Содержание
- О чем книга Бесы — Достоевского
- Смысл произведения Бесы
- Как криминальная история из газеты превратилась в великую христианскую книгу
- Книгу рекомендует Владимир Хотиненко
- Автор
- Время написания и история создания
- Смысл романа
- Интересные факты
- Когда вымирают народы
- Характеристика Николая Ставрогина
- Экзистенциализм Достоевского
- Ставрогин, Онегин, Алеко – лишние люди в литературе
- Образ Николая Ставрогина
- Анализ главы «У Тихона»
- Почему Ставрогин покончил жизнь самоубийством?
- LiveInternetLiveInternet
- Анализ романа «Бесы» (Ф. М. Достоевский)
- История создания
- Жанр, направление
- Суть
- Главные герои и их характеристика
- Темы и настроение
- Главная мысль
- Чему учит?
- Критика
- Ф. Достоевский, «Бесы»: анализ и краткое содержание
- Историческая основа создания романа
- Прозорливость писателя
- Достоевский – гениальный психолог
- Достоевский – непримиримость к насилию
- Актуальность предвидения классика
- Какими изображаются в романе бесноватые террористы?
- План Петра Верховенского
- Сюжет и эпиграф романа
- Николай Ставрогин: образ, формирующий сюжет
- Ставрогин в губернском городе
- Образ Марьи Лебядкиной
- Николай Ставрогин — настоящий облик. Сеющий смерть
- Скрепление сообщества бесноватых кровью
- Иезуитство и коварство Верховенского
- Вместо заключения
- Николай Ставрогин как философско-этический центр романа-трагедии Достоевского «Бесы»
О чем книга Бесы — Достоевского
Шестой по счету роман Фёдора Михайловича Достоевского «Бесы» был написан в 1872 году. Автор находился под впечатлениями от событий 1869 года, когда группа молодых людей под предводительством анархиста Нечаева убила студента Иванова, подозревая его в предательстве идей революционного кружка.
Достоевский не планировал грандиозную вещь: ему хотелось на нескольких страницах высказаться на тему возникшей «нечаевщины» и подобных политических явлений. И даже не в художественном стиле задумывалось произведение, но в итоге из-под пера вышел роман-предсказание, не теряющий свою актуальность до сих пор.
Смысл названия «Бесы»
Лаконичное название говорит само за себя: автор жестко и категорично оценивает происходящее. Анархию он не поддерживает, террор его ужасает. А потому неудивительно, что Достоевский называет революционеров бесами. Книжный прообраз Нечаева – сын учителя Пётр Верховенский. Убитый Иванов на страницах романа становится Иваном Шатовым, пострадавшим за «измену идеалам». Но не одни только нигилисты получают нелестную характеристику.
«Бесы» и «бесенята» живут в каждом персонаже произведения. Властолюбивая Варвара Ставрогина, либерал и идеалист Степан Трофимович, «пятёрка Верховенского», – все они в той или иной степени покорны своим страстям, по-своему одержимы. Как токи электростанции проходят по всему городу, так и через весь роман скользит душевная борьба, тоска по абсолюту главного героя Николая Всеволодовича Ставрогина.
Главным «бесом» Фёдор Михайлович называл именно духовный упадок, распад личности всего народа Российской империи, как нельзя лучше проявившихся в лице Ставрогина. Внутренняя гниль неминуемо приведёт к внешней: собирательный образ Николая Всеволодовича несёт в себе мысль о грядущей исторической катастрофе.
Смысл произведения Бесы
Начав писать документальное эссе, Достоевский за пару лет пишет пророчество: меньше, чем через полвека «верховенские» и «нечаевы» станут во главе его родины.
В середине XIX века набирали силу нигилистические настроения среди интеллигенции и разночинцев. То там, то здесь возникали кружки единомышленников, где критиковали не только монархию, но и бытовой уклад в целом. На примере Верховенского и его «пятёрки» писатель показывает своё отношение к революционному движению. Петр предстает перед читателем не только хитрым и коварным, но и изощренно-жестоким. И это выражается даже не в хладнокровном убийстве Шатова. Молодой анархист считает, что только десятая часть народа достойна перемен и лучшей жизни, остальные могут довольствоваться услужением элите. Грош-цена высокопарным идеям и словам «нечаевцев», если в человеке они видят только пушечное мясо, средство к достижению целей.
Фёдор Михайлович выводит в главном герое основную проблему революционных настроений. Персонаж с символической фамилией Ставрогин («ставр» по-гречески «крест») на протяжении всего роман раздираемый противоречиями. С одной стороны – отход от традиций и преданий (а значит, и от веры, от жизни простого народа), с другой – внутренняя борьба за обретение Бога. Но силы не равны: Николай ищет ответы умом, а не сердцем, что приводит к искаженному восприятию. Именно этот душевный хаос главного героя (в частности) и каждого персонажа (в целом) и подводит к событиям начала следующего столетия. Достоевский «Бесами» предостерегал об опасности, как оказалось в дальнейшем, слишком поздно.
Смысл финала
Сестра Шатова получает от Ставрогина письмо, в котором он приглашает ее к себе в Швейцарию. В это же время доходи слух, что Николай вернулся в Скворешники. Дарья и Варвара Петровна обнаруживают несчастного повесившимся в мезонине. Предсмертная записка гласит: «Я сам». Финал оставляет леденящее, жуткое ощущение. Главный герой, не нашедший в себе силы и духовный ориентир, самостоятельно подписывает приговор всей своей жизни.
Эпизод в книге, где вспоминается евангельская притча, делает концовку ясней: Степан Трофимович сравнивает Россию с бесноватым, из которого Христос изгнал легион. Страсти Ставрогина в конце концов одерживают над ним победу: Николай не встречает Бога, не находит правду, мечется по собственной внутренней пустоте. Писатель таким многострадальным «ставрогиным» видит и свой народ, также не сумевший противостоять «легиону».
О «Бесах» в двух словах: бесы-революционеры вселились в Россию, но, как и в евангельской притче, произойдет чудесное исцеление, главное – верить в Христа и его дело. Если исцеления не произойдет, то всему миру конец.
О «Бесах» Достоевского более, чем в двух словах:
Поводом к написанию «Бесов» был нечаевский процесс, с которым Достоевский столкнулся. Участники этого процесс – фантасты и в то же время практические деятели, сумевшие зажечь смуту. Они и послужили материалом, на котором Достоевский разработал проблему «Бесов».
Бесы – люди без всякой почвы, ни в чем не укорененные, отказавшиеся даже от своего родства. Они никто, поэтому и могут лишь производить встряски и перевороты. Идея революции, по Достоевскому, – это разрушение. Ортодоксальное христианство беспочвенных людей понимает как бесов. Эпиграфом к роману послужило и послужило евангельское сказание о бесах, которые вселились в человека и потом, после его исцеления его Христом, вошли в свиней и бросились с крутизны в озеро. Больной здесь олицетворяет Россию, а бесы – блуждающих самозванцев, не имеющих своего места в жизни, ни в чем не укорененных. Деятельности этих безликих бесов и посвящен роман.
Но тем не менее, «Бесы» — роман не столько о С.Г. Нечаеве и нечаевцах, сколько о бессмертии Христа и его дела. Человеку для его существования абсолютно необходима свобода. Христианство — религия свободы. Но на путях свободы человека подстерегает опасность своеволия, когда в результате столкновения самых противоположных сил, борющихся в нем, он лишается способности окончательного выбора.
На путях свободы есть и другая опасность, другой соблазн, когда свободный человек может попасть под власть свободно выбранной им идеи. Собственно говоря, бесовщина — это и есть одержимость идеей, отъединяющей человека от реальной, иррациональной жизни. Распад личности Ставрогина символизирует для Достоевского религиозный кризис, переживаемый Россией.
«Бесы» — пророческий роман о надвигающихся на мир катастрофах, это роман-предупреждение, призыв к бдительности людей. Достоевский из нечаевского дела вывел заключение: на мир надвигаются Нечаевы и ему подобные бесы-революционеры, которые будут шагать по трупам для достижения своих целей, для которых всегда цель оправдывает средства и которые даже не замечают, как постепенно средства становятся самоцелью. Увы, пророчество Достоевского воплотилось в жизнь и пока, к сожалению, чудесное исцеление в полной мере не произошло. Более того, бесы разбрелись по всему миру, плодя новые революции, перевороты и войны.
5 цитат из романа:
Вы мало того что просмотрели народ, — вы с омерзительным презрением к нему относились, уж по тому одному, что под народом вы воображали себе один только французский народ, да и то одних парижан, и стыдились, что русский народ не таков. И это голая правда! А у кого нет народа, у того нет и Бога! Знайте наверно, что все те, которые перестают понимать свой народ и теряют с ним свои связи, тотчас же, по мере того, теряют и веру отеческую, становятся или атеистами или равнодушными. Верно говорю! Это факт, который оправдается. Вот почему и вы все, и мы все теперь — или гнусные атеисты, или равнодушная, развратная дрянь и ничего больше!
Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить.
Россия есть теперь по преимуществу то место в целом мире, где всё что угодно может произойти без малейшего отпору. Я понимаю слишком хорошо, почему русские с состоянием все хлынули за границу и с каждым годом больше и больше. Тут просто инстинкт. Если кораблю потонуть, то крысы первые из него выселяются. Святая Русь страна деревянная, нищая и… опасная, страна тщеславных нищих в высших слоях своих, а в огромном большинстве живёт в избушках на курьих ножках. Она обрадуется всякому выходу, сто́ит только растолковать. Одно правительство ещё хочет сопротивляться, но машет дубиной в темноте и бьёт по своим. Тут всё обречено и приговорено. Россия, как она есть, не имеет будущности. Я сделался немцем и вменяю это себе в честь.
…если потребуется, мы на сорок лет в пустыню выгоним… Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь — вот чего надо! А тут ещё «свеженькой кровушки», чтоб попривык.
Каждая минута, каждое мгновение жизни должны быть блаженством человеку… должны, непременно должны! Это обязанность самого человека так устроить; это его закон — скрытый, но существующий непременно…
Купить роман «Бесы» в интернет-магазине «Лабиринт»
На сегодня все. До встречи в эфире!
Понравился пост? Поделитесь им с друзьями!
Как криминальная история из газеты превратилась в великую христианскую книгу
В нашей рубрике друзья «Фомы» выбирают и советуют читателям книги, которые – Стоит перечитать.
Книгу рекомендует Владимир Хотиненко
Автор
Фёдор Михайлович Достоевский (1821–1881) — писатель, критик, публицист.
Время написания и история создания
Работа над романом проходила в 1870–1871 годах за границей. В основу романа Достоевский положил громкое дело 1869 года об убийстве студента Ивана Иванова членами одного из революционных кружков во главе с нигилистом и революционером Сергеем Нечаевым с целью укрепления своей власти в террористическом кружке, против идей которого выступил Иванов. Программным документом кружка был «Катехизис революционера», где впервые была сформулирована программа беспощадного террора ради «светлого будущего всего человечества».
Достоевский узнал о деле из газет, внимательно читал статьи, корреспонденции, касающиеся Нечаева и его помощников. Сначала прозаик замыслил небольшой злободневный памфлет. Однако в процессе работы усложнились сюжет и идея текста. В итоге получился трагический многостраничный роман, который был опубликован в 1872 году в журнале «Русский вестник».
Смысл романа
«Бесы» — роман о трагедии русского общества, в котором революционные настроения, по мнению Достоевского, являются следствием утраты веры. Говоря о «нечаевщине» и убийстве Иванова, писатель признавался: «В моем романе “Бесы” я попытался изобразить те многоразличные и разнообразные мотивы, по которым даже чистейшие сердцем и простодушнейшие люди могут быть привлечены к совершению такого же чудовищного злодейства».
Одна из главных мыслей романа: человеку необходима свобода. Однако на путях свободы его подстерегают соблазны своеволия. Главным героем романа, Николаем Ставрогиным одновременно владеют и жажда веры, и поразительное безверие, утверждение себя вне Бога. Духовное омертвение главного героя-«беса» «порождает» остальных, которые, в свою очередь, создают «мелких бесов». «Бесовщина» у Достоевского — это одержимость идеей, которая отделяет человека от реальности, поглощает его целиком. Таков революционер Петр Верховенский, который под лозунгом «все для человека» разрабатывает программу развращения и уничтожения людей («…Мы сначала пустим смуту… Мы проникнем в самый народ… Мы пустим пьянство, сплетни, доносы; мы пустим неслыханный разврат, мы всякого гения потушим в младенчестве… Мы провозгласим разрушение… Мы пустим пожары… Мы пустим легенды… Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал»). Таков инженер Кириллов, который решил доказать истинность своих убеждений с помощью самоубийства («Если нет Бога, то я Бог… Если Бог есть, то вся воля Его, и без воли Его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие… Я обязан себя застрелить, потому что самый полный пункт моего своеволия — это убить себя самому…»). Таков и студент Шатов, проповедующий свою веру в богоносность русского народа. Все они становятся рабами своей идеи.
В то же время «Бесы» — это великая христианская книга, в которой утверждается возможность противостоять «бесам» и их деяниям. Одна из героинь, юродивая Марья Тимофеевна, которая обладает даром видеть истинную сущность людей и событий, говорит, что «всякая тоска земная и всякая слеза земная — радость нам есть». Эта радость — напоминание о грядущей правде и победе Христа над «бесами» и их властными идеями.
Достоевский обращается к евангельской притче об исцелении Христом бесноватого, чтобы показать — мир может излечиться от «бесов», и даже самый опасный и падший человек может исправиться и сохранить в себе образ Божий. Роман заканчивается светлым пророчеством о России одного из героев, которому прочли упомянутую притчу. «Эти бесы, — произнес Степан Трофимович в большом волнении… — это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и бесенята, накопившиеся в великом и малом нашем больном, в нашей России, за века, за века!.. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы. Вся нечистота… Но больной исцелится и “сядет у ног Иисусовых”… и будут все глядеть с изумлением…»
Интересные факты
1. «Бесы» — третий роман так называемого «великого пятикнижия Достоевского». В него также входят романы «Преступление и наказание», «Идиот», «Игрок» и «Братья Карамазовы».
2. Роман многократно экранизировали. Впервые это сделал Яков Протазанов в 1915 году. Самые известные киноадаптации книги: фильм польского режиссера Анджея Вайды «Бесы» (1988) и одноименный телесериал 2014 года, режиссёром которого стал Владимир Хотиненко.
Кадр из сериала “Бесы” Владимира Хотиненко, 2014
3. Книга должна была включать еще одну главу, которую Достоевский задумал как идейный религиозно-философский центр романа. Это глава «У Тихона», в которой «главному бесу» Ставрогину противостоит монах, прообразом которого стал святитель Тихон Задонский. Ставрогин здесь предпринимает попытку покаяния, рассказывая монаху Тихону о своих грехах. Однако тот признает, что раскаяние преступника неискреннее, и к духовному перелому он еще не готов. Редактор «Русского вестника» Михаил Катков не пропустил эту главу, опасаясь волнений в читательской среде. Глава «У Тихона» всегда печатается вне основного текста романа.
4. Одну из самых ярких театральных постановок романа сделал французский писатель Альбер Камю в 1959 году — она называлась «Одержимые».
5. Фамилия «Ставрогин» происходит от др.-греч. «ставрос», что означает «крест». Многие исследователи полагают, что это — намек на высокое предназначение героя, который, будучи умной и одаренной личностью, не смог правильно реализовать свои способности, сделать правильный выбор («Изменник перед Христом, он неверен и сатане») и встать на путь духовного возрождения.
Когда вымирают народы
Отрывок из романа «Бесы». Разговор Николая Ставрогина и Ивана Шатова о религиозном призвании русского народа
ы помните выражение ваше: «Атеист не может быть русским, атеист тотчас же перестает быть русским», помните это?
— Да? — как бы переспросил Николай Всеволодович.
— Вы спрашиваете? Вы забыли? А между тем это одно из самых точнейших указаний на одну из главнейших особенностей русского духа, вами угаданную. Не могли вы этого забыть? Я напомню вам больше, — вы сказали тогда же: «Не православный не может быть русским» (…)
— Если б я веровал, то, без сомнения, повторил бы это и теперь; я не лгал, говоря как верующий, — очень серьезно произнес Николай Всеволодович. — Но уверяю вас, что на меня производит слишком неприятное впечатление это повторение прошлых мыслей моих. Не можете ли вы перестать?
— Если бы веровали? — вскричал Шатов, не обратив ни малейшего внимания на просьбу. — Но не вы ли говорили мне, что если бы математически доказали вам, что истина вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной? Говорили вы это? Говорили?
— Но позвольте же и мне наконец спросить, — возвысил голос Ставрогин, — к чему ведет весь этот нетерпеливый и… злобный экзамен?
— Этот экзамен пройдет навеки и никогда больше не напомнится вам. Дозволите ли вы мне повторить пред вами всю главную вашу тогдашнюю мысль… О, только десять строк, одно заключение.
— Повторите, если только одно заключение…
— Ни один народ, — начал Шатов, как бы читая по строкам и в то же время продолжая грозно смотреть на Ставрогина, — ни один народ еще не устраивался на началах науки и разума. Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков, исполняли лишь должность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца веков. Народы слагаются и движутся силой иною, повелевающею и господствующею, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Эта сила есть сила неутолимого желания дойти до конца и в то же время конец отрицающая. Это есть сила беспрерывного и неустанного подтверждения своего бытия и отрицания смерти… Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание Бога, Бога своего, непременно собственного, и вера в него как в единого истинного. Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала его и до конца. Никогда еще не было, чтоб у всех или у многих народов был один общий Бог, но всегда и у каждого был особый. Признак уничтожения народностей, когда боги начинают становиться общими. Когда боги становятся общими, то умирают боги и вера в них вместе с самими народами. Чем сильнее народ, тем особливее его Бог. Никогда не было еще народа без религии, то есть без понятия о зле и добре. У всякого народа свое собственное понятие о зле и добре и свое собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать. Никогда разум не в силах был определить зло и добро или даже отделить зло от добра, хотя приблизительно… Всё это ваши собственные слова, Ставрогин… В ваших же мыслях и даже в самых словах я не изменил ничего, ни единого слова.
— Не думаю, чтобы не изменили, — осторожно заметил Ставрогин, — вы пламенно приняли и пламенно переиначили, не замечая того. Уж одно то, что вы Бога низводите до простого атрибута народности… — Низвожу Бога до атрибута народности? — вскричал Шатов. — Напротив, народ возношу до Бога. Да и было ли когда-нибудь иначе? Народ — это тело божие. Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего Бога особого, а всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения; пока верует в то, что своим Богом победит и изгонит из мира всех остальных богов. Так веровали все с начала веков, все великие народы по крайней мере, все сколько-нибудь отмеченные, все стоявшие во главе человечества… Если великий народ не верует, что в нем одном истина, если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас же перестает быть великим народом и тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ. Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенною ролью в человечестве или даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ. Но истина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь Бога истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих Богов. Единый народ-«богоносец» — это русский народ, и… и… и неужели, неужели вы меня почитаете за такого дурака, Ставрогин, — неистово возопил он вдруг, — который уж и различить не умеет, что слова его в эту минуту или старая, дряхлая дребедень, перемолотая на всех московских славянофильских мельницах, или совершенно новое слово, последнее слово, единственное слово обновления и воскресения, и… и какое мне дело до вашего смеха в эту минуту! Какое мне дело до того, что вы не понимаете меня совершенно, совершенно, ни слова, ни звука!.. О, как я презираю ваш гордый смех и взгляд в эту минуту!
— Напротив, Шатов, напротив, — необыкновенно серьезно и сдержанно проговорил Ставрогин, не подымаясь с места, — напротив, вы горячими словами вашими воскресили во мне много чрезвычайно сильных воспоминаний. В ваших словах я признаю мое собственное настроение два года назад и теперь уже я не скажу вам, как давеча, что вы мои тогдашние мысли преувеличили. Мне кажется даже, что они были еще исключительнее, еще самовластнее, и уверяю вас в третий раз, что я очень желал бы подтвердить всё, что вы теперь говорили, даже до последнего слова, но…
— Но вам надо зайца?
— Что-о?
— Ваше же подлое выражение, — злобно засмеялся Шатов, усаживаясь опять, — «чтобы сделать соус из зайца, надо зайца, чтобы уверовать в Бога, надо Бога», это вы в Петербурге, говорят, приговаривали, как Ноздрев, который хотел поймать зайца за задние ноги.
— Нет, тот именно хвалился, что уж поймал его. Кстати, позвольте, однако же, и вас обеспокоить вопросом, тем более что я, мне кажется, имею на него теперь полное право. Скажите мне: ваш-то заяц пойман ли аль еще бегает?
— Не смейте меня спрашивать такими словами, спрашивайте другими, другими! — весь вдруг задрожал Шатов.
— Извольте, другими, — сурово посмотрел на него Николай Всеволодович, — я хотел лишь узнать: веруете вы сами в Бога или нет?
— Я верую в Россию, я верую в ее православие… Я верую в тело Христово… Я верую, что новое пришествие совершится в России… Я верую… — залепетал в исступлении Шатов.
— А в Бога? В Бога?
— Я… я буду веровать в Бога.
Ни один мускул не двинулся в лице Ставрогина. Шатов пламенно, с вызовом смотрел на него, точно сжечь хотел его своим взглядом (…)
— Чего, однако же, вы хотите? — возвысил наконец голос Николай Всеволодович. — Я полчаса просидел под вашим кнутом, и по крайней мере вы бы могли отпустить меня вежливо… если в самом деле не имеете никакой разумной цели поступать со мной таким образом.
— Разумной цели?
— Без сомнения. В вашей обязанности по крайней мере было объявить мне наконец вашу цель. Я всё ждал, что вы это сделаете, но нашел одну только исступленную злость. Прошу вас, отворите мне ворота.
Он встал со стула. Шатов неистово бросился вслед за ним.
— Целуйте землю, облейте слезами, просите прощения! — вскричал он, схватывая его за плечо…Слушайте, я всё поправить могу: я достану вам зайца!
Ставрогин молчал.
— Вы атеист, потому что вы барич, последний барич. Вы потеряли различие зла и добра, потому что перестали свой народ узнавать (…) Слушайте, сходите к Тихону.
— К кому?
— К Тихону. Тихон, бывший архиерей, по болезни живет на покое, здесь в городе, в черте города, в нашем Ефимьевском Богородском монастыре.
— Это что же такое?
— Ничего. К нему ездят и ходят. Сходите; чего вам? Ну чего вам?
— В первый раз слышу и… никогда еще не видывал этого сорта людей. Благодарю вас, схожу.
— Сюда, — светил Шатов по лестнице, — ступайте, — распахнул он калитку на улицу.
— Я к вам больше не приду, Шатов, — тихо проговорил Ставрогин, шагая чрез калитку.
Характеристика Николая Ставрогина
История о кружке революционеров, основанная на реальных событиях, мало известна массовому читателю. Достоевский хорошо знаком нам по преступлению Раскольникова, по безумию князя Мышкина, по отцеубийству братьев Карамазовых. О трагедии Ставрогина же слышали далеко не все. Что в общем-то не очень и удивительно, поскольку этот роман долгое время было принято не замечать. В Советском Союзе его можно было найти только в собрании сочинений Достоевского. Отдельно «Бесов» не издавали из идеологических соображений: книга в неприглядном свете изображала революционное дело.
Экзистенциализм Достоевского
Интересно, что экзистенциалисты считали Достоевского своим предшественником. Камю нашел в текстах Достоевского те образы и те проблемы, которые волновали общество в начале XX века. Это вопросы, связанные с идентификацией человека в обществе, границами свободы, возможностью или невозможностью выбора. Принадлежит ли человек сам себе и сам ли совершает свои поступки или он только винтик системы и все предначертано? Оказалось, что именно об этом и писал Достоевский, что его герои мучаются всем этим. И они заговорили с Камю, перестали быть странными и непонятными. А книгу «Бесы» французский экзистенциалист назвал пророческой. В этом романе люди уже стали терять свои души, перестали ощущать себя людьми, закончили верить. Ярче всего это проявилось в образе Ставрогина.
Ставрогин, Онегин, Алеко – лишние люди в литературе
Центральный образ всегда самый многомерный, противоречивый и трудно распутываемый, что закономерно. Он заключает в себе все самые сокровенные мысли автора, является ключевым звеном повествования, на котором оно держится. Он то, ради чего все это было написано. То, что мучило писателя. Таким героем для Достоевского в «Бесах» стал Ставрогин. Зачатки этого образа «странника» возникли ещё у Пушкина, и появились Алеко и Онегин. Они не могли найти себе места в обществе. Однако именно Достоевскому удалось довести этот характер до крайности, создать самое трагичное его воплощение.
Образ Николая Ставрогина
Ставрогин — призрачный герой романа. Он словно не живой. Автор смог добиться невероятной вещи: при условии постоянного участия главного героя в событиях из жизни других персонажей, в общем повествовании он постоянно как будто отсутствует. Им владеет дух небытия. И вся мука Ставрогина в том, что и он ощущает своё «несуществование». Испытывает от этого постоянные душевные муки, хотя и они, конечно, эфемерны. Его поведение странно, эгоцентрично и эксцентрично. Своими поступками он хочет самого себя разубедить в своём небытии. От него есть лишь психологический скелет: железная воля, темперамент, бесстрашие, авантюристическое искание опасности как острого впечатления, но дух его связан цепями и узами, и в нем живёт бес.
Дела Ставрогина сбивают столку: они диаметрально противоположные. Женитьба на Хромоножке представляется верхом альтруизма, а его обращение с Шатовым — верхом цинизма. Но в его крайностях скрывается суть его трагедии. Если человек способен на настоящее зло, если он может испытывать злобу, то как ни странно, но это свидетельство того, что он может и полюбить. Такой человек способен на сострадание и на прочие прекрасные порывы человеческой души. В мире работает закон, ярче и лаконичнее всего выраженный Булгаковым: » Где бы было твоё добро, если бы не было моего зла».
Характеристика Ставрогина наиболее полно раскрывается лишь под конец романа в его предсмертном письме и последующем самоубийстве, которое есть, безусловно, прежде всего, акт идейного самоопределения. В письме к Даше Ставрогин окончательно и определенно отделяет себя от любой идейно-философской концепции из тех, что представлены в романе. Его самоанализ точен и глубок. Как-то Шатов спрашивал Ставрогина: «Правда ли, что вы уверяли, будто не знаете различия в красоте между какой-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя бы даже жертвой жизнию для человечества?». Шатов спрашивал со злобой и раздражением, ибо для него неразличение добра и зла чудовищно и омерзительно. Ставрогин говорит о том же самом спокойно, потому что он действительно, совершенно искренне «не видит разницы». В этом, собственно, и вся трагедия Ставрогина: он знает, что такое добро и что такое зло, но буквально не ощущает разницы.
Анализ главы «У Тихона»
Кульминацией раскрытия души Николая Ставрогина стала глава «У Тихона». Глава — исповедь. Николай Ставрогин приходит к монаху, чтобы показать ему свое письменное признание во всех грехах. Он соорудил документ, который хочет, чтобы обнародовали после его смерти. Получится это или нет, не столь важно. Важен мотив этого поступка. «Бездушный» Ставрогин делает попытку покаяться. Всенародно, как когда-то просила прощения Катерина Кабанова в драма Островского. Делает он это без всякой веры, да и способ выбирает какой-то искалеченный, но все же это попытка.
С Тихоном разговаривает совершенно другой Ставрогин. Куда-то пропал самоуверенный, холодный и отстранённый мужчина, на его месте сидит путающийся в словах человек, потерянный, абсолютно взволнованный и, кажется, испуганный. Говорит вещи, которые страшно услышать даже от него. Но более всего странно, что оказывается, что в бесов то он верует. Полностью отрицая возможность существования Бога.
— А можно ли веровать в беса, не веруя совсем в Бога?
— О, очень можно, сплошь и рядом.
Ставрогин одержим бесом, он стал его плотью, через которую последний несет в мир зло. Посредством этого тела он калечит других людей. Ищет жертв и совращает, мучает, убивает их души. Он дует на тлеющие угли людских пороков и раздувает из них пламя, которое пожирает человека целиком. Ставрогин прямо или косвенно погубил в своей жизни и Хромоножку, и Шатова, и Кириллова, и Лизу, и Верховенского, и несчастную бедную девочку Матрешу, и Бог знает кого еще.
Покаяние всегда предполагает преклонение головы, но Ставрогин ее так и не склонил. Он презирал бы общество, если бы ему оно не было безразлично. Со страниц своей написанной исповеди он смеется над ее читателем. Он со злорадной жестокой улыбкой рассказывает о всех мерзостях, содеянных им, обо всех преступлениях, которые ему довелось совершить. И все слова его точны, и рассудок ясен. Он помнит все до мельчайших подробностей, до паучка на окне. Того насекомого, которое ползло по стеклу, пока в бреду умирал совращенный им ребенок, который смел поверить в любовь Ставрогина. А что испытал Николай от этой смерти? Немного страха. Немного человеческого чувства, да и того запомнить не смог.
Почему Ставрогин покончил жизнь самоубийством?
Н.А. Бердяев писал, что Достоевский влюблен в своего героя. Что Ставрогин, его страсть, его грех и его слабость. Федор Михайлович нарисовал фигуру, которая олицетворяет мировую трагедию: истощение от безграничности. Это трагедия омертвения и гибели человеческой индивидуальности от великих амбиций сделать что-то настолько великое, что не знает ни рамок, ни законов, ни выбора.
Идея романа «Бесы» в том, что русская душа больна. Она заражена бесовским искушением. Отказалась от любых жизненных ценностей, не приемлет авторитетов и не видит разницы между добром и злом. Об этом Достоевский сообщает нам еще в начале, в эпиграфе словами Пушкина:
Хоть убей, следа не видно,
Сбились мы, что делать нам?
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам
В этих словах весь Ставрогин. Его внутренняя суть. Его душу бес поглотил полностью. Это и есть ответ на один из самых волнующих вопросов этого произведения Достоевского: «Почему Ставрогин покончил жизнь самоубийством?». По сути, уйдя из мира земного, он потерял лишь физическую оболочку. Больше у Ставрогина ничего не было: ни веры, ни души, ни любви, ни надежды.
Ксения Кирсанова
Объяснение загадки Ставрогина патологией самое «очевидное», но, возможно, не самое верное. 🙂 Роман слишком многослойный, чтобы довольствоваться простыми ответами. И возможно, чтобы понять Достоевского, нужно обойти все расставленные «ловушки», призванные направить читателя по более легкому, но в то же время ложному пути. У Ставрогина была белая горячка, и он лечился. Но сам факт этого постоянно ставится под сомнение. А мое мнение такое: белая горячка БЫЛА на самом деле, но являлась не источником безумств Ставрогина, а следствием. Источником была патология, тяга к саморазрушению, «сладострастие», как называет это Шатов. Но не является ли патология сама следствием чего-то еще? Стоит ли остановиться на этом, или копнуть еще глубже? Давайте копнём. 😉
Вспомним условия, в которых формировалась личность Ставрогина с детства. Практически каждую ночь Степан Верховенский изливал мальчишке свои бредни, доводя этим юного Ставрогина до болезненного состояния. Всё идет от мыслей, и болезненность Ставрогина в детстве свидетельствует прежде всего о психологическом вреде, нанесенном ему Верховенским, чьи излияния носили саморазрушительный характер. Очевидно, что это передалось Ставрогину на подсознательном уровне. Но к чему я это всё расписываю? Ведь это лишний раз подтверждает наличие патологии, которая так и напрашивается в качестве объяснения. Но подвох тут именно в образе Степана Трофимовича. Точнее, в прототипе этого персонажа. Не знаю у кого как, но у меня он упорно ассоциируется с Жан-Жаком Руссо. После «Бесов» я читал «Исповедь» Руссо, издание которой было снабжено к тому же очерком Герье. Я целую ночь спать не мог, когда осознал, что в «Бесах» гениальнейшим образом вплетены как сам Руссо, так и его «Общественный договор». Как я уже сказал, Руссо послужил прототипом для Степана Трофимовича, а вот его «Общественный договор» нашел свое отражение в шигалевщине! То, как Шигалев описывает свой трактат о новом мироустройстве, невероятнейшим образом соответствует описанию «Общественного договора» в очерке Герье! (Очень жаль, что я так и не нашел самого «Общественного договора», ни в книжных магазинах, ни в интернете.) Ставрогин сюжетно связан как со Степаном Верховенским, так и с горе-заговорщиками под предводительством Петра Верховенского, признавшегося, что он за шигалевщину. (И только что в голову пришла любопытная мысль: как «Общественный договор» является порождением мысли Руссо, так Петр, использующий концепцию Шигалева, является порождением плоти Степана Трофимовича, ассоциирующегося с самим Руссо. Но это так, к слову. Просто в голову взбрело.) Из всего этого у меня возникает предположение, что «загадка Ставрогина» заключает в себе общественные и политические взгляды Достоевского.
Теперь бы еще размотать весь этот клубок причин и следствий во взаимодействии Ставрогина с ключевыми действующими лицами и обществом в целом, может что-то и вырисуется. :)))
О чистоте и нечистоте. Ставрогин — сверхчеловек с беспредельными силами в отсутствие достойной цели применения этих сил, подобно лермонтовскому Печорину. Он пробовал свои силы совершенно беспорядочно, но всё оказывалось слишком мелко, не нашлось такой цели, которая могла бы стать достаточно крепкой основой для формирования однозначного мировоззрения. В письме Дарье Ставрогин пишет: «Я всё так же, как и всегда прежде, могу пожелать сделать доброе дело и ощущаю от того удовольствие; рядом желаю и злого и тоже чувствую удовольствие.». Т.е. и то, и другое одинаково доступно сверхчеловеку, каким несомненно является Ставрогин. Но мелкие цели не дают возможности полностью склониться к одному мировоззрению. «На бревне можно переплыть реку, а на щепке нет.» Поэтому «река» его силы несет своего обладателя совершенно беспорядочно, то швырнет по поверхность, то утянет вглубь. «Мои желания слишком несильны; руководить не могут.» Можно ли исходя из этого заключать, что идея времен заграницы дискредитирована, спорный вопрос. Тут я хочу заметить, что испытывая свою силу на низменном, Ставрогин сжег ее, в чем и признается в письме Дарье: «Я пробовал большой разврат и истощил в нем силы; но я не люблю и не хотел разврата.» Жизненная сила личности кроется в высоких помыслах и деяниях, предаваясь же низменному, человек умирает духовно, но не умирает физически, и от такого несоответствия внешнего и внутреннего человек страдает, не находит себе места. Уже одним этим Достоевский доказывает истинность высокой идеи, рожденной прежним Ставрогиным, ведь это произошло еще в период Жизни. Кстати, сейчас у меня в голове всё четче и четче вырисовывается причина самоубийства Ставрогина, причем именно через повешенье. Он просто привел в соответствие внешнее с внутренним. Способом, согласующимся с его истинным состоянием души. Застрелиться он не мог, так как в его понимании это означало бы великодушие, которого в нем не было. Великодушие — это невероятной силы вера в какую-либо идею. Ставрогин не может поверить ни одной идее НАСТОЛЬКО.
Теперь о несоответствиях. В Шатове есть огромная вера в идею и чистота мысли, но нет внутренней силы Ставрогина, чтобы поднять и саму идею на уровень этой силы. Шатов только потому и смог так пламенно озвучить идею, что высказывался перед Ставрогиным, которого боготворит, а следовательно заимствует часть его силы на время. Получается парадокс: столь высокая идея соответствует чистоте души Шатова, но рождена была падшим ныне Ставрогиным. И тут я опять сошлюсь на Руссо, который первым изобрел и начал использовать принцип парадокса: в момент, когда возникает парадокс, автор открывает читателю истину. Поэтому я склоняюсь к мнению, что идея была истинна.
Другое дело, что суть идеи на мой взгляд заключается не в религиозном смысле «богоизбранности» русского народа, это иносказание. Высшие слои русского общества не обладают народной самобытностью, они перенимают все подряд модные веяния Запада, теряют собственные цели, становятся безликим генетическим материалом, т.е. умирают духовно. Опять же из письма Ставрогина Дарье: «Ваш брат говорил мн
LiveInternetLiveInternet
Н. Н. Богданов
Ставрогин (П. Семак), «Бесы», фото Ю. Белинского
Ныне почти забытая наука патография – особый раздел психиатрии, изучающий изображения психических расстройств в художественном творчестве, а также влияние различных заболеваний на само творчество деятелей культуры. По изящному выражению Николая Георгиевича Шумского, «патография – это биография, написанная психиатром с использованием его специальных знаний». Что же может дать патографический подход в анализе одного из самых ярких литературных героев Ф.М. Достоевского?
С Николаем Всеволодовичем Ставрогиным читатель встречается во второй главе романа «Бесы» («Принц Гарри. Сватовство»), содержащей краткую биографию персонажа. Первое, что должно обратить на себя внимание, учитывая специфику нашего рассмотрения, – это странное перерождение героя, отправленного для продолжения образования в Петербург:
… молодой человек как-то безумно и вдруг закутил. Не то, чтоб он играл или очень пил; рассказывали только о какой-то дикой разнузданности, о задавленных рысаками людях, о зверском поступке с одною дамой хорошего общества, с которою он был в связи, а потом оскорбил ее публично. Что-то даже слишком уж откровенно грязное было в этом деле. Прибавляли сверх того, что он какой-то бретер, привязывается и оскорбляет из удовольствия оскорбить.
Таким образом, нежный и чувствительный юноша («бледный и тщедушный» при отъезде) резко и как будто неожиданно превращается в холодного и высокомерного тирана. Думается, большинство читателей, в силу своей неискушенности, будут, вослед за воспитателем Ставрогина – Степаном Трофимовичем Верховенским, искать объяснения таких поступков по нормам поведения здорового человека, полагая, «что это только первые, буйные порывы слишком богатой организации, что море уляжется и что все это похоже на юность принца Гарри, кутившего с Фальстафом, Пойнсом и мистрис Квикли, описанную у Шекспира». Хотя ощущение какой-то отталкивающей иррациональности («грязь, грязь!») и, следовательно, болезненности, проникнет и в их рассуждения. Увы, такое объяснение оказывается совершенно неверным. Не вероятнее ли, что перед нами проявления какой-то резко обозначившей себя психической болезни? Какой? По всему следует заключить, что это ничто иное, как шизофренический шуб (от немецкого сдвиг). Сейчас уже стало ясным, что каждый болезненный приступ шизофрении определяется внутренними причинами, так сказать – нарушениями химизма человеческого мозга, но восприятие этих причин недоступно непрофессионалам. А поскольку беспричинных событий не бывает, далекий от медицины человек закономерным образом начинает искать их во внешних событиях жизни настигнутого недугом – тяжелых переживаниях, обидах, несчастной любви и проч. Хуже всего то, что из каждого болезненного приступа человек обычно выходит уже деформированной личностью, как бы «сниженным» в сравнении с тем, каким он был еще недавно. И эти патологические сдвиги могут происходить весьма резко, иногда – в какие-нибудь несколько недель или даже дней.
В результате болезненного сдвига человек становится личностью совершенно другого плана. Образно говоря, произошедшее можно уподобить падению зеркала, разлетающегося на множество мелких осколков, каждый из которых способен отразить фрагмент окружающей его действительности, однако ни в какую общую картину эти фрагменты сложить уже невозможно. Нечто подобное происходит и со Ставрогиным. Как отмечал еще Д.А. Аменицкий, хотя умственные способности и полученные ранее знания у него остаются как будто нетронутыми, их связь с духовным обликом личности уже лишена прежней целостности и жизненности. Его идеи больше не проникнуты теми живыми чувствами и верованиями, которые составляют основу личности, ее интимное ядро. Лишь благодаря колоссальному автоматизму психики, они остаются присущими этому человеку. Только таким образом Ставрогин «известный период времени может производить впечатление корректного, образованного, рассудительного человека».
В стремлении реализовать один из важнейших литературных замыслов Достоевский лепил образ мощной, богатейше одаренной, хотя и демонической натуры. Не только в воображении художника, но и в реальной жизни личность такого масштаба может очень долго сопротивляться психозу. Но отпечаток болезни на Ставрогине слишком тяжел. Да это и не удивительно: больной шизофренией человек нередко — не более, чем пассивный раб автоматических, неконтролируемых критическим сознанием стимулов, проявляющихся у него совершенно изолировано, вне обычных ассоциативных связей нормальной личности с окружающим миром и имеющих как бы исключительно моторный характер. Закономерно, в таком случае, что после своей неожиданной отставки Ставрогин оказывается «в какой-то странной компании», связавшись «с каким-то отребьем петербургского населения, с какими-то бессапожными чиновниками, отставными военными, благородно просящими милостыню, пьяницами, посещает их грязные семейства, дни и ночи проводит в темных трущобах и Бог знает в каких закоулках, опустился, оборвался и что, стало быть, это ему нравится». Однако Николай Всеволодович, как выяснится по возвращении в родной город, отнюдь не опустился сам до облика «какого-нибудь грязного оборванца, испитого от разврата и отдающего водкой»! Что же, в таком случае, связывало его с таким окружением и чем, с позволения спросить, он компенсировал столь значительную разницу со своими новыми знакомцами? Ведь отношение обитателей трущоб даже к просто хорошо одетым чужакам таково, что может стать в буквальном смысле опасным для жизни последних. Кажется, только больной шизофренией человек способен на выполнение столь тяжелой, сколько и нелепой миссии! Интересно, что спустя годы после написания «Бесов» некоторые характерные детали судьбы Николая Ставрогина повторятся, правда, совершенно карикатурно, в судьбе реального человека – поэта Александра Добролюбова, в приступе безумия ушедшего «странствовать в крестьянском платье» (сын генерала!) чуть ли не прямо из университетской аудитории и позже основавшего секту «добролюбовцев», где проповедовал демагогические идеи «соединения со всем сущим» на Земле. Разумеется, это не единичный, а только лишь весьма яркий пример подобной коллизии.
Мимоходом Достоевский отмечает, что Ставрогин не просит у матери денег. Однако, думается, дело здесь не в «именьице – бывшей деревеньке генерала Ставрогина (отца персонажа – Н.Б.), которое хоть что-нибудь да давало же доходу», как пытается убедить нас автор, а в том, что, благодаря аутистической (т. е. полностью обращенной внутрь себя) направленности личности, Ставрогин не понимает функции денег или — что в данном случае одно и то же — совершенно не придает им значения. О том, как удачно иной больной шизофренией может существовать в каком-либо сообществе людей и без них, свидетельствуют обстоятельства биографии уже упомянутого Александра Добролюбова, много лет кочевавшего по советской России с артелью печников.
Когда же, наконец, герой Достоевского предстает перед ведущим повествование Хроникером (а вместе с ним, и читателями «Бесов») собственной персоной, его лицо уже обладает каким-то поражающим качеством. Пытаясь объяснить свое впечатление, Хроникер обращается мыслью к некоторым деталям в этом лице, с его странной контрастностью, вроде неестественной черноты волос и белизны кожи или странной ясности и спокойствия светлых глаз. Однако, несомненно, рассказчика настораживает не это, а что-то другое, мучительно ускользающее от его понимания. Скорее всего, эта особенность – специфическая маскообразность лица. Дело в том, что лица здоровых людей, даже если они и не отличаются особой чувствительностью, необыкновенно подвижны. Застывшая мимика шизофреника настолько отлична от нормы, что ее, даже не поняв – чтó это, непременно почувствует каждый здоровый человек. И такое лицо произведет на него отталкивающее впечатление. Неудивительно, что Хроникер характеризует свои ощущения от внешности Ставрогина как отвратительные.
Застывшая мимика лица – одно из проявлений типичного для шизофрении кататонического оцепенения мышц тела. Вот как оно выглядит у героя нашего рассмотрения:
Минуты две он простоял у стола в том же положении, по-видимому очень задумавшись; но вскоре вялая, холодная улыбка выдавилась на его губах. Он медленно уселся на диван, на свое прежнее место в углу, и закрыл глаза, как бы от усталости.
Генеральша Ставрогина, спустя некоторое время посетившая сына в его комнате, поражается, «что он может так спать, так прямо сидя и так неподвижно; даже дыхания почти нельзя было заметить». Лицо Николая Всеволодовича при этом «было очень бледное и суровое, но совсем как бы застывшее, недвижимое; брови немного сдвинуты и нахмурены; решительно, он походил на бездушную восковую фигуру» (курсив наш – Н.Б.). В описанном состоянии герой Достоевского находился «долго, более часу», причем «ни один мускул лица его не двинулся, ни малейшего движения во всем теле не высказалось». Что и говорить, любой мало-мальски искушенный в физиологии человек сразу поймет, что здесь ни о каком сне не может быть и речи, поскольку в одной из фаз этого физиологического процесса мышцы человека настолько расслабляются, что он уже не может поддерживать принятой ранее позы и неминуемо должен будет упасть.
* * *
Как известно, по возвращении в родной город, Ставрогин с полгода живет совершенно незаметной жизнью – «вяло, тихо и довольно угрюмо», «с неуклонным вниманием исполняя весь губернский этикет». Впрочем, на простодушных жителей городка он производит впечатление не только «весьма порядочно образованного», «даже с некоторыми познаниями», но и «чрезвычайно рассудительного человека», способного «судить и о насущных, весьма интересных темах». Чем же, при своей неразговорчивости, Николай Всеволодович мог вызвать такое ощущение? Разве что «смелостью и самоуверенностью», носящими отчетливо болезненный оттенок и обнаруживаемыми в отдельных, брошенных вскользь, репликах. Здесь стоит отметить, что одно из наиболее ранних и обстоятельных описаний психического облика больных шизофренией, данное еще русским психиатром Сергеем Алексеевичем Сухановым, определялось им именно как «резонирующий характер». Но вот, разражается (совершенно закономерный для такой болезни) форменный скандал: некто Павел Павлович Гаганов, житель городка, где разворачивается действие романа, «человек пожилой и даже заслуженный», на свою беду «взял невинную привычку ко всякому слову с азартом приговаривать: «Нет-с, меня не проведут за нос!». И вдруг «однажды в клубе, когда он, по какому-то горячему поводу, проговорил этот афоризм собравшейся около него кучке клубных посетителей, Николай Всеволодович, стоявший в стороне один и к которому никто и не обращался, вдруг подошел к Павлу Павловичу, неожиданно, но крепко ухватил его за нос двумя пальцами и успел протянуть за собою по зале два-три шага». Стоит обратить внимание на то, что Ставрогин «в самое мгновение операции был почти задумчив» («точно как бы с ума сошел», добавляли иные свидетели, они и не подозревали, насколько близки были к истине!).
Как же объяснить столь странный поступок героя? Возьмем на себя смелость утверждать, что это отнюдь не эпатаж. Думается, любой внимательный читатель романа с легкостью убедится: Ставрогин вообще ничего не делает напоказ. Таким образом, речь может идти только о нечувствительности к переносному смыслу пословиц. Известно, что иносказания совершенно недоступны пониманию олигофренов – людей, от рождения слабоумных. Однако олигофрению, мы, разумеется, тут же отметаем. И действительно, остается только признать, что перед нами одно из ярчайших проявлений аутистического мышления больных шизофренией. Удивительным образом этим людям свойственно путать омонимы – слова, одинаковые по звучанию, но совершенно разные по значению: ключ (инструмент, приспособление) – ключ (родник); соль (приправа к пище) – соль (музыкальная нота); кошка (животное) – кошка (якорь), различить которые, исходя из контекста, нормальному человеку не составляет никакого труда. По этой причине больные часто не способны понимать переносный смысл пословиц. Без преувеличения можно сказать, что эта деталь столь же четко указывает на наличие шизофрении, как звезды на погонах военного – на его звание. Правда, психиатрам это стало понятным только после работ таких светил медицины, как Блейлер, Крепелин, Ганнушкин, Лебединский и др. в первой четверти ХХ века. Достоевский, как известно, писал свой роман в 1871-72 гг. Насколько же лет он опередил науку? Вот он – реализм «в высшем смысле слова»!
Несомненно, читатель гораздо лучше разберется в столь своеобразной особенности мышления больных шизофренией, если примеры ее проявления будут продолжены. Пожалуй, наиболее рельефно интересующие нас особенности обнаруживаются тогда, когда столкновение с ними происходит не в стенах специализированной клиники, которые уже сами по себе как бы располагают ко всяким нелепицам, а, так сказать, в обычном быту, где любая странность способна резануть даже и не слишком искушенный глаз.
Лет двадцать назад, я отъезжал на обычном рейсовом автобусе от железнодорожной станции Ново-Иерусалимская, что недалеко от Москвы. Едва машина тронулась, ко мне обратился сидевший рядом молодой человек с просьбой подсказать, где ему сойти в Юркино. Сразу стало понятно, что передо мною любитель старины: эта остановка располагается вдали от жилья и сходят на ней только те, кто идет к древней, больше того – уникальной церкви, возможно созданной по проекту самого Алевиза Нового (строителя Архангельского собора в Московском Кремле). И мой сосед по автобусу тут же подтвердил справедливость такой догадки:
— Церковь там интересная, – заявил он, – рубежа XV-XVI веков.
— Да, – согласился я, еще не подозревая, что ждет меня в дальнейшем.
— И, что же, валы-то высокие? – огорошил меня вопросом новый знакомец.
— Какие валы? – я даже растерялся от неожиданности, – там нет никаких валов!
— Как это – нет? – возмутился мой собеседник, – ведь это церковь рубежа? – Рубежа! А укрепленные рубежи обязательно имеют валы!!!
Ошарашенный таким пассажем, я обернулся к столь странному ценителю местных древностей, но тут на меня словно дохнуло чем-то давно знакомым, но уже совершенно «из другой оперы». «Э, брат…» – сказал я своему «внутреннему Петру Ивановичу», вглядываясь в глаза собеседника. Они не оставляли сомнения в психическом неблагополучии моего визави. Понимая, что дальнейшая дискуссия станет мукой всего оставшегося пути, я, против всяких правил приличия, признаться – совершенно бесцеремонно, отвернулся к окну. Потеряв возможность дальнейшего общения со мной, сосед совершенно не огорчился, даже не очень удивился, а тут же вступил в контакт с сидевшими позади него старушками. Грешен, мне было забавно наблюдать, как протекала эта беседа на двух совершенно разных языках: с одной стороны в сотый раз неслось все о тех же «валах и рубеже», с другой – о том, что церковный священник был «батюшка солидный, служил, пока приход не закрыли»… Наконец, минут через сорок содержательной и, кажется, приятной обеим сторонам беседы, не выдержал крепкий мужчина лет 35-ти в голове автобуса: «Да что ж за искусствовед такой попался?!» – простонал он, но тут мы, к счастью, подъехали к погосту Юркино…
Интересно, что столь своеобразное восприятие слов может проявляться и у больных шизофренией полиглотов. Так, например, в материалах «Павловских клинических сред», содержащих уникальные, удивительной полноты, стенографические отчеты о посещениях великим физиологом неврологических и психиатрических клиник Ленинграда, находится весьма любопытный для нас эпизод беседы с пациентом :
Иванов-Смоленский (ведущий консилиума – Н.Б.). Отчего вы так охрипли?
Больной (до 18 лет совершенно не знавший русского языка, учившийся в религиозной еврейской школе – Н.Б.). Подождите, сейчас у меня голос очистится. (Откашливается).
Павлов. Может быть, маленький грипп?
Больной. Нет, у меня гриппа нет. У меня, знаете, голос какой. У меня чудный голос. Уже более двух тысяч лет евреи живут в изгнании.
Нет сомнения, никто из участников сцены (равно как и никакой читатель) не смог бы понять странного перехода от охрипшего голоса – к изгнанию, если бы не помощь одного из присутствующих на разборе: оказывается, «в переводе на русский язык еврейское «голос» — это изгнание»!
Впрочем, ведь и у самого Ф.М. Достоевского еще найдутся примеры столь необычного мышления. Откроем II главу одного из самых ранних произведений писателя – повести «Двойник» в том ее месте, где доктор медицины и хирургии Крестьян Иванович Рутеншпиц, пользующий главного героя повести Якова Петровича Голядкина, задает тому, казалось бы, самый безобидный вопрос:
— Скажите мне, пожалуйста, где вы живете теперь?
— Где я живу теперь, Крестьян Иванович?
— Да… я хочу… вы прежде, кажется, жили…
— Жил, Крестьян Иванович, жил, жил и прежде. Как же мне не жить! – отвечал господин Голядкин, сопровождая слова свои маленьким смехом и немного смутив ответом своим Крестьяна Ивановича.
Нечего говорить, Яков Петрович плетет что-то несуразное… Неудивительно, что маститый врач, обладающий не только «значительным орденом», но «выразительным, сверкающим взглядом, которым одним, по-видимому, прогонял все болезни» тут же, совершенно автоматически, пытается поправить своего пациента:
— Нет, вы не так это поняли; я хотел со своей стороны…
В тесной связи с рассмотренной особенностью мышления состоит, по-видимому, стремление больных шизофренией к использованию неологизмов собственного изобретения, часто бессмысленных, странных, курьезных. Одним из первых обратил внимание на эту деталь при шизофрении уже упомянутый С.А. Суханов. Вместе с тем, и рисунки шизофреников могут поражать нелепым соединением совершенно не сочетаемых деталей; весьма показательны здесь звери «на гусеничном ходу» вместо лап, элементами питания вместо сердца, пулеметами вместо когтей или что-либо подобное, возникающие при попытке изобразить «несуществующее животное».
Возвратимся к Ставрогину. Как известно, за одним импульсивным поступком у него последовали и другие (среди них – укус за ухо губернатора), переполнившие чашу общественного терпения, в результате чего герой оказался под стражей в арестантском доме. Там он и обнаруживает картину острого кататонического возбуждения:
В два часа пополуночи «арестант, дотоле удивительно спокойный и даже заснувший (а, на деле, пребывающий в ступорозном состоянии – Н.Б.), вдруг зашумел, стал неистово бить кулаками в дверь, с неестественной силой оторвал от оконца в дверях железную решетку, разбил стекло и разрезал себе руки».
Парадоксальным образом, происшедший припадок принес всем облегчение: обществу стало наконец-таки ясно, что сотворивший все эти несуразицы человек просто болен, а у нарушителя общественного спокойствия вслед за припадком неистового буйства последовало, вполне закономерное, улучшение состояния здоровья. Но, все-таки, полного выздоровления у Ставрогина так и не происходит, несмотря на двухмесячное домашнее лечение по рекомендациям «известного врача из Москвы» и последующие «путешествия по заграницам». Герой Достоевского по-прежнему остается больным человеком, за маской какого-то «загадочного сфинкса» таящим совершенное душевное отупение. «Он ничего не ищет, ни к чему определенному не стремится», — констатирует в своем анализе Д.А. Аменицкий, — «никого не любит, чужд всяких привязанностей. Для него нет ничего святого, ничего морально ценного, ничего такого, что заставило бы дрогнуть сердечные струны самого заурядного человека». Благодаря этому, Ставрогин оказывается, к изумлению окружающих, способным стоически переносить «удары судьбы» и сохранять видимое душевное спокойствие «в самые, казалось бы, критические моменты его жизни», как например, при получении оплеухи от Шатова, во время дуэли с Гагановым и проч. Замечательно, что среди почитателей творчества Достоевского находятся люди, считающие за благо брать в этом отношении со Ставрогина пример! Однако, то, что кажется другим геройством или даже высочайшим уровнем духовности, по сути оказывается лишь «проявлением безыдейных волевых тормозов с одной стороны и импульсивных порывов с другой». В определенных обстоятельствах жизни, такая душевная тупость проступает во всей своей ужасающей наготе, например, когда Ставрогин, без тени какого-либо смущения, обыденно и твердо признается матери в нелепой женитьбе на Лебядкиной или – когда он общается с членами тайного общества, руководимого Верховенским-младшим, нигде не обнаруживая своих симпатий ни к целям организации, ни к ее участникам. Его отношение к этим людям такое же, как и к петербургским «бессапожным чиновникам», к компании капитана Лебядкина с Федькой-каторжным и другими темными элементами. Герой Достоевского как бы и вправду претворяет в жизнь резонерскую идею «соединения со всем сущим». Между тем, опустошение его личности неуклонно нарастает, что и приводит в конце концов к самоубийству. В свете всего сказанного оно выглядит совершенно закономерным: человеку уже нечем жить, и он бессильно валится словно ствол давно прогнившего дерева в лесу.
Разумеется, чрезвычайно интригует вопрос: кто же мог послужить прототипом для психопатологических черт образа Ставрогина? Пока это остается неизвестным. Широко распространено мнение, что в этом, любимом, по признанию самого создателя, образе, отразились черты одной из ярчайших фигур ближайшего окружения Достоевского 40-х гг. – Николая Спешнева. Однако, при всей «многоумной спокойной непроницаемости» этого человека, при всей его холодности и загадочности, при всей, так и хочется сказать, его инакости в кругу общения, никаких убедительных доказательств того, что все эти качества порождены именно психическим заболеванием, нет. Возможно, впрочем, что Достоевский, как бы пребывая в некоем наваждении от деформированной шизофренией личности, мог оттолкнуться от образа Спешнева, лишь усилив его характерные черты, правда, доведя их до крайней степени выражения. Иными словами – превратил личность шизоидного склада в законченного шизофреника. Другое дело, что в этом случае, как и в реальной жизни, при манифестации психоза, количество уже перешло в принципиально новое качество, и созданный образ приобрел столь новые характеристики, что также утратил связь со своим прототипом, как заболевший человек утрачивает связь с собой, каким он был до развития болезни.
Наконец, самый важный в нашем рассмотрении вопрос – о причинах возникновения этого образа. Подчеркну: Достоевский, несомненно, не отдавал себе отчета в том, что лепит облик героя с людей, пораженных тяжелейшим психическим недугом. Вероятно, в какой-то период своей жизни, скорее всего – при самом начале своего становления как писателя (вспомним фрагмент из писавшегося в 1845 г. «Двойника»), Достоевский столкнулся с каким-то несчастным (быть может, даже не одним), который был болен шизофренией. Будучи, как человек иного склада, личностью чрезвычайно темпераментной, можно даже сказать, – огневой, писатель не мог не получить острейшую душевную рану, обжегшись «космическим холодом» шизофренической личности. Видимо, эта рана была столь глубока, что Достоевский не мог оправиться от нее долгие годы. И душевная боль, как это нередко бывает, (вспомним, хотя бы Булгакова, с его навязчивым кошмаром переживания сцены убийства петлюровцами безоружного, безвинного человека), прорвалась на страницы его произведений.
Вместе с тем, на протяжении всего творчества писателя привлекала проблема духовной трагедии личности-одиночки, противостоящей не только людской толпе, с ее убогими страстями и ненужной суетой, но и общепризнанным человеческим ценностям, важнейшими из которых для Достоевского были ценности христианского мировоззрения. В таком случае, по-видимому, речь может идти о совпадении двух, правда, несопоставимых по значению, мотивов: ведь лучшего прототипа для «гордого, необыкновенного, замкнутого, преступного, но в своей преступности привлекательного и загадочного человека» (высшим выражением которого и явился Ставрогин), чем больной шизофренией с его кататонической инакостью трудно отыскать. Другое дело, что столь тяжелая психическая болезнь полностью исключает ответственность героя за свои поступки. Но одарив свое создание столь говорящей фамилией – «ставрос», что по-гречески означает «крест», – Достоевский, как христианин, был, несомненно, уверен, что для каждого человека нет и не может быть «креста», данного ему не по силам. Поэтому-то образ Ставрогина оказывается внутренне противоречивым и, как бы двоится, сочетая, казалось бы невозможное – убедительность литературного персонажа и достоверность психопатологического типа. В тоже время, сотворенная писателем пара Ставрогин и Верховенский младший – необыкновенно яркий пример общественной драмы, когда мысли абсолютно больного человека реализуются в жизнь абсолютно здоровым подлецом. Поразительно, насколько это оказывается актуальным для нашей теперешней жизни! Вот только Верховенский у нас, перефразируя выражение Р.И. Хасбулатова, – «коллективный».
Замечательно, что создание Ставрогина освободило Достоевского от его шизофренического наваждения: психопатологические черты такого порядка при создании последующих героев меркнут, в то время, как идеи духовного одиночества и самоизоляции, ведущие к краху личности, по-прежнему продолжают волновать, переходя от Версилова из романа «Подросток» к Ивану Карамазову из последнего произведения писателя, его «романа-завещания» «Братья Карамазовы».
Н.Н. Богданов (Москва)
Статья впервые опубликована в журнале НПА «Независимый психиатрический журнал», № 1, 2005.
Примечания
Н. Шумский. Врубель: жизнь и болезнь. СПб. «Академический проект». 2001. С.3.
В своем рассмотрении мы во многом будем следовать за замечательным русским психиатром Дмитрием Александровичем Аменицким, давшим в свое время блестящую характеристику патопсихологических особенностей этого персонажа. (См.: Аменицкий Д.А. Психиатрический анализ Николая Ставрогина. Совр. психиатрия. 1915. № 1. С.28-41).
Слово произнесено. Дело не в том, что Достоевский дает читателю ключ к пониманию созданного им образа. Но именно так, с невытравимым ощущением болезненности всего происходящего и должен воспринимать здоровый человек поступки (вследствие их необъяснимости, нелепости) пораженной шизофренией личности.
Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т. Л. «Наука». 1972-1990. Т.10. С.36.
Там же. С. 36.
Еще вопрос – чем Ставрогин вернул себе утраченные права, отличившись, как туманно говорит Достоевский «в шестьдесят третьем году». Не была ли это особая беспощадность к участникам польского мятежа, на события которого, кажется, намекает автор?
Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т.Т.10. С.36.
Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т. Т.10. С.182.
Там же.
Там же.
Там же.
Там же. С.37.
Суханов С.А. Патологические характеры. СПб. Тип. 1-ой СПб. трудовой артели. 1912. С. 199-289.
Там же. С.38-39.
Именно на этом, собственно говоря, строится весь феномен каламбура, игры слов. Удачным примером чего может служить следующий эпизод из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: «А-а! Вы историк? – с большим облегчением и уважением спросил Берлиоз. Я – историк, — подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу (курсив мой – Н.Б.): — Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история!» (Булгаков М. Избранное. М. «Художественная литература». 1983. С.23).
Заседание 21 марта 1934 г. (Павловские клинические среды. Стенограммы заседаний в нервной и психиатрической клиниках. Изд-во АН СССР. 1955. С.404).
Там же.
Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т. Л. «Наука». 1972-1990. Т.1. С.121.
Там же.
Суханов С.А. Указ. соч. С. 265.
Достоевский Ф.М. Полное собр. соч. в 30-ти т. Т.10.С.43.
Аменицкий Д.А. Психиатрический анализ Николая Ставрогина. С.39.
Там же. С.37.
См., в частности, письмо Достоевского к М.Н. Каткову от 8 окт. 1870 г.
См., например, — Гроссман Л.П. Спешнев и Ставрогин. В кн.: Бесы: антология русской критики. С. 614-618.
Наиболее полные материалы собраны в книге Л.И. Сараскиной «Несбывшаяся судьба». М. «Наш дом». 2000. 535 с.
Бем А.Л. Эволюция образа Ставрогина. В кн.: Бесы. Роман в трех частях. Бесы: антология русской критики. М. «Согласие». 1996. С.639.
Анализ романа «Бесы» (Ф. М. Достоевский)
Предпосылкой к написанию романа «Бесы» для Федора Михайловича послужили материалы из уголовного дела Нечаева – организатора тайного общества, целью которого были подрывные политические акции. Во времена автора это событие прогремело на всю империю. Однако ему удалось из небольшой газетной вырезки сделать глубокое и насыщенное произведение, которое считают эталоном не только русские, но и зарубежные писатели.
История создания
Федор Михайлович Достоевский отличался упорством и требовательностью. В один миг, пережив очередной эпилептический припадок, автор пришел к выводу, что новое произведение его совершенно не устраивает. Тогда он полностью уничтожил свое творение, но оставил нетронутой идею романа – историю о нигилистах, чье отрицание зашло слишком далеко.
Далее Достоевский заново берется за написание «Бесов» — так свет увидел вторую версию произведения. Писатель не успевал сдать работу к назначенному издателем сроку, но и не хотел предавать себя и отдавать публике произведение, которое его не устраивает. Катков, издатель автора, только разводил руками, ведь писатель обеспечивал себя и семью только авансами за книги, но готов был жить впроголодь, лишь бы не выпускать сырой материал.
Жанр, направление
В романе «Бесы» необычайно переплетаются такие качества, как хроникальность, суровый историзм мышления, философичность, но при этом писатель смотрел в будущее и говорил о том, что будет волновать и его потомков. Именно за данным романом надежно закрепилось обозначение: «роман-пророчество».
Действительно, большинство читателей отмечает провидческий дар Достоевского, ведь в романе отражены проблемы не только того времени, но и вопросы сегодняшнего информационного общества. Автор проникновенно изображает основную угрозу для будущего общественности – замещение устоявшихся понятий на неестественные бесовские догмы.
Направление творчества писателя – реализм, так как он изображает действительность во всем ее многообразии.
Суть
События происходят в провинциальном городке во владениях Варвары Петровны Ставрогиной. Ребенок вольнодумца Степана Трофимовича Верховенского, Петр Верховенский — основной идейный наставник революционного движения. Петр старается привлечь к революционерам Николая Всеволодовича Стравогина, который является сыном Варвары Петровны.
Петр Верховенский созывает «сочувствующих» перевороту молодых людей: военного в отставке Виргинского, эксперта народных масс Толкаченко, философа Шигалева и др. Лидер организации Верховенский планирует убийство бывшего студента Ивана Шатова, который решает расстаться с революционным движением. Он покидает организацию из-за интереса к мысли народа-«богоносца». Однако убийство героя нужно компании не для мести, реальный мотив, которого не знают рядовые члены кружка, — сплочение организации кровью, единым преступлением.
Далее события развиваются стремительно: маленький городок потрясают невиданные доселе происшествия. Всему виной тайная организация, но о ней горожане не имеют понятия. Однако самые жуткие и пугающие вещи происходят в душе героя, Николая Ставрогина. Автор подробно описывает процесс ее разложения под влиянием вредоносные идей.
Главные герои и их характеристика
- Варвара Ставрогина — известная губернская дама, выдающаяся помещица. Героиня обладает имением, унаследованным от обеспеченного откупщика-родителя. Муж Всеволод Николаевич, по профессии генерал-лейтенант, не владел огромным состоянием, но обладал большими связями, которые Варвара Петровна, после его ухода из этой жизни, всеми возможными способами стремится восстановить, но безуспешно. В губернии она очень влиятельная женщина. По своей природе она высокомерна и деспотична. Однако героиня часто чувствует сильную зависимость от людей, порой даже жертвенную, но и взамен ждет такого же поведения. В общении с людьми Варвара Петровна всегда придерживается лидирующей позиции, не исключение и старые друзья.
- Николай Всеволодович Ставрогин – обладал демонической привлекательностью, имел превосходный вкус и благовоспитанное поведение. Общество на его появление реагировало бурно, но, при всей живости и насыщенности его образа, герой вел себя довольно скромно и не особо разговорчиво. Всё женское светское общество было в него влюблено. Николай Всеволодович встречался с супругой Шатова – Машей, с его сестрой – Дашей, со своей знакомой из детства – Елизаветой Тушиной. Возвратившись из Европы, он принимал участие в возрождении тайного общества. В этот же период он ставил опыт по воздействию на Шатова и Кириллова. Прямое участие в смерти Шатова Николай Всеволодович не принимал и даже относился к этому отрицательно, но мысль о сплочении участников объединения исходила именно от него.
- Кириллов Алексей Нилыч – один из ведущих персонажей произведения Ф. М. Достоевского «Бесы», по профессии инженер-строитель, он придумал теорию самоубийства, как потребность рассуждающего человека. Кириллов преодолел быстрый путь от религии к отрицанию существования кого-то свыше, был одержим маниакальными мыслями, идеями о революции и готовности к самоотречению. Всё это в Алексее Нилыче вовремя увидел Петр Верховенский – персона хитрая и безжалостная. Петр был осведомлен о намерении Кириллова совершить самоубийство, и принудил его написать признание, что Шатов, которого убил Петр, погиб от рук Кириллова.
- Петр Степанович Верховенский – предводитель революционеров, скользкий и коварный персонаж. В произведении это главный «бес» — он управляет тайным обществом, продвигающим атеистские прокламации. Вдохновленный безумными мыслями, он старается очаровать ими и Николая Всеволодовича Ставрогина – друга детства. Внешностью Верховенский неплох, но не вызывает ни у кого симпатии.
- Степан Трофимович Верховенский – человек старой закалки, преданный высоким идеалам и проживающий на содержании известной губернской особы. В молодости обладал красивой внешностью, отголоски которой можно заметить и в старости. В его поведении много притворства, но он достаточно образованный и проницательный. Был женат два раза. В какое-то время он был уважаем почти как Белинский и Герцен, но после обнаружения у него поэмы двусмысленного содержания, был вынужден уехать из Петербурга и скрыться в поместье Варвары Петровны Ставрогиной. С тех пор он заметно деградировал.
- Шигалёв – участвовал в организации убийства Шатова, но отказался от этого. О Шигалёве известно немного. Сотрудник отдела хроники говорит, что он приехал в город за пару месяцев до происшествия, ходил слух, что он публиковался в известном петербургском издании. Создавалось впечатление, словно Шигалёву известно время, место и событие, которое должно произойти. По мнению этого персонажа, все люди должны быть разделены на две неравноценные половины. Только одна десятая должна обладать властью. Оставшаяся часть – стадо без мнения, рабы. В подобной манере предстояло перевоспитать целые поколения, потому как это было более чем естественно.
- Эркель, Виргинский, Липутин, Толкаченко – члены тайного общества, которых завербовал Верховенский.
Темы и настроение
- Отношения отцов и детей. Очевидно, в романе «Бесы» автор описывает столкновение разных эпох и потерю связи разных поколений. Родители совсем не понимают детей, они как будто с разных планет. Поэтому молодежи никто не может вовремя помочь, так как утеряны те драгоценные семейные узы, которые могли бы удержать юношей от морального падения.
- Нигилизм. В романе «Бесы» четко видна связь с произведением «Отцы и дети», так как именно Тургенев первым заговорил о нигилизме. Читатель узнает героев Достоевского, как и тургеневских персонажей, через идеологические споры, в которых открываются возможные направления совершенствования общества. В незначительном количестве наблюдается связь со стихотворением Александра Сергеевича Пушкина, с одноименным названием «Бесы»: мысль о потерявших свой путь людях, которые блуждают кругами в словесном тумане русского общества.
- Отсутствие единых нравственных ориентиров. Духовный общественный недуг, показанный автором, спровоцирован полным отсутствием высоких ценностей. Ни развитие техники, ни скачек образования, ни жалкие попытки уничтожить общественные разногласия при помощи власти не приведут к положительному результату, пока не появятся единые нравственные ориентиры. «Великого ничего нет» — вот главная причина печального состояния русского народа.
- Религиозность и атеизм. Достигнет ли человек гармонии после жизненных страданий, и имеет ли ценность эта гармония? Если не существует бессмертия – можно делать всё, что придет в голову, не задумываясь о последствиях. В этом умозаключении, которое может возникнуть у любого атеиста, автор видит опасность безверия. Однако Достоевский понимает, что и вера не может быть абсолютной, пока у религиозной философии есть неразрешенные вопросы, по которым нет единого мнения. Мысли писателя следующие: справедлив ли Бог, если позволяет страдать невинным людям? И если это — его справедливость, то как можно судить тех, кто проливает кровь на дороге к общественному счастью? По мнению автора, нужно отказаться от всеобщего счастья, если ради него понадобится хоть одна человеческая жертва.
- Реальность и мистика постоянно сталкиваются в произведениях Федора Михайловича Достоевского, порой до такой степени, что грань между повествованием писателя и иллюзиями самого персонажа исчезает. События развиваются стремительно, они происходят стихийно в небольшие временные отрезки, они мчатся вперед, не позволяя человеку, по ту сторону книги, сосредоточится на обыденных вещах. Приковывая всё внимание читателя к психологическим моментам, автор лишь по крупицам дает бытовой материал.
Главная мысль
Федор Михайлович Достоевский старался описать болезнь нигилистов-революционеров, которая засела или постепенно наводит свои порядки в головах людей, рассеивает около себя хаос. Его идея (упрощенно) сводится к тому, что нигилистические настроения отрицательно влияют на русское общество – как беснование на человека.
Федор Михайлович установил причину и значение революционного движения. Оно сулит счастье в будущем, но цена в настоящем слишком велика, на нее нельзя соглашаться, иначе люди утратят моральные ценности, которые делают их совместную жизнь возможной. Без них народ распадется и самоуничтожится. И только преодолев это непостоянное явление (как беснование души), Россия станет сильнее, станет на ноги и будет жить с новой силой – силой единого общества, где человек и его права должны быть на первом месте.
Чему учит?
Духовное здоровье нации зависит от морального благосостояния и приумножения тепла и любви во всех людях по отдельности. Если у всего общества есть единые нравственные каноны и ориентиры, оно пройдет через все тернии и достигнет процветания. А вот разнузданность идей и отрицание основы основ приведет к постепенной деградации народа.
Созидательный опыт «Бесов» показывает: во всем необходимо находить нравственный центр, определять уровень ценностей, руководящий мыслями и поступками человека, решать, какие отрицательные или положительные стороны души полагаются на различные жизненные явления.
Критика
Естественно, русская критика, в частности либерально-демократическая, отрицательно отреагировала на выход «Бесов», усмотрев в сюжете острую сатиру. Глубокое философское наполнение было рассмотрено как идеологическое предупреждение нечаевщины. Рецензенты писали о том, что исчезновение революционной инициативы повергнет общество в оцепенение и сон, а власть перестанет слышать голос народа. Тогда трагическая судьба русского народа никогда не изменится к лучшему.
В работе «Духи русской революции» Бердяев выражает мнение о том, что нигилизм в понимании Достоевского можно трактовать как определённый религиозный взгляд. По Бердяеву, русский нигилист может представить вместо Бога самого себя. И хотя у самого Достоевского нигилизм больше связан с атеизмом, но в знаменитом монологе Ивана Карамазова о слезе ребёнка чувствуется острая необходимость человека в вере.
Дарья Попова
Ф. Достоевский, «Бесы»: анализ и краткое содержание
Это одна из самых концептуальных книг великого классика. По нашему глубокому убеждению, каждый взрослый человек должен заставить себя ее прочесть и понять. Это принципиально важно — осознать природу манипулирования людьми и знать, что данному злу следует противопоставить. Многие читатели усматривают провидческий дар в том, как написал Достоевский «Бесы». Поразительно, что этот роман отобразил и проблемы сегодняшнего, постиндустриального, информационного общества.
Достоевский проникновенно показывает главную угрозу для общества будущего – подмену извечных понятий прогресса, гармонии и милосердия на противоестественные, бесовские.
Историческая основа создания романа
Заметив нечто сташное, инфернальное в социуме России, не смог не взяться за перо Ф. М. Достоевский. «Бесы» — плод труда его ума и сердца, где он чутко уловил за полвека до революций предтечу бесноватости всего общества, впервые проявившуюся у русских революционеров-нигилистов.
Группой смутьянов, управляемой неким Федором Нечаевым (нашумевший нечаевский процесс) был убит (в 1869 г.) студент Петровской землеакадемиии Иван Иванов. Причем мотивы раскрытого убийства были двоякими. Нечаев не просто инициировал убийство, чтобы предупредить донос со стороны Иванова. В еще большей степени он пытался подчинить других членов этого террористического кружка своей воле, связав их кровью жертвы.
Федор Михайлович за этим событием уловил, понял, осознал и донес до умов и сердец читателей макроопасность грядущего.
Прозорливость писателя
Роман действительно сенсационный написал Достоевский. «Бесы» отзывы вызвали изобильные. Заметьте: никто так громко и резонансно до Федора Михайловича не предупреждал об угрозе «бесноватости» поляризованного революционными идеями общества. Как же это удалось осознать и осуществить писателю-неполитику? Причина проста – гениальность!
Докажем это собственным «литературным» путем, сопоставляя идеи разных авторов. Вспомним, мысль Умберто Эко («Маятник Фуко») о природе этого качества, утверждающую, что гений всегда играет на одном компоненте мироздания, однако он делает это уникально — так, что задействуются остальные комопоненты… «А причем здесь Достоевский?» — спросите вы. Продолжим эту мысль: гениальность Достоевского зиждется на потрясающем психологизме его образов. Великий психолог Зигмунд Фрейд как-то сказал, что никто из личностей, которых он знает, не может ему поведать чего-то нового по психологии человека. Никто, кроме Достоевского!
Достоевский – гениальный психолог
Просматривается очевидное: вывод об угрозе бесноватости общества обосновал Достоевский («Бесы») через постижение психологии революционеров-нигилистов.
Об этой угрозе обществу проникновенно сказал Николай Александрович Бердяев, подчеркнув, что Достоевский ощутил, что в стихии революции доминантой является вовсе не человек, ибо им овладевают напрочь оторванные от гуманизма и от божьего промысла идеи.
Достоевский – непримиримость к насилию
Неслучайно написал Достоевский «Бесы». Краткое содержание его посыла потомкам: человек, поддавшийся «бунту и своеволию» не может быть свободным. А перестав быть свободным, согласно убеждениям Федора Михайловича, он вообще перестает быть человеком. Это – нелюдь! Примечательно, что классик до своего смертного часа – бескомпромиссен и непримирим, отстаивая идею живого Смысла и живой Истины жизни, утверждая, что на унижении человеческой личности невозможно построить никакого «хрустального дворца» нового общества.
Общество будущего, по мнению писателя, должно руководствоваться движением сердца человека, а не теориями, рожденными холодным разумом.
Актуальность предвидения классика
Но разве вышесказанное касается лишь революционеров XIX века? Не будем уподобляться страусам, прячущим голову от реальности. В еще большей мере, чем рассказал читателям Достоевский, бесы пленяют людей современных, манипулируемых массмедиа, которые сеют ненависть.
Вспомним произведение уже современного российского классика Виктора Пелевина, где он в своем романе «Т» аргументировано мотивирует, что бесы современного виртуального неоколониального общества гораздо страшнее описанных Федором Михайловичем:
Поражает, насколько глубок роман, который написал Достоевский («Бесы»). Отзывы современных читателей единодушны: читать книгу следует во взрослом возрасте, с расстановкой, постепенно. Следует анализировать и сопоставлять написанное Федором Михайловичем с современностью. Тогда многое становится понятно. Достаточно сравнить с нигилистами Достоевского оголтелые СМИ, сеющие ненависть в обществе! Обидно, когда в медиапространстве, вместо пропаганды терпения и доброты, звучат аккорды ненависти.
Какими изображаются в романе бесноватые террористы?
Однако вернемся к книге Федора Михайловича. Литературоведы едины в своем мнении: это один из самых сложных романов. Как роман-предупреждение, роман-трагедию создал Достоевский «Бесы». Краткое содержание произведения – показ читателю анатомии ненависти, зла, бесовщины, вносимой террористами в губернский город – модель всей России.
Фактически это своеобразная группа революционеров-фигурантов, которую мастерски изобразил Достоевский («Бесы»). Краткое содержание морали террористов — подмена в их умах и сердцах христианской любви к ближнему на бесовскую ненависть. Прибегнем к диалектике «Мастера и Маргариты», их характеризуя:
— Человек, позиционирующийся как бес-распорядитель — Петр Степанович Верховенский. Формально он организует городскую революционную ячейку.
— Антихрист-соблазнитель Николай Всеволодович Ставрогин (сын почтенной в городе дамы Варвары Петровны Ставрогиной).
— Лжепророк — философ Шигалев (оправдывающий «целесообразный» геноцид десятой части общества над остальным «стадом»).
— Отвратный Толкаченко (вербовщик «революционеров» среди отбросов общества и даже проституток).
— Легко изменивший присяге отставной военный Виргинский.
— Сакральная жертва — сомневающийся студент Иван Шатов.
Что стремится сделать Петр Верховенский при помощи своих соратников? «Раскачать общество», т. е. порушить основы христианского миропонимания, внушить части людей, что они лучше, чем другие, натравить их на этих других людей.
Для усиления раскола в обществе оскверняются святыни. Производятся вещи, понятные нам, жителям информационного общества: манипуляция информацией. Незаметно для самих людей усилиями «революционеров» происходит подмена Знания (понятия христианского, предполагающего истину и достоверность) на Информацию (формируемую сомнительными путями).
В результате героев романа обуревает скептицизм, они перестают тянуться к Вере, к Истине и становятся пешками в эфемерной партии, которую уже ими играют. Произведение «Бесы» Достоевского все это отражает.
План Петра Верховенского
Революционной группе Петра Верховенского их план удается. Жители города растеряны, дезориентированы. Власти беспомощны. Очевидно, что в городе кто-то поощряет кощунства, кто-то подстрекает на бунт рабочих местной фабрики, у людей происходят психические расстройства — полусумасшедший подпоручик рубит шашкой иконы храма…
Затем, когда усилиями революционной ячейки в обществе воцарится «большая смута», Петр планирует прибегнуть к соблазнению толпы при помощи харизматичного Николая Ставрогина.
Сюжет и эпиграф романа
Вовремя написал свой роман Достоевский («Бесы»). Краткое содержание романа таково: вначале изображена беспечная городская община, казалось бы, живущая своей жизнью. Но с другой стороны, все ее представители ощущают, что жизнь-то не складывается. Она неразмеренна, неблагополучна. Людьми овладела гордыня, и создается ощущение, что кем-то запущен механизм внедрения в людей бесноватости… Не зря эпиграфом произведения служат известные строки А. С. Пушкина.
Николай Ставрогин: образ, формирующий сюжет
Как Апокалипсис начинается с появления Антихриста, так и бесноватость губернского города – с появления сына Варвары Ставрогиной, харизматичного красавца байроновского типа Николая Ставрогина.
Варвара Петровна представляет типаж властной стареющей светской львицы. К ней испытывает романтические платонические чувства «отходящий от дел» интеллектуал Николай Верховенский, отец вышеупомянутого Петра.
Заметим, что при написании романа сатирический акцент использует Достоевский Федор Михайлович. «Бесы» изобличают тщательно скрываемую в местном высшем свете вопиющую безнравственность. Г-жа Ставрогина, ввиду неуемного темперамента своего сына, вынашивала планы – женить его на дочери приятельницы, на Лизе Тушиной. В то же время она пытается нейтрализовать его интрижку со своей воспитанницей Дарьей Шатовой, планируя выдать ту замуж за другого своего подопечного — Степана Трофимовича.
Впрочем, сосредоточимся на образе Николая Ставрогина, поскольку он в романе играет важнейшую сюжетообразующую функцию. Вначале типаж бывшего богатого офицера–повесы изображает Достоевский («Бесы»). Анализ этого образа выявляет его особенности: он абсолютно лишен совести, сострадания, хронически лжив, расчетлив, непостоянен.
Рассказать о нем есть что, послужной список достаточно внушительный. В прошлом — блестящий гвардейский офицер, дуэлянт. Кроме того, Николай периодически впадал в разнузданный разврат и совершал предосудительные обществом поступки: физическое унижение почтенного горожанина Гаганова, и заодно губернатора, провокационный прилюдный поцелуй замужней дамы и т. д.
Последовательно и обстоятельно показывает, как идет Николай не человеческими путями, а путем антихриста-соблазнителя, Ф. Достоевский. Бесы гордыни, самовлюбленности, презрения к другим людям ведут его к личной катастрофе. Ему уже дано первое предупреждение: совершенное им явное преступление — растление четырнадцатилетней Матреши — делает его изгоем в городе.
Чтобы хоть как-то оправдать подлеца-сына мать, мотивируя его поступки белой горячкой, отправила его на четыре года за кордон (чтобы он не мозолил глаза осерчавшим на него людям). Между тем Николай не раскаялся, не понял предупреждения, он гордится своим прозвищем «принц Гарри», кичась своей эксцентричностью, непредсказуемостью, эффектностью.
Как антологию накопления греха им и революционерами-террористами пишет роман «Бесы» Достоевский. Краткое перечисление их темных дел, инициирующих бесноватость жителей всего губернского города, представлено нами ниже.
Ставрогин в губернском городе
Николай и на этот раз «не разочаровывает» окружающих своей эксцентричностью. Его не оставляет мания творить зло, что он и осуществляет, ощущая свое превосходство над толпой. Читатель вскоре узнает, что Ставрогин на корню разрушил планы матушки, тайно венчавшись с влюбленной в него Марьей Тимофеевной Лебядкиной. Подлец знал, что женщина его тайно любит и проникся идеей – растоптать ее чувство. И не так просто женился, а «на спор, за бутылку вина».
Далее, по ходу книги, Ставрогин щадит на дуэли обиженного дворянина Гаганова, стреляя в воздух, чем вызывает восхищение горожан. Напрашивается аналогия: Антихрист пытается представить себя людям Христом. Однако настоящий затаенный облик соблазнителя Николая Ставрогина, эволюционирующего в душегубца, вскоре проявится…
По его воле и, очевидно, с ведома вездесущего Петра Верховенского происходит воистину бесовское убийство любящей его женщины Марьи Лебядкиной, а заодно – и ее брата капитана Лебядкина.
Заметим: образ Лебядкиной — поверженной нелюдями, прекрасной духовно тридцатилетней женщины, страдающей от хромоты, любящей, жертвенной, нежной, страдающей — вызывает у читателей сочувствие и понимание.
Образ Марьи Лебядкиной
Настоящий инженер душ человеческих, вводит и свои любимые типажи героев в роман «Бесы» Достоевский. Содержание и направленность их личности – красота и гармония, которым поклонялся великий классик, произнесший: «Красота спасет мир».
Ошибшаяся со своим чувством, страдающая Марья Лебядкина – один из самых трогательных женских типажей творчества Достоевского, наряду с Сонечкой Мармеладовой. Антихрист Ставрогин, соблазнив ее, обрекает на мильон страданий, на нищету, на помешательство от горестей, а затем – мученическую смерть. Небогатая интеллигентная женщина, худощавая, с «тихими, ласковыми, серыми глазами» перед смертью называет вздрогнувшего «принца Гарри» тем, кто он есть – убийцей с ножом в руках.
Николай Ставрогин — настоящий облик. Сеющий смерть
Впрочем, еще до ее убийства, Лиза Тушина пересаживается в карету Никола Ставрогина и проводит с ним ночь. Она, очевидно, решается его отбить у Лебядкиной.
Утром же приехавший Петр Верховенский рассказывает о вышеупомянутой двойной смерти, при этом упомянув, что об убийстве он знал, но не помешал. Внесем ясность: киллером за деньги вызвался стать изувер Федька Каторжный, а оплатил и одобрил это преступление Николай Ставрогин.
Фактически Верховенский говорит эти вещи Ставрогину, не только чтобы тот понял, что инициация им убийства известна, но и чтобы в будущем им манипулировать. Вернемся к терминологии Булгакова: бес-распорядитель приходит к антихристу.
Лиза в истерике сбегает от Николая. Она бежит к дому Лебядкиной, где толпа ее признает как «Ставрогинскую» и, решив, что она была заинтересована в смерти Марьи, жестоко — до смерти — избивает. Роман достигает своей кульминации: бесы – всесильны, они сеют вокруг себя смерть и ненависть…
Власть невнятно пытается совладать со смутьянами, наивно убеждая, что следует сохранять стабильность в обществе. В уста губернатора Достоевский вкладывает правильные слова о том что отношения «Власть – Оппозиция» должны быть цивилизованными, однако они не имеют воздействия на террористов-изуверов, опьяненных вкусом крови и почувствовавших свою безнаказанность.
Скрепление сообщества бесноватых кровью
Меж тем исполняются и дьявольские планы Петра Верховенского. Он убивает, «чтобы скрыть концы» убийства Лебядкиных, неконтролируемого собой Федьку Каторжного (того находят с проломленной головой).
Следующий на очереди — студент Шатов. Страшно описывает его смерть Достоевский Федор. Бесы (людьми их уже назвать нельзя) — Верховенский, Липутин, Виргинский, Лямшин, Шигалев, Толкаченко – стаей набрасываются на него… Они подчинены идее, не останавливает их даже знание того, что жена Ивана Шатова только-только родила ребенка.
Единственный, кто отказывается убивать – это Шигалев.
Иезуитство и коварство Верховенского
Впрочем у Верховенского есть дьявольский план прикрытия преступных действий террористической группы: кровь покрывают кровью. Петр играет игру с властями, гарантируя себе алиби – лояльного к власти гражданина-стукача, выдавая им ложных «смутьянов» — Шатова и Кириллова, которые (первый – насильственно, второй – добровольно) должны погибнуть. Зная о неадекватных убеждениях друга Николая Ставрогина, инженера Кириллова, Верховенский использует их в своих интересах.
На примере этого инженера изображает отступника от веры, презирающего Бога, Ф. М. Достоевский. Бесы пытаются скрыть следы своих убийств, взвалив ответственность на него, покойного. Кириллов полагает, что путем самоубийства он станет богочеловеком. Бес-распорядитель Петр Верховенский подло договаривается с инженером – уничтожить себя, когда наступит необходимость, беря с него обещание. Поэтому, по требованию Петра Верховенского, Кириллов сперва пишет записку, «признаваясь» в убийстве Ивана Шатова. Далее же инженер-фанатик и богоборец действительно убивает себя из пистолета.
Роман «Бесы» Достоевского — это и показ того, как разрушаются бесовские планы Петра Верховенского. Вскоре раскаявшийся и осознавший содеянное его подельник Лямшин выдает всех преступников. Петру Верховенскому удается бежать. Скрывается в Швейцарии и Николай Ставрогин.
Он чувствует себя уже не «принцем Гарри», а человеком, опустошенным безверием и отрицанием человеческой морали. Николай, жалкий и одинокий, умоляет приехать к нему ранее опозоренную Дарью. Что может дать он ей, кроме страданий? Впрочем, это лишь слова. Подобно Антихристу-соблазнителю, его конец уже предрешен – самоубийство. Он неожиданно приезжает в имение матери (Скворешники), где вешается в мезонине.
Вместо заключения
За террористическую деятельность сына страдает Степан Трофимович Верховенский. Диалектика этого образа очевидна: и формально, и фигурально – это отец беснующегося и ненавидящего всех и вся террориста Петра Верховенского. Почему фигурально? Потому что в молодости он был поборником модных либеральных революционных идей, причем вносил их в умы молодежи, пользуясь популярностью. Он – человек проницательный и умный, впрочем, не лишенный позерства.
Понимает ли он, какими путями пошел его сын? Конечно. Судебные приставы описывают его имущество… Однако наибольший шок он испытывает после убийства Лебядкиных. Он, несмотря на чувства к Варваре Петровне Ставрогиной, в отчаянии оставляет бесноватый город, уходит «из бреду, горячечного сна … искать Россию».
Накануне смерти он претерпевает настоящее духовное озарение. Проводя аналогию с библейским сюжетом – гибнущими свиньями, в которых в результате экзорцизма (изгнания бесов) те вселились и гонят их в пропасть… Он восклицает, что все: и его сын, и остальные террористы, и сам он, и беснующийся народ (имеется в виду все «раскачанное» общество предреволюционной России) – подобны гонимым бесами свиньям, мчащимся к своей погибели.
Не оставим без внимание еще одно гениальное предвидение Достоевского (за полвека до русских революций!), сказанное устами «философа» Шигалева. Он вещает, что революция, начавшись с насилия, должна это самое насилие вывести на уровень, превышающий всякое человеческое понимание.
В заключение признаем: достаточно тяжело охватить в одной статье все смысловое наполнение, которое придал роману «Бесы» Достоевский. Анализ произведения обличает бесовскую сущность революционного принципа «цель оправдывает средства», раскрывает пагубность стремления манипулировать людьми, совершать насилие.
Николай Ставрогин как философско-этический центр романа-трагедии Достоевского «Бесы»
23.07.2012 7438
Вячеслав Иванов в начале прошлого века писал о художественных открытиях Достоевского: «Мы не знали, что в этих сердцах-берлогах довольно места, чтобы служить полем битвы между Богом и дьяволом, или что слияние с народом и оторванность от него суть определения нашей воли-веры, а не общественного сознания и исторической участи. Мы не знали, что проблема страдания может быть поставлена сама по себе, независимо от внешних условий, вызывающих страдание, ни даже от различения между добром и злом, что красота имеет Содомскую бездну, что вера и неверие не два различных объяснения мира, или два различных руководительства в жизни, но два разноприродных бытия». Николай Ставрогин является воплощением рассудочного и низкоприродного демонического начала. Вяч Иванов размышляет в той же статье: «Но кто же Николай Ставрогин? Поэт определенно указывает на его высокое призвание; недаром он носитель крестного имени. Ему таинственно предложено было некое царственное помазание. Он — Иван-царевич; все, к нему приближающиеся, испытывают его необычайное, нечеловеческое обаяние. На него была излита благодать мистического постижения последних тайн о Душе народной и ее ожиданиях богоносца. Он посвящает Шатова и Кириллова в начальные мистерии русского мессианизма. Но сам, в какое-то решительное мгновение своего скрытого от нас и ужасного прошлого, изменяет даруемой ему святыне». Действительно, он появляется в произведении в состоянии внутреннего кризиса: силы истощены, а впереди только небытие. В своем предсмертном письме герой говорит о причинах своего кризиса: «Кто теряет связи с своею землей, тот теряет и Богов своих, то есть все свои цели». Подобную мысль Ставрогин в свое время внушил Шатову, а тот пересказывает ее по-своему выстрадано: «Народ — это тело Божие. Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего Бога особого… Кто теряет эту веру, тот уже не народ. Но истина одна, а, стало быть, только единый из народов и может иметь бога истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих богов. Единый народ «богоносец» — это русский народ…». Эту известную мысль Достоевского о народе-богоносце интересно трактует русский философ К.Н. Леонтьев в статье «Достоевский о русском дворянстве», говоря о единстве русского народа как об основной ипостаси его богоносности, о его силе. Он пишет о Достоевском: «Мужика он любил, не потому только, что он мужик, не потому, что он человек рабочий и небогатый; нет — он любил его еще больше за то, что он русский мужик, за то, что религиозен. Он звал русский народ «народом-богоносцем», подразумевая, вероятно, под этим словом не одних простолюдинов, но всех тех и «простых», и «непростых» русских людей, которые искренно веруют во Христа. «Народ-богоносец» это совсем не то, что «la sainte canaille» (святая сволочь, святая толпа) французских демагогов; у них уличная толпа свята по тому самому, что она уличная толпа, бедная, угнетенная и всегда будто бы правая. У Достоевского народ хорош не потому только, что он простой народ и бедный народ, а потому, что он народ верующий, православный». Именно с таким народом, с такой землей и потерял связь Николай Ставрогин, утративший связь с Богом.
И если уж Ставрогин, обладатель «беспредельной душевной силы», не в состоянии ничего сам изменить в своей судьбе и гибнет, то обречены на гибель все люди, находящиеся в поле его влияния, зараженные его «идеями» (эпизоды смерти Шатова, Хромоножки, Кириллова, Лизы Тушиной). Дунаев пишет о причинах демонического обаяния героя очень верно: «Хоть он и не различает истины, сама она в душе его присутствует, живёт, хоть и не распознанная им самим. Оттого так всерьёз воспринимает его Шатов, высказывая перед ним самые задушевные свои мысли: они находят отзвук и в душе великого грешника — но смешиваются с ложными страстями, производимыми угнездившимся в этой душе бесом. Веры же для правды и лжи в Ставрогине, повторимся, слишком недостало. Гордыня его помутила многие души, с ним соприкоснувшиеся».
Не впервые в своем творчестве Достоевский обращается к личности особого типа эстетизма (герой «Записок из подполья») — видеть прекрасное в самых низменных человеческих страстях. «Вы в обоих полюсах… нашли совпадение красоты, одинаковость наслаждений», — замечает Ставрогину Шатов. Дунаев объясняет это так: » Когда Достоевский указывает: в мире идет борьба между Христом и Аполлоном Бельведерским — он разумеет борьбу между двумя типами красоты, между красотою спасения и красотою гибели мира (то есть служащей дьяволу)». Среди главных причин краха «премудрого змия» не только рассудочность, но и эстетизм: неудача исповеди у старца Тихона связана с боязнью показаться смешным и жалким. Это вызывает у Ставрогина вместо покаяния приступ злобы и презрения к людям и приводит к самому страшному преступлению — самоубийству. Так сердце, глухое к Богу, занимает сила ему противоположная. Человек, который «Божии дарования не к Божией славе, но к своей зле употребляет, и тако на том месте, на котором Бога прославлять должен, себе, как идола одушевленнаго, поставляет; а тако от Бога отпадает и отступает сердцем, и впадает в богомерзкий идолопоклонства духовного порок…. И сие диавольская кознь и несмысленнаго и слепаго сердца самолюбие», — писал святитель Тихон. Достоевский показывает: бесовская гордыня и самолюбие закрывают Ставрогину путь к воскресению. Бердяев говорил о разрушительной сущности образа Ставрогина, что «в «Бесах» нет никакого достижения ценностей, никакого строительства, нет никакой органически осуществляемой жизни. Все та же загадка о человеке и страстная жажда разгадать ее. Нас вовлекают в огненный поток, и в потоке этом расплавляются и сгорают все застывшие оболочки, все устойчивые формы, все охлажденные и установившиеся бытовые уклады, мешающие откровению о человеке, о его глубине, о его идущих в самую глубь противоречиях. Глубина человека всегда оказывается у Достоевского невыраженной, не выявленной, неосуществленной и неосуществимой до конца. Раскрытие глубины человека всегда влечет к катастрофе, за грани и пределы благообразной жизни этого мира».
Два переплетающихся пласта романа — политический и личностный — позволяют определить его жанр как сплав эпоса и трагедии. Такой взгляд восходит к Вяч. Иванову, который впервые отметил напряженность и катастрофический характер действия романа, искусственное сопоставление лиц и положений в одном месте и в одно время, преднамеренное их сталкивание и тому подобные детали как постоянные черты художественного мира писателя.
Хитрый Петр Верховенский, чувствуя глубину и таинственность характера Ставрогина, предлагает ему стать Иваном-Царевичем, рычагом, который поднимет их грязную бесовскую смуту. Он предлагает Ставрогину быть тайным, «скрывающимся» руководителем «наших». Тот равнодушно, со скукой, отказывается: «охоты нет». Л.И. Сараскина ошибочно трактует отказ Ставрогина от участия в заговоре как жест высоконравственного человека; она пишет: «Если самозванство есть болезнь личности, утратившей духовный центр, если фантастическая претензия на мировое господство рвущегося к власти руководителя смуты обнажает ее коренной дефект, то чем в таком случае является отказ «героя-солнца», «князя и ясного сокола» Николая Ставрогина от трона и венца царя-самозванца, которые он может получить из рук заговорщиков?» Сараскина считает, что это можно считать едва ли не подвигом, тогда как в романе даже Петр Верховенский не верит в нравственность Ставрогина: отказ его вызывает взрыв негодования Петра, так как он уверен, что только такой человек, как Николай Ставрогин способен перевернуть мир: «Врете вы, дрянной, блудливый, изломанный барчонок, не верю, аппетит у вас волчий! Поймите же, что ваш счет теперь слишком велик, и не могу же я от вас отказаться! Нет на земле иного, как вы! Я вас с заграницы выдумал; выдумал, на вас же глядя. Если бы не глядел я на вас из угла, не пришло бы мне ничего в голову!» И Вяч. Иванов в статье «Основной миф в романе «Бесы»» подмечает общность Ставрогина и Верховенского: «Николай Ставрогин — отрицательный русский Фауст, — отрицательный потому, что в нем угасла любовь и с нею угасло то неустанное стремление, которое спасает Фауста; роль Мефистофеля играет Петр Верховенский, во все важные мгновения возникающий за Ставрогиным с ужимками своего прототипа». Дунаев пишет о роли участия Ставрогина в мошенническом бесовском заговоре с иной точки зрения, нежели Л.И. Сараскина: «Внешне Ставрогин как бы самоотстраняется от всей революционной бесовщины, он отказывается от всех соблазняющих предложений Верховенского — из презрения и равнодушия к тому. Правда, когда-то он принимал участие в создании революционной организации, даже сочинил ее устав — но скорее от скуки, нежели от внутренней убежденности, поэтому причастность свою к этой организации неоднократно отвергает». Для примера заметим, что убить Шатова впервые Верховенскому предлагает именно он: «Вы вот высчитываете по пальцам, из каких сил кружки составляются? Все это чиновничество и сентиментальность — все это клейстер хороший, но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью, как одним узлом свяжете. Рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать. Ха-ха-ха!»
К.В. Мочульский также замечает, что Ставрогин является причиной всех катастроф, которые обрушивают бесы-заговорщики на провинциальный городок: «Ставрогин — их учитель, их вождь и господин. Все они живут его жизнью; это — его идеи, получившие самостоятельное существование. Все это один Ставрогин, одно его сознание, распадающееся на непреодолимые противоречия, борющееся с искушениями демона». Природу отказа Ставрогина от смуты, верно, раскрыл Дунаев. «Вспомним лучше, — писал он, — еще раз глубокую мысль Достоевского: неделание зла может сопрягаться с презрением к добру, даже проистекать из этого презрения». А философ Николай Бердяев увидел в Ставрогине начало многих модных в послереволюционное время духовных «отклонений». В антиреволюционном журнале он писал: «Н. Ставрогин — родоначальник многого. И русское декадентство зародилось в Ставрогине».
В романе «Бесы» Достоевский рассматривает новую стадию развития нигилизма: бесовство. Недаром и Вяч. Иванов подметил о Ставрогине, что «он дружится с сатанистами, беседует с Сатаной, явно ему предается. Отдает ему свое я, обещанное Христу, и оказывается опустошенным, — до предварения еще при жизни «смерти второй», до конечного уничтожения личности в живом теле. Он нужен злым силам своею личиною, — нужен, как сосуд их воли и проявитель их действия; своей же воли уже вовсе не имеет».
Именно то, что Ставрогиным управляют бесы, хитрейшие существа на земле, и подкупает Верховенского, вселяет в него надежду через Ставрогина (это все равно, что через беса) осуществить свои преступные замыслы. Карнавальный глава бесов, Петр Верховенский, говорит: «Мы сделаем такую смуту, что все поедет с основ. Мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. И приведем все к одному знаменателю, полное равенство». Все это — мечты истинных бесов. И все это удалось социалистам XX века. О симптомах этого духовного кризиса Достоевский уже уверенно говорил после создания романа: «Что-то носится в воздухе полное материализма и скептицизма; началось обожание даровой наживы, наслаждения без труда; всякий обман, всякое злодейство совершаются хладнокровно, убивают, чтобы вынуть хоть рубль из кармана». Во время подготовки и создания романа «Бесы», а так же всю свою творческую жизнь писатель стремился к художественно-философскому осмыслению природы и истоков этой без духовности, порождающей зло. Б.Н. Тарасов писал о таких преобразователях истины, созданных Достоевским: «Опыт, однако, показывает, что именно «эмпирики» и «прогрессисты» (архитекторы и прорабы как «социалистического», так и «капиталистического» Вавилона), уповающие на разум или науку, здравый смысл или прагматизм, частную или общественную собственность, информационную или биологическую революцию, «шведскую» или «американскую» модель социального устройства, склонны игнорировать «роковой и вековечный вопрос», не замечать его значения для сохранения не только их же собственных ценностей, «прав человека», «социальной справедливости», «гуманизма» и т.д. и т.п., но и вообще жизни на земле». Под «роковым» и «вечным» вопросом в творчестве Достоевского критик подразумевает вопрос о существовании Бога.
Ю.И. Сохряков в работе, посвященной прозе ХХ века, утверждает: «Распознать зло в конкретной жизненной ситуации порой не так просто ввиду того, что оно, искусно маскируясь, непрерывно совершенствуется в способах достижения своих целей. Мысль о том, что зло скрывается не в «заедающей» среде, а в самом человеке (человека оскверняет то, что исходит от человека,- сказано в Евангелии от Марка) превратилась у Достоевского в своего рода нравственно-психологическую аксиому. После бесчисленных социальных и экономических экспериментов, проводившихся в России XX столетия, стало ясно, что благоденствия людей невозможно достичь путем только внешних преобразований. «Бесовский» тип, по Достоевскому, явление не случайное в русской истории, он представляет, закономерное порождение либерального западничества, далекого от русской «почвы», от понимания России, ее народа с многовековыми религиозными идеалами, верованиями и обычаями». Недаром Достоевский утверждал, что «зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты… что душа человеческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой и, что наконец, законы духа человеческого столь еще неизвестны, столь неведомы науке…». Николай Бердяев в известном труде «Духи русской революции» поражается, с какой точностью сбылись во время революции события, описанные Достоевским в романе «Бесы». Он пишет: «Сейчас, после опыта русской революции, даже враги Достоевского должны признать, что «Бесы» — книга пророческая. Достоевский видел духовным зрением, что русская революция будет именно такой и иной быть не может. Он предвидел неизбежность беснования в революции. Русский нигилизм, действующий в хлыстовской русской стихии, не может не быть беснованием, исступленным и вихревым кружением. Это исступленное вихревое кружение и описано в «Бесах». Там происходит оно в небольшом городке. Ныне происходит оно по всей необъятной земле русской. И начало это исступленное вихревое кружение от того же духа, от тех же начал, от которых пошло оно и в том же маленьком городке». О глубине и мистичности революционного замысла в России писал и Федор Степун, анализируя образ Ставрогина: «Провокация, широкой волной разлившаяся по России, по-настоящему еще не изучена. Выяснено только то, что продажностью и корыстною беспринципностью ее до конца не объяснить. В исследовании души Ставрогина Достоевский одним из первых проник в ее тайну. Омертвелая, оторванная от корней бытия душа Ставрогина все же тоскует о жизни и действии, на что она, по своей природе и по пройденному жизненному пути, не способна».
Но, к сожаленью, пророчества писателя, выраженные и в образе Ставрогина, не были правильно поняты русским обществом вплоть до последней четверти XX века, и худшие его опасения во многом сбылись. В литературе же тема бесовского нигилизма стала традиционной. Ю.И. Сохряков замечает: «В XX веке Россию удалось-таки «расколыхать» и «лишить приличного вида» потомкам увиденных Достоевским «бесов», психологию которых продолжают исследовать в 1970-1980-е годы Б. Можаев, В. Дудинцев, В. Быков, Д. Гранин и другие».
А вот пример тому, как в ХХ веке в деталях сбывались пророчества Достоевского. В современной периодической печати в рубрике «Тайны ХХ века» недавно была опубликована статья «Палачи сталинской эпохи». Не будем ее анализировать подробно, но интересен тот факт, что Достоевский угадал фамилию двух братьев — профессиональных палачей тюрем НКВД: Иван Шигалев и Василий Шигалев. Автор статьи, журналист Борис Сопельняк, ссылаясь на засекреченные архивы, пишет: «Братья Шигалевы — одни из самых известных палачей сталинской эпохи». Но интересно то, что они были еще и политическими идеологами. «А вот еще один любопытный документ, — продолжает журналист. — Как известно, в те, да и совсем недавние годы партийной учебой была охвачена вся страна. Историю ВКП (б), а потом КПСС изучали рабочие и колхозники, учителя и врачи, маршалы и солдаты. Стояли в этом ряду и палачи. Разрядив последний патрон, они брали в руки тетради и шли в ленинскую комнату, чтобы обсудить и одобрить очередное решение ЦК. Руководил этой работой Иван Шигалев: он был партгрупоргом и занимался агитмассовой работой». В статье приведена копия акта расстрелов от 4 июля 1938 года: «Мы, нижеподписавшиеся, старший лейтенант государственной безопасности Овчинников, лейтенант Шигалев, составили настоящий акт о том, что сего числа привели в исполнение решение тройки НКВД МО от 15 июня. На основании настоящего предписания расстреляли нижеследующих осужденных». Далее следует список из двадцати человек. Так реальный Шигалев выполнил задуманное Шигалевым — литературным героем. Журналист тоже подмечает это совпадение: «Не знали братья-палачи, что их фамилия уже увековечена, и не кем-нибудь, а самим Достоевским. Это он придумал Шигалева и шигалевщину как уродливое перерождение социалистической идеи и описал это явление в «Бесах»». Выходит, что Иван Ильин справедливо назвал роман «Бесы» «безошибочным, страшным пророчеством». Выходит, что Ставрогин со своим внутренним расколом, явился предпосылкой нравственного падения в обществе, которое продолжается до сих пор.
В своей статье Вяч. Иванов пишет о Николае Ставрогине: «Изменник перед Христом, он неверен и сатане. Ему должен он представить себя как маску, чтобы соблазнить мир самозванством, чтобы сыграть роль лже Царевича — и не находит на это в себе силы. Он изменяет революции, изменяет и России — символы: переход в чужеземное подданство и, в особенности, отречение от жены своей — Хромоножки». Сараскина же возражает исследователю начала века и снова «оправдывает» Ставрогина: «И что бы ни говорить о порочных свойствах «великого грешника», как бы ни осуждать его явные и тайные аморальные поступки (о чем написана большая литература), нельзя не считаться с главным фактором: кровавого кошмара, который значился в программе Петра Верховенского, а также роли предводителя в ней Ставрогин не принял,. от дальнейшего соучастия отказался». Дунаев же считает, что «отказался» Ставрогин не по причине того, что он был нравственно выше бесов-социалистов, а потому, что «омерзения к вульгарности плебеев-нигилистов из аристократической натуры его так просто не вытравить: он не участвует в бесовщине политической именно из гордости, из тщеславия, не желая опускаться до шутовского уровня».
В Ставрогине не политический, а нравственный нигилизм достигает крайних пределов. Индивидуалист и «сверхчеловек», сознательно преступающий нравственные законы, Ставрогин трагически бессилен в своих попытках к духовному возрождению. На пути идеи Достоевского «изобразить положительно прекрасного человека» (так он писал своей племяннице Ивановой) возникает следующая идея: «Главная и основная мысль романа, для которой все: та, что он до такой степени болезненно горд, что не может не считать себя богом, и до того, вместе с тем, себя не уважает (до того ясно себя анализирует), что не может бесконечно и до неправды усиленно не презирать себя». Эта идея воплотилась полностью в трагическом образе Ставрогина. «В характере и судьбе Ставрогина, — замечает Дунаев, — видна явная потенция человеко-божия, о котором грезил Кириллов, пусть и не актуализированная в данных конкретных событиях. Но и потенция несет в себе опасность, частично отражается в судьбах окружающих, реализуется в хаосе бесовских действий».
Иными словами — непомерная гордыня перешла в откровенное бесовство.