; с готовностью послушался Исаия, а Иеремия боялся своей молодости и не прежде дерзнул на пророческое служение, чем получив от Бога обещание и силу, превосходящую возраст.
Во всех цитированных текстах ясно прослеживается одна мысль: высота священного сана требует от его носителей духовного и нравственного совершенства. В Слове 2–м Григорий нарисовал образ идеального священнослужителя, полностью соответствующего своему высокому призванию; задачей своей собственной жизни Григорий поставил возвышение до этого идеала. Двадцать лет спустя, на исходе своей епископской карьеры, он с церковной кафедры засвидетельствует, что поставленная задача им выполнена, и произнесет следующие слова:
Мало у меня стадо? Однако не носится по стремнинам. Тесен у меня загон? Однако недоступен для волков, не примет внутрь себя разбойника, и не войдут туда ни воры, ни чужаки. Знаю наверняка, что некогда увижу свою паству более многочисленной. Даже из нынешних волков многих надо будет мне причислить к овцам, а может быть и к пастырям. Это благовествует мне Пастырь добрый, ради Которого полагаю я душу за овец. Не боюсь и того, что стадо мало, ибо за ним удобно следить, так как знаю моих, и мои знают меня. Они знают Бога, и Бог знает их. Овцы мои слушаются голоса моего, который сам я услышал в Божественных Писаниях, которому научился от Святых Отцов, которому также учил во всякое время, не соображаясь с обстоятельствами времени, и не перестану учить; с которым я родился и с которым уйду. Их зову я по имени.., и они идут за мной, потому что питаю их на водах покоя; они следуют и за всяким пастырем, который таков, как я…
Поделитесь на страничке
Следующая глава >
Содержание
- Святитель Григорий Богослов
- Святитель Григорий: Богослов и учитель Вселенной
- Церковь Григория Богослова (сохранилась частично)
- Церковь Григория Богослова, Ростов: отзывы
- святитель Григорий Богослов
- Первые шаги на пути христианского делания
- Священническое и епископское служение
- Борьба с ересью. Литературная деятельность
- Деятельность святителя Григория на Константинопольском Соборе
- Последний период земной жизни
- Творческое наследие
- Богословы
- Всеобщее призвание церковной мысли
Святитель Григорий Богослов
Дни памяти: 25 января, 30 января (3 свт.)
Святитель Григорий Богослов, архиепископ Константинопольский
Святитель Григорий Богослов, архиепископ Константинопольский, вселенский отец и учитель Церкви, родился в христианской семье знатного рода, в 329 году, в Арианзе (недалеко от города Назианза Каппадокийского). Отец его, также святитель Григорий, был епископом Назианским (память 1 января). Мать, святая Нонна (+ 374, память 5 августа), молила Бога о сыне, дав обет посвятить его Господу. Как ей было открыто в сновидении, она назвала первенца Григорием. Когда сын выучился читать, мать подарила ему Священное Писание. Святой Григорий получил самое полное и разностороннее образование: после домашних занятий с дядей Амфилохием, опытным преподавателем риторики, он учился в школах Назианза, Кесарии Каппадокийской, Александрии. Затем для завершения образования будущий святитель отправился в Афины. На пути из Александрии в Элладу (352 год), во время страшного многодневного шторма, он боялся только того, что «убийственные воды лишат его вод очистительных». «Двадцать дней и ночей, — рассказывает святой Григорий, — лежал я на корме корабельной, моля милосердого Бога о спасении, и в этой опасности я дал обет посвятить себя Богу и по обету спасся».
Шесть лет провел святитель в Афинах, изучая там риторику, поэзию, геометрию и астрономию. Его учителями были известные языческие риторы Гиморий и Проэресий. Вместе со святым Григорием учился святой Василий, будущий архиепископ Кесарии Каппадокийской (+ 379, память 1 января). Дружба, заложенная еще в школе Кесарии, выросла в глубокие духовные узы. Знакомство с Юлианом, будущим императором (361 — 363) — отступником от веры Христовой, обернулось скоро непримиримой враждой.
По завершении образования святой Григорий оставался некоторое время в Афинах и преподавал красноречие. Он прекрасно знал языческую дохристианскую философию и литературу.
В 358 году святой Григорий тайно покинул Афины и вернулся к родителям в Назианз. Здесь он, почти в 30-летнем возрасте, принял от своего отца святое Крещение. Теперь он, для которого «более значило быть последним у Бога, чем первым у царя», колебался только в том, какой путь «предпочесть: созерцательный или деятельный».
По приглашению святого Василия он удалился в пустыню, чтобы подвизаться рядом с ним.
По требованию отца святой Григорий в 361 году вернулся в Назианз и принял сан пресвитера. Однако, чувствуя, что для него неизмеримо ближе уединение и безмолвная молитва, чем пастырская деятельность, святой Григорий снова поспешил в пустыню к святому Василию. Там, в уединении, он укрепился духом, нашел силы вернуться к пастве и с честью исполнять свой долг. Вскоре святому Григорию выпало трудное дело примирения епископа с паствой, которая осудила своего пастыря за подписание двусмысленного изложения догматов веры. Святой Григорий дал пастве время на изъявление первых чувств, а затем убедил отца открыто признать свою ошибку. После этого он, произнеся проповедь о необходимости примирения, достиг желаемого. Святитель Василий Великий поставил святого Григория епископом города Сасима, но, чтобы поддержать престарелого отца, святитель Григорий остался в Назианзе и после смерти отца некоторое время управлял паствой этого города.
По смерти Константинопольского патриарха Валента в 378 году, Антиохийский Собор пригласил святителя Григория помочь Константинопольской Церкви, которая в то время более чем какая-либо другая была опустошена еретиками. Получив согласие святителя Василия Великого, святитель Григорий прибыл в Константинополь на Патриарший престол. В 379 году он начал служить и проповедовать в небольшой домовой церкви своих родственников. Он назвал эту церковь Анастасия («Воскресение»), веря, что именно в этом небольшом храме и начнет воскресать Православие. Повсюду господствовали еретики — ариане и аполлинаристы. И чем громче звучала его проповедь, тем более увеличивалось собрание храма и тем сильнее росло сопротивление еретиков.
В ночь на Пасху 21 апреля 379 года, когда святитель Григорий совершал Крещение новообращенных, толпа вооруженных еретиков ворвалась в храм и обрушила на православных град камней, умертвив одного епископа и ранив святого Григория. Но терпение и кротость святого были его лучшей броней, а слово собирало православных.
Сочинения святителя Григория — слова, письма, стихи, показывают, что он стремился быть проповедником достойным истины Христовой. Ему был ниспослан дар слова, и святой хотел принести его в дар Богу — Слову: «Сей дар приношу я Богу моему, сей дар посвящаю Ему: — это одно, что осталось у меня и чем богат я; от всего прочего отказался я по заповеди Духа; всё, что ни имел, променял за драгоценную жемчужину. Только словом владею я, как служитель Слова; никогда добровольно не хотел бы пренебрегать этим богатством, я уважаю его, дорожу им, утешаюсь им более, чем другие утешаются всеми сокровищами мира. Оно — спутник всей моей жизни, добрый советник и собеседник; вождь на пути к Небу и усердный сподвижник». Чтобы достойно проповедовать Слово Божие, святой тщательно готовил и обрабатывал свои творения.
В пяти проповедях — «Словах о Богословии», обличая склонных к многословным рассуждениям последователей Евномия, святитель Григорий, прежде всего, дает точные определения, кто с кем и когда может богословствовать. О Боге могут рассуждать только опытные, преуспевшие в созерцании и, прежде всего, чистые душой и телом, или по крайней мере очищающие себя. Рассуждать о Боге можно только с тем, кто приступает к этому с усердием и благоговением. Объяснив, почему Бог скрыл от человека Свою сущность, святой Григорий указывает, что «облеченным плотию нельзя увидеть умственных предметов без примеси телесного». Богословствовать позволительно лишь тогда, когда мы бываем свободны от внешних впечатлений вещества и от возмущения, когда вождь наш — ум не прирастает к нечистым преходящим образам. Отвечая евномианам, полагавшим с помощью логических умозаключений постичь Божественную сущность, святитель объяснял, что человек познает Бога, когда его богообразное и божественное начало, т. е. ум, соединяется с родственной Сущностью. Далее на примерах патриархов, пророков, апостолов показано, что для земного человека сущность Божия непостижима. Приводил святой Григорий и пример суетного лжемудрствования Евномия: «Бог родил Сына или по Своей воле, или против воли. Если Он родил против воли, то Он потерпел принуждение. Если по Своей воле, то Сын есть Сын хотения».
Опровергая такое рассуждение, святитель показывает вред, наносимый им человеку: «Сам ты, который говоришь так необдуманно, по желанию или не по желанию своего отца произошел? Если не по желанию, то и отец твой потерпел насилие. От кого же это? На природу указать ты не можешь: она чтит целомудрие. А если по желанию, то из-за нескольких слогов ты сам себя лишаешь отца; ибо становишься уже сыном хотения, а не отца». Затем святой Григорий обращается к Священному Писанию, с особым вниманием разбирая места, где указывается на Божественную природу Сына Божия. Многократные толкования святого Григория на Священное Писание посвящены раскрытию мысли, что Божественная сила Спасителя действовала даже и тогда, когда ради спасения человека Он принял на себя немощное естество. Особое место в проповедях святителя Григория занимает полемика против евномиан, хуливших Святого Духа.
Внимательно исследуя всё, что говорится в Евангелии о Третьем Лице Пресвятой Троицы, святитель опровергает ересь евномиан, отвергавших Божество Святого Духа. Он приходит к двум основополагающим выводам. Во-первых, читая Священное Писание, надо отказаться от слепого буквализма и научиться понимать его духовный смысл. Во-вторых, в Ветхом Завете Дух Святой действовал прикровенно. В Новом Завете «Дух Святой обитает с нами и яснейшим образом обнаруживает Себя пред нами. Пока не признавали Отца Богом, не безопасно было проповедовать о Сыне, и пока не приняли Сына, не безопасно было, выражусь несколько смело, обременять нас Духом Святым. Божество Духа Святого — предмет высокий. Вот пред тобою множество свидетельств. Христос рождается — Дух Святой предшествует; крещается Христос — Дух свидетельствует; Христос совершает чудеса — Дух сопутствует; Христос возносится — Дух приходит вместо Него. И что же есть великого и Божественного, чего Он не мог бы? Какое Имя, принадлежащее Божеству, не принадлежит Ему, кроме нерожденности и рожденности?.. Я изумляюсь, когда вижу такое богатство названий, — трепещу, когда подумаю, какие Имена хулят те, которые восстают на Духа!»
Содержание проповедей святителя Григория этим не исчерпывается. Им написаны: пять похвальных слов, девять толкований на праздники, два обличительных слова на Юлиана Отступника — «два столба, на которых неизгладимо записано нечестие Юлиана для потомства» и проповеди на другие темы. Всего сохранилось 45 проповедей святого Григория. Письма святителя принадлежат к лучшим богословским творениям. Все они мастерски обработаны и в большинстве своем кратки. В своих гимнах святитель Григорий, как и во всем, жил для Христа. «Если у еретиков длинные слова, — новые псалтыри, разногласятся с Давидом, и — приятные стихи почитаются третьим Заветом: то и мы будем петь псалмы, и мы станем писать много, и мы будем составлять метры», — говорил святитель. О своем поэтическом даре святитель писал так: «Я — Господень орган и сладостно сложенной песней Вышнего славлю Царя: в трепете все перед Ним». Слава о православном проповеднике распространялась по Востоку и Западу. А святитель жил в столице империи как если бы он жил в пустыне — «пища его была пища пустыни; одежда — одежда нужды; обхождение простое, близ двора — ничего не искал он у двора». Во время болезни святителю был нанесен удар. Тот, кого он считал своим другом, философ Максим, был тайно посвящен на место святителя Григория в самом Константинополе. Пораженный неблагодарностью Максима, святитель решил оставить кафедру, но верная паства удержала его. Народ изгнал самозванца из города. 24 ноября 380 года в столицу прибыл святой царь Феодосий Великий и, подтвердив свой указ против еретиков, вернул православным главный храм, куда торжественно ввел святителя Григория. Вскоре на жизнь святителя было подготовлено покушение, но тот, кто должен был стать убийцей, сам явился к святому со слезами раскаяния. В 381 году на Втором Вселенском Соборе святитель Григорий был утвержден в сане Константинопольского Патриарха. По кончине Антиохийского Патриарха Мелетия святитель председательствовал на Соборе. Надеясь примирить Запад с Востоком, он предлагал признать Антиохийским Патриархом Павлина. Когда же прибыли те, кто и ранее действовал против святителя Григория в пользу Максима, многие, особенно египетский и македонский епископат, не захотели считать святого Патриархом Константинопольским. Святитель решил пожертвовать собою для мира Церкви: «Пусть буду я пророком Ионою! Не виновен я в буре, но жертвую собою для спасения корабля. Возьмите и бросьте меня… Я не радовался, когда восходил на престол, и теперь охотно схожу с него». Объявив императору о своем желании оставить столицу, святитель Григорий еще раз явился на Собор, в прощальном слове попросив отпустить его с миром. По возвращении на родину, заботясь о порабощенной аполлинаристами назианзской пастве, он назначил епископом благочестивого Евлалия и удалился в любезное своему сердцу уединение в Арианз. Не оставляя пустыни, святитель с ревностью к истине Христовой утверждал Православие своими письмами и стихами. В 389 году, 25 января, преставился тот, кого Церковь почтила именем, усвоенным любимому ученику Христову — святому евангелисту Иоанну.
«Мужественно и сильно хочу я говорить, дабы соделались вы лучшими, дабы от плотского обратились вы к духовному, дабы правильным образом возвысились вы в вашем духе», — говорил святитель Григорий Богослов.
В своих творениях святитель Григорий, как и первый Богослов, весь обращен к Предвечному Слову. Преподобный Иоанн Дамаскин в первую очередь руководствуется святителем Григорием Богословом в своем «Изложении веры».
Тело святителя Григория было погребено в Назианзе. В 950 году святые мощи были перенесены в Константинополь в церковь Святых Апостолов. Позже часть мощей была перенесена в Рим. Предание сохранило черты святого: «лице смиренно, бледно, брови возвышенныя и густыя, взор кроткий, брада не длинная, но густая и широкая». Уже современники называли своего архипастыря святым. Православная церковь, называя святителя Григория вторым Богословом и таинником, светлым прописателем Святой Троицы, в Богослужебных песнопениях так обращается к нему: «Богословским языком твоим сплетения риторская разрушивый, славне, Православия одеждою свыше истканною Церковь украсил еси: радуйся, отче, Богословия уме крайнейший».
Святитель Григорий: Богослов и учитель Вселенной
Святой Григорий Богослов (326–389 г.) был сын Григория (впоследствии епископа Назианского) и Нонны, женщины высоких нравственных правил. Еще до рождения, она обещала посвятить его Богу и употребила все старания, чтобы склонить его волю на служение Господу. Воспитание, данное ему матерью, святитель Григорий почитал самым для себя важным. При выдающихся способностях, св. Григорий получил прекрасное образование: он учился в школах Кесарии Палестинской, где была богатая библиотека, собранная мучеником Памфилом, в Александрии, где изучал творения Оригена, и, наконец, в Афинах, где в особенности сблизился с св. Василием Великим, с которым знаком был несколько ранее и дружбу с которым считал полезнее самой высшей школы. У святых друзей в Афинах была одна комната, один образ жизни; им были знакомы только две дороги: одна вела в храм Божий, другая — в училище. В Афинах св. Григорий познакомился с Юлианом (по прозванию “Отступника,” который, став императором, отрекся от христианства и пытался было возродить язычество в Римской империи (361-363 г.). и оставил живое изображение этого злого и коварного врага Церкви. В возрасте 26-ти лет св. Григорий принял крещение.
После возвращения на родину, св. Григорий долгое время уклонялся от занятия какой-либо общественной должности. Размышление о Боге, молитва, чтение слова Божия, писание вдохновенных слов и песней и служение престарелым родителям были его занятием. Некоторое время он провел с другом своим Василием в его пустыне и это время почитал самым счастливым в жизни. Отец его, бывший уже епископом, нуждаясь в помощнике, вызвал его из Васильевой пустыни в Назианз и рукоположил в пресвитера. Уже этот сан так устрашил Григория высотой и тяжестью сопряженных с ним обязанностей, что он удалился в уединение пустыни. Успокоив там волнение духа, он вернулся к отцу и принял на себя священническое служение, утешаясь, что он, служа Богу, помогает и престарелому родителю в его заботах о пастве.
Между тем, друг его Василий Великий уже достиг высокого сана архиепископа. Желая иметь преданного и просвещенного помощника в управлении обширной областью, св. Василий предложил Григорию место главного протопресвитера при своей кафедре, но св. Григорий уклонился от принятия этой почетной и влиятельной должности. Через некоторое время после этого состоялось посвящение Григория в епископа города Сасима, по тайному соглашению архиепископа Василия с отцом Григория. Видя в этом волю Божию, он принял священное рукоположение, но отказался от принятия самой должности и, в качестве соправителя (викария), продолжал служить своему родителю и пастве назианзской. В 374-ом году скончался престарелый родитель Григория, а вслед за ним — и мать его. Святой Григорий продолжал некоторое время труд отца по управлению назианзской церковью, но сильно заболел. Выздоровев, он удалился в уединенную обитель, где в посте и молитве пробыл около трех лет.
Но великий светильник не мог укрыться в монашеской келье. Избранный православными епископами и мирянами на престол архиепископа в Константинополе, он прибыл туда в эпоху самого сильного владычества ариан, когда ими были захвачены все храмы в столице. Св. Григорий остановился в доме своих знакомых. Одну из комнат обратил в храм, назвав ее Анастасией (что значит “воскресение”), с надеждой, что здесь воскреснет Православие, и начал проповедовать. Ариане осыпали его насмешками и ругательствами, бросали в него камнями, подсылали к нему тайных убийц. Но народ узнал своего истинного пастыря и стал тесниться к его кафедре, как железо льнет к магниту (по выражению св. Григория). Сильным своим словом, примером своей жизни и пастырским усердием он побеждал врагов Церкви. Люди в огромном количестве стекались со всех концов послушать его вдохновенные проповеди. Слушатели волновались около его кафедры подобно бурному морю, громко выражали знаки одобрения рукоплесканиями и восклицаниями, а скорописцы записывали и увековечивали его слова. Еженедельно тысячи людей из ереси возвращались к Православной Церкви.
Наконец, уже после воцарения православного императора Феодосия (379-395 г.), упорствующие ариане были изгнаны из храмов столицы. Когда обнаружилась ересь Македония, (Македоний отрицал Божество Святого Духа. святой Григорий боролся против нее и принимал живое участие в заседаниях Второго Вселенского Собора. Совершив свой подвиг, он отказался от Константинопольской кафедры, сказав: “Прощай, кафедра, — эта завидная и опасная высота!” Святой Григорий удалился в родное селение Арианз, близ Назианза, и здесь в строгих аскетических подвигах провел последние годы своей жизни.
За свои замечательные богословские творения св. Григорий получил от Церкви почетное наименование Богослова и вселенского учителя, а за способность проникать мыслью до самых глубоких тайн веры и выражать непостижимые ее истины с прозрачной ясностью и строгой точностью Церковь в одной из молитв называет его умом самым высоким. Проповеди его насыщены такой поэзией, что многие фразы из них были использованы (св. Иоанном Дамаскиным и другими) для праздничных песнопений. Нетленные частицы мощей св. Григория до сих пор источают дивное благоухание.
Тропарь: Пастырская свирель богословия твоего, риторов победи трубы: якоже бо глубины духа изыскавшу, и доброты вещания приложишася тебе. Но моли Христа Бога, отче Григорие, спастися душам нашим.
Церковь Григория Богослова (сохранилась частично)
Деревянная церковь Григория Богослова появилась в 1621 году, а в 1638 году ее перестроили в камне.
Что есть что в церкви
Затем храм много раз перестраивали, а в 1709 рядом поставили шатровую колокольню. В таком виде церковь Григория Богослова простояла довольно долго.
Но в 1878-1880 годах, несмотря на хорошее состояние храма, его разобрали и на средства В.Х. Спиридонова поставили новое здание по проекту И.С. Каминского. Архитектор построил однокупольную церковь в византийском стиле, но не стал менять колокольню.
В 1932 церковь Григория Богослова разрушили. На ее месте хотели построить здание Акционерного общества «Контрагентство по печати», но дальше планов дело не пошло.
В доме под номером 1 в Петровском переулке сохранились части бывшей церкви Григория Богослова.
Строение 1 — это доходный дом храма. Его построил в 1914 году по проекту П.В. Покровского. Строение 2 — дом причта. Его архитекторы С.И. Тихомиров и Л.Н. Кекушев завершили в 1893 году. В 1933-1936 здание перестроили по проекту Смирнова.
А вы бы хотели дополнить рассказ о церкви Григория Богослова?
Церковь Григория Богослова, Ростов: отзывы
-
- Туризм в Ростове
- Отели Ростова
- B&B/мини-отели в Ростове
- Турпакеты в Ростов
- Авиабилеты в Ростов
- Рестораны Ростова
- Развлечения Ростова
- Форум путешественников о Ростове
- Фото Ростова
- Карта Ростова
-
- Все отели Ростова
- Спецпредложения отелей в Ростове
- Горящие туры в Ростове
- По типу отеля
- Ростов: мотели
- Хостелы: Ростов
- Лучшие семейные отели Ростова
- Ростов: отели бизнес-класса
- Романтические отели Ростова
- Отели у пляжа: Ростов
- По классу отеля
- Ростов: 3-звездочные отели
- Популярные удобства
- Отели в Ростове, где разрешено проживание домашних животных
- Oтели с бассейном в Ростове
- Популярные категории в Ростове
- Отели С Трансфером в Ростове
- Отели Класса Люкс в Ростове
- Достопримечательности поблизости
- Отели рядом — Церковь Григория Богослова
- Отели рядом — Водяная башня
- Отели рядом — Художественная галерея «Хорс»
- Отели рядом — Музей «Ростовское подворье»
- Отели рядом — Ремесленный двор «Жар птица»
- Отели рядом — Museum of Church Antiquities
- Отели рядом — Церковь Смоленской иконы Божией матери
- Отели рядом — Звонница Успенского собора
- Отели рядом — Пожарная каланча
- Отели рядом — Городской сад
- Аэропорты поблизости
- (SVO) Аэропорт Шереметьево: отели поблизости
- (DME) Аэропорт Домодедово: отели поблизости
- (VKO) Аэропорт Внуково: отели поблизости
-
- Ростов: все рестораны
- Рестораны поблизости Церковь Григория Богослова
- Ростов: Дамплинги/пельмени/манты лучшего качества
-
- Ростов: все развлечения
- Церковь Григория Богослова: развлечения поблизости.
- Museum of Church Antiquities
- Государственный музей-заповедник Ростовский кремль
- Музей финифти
- Успенский собор
- Церковь Иоанна Богослова
- Художественная галерея «Хорс»
- Звонница Успенского собора
- Поклонный крест
- Водяная башня
- Чернолощеная керамика
- Мономах
- Дом Ремесел
- Церковь Вознесения над гробом Исидора Блаженного
- Музей «Ростовское подворье»
- Музей ростовского купечества
- Ростов: Достопримечательности и культурные объекты
- Ростов: Архитектурные достопримечательности
- Ростов: Административные центры
- Ростов: Священные места и религиозные достопримечательности
- Ростов: Смотровые площадки и башни
- Ростов: Пирсы и пляжные променады
- Ростов: Культурные объекты и достопримечательности
- Ростов: Обзорные площадки
- Ростов: Церкви и соборы
- Популярные категории в Ростове
- Ростов: Музеи
- Ростов: Художественные галереи
- Ростов: Музеи искусств
- Ростов: Исторические музеи
- Ростов: Специализированные музеи
- Ростов: Покупки
- Ростов: Художественные галереи
- Ростов: Магазины сувениров и деликатесов
- Ростов: Природа и парки
- Ростов: Парки
- Ростов: Мастер-классы и семинары
- Ростов: Уроки и мастер-классы
- Ростов: Художественные студии и гончарные мастерские
- Ростов: Развлечения и игры
- Ростов: Художественные студии и гончарные мастерские
- Ростов: Ночная жизнь
- Ростов: Бары и клубы
- Ростов: Музеи
- Что обычно ищут в Ростове
- Место для медового месяца
- Подходит для пар
- Бесплатный вход
- Подходит для больших групп
- Подходит для детей
- Недорого
- Подходит для дождливого дня
-
- Путеводители
- Приложения
- ЭкоЛидеры
святитель Григорий Богослов
Дни памяти: 25 января (7 февраля) , 30 января (12 февраля) (Собор трех святителей)
Первые шаги на пути христианского делания
Святитель Григорий Богослов родился в юго-западной области Каппадокии, в Арианзе (недалеко от города Назианза), приблизительно около 330 года.
Происходил он в прямом смысле этого слова из семьи святых: отец — Григорий, епископ Назианзский, мать Нонна, брат Кесарий и сестра Горгония — все они после своей кончины были канонизированы.
Его родной отец, Григорий старший, в свое время он принадлежал к сторонникам культа, поклонявшихся Богу как Высочайшему, но при этом исповедовавших веру, состоящую из смеси положений христианства, иудейства и персидских учений. Ко Христу он обратился по молитвам супруги, Нонны, глубоко верующей, ревностной христианки. Под её благотворным влиянием он принял Крещение. Вскоре его посвятили во священника, а впоследствии возвели на епископскую кафедру в Назианзе.
Ещё до появления на свет Григория младшего, будущего святителя Григория Богослова, Нонна усердно молилась Богу о даровании ей сына и обязалась, что в случае, если её молитва будет исполнена, она посвятит дитя Богу. Сын был дарован, обещание исполнено.
С детских лет Григорий младший воспитывался в любви к Богу и ближним. Первоначальное образование, в том числе в области основ Православного вероучения, он приобрёл в родительском доме. Благодаря влиянию матери он ещё с юности определился, что будет вести безбрачную, богоугодную жизнь.
По мере взросления, он проходил обучение в лучших для той поры школах: в Кесарии Каппадокийской, в Кесарии Палестинской, в Александрии, в Афинах. Обучение обходилось недешево, но материальное состояние родителей это позволяло.
В Кесарии Каппадокийской Григорий познакомился с будущим вселенским учителем, святителем Василием Великим. Затем их знакомство продолжилось во время учёбы в Афинах и переросло в крепкую дружбу.
Возвратившись из Афин (приблизительно в 358 году), Григорий принял Крещение, после чего предался аскетической жизни: проводил жизнь в постах, молитве, богомыслии и созерцании. В этот период он посещал Понт, ища встреч и совместных подвигов со своим другом и единомышленником Василием. Одним из плодов их творческого сотрудничества стало произведение «Филокалия», включавшее мысли и выдержки из сочинений знаменитого церковного учителя Оригена.
Около 360 года Григорий старший, отец Григория Богослова, не вполне понимая тонкости распространившегося к тому времени арианского лжеучения, подписал арианский символ, чем вызвал негодование православных, представителей его паствы. Многие готовы были отойти от своего епископа. В тот момент Григорий младший сумел разъяснить отцу его ошибку и показать несоответствие подписанного Символа Никейскому. В результате Григорий старший признал заблуждение публично и порядок среди его паствы был восстановлен.
Священническое и епископское служение
В 361 году, в день торжественного празднования Рождества Спасителя, Григория, вопреки его возражениям, рукоположили во священника. По смирению он был против этого посвящения, но опять же, по смирению не решился противиться воле архиерея, отца. Опечалившись таким поворотом событий, Григорий отправился в Понт, к Василию. Тот сумел подобрать нужные слова утешения и ободрил давнего друга.
К Пасхе 362 года отец Григорий возвратился в Назианз и приступил к деятельному исполнению пастырского долга. С того времени он находился при вверенной ему пастве и по мере возможностей помогал родному отцу, Григорию старшему, в его архиерейском служении.
Когда в 370 году Василия Великого возвели в архиепископа Кесарийского, тот, в целях лучшего управления своей паствой и борьбы с арианством, стал открывать новые кафедры. В этот период он нуждался в ревностных, религиозно-образованных пастырях.
Следуя своему замыслу святитель Василий поставил своего друга, Григория, епископом в Сасим. Шёл 372 год. Григорий Богослов хотя и понимал, в чём состояла важность этого шага с позиции Василия Великого, и согласился, однако, как и в случае с рукоположением во священника, подчинился этому выбору с неохотой, а затем удалился в безлюдное, пустынное место, где предался созерцательной молитве.
Через какое-то время Григорий старший уговорил своего сына прибыть в Назианз. Тот вернулся, но с условием, что не будет преемником по кафедре отцу.
В 374 году умер отец Григория Богослова, а вскоре и мать. Придя в храм, где служил и её супруг, и её любящий сын, и приблизившись к жертвеннику, она внезапно почувствовала приближение смерти, произнесла молитву и предала душу Богу. Всё это, конечно же, отразилось на внутреннем состоянии Григория. Какое-то время он продолжал дело отца, но вскоре заболел, да так тяжело, что некоторые даже и не надеялись на его выздоровление.
В 375 году, оправившись от недуга, желая предаться уединённому жительству, он удалился в Селевкию Исаврийскую. Здесь он жил так, словно бы сам себя заточил. Страшное огорчение принесла ему весть о смерти Василия Великого (379 г.).
Борьба с ересью. Литературная деятельность
После смерти Валента, покровительствовавшего арианским «священнослужителям», на царский трон взошёл Феодосий, который поддерживал православных.
В 379 году верующие граждане Константинополя обратились к святителю Григорию с призывом о помощи. Внявший советам друзей и чувству пастырского долга, он оставил уединение и поспешил в столицу.
Увиденное там привело его в состояние праведного негодования: храмы были захвачены арианами, внутри православных отсутствовало единство, нравы жителей отличались распущенностью и развращенностью. Святитель Григорий вынужден был искать себе более или менее безопасное пристанище и обрёл его в частном доме.
Ревность о Господе, преданность Православию, трезвомыслие, образованность и, конечно же, красноречие Григория Богослова не могли не вызвать надлежащего отклика в сердцах горожан. Под действием его увещеваний и проповедей люди преображались. Многие пламенели желанием увидеть и послушать ревностного защитника веры. Очень быстро слава святителя достигла такого размаха, что стала привлекать в Константинополь даже и жителей отдаленных селений.
Всё это вкупе возбуждало у последователей Ария недружелюбные, агресивные чувства. Еретики были готовы не только интриговать против святителя, но даже и покушались на его жизнь.
Прибывший в 380 году в Константинополь государь, Феодосий, прибегнул к возможностям своей, царской, власти и передал захваченные еретиками храмы в руки Православных. Святитель Григорий, понимая необходимость личного присутствия, согласился остаться в столице, пока не соберется намеченный Собор.
Деятельность святителя Григория на Константинопольском Соборе
Именно этому Собору, состоявшемуся в 381 году, получившему статус Второго Вселенского, надлежало поставить заключительную точку в догматических спорах ариан с Православными, что и было исполнено.
На Соборе присутствовали такие выдающиеся отцы Церкви как Мелетий Антиохийский, Григорий Нисский и др. Учитывая желания императора, большинства духовенства и простых верующих, святитель Григорий был избран на Константинопольскую Патриаршую кафедру, а после смерти Мелетия Антиохийского его провозгласили председателем Собора.
Но здесь в дело вмешались прибывшие на Собор египетские архиереи, желавшие видеть на Патриаршем престоле своего ставленника. Возбудили полемику, нашёлся и подходящий мотив: ссылаясь на каноническое правило Никейского Собора, запрещающее переход епископа с одной кафедры на другую, объявили поставление святителя Григория в епископа Константинопольского незаконным.
Несмотря на то, что действие канона, принятого отцами Первого Вселенского Собора, было перекрыто самим избранием святителя Григория отцами Второго Вселенского Собора, за этот формальный предлог уцепились. Как только сформировалась удобная почва для развития интриги, против Григория стали высказываться как те, кто питали к нему недовольство за снисходительность в отношении ариан (как заблудших людей), так и те, кто не желали мириться с его строгостью в деле борьбы за чистоту веры.
Святитель Григорий, чуждый почестей, а тем более гнусных интриг, счёл за лучшее отказаться от полномочий предстоятеля Константинопольской Церкви и удалиться из города. Перед отбытием он произнёс пред собравшимися прощальную речь, в рамках которой изложил свою христианскую позицию и раскрыл свою пастырскую правоту.
Последний период земной жизни
Некоторое время спустя Григорий Богослов прибыл в Назианз, возглавил там местную паству и руководил ею вплоть до момента, когда на кафедру Назианза взошёл епископ Евлавий. Произошло это в 383 году.
После сего святитель переселился на малую родину, в Арианз, где предался молитвенному созерцанию и писательской деятельности.
В 389 году он мирно почил о Господе.
За святость и праведность жизни, яркое, безукоризненное изложение в своих сочинениях учения о Пресвятой Троице и Лице Господа Иисуса Христа Вселенская Православная Церковь почтила его исключительным по значению именем — Богослов. С этим именем в Историю Церкви вошли всего три святых; помимо свт. Григория — апостол Иоанн Богослов и Симеон Новый Богослов.
Святитель Григорий Богослов оставил после себя богатое литературное наследие, состоящее из 245 писем, 507 стихотворений (написанных подчас в подражании Гомеру в формах гекзаметров, пентаметров, триметров) и 45 «Слов».
Творческое наследие
Святитель Григорий Богослов оставил после себя богатое литературное наследие, состоящее из 245 писем, 507 стихотворений (написанных подчас в подражании Гомеру в формах гекзаметров, пентаметров, триметров) и 45 «Слов».
Тропарь святителю Григорию Богослову, глас 1
Пастырская свирель Богословия твоего / риторов победи трубы, / якоже бо глубины духа изыскавшу, / и доброты вещания приложишася тебе. / Но моли Христа Бога, отче Григорие, // спастися душам нашим.
Кондак святителю Григорию Богослову, глас 3
Богословным языком твоим сплетения риторская разрушивый, славне, / православия одеждею, свыше истканною, Церковь украсил еси, / юже и носящи, с нами зовет, твоими чады: радуйся, отче, // Богословия уме крайнейший.
Тропарь трем святителям (Василию Великому, Григорию Богослову, Иоанну Златоусту), глас 4
Кондак трем святителям (Василию Великому, Григорию Богослову, Иоанну Златоусту), глас 2
Богословы
В издательстве Сретенского монастыря готовится к выходу в свет книга архимандрита Тихона (Шевкунова). В нее вошли реальные истории, произошедшие в разные годы, которые в дальнейшем были использованы в проповедях и беседах, произнесенных автором.
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)
Как-то к отцу Иоанну (Крестьянкину) подошел важный молодой человек, выпускник духовной академии, и, представляясь, между прочим, заявил:
– Я – богослов!
Отец Иоанн очень удивился и спросил:
– Как – четвертый?
– Что – «четвертый»? – не понял академист.
Отец Иоанн охотно пояснил:
– Мы в Церкви знаем трех богословов. Первый – святой Иоанн Богослов, апостол и любимый ученик Спасителя. Второй – Григорий Богослов. И третий – Симеон Новый Богослов. Только им святая Церковь за всю свою двухтысячелетнюю историю решилась усвоить имя «Богослов». А вы, значит, четвертый?
Но все же, кому и как Господь посылает духовную мудрость? На самом деле для того, чтобы быть богословом, совершенно не обязательно носить рясу и заканчивать духовные академии. «Дух дышит, где хочет!» – пораженно восклицает апостол Павел.
Однажды мы с хором нашего Сретенского монастыря были на Дальнем Востоке на военной базе стратегической дальней авиации. После службы и концерта хора офицеры пригласили нас на ужин. Эта православная служба была первой в далеком военном городке. Понятно, что здешние люди смотрели на нас с интересом, как на что-то совсем диковинное. Перед трапезой мы, как обычно для христиан, прочли молитву «Отче наш». С нами молился и крестился всеми уважаемый генерал. Часа через два, ближе к концу застолья, офицеры обратились к нему:
– Товарищ генерал! Вот мы видели, что вы крестились. Мы вас уважаем. Но не понимаем! Наверное, вы о многом передумали, о чем мы еще не думали. Скажите, за те годы, которые вы прожили, как вы поняли, что самое главное в жизни? В чем ее смысл?
Понятно, что такие вопросы задаются только после того, как люди хорошенько, по-русски, посидели за гостеприимным столом. И прониклись доверием и доброжелательностью.
И генерал, настоящий армейский генерал, немного подумал и сказал:
– Главное в жизни – содержать сердце чистым перед Богом!
Я был потрясен! По глубине и богословской точности такое мог сказать только настоящий незаурядный богослов – богослов-мыслитель и богослов-практик. Но, думаю, армейский генерал об этом не догадывался.
Вообще, нашего брата, священника, бывает, многому могут научить, а то и пристыдить, далекие, казалось бы, от богословских наук люди.
Во время переговоров о воссоединении с Русской Зарубежной Церковью архиепископ Германский Марк признался мне, что некоторый случай, происшедший с ним в России, заставил его поверить, что духовные изменения в нашей стране – это не пропаганда, а настоящая реальность.
Как-то один священник вез его на своем автомобиле по Подмосковью. Владыка Марк – немец, и для него было очень непривычно, что при наличии на трассе знаков, ограничивающих скорость до девяноста километров, их машина неслась со скоростью сто сорок. Владыка долго терпел и наконец деликатно высказал свое недоумение. Но священник лишь усмехнулся на наивное простодушие иностранца.
– А если остановит полиция? – удивился владыка.
– С полицией тоже все в порядке! – уверенно ответил пораженному гостю священник.
И действительно, через какое-то время их остановил сотрудник ГАИ. Опустив стекло, священник добродушно поприветствовал молодого милиционера:
– Добрый день, начальник! Прости, торопимся!
Но милиционер никак не отреагировал на это приветствие:
– Ваши документы! – сухо потребовал он.
– Да ладно, брось, начальник! – заволновался батюшка. – Ты что, не видишь?.. Ну, в общем, торопимся мы!
– Ваши документы! – повторил милиционер.
Священнику было и обидно, и стыдно перед гостем, но ничего не оставалось делать – он протянул милиционеру права и техпаспорт, но при этом не удержался и едко добавил:
– Ладно, бери! Конечно, ваше дело – наказывать. Это наше дело – миловать!
На что милиционер, окинув его холодным взглядом, сдержанно проговорил:
– Ну, во-первых, наказываем не мы, а закон. А милуете не вы, а Господь Бог!
И вот тогда-то, как говорил владыка Марк, он понял, что если милиционеры на российских дорогах теперь мыслят подобными категориями, то в этой непостижимой умом стране все снова изменилось. Но, по-видимому, на сей раз не в худшую сторону.
Всеобщее призвание церковной мысли
ЗА ПОСЛЕДНЕЕ десятилетие XX века, отмеченное динамичным развитием церковной жизни, многое изменилось в бытии нашей Церкви. О нем принято говорить как о времени духовного возрождения: многократно возросла паства Христова, воссоздано и открыто множество новых приходов, увеличилось число священнослужителей, воссоздаются и строятся храмы, во множестве открываются монастыри и духовные школы, возрождаются благолепие и благочестие. Русская Православная Церковь, по воле Божией обретшая за это время свободу проповеди и служения, оказалась перед задачей воцерковления и окормления своей вновь обретенной паствы, перед задачей утоления духовной жажды народа Божия и всех взыскующих истины. То, что этот крест оказался не менее легким, чем тот, который несла Церковь в предшествующие десятилетия, мы знаем не понаслышке. Церковь столкнулась с множеством проблем, и прежде всего в сфере катехизации и образования. Возникла острая нужда в большом числе богословски образованных и подготовленных кадров священнослужителей. И, наконец, потребовалось новое осмысление той ситуации, в которой оказалась Церковь, и того пути, который она прошла в уходящем веке.
Что касается состояния нашей богословской науки, нам, по-видимому, надо откровенно признать, что сегодня ее очертания едва только начинают проглядываться. Мы все прекрасно знаем, что русская богословская наука, переживавшая расцвет в XIX — начале XX века, после 1917 г. была парализована в своем развитии. То, что с помощью Божией удалось восстановить после Отечественной войны, было лишь слабым подобием дореволюционной школы. У Церкви, перенесшей исторически невиданные гонения, не было ни сил, ни средств, ни кадров для восстановления богословской школы на прежнем уровне. И все же был достигнут определенный успех в деле восстановления духовного образования. Но ведь богословское образование, и это важно подчеркнуть, — еще не богословская наука.
Нам следует обсудить следующий вопрос: в каком состоянии находится сегодня богословская наука в Русской Православной Церкви?
С этим вопросом естественно связаны и две другие темы: какой должна быть богословская наука в Православной Церкви? Что конкретно необходимо сделать для ее воссоздания?
Наверное, в ответе на первый вопрос могут быть крайние точки зрения. Для одних, вероятно, неприемлемо само выражение «восстановление» или «возрождение» богословской науки, они, скорее, предпочтут говорить о ее «раскрытии» или «совершенствовании». По мнению других, в Русской Православной Церкви сегодня нет никакой богословской науки вообще, и поэтому богословская традиция должна быть воссоздана заново.
И здесь, как думается, также возникает особый вопрос для дискуссии — каково значение наследия русской богословской школы, возникшей в среде русской эмиграции? При этом можно услышать самые крайние точки зрения: от восторженного отношения к этой богословской традиции до полного ее неприятия. Наша задача состоит в том, чтобы, с одной стороны, избежать огульного осуждения произведений зарубежных православных авторов, а с другой — избежать столь же неуместного восторженного восхищения каждым их словом. Речь должна идти о критическом освоении этого наследия.
Но, говоря об освоении богословских достижений XX века, нам следует иметь в виду еще и то, что, во-первых, проблематика этого богословия связана с богословием предыдущего века, во-вторых, она в немалой степени обусловлена взаимодействием с богословием инославным, и, в-третьих, она должна рассматриваться на фоне научных, философских, научно-методологических и общекультурных достижений, поскольку, как известно, очень многое в богословии ушедшего века было связано с динамикой историко-культурного контекста XX века.
Сказанное можно обобщить в виде трех задач или тем.
1. Критическая рецепция результатов развития православной богословской науки с конца XIX века и по сей день. Осознание общего смысла и пафоса этого развития.
2. Критический анализ и освоение достижений инославной богословской науки XX века.
3. Анализ развития и освоение достижений смежных с богословием гуманитарных и иных наук, в первую очередь философии, истории, лингвистики, культурологии, методологии науки и научного знания.
В какой мере эти задачи сегодня актуальны для нашего богословия? И если актуальны, то каким образом оно может их решать? Эти вопросы ставят нас перед необходимостью ответить на основной вопрос — каково место и значение богословия в жизни Церкви?
Сегодня мы нуждаемся в новом богословском порыве, который может рождаться и, надеюсь, рождается именно в среде нынешних студентов всех уровней, пришедших в Церковь с желанием ей послужить.
*══*══*
В заключительной главе своего фундаментального труда «Пути русского богословия», вышедшего в 1937 году, протоиерей Георгий Флоровский писал: «Наступает время, когда богословие перестает быть личным или «частным делом», которым каждый волен заниматься или не заниматься, в зависимости от своей одаренности, влечений, вдохновения. В нынешний лукавый и судный день богословие вновь становится каким-то «общим делом», становится всеобщим и кафолическим призванием┘ Вновь открывается богословская эпоха┘ Наше время вновь призвано к богословию┘»
Там же он наметил основные «мотивы и элементы», из которых, по его мнению, складывается «творческий постулат русского богословия в обстановке современности», а именно: «молитвенное воцерковление — апокалиптическая верность — возвращение к Отцам — свободная встреча с Западом».
Как бы мы ни относились к той жесткой оценке русского богословия, которая дана была о. Георгием в его книге, нельзя, однако, пройти мимо поднятых им вопросов. И это прежде всего касается четырех положений его постулата. Поэтому мне хотелось бы предложить для дискуссии и вопрос о том, в какой мере православное богословие XX века следовало этому постулату и каково его значение для нас сегодня.
Представляется, что, оглядываясь на путь, пройденный православным богословием за прошедшие десятилетия, можно сказать, что в целом оно стремилось следовать «творческому постулату», о котором говорил выдающийся русский патролог и богослов. И вот каким образом.
«МОЛИТВЕННОЕ ВОЦЕРКОВЛЕНИЕ»
Сегодня становится все более ясным, что никакое богословское рассуждение, никакая церковная наука невозможны в отрыве от духовной, аскетической традиции, в отрыве от осмысления опыта святых подвижников, посвятивших себя молитвенному деланию, и вне опыта благодатного церковного бытия в целом. С этим связано глубокое изучение исихастской традиции и наследия некогда забытого поздневизантийского богословия, и прежде всего творений преп. Симеона Нового Богослова и свят. Григория Паламы, и углубленное внимание к темам литургического богословия, основополагающему значению евхаристии и т.д.
Следует подчеркнуть, что этот труд русской богословской мысли совершался в сложных условиях ослабления православия извне, на фоне продолжающейся секуляризации общественного сознания и культуры, под натиском атеистических и псевдорелигиозных идеологий, подчас в условиях явных и скрытых гонений. Церковь действительно превращалась в «малое стадо» (Лк. 12:32), и единственное, на что она могла опереться, — это незыблемый камень веры, ибо Отец благоволил даровать ей Царство. И в целом православное богословие сохранило эту «апокалиптическую верность» не в смысле оправдания и обоснования ложных апокалиптических настроений, экзальтированных ожиданий близкого «конца света», но в смысле интеллектуального утверждения подлинно эсхатологических оснований веры и духовного опыта. Оно продемонстрировало способность дать богословский ответ о христианском уповании (1Пет. 3:15).
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ОТЦАМ
Православное богословие XX столетия действительно развивалось под знаком «возвращения к Отцам». Оно обогатилось не только множеством исследований творчества отдельных авторов, но и восстановлением и развернутым изложением святоотеческого взгляда на отдельные догматические темы и проблемы. Были также сделаны попытки патристического синтеза, например, в работе Владимира Лосского «Очерк мистического богословия Восточной Церкви» (1944) и книге прот. Иоанна Мейендорфа «Византийское богословие» (1974), к сожалению, до сих пор не изданной на русском языке. Значительный прогресс в изучении святоотеческого наследия был достигнут, и это важно подчеркнуть, и в инославном богословии.
Тема святоотеческого богословия особая. Ей будут посвящены два пленарных доклада, она будет обсуждаться в специальной секции, и все же хотелось бы кратко поделиться своими соображениями. На мой взгляд, сегодня это одна из самых актуальных, если не самая актуальная тема для православного богословия. Рассматривая ее, мы встречаемся с целым рядом серьезных проблем, которые, надеюсь, мы также обсудим во время конференции.
Сегодня для любых богословских и околобогословских рассуждений характерна апелляция к «Святым Отцам». Ее используют как способ подтверждения церковности высказываемых мнений посредством ссылок на авторитетные источники православного вероучения. Сама по себе такая апелляция традиционна и закономерна: все церковные богословы всегда искали прежде всего верности изначальному апостольскому Преданию, выразителями которого были именно Святые Отцы. Однако не является ли парадоксальным тот факт, что сегодня представители самых разных направлений богословской и псевдобогословской мысли стремятся подтверждать свои взгляды, ссылаясь на Отцов Церкви?
Такая ситуация может привести к крайнему выводу о том, что, дескать, роль и функция Святых Отцов в жизни Церкви — декоративна, что их писания являются не более чем источником цитат, что богословие совершенно произвольно может пользоваться их мыслями для доказательства подчас совершенно противоположных мнений. Но возможен и более радикальный вывод о том, что Святые Отцы «устарели»: ведь они богословствовали в далеком от нас прошлом — почтенном, величественном, но все же прошлом, а потому они не актуальны. Богословы, изучающие Святых Отцов, люди уважаемые, но их занятия в жизни Церкви имеют далеко не самое главное значение. Здесь можно провести аналогию: светский ученый, изучающий древнерусскую письменность, конечно же, уважаемый человек, но его роль в социально-экономической жизни страны незначительна.
В этом рассуждении, безусловно, есть риторическое преувеличение, но спросим себя: какова действительная роль Святых Отцов, святоотеческого богословия и в духовном образовании, и в повседневной жизни нашей Церкви? Заявляя о своей преданности наследию Святых Отцов, прилагаем ли мы усилия к его изучению, к созданию такой атмосферы в местах нашего церковного служения, когда святоотеческое богословие оказывается действительно существенным элементом в обучении, проповеди, пастырской практике и повседневной жизни?
Мы должны совершенно ясно осознать ту огромную роль, которую играют в жизни Церкви Святые Отцы. Ведь именно они являются для нас выразителями веры Церкви. Вот почему, как это говорится в определениях Вселенских Соборов, мы должны «последовать Святым Отцам». Церковь есть Церковь апостольская, Церковь святоотеческая. Вера Церкви едина и неизменна, поскольку Церковь есть единство благодатной жизни. Говоря это, мы утверждаем, что мы веруем так же и в то же, во что веровали апостолы и Святые Отцы. Функция Предания — передавать веру Церкви и опыт благодатного бытия в Церкви от поколения к поколению. Предание есть всегдашнее и всеобщее церковное сознание, и Церковь ублажает Святых Отцов как верных выразителей этого сознания, подлинных свидетелей веры Церкви. Вот почему столь важной в православном богословии и вероучении является ссылка на авторитет Отцов, утверждение о том, что подлинное богословие есть богословие святоотеческое. Это рассуждение можно изложить и иначе: если мы не следуем Святым Отцам, то мы выпадаем из Предания, мы покидаем Церковь. Следование Святым Отцам не является вопросом отвлеченным или академическим, это вопрос нашей жизни в Церкви и нашего спасения. Итак, задача изучения святоотеческого богословия есть задача чрезвычайной важности.
Но здесь мы сталкиваемся с иной трудностью: мы говорим о том, что Святые Отцы — это те, кто верно выразил учение Церкви, но само учение Церкви мы знаем в значительной мере именно из наследия Отцов. Вселенские Соборы не дают цельного или систематического вероучения. Кроме того, не все высказанное Отцами может быть названо абсолютно адекватным церковному вероучению. Если же мы не можем назвать прямым выражением церковного учения все наследие Святых Отцов, то тогда очень важным становится вопрос об интерпретирующей и анализирующей роли богословия.
Известно, что Святые Отцы творчески использовали и воцерковили лучшие достижения античной науки и философии. В этой связи часто утверждается, что отеческое богословие может быть адекватно воспринято лишь в контексте позднеантичной мысли. Но ведь в рамках этой эпохи также не было однородности и методологического единообразия. Кроме того, сами Отцы принадлежали к различным культурным, философским и языковым традициям, например, латинской, греческой, семитской и т.д. Но если затруднительно говорить о едином контексте святоотеческого наследия и тем более приходится иметь в виду множество дискурсивных практик и научных методов, в рамках которых осуществляется истолкование этого наследия, то насколько обосновано утверждение о существовании связного и целостного святоотеческого богословия, а также некоего универсального способа его истолкования?
Это, на мой взгляд, немаловажный вопрос для нашего богословия, и, я надеюсь, мы также сможем обсудить его в ходе предстоящей дискуссии.
Можно условно обозначить две крайние точки зрения. Первая утверждает, что существовали не одна, а целый ряд взаимно не связанных святоотеческих традиций, не имеющих между собой никаких точек соприкосновения. Другая богословская точка зрения исходит из неких априорных посылок, представляющихся ее сторонникам основополагающими для православного и святоотеческого богословия, и на их основании строит богословскую систему.
Не предлагая никакого ответа и не предваряя результатов дискуссии, напомню лишь о том, что мы верим в единство Предания Церкви, в единство вероучения, которое выражали Святые Отцы. Но, с другой стороны, нам необходимо помнить и о том, что наследие Святых Отцов сложно и неоднородно. Поэтому, вероятно, следует также избегать поспешного абсолютизирования промежуточных выводов богословской науки, зная примеры того, как оно может убить живое святоотеческое наследие во имя абстрактного принципа. Ученым не следует нивелировать те различия, которые существовали между отдельными Отцами. В то же время ни один памятник святоотеческой письменности не должен рассматриваться в отрыве от того Единого Предания, неотъемлемой частью которого он является.
Затруднения в определении понятия «святоотеческое богословие» ставят перед нами и более общую задачу определения того, что такое богословие, каков его метод и характерные особенности. Таким образом, продолжая размышлять над третьим постулатом о. Георгия Флоровского, нам актуальными представляются вопросы: 1) о соотношении богословия и вероучения, 2) о значении полемического элемента в богословии и 3) о значении его критической роли. Я хотел бы лишь вкратце высказаться по этому поводу, надеясь на обсуждение и этой темы в предстоящей дискуссии.
СООТНОШЕНИЕ МЕЖДУ БОГОСЛОВИЕМ И ВЕРОУЧЕНИЕМ
При рассмотрении этого вопроса также возможны крайности. С одной стороны, может существовать мнение, что для богословия исторически сформировавшееся вероучение должно являться не столько сковывающей нормой, сколько объектом научно-критического исследования и анализа. Поэтому при таком подходе вероучение и богословие должны быть четко разграничены и методологически разделены.
С другой стороны — существует искушение отождествить богословие с вероучением, с догматом, с безупречным свидетельством веры, которое было дано Вселенскими Соборами. Ведь когда Святые Отцы говорят о богословии, они не отделяют его от святости и чистоты жизни, от меры опытного приобщения к Истине, достигнутого ее свидетелями. Здесь достаточно вспомнить хорошо известное рассуждение св. Григория Богослова: «Любомудрствовать о Боге можно не всем; потому что способны к сему люди, испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере очищают и душу и тело» (1-е Слово о богословии). Так понимаемому богословию нельзя научиться, ему можно лишь приобщиться в меру подвига и личной святости. Но здесь существует опасность того, что такое богословие может оторваться от жизни и стать для нас недоступным и несообщимым. Оно может приобрести статический и самодовлеющий характер, в нем иссякнет дух творчества и свободы.
Нельзя противопоставлять вероучение и богословие, но нельзя их и отождествлять. В конечном итоге богословие несамоценно, ибо несамоценен даже и догмат. Догмат есть лишь указание разуму его пределов в богопознании, удержание его в границах веры Церкви. В этом смысле догматы имеют отрицательное значение, ибо исторически они формулировались именно для опровержения ересей, посягавших на спасительную истину церковного вероучения. Но формирование догмата осуществлялось в процессе напряженного богословского поиска истины. Догматы не создаются, они лишь с необходимой общеобязательностью и нормативностью фиксируют в слове веру Церкви. Но то, как и почему избираются именно такие слова и термины, почему объявляются еретическими те или иные утверждения богопостигающей мысли, есть дело богословия.
Богословие должно стремиться к выражению веры и благодатного опыта Церкви, к осмыслению врученного ей Божественного откровения. Следует различать, с одной стороны — богословие как процесс и метод поиска наилучшего выражения церковного вероучения и, с другой стороны, богословие как результат богословских поисков, то есть словесно, понятийно, концептуально и логически оформленное вероучение Церкви, Церковью принятое и опознанное как подлинное выражение Истины, то есть догмат. Но различение не предполагает противопоставления: богословие достигает своей кульминации в догмате.
КАКОВО ЗНАЧЕНИЕ ДИСКУССИИ И ПОЛЕМИКИ ДЛЯ БОГОСЛОВИЯ?
В отличие от вероучения в собственном смысле, богословие есть реакция на некоторую проблему. Оно имеет место тогда, когда в ходе церковной истории возникает недоумение или вопрос для верующего разума. Функция богословия — не только осмыслить церковный опыт, но и ответить на вопросы, касающиеся соотношения «церковного» и того, что находится вне этого опыта.
Богословие осуществляется и развивается в условиях возникновения и сосуществования в Церкви различных богословских концепций, пытающихся разрешить тот или иной вопрос, касающийся вероучения или отношения Церкви к миру. Богословие полемично. До общецерковного определения в форме соборного решения или догмата богословская полемика может иметь место внутри Церкви. Особенность этой внутрицерковной полемики заключается в том, что все ее участники апеллируют к Традиции, к учению Отцов, однако, как правило, лишь одно из мнений, касающихся существа веры Церкви, в конечном счете признается кафолическим, то есть общецерковным, верным изначальному вероучительному Преданию. И история Церкви показывает, что без серьезного, всестороннего, аргументированного обсуждения в Церкви не принимается ни одно вероучительное решение.
Богословие, будучи духовно-интеллектуальной деятельностью, призвано заниматься критикой существующих в рамках церковной жизни частных преданий с точки зрения кафолического Предания, которое оно определяет в форме вероучительной системы. Богословие, критикующее частные и местные «традиции», в которых подчас содержатся элементы суеверия и второстепенное воспринимается как существенное и наоборот, может оцениваться и нередко многими оценивается как опасность, как угроза для устоявшегося церковного быта. Именно поэтому богословие всегда в той или иной мере скрыто или открыто находится в конфликте с самодовольной обыденностью, суть которой — в нежелании что-либо ставить под вопрос в «мирном течении» повседневности. Так, древние израильтяне не желали слушать пророческие возвещения воли Божией. В Церкви же именно богословие выполняет пророческую функцию, напоминая верующим о том, к чему призвал их Господь. Эту функцию или миссию исполняли и Святые Отцы, много пострадавшие за сказанное ими слово правды. Достаточно вспомнить подвиг верности богословской истине прп. Максима Исповедника, исп. Мартина, епископа Римского, прп. Симеона Нового Богослова, прп. Максима Грека и других Святых Отцов.
Размышления о полемическом и диалогическом характере богословия естественно приводят нас к заключительному пункту «богословского постулата» о. Георгия Флоровского — о необходимости для православного богословия «свободной встречи с Западом».
«СВОБОДНАЯ ВСТРЕЧА С ЗАПАДОМ»
Это обширнейшая и сложнейшая тема, она требует совершенно особого рассмотрения. Здесь же хочу отметить наиболее важные моменты.
1. Историческое значение встречи с западным богословием
Русская богословская школа во многом методологически обязана западной богословской традиции. Но факт связи нашего богословия с западным может пониматься по-разному. Для некоторых он является чуть ли не «первородным грехом» русского православного богословия. Говорят о необходимости избавления от западного пленения в богословии, а на самом деле вместе с водой выплескивают и младенца, а именно унаследованные от западного богословия качества: дисциплинированность мысли, научный метод и научные принципы богословского исследования.
Вспомним мудрое размышление по этому поводу о. Георгия Флоровского: «В порядке подражательном русское богословие перешло все главные этапы западной религиозной мысли нового времени… Нужно не только повторять готовые западные ответы, но распознать и пережить именно западные вопросы… Независимость от инославного Запада не должна вырождаться в отчуждение от него. Именно разрыв с Западом и не дает действительного освобождения. Православная мысль должна почувствовать и прострадать западные трудности и соблазны… Нужно творчески продумать и претворить весь этот опыт западных искушений и падений, понести всю эту «европейскую тоску»… Только такое сострадающее сопереживание есть надежный путь к воссоединению распавшегося христианского мира, к приобретению и возвращению ушедших братий… Православное богословие призвано отвечать на инославные вопросы из глубин своего кафолического и непрерванного опыта. И западному инославию противопоставить не столько даже обличение, сколько свидетельство — истину православия».
2. Задачи и смысл межконфессионального богословского диалога.
То, что призыв о. Георгия не остался неуслышанным, может засвидетельствовать всякий, кто достаточно знаком с ходом межконфессиональных богословских диалогов, которые имели место в прошлом и продолжаются в настоящем. В результате «свободной встречи с Западом», совершившейся в XX в., православие для западных христиан перестало быть экзотической «восточной религией», явив свою универсальность в полноте и силе кафолического исповедания, утверждения непрерывного единства с древней Апостольской Церковью, Церковью Вселенских Соборов. Для православных христиан было отрадно встречать на Западе не только отпадение от учения древней Церкви, но и искреннее стремление к кафолическому восполнению, свидетельство об Истине, хотя и выраженное в западных богословских категориях. Начался процесс серьезного, подчас мучительного взаимного изучения и диалога, возвращения к единству богословского сознания древней Церкви. Со стороны православных этот диалог никогда не был продиктован стремлением к легковесному и поспешному согласию. Косвенным свидетельством свободы и бескомпромиссности православной стороны может служить тот факт, что наши инославные партнеры и собеседники не раз обвиняли православных в косности, негибкости, неготовности соглашаться с предлагаемыми ими формулировками и интерпретациями. В действительности же дело не в косности, а в верности православных духу и смыслу восточно-христианского предания, восходящего к древнему богословию Отцов и Учителей Церкви. Принимая участие в совместных христианских акциях и добившись значительного успеха в деле православного свидетельства, наши богословы никогда не отступали со своих позиций, обозначая их открыто, в противовес всем попыткам скоропалительного «богословского примирения» с инославными собеседниками и оппонентами.
Быть может, важнейшим богословским вопросом, возникшим в связи с диалогами с инославием, стала тема о Церкви, о ее задачах, природе и, в частности, о ее границах. В вопросе о границах Церкви мы сталкиваемся с удивительным историческим парадоксом: Православная Церковь, всегда сознававшая себя в качестве Церкви Вселенской, Церкви Символа веры и свидетельствовавшая, что вне ее ограды нет Спасения, установила каноническую допустимость принятия в свое лоно инославных не обязательно через таинство крещения, но и через таинства миропомазания или даже покаяния. Как мы знаем, было дано несколько объяснений этого явления. Но надо прямо сказать, что этот вопрос является до сих пор открытым. Остается открытым и вопрос о целях и задачах православного свидетельства в диалоге с инославием, о возможности и целесообразности участия Православных Церквей в международных христианских организациях.
Концепция диалога, общения стала основой для межконфессиональных богословских отношений. Здесь, в частности, проявилась ключевая для всего научного и философского развития в XX веке тема языка.
Тема языка, символа, соотнесения смысла и его выражения становится важнейшей и в православном богословии. И дело здесь не только в том, что эта проблематика доминирует в современной науке и философии. Ведь задача богословия заключается в том, чтобы сделать упование и веру Церкви внятной как церковным людям, так и внецерковному миру, в котором сегодня живут христиане. Именно поэтому тема языка столь существенна и актуальна. В своем миссионерском служении Церковь должна иметь в виду не только те языки, на которых говорит она, но и языки современного мира.
Отдельной темой является язык богословия. Богословие выражает духовный опыт Церкви, опыт богообщения, на человеческом языке и тем самым наполняет сам язык богословскими смыслами, насыщает его духовным содержанием. Поэтому богословие всегда современно, оно возможно только как живое мышление. Отцы классического периода патристики совершили интеллектуальную и культурную революцию. Пользуясь современным им языком философии и культуры, они стали возвещать «городу и миру» истины христианского благовестия. Но поскольку язык языческого мира не мог «вместить» или выразить то новое содержание, которое вкладывала в него Церковь, в процессе христианской проповеди Святые Отцы по существу создали новый язык, ставший впоследствии языком христианской культуры.
Такая же задача стоит перед Церковью и сегодня.