«Мой университет». «О мой родной университет. Alma Mater ― мать кормящая. Студенчество ― особая пора. Пора философских исканий, юношеской любви, обретения собственного призвания. Моими ангелами-хранителями на филологическом факультете были замечательные ученые: Никита Ильич Толстой, Вячеслав Андрианович Грихин, Андрей Чеславович Козаржевский. Впрочем, я чувствовал себя в те юные годы окруженным и светлыми тенями знаменитых русских писателей и философов. Это были Лосев и Бердяев, Солженицин и Набоков. До сих пор я вспоминаю старинных москвичей, галереи портретов которых представлены в этой книге. Их мудрое слово послужило для меня маяком, освещающим жизненную тропу. И, конечно ― мои друзья, вместе с которыми я шел чрез тернии сомнений, разочарований к подлинной радости горячей, зрячей и разумной веры. «Иных уж нет, а те далече…» Университетом было для меня не только учебное заведение на Воробьевых горах, но таковым стал и родной храм Пророка Ильи, что в Обыденском переулке, с его милыми, уже почившими пастырями, ласковые интонации которых до сих пор звучат в моей душе…» В книге «Мой университет. Воспоминания о студенческой юности» отец Артемий рассказывает о своем университете — МГУ и о любимых преподавателях. Главный герой — Московский Государственный Университет и незабываемая пора студенчества. Книга может быть отнесена к мемуарному жанру и, возможно, займет свое место среди русской художественной литературы. Она охватывает события 1978‒1983-х годов, проведенных автором на филологическом факультете в стенах Московского университета. Словесные портреты выдающихся педагогов и известных священнослужителей, отражение идейных исканий учащейся молодежи и ее нелегкого пути к Церкви, духовная атмосфера московских приходов и, наконец, драма искренней юной души делают это произведение интересным памятником ушедшей от нас эпохе. Прологом к книге послужила статья «Память о недавнем прошлом для нас драгоценна» епископа Орехово-Зуевского Пантелеймона (Шатова). После очерка «Прошлое» (вместо предисловия) следуют главы: Gaudeamus igitur… (Gaudeamus igitur iuvenes dum sumus: «Возрадуемся, пока мы молоды…» — первые слова гимна студентов); Первый экзамен; Ещё о вступительных экзаменах; Картошка; Н. И. Толстой; Троица; Кафедра классической филологии; Просветители; «Конвоиры душ»; Избавление; Пасхальная ночь; Олимпиада; С. Г. Амасийская; Е. А. Старицкая; Русские философы; Пастыри; Лампадка; Судьба; Мой Университет. «Что такое прошлое? То, что ушло безвозвратно и никогда не вернётся назад? Или то, что живёт лишь в памяти и мыслях человека, который умеет оборачиваться вспять и видеть исчезнувшее в тумане прожитых лет? Или… А может быть, друзья, прошлое никуда и не делось, не улетело, не сгинуло, но просто сокрылось от нас на время. Ведь извлекают же из недр земли обрывки манускриптов и фрагменты драгоценной посуды, по которым археологи восстанавливают представления об эпохах, империях, о переселении народов… Так и прошлое может внезапно предстать в мельчайших своих деталях — очертаниях, звуках, даже движениях!» Предстает это прошлое некоторым образом и в книгах протоиерея Артемия Владимирова, в которых он вспоминает прожитые годы. По словам издателей, книга протоиерея Артемия Владимирова «Мой Университет» может быть отнесена к мемуарному жанру. Она охватывает события 1978‒1983-х годов, проведённых автором на филологическом факультете в стенах Московского университета. Словесные портреты выдающихся педагогов и известных священнослужителей, оказавших на него доброе влияние, отражение идейных исканий учащейся молодёжи и её нелёгкого пути к Церкви, духовная атмосфера московских приходов и, наконец, драма искренней юной души делают это произведение интересным памятником ушедшей от нас эпохи. Книга написана в присущем отцу Артемию особом стиле, особым языком, которые нельзя сразу не узнать. Его точно не спутаешь ни с каким другим автором. Этот особый стиль проявляется с первых строчек произведения. Вот автор пишет: «Позвольте мне, дорогие читатели, начать эту книгу воспоминаний с вопроса: чем замечательна юность? Почему о молодости, особенно нашей собственной и давно ушедшей, мы размышляем нередко с оттенком некой смутной печали и сожаления? Печаль и сожаление относятся совсем не к юным годам, а к тому, что они ушли, растаяли, исчезли… Мне кажется, — пишет отец Артемий, — испытываемые нами чувства во многом объясняются следующим: в годы зрелости и старости мы начинаем ощущать своё тело! Оно даёт нам о себе ощутительные напоминания. Кто доживёт до преклонных лет, тот узнает. А кто не узнает, пусть и не стремится узнать, а то “скоро состарится”… Юность же прекрасна своей невесомостью! Ведь можно было прожить целый день и отойти ко сну, так и “не заметив” своего тела, не вспомнив, что душа-то у нас “во плоти” и соединена с нею неразрывными таинственными узами. Однако я не прав: студенты очень даже вспоминают о своём теле… когда к ним подбирается голод. Кто-то из моих знакомых предложил поместить новую статью-определение в словарь иностранных слов под лексемой “студент”: “Студент — это существо, которое постоянно хочет есть”. Но не будем её, учащуюся молодёжь, в этом упрекать, ибо организм студента растёт, когда тот читает, и когда сдаёт экзамены, и когда спит, не видя никаких снов по причине дневного утомления. И всё же ощущение бесплотности мы преимущественно испытываем в юности… юность замечательна ещё одним не подмеченным многими свойством. Она удивительна цельностью своих нерастраченных сил (о если бы молодёжь это ценила и осознавала!), которые служат крыльями бессмертной человеческой души, всегда ищущей своего Создателя. Сохранённая невинность сообщает юному существу упругость и одновременно динамику мысли. Мысль молодого человека, едва лишь он завидит (хотя бы издалека) сияние истинных правды, любви и красоты, — тотчас устремляется к ним! Она подобна оленю, который слышит шум горных вод, падающих с головокружительных высот в низину плодоносной долины, и, набирая скорость, несётся к водопою. Мысль добро настроенного студента-христианина — это стрела, во мгновенье ока пересекающая время и пространство и падающая в Царстве вечности к Престолу Премудрости Божией. Сколько юношей и девушек, соприкоснувшихся через письменное наследие с русской и западноевропейской христианской культурой, обрели веру, умную и зрячую! Чертог науки стал для них притвором Божиего храма. А сколькими своими выпускниками Московский университет поделился с духовными школами Русской Церкви, где те обрели и педагогическое поприще, и священство как высшее призвание на земле!» И конечно, одним таким выпускником был сам отец Артемий. Отметив многими добрыми словами время молодости, автор приступает к описанию первых своих шагов приобретению выбранной профессии. Очень живо он описывает своё поступление в Московский Университет, свою робость, застенчивость, но в то же время и надежду, и желание поступить именно в это прославленное учебное заведение. И вот что автор пишет: «Что побудило меня поступать на филологический факультет Московского университета? Ничего, кроме усердных самостоятельных занятий английским языком и ещё неосознанной любви к слову. Но этого, конечно же, было недостаточно для штурма в конце семидесятых годов XX века самого знаменитого вуза страны. Само слово “филология” вызывало в моём юношеском сознании образ заоблачного Олимпа, где бессмертные существа в белых одеждах разливают по чашам словесный нектар и под изысканные праздничные речи и тосты осушают их, с тем чтобы наполнять сосуды вновь и вновь. Случилось так, что я уже подал документы в Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, но в последний момент, вняв уговорам школьной учительницы английского языка, очень меня любившей и нелестно высказывавшейся о тамошних нравах, внезапно переменил намерения. Забрав документы, я поехал, на свои страх и риск, в Университет». Как далее повествует автор, на подготовку у него оставался лишь один месяц. Как-то роясь в книжном шкафу у своих ближайших родственников, он вытащил из кипы книг пособие по литературоведению для поступающих в вузы. Запечатлелась в памяти простецкая фамилия автора Палкин. В этом «эпохальном» труде типичным для советского времени, трафаретным, бесцветным языком излагались секреты написания сочинений на расхожие, казённые темы, ничего не говорившие ни уму, ни сердцу. «Почему-то я более тщательно вчитался в размышления автора о романе Горького “Мать”. Это произведение я невзлюбил ещё со школьных лет за лубочность и схематизм в изображении главных героев». Но всё-таки оно сыграло свою роль в судьбе автора. Первым, профилирующим, экзаменом как раз было сочинение, на котором обыкновенно отсеивалось не менее половины всех претендентов. Отец Артемий пишет: «Дело было так. В забитую до отказа молодёжью аудиторию вошёл педагог и с таинственным видом распечатал конверт. В гробовой тишине он начертал на доске три темы — на выбор каждому абитуриенту. Моя память и доселе хранит их названия. “Философия человека и природы в лирике Лермонтова”. Я сразу отвратился от такой высокой и непонятной мне материи. Другая тема также меня не воодушевила: “Своеобразие сценического конфликта и особенности драматургического действия в пьесе А. П. Чехова «Вишнёвый сад». Как ни наивен я был тогда, мне было совершенно ясно, что тема гиблая, как трясина; её, очевидно, подсунули специально для заваливания бедных абитуриентов. Зато третья тема, за её суровую простоту и топорную однозначность, полюбилась мне с первого взгляда: «Композиция романа «Мать»». Не колеблясь ни минуты и призвав на помощь товарища Палкина (молиться Богу я ещё не умел), ваш покорный слуга принялся за дело… Как сейчас вижу себя в белой в синюю клетку рубашке бодро спускающимся с верхних рядов студенческой аудитории к столу экзаменатора. Я протягиваю ему работу, уже переписанную на чистовик. Настроение было праздничное и даже несколько беззаботное (ведь у меня такой удивительный друг — Палкин, подоспевший на помощь в трудную минуту!). — Не хотите ли ещё раз проверить сочинение, молодой человек? — участливо вопросил меня мужчина средних лет весьма приятной наружности, с волнистой чёлкой на лбу и добрыми глазами. Лихо отказавшись от предложения, я поспешил домой, на родимую Остоженку, где меня ждала мама, приготовившая вкусный наваристый борщ…» Что было дальше, сдал или нет будущий священник и учитель этот экзамен, читатели узнают, открыв книгу «Мой Университет». Как отмечает епископ Орехово-Зуевский Пантелеимон, эту книгу стоит прочитать, конечно, не только тем, кто лично знаком с отцом Артемием (для них она будет, безусловно, особенно интересна). Но и тем, кто ничего не знает о её авторе, поскольку в ней отражена эпоха восьмидесятых годов прошлого века, о которой мы сегодня начали забывать. «Мне кажется, — пишет Владыка Пантелеимон, — что этот труд будет интересен всем, кто задумывается о путях Промысла Божия в жизни человека. Ведь все мы призваны, преодолевая скорби и трудности, подниматься к духовным вершинам». «С высоты птичьего полета». «Это произведение автобиографично, в него вошли воспоминания первых 17 лет моей жизи. До сих пор перед моим мысленным взором стоят замечательные люди, поступки и советы которых стали для меня своего рода верстовыми столбиками. Преимущесственно это были друзья моей бабушки Любови, вложившей в нас, троих внуков, всю свою душу. Каким образом подросток из семьи, принадлежавшей кругу технической интеллигенции, мальчик, на которого советская школа оказала большое влияние, стал юношей-христианином? Нет, не без драмы, не без внутреннего страдания, катарсиса, свершилось обращение души к Богу. Быть может, для кого-то из моих читателей эта семейная хроника, запечатлевшая эпоху 70‒80-х годов, послужит импульсом для его собственных нравственных раздумий… А если и нет, то пусть просто согреет сердце и обратит к золотой поре детства, откуда все мы родом». Воспоминания о годах детства, отрочества и юности… В тридцати трёх главах и ещё одной. В ней он с необыкновенной теплотой и нежностью рассказывает о своей семье — маме, бабушке, отчиме, братьях. Книга эта — своего рода пособие для молодых родителей, а также для всех, кто вдумчиво и трепетно относится к вопросам воспитания, кто осознаёт, насколько важна для воспитания ребенка семейная атмосфера любви. В книгу вошли воспоминания первых семнадцати лет жизни. Книга изобилует яркими и увлекательными эпизодами, рассказами и сценками из семейной жизни второй половины XX столетия. Подлинный интерес представляют словесные портреты представителей творческой интеллигенции, входившей в круг общения семьи писателя. Повествование отличается теплотой и ненавязчивой назидательностью, основа которой — исповедальная искренность автора. «Память человеческая… Что хранит она в своих кладовых? Устремлённый вниманием в окружающий нас мiр, столь блестящий и пёстрый в его многообразии, я редко опускаюсь умом в сокровенные подвалы памяти. Между тем, в её заветных глубинах обретаются иногда подлинные сокровища, ценность которых лишь возрастает со временем…» Такими словами начинается книга протоиерея Артемия. В этом году отец Артемий празднует свой 55-летний юбилей. И в ожидании этого события мы предлагаем нашим читателям книгу, в которую вошли воспоминания о первых семнадцати летах жизни известного священника, которая началась 21 февраля 1961 года. В приветственном слове к читателям отец Артемий пишет: «С особенной радостью я делюсь ныне с вами книгой, которая составлена из разрозненных воспоминаний о моём детстве. Признаюсь, что, работая над ней, я иногда улыбался, а иногда горько плакал, уносясь мыслью в далёкое прошлое. Я благодарен этому небольшому труду за необыкновенно глубокие и яркие впечатления, которые мне дано было вновь пережить и как бы воскресить в памяти, прежде чем изложить их на бумаге. Передо мной прошла целая вереница людей, бесконечно дорогих и близких по духу, многие из которых уже покинули этот мир. Убежден, что и от них не укрылось моё искреннее желание помянуть их добрым, благодарным словом…» Автобиографичное произведение протоиерея Артемия изобилует яркими и увлекательными эпизодами, рассказами и сценками из семейной жизни второй половины ХХ столетия. С любовью автор рассказывает о своем брате близнеце Митеньке, с которым он почти не расставался в дни младенчества, отрочества и юности, о старшем брате Андрее, принявшем впоследствии иноческий образ с именем Сергий. Вспоминает о родителях, о дедушке и бабушке. По словам издателей, язык книги выдержан в традициях русской классической литературы. Простота описания в ней такова, что даже и слова, и строчки не видятся, а только люди и события. Отец Артемий будто проводит своё детство и отрочество и входит в юность на глазах у всех читателей. И вот, первые воспоминания, которые читатели найдут на страницах данной книги, посвящены ясельному возрасту автора. Отец Артемий пишет: «Помню себя в яслях — так называлось детское учреждение, принимавшее в свои недра младенцев, родители которых не имели возможности нянчить детей в течение трудовой недели. Это была так называемая “пятидневка”. И сейчас я всегда вспоминаю ясли, когда до ноздрей доносится казённый запах хлорки, раствором которой нянечки середины XX века усердно промывали кафельные полы в детских туалетах. Как пронзительно одиноко чувствовала себя душа, вдыхавшая устойчивые ароматы воспитательных учреждений! Слава Богу, что рядом был братец-близнец, общение с которым не давало мне раствориться в коллективе и напоминало о милом доме, удалявшемся от нас на бесконечное расстояние в эти нескончаемые дни пребывания в яслях… Не думаю, что воспитательницы были грубы или бессердечны в общении с малышами. Всё в яслях текло по раз заведённому порядку: сон, еда, прогулки, игры, опять сон. Только, как ни странно, память почти ничего не сохранила из той жизни, где обслуживающий персонал действовал в рамках однообразных инструкций и правил, а малыши обречённо повиновались взрослым, ибо иначе вести себя было невозможно. Да, случались неприятности (именуемые “детскими неожиданностями”), бывали огорчения по причине ссор и всевозможных недоразумений; наверняка, раздавался и счастливый смех в минуты досуга. Река времени унесла с собою всё. Но есть то, что сердце помнит и доныне, лелея, как величайшую драгоценность, мгновенно согреваясь теплотой любви при мысленном обращении к одной и той же картине далёкого прошлого». Этой драгоценностью для автора было время, когда в конце трудовой недели открывалась входная дверь, на пороге появлялась МАМА… А вот воспоминания о первом классе. Здесь отец Артемий пишет: «Во многих домах хранятся фотоальбомы, являющиеся своеобразной семейной хроникой, современной “сагой о Форсайтах”, писанной не словом, но представленной в фотографиях. Большие и малые, цветные и чёрно-белые, выцветшие от времени и только что напечатанные… Милые, бесконечно родные лики домочадцев, родственников, взрослых и детей. Как правило, при неспешном просмотре домашнего архива мы находим снимки, сделанные родителями при поступлении в школу их “зайчиков” первого сентября. Первый раз в первый класс! Читатель, потрудись, вспомни: как и что ты чувствовал в этот незабываемый день? Со страниц фотоальбома на тебя глядит собственное отражение, семи лет отроду. Глаза! Точно, они суть зеркало души, чистой, кроткой, радостной, распахнувшей себя (подобно осенним роскошным соцветиям астр и гладиолусов) навстречу неведомой школьной жизни. Белая рубашка, новая форма с иголочки, блестящие туфли — подлинное торжество!» О поступлении в школу отец Артемий рассказывает следующее: «Мама до сих пор убеждена, что мы с братцем каким-то чудом попали в знаменитую 45-ю английскую школу на улице Гарибальди. Конечно, не обошлось дело без предварительного собеседования. Два курносых близнеца не растерялись и отвечали на вопросы комиссии бойко, хотя иногда и невпопад. Особенно блистал энергией ума и чувства Митенька, натура творческая, наделённая выдающимся музыкальным талантом. Нам предложили прочитать наизусть какое-нибудь стихотворение. Митя тотчас начал декламировать: “Травка зеленеет, солнышко блестит…” Не успела ласточка залететь в сени, как последовал вопрос об авторе этого шедевра русской поэзии. Стремительный ответ брата определил нашу судьбу — детей приняли под заливистый смех дам, нас экзаменовавших! “Майкин!” Вот имя поэта, которого я до сих пор чту как нашего “покровителя”, отворившего близнецам дверь в страну знаний». А вот воспоминание из детства на «богословскую» тему. «Мне вспоминается, — пишет отец Артемий, — осенняя аллея, золотистые клёны, мало-помалу застилавшие ещё зелёную траву газонов своими роскошными листьями, похожими на человеческую ладонь с широко растопыренными пальцами… Над головой синело чистое небо, совершенно свободное от туч. В воздухе пахло свежестью, утренняя прохлада обдавала нас ветерком, в невидимых струях которого совершали свой прощальный танец ярко-жёлтые и красно-зелёные листья клёнов. Два брата-близнеца в мешковатых серых школьных формах, с ранцами за спиной, поспешали к первому уроку… Мне трудно теперь передать словом необыкновенную атмосферу этого утра. Вроде бы всё было обыденно, как всегда… а между тем, наши души, пленённые красотой русской осени, устремились вдруг мыслью в небо, которое раскинулось над нами великолепным пологом. Может быть, мы оба почувствовали тогда то, что я сегодня назвал бы “невыразимой тайной бытия”… Посмотрев на своего братца, сосредоточенно прокладывающего себе тропочку среди кленового покрова, я вдруг спросил его: “Митя, а где… Бог?” Тот, нисколько не удивившись, взглянул на меня и серьёзно ответил: “Везде…” Комментариев и новых вопросов не последовало… Ещё минуту-другую мы медленно брели по газону в молчании…» Потом «внезапно очнувшись, поправив ранцы, мы, не сговариваясь, одновременно сорвались с места и побежали по направлению к уже показавшейся вдали школе. Философская минутка прошла так же быстро, как и началась… Судить о ней можно по-разному. Однако я до сих пор помню ответ моего брата Митеньки: “Везде…” И там, в недосягаемой выси небес, и среди весело-печальных клёнов, и между нами, никогда друг с другом не расстававшимися, — везде Бог! Устами ученика второго класса советской школы изрёк слово Своё Создатель видимого и невидимого мiра! Более не сказано было ничего, однако сказанного достаточно». В заключительной главе автор рассказывает о своей первой исповеди. «Как правило, — говорит отец Артемий, — определяющими вехами судьбы мы почитаем изменения внешнего порядка и потому хорошо их помним. Переезд в иной город, страну; обретение трудового поприща, женитьба, рождение ребёнка… Никакой ошибки в этом нет, ибо всё видимое связано с невидимым, временное — с вечным, телесное — с духовным. Сейчас, с высоты птичьего полёта осматривая прожитые годы, я останавливаюсь на одном, совсем не примечательном событии, в котором, однако, склонен видеть точку отсчёта и одновременно точку опоры всего своего бытия». А это событие и есть первая исповедь. Рассказом о ней завершаются воспоминания автора о детстве, отрочестве и юности. Впереди — годы студенчества, учительства и священства… В недалеком будущем автор планирует издать последнюю часть цикла ‒ «Священство». Таким образом, цикл книг задуман как мемуарная тетралогия. Об университетской студенческой поре отец Артемий вспоминает: «Справедливости ради скажем, что Alma Mater — филологический факультет — во многом содействовал воцерковлению многих будущих пастырей Москвы. Достаточно вспомнить протоиерея Валентина Асмуса — нашего соседа в Красном Селе, протоиерея Максима Козлова — настоятеля университетского храма… Студентом университета я вошёл в храм, который стал для меня родным, — в честь святого пророка Илии, что в Обыденском переулке. Ещё ничего не зная о Божественной литургии, о причащении Святых Таин Христовых, я застыл как вкопанный, услышав незнакомые мне дотоле слова, доносившиеся с клироса. Три-четыре благообразных старушки пели: Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженные чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Душа моя раскрылась при этих словах, и я забыл всё меня окружающее. Сейчас я понимаю, что это, наверное, был первый опыт подлинной молитвы… Помнится, совершенно неожиданно, в библиотеке университета, среди учёных фолиантов, я увидел неизвестно кем предложенную мне книжку о мытарствах блаженной Феодоры с перечнем всех грехов! Открыв её из любопытства, я до окончания работы библиотеки переписывал её, чувствуя, что всё в ней изложено в соответствии с моей жизнью. У меня горели щёки, душа как будто хотела выпрыгнуть вон. Такое волнение меня охватило… и несколько дней спустя, с огромной хартией грехов (начиная с шестилетнего возраста), подготовленной совершенно самостоятельно… Это была борьба! Мне было страшно! Какой-то лукавый голос говорил мне: “Не сейчас, потом приходи! Ну что ты скажешь священнику, который думал, что ты приличный человек?”, а другой голос — совести — подсказывал: “Сейчас и только сейчас! Промедление смерти подобно!” И победил этот голос — Ангела хранителя. Не знаю, сколько я исповедался — 10, 20 или 30 минут. Они показались мне одной секундой. Но когда священник ласково сказал: “Опустись на колени, Артёмочка!” (вот везло же нам тогда на батюшек!) и, наложив на меня епитрахиль, прочитал молитву, я почувствовал, что у меня даже в костях произошло какое-то благотворное изменение. Душа стала невесомой, на сердце поселилась удивительная радость, покой! Это была точно “баня покаяния”! Выйдя на улицу в оглушённом состоянии, я был поражён какой-то особенной чистотой неба; до меня вдруг донеслось щебетанье птиц, а лица человеческие казались мне ангельскими. С тех пор я познал, что такое исповедь, возрождающая душу к живой и зрячей вере… Моим научным руководителем в университете был Никита Ильич Толстой, знаменитый словесник, подлинный христианин (ему посвящена одна из глав книги). Я у него писал диплом o великокняжеских житиях святых Ольги и Бориса и Глеба. Никита Ильич, встретив во мне не слишком усердного студента (усердие мне было свойственно, просто духовный путь становления давался нелегко), повторял время от времени: “Тёмочка, учитесь! Духовной Академии нужны образованные филологи!” Я тогда понять не мог — о какой Академии он говорит? Но с его лёгкой руки, поработав известное время учителем в нескольких советских школах, я был приглашён в Московскую духовную Академию в качестве преподавателя. Преподавал более 10 лет русский язык, стилистику русского языка, церковнославянский язык, старославянский язык, риторику и потом даже Новый Завет. Таким образом, экзамены мне пришлось сдавать уже экстерном. Уже там, в стенах Московской семинарии, я получил приглашение ректора вступить на путь священнослужения. На Преподобного Сергия, 18 июля 1987 года, я был рукоположен во диаконы. А через 5 месяцев, в ночь на Рождество Христово 1988 года, стал священником. Если бы Вы меня спросили: “Что Вы чувствовали в ночь рукоположения?”, я бы Вам ответил: “Очень волновался, трепетал, как всякий, наверное, ставленник”. Но когда с возгласом “Аксиос!” епископ возложил крест на мои плечи, я вдруг почувствовал, что свершилось то, что должно было свершиться. Словно судно, приготовленное на верфях, было спущено на воду… И до сих пор я считаю рукоположение главным событием моей жизни… Замечаем, что сердца человеческие становятся более аморфными. Сегодня каждый строит свой собственный мирок, но в людях мало исконно русских свойств характера — способности болеть за судьбу нации, страны, Отечества, его будущего. Впрочем, это есть ещё у нас. Мы всё равно не превратимся никогда в манкуртов, несмотря на все усилия наших зарубежных партнёров! Сегодня разность потенциалов — налицо. Нынче на дворе — третье тысячелетие, пора самоопределения — к свету или к тьме, к созиданию или к разрушению. Нам дано ещё малое время свободы, когда каждый волен определиться. А что принесёт нам завтрашний день?.. Наверное, без испытания не обойтись. Я верю, что Господь очень любит нашу Родину, как любит все создания, которые Он создал. И Промысл Божий свершается в России, однако, без скорбей нам не обойтись, если мы хотим выйти навстречу светлому будущему… Удалось, с Божьей помощью, приучить прихожан раскрывать свою совесть в Таинстве Исповеди (я и сам это часто делаю), веруя, что Бог восполнит недостающее и поведёт каждого, кто благоговеет перед Таинствами, «тропой бескорыстной любви» и спасения. Наши прихожане любят приобщаться Святых Христовых Таин. А ведь в этом — средоточие христианской жизни…»