Можно ли побороть страх смерти?
Недавно мне дали ссылку на небольшую заметку из «Литературной газеты» . В ней врач «Скорой помощи» рассуждает, сколь поразила его смерть священника, во время которой ему по долгу службы пришлось присутствовать. Врач часто видел последние минуты пациентов. Они для большинства умирающих сопровождаются ужасом и страхом. Здесь же, у священника, все было иначе.
Впрочем, вот рассказ врача:
«Мне никогда не забыть, как однажды по вызову наша бригада приехала к пожилому священнику, которого свалил инфаркт. Он лежал на кровати в тёмно-синем подряснике с небольшим крестом в руках. Объективные данные говорили о кардиогенном шоке. Давление крайне низкое. Больной был бледен, с холодным липким потом, сильнейшими болями. При этом внешне не просто спокоен, а АБСОЛЮТНО спокоен и невозмутим.
И в этом спокойствии не было никакой натяжки, никакой фальши. Мало того. Меня поразил первый же заданный им вопрос. Он спросил: «Много вызовов? Вы, наверное, ещё и не обедали?» И, обращаясь к своей жене, продолжил: «Маша, собери им что-нибудь покушать». Далее, пока мы снимали кардиограмму, вводили наркотики, ставили капельницу, вызывали «на себя» специализированную реанимационную бригаду, он интересовался, где мы живём, долго ли добираемся до работы. Спросил слабым голосом, сколько у нас с фельдшером детей и сколько им лет.
Он беспокоился о нас, интересовался нами, не выказывая и капли страха, пока мы проводили свои манипуляции, пытаясь облегчить его страдания. Он видел наши озабоченные лица, плачущую жену, слышал, как при вызове специализированной бригады звучало слово «инфаркт». Он понимал, что с ним происходит. Я был потрясён таким самообладанием.
Через пять минут его не стало…»
Многих эта заметка оставила неравнодушными. Она действительно «трогает» сердце, тем более что рассуждений о смерти у нас хоть и без табу, но молчаливо избегают. Сегодня более привлекателен принцип, еще Владимиром Высоцким определенный:
Может, лучше про реактор,
Про любимый лунный трактор…
Общество, где главная составляющая – блажь тела и нега души, не любит рассуждать о том, что никак не вписывается в яркие рекламные ролики комфорта и благополучия. О смерти — только в некрологах да в криминальной хронике, где речь идет лишь о способах убийства, о бессилии стражей порядка и психологической наклонности убийц.
Нет желания писать о смерти. Тем более смерти собственной. Даже в наших православных издательствах и СМИ тема кончины и загробного бытия проходит по касательной (назовите хоть одну толковую книжку на эту тему). Куда интересней говорить о раскладе епископских кафедр, границах Церкви и нужности иконостаса вместе с церковнославянским языком. Здесь блещут искрометными мыслями, приводят громоподобные аргументы вкупе с цитатами, а страсти накалены так, что от тихого вопроса, который надобно задавать всем и каждому ежедневно: «Како мне умирати будети?», просто отмахиваются. Хотя прекрасно все знают, что есть две непреложные истины. Первая – все умрем. Вторая – неизвестно, когда.
Истины есть, а забот о достойном обрамлении этих законов никаких. Лишь, когда смерть касается твоей семьи, твоих друзей или родных, то, стоя у гроба, невольно примеряешь его на себя, а столь распространенное «все там будем» не облегчает ни страха, ни горя.
Можно побороть этот страх? Православие утверждает – можно, а врач «Скорой помощи» примером о смерти священника доказывает это утверждение. Надо думать о смерти, чтобы побороть страх смерти. Простая формула, и тут вполне срабатывает амвросиевская поговорка «Где просто, там ангелов со сто». Чем скорее до твоего сознания дойдет необходимость быть готовым к смерти, тем меньше останется страха.
У человека есть разум; сталкиваясь с каким-нибудь вопросом, он обдумает все возможности. Может случиться так, а может, и иначе. Даже если проблема и совсем маловажная, разумный человек непременно обсудит обе возможности. Здесь же, встречаясь с этой абсолютной серьезностью – собственной смертью, которая непременно возникнет у каждого, мы очень часто поступаем иначе. Варианты не разбираются, дата отбрасывается на философское «не скоро», а утверждение, что лишь Господь определяет сроки, к себе не применяется.
Удивляет одна очевидная несообразность. Мы разумны, практичны, а многие из нас в день нынешний и прагматичны. Разум наш обдумывает все возможности и планирует различные варианты, сталкиваясь с объективными событиями. Смерть – абсолютная объективность, но она почему-то не становится проблемой на протяжении всей жизни. И, лишь оказавшись на пороге ухода с этого, пусть сложного, но знакомого мира, выясняется, что ступенька этого порога нам не под силу. За ней то, чего не знаем и о чем не стремились узнать. Отсюда страх, а за ним и ужас. Мы боимся смерти намного больше, чем она того заслуживает.
Это происходит потому, что неизбежность смерти не становится главным ориентиром в нашей жизни. Знаменитая «память смертная» даже среди православных стало обиходным выражением, никак не отражающемся на повседневности дел земных. Лишь вечером, когда внимательно читаем вечерние молитвы, напоминается: «Се ми гроб предлежит: се ми смерть предстоит». Но и эта строчка молитвенного правила очень часто прочитывается скоренько, без ударений, придыханий и, главное, — без мысли.
Обратите внимание, что в Каноннике последование молитв на сон грядущий имеет разделение. После «Достойно есть» идет «Отпуст», а затем положена еще молитва свт. Иоанна Дамаскина. Там молящийся должен указать на место своего сна и произнести: «Неужели мне одр сей гроб будет…». Теперь вопрос. Как часто мы вдумчиво и серьезно совершаем это требование обязательной для верующего человека молитвы?
Батюшка, о котором идет речь в «Литературке», по всей видимости, неукоснительно придерживался этого правила. И не только его…
Практическая жизнь священника ежедневно и ежечасно прикасается к смерти. Нас даже воспринимают частенько, как напоминание о грядущем и неизбежном собственном отпевании. Кстати, именно поэтому и стараются загрузить несвойственными для священнослужителя неуставными делами социального и хозяйственного плана. Священник хозяйственник и строитель всегда более «выгоден» миру, чем тот, кто постоянно зовет к покаянию и твердит: «Ты о смерти подумал?»
В смерти нас страшит неизвестность, а что со мной будет? Для этого священника неизвестности не было. Он знал, что его ожидает, и именно поэтому его до последней минуты заботят судьбы тех, кто остается пока здесь, на этой стороне бытия. Умирающий священник беспокоится не только о проблемах тех, кто его окружает в последнюю минуту, он продолжает выполнять дело Христово – любить. Здесь не меркантильное собирательство «добрых дел» и «благородных поступков», здесь знание о том, что доброта и любовь взаимны и именно они уменьшают страх смертный. Да и чего бояться, если любовь пронизывает все? И горнее, и дольнее.
Страх смерти верующего человека иной. Тут боязнь остаться вне любви Божией, то есть не наследовать Царство Божие.
Как его побороть? Руководств множество. Вот одно из них.
«А что препятствует нам войти в царствие Божие? Сказано: «Исполни заповеди», тогда спасешься. А так как мы немощны, испорчены, подвластны или доступны бесам, то Господь дал нам покаяние и другие Таинства. Если искренно покаемся, то Господь прощает нас, т.е. очищает нашу душу от греховных язв и обещает кающемуся Царствие Божие. Седмижды семьдесят раз на день покаешься и столько же раз получишь прощение. Если же ты не веришь Слову Божию, тогда, конечно, будешь страшиться, подпадешь власти бесов, а они замучают тебя. Ты, очевидно, как фарисей, хочешь опереться на дела свои, хотя и бессознательно, может быть. А ты будь, как мытарь, то есть все спасение возлагай на милосердие Божие, а не на свои исправления, и тогда выйдешь из этой жизни, как мытарь из храма — оправданным, т.е. войдешь в Царствие Божие». (Игумен Никон (Воробьев), «Письма о духовной жизни»)
Именно на милосердие Божие возлагал свои упования умирающий священник. Этим смерть и победил. Поэтому она для него — не фатальная зловонная тетка с косой, а всего лишь необходимое и ожидаемое жизненное событие…
Как убить смерть
Когда я был студентом философского факультета, то много читал знаменитых древнеримских философов-стоиков, Сенеку и Марка Аврелия. Одна из их постоянных идей была та, что в смерти как таковой нет никакого зла. Смерть, говорили они, как бы вписана в общий порядок природы и естественна как обратная сторона жизни, поэтому нужно только ее не бояться и мужественно встретить, когда придет ее час.
Материал по теме
Смерть, которой ждут
Как христиане относятся к смерти? Почему боятся ее и, одновременно, ждут ее — чая воскресения мертвых, как поется в Символе веры? Почему скорбят об умерших и в то же время — празднуют дни кончины святых? Почему просят о безболезненной кончине и, в то же время, страшатся уйти из жизни внезапно?
И один их аргумент в пользу бесстрашия перед лицом смерти мне казался очень странным, логически недостаточным, а именно, «блаженный» посмертный оптимизм по поводу того, что может быть за порогом жизни. С точки зрения этих стоиков после смерти есть лишь два возможных варианта, и оба они не дают никакого повода для тревоги. Либо, говорили они, смерть кладет предел абсолютно всему существующему, в том числе душе человека, и тогда страдать будет просто некому. Либо душа перейдет в иное состояние, и ее бытие продолжится, при этом, по сути, она ничего не потеряет. В общем, бояться смерти не стоит ни потому, что она мгновенна (ты либо существуешь, либо уже не существуешь), ни потому, что посмертная участь тоже ничем угрожать человеку не может.
Так, Марк Аврелий в своем сочинении «Наедине с собою» говорил, что «боящийся смерти боится или остаться вовсе без ощущений, или получать ощущения иного рода. Но если он будет лишен ощущений, то не будет ощущать никакого зла, если же он приобретает новый вид ощущений, то он станет другим существом, а его жизнь не прекратится».
В целом было очевидно, что для этих мыслителей мысль о смерти и страх перед ней были одним из самых главных (если не самым главным) предметом внимания. В этом они вполне следовали Платону, вложившему в уста Сократу мысль, что «те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним – умиранием и смертью» (Платон, диалог «Федон»). И они признавали, что в ней есть нечто ужасное и повергающее в ступор, иначе вообще зачем ей посвящать столько внимания? Как говорил тот же Сенека, «в ней (смерти. – Ю.П.), несомненно, заключено нечто ужасное, поражающее наши души, от природы наделенные любовью к самим себе, – ведь не было бы нужды готовиться к смерти и собирать силы, если бы мы добровольно стремились к ней по безотчетному побуждению, как стремятся к сохранению жизни. Чтобы в случае надобности возлежать на розах со спокойной душой, учиться не нужно. Закаляются затем, чтобы не посрамить верности под пыткой…»
Однако, с другой стороны, весь пафос их рассуждений сводился к попытке примирить читателя с тем фактом, что ему предстоит умерить, что сама по себе вполне смерть естественна, поскольку умирания всех живущих требует бесконечный круговорот природы. Они хотели научить своих последователей бесстрастию, «апатии» (ἡ ἀπάθεια) – так по-гречески выглядит слово бесстрастие или невозмутимость – перед лицом смерти.
Однако, все же удивительно, эти философы совсем не учитывали и не брали в рассмотрение третьего и хотя бы логически вполне возможного варианта – постсмертных мук, мучений в аду. Не полного небытия после смерти, и не посмертного беспечального существования, а загробного наказания. Впрочем, вероятно, именно этого требовала их основная «установка» – убедить, что смерть естественна, и поэтому в ней для мудреца нет ничего страшного. Ни в самом этом событии (неуловимый момент перехода), ни в том, что будет за ним.
Между тем интересно, что древнегреческое слово смерть – ὁ θάνᾰτος (thanatos) – иногда у греков значило еще и убийство или казнь, смертный приговор. Например, у Софокла есть такое выражение: ἐπίκουρος ἀδήλων θανάτων. В переводе на русский это дословно – мститель за неведомые смерти. Но тут имеется в виду, и правильный перевод этого места будет – мститель за неведомо кем совершённые убийства. Или у Эсхила – θάνατοι αὐθένται – убийства близких.
То есть, наверно, можно сказать, что часто греки словно отождествляли убийство и смерть, для них это вообще было возможным потому, что изначально они видели в смерти нечто противоестественное и ужасающее, некое предельное или запредельное насилие над жизнью, существованием как таковым. Это совершенно естественный взгляд для любого человека, и никакая философская, стоическая терапия ничего с этим поделать не может. Почему я, живущий на Земле, должен исчезнуть? Почему все должно прекратиться? Как это понимать? Это самые важные и страшные, поистине ужасные вопросы, от которых хочется навсегда убежать и спрятаться.
И мне кажется, что с христианской точки зрение это понимание в древнегреческом языке смерти как убийства значимо и интересно. Для христианства смерть тоже убийство человека, а не некое естественное и включенное в экономию целого мира или бытия событие. «Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих, ибо Он создал все для бытия (Прем. 1: 13–14). Она поэтому в высшей степени неестественна и противоестественна, является концентрированным выражением и порождением греховности человека, его отпадения от Бога. С точки зрения святоотеческого богословия «смерть и тление суть порождения греха … наказание за первое Адамово преступление», как писал Симеон Новый Богослов. А Евангелие – это Благая весть именно о победе над смертью: «Ибо возмездие за грех – смерть, а дар Божий – жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 6:23).
Однако великая парадоксальность христианства заключена в том, что эта победа над смертью в нем осуществляется тоже смертью, но совсем другой – смертью, подобной смертью Христа. Она – смерть греха и смерти, им порожденной. Предельное, самое большое зло для человека побеждается с помощью Бога предельными же испытаниями: благодушным перенесением скорбей, жертвой, принятием своего креста. И силы на это даются при том непременном условии, которое отцы Церкви называли памятью смертной. Это память о том, что на Земле, в мире все в конечном итоге преходяще, что в нем нет ничего постоянного и неизменного. Все обречено на гибель, распад, тление, смерть. Помнить об этом с помощью Божией – все равно, что заглянуть чуть-чуть вперед, в неизбежность, и в каком-то смысле прийти в себя, опамятоваться.
Вот какими словами к памяти о смерти призывал святитель Игнатий Брянчанинов, в своем «Слове о смерти»:
«Сколько знакомых наших, любивших эту земную жизнь и пользовавшихся благоденствием в ней, надеявшихся долго жить и еще вовсе нестарых, пожато смертию внезапно! Никто из них не мог сказать пришедшей смерти: “Подожди! Удались: я еще не хочу умирать!” Иные из них не успели в час смертный сделать никакого распоряжения, никакого приготовления; иные восхищены были из среды веселого пира, из-за роскошной трапезы; иные скончались на дороге; иные потонули; иные убились сами или убиты; иные растерзаны зверями; иные легли на постель, чтоб успокоить тело малым временным сном, и уснули сном вечным. Осмотримся кругом себя: какое множество родственников, друзей и знакомых, взятых смертию, выбыло из нашего общества! Из них славные оставили славу, власть и почести, богатые оставили имение и деньги, накопленные с большим трудом, хранимые с большою скупостью <…>. Употребим земную жизнь нашу, этот великий дар Божий, соответственно назначению, указанному ей Богом, на познание Бога, на познание самих себя, на устроение своей вечной участи. Не будем терять времени; воспользуемся им правильно: в другой раз оно не дается; потеря его невознаградима. Изгнанники рая! Не для увеселений, не для торжества, не для играний мы находимся на земле, но для того, чтобы верою, покаянием и крестом убить убившую нас смерть и возвратить себе утраченный рай…» (курсив мой – Ю.П.).
На анонсе фото Mike Motsok