Содержание
- Героическая и трагическая битва за Днепр
- Фильм Батальоны просят огня смотреть онлайн
- Битва за Днепр: что не получилось рассказать в книгах и фильмах
- Капитан Ермаков обвиняет…
- А был ли Ермаков на самом деле?
- Переправа без отдыха и подготовки
- А впереди необозримая водная гладь…
- Кому и зачем это нужно?
- Время — кровь
- Спрос за приказ, а не за смерти
- Нетипичный генерал
- researcher_163
- Битва за Днепр: значение и итоги
- Тактика выжженной земли
- Передышка только снится
- Букринский плацдарм
- Воздушно-десантная операция
- Судьба выживших
- Лютежский плацдарм
- Начало наступления
- Битва за Киев
- Контратака вермахта
- В чем состояла важность победы
- Итоги битвы за Днепр
- Силы сторон в сражении за Днепр
- Потери сторон
- Текст книги «Батальоны просят огня (сборник)»
Героическая и трагическая битва за Днепр
Битва за Днепр осенью 1943 года стала одним из крупнейших сражений в истории. С обеих сторон в той битве приняло участие до 4 миллионов человек, а фронт растянулся почти на 750 километров.
Гитлер понял, что летнее наступление Красной Армии если и удастся остановить, то только на Днепре, за счёт создания многочисленных укреплений «Восточного вала». Он требовал, чтобы солдаты вермахта защищали позиции на Днепре любой ценой. До Днепра немецкая армия отступала. Это был тактический ход, чтобы сохранить основные силы. Они определили эту водную преграду, от которой нельзя отступать, и считали, что мы её не сможем преодолеть. Так, с августа 1943 года вдоль всего берега Днепра возводились всевозможные укрепления, оборудованные огневыми точками. Днепр с его крутым правым берегом, на котором сосредоточились фашисты, и левым, более пологим, в низовье своём разливался до 3-х километров в ширину и представлял серьёзную преграду. А ещё было сильное течение в середине реки и очень холодная вода. Те, кто падал в воду вдали от берега, были практически обречены.
При отступлении немцами с левого берега Днепра было вывезено или уничтожено почти всё, что могло бы помочь нашим наступающим войскам. Это в первую очередь было продовольствие, домашний скот, лошади, фураж, рыбацкие лодки. Наши армии ещё гнали отступающего противника к реке, а уже был получен приказ главнокомандующего – с ходу форсировать Днепр. Важно было не дать противнику передышки для перегруппировки и укрепления оборонительных рубежей. Но растянувшиеся до 200 км на марше части оказались без собственных плавсредств и понтонов, без поддержки средств ПВО и тяжелой артиллерии. Из-за острой нехватки горючего вся техника значительно отставала от выдвинувшихся к Днепру передовых частей.
Георгий Жуков вспоминал: «Для тщательной подготовки наступления к Днепру у нас не было возможностей. В войсках обоих фронтов чувствовалась большая усталость от непрерывных сражений. Ощущались некоторые перебои в материально-техническом обеспечении».
Лодки и понтоны застряли где-то на марше. Средств для переправы почти не было, не считая нескольких надувных лодок. Местность на левом берегу степная, нет леса, не из чего было вязать плоты. Поэтому в ход пошло всё, что нашлось в ближайших поселениях (бочки, двери, деревянные сараи, плетни, крыши). Осложнялось всё ещё и тем, что у наших армий не было достаточного опыта по форсированию таких мощных и широких рек. Некоторые бойцы вообще не умели плавать.
Очевидцем тех событий был мой дедушка Подгорный Иван Матвеевич 1911 года рождения, служивший шофером в 27-й отдельной инженерной бригаде специального назначения 2-го Украинского фронта. Он рассказывал, что, когда солдаты увидели, какую реку придётся форсировать, многим стало не по себе. Температура воды в это время не превышала 5-6 градусов, а воздуха — около 10 градусов тепла. Через несколько минут пребывания в такой воде наступали переохлаждение и судороги мышц. Наши бойцы в шинелях, с оружием, гранатами, противогазом, сапёрной лопаткой и в кирзовых сапогах, выплыть на берег самостоятельно уже не могли. А с правого высокого и обрывистого берега по ним били пулемёты, артиллерия и миномёты. Днём переправляться было чистое самоубийство. Иногда высоко, на недосягаемой высоте висела «рама», выискивая сосредоточения наших войск, по которым сразу била артиллерия. Наших зенитных расчётов было мало, и немецкая авиация безнаказанно уничтожала всё, что обнаруживала на воде и на нашем берегу. В первые дни нам так не хватало поддержки с воздуха авиации, огня зенитчиков и артиллерии.
По ночам тёмные просторы реки высвечивались сигнальными ракетами, и по любому предмету на воде открывался шквальный пулемётный огонь. Несколько ночных неудачных попыток форсирования Днепра в самом начале операции стоили нам до половины личного состава. Тех, кого не достали пули, убивала своим холодом вода. Многие наступательные группы уходили к реке и не возвращались. А утром река выбрасывала на берег тела наших солдат, форсировавших Днепр выше по течению. Это было страшное зрелище. Река казалась красной от крови.
Иван Матвеевич всю войну служил шофером. Его боевой путь прошел через Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию и закончился в освобожденной Чехословакии. Но самые жуткие воспоминания о войне, которые навсегда врезались ему в память, были воспоминания о многих тысячах погибших наших солдат при форсировании Днепра.
Он неплохо играл на трофейной гармони, привезённой с фронта, и его часто просили сыграть что-нибудь после застолья. Эти выступления заканчивались всегда одинаково. Последней всегда была песня «Ой, Днепро, Днепро, ты широк, могуч…» При этом песня скорее была похожа на стон, на невысказанную боль пережившего такие страдания человека. С последним аккордом сворачивались красные меха гармони, а на глазах старого солдата стояли слёзы. «Ваня, пойдём», — говорила бабушка и уводила его от гостей в другую комнату, где он мог прилечь на кровать и дать волю чувствам после нахлынувших воспоминаний.
О тех событиях писатель-фронтовик Юрий Бондарев написал повесть «Батальоны просят огня». А писатель Виктор Астафьев, служивший на войне, как и мой дед, шофёром, так описал переправу через Днепр в своём неоконченном романе «Прокляты и убиты»:
«Сотни раз уж было сказано: куда, кому, с кем, как плыть, но все это знание спуталось, смешалось, забылось, как только заговорили, ударили пушки и пулеметы. Оказавшись в воде, люди ахнули, ожженно забулькались, где и взвизгнули, хватаясь за баркас.
– Нельзя-а! Нельзя-а-а! – били по рукам, по головам, куда попало, били гребцы веслами, командиры ручками пистолетов. – Опрокинете! В Бога душу мать! Вперед! Впере-од!..
– Тону-у-у, тону-у-у! – послышался первый страшный вопль – и по всей ночной реке, до самого неба вознеслись крики о помощи, и одно пронзительное слово: – Ма-а-ама-а-а-а! – закружилось над рекой.
Оставшиеся в хуторе на левом берегу бойцы, слыша смертные крики с реки, потаенно благодарили судьбу и Бога за то, что они не там, не в воде… Почти все понтоны с бойцами, батальонными минометами и сорокапятками были на воде разбиты и утоплены, однако чудом каким-то, не иначе, словно по воздуху, некоторым подразделениям удалось добраться до берега, уцепиться за него и вслед за разрывами снарядов и мин продвинуться вперед, минуя осыпистый яр».
Каким-то чудом небольшим группам бойцов удавалось выбраться на вражеский берег и глубоко зарыться в него до рассвета. А с новым днём накатывались новые и новые волны огня, старающиеся сбросить их с обрыва обратно в реку. Но они держались. Много было раненых, но некому было их спасать. Наскоро перевязанные, они не выпускали из рук оружия. Не хватало боеприпасов и… воды. Хоть до реки было рукой подать, но выходить на простреливаемый берег было смертельно опасно.
Лодки, груженные боеприпасами и минами, немцы топили в первую очередь. В воздухе непрерывно висели немецкие самолёты и волнами свободно бомбили плацдарм и переправы. А на самом плацдарме не стихала артиллерийско-миномётная канонада, стреляли танки, снаряды рвались на земле и в воде, поднимая фонтаны брызг.
Бессмысленными потерями закончилась попытка десантирования парашютистов за Днепр. Из-за ошибки пилотов часть десантников попала в воды Днепра, часть на свои же позиции. Другие были ещё в воздухе расстреляны с земли зенитным и автоматическим огнём. Уцелевшая часть десанта за неимением противотанкового оружия была сметена вскоре после высадки танковыми корпусами. Единицам из них удалось выжить и пробиться к партизанам. Последние, со своей стороны, тоже помогали нашему наступлению, нарушая коммуникации врага, мешали подвозить подкрепление, боеприпасы и продовольствие.
И атаки нашей авиации, и огненные удары «Катюш», и массированная огневая поддержка артиллерии — всё это было позже, когда к Днепру подтянулись основные силы наступающих армий. Это позволило навести понтонные переправы и перекинуть «бронетанковый кулак» за реку, на отвоёванные у врага плацдармы.
Победа в битве за Днепр досталась нам дорогой ценой. Это сражение стало одним из самых кровопролитных в Великой Отечественной войне. К началу октября 1943 года в переправившихся за Днепр дивизиях оставалось только 20—30% от штатной численности личного состава. Только по официальным данным, наши потери составили убитыми и ранеными от 400 000 до 1 200 000 человек.
За форсирование Днепра только звание Героя Советского Союза было присвоено 2438 воинам.
А в памяти всего народа болью отозвалась песня «Ой, Днепро, Днепро…»
Ровно 73 года назад, 26 августа 1943 года, началась первая крупная наступательная цепь сражений Рабоче-крестьянской Красной армии, которую уже в послевоенное время назвали битвой за Днепр. Она стала фактически главным сражением в истории Великой Отечественной войны после Курской битвы. Подробности и воспоминания в материале Федерального агентства новостей.
По масштабам битва за Днепр вполне сопоставима с немецким планом «Барбаросса», осуществленным 22 июня 1941 года. Немцы наступали на фронте протяженностью примерно в 2 тысячи км, и в их операции на первой линии было задействовано порядка 4,5 миллиона человек, 2600 танков, около 3 тысяч самолетов, более 4 тысяч пушек.
Однако скорость наступления и успехи Красной армии впечатляли. В результате ряда битв советские войска провели самую масштабную в истории войн операцию по форсированию водного рубежа, причем имея дело с одной из крупнейших рек Европы. Красная армия полностью освободила Донбасс и Левобережную Украину, но самое главное, был взят Киев — столица УССР, что имело не только военное, но и важное политическое значение, а также укрепило у советских бойцов и командиров уверенность в своих силах.
Начало операций
26 августа 1943 года советские войска начали движение по фронту, растянувшемуся от Смоленска до Азовского моря, — 1400 км. В столь крупномасштабной операции было задействовано более 2,5 миллиона человек, 51 тысяча орудий, почти 2,5 тысячи танков и 2850 самолетов, разбитых на пять фронтов: Центральный (Белорусский), Воронежский» (1-й Украинский фронт), Степной (2-й Украинский фронт), Юго-западный (3-й Украинский фронт) и Южный (4-й Украинский фронт).
В операциях задействовали 36 общевойсковых, четыре танковых и пять воздушных армий. Историки рассказывают, что, несмотря на колоссальное превосходство советской армии, наступление было чрезвычайно затрудненным, поскольку немцы были ожесточены. Некоторые называют битву за Днепр самой кровавой в Великой Отечественной войне, поскольку за каждую деревню, за каждый город шли яростные бои с фашистами. К началу сентября советские войска рассекли немецкий фронт и устремились к Днепру. 21 сентября был освобожден Чернигов.
Дабы ослабить сопротивление на правом берегу Днепра, советское командование приняло решение высадить на берег парашютный десант. 24 сентября 1943 года советские войска начали Днепровскую воздушно-десантную операцию, которая в итоге из-за незнания пилотами местности завершилась провалом.
Форсирование Днепра
Советские войска знали, что в своих низовьях Днепр может достигать ширины в три километра. Правый берег реки был крутым и высоким, что делало переправу сложной и опасной. Кроме того, противоположный берег «был превращен солдатами немецкой армии в огромный комплекс преград и фортификационных сооружений». Чтобы начать форсирование Днепра, военным была необходима стратегия.
Первый плацдарм на правом берегу Днепра завоевали 22 сентября близ слияния Днепра и реки Припяти, что в северной части фронта. Одновременно Воронежский фронт добился успеха южнее Киева. 24 сентября была отвоевана еще одна позиция на западном берегу, 28-го — еще одна. К концу сентября советские войска создали 23 плацдарма на противоположном берегу Днепра, некоторые из них — по 10 километров в ширину и 1-2 километра в глубину. Всего Днепр к 30 сентября форсировали 12 советских армий.
Контратака немцев не заставила себя ждать: переправившихся на правый берег советских солдат атаковали при помощи авиации и артиллерии. Немцы делали все, чтобы сбросить советские войска в реку. Удары были такие, что армия не могла доставлять боеприпасы и вывозить раненых. Переправа через реку тоже была невозможна. Те, кто находился на небольших плацдармах, были фактически отрезаны от поставок тяжелого вооружения, боеприпасов, продуктов питания и других видов снабжения.
Несмотря на ожесточенные бои, продолжавшиеся весь октябрь, действия Красной армии увенчались успехом. Уже к концу декабря 1943-го войсками 2-го Украинского фронта в ходе Пятихатской операции, Знаменской операции и Днепропетровской операции был создан стратегический плацдарм «шириной по фронту более чем в 300 километров и в некоторых местах глубиной до 80 километров». К югу от района Днепропетровска — Кременчуга закончилась Мелитопольская операция, в результате которой крымскую группировку немецких войск отсекли от основных сил противника.
Битва за Киев
В октябре 1943 года ударная группировка Воронежского фронта, собранная на Букринском плацдарме, дважды переходила в наступление с намерением освободить Киев ударом с юга. Оба наступления отбил противник. Но к началу ноября танковая бригада и общевойсковая армия (плюс несколько корпусов) под особой секретностью были переброшены на Лютежский плацдарм севернее Киева. Такого удара немцы не ожидали — 6 ноября Киев был освобожден и больше не сдавался. Вокруг него создали второй стратегический плацдарм.
Воспоминания
Именно с битвы за Днепр началось освобождение нашей Родины, однако мы заплатили слишком высокую цену — наши войска потеряли свыше 400 тысяч бойцов. Но и немцы недосчитались порядка 1,2 миллиона солдат.
Эксперт ФАН Олег Денежка рассказал о воспоминаниях, которыми с ним поделились участники Великой Отечественной войны. «У нас в институте был преподаватель марксистко-ленинской философии. Он был полковником танковых войск, преподавал в танковом училище в Харькове, а уйдя в отставку, стал преподавателем на кафедре философии в нашем институте. Сам он Днепр не форсировал, он попал в запасной танковый полк весной 1944 года, а на фронт его послали сержантом только летом 44-го, — вспоминает собеседник.
Читать нам всякую «лабуду» он не любил и часто рассказывал случаи из своей фронтовой жизни: «В феврале 45-го меня ранили. Обидно было, вот Берлин возьмем, а я в койке. Но повоевать я все же успел — на озере Балатон. Но я не об этом. Лежал с нами в палате усатый такой сержант — пулеметчик дядя Паша. Когда он выписался, пришел к нам прощаться, а мы аж ахнули — на груди полный «иконостас», включая звезду героя. Вот только медаль «За отвагу» висит на орденской левой половине груди. А уж под ней «Золотая звезда».
«И он нам рассказывает, что они спросили, почему медаль висит наоборот, а не по уставу. А он им в ответ: «Что ты, сопляк, понимаешь. За что я звезду получил? Стали мы в атаку ночью выдвигаться, а я со своим вторым номером возьми и заблудись, взяли левее. А когда рассвело — мама дорогая — между мной и моей ротой немцы. И наши их не видят. Ну мы пулемет развернули и «вжарили» по ним — человек 30 я уложил… Но и роту спас. Но это же случайность. Мне повезло, немцам — нет, стрелял как в тире, — цитирует слова преподавателя Олег.
А вот когда мы Днепр форсировали, тоже затемно погрузились на плоты, и тихо, медленно, чтобы всплесков не было, стали плыть. А на середине — прожекторы. Тут уже было не до тишины. Мы побыстрее обратно к тому берегу. Мы с Мишкой и Серегой — номера мои, только плот причалил, хватаем в охапку, я — ствол, они — станок и коробки с патронами, и бегом вперед. Сдуру метров сто от берега отбежали, и тут я понял, что только мы доплыли.
В общем, два дня мы там втроем сидели как мыши. Про нас все забыли, но хорошо, что немцы не сильно тут рыскали, посчитали ненужным. Сильно или нет, сейчас уже не скажу, но было страшно. А то, что нашим до нас добраться было невозможною, пока они оборону немцев артиллерией не подломали, — было ясно. Гремело так, что я еще неделю всегда переспрашивал. Зато когда наши высадились, мы их немного огоньком и поддержали. И за это я получил «За храбрость». А вот теперь, скажи мне сынок, где что из наград висеть должно?».
Фильм Батальоны просят огня смотреть онлайн
Захватывающий военный фильм, посвященный одному из самых героических событий российской истории — Великой Отечественной Войне. «Батальоны просят огня» – один из лучших военных фильмов советского времени. Холодная осень 1943 года. Непрекращающаяся битва за Днепр. Противоположная сторона реки давно и надежно занята немцами. Командование Красной Армии бросает на прорыв два батальона – это тактический маневр, призванный отвлечь внимание противника. Маневр очень опасный и рискованный, но необходимый для победы всего сражения. Русских солдат должен поддерживать артиллерийский и авиационный огонь, без которого они почти беспомощны и обречены на верную смерть. Двум боевым батальонам дан приказ держаться до последнего и ни в коем случае не отступать, поэтому огневая поддержка является их единственной надеждой на спасение. Однако, неожиданно командование полностью меняет план наступления, и оба батальона оказываются брошенными на произвол судьбы. Наш кинотеатр предлагает зрителям посмотреть драматическую картину «Батальоны просят огня» онлайн.
Приглашаем посмотреть фильм «Батальоны просят огня» в нашем онлайн-кинотеатре в хорошем HD качестве. Приятного просмотра!
Битва за Днепр: что не получилось рассказать в книгах и фильмах
Повесть Юрия Бондарева «Батальоны просят огня» по праву считается одним из лучших произведений о Великой Отечественной, а ее сюжет лег в основу двух экранизаций — киноэпопеи «Освобождение» (фильм второй — «Прорыв», 1969) и одноименного фильма 1985 года. Автор сумел в призме небольшого эпизода сражения показать всю драматичность боев этого важнейшего этапа войны — форсирования советскими войсками Днепра в ходе осенней кампании 1943 года.
Но пусть читателям и зрителям не кажется, что «Батальоны просят огня» — та самая, «окончательная», окопная правда. Ни одна книга, ни один кинофильм не в силах передать и сотой доли того, чем является война на самом деле, — она всегда намного страшнее. Да и возможно ли во всей полноте описать грандиозную четырехмесячную битву за Левобережную Украину, в которой с обеих сторон приняло участие до 4 миллионов (!) солдат и офицеров, а фронт растянулся на 750 километров!..
Но сначала о книге и фильмах.
Капитан Ермаков обвиняет…
В повести два стрелковых батальона под общим командованием капитана Бориса Ермакова вынуждены сражаться на отбитом у немцев плацдарме в одиночку, практически без артиллерийской поддержки, и обречены на окружение и уничтожение. Они периодически дают сигнал дивизии «просим огня!», но их могут поддержать с другого, «нашего», берега только два орудия старшего лейтенанта Сергея Кондратьева.
Почему? Потому что поступил приказ: дивизии вместе со всей артиллерией переместиться правее и форсировать Днепр севернее, там, где немцы не ждут. А вступившим в бой батальонам приказа отступать не было. И они, отвлекая на себя главные силы противника, должны погибнуть, но дать возможность главным силам ударить в неожиданном для врага месте.
Жертва вроде бы принесена не напрасно — дивизия успешно громит неприятеля. Но от двух батальонов (а это сотни людей!) в живых осталось всего пять человек. В том числе тот самый капитан Ермаков. У него своя правда, и когда командир дивизии полковник Иверзев с металлом в голосе приказывает изложить историю бойни в рапорте, капитан взрывается. Он не может простить Иверзеву равнодушия и отказывает ему в праве называться человеком и офицером.
В роли капитана Ермакова – Александр Збруев, к/ф “Батальоны просят огня”, 1985
Для советской литературы (и фильмографии) сцена — сильнейшая. Тем более речь об артиллеристе. В артиллерии, как правило, потери были не такие ужасающие, как в пехоте. Но если артбатареи и дивизионы оказывались в составе стрелковых подразделений, стреляя по противнику прямой наводкой, они разделяли участь «царицы полей» — пехоты. Не случайно в финале фильма «Горячий снег» генерал, словно извиняясь, раздает горстке оставшихся в живых артиллеристов награды со словами: «Спасибо. Всё, что могу. Надо было выбить у них танки…» Полковник Иверзев извиняться не спешит и никакой вины за собой не видит.
А был ли Ермаков на самом деле?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо обратиться к воспоминаниям автора, писателя Юрия Бондарева. После войны он был демобилизован по ранению и окончил Литературный институт имени Горького. Главной его темой стала война. Точнее, люди на войне.
Замысел повести «Батальоны просят огня» возник у бывшего артиллерийского офицера темной июльской ночью, когда, плывя на лодке по реке Белой (приток Камы), он наслаждался тишиной и заревом заката.
Юрий Бондарев
Бондарев вспоминал, как вдруг эту безмятежную тишину прорезало «пулеметное» тарахтение трактора, а на берегу взвыла буксующая автомашина. И перед глазами встала другая картина: высокий берег Днепра, занятый врагом, сейчас взлетят сигнальные ракеты и начнется переправа туда, где натужно рычат нацистские танки… Так возник замысел повести. И конечно, ее герои не были плодом фантазии.
Прототипами капитана Ермакова стали сразу два человека. И первый из них — рядовой Василий Свинин, служивший в артполку НКВД. Единственный (!) оставшийся в живых после тяжелого боя, в котором получил серьезное ранение. Из его биографии Бондарев взял драматическую историю, в которой почти никто из командиров и бойцов не выжил.
Старший лейтенант Николай Епихамов
Но в еще большей мере протитипом Ермакова можно считать старшего лейтенанта Николая Епимахова, который 29 сентября 1943 года вместе со своим дивизионом переправился через Днепр. Ему приказали поддержать стрелковые части, захватившие плацдарм на правом берегу. В числе артиллеристов Епимахова был и орудийный расчёт, которым командовал 19-летний сержант Юрий Бондарев.
За мужество и героизм, проявленные при форсировании Днепра и удержании плацдарма, 24-летний Епимахов 13 ноября 1943 года был удостоен звания Героя Советского Союза. А Бондарев, который со своим орудием прошел через ад днепровской переправы, страшные бои на плацдарме, а затем и на украинской земле к западу от Днепра, получил две медали «За отвагу».
Но только вряд ли между героями повести — капитаном и его начальником, комдивом — в реальной жизни мог состояться тот разговор, который стал украшением книги: и психология на войне иная, и обстановка вряд ли позволила бы.
Переправа без отдыха и подготовки
«Батальоны просят огня» — книга, можно сказать, автобиографическая. Это свидетельство прямого участника событий. Войска сражались в чрезвычайно тяжелых условиях. Целый месяц с момента окончания Курской битвы части Красной армии преследовали отступающего неприятеля. Гнали с тяжелыми боями, теряя людей и выбиваясь из сил. Батальоны редели, тылы отставали — иногда на 200 километров. Из-за нехватки горючего пехотные части зачастую наступали без техники.
Отступая за Днепр, немцы проводили тактику «выжженной земли», уничтожая или вывозя с восточного берега реки всё, что могло бы помочь наступающим советским войскам: продовольствие, домашний скот, лошадей, фураж, рыбацкие лодки. Сжигали хлеб на полях, деревни, угоняли в рабство население, портили рельсы и шпалы, срубали телеграфные столбы.
Наша армия делала всё, чтобы не допустить этого, преследовала немцев, казалось, из последних сил. И вот наконец после изнурительного марша-наступления — Днепр… Сам рывок до него — уже успех, уже подвиг! Казалось бы, наступает момент сделать паузу, подтянуть тылы, подогнать понтоны и прочие плавсредства, пополнить ряды бойцов… Да в конце концов, дать им хоть немного отдыха перед решающим сражением…
Но нет, следует приказ форсировать Днепр с ходу, чтобы не дать немцам времени укрепить оборону и подтянуть свежие резервы. Как вспоминал впоследствии маршал Жуков, «для тщательной подготовки наступления к Днепру у нас не было возможностей».
А впереди необозримая водная гладь…
Ширина реки в отдельных местах достигает 3,5 километров, скорость течения в среднем два метра в секунду, а глубина — до 12 метров! Прибавим к этому высокий обрывистый правый берег, который на большом протяжении господствует над низким левым — нашим — берегом. Немцы отлично видели и могли простреливать все подходы к Днепру.
Помножим это на нехватку понтонов и других переправочных средств у советских передовых полков и батальонов и отсутствие у них опыта форсирования такой мощной водной преграды. Добавим немецкую авиацию, которая буквально висела над головами красноармейцев, сея смерть на воде и на берегу.
Днем в таких условиях форсировать Днепр — верная гибель. Поэтому переправлялись ночью, на подручных средствах вроде самодельных лодок или плотов, на которых перевозили легкие пушки. Осеннюю ночь периодически озаряли немецкие ракеты, и если их свет заставал красноармейцев на середине реки, по ним с правого берега открывали ожесточенный огонь.
Если солдат с оружием, гранатами, саперной лопаткой, в шинели и кирзовых сапогах падал в воду, температура которой в это время не превышала +5…+6 °С, он, как правило, уже не выплывал: ноги сводила судорога, а тяжесть амуниции тянула на дно.
Участник тех боев Иван Новохацкий переправлялся через Днепр на импровизированном плоту, состоявшем из нескольких железных бочек, полусгнивших кладбищенских ворот, надгробных крестов и венков. На этом мрачном сооружении уместились две лошади с 45-мм пушкой, три человека расчета и молодой лейтенант со своими тремя разведчиками.
«То там, то здесь рвутся в воде снаряды и мины, поднимая фонтаны воды. Уже есть прямые попадания или разрывы вблизи плотов, таких же, как и наш. Слышны крики раненых, тонущих, ржание перепуганных, упавших в воду лошадей. Мертвые уходят под воду тихо», — вспоминал Новохатский ад переправы.
Тех же, кто благополучно переправлялся на вражеский берег, ожидали ожесточенные атаки противника.
Кому и зачем это нужно?
Советское командование понимало, что любое промедление с форсированием позволит гитлеровцам превратить высокий западный берег Днепра в неприступную крепость. И потому придавало важнейшее значение захвату на нем как можно большего количества плацдармов. С них должно было развернуться наступление на столицу Украины. Кроме того, они должны были вводить противника в заблуждение по поводу того, откуда последует главный удар РККА.
К концу сентября 1943 года в полосе Воронежского и Степного фронтов было захвачено 14 плацдармов, в полосе Центрального фронта — 7, Юго-Западного — 2. Одним из самых больших стал Букринский плацдарм (южнее Киева), его длина составляла 11 километров по фронту и до 6 километров в глубину.
Для помощи войскам Воронежского фронта на нем по решению Ставки с 24 сентября началась Днепровская воздушно-десантная операция, в ходе которой в тыл врага были сброшены 4575 парашютистов.
Кстати, этот десант — еще одна страшная и по-своему нелепая страница сражения на Днепре. Из-за того что операция готовилась в спешке, без разведки районов приземления, действия воздушно-десантных бригад оказались разобщены, взаимодействия с наземными войсками не было.
Немецкая противотанковая пушка на берегу Днепра, 1943
Первый эшелон десантировался под сильным зенитным огнем немцев; часть бойцов попала в расположение противника, а экипаж одного самолета сбросил десантников прямо над огромной рекой, и они не смогли доплыть до берега.
Только небольшая часть десанта присоединилась к нашим войскам. А часть выживших бойцов и командиров, не имея связи со штабом фронта, вынуждена была действовать в немецком тылу самостоятельно, ведя активную диверсионную войну. В результате советское командование отменило так неудачно начавшуюся операцию и не стало десантировать второй эшелон.
В октябре 1943-го войска Воронежского (позднее 1-го Украинского) фронта дважды пытались с Букринского плацдарма наступать на Киев — и каждый раз безуспешно. По современным данным, в тех боях погибло не менее 20 тысяч бойцов и командиров РККА.
В результате Ставка приказала перенести основные усилия на вспомогательный Лютежский плацдарм (севернее Киева). Оттуда немцы удара не ждали, сосредоточившись на южном направлении, а потому Красной армии с куда меньшими потерями удалось развить успешное наступление на столицу Украины. Немцы не смогли удержаться за Днепр.
Время — кровь
Но для тех, кто участвовали в том наступлении, практически любое действие — даже доставка донесения — было сопряжено со смертельным риском. Именно за доставку донесения на островок посреди Днепра получил медаль «За отвагу» будущий народный артист СССР Иннокентий Смоктуновский. Правда, награды пришлось ждать 49 лет. Её вручили прямо во МХАТе, сразу после спектакля «Мольер». А напарник Смоктуновского по той переправе погиб — утонул, не добравшись до берега под обстрелом.
Иннокентий Смоктуновский в годы войны
«За нашим купанием в Днепре наблюдали многие, и все, кто видел, как колошматили нас на протоке, были немало удивлены, узнав, что меня даже не царапнуло. “Ну, везет тебе, длинный, ты просто счастливчик, несмотря что доходяга”», — вспоминал Смоктуновский. Сам артист считал, что тогда его спас рост — 184 см.
Война — это всегда сумма ошибок противоборствующих сторон, и побеждает тот, кто делает их чуть меньше. А без них на войне обойтись невозможно, ведь это не учения, не компьютерная игра и не литературная повесть или роман. На войне ход событий меряется особой, страшной меркой. Как точно выразился один из самых жестких и жестоких советских полководцев Василий Чуйков, отстоявший Сталинград: «Время — кровь».
Спрос за приказ, а не за смерти
Но за кровь с командиров полков, дивизий, корпусов, армий или фронтов спрашивали только в том случае, если они к назначенному сроку не брали высоту, населенный пункт или плацдарм.
Так, 3 октября 1943 года Сталин направил командующему Воронежским фронтом генералу Николаю Ватутину гневную депешу, в которой сообщал, что Днепровская воздушно-десантная операция провалилась, и возложил вину за «массовые ненужные жертвы» не только на него, но и на представителя Ставки маршала Жукова.
Между тем мало кто из советских комдивов, комкоров или командармов мог позволить себе оспорить тот или иной приказ, даже считая его, мягко говоря, неправильным.
У Бондарева и командир полка Гуляев, и комдив Иверзев — типичные представители хорошо отлаженной боевой машины РККА, которые, может быть, и хотели бы поступить более продуманно, но распоряжение свыше обсуждать не могут — только исполнять.
Анонс фильма “Батальоны просят огня”: “Любыми средствами передайте батальонам: держаться, до последнего держаться!”
«— Но батальоны вступили в бой, товарищ полковник… просят огня… А как я понял — артполк снялся? Кто будет поддерживать Бульбанюка и Максимова?
Иверзев обернулся к Гуляеву, нетерпеливо подняв брови, взглянул с жалостью, и полковник понял никчемность своего вопроса.
— О чем вы, полковник? Ей-богу! Вы не первый день в армии! — холодно проговорил Иверзев, в синих глазах его возник твердый блеск, который сказал Гуляеву, что для Иверзева все уже решено и взвешено. — Мне не нужно вам объяснять, что дивизию перебрасывают по приказу командующего армией. Я повторяю: действия двух батальонов по-прежнему носят серьезный отвлекающий характер… Любыми средствами передайте батальонам: держаться, до последнего держаться!»
К счастью, были в Красной армии и другие отцы-командиры. Например, генерал Александр Горбатов, об упрямом характере которого Сталин как-то заметил, что «Горбатова могила исправит».
Нетипичный генерал
Будучи полным тезкой Суворова, Горбатов стремился и врага бить по-суворовски: не числом, а умением — не в лоб, на пулеметы и пушки, а фланговым обходом. «Уменье воевать не в том, чтоб как можно больше убить противника, а насколько возможно больше взять в плен. Тогда и свои будут целы», — выразил он свое боевое кредо в беседе с писателем Александром Твардовским после войны.
Но мало быть храбрым на виду у противника. Куда большее мужество требуется подчас полководцу в общении со своим начальством. Перед войной Горбатов прошел жестокие пытки в НКВД и никого не оговорил, не сломался. Не скрутила его и Колыма. И на войне он не боялся брать на себя ответственность за самостоятельные решения и оспаривать приказы, которые считал вредными.
Будущего маршала Советского Союза, а тогда генерала Кирилла Москаленко, который довел его до бешенства обвинениями в «службе Гитлеру» и бессмысленными приказами наступать в лоб, Горбатов — в присутствии командующего Юго-Западным фронтом Семена Тимошенко — назвал «бесплатным приложением к армии, бесструнной балалайкой». В итоге самоубийственные атаки были прекращены, а Москаленко язык больше не распускал.
Генерал А. В. Горбатов
В другой раз Горбатов отказался выполнить приказ генерала Константина Рокоссовского о наступлении на Бобруйск, мотивируя это тем, что противник вот-вот ударит по его армии. Между ними состоялся крайне резкий разговор, который был прекрасно слышен из-за перегородки в избе жене генерала:
— В любом наступлении важно вовремя остановиться. Противник явно подтянул свежие силы. — Блеф! — Судя по насыщенности огня, это не блеф. — Встать! Смирно! Приказываю: 3-й армии продолжить наступление согласно существующей директиве фронта. В общем направлении на Бобруйск. Повторите приказ! — Стоять смирно буду, армию на тот свет не поведу!
В итоге оказалось, что прав именно Горбатов: немцы вскоре перешли в столь мощное наступление, что 3-я армия едва удержалась на занимаемых рубежах. К чести Рокоссовского, он в своих мемуарах писал: «Поступок Александра Васильевича только возвысил его в моих глазах».
Не пасовал Горбатов и перед всесильным Жуковым, наводившим ужас на иных генералов. В частности, он настоял на своем варианте наступления летом 1943 года на Курской дуге. В итоге его план на 100 % оправдался и 5 августа Орел был освобожден. Удачно действовал командарм и в ходе битвы за Днепр: продуманным маневром ввел в заблуждение противника и внезапным ударом разгромил его.
К сожалению, таких командующих, для которых сбережение солдат и офицеров было не менее важно, чем исполнение приказа, в Красной армии было не так много. И книг и фильмов о них почти нет. В том числе и о Горбатове. Не считая киноленты «Генерал» (1992), где Горбатова сыграл Владимир Гостюхин.
***
За подвиги, совершенные в годы Великой Отечественной, звания Героя Советского Союза были удостоены 11739 человек. Причем массовое награждение было именно за форсирование Днепра — за стойкость и мужество в боях по захвату и удержанию плацдармов: осенью 1943 года это высокое звание было присвоено 47 генералам, 1123 офицерам, 1268 солдатам, ефрейторам, сержантам и старшинам. Многим — посмертно.
researcher_163
1. Диорама «Форсирование Днепра».
Автор – народный художник Российской Федерации Дмитриевский Виктор Константинович.
Размер живописного полотна диорамы 10х33 м, холст, масло.
В.К. Дмитриевский – известный мастер батальной живописи Студии военных художников имени М.Б. Грекова. Характерной особенностью его творчества является изображение пейзажа как органической части батального сюжета. В. Дмитриевский известен картинами: «Сталинградская переправа», «Дома», «Цветет черемуха». В соавторстве им выполнены панорама «Сталинградская битва», диорама «Форсирование реки Великой в г. Пскове» и др.
В основу сюжета диорамы положено форсирование реки Днепр в сентябре — октябре 1943 года. Для немецко-фашистских войск к концу августа 1943 г. обстановка на фронте еще более осложнилась: имевшиеся резервы были полностью израсходованы, оборона под мощными ударами советских войск рушилась на всех направлениях. Вражескому командованию, чтобы избежать полного разгрома, пришлось отводить свои войска за Днепр.
Широкая и глубокая река Днепр с высоким, во многих местах обрывистым правым берегом представляла собой мощную водную преграду на пути наступления наших войск. Фашистская пропаганда НАЗЫВАЛА Днепр и возведенные на его правом берегу оборонительные сооружения «Восточным валом» и уверяла, что этот «вал» непреодолим для советских войск.
Одним из центральных мест в гигантской битве за Днепр принадлежало киевскому направлению. Овладение Киевом и захват стратегического плацдарма в этом районе давали возможность Красной Армии полностью освободить Украину.
Выйдя к Днепру, советские войска с ходу приступили к форсированию могучей реки. Используя любые подручные средства и преодолевая ожесточенное сопротивление врага, части Красной Армии переправлялись через Днепр и захватывали плацдармы на его правом берегу. Под непрерывным артиллерийским и пулеметным огнем и бомбежкой с воздуха, не считаясь с опасностью и смертью, шли советские бойцы на штурм «Восточного вала». Немало воинов погибло в те дни в водах Днепра, но свой долг они выполнили. С 22 по 30 октября советские войска захватили на правом берегу Днепра 23 плацдарма. Только в районе Киева было девять плацдармов, из них два – Букринский и Лютежский были наиболее крупными. Все они постепенно расширялись и укреплялись, здесь накапливались войска и техника, создавалась реальная угроза обороне противника на Правобережной Украине.
В центре живописного полотна – атака советских бойцов против гитлеровцев, засевших в окопах. Один из бойцов, поднявшись во весь рост, ведет товарищей в атаку. Их осталось совсем немного. Но и в немецкий окоп летит граната. Еще мгновение – и окоп взят. Рядом, несколько правее группа бойцов с расчехленным Красным знаменем.
Бойцы знают, что знамя – это символ воинской чести, сохранить его необходимо, даже ценой своей жизни. В первых рядах атакующих командир подразделения. Атаку поддерживает огнем из пулемета «максим» приникший к прицелу пулеметчик. Левее смертельно раненый советский воин. Рядом с ним ведется огонь из автомата. На этом месте только что произошла смертельная схватка с врагами: трупы немецких солдат лежат вокруг замолкшего орудия. Рядом вражеская полевая гаубица, она больше не будет обстреливать переправу. С целью удержания и расширения захваченного плацдарма подтягивается советская артиллерия. Слева видно, как бойцы закатывают пушки на крутой правый берег. Под огнем противника медицинская сестра оказывает помощь раненому бойцу. С воздуха боевые действия пехоты поддерживаются авиацией. Справа обороняющиеся немецкие подразделения, в клубах черного дыма подбитый немецкий танк Т-4.
В диораме В.К. Дмитриевского немаловажная роль отведена и пейзажу. Мы как бы находимся на южной окраине поселка. Слева и справа видны крайние дома – беленькие украинские хатки, обрамляющие картину боя – немые свидетели жестокого сражения за новый плацдарм.
Широкой гладью величественного Днепра диорама как бы поделена на две части. В левой, освященной ярким солнечным светом, изображены Заднепровские дали. Оттуда, с востока идет свет надежды освобождения. Но чем ближе к западу, тем темнее становятся тона, завершаясь черно-красно-желтым взрывом немецкого танка. А перед ним в гордом одиночестве сияют головы подсолнухов. Катина жизни и смерти перемешались: идет бой не на жизнь, а на смерть за каждую пядь земли.
Автор диорамы считает переправу изображенную на ней, обобщенным образом всех днепровских переправ. Он отдает дань памяти и уважения всем тем, кто сражался, был ранен или пал в сражении при форсировании этой великой и могучей реки. Сам участник Великой Отечественной войны, художник не понаслышке знает о переправах. В.К. Дмитриевский считает, что «Работа над этой диорамой явилась в его жизни самой важной и ответственной переправой».
Tags: Картина, форсирование Днепра
Битва за Днепр: значение и итоги
После поражения на Курской дуге в штабах вермахта не успевали менять карты — так стремительно менялась обстановка на Восточном фронте. Немецкие генералы все чаще обращали взоры в сторону Днепра, где можно было укрыться от советских танков. На его правом берегу, который уже сам по себе был неприступен из-за своей крутизны, лихорадочно возводились укрепления. Это был Восточный вал. При его помощи Гитлер собирался остановить советское наступление. После падения Харькова он хвастливо заявил, что скорее Днепр потечет вспять, чем русские сумеют его преодолеть.
Битва за Днепр, кратко о которой пойдет речь в статье, началась 24 августа 1943 года с одновременного наступления войск сразу пяти советских фронтов, и шла несколько месяцев по всей длине реки в 1400 километров. Первой задачей стояло освобождение украинской столицы, ближе всех к которой были войска Центрального фронта Рокоссовского. Но когда представитель ставки, Георгий Жуков, прибыл на КП Ватутина, стало известно, что Киев будут освобождать армии и части Воронежского фронта. Но сначала требовалось форсировать Днепр, а это была непростая задача.
Гитлер боялся потерять донецкий уголь и криворожскую сталь, но после сдачи Харькова, Манштейн поставил перед ним ультиматум: или Донбасс, или Восточный фронт, который мог рухнуть в любую минуту. Фюрер разрешил Манштейну укрыться за Днепром, и бравые вояки вермахта побежали в сторону великой реки, оставляя за собой пылающие села.
Тактика выжженной земли
Стоит отметить, что при отступлении немецкие части под командованием фельдмаршала Манштейна применяли тактику выжженной земли. Сжигались все поля, деревни, расстреливали весь скот с той целью, чтобы создать наибольшие трудности перед нашей наступающей армией.
После переправы немецких войск через Днепр за собой они подорвали все мосты, что и дало им фору для того чтобы окопаться на противоположной стороне реки и приготовиться к ожесточенному сопротивлению наступающей советской армии.
Передышка только снится
Советские солдаты понимали, что немцы уничтожат за собой все мосты, поэтому думали, что у них после стольких сражений будет наконец-то передышка до зимы, когда они смогут по льду форсировать реку. Каково же было их удивление, когда командование за 20-30 км до подступов к реке дало указание собирать все лодки у местных жителей, а также ворота и все что угодно, на чем можно будет переправиться через Днепр.
Букринский плацдарм
21 сентября 1943 года войскам Воронежского фронта, чтобы не снижать темпа наступления, было приказано форсировать Днепр без ожидания переправочных средств, и уже на следующий день войска вступили в тяжелые бои, которые не прекращались более месяца. Это были бои за Букринский плацдарм. Командование Воронежского фронта выбрало это место для прорыва в сторону Киева, поскольку Букринская излучина выступает далеко на восток, что позволяло нашей пехоте оказаться на правом берегу Днепра раньше противника. Немцы могли переправить свою технику только по мосту в районе Канева, куда им еще предстояло добраться.
Ветераны свидетельствуют о том, что переправа была очень тяжелой. Переправлялись, кто на чем мог. Доходило до того, что с согласия добровольцев разбирались жилые дома, из бревен которых сооружались плоты. Переправлялись даже на дверях. Привязывали какую-либо бочку к двери и так переплывали быстроходную реку по 2-3 человека.
Первыми на Букринский плацдарм высадились пехотинцы 9-го механизированного корпуса, а к середине дня разведчики Пятьдесят первой гвардейской танковой бригады. Об успехе узнали в штабе фронта, но расширять захваченный плацдарм было нечем. Танки на плотиках через Днепр не перевезешь, а на возведение переправы, да еще под огнем противника, могли уйти недели. У командующего Воронежским фронтом на этот случай был приготовлен сильный козырь — три гвардейские воздушно-десантные бригады: десять тысяч человек, которых он собирался сбросить на парашютах за Днепром. Десантники уже выгружались из эшелонов на аэродромах и еще не знали, что для многих этот прыжок станет последним.
Воздушно-десантная операция
Командующий Сороковой армией Москаленко вспоминал, что 22 сентября, в первый день форсирования Днепра, когда пехота остро нуждалась в поддержке с воздуха, в небе не появилось ни одного советского самолета. Судя по всему, авиации фронта было приказано экономить топливо, которое в огромном количестве могло вскоре понадобиться. На следующий день генерал-полковник Ватутин, прибыв на КП Сороковой армии, выслушал доклады и принял решение выбросить десант в глубине Букринского плацдарма. Парашютисты должны были занять оборону, чтобы не дать немцам развернуть пребывающие резервы, но самолеты с десантниками удалось отправить только на следующие сутки. За это время танки генерала Неринга, переправившиеся с восточного берега Днепра, уже заняли территорию плацдарма.
Десантная операция готовилась под личным контролем представителя ставки Георгия Жукова, приказавшего соблюдать режим строгой секретности. В связи с этим ни пехота, дравшаяся с немцами на плацдарме, ни парашютисты, сбрасываемые им на выручку, друг про друга ничего не знали. Штаб фронта потребовал, чтобы десантники боевую задачу получили после посадки в самолеты. Командиры обрисовывали им обстановку уже с парашютными ранцами за спиной.
Операция с десантом оказалась провальной. Из-за изношенных моторов пилоты боялись брать штатное число людей и груза, вследствие чего часть высаживали обратно. Это привело к неразберихе. Радисты могли садиться в один самолет, а мешки с рациями грузили в другой. Противотанковые пушки должны были доставить планерами, но не смогли поднять их в воздух. Летчики, уходя от огня зениток, поднимались на высоту до 3 тысяч метров и оттуда сбрасывали парашютистов, хотя изначально выброска планировалась с высоты 400 метров. В результате десантников разнесло ветром на расстояние более ста километров. Понятно, что после приземления собраться им было уже невозможно.
Летчики-ветераны, участники битвы за Днепр (дата начала — 24 августа 1943 года), вспоминают, что их инструктировали, говоря, что будут ориентирами костры, но когда они летели, горели целые деревни, Днепр был в огне с обеих сторон.
Многих парашютистов расстреливали прямо в воздухе, некоторые приземлялись на головы немцев и сразу вступали в неравный бой.
Третья гвардейская бригада была выброшена в тылу врага полным составом, со штабом, оркестром и знаменем. Пятую бригаду десантировали только наполовину. Больше всего повезло первой бригаде, опоздавшей к месту сбора на несколько суток из-за разбитой железной дороги. Генерал Капитохин, командующий ВДВ, приказал остановить выброску десанта, когда понял, что парашютисты приземляются прямо в ловушки к врагу.
В штабе фронта несколько суток ждали сигналов из-за Днепра, но все рации на том берегу молчали. Позже лейтенант Григорий Чухра сумеет переплыть на восточный берег Днепра, чтобы установить связь с командованием фронта. Но многие группы еще долго продолжали воевать автономно, а когда у десантников кончались боеприпасы, в ход шел легендарный нож разведчика.
Судьба выживших
Оставшихся в живых десантников удастся собрать командиру Пятой бригады, подполковнику Сидорчуку, его отряд в дальнейшем соединится с партизанами и станет устраивать в тылу противника крупные диверсии, пускать под откос железнодорожные составы, нападая на колонны с техникой, отбивая у немцев скот и возвращая его крестьянам. Сидорчук сумел сколотить полноценную воинскую часть, которая своими дерзкими действиями прямо под носом у врага заставила немецкое командование оттянуть часть сил с плацдарма, где не прекращались яростные схватки.
Лютежский плацдарм
Ночью 26 сентября через Днепр удалось переправиться передовым частям 167-й и 240-й стрелковой дивизии 38-й армии в районе села Лютеж. Большую помощь при переправе оказывали украинские партизаны и мирные жители.
В начале октября немцы отчаянно попытались скинуть советские подразделения обратно в Днепр, но им это не удалось. 7 октября воины 38-й армии овладели Лютежем. Плацдарм разросся до 15 км в длину и 10 в глубину.
Начало наступления
В середине октября войска, переправившиеся через Днепр, стали уже способны начать массовую атаку на укрепления немцев. Советские войска предприняли наступление на Кременчуг и Днепропетровск. Главной их целью было отвлечь немцев, чтобы переправить основные силы через реку.
Битва за Киев
Основным событием осени стало не только начало операции и форсирование Днепра, но и битва за Киев.
Стоит отметить, что на самом деле Букринскому плацдарму в наступательной атаке на Киев была уготована лишь отвлекающая роль. Настоящие силы сосредотачивались на плацдарме Лютежском.
Данный обманный маневр оказался очень успешным. Наступление было начато 1 ноября с Букринского плацдарма, вследствие чего сюда были направлены основные немецкие силы, оборонявшие Киев. Тогда 3 ноября с Лютежского плацдарма было начато главное освободительное наступление на город. К нему немцы были не готовы, таким образом, город был освобожден уже 6 ноября.
Следует отметить, что 7 ноября 1943 года наши солдаты освободили город Фастов, а 13 – Житомир.
Контратака вермахта
Однако сражения на данном направлении не закончились. В середине ноября на Житомирском направлении немцы выставили против армии 1-го Украинского фронта крупные силы Четвертой танковой армии. При серьезной поддержке авиации гитлеровцы перешли в контрнаступление с целью нового захвата Киева. Используя численное преимущество, армии неприятеля удалось потеснить советские войска. Однако успех оказался не таким, как предполагал неприятель, — до Киева он так и не добрался. Благодаря постоянным контратакам 1-го Украинского фронта, а также регулярным диверсиям партизанских отрядов, противник оказался настолько измотан, что уже не мог оказать достойного сопротивления. 23 декабря 1943 года войска СССР перешли в окончательное наступление по всему Украинскому фронту. Эта дата является официальной датой окончания великой битвы за Днепр. Война на этом не закончилась, но значение данное сражение имело огромное.
В чем состояла важность победы
Значение битвы за Днепр и победа в ней были колоссальными. Данное сражение представляло огромное стратегическое значение для обеих сторон. Для немцев, потерпевших поражение на Курской дуге, было очень важно удержать советские войска, перегруппироваться, подтянуть свежие силы и снова взять инициативу в свои руки.
Для советского же командования было очень важно не дать немцам восстановиться, поэтому форсировались события в битве за Днепр. Наши войска уничтожали отступающие немецкие соединения частями, не давая им снова создать железный кулак.
Кроме того, битва за Днепр в Великой Отечественной войне имела огромное значение, поскольку Донбасс являлся серьезным экономическим регионом, где добывался каменный уголь. В то время большинство заводов и фабрик работало именно на этом топливе.
Итоги битвы за Днепр
Это сражение стало очередным крупным поражением фюрера. Советская армия, которую вермахт надолго намеревался остановить на великой реке Днепр, продолжала наступление. Кроме того, советские войска в довольно короткие сроки форсировала реку и нанесли гитлеровцам серьезнейшее поражение. Немцы снова вынуждены были отступать по всему фронту.
Силы сторон в сражении за Днепр
Со стороны Советского Союза в битве за Днепр (дата окончания — 23 декабря 1943 года) участвовало 2 650 000 солдат и офицеров; 50 000 орудий; 2 400 танков; 2 850 самолетов.
Со стороны нацистской Германии — 1 240 000 единиц живой силы; 12 600 орудий; 2 100 танков; 2 000 самолетов.
Потери сторон
В ходе битвы за Днепр потери обеих сторон были колоссальными.
СССР: 417 000 убито; 1 270 000 ранено.
Германия: более 300 000 убито; более 800 000 ранено.
Текст книги «Батальоны просят огня (сборник)»
Глава шестнадцатая
Часовой наконец узнал его и, не отрываясь, наблюдал, как он, в изодранной шинели, весь в грязи, обвешанный двумя полевыми сумками, шел по двору к хате.
Он так рванул дверь – в сенях задребезжало пустое ведро.
В первой половине, полутемной и жаркой, сидел за рацией молоденький сержант. Ветер шевельнул хохолок на его голове, он увидел вошедшего и, растерянный, отодвинулся от рации вместе с табуреткой, рывком сдернул наушники. Это был полковой радист.
– Товарищ капитан?.. Неужели? Вы… здесь?
Не слушая его, Ермаков распахнул дверь в другую комнату – осенние закатные блики косо лежали на глиняном полу, на пустых лавках под окнами. Не было тут ни связистов, ни связных штаба.
Полковник Гуляев в плаще, придавив кулаки к лицу, дремал за столом. Седина светилась в волосах. Рядом, на табуретке, виден был солдатский котелок с остатками застывшего борща, подернутого жирными блестками, лежал нетронутый ломоть хлеба.
Ермаков, зло морщась, ударом сшиб котелок на пол, он загремел, покатился в угол. Полковник во сне втянул носом воздух, потерся лбом о кулаки, спросил:
– Кто здесь? Кто вошел?
– Я здесь.
Полковник отнял кулаки ото лба, брови его, веки и морщины у переносья вдруг мелко затряслись, и в отяжелевших, непроспанных глазах вспыхнуло выражение беспомощного неверия.
– Борис?! – хрипло выдавил полковник. – Батальон… Где… батальон?..
Он медленно, с одышкой, приподнимался, глядел на потемневший от крови погон, на расстегнутую кобуру пистолета, на знакомый поцарапанный планшет, на эти чужие полевые сумки.
– Батальон – там, – ответил Ермаков почти беззвучно. – Посмотрите в окно. Там все.
Полковник Гуляев подошел к окну, маленькому, мутному, согнулся нерешительно и жалко, точно заглядывал в колыбель больного ребенка, и не сразу выпрямился.
– Это… все?..
Четверо солдат в измазанных землей, захлюстанных шинелях, грубо, буйно заросшие щетиной, с автоматами на коленях, расположились под плетнем на дворе, жадно затягивались; напротив, держа кисет, присел на корточки часовой.
– Бульбанюк… и офицеры… – начал полковник, но голос осекся, и он замолчал, перхая горлом.
Ермаков заговорил устало и жестко:
– Я прошу, вопросы мне не задавайте. Я не отвечу на них. Пока вы не ответите. Где наступление дивизии? Где поддержка огнем?
– Что я могу тебе ответить? – вполголоса сказал полковник. – Приказ был отменен…
С неприязнью к этому тихому голосу, Ермаков смотрел на полковника в упор неверящими глазами, болезненно горевшими на его темном, исхудалом лице.
– Отменен? Как – отменен?..
Черная тоска была в этой низенькой комнате, забитой лиловым сумраком; и прежняя, острая, ноющая боль подступила, вонзилась в грудь, сжала его горло, как тогда в лесу, когда он готов был на всё. Голос полковника звучал как через ватную стену, и он неясно слышал его: вся дивизия переброшена севернее Днепрова; два орудия Кондратьева лишь поддерживали батальон; не было связи, посланные к Бульбанюку разведчики, вероятно, напоролись на немцев; ни один не вернулся, они шли с приказом держаться до последнего, чего бы это ни стоило; от батальона Максимова осталось тридцать человек, два офицера. Максимов погиб… Ермаков выслушал, не прерывая, враждебный, непримиримо-чужой, губы стиснуты, воспаленные глаза прищурены, а правая рука механически гладила под шинелью левую сторону груди, где была боль, и боль эта, что появилась в лесу, не утихала, обливала его ледяной тоской. Он спросил через силу:
– Значит, Иверзев… знал положение в батальоне?..
Полковник, насупясь, ответил:
– Так сложилась обстановка…
Ермаков проговорил:
– Я был в батальоне в момент его гибели, и я хотел бы видеть полковника Иверзева. Где сейчас… дивизия?
– Дивизия на плацдарме под Днепровом, штаб в Новополье. Но без меня ты не сделаешь ни шагу. Теперь и мне нечего делать в этой хате. Нечего… – И спросил некстати: – Водки хочешь?
– Нет. Вот возьми сумку и документы Бульбанюка. И ордена Жорки. Документы Прошина я сам передам в артполк…
Были поздние сумерки, когда они въехали в Новополье – прибрежное село, расположенное в сосновом бору. Несло запахом дождя из-под дымных туч, клубившихся над бором, от шумящих в этих тучах верхушек сосен, от песчаной дороги среди темных хат с фиолетовым блеском в стеклах, отражавших ненастное осеннее небо. Безлюдно было на улицах, и только озябшие часовые несколько раз требовательно останавливали «виллис» на перекрестках. Полковник Гуляев молчал, молчал и Ермаков, усилием воли пытаясь обрести душевное равновесие, которое так необходимо было ему в предстоящем разговоре с полковником Иверзевым. Но этого равновесия не было: после вчерашней ночи все сместилось в его душе, и он ничего не мог забыть.
– Здесь останови, – раздался голос полковника Гуляева, и потом: – Часовой! Штаб дивизии? В этой хате разместился комдив?
Ермаков увидел синеющую под луной пустынную улицу; «виллис» нырнул в придорожной канаве, вплотную притерся к палисаднику, за которым протяжно пели на ветру сосны; под ними черно отблескивали стекла хаты с крыльцом, и фигура часового приближалась по песчаной дорожке к «виллису». Полковник Гуляев покряхтел, вылез из машины, в раздумье оглядел погашенные окна, спросил неопределенно:
– Спят в такую рань?
– Недавно с передовой вернулись. Цельный день там были. Должно, отдыхают, товарищ полковник, – ломким баском ответил часовой. – Вроде жена к командиру дивизии приехала. Да вон адъютант, на сеновале спал, кажись. Товарищ лейтенант, к вам! – крикнул часовой, отходя за машину.
Из глубины двора, из клуни41
Клу́ня – большой крытый сарай для сушки снопов и обмолота; рига.
, шел, покачиваясь спросонок, адъютант Иверзева, – шинель внакидку, красивое лицо помято – видимо не поняв, в чем дело, он пробормотал, передергиваясь в судороге зевоты:
– Пакет, да? Давайте.
Гуляев с неудовольствием пожевал губами.
– Лейтенант Катков, доложите полковнику: командир полка Гуляев и капитан Ермаков.
– А! Это вы! Полковника? – И адъютант, уже осмысленно вглядываясь в Ермакова, заговорил торопливо: – Полковник только с передовой. К нему приехала жена. Приказал тревожить только в случае пакета. Но я сейчас, минуточку…
Адъютант взбежал на крыльцо.
Ермаков, чувствуя знобящую боль в груди, по-прежнему молчал. Полковник Гуляев упреждающе проговорил:
– Что ж, ты доложить обязан. Но без горячки. Спокойно. Только спокойно.
– Я вас не подведу, товарищ полковник! – ответил Ермаков, усмехнувшись. – Не волнуйтесь.
Тягуче гудели сосны в палисаднике, со скрипом, с деревянным стуком задевая ветвями крышу, а над нею и двориком то набухало темнотой, то лунно светлело, разорванным дымом неслось ноябрьское небо.
Затем в доме произошло оживление, вспыхнул свет в двух окнах, за стеклом скользнула тень адъютанта, и вскоре послышался приближающийся к двери полнозвучный, сильный голос Иверзева: «Почему не узнали?» Дверь открылась, и на крыльцо шагнул полковник Иверзев, высокий, возбужденный, в длинном стального цвета плаще; волосы его занесло ветром набок.
– Капитан?! Ермаков?! – воскликнул он изумленно. – Откуда вы? И полковник здесь? Слушаю, слушаю вас!
Возбуждением, непоколебимым здоровьем веяло от молодого, полного лица, от сочного голоса, от прочной, большой фигуры уверенного в себе человека; и глаза его, которые, очевидно, так нравились своей холодной синевой женщинам, блестели сейчас настороженно-вопросительно. «Да, это тот Иверзев, – подумал Ермаков. – Тот, который отдавал приказ!»
– Я вывел батальон из окружения, товарищ полковник, – сказал Ермаков, взойдя по ступеням на крыльцо. – Я вывел батальон… в составе пяти человек, в числе которых один офицер. Но меня не удивляет эта цифра, товарищ полковник! И вас, наверно, тоже. Батальон дрался до последнего патрона, хотя вы, товарищ полковник, мало чем помогли нам…
– Что за тон, капитан Ермаков? – перебил Иверзев, сдвинув брови. – Полковник Гуляев! Объясните, в чем дело!
Полковник Гуляев поспешил к крыльцу, заколыхал полами потертого плаща и, подбирая живот, привычно вытянулся, поднял умный, как бы убеждающий взгляд на Иверзева.
– Капитан Ермаков командовал батальоном после гибели Бульбанюка и Орлова, – сказал он преувеличенно спокойно.
Наступило короткое молчание. Иверзев мгновенно потух, потускнело возбуждение на лице, но, помедлив немного, он бросил на перила крыльца свою маленькую властную руку, переспросил с некоторой заминкой:
– Вы говорите, пять… человек и один офицер? – И вдруг, пристально и твердо глядя мимо Ермакова, заговорил ровным металлическим голосом: – Завтра, товарищи офицеры, будет взят Днепров. Полковнику Гуляеву, вероятно, известно, что в Городинск прибыло пополнение? Майор Денисов уже без вас заканчивает формировку новых батальонов. Вам немедленно отправиться туда. С капитаном Ермаковым. Сегодня ночью. Денисов знает приказ. Вы же, капитан Ермаков, напишите подробную докладную об обстоятельствах гибели батальона… Я вас больше не задерживаю! – Иверзев решительно оттолкнулся от перил крыльца, и, ни слова не ответив, хмуро поднес руку к козырьку полковник Гуляев.
«Что он сказал – пополнение? Да, да, конечно, разбитый полк будет сформирован. Да, да, дадут технику, дадут людей. Что ему до того, что застрелился раненый Бульбанюк, погибли Прошин, Жорка, братья Берёзкины… Докладную о них?..»
– Простите, товарищ полковник, – сказал Ермаков, не в силах сдержать себя. – Вы надеетесь, что моя докладная воскресит батальон?..
Ермаков выговорил это и будто оглох от собственного голоса, доносившегося до него как из душного тумана, и, в ту секунду отчетливо понимая и чувствуя, что правда, которую он скажет сейчас, будет стоить ему очень дорого, он с неприязненной резкостью договорил, разделяя слова:
– А мы там… под Ново-Михайловкой думали не о пополнении и докладных… О дивизии, о вашей поддержке думали, товарищ полковник. А вы сухарь, и я не могу считать вас человеком и офицером!
– Что-о?! – Иверзев сделал шаг к Ермакову, в его раскосившихся глазах, горячо блеснувших на белом лице, выразился несдержанный гнев, а пальцы правой руки нервно сжались в кулак, ударили по перилам. – Замолчать! Под суд отдам! Щенок!.. Под суд!.. – И, внезапно, вмиг остановленный самим собою, хрипло выговорил надломленным голосом: – Попросите извинения, капитан Ермаков. Сейчас же, немедленно!
Растворилась дверь, в проеме света метнулась неясная тень адъютанта; на крик бежал часовой по дорожке, придерживая на груди автомат, и полковник Гуляев, кинувшись на крыльцо, схватил Ермакова за рукав шинели, затряс его, весь налитый тревогой, задыхаясь тяжелой одышкой: «Что ты делаешь?» Но в тот момент Ермаков соображал удивительно спокойно и сначала несколько поразился тому, что и адъютант, и полковник Гуляев вроде бы чувствовали вину именно его, Ермакова, а не Иверзева, и, тут же трезво поняв причины этого, поняв, что случившееся между ними виделось со стороны предельно страшным, усмехнулся, сказал:
– Я не чувствую за собой вины, товарищ полковник…
И, сбежав по ступеням крыльца, прошел мимо часового, машинально отступившего с тропинки, мимо испуганно притихшего шофера к «виллису».
– Что ты наделал, капитан Ермаков? Понимаешь, что ты натворил? – повторял, задыхаясь, полковник Гуляев. – Соображаешь? Нет?..
– Если он прав, отвечу перед трибуналом, – неприязненно проговорил Ермаков и влез в машину. – Я готов, товарищ полковник…
Полковник Иверзев, взволнованный, сразу обрюзгший, ходил из угла в угол по комнате, сцепив за спиной пальцы. Безмолвие затаилось в штабе, шелестел дождь по стеклам, скатывался струями, изредка что-то шуршало в соседней комнате – не то вкрадчивые шаги адъютанта, не то капли постукивали в стены дома.
Лидия Андреевна сидела на кровати, в полусумраке проступало нежное, молодое лицо, светились изумленные глаза. Она молча клонила круглую шею, обтянутую воротом суконной гимнастерки, не моргая, следила за Иверзевым и выглядела подавленной.
И эта затаенность в штабе, смешанное чувство собственной вины и собственной правоты, воспоминание о своем диком крике на крыльце (она слышала, конечно, этот крик) гнетуще действовали на Иверзева, и успокоение не наступало.
– Что случилось? – недоуменным голосом спросила Лидия Андреевна. – Ты можешь мне объяснить?
Он насильственно улыбнулся.
– Ничего особенного.
– Что случилось?
– Какой смысл вникать тебе в то, что происходит здесь?
– Да… Но что произошло?..
Он не дал ей договорить:
– Лида, я вызову сейчас машину, и тебя отвезут. Не обижайся, дела. Да, очень срочные дела… – Он обнял ее за плечи, поцеловал в губы, раздумчиво спросил: – Ты понимаешь меня, конечно?
Она сказала:
– Я так давно тебя не видела.
– Лида, извини, пожалуйста. Лейтенант Катков, машину Лидии Андреевне! – крикнул он через стену адъютанту.
– Ты очень торопишься, – сказала она обиженно. – Я же только приехала.
– Извини, пожалуйста. Я виноват… извини меня. Сейчас я не могу тебе все объяснить…
Потом он опять ходил по комнате и теперь жалел, что напрасно отправил жену, которую он не часто видел и которая полтора месяца назад перевелась в медсанбат дивизии с Белорусского фронта. Но все, что произошло, мучительно давило, угнетало его тем, что именно в этот вечер она была здесь и, вероятно, слышала все.
Шел дождь, было сыро в комнате, за окном сумеречно; уныло отсвечивали поникшие кусты в палисаднике, и на крышу, шумя по-осеннему, наваливались ветви сосен.
Пытаясь неопровержимой логикой рассуждений успокоить себя, он думал, что этому артиллерийскому офицеру, видевшему гибель батальона, еще трудно было понять, какое значение в общей операции армии под Днепровом приобретали бои в Ново-Михайловке и Белохатке. Что ж, за этим офицером стояла своя правда ответственности за гибель батальона; за ним же, Иверзевым, стояла еще бо́льшая правда ответственности за всю дивизию. И эта стойкость батальонов Бульбанюка и Максимова была для него, и не только для него, лишь шагом к Днепрову, маневром, который должен был в определенной степени обеспечить успех всей операции. Он знал, что завтра решится все…
Но эта, казалось, последовательная логика доводов не сумела успокоить Иверзева. Ему было хорошо известно, что офицеры не любили его, однако, даже сейчас, это его не задевало. Он считал, что не обязан внушать любовь к себе, а был обязан заставлять подчиненных выполнять свою волю. И поэтому он не мог простить капитана Ермакова; Иверзев знал также, что в случае неудачи, в которую не верил, будут искать виновных, а они должны быть, как бы он ни не хотел этого.
Шагая в раздумье по комнате, Иверзев позвал повелительно:
– Лейтенант Катков!
Всем видом выказывая почтительное участие, вошел адъютант, смиренно наклонил гладко причесанную голову.
Иверзев сказал:
– Лейтенант Катков, вызовите ко мне майора Семынина и двух автоматчиков.
– Так точно, товарищ полковник, прекрасно понял. Смотрите, как он, а? Наглец…
– Не вам судить, лейтенант Катков! – властно оборвал Иверзев. – Вы свободны. Еще раз предупредить Алексеева и Савельева: на наблюдательный пункт выезжаем в два часа ночи.
– Слушаюсь.
Адъютант закрыл за собой дверь.
Глава семнадцатая
Всю дорогу до Городинска они не проронили ни слова; по разъезженному проселку, по вспыхивающим в свете фар лужам в колеях, не переставая, сек дождь, летел навстречу косыми трассами.
На окраине села полковник Гуляев приказал остановить машину и тут на околице нашел свободную, без солдат, хату, затем скомандовал коротко:
– Идем!
Ермаков, ничего не ответив, пошел за ним.
Полковник потоптался на пороге чистенькой, подметенной комнаты с бумажными занавесками на окнах, мрачно насупил широкие брови, заговорил:
– За такие штуки полагается тебя под суд, понял? Заварил кашу, ведром не расхлебаешь! Ну а дальше что?
– Уж если заварил, так буду расхлебывать до конца, – сказал Ермаков, бросая фуражку на стол. – Пока вот здесь, в горле, не встанет.
– Ты головой думаешь?
– Думаю, что есть такие, которые надеются: Россия большая, людей много. Что там, важно ли, погибла сотня или тысяча людей!
Полковник Гуляев промолчал – с козырька капало – и, заметив, как снимал Ермаков свою покорябанную планшетку и чью-то полевую тяжелую сумку, отвернулся.
– Мы с тобой как родные, от Сталинграда шли, – проговорил он. – Ты как сын мне… Но позволь сказать, хотя я тебя и люблю, – ты глупец! Держать всегда надо себя, в руках держать. – И, опустив глаза, сдавленно договорил: – Ты офицер и должен правильно меня понять. Иначе, голубушка, дышать нельзя!
– Давайте помолчим, полковник.
– Так вот, мальчишка! – грубовато сказал Гуляев. – Сейчас я в полк к Денисову. Узнаю, что с формировкой. К ночи заеду. А ты, зяблик стоеросовый, считай себя под домашним арестом! Все понял?
Дождь порывистым набегом шумел по кровле, звенел по мутному, в потеках оконцу, за которым косо рябило под ветром лужи, где, плавая, мокли тополиные листья. Ермаков на секунду увидел сквозь мелькавшую водянистую сеть, как неуклюже втиснулся полковник в «виллис», как машина тронулась, выдавливая колеи на мокрой траве за окном, и горькая нежность к Гуляеву шевельнулась в душе его.
– Хозяйка, можно ли горячей воды? А впрочем, и холодная сойдет.
Хозяйка, темноволосая женщина, статная для своих уже немолодых лет, аккуратная, крепконогая, мягко излучая из глубины прозрачных глаз ласковый свет, пропела звучно:
– Холодной? Обдеретесь весь. Вон яка щетина у вас. Мой чоловик холодной не брився… Разве жалко воды?
– А муж где же? Воюет?
– Где же ему быть? С сорок первого року. Може, и неживой уже. – Хозяйка всхлипнула, ноздри дрогнули; из-под ситцевой косынки трогательно белела по-девичьи ровная ниточка пробора.
– Ну, не стоит, не надо это, слезы никогда не облегчают, – заговорил Ермаков, и ему захотелось успокоить ее, погладить по волосам возле этого жалко-аккуратного пробора. – Ну что же плакать? Война кончится, все станет ясным. – И тронул ее горячее круглое плечо. – Ведь всему бывает конец…
Она не отстранилась, только прерывистым вздохом высоко подняла грудь, сказала:
– Когда ж она кончится? Закрутила она весь свет, як цыган солнце!
– Да, закрутила, – задумчиво согласился Ермаков. – Всех…
Она как-то влажно смотрела сквозь смокшиеся ресницы, и он спросил почти родственно:
– Трудно одной?
– Ой как лихо, – прошептала она и, закрыв глаза, покачала головой.
Бреясь, он глядел в потускневшее зеркало на свое исхудавшее лицо, от которого за эти дни отвык, и не узнавал, иногда видел, как входила и выходила хозяйка, ловил внимательные взгляды украдкой и с нежной жалостью к ней, к неизвестной, одинокой жизни ее думал: «Если бы месяц назад…»
Тот знакомый и незнакомый человек в зеркале, задержав помазок на намыленной щеке, смотрел грустно, непрощающе.
Он чувствовал, что остыл, что выжглось что-то в нем, опустело и не хватало той прежней энергии, той силы, что не сдерживала его прежде. Он подумал о Шуре, о ее стыдливых и исступленных губах в первую ночь в землянке и вспомнил о том, как она обнимала его и будто не хотела этой близости. «Нет, ты не любишь меня, не жалеешь совсем. Тебе нехорошо со мной! Ну скажи честно!» И тот незнакомый ему, усталый человек в зеркале болезненно прижмурился, точно вспомнил, что был когда-то непоправимо виноват.
«О чем это я? Размотались нервы. Такое чувство, словно заплакать готов!.. Совсем никуда! – подумал он, испытывая знобкую боль в сердце. – Огрубел, огрубел за три года… Все казалось простым, как выбриться вот».
– С кем это вы говорите? – распевно спросил голос хозяйки за его спиной. – Сумно вам чи що?42
Грустно вам или что? (укр.)
Кого ж вы в зеркале бачите?
Неслышно подошла сзади, наклонилась, чуть задев полной грудью его плечо, и, заглядывая в зеркало с медленной улыбкой, нежно касаясь мягким, как вода, взглядом его лица, шепотом повторила, тепло обдав дыханием его волосы:
– Что же вы бачите? Веселый были и нахмурились… Сумно?
И он, внезапно тронутый этим, погладил ее руку, шершавую, несмелую, сказал откровенно, будто давней знакомой:
– Устал я. Вот отдохну – все пройдет. Устал очень…
Она поняла его и тотчас кинулась к постели, начала взбивать чистые высокие подушки, а он тогда проговорил просто:
– Не надо. Мне на лавке. Спасибо. Мне только подушку.
Двигаясь легко, молодо, она накинула телогрейку, тихонько, не загремев, взяла ведро, взглянула своими прозрачными лучистыми глазами и вышла из хаты.
Борис облегченно бросил шинель на лавку. Дремотно стучал по крыше дождь, и жарко светила керосиновая лампа.
Он давно потерял ощущение времени, и этот дождливый вечер казался ему вчерашним осенним вечером, даже те ощущения, что были вчера, не покидали его и сегодня. Но был он смертельно утомлен всем, что случилось в эти ночи и дни; с желанием хотя бы короткого сна лег на расстеленную на лавке шинель, голова непривычно утонула в блаженном пуху подушки. Он долго не засыпал под тихое бормотание дождя. Затем сон мгновенно окунул его в теплую летнюю реку, прикоснулся к пяткам, накаленным песком желтого пляжа, залитого жарким солнцем, а по песку, в трусиках, с веслом на плече, шел кто-то знакомый, улыбающийся, но кто – он никак не мог узнать. «Кто это? – тенью толкалась во сне мысль. – Не может быть! Ведь Прошин убит…»
Он вскочил на лавке, увидел струи дождя, сбегающие по стеклу, и подумал: «Нервы вконец расходились… Контузия, черт бы ее взял!» Он зажмурил глаза, и лицо его дернулось, выражая страдание.
«Прошин? Тот двадцатилетний лейтенант. Вот его сумка, после выпуска полученная вместе с пистолетом, с ремнем, с обмундированием».
Он расстегнул сумку. В ней были выданные в училище золотые погоны, суконная пилотка, завернутые в бумажку новые звездочки, бритвенный прибор, пара чистого белья, карандаш и школьная в линейку тетрадь; последние листы были вырваны, – очевидно, для писем. Он нашел одно, недописанное, неотправленное. Стояла дата – 15 июня 1943 года.
«Прощай, Таня!
Ты меня простишь, конечно, что я не подошел к тебе на вокзале, когда ты разговаривала с лейтенантом Михаилом Дариновским. Я не хотел вернуть тебе твою фотокарточку, которая тебе не нравилась. Пусть она будет со мной, как воспоминание. Я ведь тебя любил!
Я тоскую по паркам, садам,
Где следов не найдешь уж моих,
И по серым любимым глазам…
Как мне грустно без них!
Это напевает Мишка Дариновский.
Едем в эшелоне. Я лежу на нарах, вспоминаю тебя и все вижу… Вижу, как будто все было сейчас. Уверен, меня не убьют. Мишка Дариновский сидит внизу, насвистывает, чистит ТТ. Значит, он тоже любил тебя? Но почему не сказал прямо? Честность офицерская – без нее нельзя жить».
«Эх, Прошин… милый Прошин», – думал Ермаков, до ясной отчетливости вспоминая его веселое, возбужденное лицо, его просящий мальчишеский голос: «Товарищ капитан, я не могу бросить взвод!» – и ту первую бомбежку в окруженной деревне, где он погиб.
Ему хотелось увидеть фотокарточку Тани, о которой так сдержанно, так непонятно писал лейтенант Прошин, но он не нашел ее в сумке. Она, по-видимому, осталась у него в нагрудном кармане, погибла вместе с ним.
Ермаков опять лег, отвернулся к стене и так лежал неподвижно, не раздеваясь, не снимая сапог, наконец медленно забылся.
…Глубокой ночью его разбудили громкий стук в дверь, певучий голос хозяйки вперемежку с мужскими голосами.
И он, еще ничего не видя в густой темноте, инстинктивно потянулся за оружием, окликнул:
– Кто там, хозяйка?
– К вам чи що? – растерянно ответила она из потемок. – Где ж зажичка? Туточки была.
Какие-то люди, топая сапогами, входили в хату.
Сейчас же чиркнула зажигалка, осветила полные белые плечи хозяйки, ее заспанное лицо; она зажгла керосиновую лампу; в комнате запахло свежестью дождя, подуло влажным ветром из растворенных дверей, и Ермаков громче спросил:
– Кто пришел?
В комнате стояли трое. Майор, сухощавый, с белесыми деревенскими бровями, и рядом – двое солдат в намокших плащ-палатках, под которыми оттопыривались автоматы.
Майор вопрошающим взором обвел Ермакова, некоторое время выждал; лицо майора было знакомо – оно не раз встречалось в штабе дивизии.
– Капитан Ермаков? – тусклым голосом произнес майор. – Ваша эта фамилия – точно?
Ермаков нахмурился, затягивая на гимнастерке ремень, оттолкнул на бедро кобуру: с вечера он не успел раздеться и сапог не снимал.
– Не совсем понимаю. В чем дело?
– Вы арестованы, капитан Ермаков. Сдайте оружие, – проговорил майор бесцветным голосом, и по тону его голоса Ермаков безошибочно понял все.
– Ваше оружие!
Майор подошел вплотную, неторопливым жестом протянул руку ладонью вверх. Ермаков посмотрел на эту ладонь, резко вскинул глаза на майора – встречный холодный свет зрачков почти физически проник в его зрачки.
– Вероятно, мой арест связан с полковником Иверзевым? Так, значит, вам оружие?
Он стал с неспешной сосредоточенностью расстегивать кобуру.
– Не делайте глупостей, капитан Ермаков! – предупредил майор настороженным тоном.
Ермаков вынул пистолет, окинул его быстрым, что-то решающим взглядом и несколько секунд помедлил неопределенно.
– Ладно, – сказал он с насмешливым спокойствием. – Вот мое оружие. Пойдемте. Я готов.
– Оденьтесь. Дождь, – посоветовал майор подчеркнуто равнодушно.
– Шинелька туточки, сухонькая, – неожиданно раздался замирающий голос хозяйки. – Ось она!
На пороге он задержался, ласково кивнул встревоженной, непонимающей хозяйке, которая выглядывала из другой половины, набросил шинель на плечи, сказал:
– Спасибо.