Ольга Константиновна Громова
Сахарный ребёнок. История девочки из прошлого века, рассказанная Стеллой Нудольской
© Громова О. К., 2014
© ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2014
Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Стелле и Эрику.
Я выполнила своё обещание.
О.Г.
Пролог
Не хотелось думать ни об уроках вообще, ни конкретно о немецком языке – так хороша была за окном подмосковная ранняя осень с ярким осенним солнышком, так манила в лес. Я вполуха слушала, как учительница объявляла результаты вчерашней контрольной. «Нудо́льская – три…» Ослышалась я, что ли? Класс недоумённо загудел, но под строгим взглядом нашей новой «немки» быстро затих. С первых парт изумлённо оглядывались на меня одноклассники: вторая тройка по немецкому за неделю. Все знали, что по-немецки я говорю почти так же свободно, как по-русски, и школьный диктант ну никак не могла написать на тройку.
А я вдруг всё поняла. И недавняя тройка по русскому за сочинение (учительница сказала, что я стала допускать стилистические ошибки и не раскрыла тему), и сегодняшняя уже не показались такими удивительными. Обидными – да, несправедливыми – конечно… Но в эту минуту мне стало ясно, что теперь, в последнем классе, эти тройки станут появляться неизбежно, как бы я ни старалась. И тогда у меня в конце года выйдут четвёрки по русскому и немецкому. И не видать мне ни золотой медали, ни даже серебряной, несмотря на все мои «пятёрочные» табели прошлых лет.
Я совсем перестала слушать урок. Я думала. Понятно, что четвёрки по русскому не избежать – тогда мне точно не дадут медаль. Можно получить медаль, даже имея две четвёрки за последний год, но не в том случае, если одна из них по русскому. Это закон. А похоже, так и будет. Обидно и неясно, почему вторым предметом стал именно мой любимый немецкий. Не математика, не физика… Может быть, потому, что наша новая классная руководительница преподаёт немецкий и, похоже, не очень-то хорошо его знает… а значит, ей не нравятся те, кто знает лучше неё? Или просто она в нашем посёлке недавно, ещё не своя вроде бы, и потому именно ей поручено выполнить чью-то «установку»?
Моя мама тоже преподаёт немецкий. В той же школе. Но ей старшие классы не дают, только с пятого по седьмой. Мы и живём при школе – в маленькой служебной квартире. Маме, конечно, тоже будет обидно за мой немецкий, но я точно знаю, что ни она, ни я сама спорить не станем. И объяснять ничего никому не будем. А одноклассники… ну что ж, поудивляются и привыкнут. В десятом классе у всех своих забот хватает.
Потом, когда-нибудь… когда станет можно… я расскажу свою историю хотя бы самым близким друзьям. Но это будет нескоро. Если вообще будет. А пока я могу вспоминать только молча.
I. Игра
Сегодня за ужином мы попали в волшебную страну эльфов и гномов, где, как всем известно, в кисельных берегах текут молочные реки. В глубоких тарелках с крутым ярким ягодным киселём и налитым по краям молоком нужно «пропружать», прокладывая русла для молочных речек в кисельных берегах. Если не торопиться и действовать аккуратно, в тарелке получится карта страны с озёрами, реками, ручьями и океаном вокруг. Мы долго возимся, а потом сравниваем, у кого лучше получилось: у меня, у мамы или у папы. Папа даже умудрился построить какую-то гору из киселя и уверяет, что именно из неё течёт вот эта молочная река. Пока мы рассматриваем картины в тарелках, гора расползается и получается мутное море. Мы с мамой смеёмся, а няня ворчит: «Ну, собрались младенцы – баловство одно».
– Ладно, Мосявка, – говорит папа, – доедаем быстро кисель и спать.
– А сказка будет?
– Будет тебе сказка. Сегодня моя очередь.
– А можно ты прямо сейчас начнёшь, чтобы знать, про что… а потом я пойду чистить зубы и умываться?
– Давным-давно…
– Когда и солнце было ярче, и вода мокрее?
– Господи, а это ты откуда взяла?
– Это Полюшка ей так сказки рассказывает, – улыбаясь, говорит мама.
Полюшка – это моя няня. И она, кстати, никогда не зовёт меня Мосявкой. Считает, что это собачья кличка, и ворчит, когда меня так зовут. Но папа её ворчания не боится.
– Не отвлекайте меня. Так вот… давным-давно жила-была в Москве семья: папа, мама, няня и совсем маленькая девочка. Папу звали… папой. Маму… Папа называл её Юленька, мамины старшие сёстры – Люськой, брат – Пунечкой.
– А брат – это дядя Лапа?
– Ну, например он, хотя в жизни-то его никто так не зовёт, только одна маленькая девочка. А вот девочку очень долго называли всякими разными словами, но никак не по имени… Потому что имени у неё не было.
– Это про меня сказка, да? А приключения будут?
– Будут-будут. Иди умывайся и ложись.
Мама обычно читает или рассказывает мне удивительные истории из жизни разных богов, героев, волшебников, да ещё на разных языках. А папа редко рассказывает «правильные» сказки, то есть народные или литературные, – чаще на ходу сочиняет. Я бегу умываться, предвкушая сказку про саму себя, потому что правдивую историю о том, как у меня не было имени и откуда оно взялось, я уже знаю.
По всем приметам родиться должен был мальчик, которого хотели назвать Генрихом. И вдруг раньше срока родилось нечто крошечное, весом без восьмушки пять фунтов (так няня по старинке считала) и чуть больше сорока сантиметров в длину, и оказалось девочкой. Родители долго не могли решить, как же им назвать это неожиданное явление.
Пока не было кроватки, я спала в чемодане, стоявшем на большом стуле, а крышка его была привязана к спинке. Тогда меня называли Мосявка, Буба или как-нибудь ещё. И вот это создание должно было получить имя. Папе нравились одни имена, маме – другие, и спорили они без конца. Один из друзей семьи предложил:
– Назовите девочку Муссо́р – это по-турецки «звезда».
Но мама решила мусором дочку не называть. Спорили бы ещё долго, если бы через два месяца родителям не принесли строгую повестку о штрафе и официальное напоминание о том, что в стране существуют загсы, куда им и следует явиться зарегистрировать ребенка.
Пошли втроём: папа, мама и их друг Александр. Пока родители в коридоре у окна бурно спорили, как же будет называться это чудо, они передали ребёнка другу, чтоб подержал, покуда они что-то решат. Тот тихо зашёл в комнату (из которой полчаса назад выдворили родителей доспоривать в коридоре) и зарегистрировал ребёнка, благо и ребёнок, и документы были в руках у дяди Саши. С чувством выполненного долга он предложил родителям доспорить как-нибудь в другой раз, так как эту девочку зовут Стелла, что на латыни значит «Звезда».
Когда в доме появилась няня Поля, она придумала сокращение от имени Стелла – Эля. С тех пор близкие так меня и звали.
Лица папы я не помню. Зато помню карман его пальто. Если я запускала туда руку (почти до плеча), там всегда находилось что-нибудь вкусненькое. Помню большую тёплую руку, за которую я держалась, когда по выходным мы ходили гулять. И голос – очень низкий, бархатный. И вот папа рассказывает мне сказку. О том, как маленькая, но смелая девочка без имени спасает свою маму от злых разбойников и зарабатывает себе имя – Звёздочка.
12 3 4 5 6 7 …37
Ольга Громова
Сахарный ребенок
История девочки из прошлого века, рассказанная Стеллой Нудольской
Стелле и Эрику. Я выполнила своё обещание.
О. Г.
Пролог
Не хотелось думать ни об уроках вообще, ни конкретно о немецком языке — так хороша была за окном подмосковная ранняя осень с ярким осенним солнышком, так манила в лес. Я вполуха слушала, как учительница объявляла результаты вчерашней контрольной. «Нудольская — три…» Ослышалась я, что ли? Класс недоумённо загудел, но под строгим взглядом нашей новой «немки» быстро затих. С первых парт изумлённо оглядывались на меня одноклассники: вторая тройка по немецкому за неделю. Все знали, что по-немецки я говорю почти так же свободно, как по-русски, и школьный диктант ну никак не могла написать на тройку.
А я вдруг всё поняла. И недавняя тройка по русскому за сочинение (учительница сказала, что я стала допускать стилистические ошибки и не раскрыла тему), и сегодняшняя уже не показались такими удивительными. Обидными — да, несправедливыми — конечно… Но в эту минуту мне стало ясно, что теперь, в последнем классе, эти тройки станут появляться неизбежно, как бы я ни старалась. И тогда у меня в конце года выйдут четвёрки по русскому и немецкому. И не видать мне ни золотой медали, ни даже серебряной, несмотря на все мои «пятёрочные» табели прошлых лет.
Я совсем перестала слушать урок. Я думала. Понятно, что четвёрки по русскому не избежать — тогда мне точно не дадут медаль. Можно получить медаль, даже имея две четвёрки за последний год, но не в том случае, если одна из них по русскому. Это закон. А похоже, так и будет. Обидно и неясно, почему вторым предметом стал именно мой любимый немецкий. Не математика, не физика… Может быть, потому, что наша новая классная руководительница преподаёт немецкий и, похоже, не очень-то хорошо его знает… а значит, ей не нравятся те, кто знает лучше неё? Или просто она в нашем посёлке недавно, ещё не своя вроде бы, и потому именно ей поручено выполнить чью-то «установку»?
Моя мама тоже преподаёт немецкий. В той же школе. Но ей старшие классы не дают, только с пятого по седьмой. Мы и живём при школе — в маленькой служебной квартире. Маме, конечно, тоже будет обидно за мой немецкий, но я точно знаю, что ни она, ни я сама спорить не станем. И объяснять ничего никому не будем. А одноклассники… ну что ж, поудивляются и привыкнут. В десятом классе у всех своих забот хватает.
Потом, когда-нибудь… когда станет можно… я расскажу свою историю хотя бы самым близким друзьям. Но это будет нескоро. Если вообще будет. А пока я могу вспоминать только молча.
I. Игра
Сегодня за ужином мы попали в волшебную страну эльфов и гномов, где, как всем известно, в кисельных берегах текут молочные реки. В глубоких тарелках с крутым ярким ягодным киселём и налитым по краям молоком нужно «пропружать», прокладывая русла для молочных речек в кисельных берегах. Если не торопиться и действовать аккуратно, в тарелке получится карта страны с озёрами, реками, ручьями и океаном вокруг. Мы долго возимся, а потом сравниваем, у кого лучше получилось: у меня, у мамы или у папы. Папа даже умудрился построить какую-то гору из киселя и уверяет, что именно из неё течёт вот эта молочная река. Пока мы рассматриваем картины в тарелках, гора расползается и получается мутное море. Мы с мамой смеёмся, а няня ворчит: «Ну, собрались младенцы — баловство одно».
— Ладно, Мосявка, — говорит папа, — доедаем быстро кисель и спать.
— А сказка будет?
— Будет тебе сказка. Сегодня моя очередь.
— А можно ты прямо сейчас начнёшь, чтобы знать, про что… а потом я пойду чистить зубы и умываться?
— Давным-давно…
— Когда и солнце было ярче, и вода мокрее?
— Господи, а это ты откуда взяла?
— Это Полюшка ей так сказки рассказывает, — улыбаясь, говорит мама.
Полюшка — это моя няня. И она, кстати, никогда не зовёт меня Мосявкой. Считает, что это собачья кличка, и ворчит, когда меня так зовут. Но папа её ворчания не боится.
— Не отвлекайте меня. Так вот… давным-давно жила-была в Москве семья: папа, мама, няня и совсем маленькая девочка. Папу звали… папой. Маму… Папа называл её Юленька, мамины старшие сёстры — Люськой, брат — Пунечкой.
— А брат — это дядя Лапа?
— Ну, например он, хотя в жизни-то его никто так не зовёт, только одна маленькая девочка. А вот девочку очень долго называли всякими разными словами, но никак не по имени… Потому что имени у неё не было.
— Это про меня сказка, да? А приключения будут?
— Будут-будут. Иди умывайся и ложись.
Мама обычно читает или рассказывает мне удивительные истории из жизни разных богов, героев, волшебников, да ещё на разных языках. А папа редко рассказывает «правильные» сказки, то есть народные или литературные, — чаще на ходу сочиняет. Я бегу умываться, предвкушая сказку про саму себя, потому что правдивую историю о том, как у меня не было имени и откуда оно взялось, я уже знаю.
По всем приметам родиться должен был мальчик, которого хотели назвать Генрихом. И вдруг раньше срока родилось нечто крошечное, весом без восьмушки пять фунтов (так няня по старинке считала) и чуть больше сорока сантиметров в длину, и оказалось девочкой. Родители долго не могли решить, как же им назвать это неожиданное явление.
Пока не было кроватки, я спала в чемодане, стоявшем на большом стуле, а крышка его была привязана к спинке. Тогда меня называли Мосявка, Буба или как-нибудь ещё. И вот это создание должно было получить имя. Папе нравились одни имена, маме — другие, и спорили они без конца. Один из друзей семьи предложил:
— Назовите девочку Myccop — это по-турецки «звезда».
Но мама решила мусором дочку не называть. Спорили бы ещё долго, если бы через два месяца родителям не принесли строгую повестку о штрафе и официальное напоминание о том, что в стране существуют загсы, куда им и следует явиться зарегистрировать ребенка.
Пошли втроём: папа, мама и их друг Александр. Пока родители в коридоре у окна бурно спорили, как же будет называться это чудо, они передали ребёнка другу, чтоб подержал, покуда они что-то решат. Тот тихо зашёл в комнату (из которой полчаса назад выдворили родителей доспоривать в коридоре) и зарегистрировал ребёнка, благо и ребёнок, и документы были в руках у дяди Саши. С чувством выполненного долга он предложил родителям доспорить как-нибудь в другой раз, так как эту девочку зовут Стелла, что на латыни значит «Звезда».
Содержание
«Сахарный ребенок» Ольга Громова — отзыв
Вообще-то официально книга эта в жанре *детская проза*, но — не могу я согласиться с тем, что, мол, эту и подобные ей книги должны читать только дети!! Нет, не так — мне, например, было очень интересно и познавательно читать историю девочки из прошлого века, папу которой сослали в Магадан, а её с мамой — в отдаленные степи Киргизии… За что? А патамушта — враги народа. Точка.
Сильная, пронзительная история, основанная на реальных событиях, поначалу данная история жизни маленькой девочки планировалась выйти в свет как мемуары Стеллы Нудольской, но… в силу некоторых причин книга вышла как детская и для подростков, и называется она просто и вместе с тем заманчиво: «Сахарный ребенок. История девочки из прошлого века, рассказанная Стеллой Нудольской».
И из этой истории мы узнаем о многих вещах того времени глазами ребенка, счастливой девочки Стеллы-Эли, у которой было всё — любящие папа и мама, добрая нянюшка, собственный дом и куча разнообразных игрушек. А потом пришли хмурые люди и забрали папу. На дворе — 1936 год.
И всё, мирная и счастливая жизнь полетела в тартары. Маме с дочерью, как родственникам врага народа, предписывалось в ближайшие сроки покинуть Москву и отправиться в ссылку — далеко-далеко, в киргизские степи. Они думали — едут в ссылку. А попали — в лагерь…
Обо всём этом в подробностях и расскажет нам маленькая девочка Эля, которая впоследствии станет школьницей-первоклашкой, потом — ученицей старших классов и выпускницей… Тяжело ей будет в жизни, ибо клейма в документах — ЧСИР (членов семьи изменника Родины) и СОЭ (социально опасные элементы) — не самые лучшие спутники в жизни при Советах…
А девочка-то умненькая, хорошенькая… с детства влегкую болтающая помимо русского и на немецком, и по-французски, учившаяся на *пятерки* и многое другое… только вот — советская власть не признавала индивидуальность, без разбора стригла всех под одну гребенку и весьма настороженно относилась к детям *врагов народа*…
Что дальше?.. Смогут ли Эля и её мама выстоять против всех натисков судьбы, не потеряться во всей это заварухе, сохранить свою человечность, выжить, несмотря на все обстоятельства, и, главное — вновь увидеться с папой?.. А ещё — может ли дочь врага народа получить золотую медаль за отличную учебу, ведь сам Сталин однажды произнес, что-де дети за родителей не отвечают…
Цитаты из книги:
Наряду с русским родители с самого раннего возраста говорили со мной по-немецки и по-французски. Поэтому я к трем годам одинаково понимала все три языка, а потом и говорила на них одинаково легко. И именно потому немецкие, французские и русские сказки и истории мне рассказывали на языке оригинала (с).
В жизни человека встречается множество разных узлов, и он должен уметь развязывать эти узлы. Самое простое — разрезать, а нужно уметь развязывать (с).
В выходной, накрывая большой овальный стол к обеду, мы играли в Круглый стол короля Артура и его доблестных рыцарей. Ну и, конечно, доблестный Ланселот — я — не мог за обедом капризничать, чавкать или плохо справляться с ножом и вилкой (с).
— А где папа? — спросила я.
— Срочно уехал в Горький, — ответила мама. Видимо, ей было очень горько, и этот город первым пришел ей на ум. В эту ночь, с 13 на 14 февраля 1936 года, арестовали и увезли папу. Мне шел тогда пятый год (с).
— Нас продали в рабство, что ли? — спросила я. — Мы теперь рабы?
— Ну что ты, моя хорошая. Рабство — это состояние души. Свободного человека сделать рабом нельзя (с).
И о том, что там висит портрет Михаила Богдановича Барклая де Толли — талантливого русского полководца шотландского происхождения с французской фамилией, человека трагической судьбы. Он не был наемником — род Барклаев жил в России около двухсот лет, — и он любил свою родину — Россию — не меньше, чем грузин Багратион или русский Денис Давыдов. И что единственным способом сохранить армию, собрать силы для последующего удара было организованное отступление. Но всем в стране было обидно, что наши отступают, и многие стали считать, что генерал Барклай де Толли — трус и предатель, тем более что и фамилия у него такая нерусская (с).
Элемент, конечно, был очень опасен: образование высшее, владеет пятью иностранными языками, играет на пианино, прекрасно рисует, до революции училась в Смольном институте, её мать — полька, бабка — шведка, отец — русский столбовой дворянин, работал инженером на Тульском оружейном заводе и уж наверняка был недобитым белогвардейцем, так как все мужчины в роду (кроме него, моего деда) были артиллерийскими офицерами. Ещё и замуж вышла за прибалтийского еврея, который к тому времени уже в лагере… (с).
— Да, считается, что в пионеры надо принимать лучших, — задумчиво сказала мама. Мне показалось, что она пытается найти объяснение, но ей не очень-то удается. — Знаешь, ведь когда-то так и было. Ещё до революции были такие детские отряды, назывались *скауты*. Туда принимали всех, кто хочет помогать другим, заботиться о слабых, что-то делать для общества, чему-то для этого учиться. А потом, после революции, появились почти такие же — пионеры. Идеи у них, конечно, другие — коммунистические, но похоже. Сначала и правда в пионеры принимали не всех. А потом как-то так сложилось, что теперь принимают целым классом. Считается, наверное, что если не очень хорошего человека принять в пионеры, может быть, он захочет исправиться (с).
— Тебя, конечно, ругать будут, только ты не спорь, а то хуже будет. Ты слушай молча и кивай. Моя бабушка говорила, что умный человек не спорит зря, а поступает, как считает нужным (с).
В общем, я эти же цитаты заодно и в виде наглядных картинок сделала, надеюсь, вам понравилось!..
А так… книга коротенькая, всего 145 страничек — зато каких!! И помимо этих страничек есть и фотографии семьи Нудольских, и простенько-наивные иллюстрации художника, стилизованные под неумелые детские рисунки… и таким образом, цепляющие за душу… маленькая девочка, стоящая у колючей проволоки и смотрящая в даль…
Многие моменты в книге — трогательны до слез, буквально. А ещё что примечательно — нет здесь давящей коммунистической пропаганды, отсутствуют и лозунги… просто время лагерей и ссылки глазами ребенка, потом девушки… она просто и беспристрастно рассказывает о своей жизни, своём детстве.
Она — это Стелла Нудольская, её рассказы о себе записала Ольга Громова… и именно благодаря Ольге данная книга — новинка лета 2014 года, если я правильно поняла — увидела свет.
Сахарный ребенок. История девочки из прошлого века, рассказанная Стеллой Нудольской — Ольга Громова
I. Игра
Сегодня за ужином мы попали в волшебную страну эльфов и гномов, где, как всем известно, в кисельных берегах текут молочные реки. В глубоких тарелках с крутым ярким ягодным киселём и налитым по краям молоком нужно «пропружать», прокладывая русла для молочных речек в кисельных берегах. Если не торопиться и действовать аккуратно, в тарелке получится карта страны с озёрами, реками, ручьями и океаном вокруг. Мы долго возимся, а потом сравниваем, у кого лучше получилось: у меня, у мамы или у папы. Папа даже умудрился построить какую-то гору из киселя и уверяет, что именно из неё течёт вот эта молочная река. Пока мы рассматриваем картины в тарелках, гора расползается и получается мутное море. Мы с мамой смеёмся, а няня ворчит: «Ну, собрались младенцы – баловство одно».
– Ладно, Мосявка, – говорит папа, – доедаем быстро кисель и спать.
– А сказка будет?
– Будет тебе сказка. Сегодня моя очередь.
– А можно ты прямо сейчас начнёшь, чтобы знать, про что… а потом я пойду чистить зубы и умываться?
– Давным-давно…
– Когда и солнце было ярче, и вода мокрее?
– Господи, а это ты откуда взяла?
– Это Полюшка ей так сказки рассказывает, – улыбаясь, говорит мама.
Полюшка – это моя няня. И она, кстати, никогда не зовёт меня Мосявкой. Считает, что это собачья кличка, и ворчит, когда меня так зовут. Но папа её ворчания не боится.
– Не отвлекайте меня. Так вот… давным-давно жила-была в Москве семья: папа, мама, няня и совсем маленькая девочка. Папу звали… папой. Маму… Папа называл её Юленька, мамины старшие сёстры – Люськой, брат – Пунечкой.
– А брат – это дядя Лапа?
– Ну, например он, хотя в жизни-то его никто так не зовёт, только одна маленькая девочка. А вот девочку очень долго называли всякими разными словами, но никак не по имени… Потому что имени у неё не было.
– Это про меня сказка, да? А приключения будут?
– Будут-будут. Иди умывайся и ложись.
Мама обычно читает или рассказывает мне удивительные истории из жизни разных богов, героев, волшебников, да ещё на разных языках. А папа редко рассказывает «правильные» сказки, то есть народные или литературные, – чаще на ходу сочиняет. Я бегу умываться, предвкушая сказку про саму себя, потому что правдивую историю о том, как у меня не было имени и откуда оно взялось, я уже знаю.
По всем приметам родиться должен был мальчик, которого хотели назвать Генрихом. И вдруг раньше срока родилось нечто крошечное, весом без восьмушки пять фунтов (так няня по старинке считала) и чуть больше сорока сантиметров в длину, и оказалось девочкой. Родители долго не могли решить, как же им назвать это неожиданное явление.
Пока не было кроватки, я спала в чемодане, стоявшем на большом стуле, а крышка его была привязана к спинке. Тогда меня называли Мосявка, Буба или как-нибудь ещё. И вот это создание должно было получить имя. Папе нравились одни имена, маме – другие, и спорили они без конца. Один из друзей семьи предложил:
– Назовите девочку Муссо́р – это по-турецки «звезда».
Читать онлайн «Сахарный ребенок»
I. Игра
Сегодня за ужином мы попали в волшебную страну эльфов и гномов, где, как всем известно, в кисельных берегах текут молочные реки. В глубоких тарелках с крутым ярким ягодным киселём и налитым по краям молоком нужно «пропружать», прокладывая русла для молочных речек в кисельных берегах. Если не торопиться и действовать аккуратно, в тарелке получится карта страны с озёрами, реками, ручьями и океаном вокруг. Мы долго возимся, а потом сравниваем, у кого лучше получилось: у меня, у мамы или у папы. Папа даже умудрился построить какую-то гору из киселя и уверяет, что именно из неё течёт вот эта молочная река. Пока мы рассматриваем картины в тарелках, гора расползается и получается мутное море. Мы с мамой смеёмся, а няня ворчит: «Ну, собрались младенцы — баловство одно».
— Ладно, Мосявка, — говорит папа, — доедаем быстро кисель и спать.
— А сказка будет?
— Будет тебе сказка. Сегодня моя очередь.
— А можно ты прямо сейчас начнёшь, чтобы знать, про что… а потом я пойду чистить зубы и умываться?
— Давным-давно…
— Когда и солнце было ярче, и вода мокрее?
— Господи, а это ты откуда взяла?
— Это Полюшка ей так сказки рассказывает, — улыбаясь, говорит мама.
Полюшка — это моя няня. И она, кстати, никогда не зовёт меня Мосявкой. Считает, что это собачья кличка, и ворчит, когда меня так зовут. Но папа её ворчания не боится.
— Не отвлекайте меня. Так вот… давным-давно жила-была в Москве семья: папа, мама, няня и совсем маленькая девочка. Папу звали… папой. Маму… Папа называл её Юленька, мамины старшие сёстры — Люськой, брат — Пунечкой.
— А брат — это дядя Лапа?
— Ну, например он, хотя в жизни-то его никто так не зовёт, только одна маленькая девочка. А вот девочку очень долго называли всякими разными словами, но никак не по имени… Потому что имени у неё не было.
— Это про меня сказка, да? А приключения будут?
— Будут-будут. Иди умывайся и ложись.
Мама обычно читает или рассказывает мне удивительные истории из жизни разных богов, героев, волшебников, да ещё на разных языках. А папа редко рассказывает «правильные» сказки, то есть народные или литературные, — чаще на ходу сочиняет. Я бегу умываться, предвкушая сказку про саму себя, потому что правдивую историю о том, как у меня не было имени и откуда оно взялось, я уже знаю.
По всем приметам родиться должен был мальчик, которого хотели назвать Генрихом. И вдруг раньше срока родилось нечто крошечное, весом без восьмушки пять фунтов (так няня по старинке считала) и чуть больше сорока сантиметров в длину, и оказалось девочкой. Родители долго не могли решить, как же им назвать это неожиданное явление.
Пока не было кроватки, я спала в чемодане, стоявшем на большом стуле, а крышка его была привязана к спинке. Тогда меня называли Мосявка, Буба или как-нибудь ещё. И вот это создание должно было получить имя. Папе нравились одни имена, маме — другие, и спорили они без конца. Один из друзей семьи предложил:
— Назовите девочку Myccop — это по-турецки «звезда».
Но мама решила мусором дочку не называть. Спорили бы ещё долго, если бы через два месяца родителям не принесли строгую повестку о штрафе и официальное напоминание о том, что в стране существуют загсы, куда им и следует явиться зарегистрировать ребенка.
Пошли втроём: папа, мама и их друг Александр. Пока родители в коридоре у окна бурно спорили, как же будет называться это чудо, они передали ребёнка другу, чтоб подержал, покуда они что-то решат. Тот тихо зашёл в комнату (из которой полчаса назад выдворили родителей доспоривать в коридоре) и зарегистрировал ребёнка, благо и ребёнок, и документы были в руках у дяди Саши. С чувством выполненного долга он предложил родителям доспорить как-нибудь в другой раз, так как эту девочку зовут Стелла, что на латыни значит «Звезда».
Когда в доме появилась няня Поля, она придумала сокращение от имени Стелла — Эля. С тех пор близкие так меня и звали.
Лица папы я не помню. Зато помню карман его пальто. Если я запускала туда руку (почти до плеча), там всегда находилось что-нибудь вкусненькое. Помню большую тёплую руку, за которую я держалась, когда по выходным мы ходили гулять. И голос — очень низкий, бархатный. И вот папа рассказывает мне сказку. О том, как маленькая, но смелая девочка без имени спасает свою маму от злых разбойников и зарабатывает себе имя — Звёздочка.
И папа, и мама были очень музыкальны. Мама садилась вечерами за пианино, и они пели вдвоём. Было так славно. Очень я любила, когда они пели «Элегию» Массне. Конечно, я не знала, что такое элегия и кто такой Массне, и считала, что это одно такое длинное слово — «элегиямассне», — но и слово было красивое, и мелодия.
Родители оба работали, и работали много. Но когда они были дома, а я ещё не спала, казалось, что всё их время принадлежало мне. Ни разу я не слышала «отойди», «займись своими игрушками», «мне некогда», «поговорим потом». Сейчас мне кажется, что мы всё время играли.
Наряду с русским языком родители с самого раннего возраста говорили со мной по-немецки и по-французски. Поэтому я к трём годам одинаково понимала все три языка, а потом и говорила на них одинаково легко. И именно потому немецкие, французские и русские сказки и истории мне рассказывали на языке оригинала.
Мама очень хорошо рисовала и нередко во время рассказа набрасывала рисунок.
Мне часто приносили подарки: они всегда были завёрнуты в бумагу и завязаны верёвочкой, которую я должна была развязать сама.
Однажды папа принёс домой громадный свёрток. Поставил его на пол и серьёзно так сказал:
— Интересно, что там внутри? Развяжи его аккуратно и посмотри.
Сначала я проверила папин карман — там было маленькое краснобокое яблоко. Ну а потом обошла свёрток кругом. Длинный, выше меня, он стоял на полу и слегка покачивался. Надо было развязать все узлы и посмотреть…
— Ну, человечек, смелее!
Это были очень важные слова. Если мной бывали довольны, мне говорили «хороший человечек», а высшая похвала звучала как «хороший человек».
Понятие «хороший человек» включало многое.
Хороший человек всё делает сам.
Человек умеет и может сделать всё, сначала с чьей-то помощью, а потом — сам. Например, в три с половиной года человек одевается и умывается сам. А постарше — конечно же, и играет сам, потому что знает уже довольно много и из всех известных историй всегда может сочинить разные другие.
Хороший человек ничего не боится.
Страшно только тому, кто боится. Если ты ничего не боишься, то тебе и не страшно. И ты тогда смелый человек.
Хороший человек развязывает все узлы сам.
В жизни человека встречается много разных узлов, и он должен уметь развязывать эти узлы. Самое простое — разрезать, а нужно уметь развязать.
В детской на стенке были прибиты две верёвочки, на которых я училась развязывать и завязывать узлы — разные: и петельку, и бантик, и двойные. Папа научил меня вязать морской узел, потому что всё должно быть завязано крепко, но так, чтобы можно было легко развязать.
Ну что ж, узлы нужно развязывать, и я это умею делать сама.
Трудилась долго. И вот — бумага снята, на полу стоит КОНЬ! Серый в яблоках, хвост и грива светлые, седло …
Сахарный ребенок
Книга Ольги Громовой САХАРНЫЙ РЕБЕНОК записана ею со слов Стеллы Нудольской, чье детство пришлось на конец 30-х — начало 40-х годов в Советском союзе. Это очень личный и берущий за душу рассказ о том, как пятилетняя Эля, счастливо растущая в любящей семье, вдруг оказывается дочерью «врага народа» и попадает в страшный, непонятный ей мир: после ареста отца их вместе с матерью отправляют в лагерь в Киргизии как ЧСИР (членов семьи изменника Родины) и СОЭ (социально опасные элементы). Но несмотря на все испытания, голод и болезни, которые им приходится пережить, Эля и ее мама не падают духом: читают стихи, поют песни, шутят, по-настоящему заботятся друг о друге. САХАРНЫЙ РЕБЕНОК — это во многом «роман воспитания», история о любви, а ее о том, что такое достоинство и что такое свобода. Точнее всего о свободе говорит мама Эли: «Рабство — это состояние души. Свободного человека сделать рабом нельзя».
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)».
Стр. 18 из 35
Пока все остальные были заняты домашними делами, мама читала мне и Уляше. Потом уходила читать всем. Уляша укладывала меня спать и сидела со мной до прихода мамы часа два. Для нас с Уляшей это были волшебные вечера. Во-первых, у нас чтение шло гораздо быстрее, чем у остальных. И мы, таинственно улыбаясь, никому не рассказывали, что же будет дальше. И очень этим гордились, особенно Уляша. Во-вторых, мы с Уляшей обсуждали прочитанное: а как он… а как ему… а как она… — и даже играли в «Майскую ночь» и другие повести, тем более что мама, читая повести, пела нам арии из опер по этим произведениям. В-третьих, Уляша пела мне прекрасные украинские песни. Она учила меня петь, как поют украинцы, — на два голоса. Вначале было трудно, я всё время сбивалась. И наконец получилось! А я научила Уляшу лермонтовской колыбельной и «Слети к нам, тихий вечер» — и мы их тоже пели на два голоса: я вела («у тебя голосок тонкий»), а она вторила.
Как-то в разговоре обнаружилось, что Уляша совсем никогда не ходила в школу и читать не умеет. Некоторые буквы знает, а складывать слова не может. Она умеет только печатными буквами расписываться, «а то зарплату не дадут». И я стала учить Уляшу читать. Все буквы выучились очень быстро, а потом мы пели слова. Я попросила маму написать на листе слова песни «Слети к нам, тихий вечер» печатными буквами. По этому «пособию» Уляша довольно быстро научилась читать.
Как-то Уляша распорола нашу котомку, выстирала её со щёлоком — и получился хороший кусок сурового полотна.
Пока мы разговаривали с ней и пели, она вышивала там гладью васильки. Синие васильки на светло-сером фоне выглядели необыкновенно красиво. Из этого вышло для меня очень нарядное платьице.
Ещё у Уляши нашёлся довольно большой кусок и несколько совсем маленьких кусочков белого материала, похожего на марлю, только очень плотного; назывался он «мата». На этих кусочках она учила меня делать мережку и вышивать крестиком. Пока я всё это осваивала, она расшила розочками большой кусок. И получилась настоящая, как у Уляши, украинская блузка!
Я была совершенно счастлива.
— Наденешь на Рождество, — сказала Уляша, — когда пойдём колядовать.
И стала учить меня колядкам — это такие песни с пожеланием добра хозяевам.
С маминой помощью мы склеили рождественскую звезду. И в праздники прошлись с Уляшей по всем семи комнатам.
С особенным удовольствием, стоя в дверях в украинской кофточке, я выпевала:
Щедрик ведрик,
Дайте вареник,
Грудочку кашки,
Кильце ковбаски…
И нам надавали много лепёшек и ещё чего-то вкусного.
А потом в бараке накрепко заперли входную дверь, завесили её рядном, чтоб не дуло, вытащили в коридор столы, занавесили окна в комнатах, чтобы не было видно с улицы, что происходит в доме, и все сели праздновать Рождество. Ели «украинский бешбармак» (на самом деле бешбармак — блюдо казахское, с лапшой, но у нас в бараке так называли густой суп из баранины с галушками), мамалыгу с патокой (сахара ни у кого не было, но изредка доставались сладкие отходы сахарного производства) и тёплые пирожки, которые называли «шанежки».
И ещё был концерт. Мама спела несколько рождественских гимнов, мы с Уляшей пели про тихий вечер, а потом Уляша взяла мамин сборник стихов и прочла (сама!) вслух и очень выразительно «Илью Муромца» Алексея Толстого (Уляша со знанием дела объявила: «Алексея Константиновича!») и «Деревенского сторожа» Николая Огарёва. И все громко хлопали Уляше, а она сказала, что у неё очень хороший учитель, и мне тоже хлопали.
Федосья Григорьевна сказала, что я «таке разумно дитё» и вообще «гарна дивчина», но «ще не вмие чулки плесть», то есть я ещё не умею вязать чулки.
Уляша обещала меня научить. Кравченки подарили мне пять спиц, а Пилипенки — два клубка шерсти, белый и чёрный.
Но научиться вязать в ту зиму я так и не успела.
XI. Тонкий лёд
В киргизских степях зимой почти не бывает снега, но морозы вполне приличные. В середине января случился сильный мороз, и вода в котловане, вырытом когда-то для добычи глины, покрылась льдом. Вначале замёрзли края, а потом и середина.
Котлован был километрах в двух от нашего посёлка, на полпути между верхним посёлком и конюшней центральной усадьбы. Когда появился лёд, котлован облепила ребятня с усадьбы, и конечно же, туда двинулась мелюзга с нашего посёлка.
Шли мы плотной кучкой. Впереди — заводила всех наших проказ, мальчик чуть старше меня со странным именем Сапкос — так киргизы произносят слово «совхоз». Именно так назвали Сосонбаевы своего сына. В конце 20-х — начале 30-х годов появилось много новых, нетрадиционных имён, произведённых от имён и фамилий вождей (Ленина, Сталина, Владлён), от слов политических лозунгов (Рэм — революция, электрификация, мир, Рим — революция, интернационал, мир) или просто отражавших стремления родителей (Артака — артиллерийская академия, Сапкос — совхоз).
Сапкос единственный из киргизских ребятишек прилично говорил по-русски, а так как его отец Сосонбай был главой рода, то и относились к нему соответственно — уважительно. На верхнем участке школьников не было. Школа была только на центральной усадьбе в пяти километрах от нашего посёлка, и, когда дети в семье должны были в восемь лет идти в школу, семью переводили работать на центральную усадьбу. К школе все так или иначе должны были русский знать, потому что преподавали там по-русски. Сейчас вся наша компания была 6–7 лет от роду и по-русски говорила весьма приблизительно.
У замёрзшего котлована уже собралось в тот день человек двадцать ребят — все значительно старше нас, явно школьники. Некоторое время мы стояли друг против друга — пять «верхних» шестилеток и десятка два «центральных» — от восьми до двенадцати.
— Вот и здорово, пришли испытатели! — закричал один из больших мальчиков. — Идите сюда!
Мы подошли.
— Вот ты, самая лёгонькая, умеешь кататься по льду? — это мне.
— Да, но у меня нет коньков. Раньше были «снегурочки», а теперь нет.
— А у нас ни у кого нет. Мы катаемся просто на ногах. Умеешь?
— Не знаю, попробую.
Спустилась на лёд, оттолкнулась, поехала. Даже лучше, чем на коньках!
— Попрыгай, лёд не трещит?
— Нет.
— Не прогибается?
— Нет.
— Айда, ребята! Только далеко от берега не отходите, а то провалимся.
С визгом и шумом все кинулись на лёд. Образовалась небольшая, но очень весёлая свалка. Потом все как-то разобрались и начали кататься по кругу. Было очень здорово. В азарте я начала отдаляться от берега. Там было просторнее и лёд глаже. Ко мне присоединились ещё несколько человек — кто поменьше ростом. Лёд не трещал, но чуть-чуть прогибался. Мы катались и во весь голос вопили: «Лёд прогибается, а он/она катается!» И вдруг, безо всякого треска, лёд подо мной проломился и я ушла под воду с головой. Хлебнув воды, я всё же вынырнула. Воды оказалось по подбородок, так что утонуть я не могла, но она была очень холодная и очень невкусная.