Содержание
Детство кончилось
Попросил человек, которому отказать не могу. Я обещал написать автобиографию. Хватило меня только на детство. В контексте поправился старый стишок – поэтому публикую целиком:
Меня зовут Алексей Ильич Ивантер. Алексеем назвал меня отец, мама хотела назвать Антоном. Отец нервно ходил по 10-ти метровой, окном в подворотню комнате на Солянке и говорил: «Или Алексеем или Валентином!» Так я не стал Антоном и стал Алексеем. Ивантер – это мой отец – Илья Григорьевич, в молодости безудержный фантазёр, а потом физик-ядерщик, проработавший всю жизнь к Курчатнике. Дед мой по отцу – Григорий Ивантер был врачом, как и бабка – Бася. Я их не застал. Маленький – я болел. В полтора, кажется, года мама отдала меня на уход и всяческое оздоровление бабушке в Ленинград. В огромной Г-образной коммуналке у Пяти Углов бабушкина комната была самой дальней от входа и выходила прямо в кухню. Шумное это было место – Ленинградская коммунальная кухня.
Двери хлопают в той коммуналке,
От которой давно только память.
И три бабки мои – коммунарки
Хором всплёскивают руками.
Ленинград допотопного года,
Пять Углов за окном и «Победы»,
Бесконечно – сырая погода,
Бесконечные сборы к обеду.
Двери хлопают в той коммуналке,
Где на кухне – сплошная морока,
И та бабка, которая Амма
Ту ругает, которая Роха,
И, конечно, сгорает пирог мой –
Именинная сладкая хала…
Вместе бабки – и Амма и Роха
Ту ругают, которая Хана.
А звонок коммунальный – трезвонит,
А на кухне – воруют обмылки,
И гвоздит оттрубившая в зоне
За неё отбывавшую в ссылке!
Двери хлопают в той коммуналке,
Из которой сундук и стаканы,
В коммунальном раю – коммунарки,
Нету места в нём только для Ханы.
Будет место. И хлеб поминальный –
Он и смолот уже и замешан.
…и шумит Ленинград коммунальный
Из пяти коммунальных скворешен,
Снег летит над Невою и тает,
До утра не хватает заварки,
Три сестры надо мной пролетают –
Коммунарки летят, коммунарки.
Бабушка моя Хана была ВОСЕМНАДЦАТЫМ ребёнком в семье (пять первых детей у её отца – Рувима – были от первой умершей жены и 13 от Лии – бабушкиной мамы). Когда Лия умирала уже в больнице, мама моя, придя к ней, что-то пожаловалась на школу, мол, задали Пушкина учить, а это сложно… Пускин! Пускин – это прекгасно! – воскликнула моя прабабушка. Родной язык в семье был, естественно, идиш. Сам я в детстве слышал его мало и в основном в ненормативной части. Одна из бабушкин сестёр – старшая – Роха – была большевичкой, юристкой. 17 лет лагеря оттоптала с 37-го, осталась яростной сталинисткой – так любить негодяев умеют только еврейские женщины. Выйдя, говорила твёрдо: НАДО ЖЕ БЫЛО ПРОВЕРИТЬ ЛЮДЕЙ. Как-то, уже году в 56-том мама спросила её – тётя Роха, а что же всё же случилось с Кировым? Я НЕ МОГУ ТЕБЕ СКАЗАТЬ – ТЫ НЕ ЧЛЕН ПАРТИИ. Короче, бабушка моя Хана вместе с мамой Инной в 38-мом поехали в Павлодар в ссылку. Там отбыли всю войну. Своим 17-ти летним сроком бабушка моя Роха спасла сестру Хану и мою маму от Ленинградской блокады. Роху помню. Маленькая старушка с железными глазами, обходящая стороной овчарок. В три года я победоносно вернулся в Москву. В семье моего деда жила Марфа Макарова – восемнадцатилетней девушкой, спасаясь от голода в поволжской деревне, пришла она пешком в Москву и нанялась домработницей в семью врачей – Григория и Баси. И домработница и няня – вырастила она моего отца, двух его сестёр, дочку моей тёти (мою двоюродную сестру – Иру старшую), мою родную сестру – Иру, меня – шалопая, а потом и младшую – Женечку – мою племяшку. Несколько лет я был в полной власти бабушки Марфуши. Без поговорки, побаски, точного крестьянского словца – говорить она просто не умела. Удивительный крестьянский язык входил в меня в раннем детстве, создавая во мне как бы отдельный языковой и эмоциональный ареал. Когда мне был год, родители развелись. Отца я видел по воскресеньям. В мои, кажется, четыре года – мама – учительница русского языка и литературы – получила квартиру в Черёмушках, на первом этаже благословенной хрущёвки, рядом с фабрикой Свердлова и кирпичным заводом.
«Молчат такелажные тали, сосед не буянит, не пьёт, но «тучи над городом встали» всё так же соседка поёт, в окошке висит «паутинка», асфальт обрывается в грязь, и врёт голубая пластинка, не с той частотою вертясь. Тут в некой ужасной гостайне под оком Громыко и Ко я рос на фабричной окрайне, макая ломоть в молоко, тут были тугие ковриги, из яблочной чай шелухи, любые запретные книги, запретные реже стихи. Я рос фантазёром и шкетом, и это поныне сквозит, я книги хранил под паркетом, лопаткой разрыв керамзит. И кажется мне, что сегодня в зелёно своём голубом нежданна, как милость Господня она над горячечным лбом стоит, прикасаясь губами, меня прижимая к груди…
И снег над родными гробами, и век у меня впереди.» как-то так… Школа, где я плохо учился, потому что глядел на уроках в окно, потом другая… Потом выгнали за двойки из английской, потом бандитская дворовая, где жилось мне трудно.
Были две отдушины: лето с бабушкой Ханой в Литве и «дяди Володи», которых, чтобы проще было различать звали дядя Вова (академик Кейлис-Борок, двоюродный брат мамы) и дядя Володя – друг маминой молодости – литературный критик Владимир Барлас. С Барласом я играл в шахматы, и говорил о русской поэзии. Блок, Тарковский, Пастернак, Евтушенко, Бродский… Этот мир открыл мне дядя Володя Барлас.
Я поступил в МГПИ им. Ленина на факультет дошкольной педагогики и психологии, откуда меня благополучно выгнали со второго курса за заваленный и не пересданный «современный русский язык». Детство кончилось.
Детство кончилось
(из книги Ирины Млодик «Книга для неидеальных родителей»)
Я сижу и плачу, никак не могу успокоиться. Московская жизнь вошла в летне-отпускную колею, а я сижу в недорогом шумном кафе с окнами на престижный московский институт и плачу. Мои слезы капают прямо в кофе, вкуса которого я не чувствую, звучит музыка, которую я не слышу, за окном — дождь, сливающийся с моими слезами. А я сижу и плачу о тебе, мой сын, не отрывая взгляда от здания института, в котором ты сдаешь экзамен по математике. Я плачу, не совсем понимая почему. Не могу себе этого объяснить. То ли от того, что ты уже вырос, окончательно и бесповоротно, то ли от бессилия помочь тебе сейчас…
Вскоре я ловлю себя на совершенно идиотской мысли: больше всего на свете сейчас я хотела бы оказаться там вместо тебя и написать все на «отлично», только чтобы ты… не ранился, не расстроился, не почувствовал себя неудачником… Какой бред! Я давно знаю математику гораздо хуже тебя, я знаю, что ты все это можешь сделать сам. Но мне так хочется оградить тебя от любой напасти! Если б ты знал, ты, наверное, посмеялся бы надо мной.
Постепенно я начинаю понимать причины предательской грусти. Я плачу потому, что я уже ничего не могу сделать за тебя, мой сын, все важные моменты своей жизни ты теперь будешь проживать сам. Я больше не могу уберечь тебя от твоих ошибок и неудач. Когда ты был маленьким и не умел одеваться, я могла натянуть на тебя непослушные колготки, чтобы ты не расстраивался и не тратил время на дурацкие вещи, тебе всегда было чем заняться… А теперь не могу. Теперь все сам. Я пока еще рядом, но впервые так ясно ощущаю свою беспомощность перед тем, что может встретиться тебе в жизни, в твоей жизни. Наверное, этому надо радоваться, но я грущу и плачу так по- дурацки.
Я помню те времена, когда еще ты был во мне. Я еще не знала, кто ты — мальчик или девочка, в общем, мне было все равно. Хотя нет, вру, я хотела сына, чувствовала, что у меня будет сын, хотя все вокруг уверяли в обратном, и даже вездесущее УЗИ. Ты совсем не доставлял мне хлопот, пока жил внутри и родился в срок, точно предсказанный пожилой петербургской акушеркой с невероятно добрыми глазами.
В твоем рождении все было удивительно: яркий весенний день, затопивший солнцем всю палату, твой номерок на ручке — № 1, ты был первым, кто родился в этом роддоме после ремонта (может, с тех самых пор и не привык уступать). И еще чувство невероятной гордости, охватившей меня в тот день. Я была уверена, что свершила что-то великое, поистине грандиозное! Смешно, правда? Миллионы женщины делают это мужественно и просто, а меня распирало от гордости. Но я точно помню и тот момент, как вслед за гордостью родился страх за тебя, безотчетный, всеохватный и трудно управляемый. С тех пор он всегда со мной.
Я боюсь за тебя каждый день все твои шестнадцать лет. Наверное, потому что больше всего на свете я хочу, чтобы с тобой все было хорошо. И я повторяю это про себя как мантру: «С моим сыном все должно быть хорошо». Правда, вот беда, что такое «хорошо» для тебя, я не всегда знаю, и чем больше ты растешь, тем знаю все меньше. И это делает меня такой беспомощной!
Я не столько боюсь тебя потерять (хотя боюсь, конечно, что уж говорить), сколько ошибиться, сделать что-то неправильно. Так страшно, если произойдет нечто, что я могла предусмотреть и не предусмотрела, могла предотвратить и не предотвратила. И тогда… чувство вины, которое лишь маячит на горизонте, может съесть меня изнутри, как хищный зверь.
Этот страх и эта вина хотят удержать тебя возле, навсегда оставить маленьким. А я не могу, да и не хочу тебя удерживать. Ты ведь пришел в этот мир не для того, чтобы я не боялась, а для того, чтобы прожить свою жизнь. Теперь ты взрослый, и я вижу и принимаю это. А мой страх — нет. Он говорит мне о том, что теперь я буду бояться еще больше, потому что почти ничего не могу контролировать в твоей жизни.
Твое детство уходит навсегда. Не знаю, как тебе, а мне ужасно грустно. Я помню, как ты плакал по этому поводу в свои тринадцать. А меня, как видишь, догнало только сейчас.
Ты часто вспоминаешь свое детство как вполне прекрасную пору, а я недоумеваю. Мне кажется, я помню каждую обиду, нанесенную тебе, каждую царапину на твоей коленке, каждую драку, каждый свой не к месту раздраженный окрик. Не знаю, конечно, готов ли ты расстаться со своим детством. Я принимаю сей факт лишь головой. Душой не готова, нет. Мне почти невозможно расстаться с твоими маленькими ножками, которые так хотели побывать везде, с щечками, которые всегда теснила широченная улыбка, с твоими совсем недетскими вопросами, не раз ставившими меня в тупик.
Как же неожиданно все случается! И почему за шестнадцать лет я совсем не успела к этому подготовиться? Я же готовилась! Я видела, как ты рос, как все больше переставал нуждаться во мне, как вдруг стал на голову выше ростом, умнее, сильнее, красивее. И как же так случилось, что твое уходящее детство так внезапно захлопнуло дверь у меня перед носом? Ну как тут не плакать… Придется прощаться, шептать у навсегда закрывшейся двери: «Я прощаюсь с тобой, детство моего сына. Прощай и прости, если что было не так, я любила тебя, как могла. Буду скучать, уже скучаю».
И ничего не поделаешь. Твое детство закончилось.
Бабушка умерла
Всем привет. В моей жизни случилось очень большое горе. Случилось то, чего я так сильно боялась с самого детства. Умерла моя любимая бабушка, моя родная бабушка.
Утром 20 ноября казалось, ничто не предвещало беды. Ко мне в гости пришли подружки Оксана с Маргошей. И тут мамин звонок. Как гром среди ясного неба. Она сообщила, что умерла бабушка. И что ее больше нет.
У меня земля ушла из-под ног.
Моя бабушка болела раком 9 лет. Благодаря тому, что рак был вялотекущим, бабушка прожила так долго. Плюс мамин уход помог продлить ей жизнь.
Я ревела два дня. Мне всё казалось каким-то страшным сном. От которого я хочу проснуться и вернуться в детство. Где пахнет мандаринами и конфетами. Где моя бабуля хлопочет на кухне, готовя новогодний ужин, а я кручусь возле нашей старенькой елочки, разбирая сладости.
НО УВЫ. САМОЕ ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ В МОЕЙ ЖИЗНИ НИКОГДА УЖЕ НЕ ВЕРНУТЬ. ПУТЕВОК В ДЕТСТВО НЕТ. А ЕСТЬ СУРОВАЯ И ОЧЕНЬ ЖЕСТОКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. В КОТОРОЙ УЖЕ НЕТ МОЕГО САМОГО ДОРОГОГО И БЛИЗКОГО ЧЕЛОВЕКА.
Я благодарна своим друзьям ОКСАНЕ, НЮНИКУ, НИКУ, МАРГОШЕ, ИРЕ, ГУЛЕ, ТАНЕ, ВОВЕ. Спасибо вам, мои родные, без вас я бы не справилась. На собранные друзьями деньги Оксана заказала траурный венок. Только что вернувшиеся из отпуска Нюник и Ник предложили отвезти меня на похороны.
По дороге в Холмск мне хотелось не просто плакать от горя, а выть. Нюник с Ником не давали – отвлекали. Когда мы приехали и вошли в квартиру, мама подала мне цветы. Я подошла к гробу с бабушкой, положила букет и… меня как будто выключили. Я стала каменной. Наклонившись над бабушкой, трогая и теребя её, я просила у нее прощения за то, что не приехала к ней вовремя. Эта вина будет на мне всегда.
На кладбище дул сильный ветер. Он срывал покрывало с бабушки. В лицо били снег с дождём. Я не осознавала, что происходит вокруг.
Мужики взяли крышку гроба и один из них сказал: «Прощайтесь». Он не понимал, что это слово для меня как ножом по сердцу.
Похоронили мою бабулю напротив море. Потом были кафе, поминки, люди. Аня держала меня за руку и успокаивала. А для меня всё было, как в тумане.
Удивительно, но на обратном пути в душе наступила лёгкость. Наверное, моя бабушка не хотела, чтобы я плакала. Сегодня скорбь есть, а тяжести нет. Все девять дней после ее ухода я чувствовала бабушкину любовь и продержку. Она помогает мне во всём.
Вечная Светлая память и Царствие Небесное, моя родная бабуля.
Смерть бабушки
Я уже говорила, что моя бабушка скоропостижно умерла от рака, о тех событиях или знаках, которые предшествовали этому («Не смотрите в окна по ночам»). А вот то, КАК умирала моя бабушка, заслуживает отдельной истории.
Итак, жаркий июнь, почти 20 лет назад, провинциальный маленький и тихий городок и такая же маленькая провинциальная больница: почти пустые палаты, врачи, планирующие и предвкушающие свои долгожданные отпуска, старые санитарки, за отсутствием работы судачащие о превратностях погоды и о том, как бы сохранить свои сады и огороды от засухи, чем полить, удобрить. Послеполуденное солнышко, озаряющее каждую палату и длинный больничный коридор, да пациенты, тихо дремлющие либо читающие очередную Донцову в мягком переплете — вот в таком окружении была моя бабушка. В палате она лежала одна. Соседнюю пустую койку все родственники, кто дежурил у бабушки по очереди, использовали для своих нужд.
Надо сказать, что врачи выписывали бабушку домой умирать, но вся семья до последнего говорила ей, что лечение идет полным ходом, никто ее домой не отпустит, что она идет на поправку. Договориться с врачами в провинциальном городке, имея полсемьи докторов, было не так трудно. Так она и лежала там с круглосуточным наблюдением кого-то из родственников. Все они менялись каждый день или каждые 12 часов, так как все работали, у всех были семьи, но они не оставляли бабушку одну ни на минуту.
История эта произошла в дежурство моей мамы — одной из детей бабушки. Из-за сильных болей бабушке давали какие-то лекарства, от которых она спала почти весь день. Это был такой же обычный день, послеобеденный отдых или, как его еще называют, тихий час в больнице. Мама задремала рядом, на соседней кровати, бабушка спала из-за очередного такого лекарства. Проснулась мама от того, что бабушка звала ее по имени. Мама сразу подскочила с кровати, как ошпаренная, опасаясь самого плохого. Но бабушка спокойно лежала на кровати, смотрела в большое, открытое по случаю жары окно напротив нее. Дальше со слов моей мамы.
— Мам, ты что проснулась? Попить? Тревожит что-то?
— Нет. Что это за мужик вон там сидит? — она показала рукой на подоконник.
Я повернула голову по направлению жеста и ничего не увидела. Подоконник был пуст, окно открыто.
— Где, мам?
— Ты слепая, что ли? Вон он сидит, во все черное одет, на меня смотрит и лыбится! Прогони его!
Тогда я сделала движение руками, как разгоняют птиц, приговаривая «кыш, пошел отсюда», хотя подоконник по-прежнему был пуст. По движению маминой (то есть моей бабушки) головы и ее глазам я поняла, что это что-то подошло ближе.
— Мам? Ушел человек?
— Нет. Вот он, в ногах у меня сидит.
И тут мама (моя бабушка) громко и отчетливо послала это нечто на три матерные буквы. И сказала, что «мужик» ушел. Видя, как она слаба, я ни о чем не расспрашивала и попыталась перевести разговор в другое русло. Мама (моя бабушка) тоже об этом больше не говорила. В конце концов я списала это на галлюцинации и забыла об этом.
Это было в конце жаркого июня, а в начале июля моя бабушка скончалась в возрасте 54 лет.
На сороковой день я видела сон, в котором моя бабушка, весело размахивая руками, как это делают маленькие дети, уходила прочь от меня по длинному серому больничному (?) коридору. Но, как говорится, это уже совсем другая история…
Новость отредактировал Sunbeam — 9-07-2015, 15:47 9-07-2015, 16:47 by DayenerysПросмотров: 7 419Комментарии: 17 +34
Ключевые слова: Смерть бабушка мужик авторская история
Другие, подобные истории:
Когда бабушка умерла, я не плакала — история о загробном мире
Когда я училась в школе, мои родители каждый год отправляли меня на летние каникулы к бабушке в деревню. Так было и в то лето, о котором я хочу рассказать. Я была уже достаточно большой, думаю, что лет 14-15.
Бабушка моя жила в очень большом двухэтажном доме, а еще там был сад – не несколько деревьев, а настоящий старый сад, казавшийся мне просто огромным. Вместе с бабушкой жили мой дядя – папин брат, его жена и сын.
Честно говоря, у меня с моим двоюродным братом были не слишком хорошие отношения, поэтому мы обычно занимались каждый своими делами.
В тот раз я приехала, как обычно, в первых числах июня, а в конце месяца бабушка неожиданно заболела. В этот день дома с ней была только я, из взрослых никого, поэтому, когда она сказала, что плохо себя чувствует и хочет остаться в постели, я растерялась.
Предложила вызвать скорую помощь, но бабушка запретила. Сказала мне, что с ней ничего страшного, просто, видимо, она переутомилась. Я решила на всякий случай не уходить в сад, а остаться дома – вдруг бабушке что-то понадобится – и устроилась напротив ее спальни в кресле с книжкой.
Дверь в комнату бабушки была приоткрыта, и я видела часть окна, на котором приспустила шторы, чтобы бабушку не беспокоил солнечный свет.
Внезапно мне показалось, что я слышу из ее комнаты тихий шепот, но очень неразборчиво. Прислушалась – да, действительно, кто-то шепчет. Может бабушка хочет мне что-то сказать?
Осторожно я зашла в комнату, но бабушка мирно спала в своей кровати, а больше здесь никого не было. Неужели мне показалось? Я вышла из комнаты и снова села в свое кресло, продолжая прислушиваться – через пять минут оттуда снова послышался все тот же шепот.
Но на этот раз он как-то странно на меня подействовал: когда я услышала это бормотание, у меня перехватило дыхание, мои руки и ноги ослабели, а на грудь навалилась какая-то тяжесть. По мере того, как шепот продолжался, мне становилось все хуже и хуже.
Кое-как пересилив себя, я встала с кресла, но мои ноги мне больше не служили, они подкосились, и я чуть не полетела на пол, в последний момент успев ухватиться за спинку кресла.
Перебирая руками по стене, я снова направилась в комнату бабушки, хотя мне и было очень страшно. С огромным трудом, пошатываясь, зашла в дверь и от неожиданности все-таки потеряла равновесие и упала на колени.
У изголовья кровати бабушки я увидела какой-то темный силуэт – похоже, что это был мужчина, одетый в просторный, скрывающий фигуру темный плащ с низко надвинутым на лицо капюшоном. Именно оттуда и доносился шепот, который я слышала все это время.
Мое сердце колотилось так, словно было готово выскочить из груди, а сама я продолжала стоять посреди комнаты на коленях и не могла пошевелиться – мое тело совершенно оцепенело.
Хотя я по-прежнему не разбирала слов, внезапно я начала понимать, что этот мужчина или, точнее, это существо, хочет забрать мою бабушку с собой. С трудом шевеля губами, я выдавила «пожалуйста, не надо, не забирай».
Тогда он заметил мое присутствие в комнате и повернул ко мне голову. Лица его я не могла разглядеть в темноте под капюшоном, впрочем, возможно, что его там и вовсе не было. Шепот прекратился, а мужчина выпрямился и направился в мою сторону. Я потеряла сознание.
Очнулась я от того, что жена моего дяди брызгала на меня водой из стакана и хлопала ладонями по щекам. Я открыла глаза и спросила, где бабушка. В этот момент я услышала ее голос:
— Пришла в себя? Видимо она испугалась. Давай уложим ее в постель, ей нужно хорошо выспаться.
Конечно, я даже не думала о том, чтобы идти спать, хотя чувствовала себя действительно очень слабой. Села на полу, посмотрела на бабушку – почему-то мне показалось, что она выглядит значительно лучше, чем утром. Тетя непонимающе смотрела на нее – чего она могла испугаться до такой степени?
На этот вопрос бабушка просто не ответила, а тетя не стала его повторять.
Я встала с пола и почувствовала, что у меня очень сильно болит голова. Наверное, действительно было бы лучше лечь в постель, но мне очень нужно было выяснить один вопрос. Когда бабушка попила чаю и поднялась с постели, я спросила ее, не заметила ли она чего-то странного в своей комнате, когда лежала.
Бабушка только покачала головой и ответила, что все нормально, ничего странного здесь не было, во всяком случае, она такого не помнит. Потом, когда я помогала ей спуститься по лестнице, она погладила меня по голове, хитро улыбнулась, и снова повторила: «все хорошо». Я озадаченно кивнула – ясности в мою голову такой ответ не добавил.
Снова я вспомнила о том случае, спустя шесть лет, когда бабушке пришло время умирать. Она уже несколько месяцев не вставала с кровати, и мы знали, что она умирает.
Знала об этом и сама бабушка, но как мне казалось, это совершенно ее не пугало. Как-то я сидела у ее кровати – все родные по очереди дежурили около нее – она взяла меня за руку и сказала, что должна открыть мне одну вещь.
— Не нужно бояться смерти, девочка. Смерти не существует, это всего лишь переход, дверь, которая открывается для нас в другой мир. Мы не исчезаем, не перестаем быть, мы только проходим в эту дверь и продолжаем свой путь уже по другой дороге.
Вот примерно то, что сказала она мне в тот вечер. Знаете, я очень любила свою бабушку, она была для меня самым близким и дорогим человеком. Но когда она умерла, я не плакала. Я просто снова и снова вспоминала те слова, которые она сказала мне на прощанье.
А в ночь перед тем, когда она умерла, я зашла в ее комнату и снова увидела у ее кровати уже знакомый мне темный силуэт. Только на этот раз он ничего не шептал, а просто неподвижно стоял в изголовье. Я сразу поняла, что это случится сегодня. Вышла из комнаты и потихоньку закрыла за собой дверь.