Содержание
- Текст книги «Москва и москвичи»
- Автор книги: Михаил Загоскин
- Роман Перельштейн: «Они говорили, что в России нужно жить долго»
- «Померанц, безусловно, один из творцов «оттепели». Ходил в списках, печатался на Западе, а занимался Востоком»
- «Когда Тарковский заинтересовался дзен-буддизмом, Померанц уже успел написать кандидатскую на эту тему и снова попасть в опалу»
- «В какой-то момент он понял, что борясь со злом, ты можешь затоптать и Бога»
- «Восемь лет я жил в состоянии безграничного счастья. Теперь их уже нет на земле, но счастье не ушло»
- Григорий Померанц об убийстве отца Александра Меня
- Григорий Померанц. Избранные цитаты
- Цитаты Григорий Померанц
Текст книги «Москва и москвичи»
Автор книги: Михаил Загоскин
Жанры:
Классическая проза
,
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)
V
Письмо из Арзамаса
Воскреснем ли когда от чужевластья мод?
Чтоб умный, добрый наш народ
Хотя по языку нас не считал за немцев.
Грибоедов
Мне случилось однажды быть в обществе, где чрезвычайно много толковали о разных европейских вопросах, о требованиях века и в особенности о народном просвещении, или, по-нынешнему, цивилизации. Более всех разглагольствовал один барин с рыжей бородкой и длинными волосами а-ля мужик. Он с удивительным жаром доказывал необходимость заведения повсеместных школ в России, называл эти школы нормальными, говорил так красноречиво и таким непонятным ученым языком, что все слушали его в почтительном молчании. В числе этих слушателей нашелся, однако ж, такой бессовестный человек, который, вместо того чтоб скрывать свое невежество, не постыдился спросить у этого барина, что такое нормальная школа. Вы не можете себе представить, до какой степени этот неожиданный вопрос смутил моего красноречивого мудреца: он вспыхнул, замялся, пробормотал что-то сквозь зубы и тотчас переменил разговор, – одним словом, нельзя было не заметить, что он и сам не знал порядком, что такое нормальная школа, и, говоря вообще о первоначальных учебных заведениях, называл их нормальными ради того только, чтоб придать более важности речам. Впрочем, подобные случаи бывают у нас нередко, и вы можете встретить на каждом шагу людей, которые, как ученые попугаи, повторяют натолкованные им слова, не понимая сами настоящего их смысла.
Нет, вовсе не таков старинный мои приятель Андрей Яковлевич Миронов. Прослужив с честью лет сорок, он живет теперь на покое в уездном городе Арзамасе. Андрей Яковлевич не может похвастаться ученостью: не знает иностранных языков, не имеет никакого понятия о немецкой философии; однако ж старик неглупый, большой охотник до чтения и в некотором отношении человек очень любознательный. Например, если он встретит в книге какое-нибудь новое для него слово, то не успокоится до тех пор, пока не доберется до настоящего смысла этого слова. Он пересмотрит все словари, переговорит со всеми учителями уездного училища и если найдет их толкования неудовлетворительными, то при первом случае поедет в губернский город и отнесется прямо к господину директору гимназии; но, видно, и это последнее средство не всегда удается моему приятелю, потому что я на днях получил от него преогромное письмо, которое почти все составлено из одних вопросов.
«Я, батюшка, человек не многоязычный, – говорит он в начале письма, – я знаю только свой родной язык, и, кажется, знаю его порядочно, а вот с некоторого времени стали мне попадаться, особенно в одном журнале, такие странные слова, каких я в жизнь свою не слыхивал. Конечно, Богдан Ильич, в ученом свете часто создаются новые науки и делаются важные открытия, которым надобно же давать какие-нибудь названия, – да неужели их нельзя найти в нашем собственном языке?… Вот, например, искусство посредством солнечного света делать верные снимки с лиц человеческих и с разных других предметов французы называют дагерротипом (фу, батюшки, насилу выговорил!); а ведь мы умели же это новое изобретение назвать по-русски – и, воля ваша, слово «светопись» понятнее и вернее французского слова «дагерротип», которое, как я слышал, ровно ничего не значит. Да что об этом толковать! Я человек простой, где мне состязаться с людьми учеными: мне бы только понимать то, что они пишут; и вот почему, Богдан Ильич, я покорнейше прошу вас истолковать мне хотя приблизительно значение нижеследующих слов».
Тут начинался предлинный список словам, из которых многие, действительно, могли бы сбить с толку не только человека неученого, по даже знаменитого кардинала Меццофанти, который говорит и пишет свободно на семидесяти двух различных языках и наречиях. Я решился отвечать Андрею Яковлевичу не письменно, а печатно: во-первых, потому, что, может быть, в этом ответе и читатели моих записок найдут что-нибудь дельное, а во-вторых, для того, что это небольшое рассуждение о словесном нашествии иноплеменных будет, кажется, совершенно у места в записках старого москвича, который любит свой родной язык не потому только, что этот язык называется русским, а потому, что он истинно прекрасен, потому, что в его могучих и роскошных звуках отражается вся юношеская сила и вся мощь народа русского, потому, что этот язык так же самобытен, так же неистребим, так же велик, как наша родина святая, которую не могли сокрушить ни татарские погромы, ни завоевания поляков, ни нашествие французов, ни даже собственные смуты и междоусобия. Теперь об этих народных смутах и речи нет, но в словесности нашей они еще водятся. Одни хотят переделать наш язык на французский образец, нарядить этого русского великана в какой-то пестрый шутовской наряд, другим это вовсе не по сердцу. Одни уверяют, что по-русски нельзя и простого письма написать порядочно, а другие убеждены, что русский, который не напишет порядочного письма по-русски, не напишет его ни на каком языке. Одни ругаются именами Ломоносова, Державина и Карамзина, другие гордятся этими великими именами. Одни уверяют, что история русского народа все то же, что история грудного ребенка, а другие говорят, что Русь и при Владимире Святославиче не походила уже на малое дитя. Теперь вы видите, что в нашей словесности действительно есть смуты и усобица, не льется только кровь христианская, не гибнет народ православный, но зато чернила льются рекою и писчая бумага гибнет целыми стопами.
Ответное письмо Андрею Яковлевичу Миронову:
«Любезнейший Андрей Яковлевич! Я получил ваше дружеское письмо, и, надобно сказать правду, оно заставило меня призадуматься. Ну, задали вы мне порядочную задачу! Я ужаснулся, когда окинул взглядом бесконечный список этих исковерканных и перекроенных на русский лад иностранных слов; они, конечно, были для меня не новостью, но прежде эти изувеченные пришлецы встречались со мною поодиночке, а теперь, когда я увидел перед собою это безобразное полчище тенденций, консеквенций, субстанций, абстракций, эксплуатации, то, признаюсь, волосы стали у меня дыбом. Господи, боже мой!.. Да это второе нашествие галлов и с ними двадесяти язык! И добро бы еще, все эти уродливые слова были для нас необходимы, но когда подумаешь, что почти каждое из них можно перевести буквально на русский язык или, по крайней мере, заменить русским словом, заключающим в себе тот же самый смысл, то поневоле скажешь: «Ну, господа преобразователи! Много надобно иметь вам гордости, упрямства и ненависти ко всему отечественному, чтоб решиться на такое нелепое искажение своего родного языка. Как бы порадовался знаменитый профессор элоквенции Тредьяковский, если бы мог провидеть, какие у него будут достойные последователи! Ведь и он также, не тем будь помянут, любил употреблять без всякой нужды исковерканные иностранные слова, и он также называл достоинство меритом и говорил вместо принадлежности атрибут, а вместо последовательности консеквенция. Бедный Тредьяковский! Жаль, что ты не дожил до нашего времени!
Несмотря на все мое желание угодить вам, почтеннейший Андрей Яковлевич, я никак не могу отвечать на все ваши вопросы: для этого мне пришлось бы составить целый пояснительный словарь. Позвольте мне на первый случай истолковать вам значение только тех слов, которые, как вы сами говорите, более других тревожат ваш любознательный и пытливый ум. Вот эти слова: тенденция, субстанция, цивилизация, гуманность, юмористика, меркантильная индустрия, ирритация и беллетристика.
Тенденция(tendance) – по-русски наклонность, а в некоторых случаях направление. Преемники Тредьяковского, вероятно, написали бы: «Тенденция умов совершенно гармонировала с действиями правительства», или: «Жители Океании имеют прононсированную тенденцию к воровству». А русский человек скажет: «Направление умов совершенно согласовалось с действиями правительства»; «Жители Океании имеют явную наклонность к воровству». Лет около ста тому назад, когда несчастный русский язык напоминал вавилонское столпотворение, слово тенденция было неизвестно, но вместо него часто употреблялось слово пропензия (propention), которое значит почти то же самое.
Субстанция(substance) – слово от слова по-русски сущность. Даже в обеих грамматиках, русской и французской, часть речи, называемая по-русски имя существительное, а по-французски le nom substantif, происходит от одного и того же корня. Теперь я спрашиваю: что за необходимость из этих двух совершенно тождественных слов употреблять непременно французское слово, понятное только для тех, которые знают этот язык? Вероятно, господа восстановители школы Тредьяковского скажут мне: «Да какой же порядочный человек не знает по-французски?» А я так думаю, что в Англии, Германии и в разных других государствах много есть порядочных людей, которые не знают французского языка; и что за странный вывод такой что за курьезная консеквенция: «Если хочешь понимать русский язык, учись французскому?»
Цивилизация(civilisation) – производное речение от слова «civil», то есть вежливый, общежительный; следовательно, civilisation, или цивилизация, значит одно и то же, что наша образованность, а в смысле более обширнейшем – просвещение. Спросите у любого грамотного француза, что он понимает под словом «civilisation», и вы увидите, что он разумеет под ним именно то же, что мы разумеем под словами просвещение и образованность, то есть общежительность, вежливость, науки, художества, изящные искусства и образ мыслей, сходный с понятиями нашего века; следовательно, мы могли бы прожить и без этого новенького словца, которое не обогатило ни на волос ни наш язык, ни наши понятия. У французов есть еще слово «les lumieres», которое, в смысле нашего просвещения, заменяет иногда слово «civilisation». Уж нам бы взять и его; ну, чем слово люмиеры хуже цивилизации? Оно так же непонятно для русского человека и точно так же придает какой-то ученый вид разговору, а ведь мы из этого только и бьемся.
Просвещение!.. Подумаешь, какое это чудное слово!.. Мы все им очарованы, все пленяемся, а между тем никто еще не взял на себя труда определить настоящий смысл этого слова. Каждый толкует его по-своему: для одного просвещение – дар божий, для другого – наказание небесное, и как послушаешь, так они оба правы, а, кажется, истина должна быть одна? Уж не оттого ли это, что в здешнем мире все имеет свою дурную и хорошую сторону? Ведь самое благодетельное целебное лекарство может превратиться в яд, если мы станем употреблять его не так, как должно.
Вообще наши понятия о просвещении бывают до того различны, что одни часто находят его в полном развитии там, где другие не замечают и малейших его признаков. Одни говорят, что просвещение начинает уже проникать во все слои нашего общества, другие, и в особенности усердные поклонники Запада, уверяют, что оно не делает почти никаких успехов в нашем отечестве, что мы стоим всё на одном месте и отличаемся от своих предков только платьем и обритой бородою. Одним словом, что мы точно такие же неучи, какими были лет за сто назад. Я желал бы спросить этих страстных обожателей Запада: да что ж такое, господа, по-вашему, просвещение?… Если вы разумеете под этим распространение полезных знаний, художеств и наук, смягчение нравов, повсеместное учреждение учебных заведений, умножение всех житейских удобств, улучшение мануфактурных изделий, усовершенствование ремесленной промышленности и устроение удобных путей сообщения, дающих новую жизнь внутренней торговле государства, – так это все у нас делается; быть может, по-вашему, слишком медленно, да ведь вы знаете, господа, что в деле просвещения поспешность и скачки никуда не годятся. Ну, что бы вы сами сказали о человеке, который, не сделав еще потолков и не сведя кровли над своим домом, начал бы штукатурить и расписывать в нем стены потому только, что соседи его, у которых давно уже дома построены, принялись за эту окончательную работу. Вероятно, и вы нашли бы этот поступок необдуманным… Так чего же вы хотите?… Уж полно, то ли вы разумеете, господа, под вашею цивилизациею и прогрессом? Не полагаете ли вы, что русские тогда только сделаются просвещенным народом, когда совершенно превратятся во французов, немцев или англичан, то есть станут жить, как они, переймут все их обычаи, будут смотреть их глазами, мыслить их головой, закидают грязью все родное и заговорят все вашим исковерканным полурусским языком? Да разве это просвещение? О, конечно, нет! Это не просвещение, а самое жалкое и презрительное обезьянство. Если образованные немцы, англичане, голландцы, шведы и даже итальянцы, вовсе не походя на французов, имеют право называться просвещенными людьми, так почему же русский не может заслужить этого названия, не утратив своей народной самобытности? Нет, господа! В наше время безусловное подражание всему иноземному есть чистый анахронизм. Одни только дети подражают всему, не рассуждая, а нам уж пора выйти из пеленок.
Гуманность. Я думаю, что в этом слове не всякий француз узнает свое humanite, тем более что при переделке на русские нравы оно получило смысл гораздо обширнейший. Гуманность можно перевести русским словом человечность, то есть способность сочувствовать всему, что составляет истинное достоинство человека, или вообще любовь ко всему человечеству, и, разумеется, в самом высоком значении этого слова. Гуманность заменила у нас другое выражение, которое уже несколько поизносилось, а именно космополитизм. Вероятно, господа космополиты, сиречь граждане вселенной, оправдывают это странное гражданство своей любовью ко всему человечеству; следовательно, гуманный человек и космополит почти одно и то же; надобно только сказать, что есть два рода космополитизма или гуманности: один выражается не словами, а делом; другой по большей части ограничивается одним красноречивым пустословием; первый имеет своим основанием закон божий, второй опирается на просвещение и философию, а самый опыт не раз нам доказывал, как хрупки и ненадежны эти опоры. Любовь ко всему человечеству – какое прекрасное, высокое чувство! В духовном смысле это едва ли не первая христианская добродетель; но посмотрим, то ли оно будет в своем приложении к нашему мирскому греховному быту. Космополит, сиречь человек гуманный, не хочет знать никакой исключительной любви; он любит всех одинаким образом и заботится не о частном благе одного поколения или одного народа, но о всемирном, общем благе всего рода человеческого; для него мало быть хорошим отцом семейства, полезным членом общества, верным сыном своей родины, – он выше всего этого: он гражданин вселенной. Все это прекрасно, звучно и великолепно на бумаге, а в самом-то деле почти всегда служит благовидным предлогом, чтоб не думать ни о чьем благе, кроме своего собственного. Друг человечества, гражданин вселенной!.. Какие очаровательные слова и в то же время какой верный расчет! Эта многолюдная семья, которую мы называем отечеством, требует от нас иногда большого самоотвержения, великих жертв, а что может требовать от одного человека вся вселенная?… Будет и того, что он ее любит.
Здесь кстати упомянуть о филантропии, близкой родственнице этой модной гуманности и заштатного космополитизма. Филантропия– греческое составное слово, которое бог знает почему попало в наш язык. Французы начали употреблять его потому, что в их языке нет решительно выражения, которое заключало бы в себе точный и полный смысл этого слова; а мы зачем взяли его у французов? У нас есть звучное прекрасное слово человеколюбие, которое и по смыслу, и по составу своему совершенно одно с греческим словом филантропия, составленным так же, как русское, из двух слов: любовь и человек. И есть же люди, которые называют это обогащением языка! Я согласен, что язык обогащается, когда мы переносим в него слова, заключающие в себе новую мысль или понятие, для которых в нашем языке нет верного и приличного выражения; но если мы свое коренное слово заменяем без всякой нужды совершенно тождественным иностранным словом, то, конечно, вовсе не обогащаем, а разве истощаем и портим свой собственный язык.
Юмористика– производное речение от английского слова юмор, которое, в свою очередь, происходит от французского humeur. Слово юмор дает понятие о какой-то особенного рода веселости, свойственной англичанам или, вернее сказать, некоторым английским писателям, в голове которых стоит имя известного юмориста Стерна, написавшего роман «Жизнь и мнения Тристрама Шанди». Если вы спросите меня, можно ли слово юмористика перевести хотя приблизительно на русский язык, то, может быть, я отвечал бы вам утвердительно, если б не боялся, что меня закидают камнями. Мне кажется, лучше будет, когда я предоставлю вам самим разрешение этого вопроса. Вот что понимают англичане под словом юмор, разумеется, в том значении, о котором идет у нас речь. Английский словарь «Royal Dictionary english and french» определяет смысл этого слова следующим образом: «Юмор – свойство воображения, дающее всему оборот забавный, оригинальный и фантастический; особенная способность ума показывать все в потешном, смешном и шутовском виде (grotesque)». Ну, теперь я спрошу вас, как назовете вы русского человека, обладающего этой способностью?… Я вижу отсюда, что вы боитесь только вымолвить, а название этого человека вертится у вас на языке. Не правда ли, что этих людей зовут у нас балагурами?… Да не пугайтесь! Во всяком случае, камнями станут бросать не в вас, а в меня, потому что я скажу не запинаясь, что английский юмор и русское балагурство, или веселость, в существе своем одно и то же, и если они выражаются различным образом, так это оттого, что каждый народ имеет свою собственную веселость, точно так же как свою собственную народную физиономию. Английская веселость, которую мы называем юмором, резка, карикатурна и в то же время не чужда какого-то простодушия, глубокого чувства и даже грусти. Французская веселость жива, остра, легка и насмешлива. Немецкая тяжела, натянута и почти всегда походит на какую-то заказную веселость, которая не просто выливается из души, а преподается с кафедры по всем правилам науки. Этот немецкий юмор менее всех других походит на разгульную и удалую веселость нашего народа, на это затейливое балагурство, исполненное насмешки и иронии. Русский человек почти всегда назовет какого-нибудь урода красавцем, недоростка – великаном, дурачка – умницей, и если вы услышите на улице, что народ хохочет и кричит: «Держи, держи!.. Батюшки, разбила!..», – то будьте уверены, что дело идет о каком-нибудь лошадином остове, который едва передвигает ноги. «Да помилуйте, – скажут мне, – что общего между благородным английским юмором и нашим площадным балагурством?» Площадным?… А разве, вы думаете, английский юмор никогда не бывает площадным? Все зависит от того, кто обладает этой врожденной способностью. Он может быть и человеком образованным, и каким-нибудь трактирным балясником. Ведь и русские балагуры бывают разных родов. Вы можете повстречаться в гостиных нашего лучшего общества с каким-нибудь милым, любезным и весьма остроумным балагуром; вы найдете балагура также и в кабаке, только в этом случае его любезность и остроумие будут совершенно другого рода. Посмотрите, как шутит Грибоедов, как потешается Пушкин, как балагурит иногда Гоголь, и взгляните потом на иную статью журнального балагура, который воображает, что его пошлые, отвратительные шуточки, площадная брань и литературное кощунство исполнены самочистейшего юморизма.
Впрочем, я вовсе не предлагаю заменить русским словом балагурство английское слово юмор. Пусть оно останется в нашем языке для названия веселости, собственно принадлежащей англичанам. Я замечу только, что производное от него слово юмористика составлено весьма неудачно. Юмор есть не что иное, как отдельное достоинство всякого сочинения, принадлежащего к изящной словесности, какого бы содержания и рода оно ни было. Говоря о книге, написанной с умом и веселостию, вы скажете, что в ней много юмору. Но разве вы не говорите также, что в таком-то сочинении много занимательности, ясности, живости, силы, однако ж никому еще не приходило в голову составлять из этих частных достоинств всякого хорошего сочинения какие-нибудь особенные отрасли словесности. Мне возразят, может быть, что ясность, занимательность, живость и сила не имеют в себе ничего исключительного и принадлежат равно всем, а юмор есть особенного рода веселость, по преимуществу принадлежащая англичанам. Согласен!.. Позвольте только спросить вас, чем отличаются вообще наши волжские песни?… Не этим ли русским удальством, по преимуществу свойственным нашему народу? Следовательно, если б кто написал что-нибудь и духе этих разгульных песен, то мог бы назвать свое сочинение удалистикой? Разумеется, это было бы смешно и даже нелепо, а между тем он имел бы на это полное право. Если из юмора, этой народной веселости английских писателей, можно было составить юмористику, так почему ж из русской удали, этой отличительной черты наших народных песен, нельзя сделать удалистики.
Ирритация– по-русски слово от слова раздражение.
Меркантильная индустриятакже слово от слова мелочная промышленность.
Беллетристика. Вы спрашиваете меня, Андрей Яковлевич, что это за наука такая и для чего ей дали такое неблагозвучное название? Что грех таить! Увидев в первый раз слово беллетристика, я и сам подумал, что это какая-нибудь новая наука, и очень жалел, что для этой науки – может быть, весьма полезной – придумали название, которое так странно и так неприятно звучит для русского уха. Разумеется, я не мог долго ошибаться и, порассмотрев внимательно эту незваную гостью, тотчас узнал в ней нашу старую знакомую, которую до сих пор звали изящной словесностью. Неужели, спросите вы, эта бесстыдница, мадам беллетристика, то же самое, что наша чинная барыня, изящная словесность? Жаль, Андрей Яковлевич, что вы но знаете иностранных языков, а то бы я попросил вас заглянуть во французский академический словарь, и вы увидели бы тогда, что слово «belles lettres», от которого состряпали беллетристику, значит все то же, что наше слово изящная словесность. Преобразователи русского языка не ограничились, однако ж, этой переделкою, они сочинили еще слово беллетрист, которое не может даже похвастаться и своим иноземным происхождением, потому что у французов нет слова un homme de belles lettres, а есть только un homme de lettres – по-русски словесник, да еще слово un homme lettre, то есть человек умный.
Вот вам, любезный Андрей Яковлевич, довольно подробное истолкование этим модным словам, которые я выбрал из вашего огромного списка. Не правда ли, что эти иностранные слова с русским окончанием походят на каких-то одетых в шитые кафтаны французов, которые воображают, что мы их примем как наших кровных и родных, потому что они надели на свои пудреные головы русские шапки с заломом. Нет, почтенные иноземцы, этот святочный, шутовской наряд не обманет никого! Надевайте-ка опять ваши треугольные шляпы с плюмажем: ведь наша русская шапка вам вовсе не к лицу.
Теперь вы спросите меня, Андреи Яковлевич, из чего хлопочут эти господа преобразователи и что им за радость увеличить без всякой нужды свой родной язык? Что за радость? Да разве вы не знаете, что они давно уже объявили войну нашему богатому, роскошному, звучному языку, которым мы вправе гордиться перед всеми, потому что из всех новейших языков он один заключает в себе почти все достоинства древнего греческого языка, едва ли не первого из всех языков человеческих? Записные враги русского языка называют его грубым, бедным, неуклюжим и, чтоб доказать это на самом деле, пишут таким уродливым языком, который равно непонятен и для безграмотного мужика, и для просвещенного человека. Но это бы еще ничего: пусть себе какой-нибудь удалой скоморох коверкается и корчит рожи, чтоб потешить толпу зевак; но что вы скажете, если этот гаер потребует, чтоб и все так же ломались и искажали свое человеческое обличье? Что скажете вы, если он будет ругать невеждами, ограниченными пуристами и староверами всех тех, которые не желают ему подражать? Что скажете вы, если он начнет кричать: «Чему вы смеетесь, неучи? Уж не думаете ли, что я какой-нибудь площадной шут и кривляюсь ради вашей потехи? Да знаешь ли ты, неспособная ни к какому процессу мышления, невежественная толпа, что это все юмористика и беллетристика! Я хотел было инисиировать тебя во все таинства гуманности, эксплуатировать твой грубый интеллект, приготовить тебя к цивилизации, но я вижу, что в тебе нет ни малейшей тенденции к прогрессу, потому что ты, стюпидная толпа, составлена вся из детей с отсталым понятием и ребяческими взглядами». Разумеется, вы скажете ему: «Нет, господин паяц! Дети, может быть, и станут тебя передразнивать: они, по легкомыслию, свойственному их летам, любят и сами покувыркаться, попрыгать на одной ноге, подразниться языком; а мы, люди взрослые, мы можем забавляться твоим гаерством и даже платить за это деньги, но уж, верно, сами не пойдем к тебе в ученики». Конечно, это не уймет скомороха; напротив, он начнет кричать и дразниться языком пуще прежнего, надоест всем порядочным людям, – они разойдутся, а все-таки этот отчаянный фигляр не останется без публики. Что ж делать: ведь у нас так же, как и везде, много есть простодушных и не слишком грамотных людей, которые до смерти любят площадных шарлатанов и верят им во всем на честное слово.
Может быть, вы мне сделаете еще вопрос: «Почему же есть люди умные, даровитые, владеющие прекрасно русским языком, которые, однако ж, заменяют иногда без всякой нужды русское слово иностранным?» Почему?… Да так! По какому-то необдуманному подражанию, по любви к новости, а чаще всего по лени. Зачем переводить иностранное слово, если добрые люди успели к нему приделать русское окончание и употребляют его без малейших оговорок, как будто оно давно уже усвоено нашему языку. Иногда не вдруг придет на память русское слово, выражающее ту же самую мысль, а это переделанное словцо уж совсем готово, под руками! Конечно, не все грешат против русского языка по этой причине. Есть люди, которые коверкают его потому только, чтоб подражать во всем каким-нибудь знаменитым беллетристам, к которым они питают беспредельное уважение. «Да за что ж они так уважают этих отъявленных врагов русского языка?» – спросите вы. Ну, уж на это я вам отвечать не стану; а если б вы знали французский язык, так я бы вам посоветовал прочесть до конца первую песнь из поэмы Боало «L’art poetique», вы нашли бы в ней самое удовлетворительное разрешение этому вопросу.
Прощайте, любезнейший Андрей Яковлевич! Будьте здоровы и любите по-прежнему вашего искреннего приятеля Богдана Бельского».
Паронимы — это слова, близкие по звучанию, но различающиеся (частично или полностью) значением.
Иногда в нашей речи встречаются слова, похожие по звучанию, но различающиеся оттенками значения или вовсе разные по семантике. Среди лексических ошибок, вызванных незнанием точного значения слова, наиболее часто встречаются ошибки, связанные с неразграничением, или смешением паронимов.
Греческий по своему происхождению лингвистический термин «пароним» буквально значит «одинаковое имя»: греч. para — одинаковый , onyma — имя.
Паронимами можно назвать как однокоренные, так и близкие по звучанию слова, которые при всей своей похожести всё же различаются оттенками значения или обозначают разные реалии действительности.
В «Методических рекомендаций ФИПИ» отмечается:
«Анализ выполнения задания 5 показал, что сложность для 40% испытуемых составляет не только распознавание ошибки, допущенной при употреблении паронимов, но и подбор соответствующего контексту паронима для редактирования примера с ошибкой, что обнаруживает узость словарного запаса экзаменуемых.» В помощь учащимся в подборе слов-паронимов ежегодно издаётся «Словарик паронимов». Он не зря называется именно «словариком», так как «Словари» содержат тысячи слов-паронимов. Включённый в состав словарика минимум будет использоваться в КИМах, но ведь выучить паронимы для задания 5 — это не самоцель. Эти знания позволят избежать многочисленных речевых ошибок в письменных работах.
Обращаем внимание на то, что в заданиях РЕШУЕГЭ есть задания прошлых лет, и в них встречаются слова не из этого списка.
Записывайте слово в той форме, что требуется в предложении. Это требование основано на том, что в правилах заполнения бланков указано: если кратким ответом должно быть слово, пропущенное в некотором предложении, то это слово нужно писать в той форме (род, число, падеж и т. п.), в которой оно должно стоять в предложении.
Абонемент — абонент
Артистический — артистичный
Бедный — бедственный
Безответный — безответственный
Болотистый — болотный
Благодарный — благодарственный
Благотворительный — благотворный
Бывший — былой
Вдох — вздох
Вековой — вечный
Великий — величественный
Восполнить — дополнить — заполнить — наполнить — переполнить — пополнить
Враждебный — вражеский
Выбирая — избирая
Выгода — выгодность
Выдача — отдача — передача — раздача
Выплата — оплата — плата — уплата
Выплатить — заплатить — оплатить — отплатить — уплатить
Вырастить — нарастить — отрастить
Выращивание — наращивание — отращивание
Высокий — высотный
Гарантийный — гарантированный
Гармонический — гармоничный
Глинистый — глиняный
Годичный — годовалый — годовой
Гордость — гордыня
Гуманизм — гуманность
Гуманистический — гуманитарный — гуманный
Двоичный — двойной — двойственный — двоякий — сдвоенный — удвоенный
Действенный — действительный — действующий
Деловитый — деловой — дельный — деляческий
Демократичный — демократический
Диктант — диктат
Дипломант — дипломат
Дипломатический — дипломатичный
Длинный — длительный
Добротный — добрый
Доверительный — доверчивый
Дождевой — дождливый
Драматический — драматичный
Дружеский — дружественный — дружный
Единичный — единственный
Желанный — желательный
Жестокий — жёсткий
Жизненный — житейский
Жилищный — жилой
Загородить — огородить — оградить — отгородить — перегородить
Занизить — понизить — снизить
Заплатить — оплатить
Заполнить — наполнить — переполнить
Заполнен — наполнен — переполнен
Зачинатель — зачинщик
Звериный — зверский
Звуковой — звучный
Зрительный — зрительский
Изобретательный — изобретательский
Информативный — информационный — информация —информированность
Иронический — ироничный
Искусный — искусственный
Исполнительный — исполнительский
Исходный — исходящий
Каменистый — каменный
Комфортабельный — комфортный
Конный — конский
Коренастый — коренной — корневой
Костный — костяной
Красочный — красящий — крашеный
Лакированный — лаковый
Ледовый — ледяной
Лесистый — лесной
Личностный — личный
Микроскопический — микроскопичный
Мороженый — морозильный — морозный
Надеть — одеть
Наличие — наличность
Напоминание — упоминание
Невежа — невежда
Нестерпимый — нетерпеливый — нетерпимый
Неудачный — неудачливый
Обвинённый — обвинительный
Обрывок — отрывок
Обхватить — охватить
Ограничить — отграничить — разграничить
Оклик — отклик
Органический — органичный
Отборный — отборочный
Отклонение — уклонение
Отклоняться — уклоняться
Отличать(-ся) — различать(-ся)
Отличие — различие
Памятливый — памятный
Перетерпеть — претерпеть
Покупательный — покупательский — покупной
Популистский — популярный
Почтенный — почтительный — почётный
Практический — практичный
Предоставить — представить
Представительный — представительский
Признанный — признательный
Продуктивный — продуктовый
Производительный — производственный — производительность
Просветительский — просвещённый
Публицистический — публицистичный
Пугливый — пуганый
Раздражение — раздражительность
Ритмический — ритмичный
Романтический — романтичный
Скрытный — скрытый
Словарный — словесный
Сопротивление — сопротивляемость
Соседний — соседский
Сравнимый — сравнительный
Сценический — сценичный
Технический — техничный
Удачливый — удачный
Униженный — унизительный
Фактический — фактичный
Хищнический — хищный
Царский — царственный — царствующий
Целый — цельный — целостный
Экономический — экономичный — экономный
Эстетический — эстетичный
Этический — этичный
Эффективный — эффектный
Эффективность — эффектность
Роман Перельштейн: «Они говорили, что в России нужно жить долго»
Воспоминания писателя и ученика о Зинаиде Миркиной и Григории Померанце
Григорий Померанц и Зинаида Миркина — «чета мудрецов». Философы, писатели и культурологи, за свою долгую жизнь они становились героями и авторами телепередач, издали множество книг и научных работ. Григорий Соломонович оставил этот мир шесть лет назад, а Зинаида Александровна — чуть более года назад, в сентябре 2018-го. Однако их последователи продолжают начатое философами дело: переиздают их наследие, создали интернет-музей, а также ведут семинар «Работа любви», которым на протяжении 20 лет руководил Померанц. Нынешний ведущий семинара, писатель и киновед Роман Перельштейн рассказал во второй части интервью «Реальному времени» свою историю знакомства с Померанцем и Миркиной.
«Померанц, безусловно, один из творцов «оттепели». Ходил в списках, печатался на Западе, а занимался Востоком»
— Роман Максович, расскажите о своем знакомстве с Зинаидой Миркиной и Григорием Померанцем.
— В 2010 году я пришел на философско-культурологический семинар Померанца и Миркиной, влюбился в этих людей и остался с ними навсегда. И они приняли меня как сына. После кончины Григория Соломоновича, а это произошло в 2013-м, я уже ни на шаг не отходил от Зинаиды Александровны. В духовном смысле ни на шаг. Ну и, конечно же, мы очень много времени проводили вместе. Она пережила мужа на пять лет.
И это были невероятно плодотворные годы. На перевале из девятого десятка в десятый эта женщина написала и издала семь поэтических книг, которые немедленно расходились и превращались в событие! Зинаида Александровна не только духовный поэт, переводчик Рильке, Тагора, суфиев. Она блистательный эссеист, публицист и лектор. Померанц ушел в возрасте 95 лет, Миркина — на 93-м году жизни. Они говорили: «В России нужно жить долго». И никогда не объясняли, почему и как.
— Можете чуть подробнее рассказать об этих людях?
— Григорий Померанц — фигура легендарная. Фронтовик, закончил войну в Берлине. Неминуемо, как многие мыслящие люди, попал в опалу. Четыре года провел в ГУЛАГе. В 1965 году сделал антисталинский доклад в Институте философии, за что мог поплатиться головой или снова загреметь в лагерь. Померанц, безусловно, один из творцов «оттепели». Ходил в списках, печатался на Западе, а занимался Востоком. Философ, культуролог, религиовед. Советским ученым, имеющим степени, ему стать не позволили, и он стал мудрецом на все времена.
Нашим телезрителям они известны как чета мудрецов — их приглашали на передачи, о них снимали фильмы
Полвека Померанц и Миркина прожили вместе. Нашим телезрителям они известны как чета мудрецов — их приглашали на передачи, о них снимали фильмы. На протяжении 20 лет Григорий Соломонович и Зинаида Александровна вели семинар «Работа любви». И так получилось, что они передали мне эту эстафету. Нет таких людей, которые смогли бы на том же уровне продолжить их дело. Такие люди кончились. Просто кто-то должен быть на посту. «Работа любви» должна продолжаться. И тебя никто не спрашивает, готов ты к этому или нет. А ведь это и есть счастье, когда тебя никто не спрашивает.
«Когда Тарковский заинтересовался дзен-буддизмом, Померанц уже успел написать кандидатскую на эту тему и снова попасть в опалу»
— Вы также автор статей об их творчестве. В чем значимость их наследия?
— Померанц всю жизнь занимался Достоевским. Его работы о творчестве Федора Михайловича считаются каноническими. Померанц привлек наше внимание к Востоку. Известно, что под его влиянием режиссер Андрей Тарковский в картине «Сталкер» попытался выстроить мост между Западом и Востоком. Когда Тарковский заинтересовался дзен-буддизмом, Померанц уже успел написать кандидатскую на эту тему и снова попасть в опалу, поэтому работа не была защищена. Но она ходила по рукам. Высоко ценил Померанца академик Андрей Сахаров. Своими духовными наставниками считал Померанца и Миркину поэт Борис Чичибабин.
В полемической переписке с Солженицыным Померанц сформулировал важнейший для себя тезис, который превратился в кредо. «Стиль полемики важнее предмета полемики». Вероятно, многим известно уже ставшее крылатым выражение: «Дьявол начинается с пены на губах ангела». Это все про то же.
Померанц любил такую притчу. На песке проведена линия. Сделай ее короче, не прикасаясь к ней. Как? Проведи рядом линию длиннее. Всю жизнь он ее и проводил. И это стало частью его философской интонации. Ну и, конечно же, сформулированный им подход диалога религий является величайшим, еще до конца не оцененным достижением в гуманитарной сфере. Все традиционные вероучения ведут к Богу. На глубине глубин великим религиям делить нечего. Непонимание и конфликты возникают только на поверхностном уровне религиозной жизни, на концептуальном. Концепции очень честолюбивы и заносчивы.
О Померанце и Миркиной говорить по отдельности невозможно. В некотором смысле они составляют единое целое. Ими написана книга «Великие религии мира». Она могла бы стать учебником. На мой взгляд, трудно более доходчиво описать религиозно-мистическую жизнь человечества. Александр Мень называл «Великие религии мира» нашей книгой, настолько всецело он разделял с Померанцем и Миркиной их замысел.
Александр Мень называл «Великие религии мира» нашей книгой, настолько всецело он разделял с Померанцем и Миркиной их замысел
— А что вы можете сказать о поэзии Зинаиды Миркиной?
— Наследие Миркиной, если сосредоточиться только на нем, также трудно переоценить. Ее поэтическое творчество, а издано 18 сборников, является путем прямого постижения Истины. Предлагаю такой восточный образ. Он похож на суфийский путь к Богу. Тысячи стихов Миркиной выстроены по кругу, подобно двустишиям арабской газели, и каждый стих связан не столько друг с другом, сколько с незримым центром, а в центре Бог. Она так много писала и прожила такую долгую жизнь, потому что круг, расширяясь, не уводит от источника жизни, а только в него и ведет.
Важно еще вот что сказать. Если бы не было Миркиной, не было бы и Померанца таким, каким мы его знаем. Если бы не было Померанца, то Миркина могла бы и не справиться с каждодневными суровыми вызовами жизни. Будучи еще девушкой, она пять лет пролежала парализованной. Сказались перенесенные болезни, переутомления. Может быть, даже ее недуг спровоцировало нечто большее. В 19 лет Миркина открыла для себя Бога, но он был никому не нужен. И не потому что на дворе стоял 1945 год. А потому что, как сказал апостол Павел, «мудрость мира сего есть безумие перед Богом». Болезнь, перенесенная в юности, давала знать о себе всю жизнь. Но, как признавалась Зинаида Александровна: «У меня с болезнью ничья. Ни она меня не может одолеть, ни я — ее».
«В какой-то момент он понял, что борясь со злом, ты можешь затоптать и Бога»
— Как они оценивали современное общество?
— Знаете, что больше всего они ценили в людях? Способность меняться. Нашу готовность к преображению. Нашу жажду новой, действительной глубокой жизни. И Миркина, и Померанц прошли через врата смерти, которые ведут во второе, духовное рождение. Не нужно для этого умирать физически. Умирает наше малое, эгоистическое, конечное «я», и только тогда открывается простор для нашего вечного «Я».
Общество в лице своих институтов никогда не требует от нас подобных метаморфоз. И даже когда само общество меняется к лучшему, мы-то остаемся прежними. И все завоевания, так сказать, на общественной ниве очень быстро обнуляются. Иногда Померанца называют диссидентом. И это правда. Он боролся за права человека. Он бросал вызов бесчеловечному режиму. Но в какой-то момент он понял, что борясь со злом, ты можешь затоптать и Бога. И тогда он стал одним из глубочайших созерцателей своего века. И выход был найден. Какой? «Бороться со злом. Но не до того, чтобы разбить зеркало тишины. В него смотрится Бог». Это точная цитата из него.
Да, Померанц и Миркина сетовали на падение нравственности, но никогда этим не увлекались. Век — он всегда железный. Важно лишь оставаться по-настоящему живым.
Беззаветную любовь к себе способны пробудить только праведники. Померанц и Миркина и были праведниками
— Как вы сами относитесь к современности, ее скоростям, технологиям, целям? Считаете ли вы себя человеком этого века?
— Есть ли цель у современности? Это хороший вопрос. Перефразирую его. Есть ли цель у эволюции? Один мудрец сказал, что цель эволюции привлечь внимание к тому, что не эволюционирует. Не эволюционирует материнская ласка, Божья любовь, лесная тишина, закат в горах. Не эволюционирует внутренний свет, который есть в каждом человеке. Света может быть больше или меньше, но сам Свет все тот же. Он никогда не меняется. Он и есть вечность. От вечности ничего нельзя отнять, к ней ничего нельзя прибавить.
Ну а мир, современный мир, конечно же, меняется. Физик завтрашнего дня возьмет почти невидимым пинцетом деталь и припаяет ее к существующему в каком-то смутном материальном измерении компьютеру. А потом этот компьютер, который даже на зубах не заскрипит, совершив миллиард операций за секунду, лет через десять создаст что-нибудь абсолютно несгораемое и непотопляемое. Вроде как вечное. Хотя эта штука и не будет вечной. Время найдет в ней слабое звено. А вот во внутреннем свете человека слабого звена нет. Мы можем сами этот свет перечеркнуть в себе, завалить мусором. Но до конца мы не сможем его погасить. Это не в нашей власти.
Я ничего не имею против новых изобретений и скоростей. Но что эта неубиваемая штука добавит к лесной тишине или к Божьей любви? Неубиваемый поезд, катер, самолет. Прекрасно! Важно лишь не обгонять свою душу.
«Восемь лет я жил в состоянии безграничного счастья. Теперь их уже нет на земле, но счастье не ушло»
— Что лично вам дало общение с Померанцем и Миркиной? Поделитесь яркими воспоминаниями из опыта этого общения?
— Они всегда держались просто, скромно, без всякой позы. Их никогда нельзя было застать в образе. Никаких масок. Никаких фирменных жестов. Фирменные жесты от фирменного одиночества. Но как может быть одинок человек, живущий с Богом? Однако путь мудреца — это одиноко прочерченный путь. К Богу нельзя прийти толпой.
Восемь лет я жил в состоянии безграничного счастья. Теперь их уже нет на земле, но счастье не ушло. Оно стало ровным, глубоким. Для него не нужны больше причины. Нельзя беззаветно любить вообще. Беззаветную любовь к себе способны пробудить только праведники. Померанц и Миркина и были праведниками. От них волнами расходится любовь ко всем.
Я лучше научился чувствовать и понимать своих родных. Исчезли все конфликты с людьми близкими. Причина этих конфликтов была, конечно же, во мне. Пришли в мою жизнь удивительная мягкость, покой, легкость. Знаете, ведь все просто. Душа бессмертна. О чем беспокоиться? В наших руках дары. Руки никогда не бывают пусты. На что жаловаться?
Померанц уходил на моих глазах. Мы дежурили в очередь. Угасала на моих руках, на наших руках Зинаида Александровна. Каждый из нас делал то, что от него зависит. И в глубине души все были спокойны. Потому что любовь все вершила. И всему земному подводила итог любовь.
На фото слева направо: Роман Перельштейн, Зинаида Александровна Миркина, Галина Рудович, Ирина Воге
Как-то вечером меня сморил сон, а Зинаида Александровна сидела перед витражом, за которым горела свечка. Это был очень простой сувенир с изображением Святого семейства. За те минут двадцать, что я дремал, она написала стих. Силы покидали ее, но дух бодрствовал. Вот это стихотворение:
И от людей остался Свет
И больше ничего.
И в этом весь Святой Завет,
Весь тайный смысл его.
Он нас от тьмы кромешной спас,
Он эту тьму прожег.
И тихо светится сквозь нас —
Непостижимый Бог.
Человек, который написал эти строки, не думал о себе, о своей боли, о своей немощи. Душа оставалась цветущим садом, потому что ее корни не от мира сего.
Мы ждали страданий, тех самых, последних, но она ушла почти мгновенно. Успела подписать друзьям и почитателям свою новую книгу. Подержала итоговый сборник в руках. Он еще пах типографской краской. А завершающая книга Миркиной, изданная нами совсем недавно, называется «Открытая Дверь». В открытую дверь она и ушла. И сама остается навсегда открытой для каждого из нас.
— Как ученик Померанца и Миркиной, что вы видите своим долгом?
— Расти. Вот мой долг и долг каждого из нас. Мы все подобны дереву. Корни наши уходят глубоко, широко раскинулась крона — мы и есть древо жизни. Наш долг помнить о том, что все мы, как говорила Миркина, ветки одного дерева, пальцы одной руки. Если я причиняю боль кому-то, то я себе причиняю боль. Господи, да наш долг не забывать об этом, вот и все!
И, конечно же, мы будем издавать и переиздавать их книги. Наследие Померанца и Миркиной огромно. Очень много людей выросли на их творчестве, согреты их теплом. Каждый месяц проводится семинар в Музее меценатов и благотворителей Москвы. Курирует проект «Работа любви», назовем это проектом, председатель Международного общественного информационно-просветительского движения «Добро — без границ» Светлана Бочарова. Существует сайт, на котором выкладываются их произведения. Его постоянно обновляет племянница Миркиной — музыкант Яна Корабельникова. Информационным обеспечением занимается давний друг Померанца и Миркиной Евгений Айшулер. Волонтер Мария Красницкая создала интернет-музей, посвященный чете мудрецов. Ссылки на проект можно найти во всех соцсетях. Как видите, современные технологии работают. И они нужны. Я не имею возможности перечислить всех жителей сказочной страны Небывалии, которую создали Миркина и Померанц, всех их друзей, всех духовных детей. Мы все их последователи. И не мы называем себя их учениками, а они назвали нас, позвали за собой. И мы открыты для всех, у нас нет никаких секретов.
То, что душа бессмертна — это не секрет, это тайна, до которой нужно дорасти. А тайна живет в тишине. Слова для Померанца и Миркиной значили много, но слова — ничто по сравнению с той великой тишиной, из которой они должны приходить и в которую уйдут.
Наталия Антропова, фото из архива Романа Перельштейна
Справка
Роман Перельштейн — прозаик, киновед, сценарист, драматург, доктор искусствоведения, является членом Союза российских писателей. Преподает во ВГИКе. Родился в 1966 году в Казани. Окончил Казанский инженерно-строительный институт. Работал архитектором, но вскоре сменил вид деятельности. Окончил заочное отделение Литературного института имени Горького и заочное отделение сценарного факультета ВГИКа. Прозаик, сценарист, драматург, доктор искусствоведения. Автор двух теоретических книг о кино: «Конфликт «внутреннего» и «внешнего» человека в киноискусстве», «Видимый и невидимый мир в киноискусстве» и сборника эссеистики, прозы, драматургии, стихов «Старая дорога». Проза Романа Перельштейна публиковалась в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Юность». Участник философско-культурологического семинара Григория Померанца и Зинаиды Миркиной. Исследователь и последователь их многогранного творчества и миропонимания. Ныне ведущий семинара «Работа любви», которым на протяжении двадцати лет руководили Померанц и Миркина.
ОбществоКультура
Григорий Померанц об убийстве отца Александра Меня
Из книги: Памяти протоиерея Александра Меня. — М.: Рудомино, 1991. С. 43-44.
НОВОЕ ВРЕМЯ МУЧЕНИКОВ
Убийство о. Александра сперва просто ударило по лбу. Это было почти физическое чувство, поэтому я точно помню место удара. Потом, на похоронах, спокойно и печально заработало сознание, и я вдруг увидел, что мы вступаем в новое время мучеников. Только сейчас, при выходе из Утопии, разделительная линия между мучениками и мучителями другая, чем при входе в Утопию. Она проходит внутри христианства, она рассекает все лагери. Сталкивается религия любви и воинственное национальное язычество. Сталкивается привычка ненависти, легко меняющая образ врага, и чувство вечности, освобождающее от ненависти. После смерти Сахарова ни одно событие так не потрясало меня. Недаром приходят мученики и недаром их чтят. Мы прошли какой-то новый поворотный пункт. Поднялась еще одна голова дракона, и каждый, кто остается в России, должен быть готов остаться один на один перед огнедышащей пастью.
Лет 15 тому назад о. Александр, прочитав мое эссе о пене на губах, превращающей змееборца в нового змея, остановился перед иконой из собрания Московской патриархии, и показал мне лик св. Георгия, сохранявшего отрешенный покой в битве с чудовищем. Я согласился, что на хорошей иконе это действительно так и языческий сюжет преображен христианским духом. Но на значках и плакатах никакой отрешенности не осталось. Только упоение ненавистью, только образ противника как воплощение мирового зла. Такие вещи не первый раз случаются в истории. Свастика в Индии до сих пор остается мирным религиозным символом. Ненависть, ищущая освящения, легко превращает образ духовного движения в фашистский знак.
О. Александр, мне кажется, понимал, на что он идет. Да и как было не понять, получая каждый месяц новые письма, написанные в обычном для «Памяти” стиле. Мы не знаем, кто нанес священнику удар топором в затылок. Это мог быть первый попавшийся, сбитый с толку воплями о спасении России. Но мы хорошо знаем, кто хотел смерти проповедника, кто убивал его в помышлении. Отец Александр как мыслитель был учеником Г.П. Федотова, убежденным экуменистом. Для многих это почти то же, что масон, а масон — что черт. Вполне порядочный, но ограниченный автор недавно написал: ”Я невольно цепенею при мысли, что какого-нибудь малодушного епископа, «сергианца”, заменит какой-нибудь бодрый, энергичный экуменист-масон, разрушитель основ православия” («Свободная Россия”, № 3). «Бодрый, энергичный экуменист” — это почти портрет Александра Меня. Он настойчиво вел диалог с католичеством. Исследуя религии Востока, искал в них не демонические извращения, которые всюду можно найти, а искры Единого Огня. И считал путем евреев признание Христа Спасителем без разрыва с иудаизмом, — так, как учил сам Христос и апостолы до Павла. Для православного фундаментализма, застывшего в гордыне Третьего Рима, все это ужасные ереси.
Разрушение барьеров между Россией и Христианским миром кажется ему разрушением основ православия (эту характеристику я встречаю не первый раз). Не решаются поднять руку на Федотова и травят его учеников. Все, в чем упрекали Александра Владимировича Меня, можно найти у Георгия Петровича Федотова: взгляд на православие как ветвь единой христианской культуры, соединение традиций высокой духовности с борьбой за политическую свободу и права человека. В годы застоя о. Александра таскали за это на допросы, устраивали обыски, поливали грязью в газете «Труд” (не забывшей упомянуть, что по паспорту отец Александр — Александр Вульфович; это, конечно, сразу должно было уронить его в глазах пролетарских интернационалистов)… Сейчас старые методы травли уже не годятся, но нашлись новые, неформальные.
За какой-нибудь год о. Александр, благодаря телевидению, стал первым проповедником страны. Режиссеры, привлекавшие его, не сознавали, какую бурю зависти, раздражения и ненависти — до скрежета зубовного — они вызвали. Раздражал самый облик о. Александра, благородные черты его библейского лица, открывшегося десяткам миллионов с экрана телевизора. Всем своим обликом Александр Мень разгонял мрачные призраки, созданные черносотенным воображением. И это не могло пройти даром. «Ненависть к чужому — не любовь к своему — составляет главный пафос национализма — не в одних фашистских странах”, — писал Г.П.Федотов («Новый град”, 1952, с. 108). Эта ненависть справила свой кровавый праздник. Но он не остановит духовного движения, в центре которого стоял отец Александр. Хочется еще раз вспомнить призыв Федотова: «Мы спрашиваем не о том, во что человек верует, а какого он духа. Под этим знаменем соединились мы в борьбе за правду Нового Града” (с. 377).
Григорий Померанц
Вы также можете подписаться на мои страницы в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
и в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
Григорий Померанц. Избранные цитаты
Любовь так тесно связана с болью, что без готовности терпеть боль и страх боли она совсем невозможна.
«Открытость бездне. Встречи с Достоевским»
Без способности поставить себя на второе место, без способности умалиться – все дары становятся жерновами на шее.
«Открытость бездне. Встречи с Достоевским»
В пространстве и времени Бог может найти себя лишь в глубине человеческого сердца, но только в самой последней его глубине. И вот когда человек достигает последней глубины, он чувствует некий дух, который подсказывает ему, что такое хорошо и что такое плохо.
Что значит — делай что хочешь?
В обстановке, когда тон задают пошлость и хамство, очень трудно собрать вместе ту часть образованного общества, что пробилась к глубинам, открытым русской и мировой культурой. Не вижу здесь более эффективного пути, чем путь индивидуального развития. Только способность самому дойти до уровня, на котором станут родными вершины и глубины (в данном случае верх и низ — метафоры) мировой культуры и мы в какой-то степени ощутим себя их наследниками.
Что значит — делай что хочешь?
Интеллигентность — это внутренняя готовность к внешней свободе и готовность защищать эту свободу от покушения извне, и от внутренних пороков, от превращения свободы во вседозволенность.
Интеллигенция, интеллигенты и интеллигентность
Опыт последних веков показал, как опасно доверять логике, не поверяя ее сердцем и духовным опытом. Ум, ставший практической силой, опасен. Опасен научный ум со своими открытиями и изобретениями. Опасен политический ум со своими реформами. Нужны системы защиты от разрушительных сил ума, как на АЭС — от атомного взрыва. Ни один злодей, разбойник, садист не совершили столько зла, сколько энтузиасты благородных идей, прогрессивных идей, целенаправленного добра… Миллионы людей убивала идея окончательного решения, окончательного выхода из всех кризисов, идея прыжка из царства необходимости в царство свободы (или в другую утопию).
Саморегулирующаяся вавилонская башня.
Все в мире несовершенно, болезненно, неустойчиво, трудно. Но увидеть это, не цепляться за устойчивость, за нетрудность, за комфорт — первый шаг к устойчивости в пустоте. Мое ничтожное положение стало моей почвой.
Записки гадкого утенка
Всякая личность начинается тогда, когда чувствуешь потребность выйти из толпы и ищешь какие-то твердые основания своего личного бытия, твердый стержень, твердую основу.
Лекция
В 1970 году, вдумываясь, почему Достоевский мало кого убедил своими “Бесами”, я сформулировал догмат полемики: «Дьявол начинается с пены на губах ангела… Всё рассыпается в прах, и люди, и системы, но вечен дух ненависти в борьбе за правое дело, и потому зло на земле не имеет конца».
В полемике 70-х годов я упорно, в мучительной борьбе с собой, смахивал с губ эту пену и сформулировал второй догмат:
«Стиль полемики важнее предмета полемики. Предметы меняются, а стиль создает цивилизацию»
Догматы полемики и этнический мир
«Именно в грязи и лежат самородки, а не на выметенном тротуаре»
«Открытость бездне. Встречи с Достоевским»
«Сущность мировоззрения определяется скорее интерпретацией ценности, чем ее условным знаком. Мы все за добро, но все по-разному его понимаем.»
«Открытость бездне. Встречи с Достоевским»
«Вера говорит: вспоминай свой грех. Вспоминай свою тоску, которая выталкивает тебя из греха (или из жизни, если иначе не выходит). Вспоминай свое отвращение. Это тоска по Богу. И она приведет тебя к Богу, если будет достаточно сильной.
Каждый из нас — Раскольников. У каждого из нас есть свой тайный грех. И каждому из нас открыта бездна Бога. Но мы ее боимся. Мы не готовы вступить в нее. И потому предпочитаем забывать грехи. Это норма. И то, что нарушает норму, мы называем болезнью. Болезненным стремлением копаться в душевной грязи.»
«Открытость бездне. Встречи с Достоевским»
Способность к счастью — признак гармонической личности, свободной от страха, суеты, запутанности в заботах, личности, способной брать от жизни то, что жизнь даёт, и давать ей всё, что жизнь требует.
Когда человек, достигнув цели, не чувствует себя счастливым, это значит, что он стремился к ложной, второстепенной цели, приняв её за истинную (главную), а главную упустил.
Счастье
Смерть человека в возрасте 89 лет нельзя назвать безвременной. Но для многих из нас это случилось безвременно. Хотелось, чтобы он нас пережил, а не мы его.
Новое нестяжательство
Нужно очень долго разжигать внутренний костер, чтобы пламя его сожгло мусор и открыло путь глубокому созерцанию, до мига, в который хаос человеческих дел будет схвачен волшебным узлом и станет единством, станет иерархией, в которой все на своем месте и нет сомнения, что выше и что ниже, когда вязать и когда разрешать.
По Божьему следу
Наше спасение — в глубине, где вовсе не каждый миг высший. На этой глубине человек, отбросив иллюзии, остается один на один с проклятыми вопросами, со страданием и смертью. Но я не променяю зарю, которую надо ждать, на электричество, вспыхивающее от нажатия кнопки. Я верю в зарю, и я не раз видел ее.
Счастье — это не суррогат жизни. Это сама жизнь, открытая глубине, со всеми ее бедами, но и с той силой, которую дает глубина. Бог, скрытый в глубине, не страхует нас от несчастий, но он дает силу переносить несчастья и, потеряв всё, начинать жизнь заново. Продолжая путь, мы опять должны войти в темное ущелье, но знаем, что выйдем снова на свет и обрадуемся свету и эту радость будем нести сквозь тьму — до следующего взрыва света.
Подлинное и призрачное счастье
Цитаты Григорий Померанц
На данной странице вы найдете цитаты Григорий Померанц, вам обязательно пригодится эта информация для общего развития.
Любовь так тесно связана с болью, что без готовности терпеть боль и страх боли она совсем невозможна. Г. Померанц «Открытость бездне. Встречи с Достоевским»
***
Чем больше талант, втягивающий в свой мир, тем сильнее его «жестокость», если его мир для тебя ссылка. Г. Померанц «Открытость бездне. Встречи с Достоевским»
***
Без способности поставить себя на второе место, без способности умалиться – все дары становятся жерновами на шее.
***
Но опыт сам по себе ничего не объясняет. Объясняет голова. Моя кудрявая голова не знала того, что знает лысая. Григорий Померанц «Записки гадкого утенка»
***
Только здесь, на Земле, «мы все убиваем тех, кого любим» (О. Уайльд, «Баллада Реддингской тюрьмы»). Только здесь даже бескорыстие своекорыстно, как попытка Настасьи Филипповны женить князя на
Аглае… Г. Померанц «Открытость бездне. Встречи с Достоевским»
***
«Тех, кто идет против коллектива, коллектив сломает и слопает». Григорий Померанц «Записки гадкого утенка»
***
Выдерживали люди, не думавшие о том, как они выглядят, и не нуждавшиеся в славе. Тщеславие сдавалось.
***
Подлинная вера — это не доверие чему-то внешнему. Это доверие своей собственной глубине больше, чем поверхностным уровням своего собственного сознания.
***
Всякая личность начинается тогда, когда чувствуешь потребность выйти из толпы.
***
Но в гиперболе, в «неразвитой напряженности» (как сказал бы Гегель), в «страстной односторонности» (на моем языке) есть энергия открытия, и формулы, в которых эта энергия отпечаталась, культура не забывает. Они в чем-то ценны для понимания того, что произошло. Наверное, потому, что великое никогда не рождается вяло, в полутьме, без яркой вспышки, которая и освещает, и ослепляет.