Содержание
- Екклесиаст
- Соломон
- Цитаты
- Цитаты о Соломоне
- Примечания
- Во многой мудрости много печали
- Умножающий знание умножает печаль
- Екклесиаст: как в Библии оказалась такая «депрессивная» книга?
- Самая «небиблейская» книга
- И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, всё — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем! (2:11)
- Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас (1:9–10).
- Диалог мысли и тайны
- Веселый пессимизм
- Все суета сует: как не сойти с ума от этой мысли?
Екклесиаст
В годы персидского владычества иудейскими мудрецами было создано выдающееся произведение религиозной и философской мысли – книга «Екклесиаст». Она представляет из себя нечто вроде проповеди или исповеди живой души. Без всякой внутренней системы Екклесиаст (слово это можно перевести как «человек, говорящий в собрании», «проповедник») делится со слушателями своими наблюдениями, выводами и раздумьями. Кто этот неизвестный мудрец? В самой книге он назван «сыном Давида, царем в Иерусалиме». Вследствие этого, книгу долгое время считали творением Соломона. Однако большинство современных исследователей полагают, что она была написана уже в послепленную эпоху, в середине IV в. до Р.Х.
Содержание книги в кратком изложении сводится к следующему.
«Суета сует, — сказал Екклесиаст, — суета сует, – все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «Посмотри, вот это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.
Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме; и предал сердце мое тому, чтобы исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем. Видел я все дела, которые делаются под солнцем, и вот, все – суета и томление духа! Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.
Я предпринял большие дела: построил себе дома, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые дерева, приобрел себе слуг и служанок, собрал себе серебра и золота и драгоценностей. И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме. Чего бы глаза мои не пожелали, я не отказывал им. И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все – суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!
И обратился я, чтобы взглянуть на мудрость и безумие и глупость. И увидел я, что преимущество мудрости перед глупостью такое же, как преимущества света перед тьмою: у мудрого глаза его – в голове его, а глупый ходит во тьме; но узнал я, что одна участь постигнет их всех. И сказал я в сердце своем, что и это – суета; потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и увы! мудрый умирает наравне с глупым.
Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе животные; потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимуществ перед скотом, потому что все – суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратиться в прах.
Когда я обратил сердце мое на то, чтобы постигнуть мудрость и обозреть дела, которые делаются на земле, и среди которых человек ни днем, ни ночью не знает сна, — тогда я увидел все дела Божии и нашел, что человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. Сколько бы человек не трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого; и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть этого.
Всему и всем – одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению, и любовь их, и ненависть их и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем. Итак, иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим. Да будут во всякое время одежды твои светлы, и да не оскудеет елей на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женой, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что – это доля твоя в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем. Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости.
Если человек проживет и много лет, то пусть веселится он в продолжении всех их, и пусть помнит о днях темных, которых будет много: все, что будет, — суета! Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд. И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность – суета…»
Все эти рассуждения воссоздают перед нами как бы одну из граней иудейской религиозной мысли. Если автор «Иова» страстно искал Бога, то для Екклесиаста Бог бесконечно далек и почти не связан с человеком. По отношению к смертным он ведет себя как непонятная роковая сила. И это не может не наполнять сердце верующего человека глубокой скорбью. Что ни говори, неизвестный иерусалимский философ поднес людям чашу с горьким напитком, но то был напиток исцеляющий. Бытовавшая среди древних иудеев уверенность в том, что высшее благо ограничено исключительно земными пределами, была преградой на пути их религии. Екклесиаст безжалостно разрушил это заблуждение. Его книга заставляла человека серьезно задуматься о смысле человеческого существования. Ведь, раз жизнь в этом земном мире всего лишь суета, значит подлинное совершенство может лежать только за пределами зримого мира!
Сирия, Палестина, Финикия http://www.proza.ru/2013/10/06/1576
Соломон
Соломо́н (др.-евр. שְׁלֹמֹה, Шломо́; греч. Σαλωμών, Σολωμών в Септуагинте; лат. Solomon в Вульгате; араб. سليمان Сулайман в Коране) — третий еврейский царь, легендарный правитель объединённого Израильского царства в 965—928 до н. э., в период его наивысшего расцвета.
Цитаты
- Не стремись слышать всё, ибо ты услышишь, как твой раб злословит тебя. (парафраз Екк. 7:21)
- Лучше щепоть с покоем, чем пригоршня с трудом и томлением духа. (парафраз Екк. 4:6)
- Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. (Екк. 1:18)
- И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль.
- При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои разумен.
- Придёт гордость придёт и посрамление; но со смиренными мудрость.
- Не поможет богатство в день гнева, правда же спасёт от смерти.
- Что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая и безрассудная.
- Кто любит наставление, тот любит знание, а кто ненавидит обличение, тот невежда.
- Мудрая жена устраивает дом свой, а глупая разрушает его своими руками.
- Есть пути которые кажутся человеку прямыми, но конец их — путь к смерти.
- Лучше немногое при страхе Господнем, нежели большое сокровище и при нём тревога.
- Предай Господу дела свои, и предприятия твои свершатся.
- Как пёс возвращается в блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою.
- Кто роет яму, тот упадёт в неё, и кто покатит вверх камень, к тому он воротится.
- Не хвались завтрашним днём; потому что не знаешь, что родит тот день.
- Жесток гнев, неукротима ярость, но кто устоит против ревности?
- Благоразумный видит беду и укрывается, а неопытные идут вперёд и наказываются.
- Многие ищут благосклонного лица правителя, но судьба человека — от Господа.
- Стремление познать суть вещей дано человеку как бич наказующий.
- Что пользы человеку от его трудов?
- Род уходит и род приходит, а Земля остаётся на век.
- Что было, то и будет, и что творилось, то и творится, и нет ничего нового под Солнцем.
- Бывает, скажут о чём-то: смотри, это новость! А уже было оно в веках, что прошли до нас.
- От многой мудрости много скорби, и умножающий знание умножает печаль.
- Ибо что может тот, кто следует царю? То, что делали раньше!
- Увидел я, что полезнее мудрость, чем глупость, как полезнее свет, чем тьма.
- Но и то я узнал, что единая участь постигнет и мудрого и глупого.
- И возненавидел я сам весь труд, над чем я трудился под солнцем, потому что оставлю его человеку, что будет после, и кто знает, мудрый ли он будет или глупый, — а будет владеть моими трудами.
- Все дни человека — печаль, и заботы его — это скорби.
- Всему свой час, и время всякому делу под небесами: время родиться и время умирать… время разрушать и время строить… время разбрасывать камни и время складывать камни… время молчать и время говорить.
- Я понял задачу, которую дал Бог решать сынам человека: всё он сделал прекрасным в свой срок, даже вечность вложил им в сердце, — но чтоб дела, творимые Богом, от начала и до конца не мог постичь человек.
- Бог — ради человеков, чтобы их просветить, дабы поняли сами, что они — это скот, и только!
- Всё — из праха, и всё возвратится в прах. (Экклезиаст)
- Я увидел: нет большего блага, чем радоваться своим делам, ибо в этом и доля человека, — ибо кто его приведёт посмотреть, что будет после?
- Благо тому, кто совсем не жил, кто не видел злого дела, что творится под солнцем.
- Вдвоём быть лучше, чем одному… если двое лежат — тепло им; одному же как согреться?.. и втрое скрученная нить не скоро порвётся.
- Обещал — исполни! Лучше не обещать, чем обещать и не исполнять.
- От множества мечтаний много тщетных слов.
- Ибо кто знает, что есть благо человеку в жизни в считанные дни его тщетной жизни?
- Лучше слушать от мудрого порицанье, чем слушать человеку песню глупца.
- Не очень будь праведным и не слишком мудрым зачем тебе ужасаться?
- Не очень будь нечестивым и не будь глупцом — зачем тебе умирать до срока?
- Мудрость поможет мудрому лучше, чем в городе десять могучих.
- Думал: <Стану мудрым> — а мудрость от меня далека.
- Мужа — одного из тысячи нашёл я, а женщины — ни одной из всех их не нашёл я.
- Сделал Бог человека прямым, люди же ищут многих ухищрений.
- Нет человека, властного над ветром, — удержать умеющего ветер, — и над смертным часом нет власти, и отпуска нет на войне, и не выручит нечестие нечестивца.
- Бывает на земле и такая тщета: есть праведники, а дана им участь в меру деяния нечестивцев, и есть нечестивцы, а дана им участь в меру деяния добрых.
- Не может человек найти суть дела, что делается под солнцем, — сколько б ни трудился искать человек — не найдёт; и если даже скажет мудрец, что сумеет, — не найдёт.
- И ещё довелось мне увидеть под солнцем, что не быстрым — удача в беге, не разумным — богатство, не храбрым — удача в битве и не мудрым — хлеб, и не сведущим — благословенье, но срок и случай постигает их всех.
- И я подумал: лучше мудрость, чем храбрость, но мудрость бедного презирают и не слушают его речей.
- Поставлена глупость на высокие посты, а достойные внизу пребывают.
- Копающий яму в неё упадёт, и сносящего стенку укусит змея. Разбивающий камни о них ушибётся, и колющему дрова от них угроза.
- Точно так, как не знаешь ты, откуда стало дыханье и кости откуда в беременной утробе, так не знаешь ты дел Бога, создающего всё.
- Даже в мыслях не кляни царя и в спальном покое не кляни богатых, ибо птицы небесные перенесут твою речь, и пернатые объявят дело.
- Много книг составлять конца не будет, и много читать — утомительно для плоти.
- Кто хранит уста свои — тот бережёт душу свою, а кто широко растворяет рот — тому беда.
- Рты тех, кто говорит ложь, должны быть зажаты.
- Муравьи народ не сильный, но летом заготовляют пищу свою; горные мыши народ слабый, но ставят дома свои на скале; у саранчи нет царя, но выступает вся она стройно; паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах.
- Если притупится топор и если лезвие его не будет отточено, то надобно будет напрягать силы; мудрость умеет это исправить.
- Главное — мудрость: приобретай мудрость и всем имением твоим приобретай разум.
- Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города.
- Кроткий язык — древо жизни, но необузданный — сокрушение духа.
- Кроткое сердце — жизнь для тела, а зависть — гниль для костей.
- Кто затыкает ухо свое от вопля бедного, тот и сам будет вопить, — и не будет услышан.
- Кто злословит отца своего и свою мать, того светильник погаснет среди глубокой тьмы.
- Кто хранит уста свои, тот бережёт душу свою; а кто широко раскрывает свой рот, тому беда.
- Лучше жить в земле пустынной, нежели с женою сварливою и сердитою.
- Лучше знание, нежели отборное золото; потому что мудрость лучше жемчуга, и ничто из желаемого не сравнится с нею.
- Мудрый боится и удаляется от зла, а глупый раздражителен и самонадеян.
- Лучше жить в углу на кровле, нежели со сварливою женою в пространном доме.
- Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда рука твоя в силе сделать это.
- У глупого тотчас же выкажется гнев его, а благоразумный скрывает оскорбление.
- Честь для человека — отстать от ссоры; а всякий глупец задорен.
- Благотворящий бедному — даёт взаймы Господу; и Он воздаст ему за благодеяние его.
- Дающий нищему не обеднеет, а кто отвращает свои глаза от него — на том много проклятий.
- Жизнь постоянно доказывает нам, что мёртвые счастливее живых. А самый счастливый тот, кто вообще не родился.
- Всё пройдёт. И это пройдёт.
|
Я нарцисс Саронский, лилия долин! |
— «Песнь песней», 2:1-3 |
Цитаты о Соломоне
|
Нарцисс Сарона — Соломон |
— Игорь Северянин, «Рондели», 1911 |
Примечания
Во многой мудрости много печали
Поделиться
Книга, откуда происходит выражение «Во многой мудрости много печали» – называется книгой Екклесиаста.
В конце ее первой главы мы читаем:
«И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».
Царь Соломон – автор этих строк, обладал и мудростью, и знанием. Опираясь на собственный опыт, он говорит, что их приобретение оказалось для него такой же суетой, что и погоня за ветром. Как и все в человеческой жизни. Все земное, по его мнению, ничтожно.
Безусловно, эти слова стоит воспринимать и рассматривать исключительно в контексте всей книги Екклесиаста, которая посвящена размышлениям о жизни и счастье.
Мудрый Соломон пишет, что все в жизни человека имеет переходящий характер, и ничто земное не может дать ему совершенного счастья.
Знания не доставили ему удовольствия, а напротив, увеличили печаль, показав всю призрачность человеческих надежд и безрезультатность их стремлений. А мудрость дала ощущение собственной беспомощности.
Но печаль и безысходность в рассуждениях Екклесиаста сменяется радостью и надеждой, когда он находит для себя единственно возможную опору в жизни – довериться Богу и его Промыслу, в том числе и о нем самом.
«Слова мудрых – как иглы и как вбитые гвозди, и составители их – от единого пастыря… бойся Бога и заповеди Его соблюдай, по-тому что в этом всё для человека» – такими словами оканчивает Екклесиаст свои размышления.
Сегодня выражение «Во многой мудрости много печали» используется в значении: чем больше человек узнает о чем-либо – мире, жизни, своей или близких, тем больше его печаль от этих знаний.
Умножающий знание умножает печаль
(ораторская речь)
Как часто слышим мы от наших мудрейших учителей и почитаемых нами родителей «Scientia est potentia» — «Знание – сила» или же другое крылатое выражение – «Знание – свет, незнание – тьма». Но размышляли ли Вы, высокопочтенные граждане, над вопросом, являются ли эти слова верными для каждого из нас или жизнь преподносит нам такие ситуации, в которых лучше не знать истины? Именно этой теме будет посвящено сегодня мое выступление.
Мыслители античных времен и известные нам поэты нашего государства высказывали иные идеи в своих трудах; для них знание – не было абсолютным критерием счастья и залогом хорошей жизни. Правитель царства израильского, легендарный Соломон, сын царя Давида и Вирсавии, в «Книге Экклезиаста» приводит к нашему размышлению явные доказательства того, что «от многой мудрости много скорби, и умножающий знание умножает печаль». Так ли это? Я поддерживаю мысль Соломона, ибо даже мой, небольшой, жизненный опыт заставляет меня убедиться в истинности этих слов.
О высокопочтенные граждане, что пытаемся познать мы, живя в этом бренном мире? Суть вещей и тайны природы, человеческую психологию и самого себя. Да! Труднее всего нам познать именно самих себя. Но не кажется ли Вам, высокопочтенные граждане, и Вам, о мудрые магистры, что иногда лучше не знать правду, скрывающуюся за завесой сознания?
Как радостно бывает молодому разуму, когда он открывает нечто новое и, как ему кажется, нечто неизвестное доселе! И какое огорчение ждёт его, когда он узнает, что кто-то давным-давно уже сделал это открытие. Знание принесло ему несчастие, глупец же оставался бы в радости и счастии, наивно полагая, что он мудрее всех живших до него. Соломон устами Экклезиаста говорил: «Нет для человека иного счастья, как есть и пить, и чтобы душе его было хорошо от труда его». Но узнавший, что труд оказался тщетным, счастлив не будет, душе его не будет покоя. Так что же, о высокопочтенные граждане, неужели, следуя этому, надо нам оставаться глупцами и отказываться от знания истины?
Нет! Нет, я не призываю вас оставаться в неведении! Ибо «мудрость – лучшее орудие, а один ошибающийся погубит много доброго». Идя по любому пути, глупец, встречая людей умнее себя, в их глазах все равно будет выглядеть глупцом. И считая себя мудрым, он только себя и обманывает, ибо «не хватает ему разума» убедить других в своей мудрости.
Но часто ли, о высокопочтенные граждане, один глупец встречается с множеством мудрецов? Нет, намного чаще мудрый попадает в общество глупых. Но и в этом случае беда настигает его: глупость человеческая не знает границ и то, что оказывается за рамками понимания глупцов, подвергается насмешкам и издевательствам. Сколько история знает случаев, когда мудрейшие люди были затравлены соотечественниками и объявлены сумасшедшими? Великое множество. Имена их хоть и известны нам, но со временем будут забыты. И нет никакой разницы, был человек глупцом при жизни или мудростью своею поражал человечество – «участь одна всем». «Умирает мудрый наравне с глупым».
«Scio me nihil scire» — «Я знаю, что ничего не знаю». Так говорил Сократ. И если бы мы решились связать эти изречения Соломона и Сократа, то оказалось бы, что ничего не знающий не знает и горя. Но, о высокопочтенные граждане, не значит ли это и того, что знание о своем незнании приносит нам печаль? Позднее, намного позднее Джордано Бруно писал, что вдвойне слеп тот, кто не видит своей слепоты.
Горько и страшно мне, когда вижу я поколение юных слепцов, бредущих во тьме незнания и жизнь свою посвящающих одним только развлечениям. Пройдет время, исчезну и я, и Вы, и никто из ныне подрастающих глупцов не сможет вспомнить наши имена. И никто из них не сможет узреть в толпе ни одного мудреца. И не будет ни одного мудреца, понимающего, что вокруг него глупцы.
Быть ли глупцом и оставаться вечно счастливым, закрывая глаза на истину, или же быть открытым для знаний и становиться мудрее, но страдать от понимания несовершенства мира и людей, живущих вокруг нас – каждый выбирает сам. Наша жизнь – лишь погоня за ветром. И пока мы живы, я призываю Вас, о высокопочтенные граждане, ЗНАТЬ, ибо у нас, живых, есть такой выбор, ибо «мертвые ничего не знают». Знайте и ощущайте эту жизнь во всей противоречивости и насыщенности эмоций и чувств. И если станет плохо Вам на душе, знайте, Вы – ЖИВЫ. И Вы намного живее тех, кто вечно счастлив, но не способен прочувствовать человеческое горе.
***
Античный образ, ЧГУ, г. Череповец, 2012 г.
Екклесиаст: как в Библии оказалась такая «депрессивная» книга?
Многие исследователи называют эту книгу самой «небиблейской». Действительно, можно понять тех, кто, прочитав ее, спросят: а зачем вообще тогда жить? Но тем не менее это часть Библии, и совсем не случайная.
Почему? Давайте разбираться.
Усталость вязкая, беспросветная, один день ничем не отличается от другого, рутина на работе, рутина дома, и кажется, даже церковная жизнь не поднимает дух… Неужели обещанное Христом блаженство недосягаемо?
Книга Екклесиаста удивительно точно передает это гнетущее состояние. Именно в ней звучит известная теперь на весь мир фраза: «Все суета сует и томление духа». Эта книга не только пропитана усталой печалью человека, которого мы бы сегодня назвали успешным, но и дает ответ, в чем причина нашего духовного и психологического выгорания и как вырваться из пожирающей жизнь суеты. Как ни парадоксально, автор Екклесиаста через свой текст, который кажется депрессивным, подводит нас к полноте и счастью, открывающимся в Евангелии.
Самая «небиблейская» книга
Екклесиаст — это точная древнегреческая калька с еврейского «Кохелет», что значит «говорящий в собрании» или «проповедующий». Это одна из самых загадочных и противоречивых книг Ветхого Завета. В ней нет яркого свидетельства веры, чудес или грозных пророчеств. Все сакральное здесь словно выветрено, обнажены лишь человеческое бессилие и усталость.
И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, всё — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем! (2:11)
Не случайно многие исследователи называли эту книгу самой «небиблейской», — настолько ее главный мотив — бессмысленность человеческого бытия, кажется, противоречит духу Священного Писания. Даже само включение Екклесиаста в еврейский библейский канон вызвало напряженный спор раввинистических школ Гиллела и Шамая в I веке после Р. Х. Судьбу книги тогда решило то, что она традиционно приписывалась царю Соломону, чей авторитет для иудеев был непререкаем. Древние христианские экзегеты — Ориген, святитель Василий Великий, святитель Григорий Нисский, блаженный Иероним — также полагали, что это прощальная речь царя Соломона. Однако в современной научной библеистике это вызывает сомнение.
Книгу Екклесиаста, как правило, датируют III веком до Р. Х., временем после окончания Восточного похода Александра Македонского (334–325). Эта военная кампания расшатала прежний политический и социальный миропорядок; античность вступила в диалог с востоком — началась эллинистическая эпоха. Именно это, как утверждают специалисты, и объясняет совершенно нетипичную для Священного Писания тональность Книги Екклесиаста. И особенно — повторяющийся рефрен о вечной цикличности событий, природных явлений и человеческих судеб, столь близкий греческому духу и столь чуждый духу ветхозаветному:
Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас (1:9–10).
Однако есть и иная точка зрения, ее придерживался Сергей Аверинцев: «Природные циклы не радуют Кохэлэта* своей регулярностью, но наводят на него скуку своей косностью. “Вечное возвращение”, которое казалось Пифагору возвышенной тайной бытия, здесь оценено как невыносимая и неизбывная бессмыслица. Поэтому скепсис книги Проповедующего в собрании есть именно иудейский, а отнюдь не эллинский скепсис; автор книги мучительно сомневается, а значит, остро нуждается вовсе не в мировой гармонии, а в мировом смысле, он утратил и оплакивает не Божественный космос, а Священную историю».
Важно, что этот текст откликается на глубинный человеческий кризис, к которому приводит девальвация смысла и духовное «выгорание», но даже на глубине отчаяния он вплетается в ветхозаветную реальность. Как справедливо заметил культуролог Михаил Эпштейн: «Если Екклесиаст находится на границе канона, то это его входные врата».
Диалог мысли и тайны
Автор Екклесиаста — человек, который ничего не ищет. Он не взывает к Богу, требуя от Него помощи или ответа. Он успешен, уважаем и мудр. Тем удивительнее, что его уверенность в бессмысленности и тщетности всех человеческих дел настолько тотальна и рациональна, что, кажется, совсем не оставляет места ни вере, ни надежде.
Последовательно взвешивая различные стороны человеческой жизни, автор каждый раз лишь устало отмахивается: все это суета. Переведенное на русский язык как «суета» слово «хавель» имеет и другие значения — «пар, вздох». Это слово употребляется в тексте более 30 раз — настолько емко и точно оно передает основную тональность авторских размышлений. Земное счастье и благополучие, все самые значительные и животрепещущие вопросы человеческого бытия и даже человеческая мудрость —
во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь (1:18)
— все это «хавель»: пар, дуновение, пустое, тщета.
Однако, если внимательно вчитаться, в тексте можно заметить внутреннюю драматургию. В сущности, перед нами разворачивается, как говорил священник Павел Флоренский, «диалог мысли и тайны». И мысль автора здесь совсем не статична и не догматична, она мучается, пульсирует, ходит по кругу, пытается обрести твердую почву, но, не найдя ее, каждый раз остается в молчаливом недоумении перед суетностью мира и своим внутренним нежеланием эту суетность принять.
Это особенно ощущается в его удивительно противоречивых суждениях. То он риторически вопрошает:
Выходит, автор непоследователен? Или он нарочно пытается сбить нас с толку? Некоторые комментаторы полагали: он просто иронизирует, потому что настолько разочаровался в жизни, что смотрит на все с усталой насмешкой.
Однако едва ли Церковь включила бы эту книгу в библейский канон, если бы ее содержанием была обычная, пусть и горькая, ирония. Дело в том, что за внешним скептицизмом и противоречиями открывается совершенно особенное богословие. В пустыне всеобщей тщеты автор ищет оазис евангельского блаженства, словно предчувствуя слова Нагорной проповеди, с которыми Христос обратится к тем, кто желает преодолеть суетность мира и обрести подлинное счастье.
Веселый пессимизм
«Кто не видит суеты мира, тот суетен сам», — писал Паскаль. Екклесиаст не суетен, он эту суетность осознал и над ней поднялся. Он без жалости лишает человека всех иллюзий в этом мире. Да, мы не можем знать, для чего нам суждено трудиться. Да, наше веселье и наше земное довольство — признак нашей глупости. А приобретенное нами знание и вся человеческая мудрость только умножают скорбь. И даже искание правды и справедливости на этой земле не более чем очередная тщета — автор прямо об этом пишет:
Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это — суета! (8:14).
Все одинаково бессмысленно и ничтожно перед лицом смерти. Однако там, где у Екклесиаста возникают явные противоречия, их напряжение всегда снимается именем Божиим.
Вот лишь несколько примеров:
Человеку не дано знать судьбу того, что он посеял, не говоря о том, как распорядится его наследием потомство. Но это знает стоящий над всем Бог, и этого достаточно.
«Мы видим, как смыслоотрицание “нет пользы”, — пишет в связи с этим культуролог Михаил Эпштейн, — переходит в жизнеутверждение “нет ничего лучшего, как”. Это вовсе не противоречие, а глубочайшая правда веры как сомнения, как отрицания положительного знания. Человек не знает, для чего ему посланы его труды, но именно поэтому он знает, что ничего другого, ничего лучшего ему не дано. Этим предвосхищается знаменитое “верую, потому что абсурдно”, приписываемое Тертуллиану. Мысль Екклесиаста, как впоследствии мысль Тертуллиана, Дионисия Ареопагита и Сёрена Кьеркегора, движется <…> от абсурда и отчаяния — к надежде, от суеты и томления духа — к вере».
Когда человек, с такой ясностью сознающий тщетность всех своих усилий, полностью принимает волю Божью, рождается, по выражению того же Михаила Эпштейна, «позиция веселого и деятельного пессимизма». Это жизнь — вопреки ее абсолютной бессмысленности — с абсолютным упованием на Бога. Иного человеку не дано.
В этом, если угодно, вся «каноничность» Книги Екклесиаста. Вера безосновательна, подсказывает нам автор. Она питается не формальным исполнением обрядов «по расписанию», а простотой хождения перед Богом — вот лаконичный и при этом бесконечно глубокий призыв к ветхозаветному человеку. И христианское мировидение — такой же радостный и деятельный пессимизм.
Верующий знает: Царство Небесное на земле неосуществимо — в Церковь никогда не войдут все населяющие ее народы, к ней всегда будет прислушиваться меньшинство, а всеобщая справедливость возможна только в утопических грезах. Христианский пессимизм — это трезвый, очищенный от иллюзий взгляд на мир.
Но в то же время он радостный, более того, деятельный, потому что все, что дано человеку в этой жизни, — от Бога, а Его благодать изливается на верующего просто так, помимо его мнимых или действительных заслуг. И значит, христианин не имеет права опускать руки. Он знает, что в суете и мимолетности земного существования всегда присутствует перспектива вечности и подняться над усталостью и рутиной быта, подобно Екклесиасту, можно — если помнить о том, что только в Боге обретаются покой и счастье. Такая вот нехитрая формула.
Вспоминаются слова блаженного Августина, сказанные им уже после Боговоплощения: «Не знает покоя сердце наше, пока не упокоится в Тебе».
Все суета сует: как не сойти с ума от этой мысли?
Читаем Екклесиаста вместе с американским священником
Протоиерей Стивен Фриман — настоятель храма святой Анны в городе Оук Ридж, штат Теннесси, США, создатель популярного православного блога Glory To God For All Things («Слава Богу за все»).
Песня Пита Сигера (американский фолк-певец (1919–2014). — Ред.) «Как было — так и будет…» (To Everything There Is a Season) была очень популярна в Америке в 60-е годы. Она стала гимном Peace Movement (движение, которое выступало против войны во Вьетнаме. — Ред.). А после того как в 1965 году ее исполнила рок-группа The Byrds, она стала мировых хитом.
Удивительно, но кроме «turn, turn, turn» («вновь, вновь, вновь») и двух заключительных строк, все остальные слова этой песни прямо позаимствованы из Книги Екклесиаста (3:1–8) — настолько созвучны оказались ее смыслы настроениям того времени:
Эта самоочевидность вообще характерна для Книги Екклесиаста, которая относится к жанру библейских учительных книг. Мудрость, которая в них открывается, не несет в себе ничего сверхъественного. Наоборот, она открывает человеку то, что он и сам должен был бы видеть и понимать, но по каким-то причинам не видит и не понимает.
На первый взгляд кажется, что широко растиражированная фраза Екклесиаста: «Всё — суета сует и томление духа» — это крик отчаяния, вырвавшийся у человека, который абсолютно во всем разочаровался. Но такая интерпретация в корне неверна. Многие евангельские изречения, совершенно чуждые какому бы то ни было пессимизму, пропитаны духом именно этой книги.
Да, наша жизнь наполнена делами и событиями, постоянной тревогой, страхом перед будущим. Но Книга Екклесиаста напоминает нам, что все наши проблемы и тревоги на самом деле не имеют никакой ценности: в тот день, когда мы умрем, в мире все останется прежним. Что же тогда вечно и незыблемо, на что человек может по-настоящему опереться? Тот, кто нашел ответ на этот вопрос, следует истинным путем мудрости, говорит Екклесиаст. И путь этот — в Богочеловеке.
Помните, что Христос ответил на жалобу Марфы, что ее сестра Мария не помогает ей в хлопотах по хозяйству? Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее (Лк 10:41–42). Работать по дому нужно будет и завтра, и послезавтра, а Христос скоро покинет их, и значит, в этот момент важно только одно — быть с Ним. Разве то, что Он — Сам Богочеловек! — сейчас с ними, не заслоняет собой все остальное, не является уже бесконечным счастьем? И потому Иисус не позволяет Марфе навредить тому, что бесценно и не соизмеримо ни с какими другими земными благами, — душе Марии.
И Книга Екклесиаста — одно большое упражнение, которое учит человека видеть то, что ему по-настоящему необходимо, правильно расставлять приоритеты. Ведь все, что кажется нам важным — работа, здоровье, красота, веселье, власть, — временно и призрачно.
Очень важно впитать эту мысль Екклесиаста, потому что мир, в котором мы живем, пропитан соблазнительными, но глубоко ложными идеями. Современный человек, надменно полагаясь только на свои силы, вообразил, что способен изменить этот мир к лучшему, что технологии и научное знание приближают «светлое» будущее. И хотя во времена Екклесиаста люди вряд ли с таким же воодушевлением относились к науке, им было свойственно такое же высокомерие.
Есть у Екклесиаста одно туманное высказывание, которое проясняется только в контексте Нового Завета:
Христос говорил, что Бог повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми (Мф 5:45) и что Он благ и к неблагодарным и злым (Лк 6:35). С одной стороны, эти слова лишают надежды тех, кто, совершая добрые дела, думают, что гарантированно получат ровно столько же добра в ответ. С другой стороны, именно потому мы и должны быть добры и великодушны к каждому — даже к злодеям! — что призваны быть совершенными, как Отец Небесный, который повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми. В жизни со Христом именно то, что кажется Екклесиасту «худым», становится путем к обóжению.
И предел всякой мудрости, говорит нам, христианам, ветхозаветный автор, — это смиренная память об этом и исполнение Божьих заповедей исключительно из любви к Нему, а не ради ожидаемой награды. Это и есть хождение перед Богом. А без Него даже самые великие добрые дела — суета и несут человеку лишь уныние и усталость. Перед лицом беспощадной и равнодушной смерти остается только то, что было изначально укоренено в вечном.
А на все, что мы оставим здесь, на земле, Екклесиаст учит смотреть с юмором. Мой любимый отрывок — в самой последней главе его книги — особенно актуален для тех, кто много пишет или читает: А что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг — конца не будет, и много читать — утомительно для тела (12:12). Каждый раз, когда я читаю эти строки, мне сквозь века улыбается загадочный автор, пожалуй, самой отрезвляющей во всей мировой литературе книги.
Екклесиаст — одна из наиболее цитируемых частей Библии, известная всем и каждому, хотя бы фразой » суета сует и всё суета». Принято считать, что авторство этого произведения принадлежит «сыну Давида, царю во Иерусалиме» — Соломону. Ученые пришли к выводу, что язык произведения,ссылки на царей иерусалимских, «бывших прежде него» свидетельствуют о более позднем периоде написания книги — 3-ем, конце 4-го века до н.э.
По традиции древних иудейских мудрецов, автор скрыл своё имя. Он называет себя Кохелет (греч. Екклесиаст) — говорящий в собрании, Проповедник. Может быть, он действительно происходил из рода Давидова и занимал высокий пост в среде иерусалимской аристократии (один из правителей Иерусалима?) По-видимому эта книга — итог жизни богатого, образованного, мудрого человека.
Замечательный анализ этой книги предложил отец Александр Мень в своей Истории религии.
В лице Проповедника иудейская мысль как бы отреклась от самого заветного и дорогого — от веры в возможность Союза с Богом и поступательную историю Откровения. Кохелет, обратившись к опыту других культур, рискнул сойти с многовековой дороги Израиля. Он принял главную идею языческой метафизики о цикличном движении Вселенной. Как человек, сделавший удручающее открытие и смотрящий правде в глаза, говорит он об этом в прологе своей книги (Экклезиаст цитируется (с некоторыми изменениями) по пер. И. Дьяконова):
Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек.
Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает,
Чтобы опять взойти;
Бежит на юг и кружит на север,
Кружит, кружит на бегу своем ветер,
И на круг свой возвращается ветер;
Бегут все реки в море, — а море не переполняется,
К месту, куда реки бегут, —
Туда они продолжают бежать;
Все—одна маета, и никто рассказать не умеет, —
Глядят — не пресытятся очи, слушают — не переполнятся уши.
Что было, то и будет, и что творилось, то творится,
И нет ничего нового под солнцем.
Бывает, скажут о чем-то: смотри, это новость!
А это уже было в веках, что прошли до нас.
Еккл 1,4-10*
Охваченный каким-то жестоким наслаждением, вглядывается поэт в картину вечного круговорота. Кажется, что он забыл все, чему учили и о чем возвещали пророки Израиля. Космос Экклезиаста — халдейский или даже индийский; под приведенными строками подписались бы и Гераклит, и Зенон. Это — мироздание, которое созерцает человек, лишенный света Откровения…
Насколько же сильно была потрясена душа ветхозаветного человека, если он принял столь чуждый ему мир! В этом мире
жизнь теряет смысл и значение. Подобно Феогниду и другим греческим поэтам, Кохелет готов даже смерть счесть лучшим уделом:
И прославил я мертвых, — что умерли давно, —
Более, чем живых, — что живут поныне,
Но больше, чем тем и другим, благо тому, кто совсем не жил.
Еккл 4,2-3
Отчаяние, которое, как на гребне волны, вынесло Иова к вершинам Богопознания, Экклезиаста заставляет остаться на дне пропасти в бессильной покорности перед судьбой. Такого Израиль еще не знал; слушать Проповедника было для него тяжким искушением.
Кохелет — человек, который, в отличие от Иова, всегда был огражден от невзгод. Но это не сделало его более оптимистичным. По природе отзывчивый и чуткий, он не мог спокойно смотреть на тяжкую жизнь людей. Однако при этом он был уверен, что радикально помочь им невозможно.
Главное, что отличает этику Экклезиаста от этики пророков, это ослабление уз между религией и нравственностью. Пророки черпали в вере силу для проповеди действенного добра. Человечность и вера были для них неотделимы. Кохелет же этой связи столь ясно не ощущает.
У него, зараженного языческим пессимизмом, нет вдохновения, даруемого верой, и ему остается рассчитывать лишь на обычные земные радости.
Но именно тут Кохелет терпит самое жестокое поражение! Все, что манило и соблазняло его, на поверку оказалось «суетой». Хевел, «суета», буквально означает дым, ничтожество, нечто пустое и мимолетное, а «Суета сует», хавел-хавалим, — высшую степень тщеты.
Человек гоняется за счастьем, благами, «пользой». Эта цель выражена еврейским словом итрон. Но как раз итрон — то, чего невозможно достигнуть:
Что пользы человеку от всех его трудов,
Над чем он трудится под солнцем?
Еккл 1,3
Но если итрон —призрачная греза, нельзя ли обрести хотя бы тов, то есть временные блага?
Кохелет последовательно подвергает испытанию все доступные человеку наслаждения. Ведь недаром он «богаче всех, бывших до него в Иерусалиме».
Я сказал себе «дай испытаю весельем,
Познакомься с благом»
Но вот это тоже тщета
О смехе промолвил я «вздор»
И о веселии «что оно творит?»
Еккл 2,1-2
Воображение людей всегда влекут картины роскощи и удовольствий. Кохелет был в состоянии проверить, каковы эти приманки на деле. Он построил себе прекрасные дома, насадил виноградники, цветники, сады, среди которых журчали фонтаны. Он накупил рабов и наложниц, окружил себя певцами и певицами. Глаза его день и ночь радовали сокровища.
Ни в чем, что очи мои просили, я не отказывал им,
Ни от какой я радости не удерживал сердце.
Но оглянулся я на дела, что сделали мои руки,
И на труды, над которыми трудился,
И вот, все суета и погоня за ветром.
Еккл 2,10-11
Этот мрачный припев о суетности лейтмотивом проходит через всю книгу Кохелета. Куда бы ни обращал он свой взор, повсюду видел он одно и то же: желанное улетучивается как дым…
Не случайно Толстой так часто цитирует Экклезиаста в своей «Исповеди». Он сам прошел путь, проделанный иудейским философом, и в конце его неотвратимо встал роковой вопрос: «А что же дальше?» Такова природа человека, он не способен довольствоваться преходящим и жаждет чего-то безмерно большего.
Кохелет пытается найти прибежище в умозрении. Не заключен ли секрет итрона в прославленной мудрости хакамов? Увы, и здесь результат опыта — отрицательный. Разум открывает лишь несовершенство мира.
Вот я мудрость свою умножил более всех,
Кто был до меня над Иерусалимом,
И много видело сердце мое и мудрости, и знанья …
Я узнал, что и это грустное томленье,
Ибо от многой мудрости много скорби,
И умножающий знанье умножает печаль.
Еккл 1,16 сл
Эти слова напоминают сетования Фауста, однако неудовлетворенность Экклезиаста более глубокая. Герой Гете, увидевший на закате дней бесплодность своих знаний, находит в конце концов радость в созидании на благо людей; иерусалимского же пессимиста это не спасает; и не просто потому, что он слишком занят самим собой. Кохелет знает, что человек должен «делать благое» (3,12), но удовлетворение, даруемое трудом, оказывается в его глазах лишь субъективным утешением на фоне общего плачевного состояния мира.
Подобно рабу из знаменитого вавилонского диалога (См. том 2 «Магизм и Единобожие»), Кохелет повсюду открывает червоточину, теневую сторону. Не верит он и тем. кто убежден, будто в прежние времена люди жили лучше. Свидетельства древних говорят против этого. Всегда были насилие и вражда, продажные суды и бесправие. Всегда «властвует человек над человеком». От века неизбывен гнет царей; восставать же против них бесполезно: даже сказанное без свидетелей дурное слово о монархе дойдет до его ушей, птица перенесет его.
А кто восседает на тронах? Кто правит народами и областями? Только ли мудрые и великодушные? Напротив:
Поставлена глупость на высокие посты,
А достойные внизу пребывают.
Видел я рабов на конях
И князей, шагавших пешком, как рабы.
Еккл 10,6-7
Людей выносит наверх отнюдь не разум или доблести, а «срок и случай». Да и вообще достойных людей — меньшинство. Из тысячи мужей таков лишь один, а из женщин нет ни одной.
Словом, ничто в этом мире не может утешить разумного человека, ибо он неизменно убеждается, что кругом—только суета, глупость и зло. И даже героев не спасут от забвения их подвиги и заслуги.
Ибо вместе с глупцом и о мудром вовек не вспомнят,
Потому что в грядущие дни все будет давно забыто.
Еккл 2,16
Таков неутешительный итог исследований Кохелета: он развенчал все утопии, все надежды и идеалы отцов. Таков он сам — новый Иов, над которым не разразилась беда, Иов, который, утопая в роскоши, стал нигилистом, Иов, который лишился веры:
И возненавидел я жизнь,
Ибо злом показалось мне то, что делается под солнцем,
Ибо все—суета и погоня за ветром.
Еккл 2,17
Это, впрочем, не означает, что Экклезиаст — атеистическая книга. Просто Бог для Проповедника — Некто, бесконечно далекий и почти не связанный с человеком. В отличие от богов Эпикура, Он — Творец мира, но по отношению к смертным выступает скорее как непонятная, роковая сила.
Представление иудеев о том, что Сущий — все, а человек ничто, приняло в Экклезиасте крайнюю холодно-жестокую форму. И если Проповедник говорит: «Помни о Создателе своем с юных дней», — то это напоминание вовсе не окрыляет. Бог Кохелета кажется равнодушным к миру, которому Он предоставил кружиться по предписанным законам без всякой цели. Он абстрактнее Бога стоиков, и тем более — Бога Откровения. Неизвестно даже, желает ли Он блага Своим творениям.
Когда в книге говорится о чем-либо, что это «дано Богом», в интонации автора нет ни настоящего благоговения, ни благодарности. Мудрец лишь констатирует прискорбный факт зависимости человека Люди слепы, и у них нет шансов прозреть.
Когда склонил я сердце — мудрость познать,
И увидеть заботу, что создана под солнцем,
То увидел я все дела Божии.
И не может человек найти суть дела ..
Сколько бы ни трудился человек — не найдет.
Человек не знает, что предстоит —
Любовь или ненависть? Все возможно.
Еккл 8,16
Неизвестно, зачем вообще Творец дал человеку разум. Все равно жизнь его тускла, а любые усилия напрасны. Он ограниченное и жалкое существо. С горькой иронией Кохелет заявляет:
Я понял задачу, которую Бог дал решать сынам человеческим:
Все Он сделал прекрасным в свой срок,
Даже вечность вложил им в сердце,
Но чтоб дела, творимые Богом,
От начала и до конца не мог постичь человек.
Еккл 3,10-11
«Вечность» (олам), которая вложена в смертных, побуждает их искать подлинного совершенства, правды и гармонии, но они ничего не найдут и ничего не поймут. Даже тогда, когда человек надеется, что есть какой-то нравственный миропорядок, он ошибается. Ведь каждому ясно, что его судьба не всегда зависит от его поступков. Нет настоящей награды добрым, да и сама награда в этом мире что она, как не суета сует?
Все дороги ведут лишь в могилу. И не хочет ли этим Творец показать людям, что они «скоты и только»? Пока человек жив, его окружают миражи, а после смерти — пустота:
Ибо участь сынов человеческих и скота одна,
Как тем умирать, так и этим,
И одно дыхание у всех,
И не лучше скота человек
Ибо все—тщета.
Все туда же уходит,
Все из праха, и все возвратится в прах,
Кто знает, что дух человеческий возносится ввысь,
А дух скота—тот вниз уходит, в землю?
Еккл 3,19-21
Правда, в другом месте Кохелет говорит, что дух, или дыхание, умершего «возвращается к Богу, Который дал его»; но это не исповедание веры в бессмертие. Мудрец лишь хочет сказать, что жизнь человека поддерживает некая таинственная сила, руах, а когда душа, нефеш, отделяется от тела, эта сила, связующая их, улетучивается и возвращается в горний мир, откуда пришла (7).
Едва ли во всей пессимистической литературе найдется книга с таким безысходным мирочувствием, как Экклезиаст. Участь смертных Кохелет рисует самыми зловещими красками. Человек, познавший все блага жизни, — он с тем большим отвращением говорит о них. Этим он напоминает Будду, а его оценка мира напоминает буддийскую. Но, в отличие от большинства мироотрицателей, Проповедник не ищет выхода. Ренан метко назвал его Шопенгауэром, обретшим внутреннюю успокоенность. В самом деле, этот «еврейский Эпикур» не бунтует и не возмущается: в конце концов он готов принять жизнь такой, какой она ему рисуется. Он не обвиняет ни Бога, ни Вселенную, а просто советует своим ученикам, как найти в этом царстве суеты и бессмыслицы островок мирной жизни.
Нужно, по его мнению, помнить о нелепости всех упований и ценить малое. Смерть неминуема, жизнь тосклива, но все же «живой собаке лучше, чем мертвому льву». И раз уж мы живые существа — воспользуемся тем немногим, что имеем.
Я узнал, что нет иного блага человеку,
Кроме как есть, пить и делать благое в жизни.
Но даже если кто ест, и пьет, и видит благое в труде,
То это Божий дар.
Я узнал: все, что Бог творит,— это будет вовек;
Нельзя ничего прибавить, и нельзя ничего убавить.
Еккл 3,12-14
Хорошо уже и то, что Всемогущий уделил хоть какую-то толику блага этому эфемерному творению — человеку. Разумно оценить свое скромное место в мире — таков принцип Кохелета, напоминающий девиз Эпикура и Вольтера.
Пусть все вокруг суетно — будем, помня об этом, ловить мгновенную радость и не обольщать себя призраками. Кохелет повторяет слова вавилонского поэта:
Во всякое время да будут белы твои одежды,
И пусть не оскудевает на главе твоей умащение;
Наслаждайся жизнью с женщиной, которую любишь,
Во все дни твоей тщетной жизни…
Ибо это твоя доля в жизни и в твоих трудах (8).
Так должен проходить мудрец краткое свое поприще, принимая дар Божий без лишних раздумий…
До поры, как затмится солнце,
И свет, и луна, и звезды…
И запрутся на улицу двери,
И затихнет звук жерновов,
И еле слышен станет голос птиц,
И поющие девушки примолкнут…
Ибо уходит человек в свой вечный дом,
И наемные плакальщики на улице кружат;
До поры, как порвется серебряный шнур,
И расколется золотая чаша,
И разобьется кувшин у ключа,
И сломается ворот у колодца.
И прах возвратится в землю, которой он был,
И возвратится дыхание к Богу, Который дал его.
Еккл 12, 2 сл.
Этими меланхолическими стихами, звучащими как траурный колокол, и заканчивается Экклезиаст. В заключение к нему прибавлено несколько благочестивых строк. Их написал человек, вероятно желавший смягчить тягостное впечатление, которое книга могла произвести на читателя (9).
И в самом деле, творение Кохелета должно было смущать людей и вызывать недоумение. Мало того, что Проповедник изобразил человека и Бога так, что набожным людям его книга казалась кощунством, но даже гедонистов он способен был привести в отчаяние. Тезис: живи и пользуйся тем, что тебе доступно, в конечном счете сводился на нет уничтожающей оценкой самих земных благ. А здесь спорить с Кохелетом было трудно. Правота мудреца оказывалась слишком очевидной.
Так, без пафоса, спокойным, беспристрастным анализом подрывал Проповедник все опоры, оставляя людям лишь жалкое подобие надежды. Ведь именно благополучие в этой жизни считалось обещанной Богом наградой. Но если этот единственный дар отравлен — к чему он?
Кажется на первый взгляд непостижимым, как могла подобная книга попасть в Библию. Известно, что учители иудейства много спорили, прежде чем решились дать ей место рядом с творениями мудрецов, Пророками и Законом (10). Тем не менее они это сделали, и в их смелом решении проявилась глубокая мудрость ветхозаветной Церкви.
Экклезиаст, если брать его в отрыве от всего Писания, выглядит прямо-таки антиподом библейской веры и надежды. Но совсем в ином свете предстанет он, если рассматривать его в органическом контексте Ветхого Завета как целого (11). Только так мы сможем оценить его важную роль и значение в истории народа Божия и во внутренней динамике отдельной души.
Иерусалимский философ поднес людям чашу с горьким напитком, но то был напиток исцеляющий. Уверенность в том, что высшее благо ограничено земными пределами, была преградой на пути израильской религии. Кохелет разрушил это препятствие. Его трезвый пессимизм верно отобразил картину падшего мира и стал переходной фазой, диалектическим моментом в становлении веры. Он и поныне стоит как страж перед каждым человеком, если тот удаляется от Запредельного, погружаясь в суету.
Ценность воды по-настоящему познается в пустыне, жажда вечности пробуждается, когда человек отдает себе отчет в мимолетности земного. В этом заключается великий смысл отрицательного опыта Экклезиаста.
Но какой живительный источник могли найти люди в пустыне, куда привел их Кохелет?
Поскольку становилось бесспорным, что преходящее не содержит в себе истинного блага, невольно являлась мысль, что выход можно найти только в аскезе, отрешенности, поисках совершенства за пределами зримого мира. В этом направлении еще раньше пошла индийская и частично греческая мысль. Характерно, что и христианские подвижники высоко ценили Экклезиаста, видя в книге осуждение суеты во имя вечного и нетленного.
Однако этот путь был пока закрыт для библейского сознания. Там, где Слову предначертано было стать плотью, мироотрицающая духовность не могла занять центрального положения. Уход в сферы чистого духа явился бы угрозой и соблазном для богочеловеческой религии. Пусть мир сей и обнаружил свою ограниченность и бренность — не в отказе от него, а в чем-то другом должна была раскрыться Израилю грядущая полнота творения.
P.S. Прошу прощения за столь длинный текст: просто меня завораживает звучание великолепного русского языка, и прекрасного перевода, и замечательного анализа текста.
Глава 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Книга Екклезиаста, как видно из ее начала, содержит в себе слова Екклезиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме. Так как лишь один сын Давида был царем, именно Соломон, то очевидно, что этот последний и назван здесь Екклезиастом. Соломон отличался великой мудростью и, как творец многих назидательных притчей, был учителем народа. С таким характером он выступает и в данной книге. Он «был мудр, он учил еще народ знанию», замечает писатель книги в Еккл 12.9. Соответственно этой черте Соломону дано еврейское название Когелет. Оно происходит от корня kahal, который в глагольной форме значит: созывать, собирать ( греч. έκκαλέο), ср. Лев. 8:3; Чис 1.18; Втор 4.10 и др., в форме существительного имени (как греч. έκκλησία) 1 собрание вообще, религиозное собрание в частности, напр., Чис 10.7; Пс 21.23, 34.18; Неем 5.7 и др. Отсюда евр. koheleth, как и греч. έκκλησιαστής значит: созывающий собрание, говорящий в собрании, церковный оратор, проповедник. К такому наименованию Соломона мог дать частный повод в высшей степени знаменательный факт, описанный в 3Цар 8 (ср. 2Пар 5–6), когда Соломон при освящении своего храма созвав (jakhel) израильтян, произнес свою замечательнейшую молитву о ниспослании милости Божией всем приходящим во храм, как народу еврейскому, так и иноплеменникам, затем благословив собрание (kahal) обратился к нему с речью, в которой молил Бога о том, чтобы Он направил сердце народа на сохранение уставов и соблюдение заповедей. Здесь, таким образом, в наглядной, осязательной форме Соломон явился тем, чем он был для своего народа и во все последующие времена, т. е. когелетом, проповедником. Женская форма еврейского имени указывает или на подразумеваемое существительное chokma (мудрость), или, вероятнее, на официальную миссию Соломона, как народного учителя, так как имена, означающие должность, часто принимали у евреев форму женского рода. Вероятно, таким путем образовавшееся символическое имя Соломона – Когелет – (Екклезиаст) дало название и самой книге.
Все содержание книги Екклезиаста служит как бы ответом на вопрос: в чем счастье на земле, возможно ли для человека полное, совершенное счастье (Еккл 1.3, 3.9, 5.15, 6.11)? На этот вопрос Екклезиаст самым решительным образом дает отрицательный ответ. Ithron – так называет он совершенное счастье – в отличие от временных и скоропреходящих радостей – невозможно для человека. Ничто в мире и в жизни человека не может дать такого счастья. Отсюда все суетно, все ничтожно и бесполезно.
«Суета сует, все суета». Вот вывод, к которому пришел Екклезиаст путем долгих и тяжелых исканий, и который он одинаково решительно высказывает как в начале, так и в конце книги (Еккл 1.2, 12.8). Но почему недостижимо абсолютное счастье, почему все оказывается, в этом смысле, бесполезным и суетным? Причина этого в том, что все в мире подчинено неизменным и, в то же время, однообразным законам и вследствие этого находится в постоянном круговращении, не дающем ничего нового, ничего такого, что могло бы хотя в будущем обеспечить достижение Ithron (Еккл 1.4–11). Движение не вперед, а вокруг, беспрогрессивное круговращение наблюдается не только во внешней природе, но и в жизни человеческой, где психические явления чередуются с той же последовательностью, как и явления природы, столь же мало зависят от воли человека, где также есть всему свое время (Еккл 3.1–8).
Эта неотвратимость естественного хода вещей, бессилие человеческой воли изменить его направление, подчинить себе, делают счастье, доступное человеку, непрочным, непостоянным, случайным, скоропреходящим. Человек ни на одну минуту не может поручиться, что счастье не изменит ему. Конечно, такое счастье не есть Ithron. Исследуя затем частные случаи из собственной жизни и жизни людей, Екклезиаст еще более убеждается в том, что ничто не может дать человеку истинного счастья.
Мудрость? – Но она приносит людям мучение, обнажая и в мире и в человеке безобразие и ничтожество, прикрывающееся видимой красотой и целесообразностью, рождая в человеке тяжелое сознание ограниченности его ума и непостижимости всего существующего (Еккл 1.13–18).
Беспечное веселье, пользование всякими удовольствиями и развлечениями? – Но оно оставляет в душе человека мучительное ощущение пустоты и бессодержательности (Еккл 2.1–2).
Радости труда, разнообразной деятельности? – Но они меркнут от сознания ничтожности и случайности результатов труда (Еккл 2.4–11). Последние зависят не столько от самого человека, его талантов и энергии, сколько от времени и случая (Еккл 9.11). Не зависит от человека и то благо, чтобы есть и пить (Еккл 2.24). Богатство? – Но оно принадлежит собственно не человеку, а жизни. При смерти обладателя оно переходит к наследнику, который может оказаться глупым и злоупотребить наследством (Еккл 2.18–19). Да и при жизни богатые часто чувствуют себя одинокими, мучатся завистью, раздорами, жадностью (Еккл 4.4–8, 6.1–6) или внезапно теряют богатство (Еккл 5.10–16).
Но над всеми этими человеческими скорбями и превратностями царит величайшее зло – смерть, которая одинаково поражает и мудрых и глупых (Еккл 2.14–16), и праведных и нечестивых (Еккл 9.1–3), уничтожая, таким образом, всякое различие между людьми и делая счастье их призрачным. А то, что следует за смертью, состояние в шеоле, есть жизнь без знания, размышления, без любви, надежды и ненависти, жизнь, по сравнению с которой даже печальное земное существование есть благо, так как и псу живому лучше, чем мертвому льву (Еккл 9.4–6,10). Где царствует смерть, там не может быть счастья. Но что же отсюда следует?
Должен ли человек прийти к мрачному унынию, к сознательному отвращению к жизни, столь безжалостно разбивающей все мечты о счастье? Нет!
Там, где, по-видимому, беспросветным туманом должен был нависнуть крайний пессимизм, для Екклезиаста заблестела живая надежда на возможность некоторого счастья, вера в некоторую ценность жизни. Ithron – совершенное счастье для Екклезиаста по-прежнему оставалось недостижимым, но он нашел в жизни сравнительное благо, относительное счастье, то, о чем с уверенностью можно сказать, что это нечто лучшее. На место недостижимого Ithron является возможное для человека Tob.
Что такое это Tob? Чтобы понять и суметь достичь это Tob, для этого необходимо взглянуть на мир и жизнь человека с совершенно новой точки зрения, с точки зрения религиозной, надо на место миросознания поставить богосознание, живое сознание действующей в мире Божественной силы. Все в мире подчинено известным неизменным законам, но эти законы суть ни что иное, как выражение Божественной воли.
Человек зависит не от слепого рока, а от Божественного провидения. Все от руки Божией. Без него человек не может даже есть и пить (Еккл 2.24–26).
Человек не в состоянии препираться с Богом (Еккл 6.10), изменить то, что делает Бог (Еккл 3.14; ср. Еккл 7.13). Он не знает путей Божиих (Еккл 3.16–17), не знает ни будущего, ни целей настоящего (Еккл 3.11, 11.5, 7.14). Хотя пути Божии непостижимы, они не могут быть несправедливы. Бог воздаст каждому по заслугам, наградит боящихся Его и накажет нечестивых (Еккл 8.12–13). Как только человек начинает взирать на мир с религиозной точки зрения, коренным образом изменяется его настроение. Убедившись в том, что судьба человека в руках Божиих (Еккл 9.1), он оставляет все беспокойные заботы и боязливые ожидания будущего, всякое раздражение, огорчение и досаду (Еккл 5.16), которые, ни к чему не приводя, портят настоящее, отравляют всякие радости, и наиболее верное средство к обеспечению будущего видит в приобретении милости Божией сердечной молитвой, благоговейным исполнением обрядов, соблюдением заповедей и обетов (Еккл 4.17, 5.4). Спокойный за будущее он безмятежно наслаждается теми радостями, какие посылает ему Бог (Еккл 7.14). Он с весельем ест хлеб свой, пьет в радости вино свое, считая то и другое за дар Божий (Еккл 9.7, 3.13). Он наслаждается жизнью с женой своей, которую дал ему Бог на все суетные дни под солнцем (Еккл 9.9). Во всякое время одежды его светлы, и елей не оскудевает на голове его (Еккл 9.8). Сладок ему свет и приятно ему солнце (Еккл 11.7). Если Бог посылает ему несчастье, он размышляет (Еккл 7.14) и примиряется с ним, вполне убежденный в целесообразности и справедливости Божественного промысла, в воспитывающей и очищающей силе страданий. Зная, что при печали лица сердце ублажается (Еккл 7.3), он намеренно ищет того, что возбуждает печаль. Он предпочитает день смерти дню рождения, дом плача дому пира, сетование смеху, обличения мудрых песням глупых (Еккл 7.1–6). В отношении к людям он проникается чувством незлобия, снисходительности, доброжелательства. Он ищет нравственного единения с людьми, зная, что двоим лучше, чем одному (Еккл 4.9–10).
Уверенный, что от судьбы других людей зависит и его судьба, он всячески содействует их благополучию, щедро раздавая свое имущество (Еккл 11.1–2).
Таковое состояние духа, когда человек, всецело вручив себя Божественному провидению, безмятежно наслаждается жизнью, спокойно и благополучно перенося все посылаемые ему испытания, и есть единственно возможное для него счастье, его Tob. Но это счастье не полное, оно не может вполне удовлетворить вложенному в человека стремлению к вечному счастью (Еккл 3.10–11). Ithron недостижимо. Все суета и томление духа. Вот результат, к которому пришел Екклезиаст. С его учением о шеоле 2, с его неопределенным представлением о суде Божием, с его полным незнанием воскресения мертвых Екклезиаст не мог придти к иному выводу. Он искал совершенного счастья «под солнцем», т. е. в пределах земного бытия, но там его не могло быть.
Ниже можно изложить одну из версий (небесспорную, конечно) о происхождении и времени написания книги Екклезиаста.
Книга Екклезиаста в надписании своем (Еккл 1.1) усвояется Соломону. Но само по себе надписание книги не решает окончательно и безусловно вопроса о ее писателе. В древности было в обычае воспроизводить мысли и чувства замечательных исторических лиц в разговорной или поэтической форме. Это было своего рода литературным приемом, особой литературной формой, в которой автор, заботясь о тождестве духа, а не о тождестве буквы, брал из истории лишь общую мысль, подвергая ее самостоятельной разработке. Пример такого своеобразного изложения речей пророческих можно находить в книгах Царств и Паралипоменон. Некоторые особенности книги Екклезиаста убеждают в том, что и в ней мы имеем дело с подобным литературным приемом. Прежде всего язык книги с несомненностью показывает, что она явилась уже после плена вавилонского, когда еврейский язык потерял свою чистоту и получил сильную арамейскую окраску. Книга Екклезиаста переполнена арамеизмами даже в большей степени, чем книги Ездры и Неемии и другие послепленные произведения, заключает в себе множество отвлеченных и философских выражений и даже имеет кое-что общее с талмудическим словоупотреблением (см. особенности языка у М. Олесницкого, Книга Екклезиаста, стр. 156–157). Прав один исследователь, сказавший, что если бы Соломон написал книгу Екклезиаста, то не было бы истории еврейского языка. Во всяком случае, тогда нельзя было бы усвоять Соломону книгу Притчей. И в самом содержании книги мы найдем немало признаков ее позднейшего редактирования. Екклезиаст говорит о себе: «Я был царем над Израилем в Иерусалиме» (Еккл 1.12). До Соломона лишь один Давид был царем в Иерусалиме, следовательно, при жизни Соломона нельзя было говорить о всех бывших царях в Иерусалиме. По Еккл 2.3–9 представляется, что Соломон предавался винопитию и разнообразной созидательной и накопительской деятельности ради философских экспериментов по идеальным мотивам. Говоря о религиозных недостатках современного общества, наша книга совершенно умалчивает об идолопоклонстве, а отмечает фарисейское, бездушное исполнение обрядов (Еккл 4.17, 5.1 и д.). Именно на расцвет правления Соломона приходится максимальное прославление Бога-Вседержителя, о котором часто говорит пророк Малахия. Непонятно для времени Соломона и предостережение от составления и чтения многих книг (Еккл 12.12). Самое содержание книги, жалобы на суетность всего, общее чувство неудовлетворенности, увещание не поддаваться мрачному унынию, довольствоваться немногим в жизни. Этим, вероятно, выражается общее недовольство послепленного времени, общее утомление в постоянной борьбе с тяжелыми политическими и социально-экономическими условиями жизни. «Не говори, отчего это прежние дни были лучше нынешних», – наставляет Екклезиаст. Ни в одну эпоху это так часто не говорилось, как после Плена. Все это побуждает признать, что книга Екклезиаста отредактирована лицом, жившим в послепленное время. Уже митрополит Филарет допускал некоторое сомнение в принадлежности ее Соломону. «К сожалению, – писал он, – обращение Соломона не столь достоверно, как его заблуждение. Книга Екклезиаста, по-видимому, есть памятник его покаяния» (Начерт. церковно-библ. истории. Изд. 9. стр. 230–231).
Как видно из содержания книги и из исторических обстоятельств ее появления, цель, какую ставил себе ее писатель, состояла в том, чтобы утешить впадавших в уныние современников, с одной стороны, выяснив суетность и тленность всего земного, с другой стороны, указав средство и при существовавших тяжелых условиях создать более или менее сносное существование. Это средство заключалось в том, чтобы жить, трудиться, наслаждаться всякими доступными радостями, ежеминутно, так сказать, ощущая свою зависимость от Божественного провидения и в нем почерпая для себя источник нравственного мужества и душевного спокойствия. Такая задача книги, как и все ее содержание, вполне согласное с Богооткровенным ветхозаветным учением, не дают никаких оснований сомневаться в каноническом достоинстве книги. Если некоторые древние раввины, а за ними и христианские писатели (напр., Иустин, Ириней, Климент Александрийский, Ориген) совершенно умалчивают о книге Екклезиаста и сомневаются в каноническом достоинстве книги, то это объясняется тем, что они брали и толковали некоторые соблазнявшие их места отрывочно, без связи с общим содержанием книги, и вследствии этого находили в них признаки эпикуреизма, фатализма и пессимизма. Ничего подобного не оказывается в книге при правильном ее понимании.