Содержание
- Русский мир. Стихи
- Монах Лазарь и русская классика: ни осуждения, ни приговора
- Дети приняли сказки о Ёжике, над которыми смеялись взрослые
- “Дореволюционные старушки разрешали мне выбирать книги в библиотеке”
- Стоя на табуретке, он консультировал посетителей букинистического магазина
- Он говорил о Лермонтове — как о своем сыне, о Чехове – как о брате…
- «Я молюсь за пассажиров электричек»
- Монах и исследователь Оптиной Пустыни
- Рукописи отца Лазаря ждут публикаций
- Он книги дарил шкафами
- Драгоценный дар милосердия: ни осуждения, ни приговора
- Афанасьев Лазарь, монах
- Виктор Афанасьев (военный музыкант) — Viktor Afanasyev (military musician)
- Ранняя жизнь и карьера
- Монах Лазарь. В неотмирном покое
- Монах Лазарь (Виктор Афанасьев)
- АФАНАСЬЕВ Леонид Николаевич ( 1864 — 1920 )
- Леонид Николаевич АФАНАСЬЕВ: поэзия
Русский мир. Стихи
От редакции. 5 марта исполнился год со дня ухода замечательного русского поэта и писателя монаха Лазаря (в миру Афанасьев Виктор Васильевич). Эту подборку не публиковавшихся ранее стихов поэта прислали нам филолог и православная публицистка Наталья Афанасьева (супруга монаха Лазаря в мирской жизни) и его близкий друг, профессор Московского университета Владимир Воропаев (см. некролог В.А. Воропаева на день кончины русского поэта). Упокой, Господи, душу раба Твоего монаха Лазаря.
***
Нет, я не сплю… В беседке виноградной
В день солнечный я с четками сижу.
Кукушку слышу я, и в тишине отрадной
Молитву Иисусову твержу.
Кукушка… Мил мне глас ее минорный!
Но почему так трогателен он —
Не потому ли, что душой покорной
Наш русский мир от Бога наделен?
Покорной — верной, любящей и твердой,
С природой слитой тонкой красотой…
То русский мир, великий, но не гордый,
Где широта роднится с высотой.
ОБЛАКА
Господи, чудны твои облака,
Полные тайны небесной созданья, —
Их величавая поступь легка,
Радостно их золотое сиянье.
То они лебеди, то паруса,
То громоздятся вершиною снежной,
То вдруг закроют от нас небеса
И забушуют стихией мятежной.
То на рассвете румянцем горят,
То на закате пылают как пламя…
Это язык их — они говорят,
И о Тебе лишь беседуют с нами.
ПОСЛЕ ДОЖДЯ
Отшумели берёзы,
И в лазурной дали
Словно белые розы
Облака расцвели.
И какая отрада
Веет с той высоты —
Из небесного сада
На земные цветы.
ЕЩЕ ОБЛАКА
Дремлет неба вышина
Неподвижной пеленой —
Голубая тишина
Над зелёной тишиной.
Там белее молока
Из надоенной бадьи
Кучевые облака —
Крутогрудые ладьи.
Вот сиреневая тень
Пробежала через сад, —
Уплывает летний день,
Не воротится назад.
Те печальные ладьи
Не нагружены совсем…
Сердце вспомнило твои
Словеса, святый Ефрем:
Каждый день и каждый час —
Это жизни нашей часть,
И бегут они, не ждут,
Что возьмёмся мы за труд.
Поглядел я вслед ладьям,
Сокрушился до зела:
Вся-то жизнь моя уж там!
Незаметно уплыла.
х х х
Зяблик мой, ты меня не тревожь, —
Всю-то жизнь, твоей песне внимая,
Думал я, что о радости рая
Ты весной так чудесно поёшь.
То бывало в Пасхальные дни,
В эти светлые дни без печали, —
Радость рая они излучали,
К небесам поднимали они.
Если б не притяженье земли,
Хоть сейчас я расстался бы с нею, —
Что же может быть неба роднее,
Если Господа мы обрели?
Милый, маленький зяблик, мой друг,
Воскресенья Христова ты вестник, —
Ты короткой ликующей песней
К небесам поднимаешь мой дух!
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ ОТРОЧЕСТВЕ
Мы играли в войну
Мы играли в войну. Шел год сороковой.
Двор на двор — не шутя разгорался бой.
Шум и крик! И расправа бывала строга —
Брали в плен и без милости били «врага».
Тихо было в Москве — и у нас на Тверской.
Изредка протарахтит автомобиль.
Нет и в помине толпы людской…
Дворник из шланга смывает пыль.
А то извозчик проедет, — конь-тяжеловоз
Тянет телегу — ящиков на ней гора…
Кремль над тихой площадью звёзды свои вознёс…
А мы, дети, не знали, какая была пора, —
Ночами как тени шмыгали «воронки»,
Не одна судьба ни за что рвалась…
Мы играли в войну, будущие мужики.
И еще крепка была Советская власть.
29 августа 2014
Библиотека (Москва 1941 год)
Подожди, не закрывай тетрадь,
Может, что-то вспомнится опять, —
Над усталой старой головой
Мир трепещет давний, но живой.
Сорок первый. Немцы под Москвой;
Над столицей днем сирены вой,
Черные стервятники летят…
Мы бежим в метро Охотный Ряд.
Там на рельсах, на путях, народ
По три дня конца бомбежки ждет.
Там при тусклой лампе под землей
Были Купер и Жюль Верн со мной.
Бьют зенитки, над Москвою бой;
Я бегу по мокрой мостовой
До библиотеки, ведь не ждать
Тишины, чтоб книги поменять.
Здесь библиотекарша с утра
На своем посту. Она стара,
Но всегда приветлива, добра,
Для нее я как любимый внук,
Нам обоим книга лучший друг.
Роюсь в книгах. Так…вот Стивенсон,
В третий раз прочитан будет он.
Вот Брет Гарт… Еще бы что-нибудь…
Вальтер Скотт… Бегу в обратный путь.
Улицы пусты. Зенитки бьют.
Я опять в туннеле. Тихо тут.
28 августа 2014. Успение Божией Матери
В эвакуации
Люблю смотреть на облака я
Весёлым, тёплым летним днём, —
Они клубятся, проплывая
В сиянье сине-золотом.
Всё просто, всё обыкновенно,
И никакой в них тайны нет, —
Но я в них вижу неизменно
Свет давних отроческих лет.
Был отрок я девятилетний,
Была война, но — там, вдали…
И день сиял такой же летний,
И облака в лазури шли.
Молчала тихая деревня.
Молчали скудные поля.
Молчали грустные деревья.
Молчали небо и земля.
Незабываемое лето!
И свет, и тени по лицу…
Писал я на клочке газеты
Письмо в стихах на фронт к отцу.
Не помню, что там написалось…
Письму дорога далека.
Но лето в памяти осталось:
Молчанье… Солнце… Облака…
Море (апрель-май 1945)
Шутя, смеясь, о чем-то споря,
Мы подъезжали к Туапсе, —
И вдруг простор бескрайний моря
Открылся нам во всей красе.
Я замер, восхищенья полный,
Переводя невольно взгляд
То к горизонту, то на волны,
Что возле берега шумят.
Читал я много о фрегатах
И об отважных моряках,
О приключеньями богатых
Их плаваньях во всех морях, —
Но море знал я лишь отчасти,
И вот теперь, в тринадцать лет,
Я испытал впервые счастье
Вдохнуть его лазурный свет.
Им вся душа моя омылась;
Я видел море и потом,
Но в том мгновении святом
Меня коснулась Божья милость.
13 июля 2013
ЖАЛЕЙКА
Хвост кнута по траве волочится,
А над ним одуванчиков пух…
И поёт в этом поле не птица,
А на дудке играет пастух.
Вся в заплатах на нём телогрейка
И сума, потерявшая цвет…
Ну, а дудка зовётся жалейкой
На суровые будни в ответ.
И хотя эти будни суровы,
Но такая кругом благодать,
Что под звуки жалейки коровы
Замерев, забывают жевать.
Замирают и в роще берёзы,
Только вот ручеёк под горой
Проливает счастливые слёзы,
Подпевая жалейке порой.
Ничего нет в суме, кроме хлеба,
Но душа человека чиста
Как высокое летнее небо
И, быть может, как риза Христа.
«Графья́» в Сергиевом Посаде
Мещерские, Шаховские, Голицыны, —
«Графья» и князья с благородными лицами,
Комаровские и Трубецкие —
Кто такие?
Это потомственные русские дворяне,
Которые от жизни Руси Святой
Не отгораживались дубовыми дверями,
А верой и правдой служили той.
В феврале семнадцатого Царя не предали,
Не служили в белых, покинувших Царя,
А потом не были большевиков полпредами,
Оставаясь собою, попросту говоря.
Палачей никогда не просили о пощаде,
А те, кто еще не был убийцами взят,
Поселились в Сергиевом Посаде,
Где каждый камень свят, —
Под покров Преподобного с женами и детишками,
Угнездились в простых деревянных домах,
Жили здесь, ничего не имея с излишками,
Научились работать с лопатой в руках.
По себе они добрую память оставили,
Но чекистам их жизнь ненавистна была, —
И поэтому семьи дворянские таяли,
И никто не восстал против этого зла.
Мы их доброго духа наследники,
Мы не можем забыть их, они —
Наши мученики и исповедники —
Путеводные наши огни.
12 августа 2013
* * *
Стихия времени как вьюга
Уносит жизни нашей прах…
Нет у меня поэта-друга
С живой беседой о стихах.
Не прозвучит мне топот конский
Как по просёлку в старину, —
Не навестит меня Полонский,
И к Фету я не загляну
Во дни цветения сирени
Или в багряный листопад…
И не войдут в стихотворенье
Ни блеск снегов, ни летний сад…
Погасла жизнь, умолкли речи,
Ушли поэты в мир иной,
И все же эта грусть невстречи
Пока я жив, владеет мной.
* * *
Все, кто ушел из бытия земного,
Чтобы всегда в великой тайне быть, —
Кому из вас я сделал что дурного,
Прошу, скорбя, — прошу меня простить.
Добра-то я кому-нибудь принес ли?..
Чем занят был, на помощь не спеша?..
Всё доброе оставила на после
Моя в грехе погрязшая душа.
А годы пролетели и изсякли…
Отбушевали волны праздных дней…
Ну что же! Покаянье тем сильней.
А всё могло иначе быть, — не так ли?
* * *
Тишина… спит на зное лес…
Да и птицы, видать, заснули…
Что приветливее небес
Голубых — где-нибудь в июле?
Вот и осень… и холода…
Будто не было нам и лета…
Что суровей небес, когда
В облаках не видать просвета?
Ещё жизнью земной дыша
И готовясь ещё в дорогу,
Рвёшься, грешная ты душа,
Сквозь лазурь и ненастье к Богу.
* * *
Эти шорохи, это ветвей плетенье,
Изумрудные листья и полутени,
Охра сосен сквозь массу игл зеленых,
Курганы муравьев перенаселенные;
Эти запахи земляничные и грибные
В часы дневные;
Тишина… тишина… Молитвенная тишина…
Сквозь просеку церковь Христова видна…
И голос кукушки, таинственный, как всегда, —
Хотите покоя? Приходите сюда.
ЖАСМИН
То лучший месяц наш без спору, —
Наверняка погреться даст…
Идет июнь — об эту пору
Цветет жасмин в саду у нас.
Огромный куст — простой, зеленый,
Смотри — преобразился вдруг,
И, весь цветами убеленный,
Распространяет райский дух.
Не видно листьев под цветами
И пчёл на них гудит не счесть, —
Душа блаженствует, как в храме,
Ведь Бог присутствует и здесь.
10 июня 2013
ПИОНЫ
Пробегая, стучат вагоны,
Солнце в стеклах окна горит, —
У меня на столе пионы
Цвета утренней зари.
И не просто благоуханье
Источают эти цветы, —
Это летнего дня дыханье,
Торжество земной красоты!
Их недолгая жизнь прекрасна!
Вот и я написал как мог
О пионах, что не напрасно
Это чудо послал нам Бог!
11 июня 2013
О ЦВЕТАХ
Дни всё короче и всё меньше света
И жаль мне уходящего тепла,
Но всё-таки цветы продляют лето, —
Их яркой красотою обогрета,
Душа не по-осеннему светла.
А ведь в цветах таинственного много, —
И главная из тайн, пожалуй, в том,
Что красота их славословит Бога
И человека радует потом.
17 сентября 2013
* * *
Все двери в прошлое закрыты,
В грядущее распахнута одна, —
Там звёзды, там горят метеориты,
Там даль необозримая видна.
Но эти все таинственные своды,
Галактики, несущиеся врозь,
Безчисленные световые годы,
Всё, что по слову Божьему зажглось, —
Всё, всё — одна всего лишь оболочка
Великой тайны пакибытия,
Куда, как исчезающая точка
Вслед за другими пролечу и я.
* * *
Чернеет лес вдали… белеет снегом поле…
Чуть дышит ветерок, былинки шевеля…
Что проще может быть, и что до боли
Родней? — ведь это русская земля.
Как много раз пускался я в дорогу,
Пустой отвагой в дальний путь влеком;
Шли годы… И я жив, и, слава Богу! —
Я здесь: вот он, бревенчатый мой дом.
Но что же тут особенного, братья?
Чему я рад? Слова здесь ни к чему.
Что в юности хотел от жизни брать я —
Не дал Господь мне к счастью моему.
1 февраля 2011
* * *
В нашем мире, исполненном Божьих чудес,
В день хорошей погоды, зимою и летом,
Ничего нет таинственней синих небес,
Глубины, что пронизана солнечным светом.
Я не знаю — то мысль моя или душа
Тает в этой пучине в блаженном полёте,
И, всё выше и выше подняться спеша,
Забывает о брошенной где-то там плоти.
Там поют и звонят… Там невидимый храм…
Облаков поминальные свитки развиты…
Да, ей надо туда… да и ждут её там.
Но сегодня ей эти пути не открыты.
* * *
Прекрасны человеческие лица,
Особенно в тот благодатный час,
Когда на них чудесно отразится
То, что нельзя устроить напоказ.
Оно бывает на молитве к Богу —
Везде — в дому, и в келлии, и там,
Где путь идет к церковному порогу,
Где православных полон Божий храм.
Но человек-то этого не знает,
В сердечном сокрушении молясь, —
И ангелы ему в слезах внимают,
Невидимо под куполом кружась.
И Бог даёт нам с Ним соединиться,
И на пути к Нему преграды нет!..
Прекрасны человеческие лица —
Безсмертных душ неугасимый свет.
19 июня 2013
* * *
Я видел сон про русский свой народ, —
Всё потряслось в моей родной Отчизне, —
В ней повернулось всё наоборот
И сделалось не тем, что было в жизни.
Все наши церкви сделались полны,
Да и вокруг-то было многолюдно,
На исповедь попасть как стало трудно,
И это стало в храмах всей страны.
Бандит, хапуга, вор и казнокрад,
Обманщик, спекулянт и проститутка
Предатель Родины и самый мерзкий гад
Вдруг поняли, что ад — совсем не шутка!
Все обернулись честными людьми…
Блудница занялась хозяйством и детьми,
Грабитель бедным разносил подарки, —
А пьяницы поклялись — уж ни чарки!
И журналист всю правду пишет в СМИ.
Задумался безнравственный писатель, —
Найдется ль для него теперь читатель?
Остепенился даже интернет…
В театре больше модернистов нет,
Попса и рок не оскверняют слуха…
Большую пенсию несет домой старуха.
Да, это сон! Но что же — и во сне
Немного удалось порадоваться мне.
Да он не в руку ли?..
3 июля 2013
* * *
Слыхал я, что за жизненным порогом
Есть келлии в разнообразьи многом, —
Такие есть, где света вовсе нет,
Есть те, в которых еле брезжит свет,
В иных едва пробьется солнца лучик,
А дальше есть уже и много лучших,
В них постепенно возрастает свет,
А там и те, где тьмы пропал и след,
Где вовсе нет понятия о ночи,
Где свет нетварный вечно видят очи,
Да, здесь живут святые, здесь места,
Где могут души лицезреть Христа.
О, Господи! Мне недоступно это,
Но не оставь меня совсем без света!
24 июля 2013
МУГАМ
Чего-то ищет память, точно
По старым движется кругам, —
И вот звучит мугам восточный,
Сердечно-памятный мугам.
Взлетают в небо чайки с писком
И падают на волны вдруг…
Вот здесь, на берегу Каспийском,
Самозабвенно пел ашуг.
Всё не по-русски, всё иначе, —
Он звал, он пел как бы молясь,
То словно бы от горя плача,
То от восторга заходясь.
Сааза дробные раскаты
Звучали с этим пеньем в лад, —
А слушали его солдаты.
Тогда я тоже был солдат.
Без счёту годы пролетели…
К иным прибит я берегам…
Так и не понял я доселе,
Чем покорил меня мугам.
5 августа 2013
ОГОНЬКИ ВЕСЕЛЬЯ
Бывает в дождь как посмотреть приятно
Через стекло на посеревший сад, —
Цветы календулы как солнечные пятна
В траве, покрытой тенью туч, горят.
Как мало надо сердцу для веселья!
Пусть наши дни сегодня не легки,
Но сделал так Господь наш, чтоб горели
И в полутьме веселья огоньки.
6 сентября 2013
НЕБЕСНЫЕ ПАЛОМНИКИ
Возвеял север хладом, —
В России листопад…
Над опустевшим садом
Журавлики летят.
Летят, и всё сильнее
Слышна в их кликах грусть:
Да есть ли где роднее
Для них земля, чем Русь?
Уж их не видно в тучах,
Закрывших небосвод…
Паломников летучих
Кто за морями ждёт?
Быть может им готовы
Прекрасные сады,
До сей поры Христовы
Хранящие следы.
Не высказать словами,
Что на сердце лежит…
Журавлики! за вами
Душа моя летит!
МОГИЛА МОНАХА
Памяти преподобного Сергия (Серебрянского), духовника Марфо-Мариинской обители милосердия в Москве
По распутице весенней,
По комкам сырой земли
Люди шли с печальным пеньем,
Гроб на кладбище несли.
Спит монашеское тело
И не знает, что душа
Сквозь мытарства пролетела,
В Царство горнее спеша.
Целомудрием покрыта —
Даром — страшным сатане,
В злостраданиях омыта
И очищена в огне.
Видный взору издалёка
Словно светоч здешних мест
Возносился одиноко
Над полями белый крест.
И с особенною силой,
Словно пуще всех скорбел,
Над монашеской могилой
Вешний жаворонок пел.
ЯЗЫКОВ
Читай, — потратить ночь не жалко…
Как свеж венок из русских слов!
Душа Языкова волжанка,
И стих его — с тех берегов.
Для нас чужие реки узки,
Чужие чужды пастухи..!
А хочешь знать, как жить по-русски, —
Читай Языкова стихи.
8 августа 2013
НА ЛИТУРГИИ
В волнах фимиама и солнечном свете
Блистает весь храм как в небесном огне…
Когда причащаются малые дети,
И грустно и радостно мне.
Несут и ведут их торжественно к Чаше,
И в каждого входит Господь наш Христос, —
Россия жива — вот грядущее наше:
Всё вынесет — зной и мороз.
Что ж грустно-то? В детстве меня не крестили,
Так рос я… Никто не сказал мне о том,
Что жить надо с Ангелами, со святыми,
И с Господом нашим Христом.
Где было мне знать, что не брошен я Богом,
Что пусть не ребенком, а уж стариком,
Стоптавшего ноги по чуждым дорогам
Меня приведёт Он в Свой дом.
Я Отчим отныне живу Его словом,
И нет ничего мне родней и святей,
Чем быть Его сыном, хоть и непутёвым,
И братом вот этих детей.
* * *
Итог —
Словно свежесмётанный стог, —
В нём тысяча разных трав и цветов,
Он стоит на выкошенном лугу, —
Солнце, ветер и время сушат его.
Подойди, ты услышишь, как благоухает он,
Хотя не у всякой травки есть аромат.
В жизни любого человека есть добро,
Может быть не осознанное им самим, —
Вот идёт поезд, вагоны летят, стуча,
Я поднимаю руку и крещу их все, —
Милость Божия с вами да будет всегда,
Братья и сёстры! И доброго вам пути
В поезде этом и в жизни вашей потом,
Только любите Бога и ближнего своего,
Только делами правды живите, дорогие мои, —
Всех вас да спасёт наш Господь и Бог Иисус Христос!
Впрочем, я начал о стоге, а выехал вон куда…
Но всё это правда.
Свидетель этому Бог.
Монах Лазарь и русская классика: ни осуждения, ни приговора
Дети приняли сказки о Ёжике, над которыми смеялись взрослые
Встреча с монахом Лазарем, наверное, одна из самых важных в моей жизни. Скорблю, что встреча эта оказалась очень непродолжительной, но радуюсь, что она все-таки была. Еще в юности мне встречались его книги о русских поэтах: Николае Языкове, Константине Батюшкове, Василии Жуковском.
У меня на домашней полке стоит «Жуковский» отца Лазаря, купленный мной однажды на книжном развале у букинистов – так весь этот том испещрен карандашными пометками первого владельца книги, подчеркиваниями и восклицательными знаками…
Монашеский постриг Виктор Васильевич принял в 1999 году. Постригал его схиархимандрит Илий на московском подворье Оптиной Пустыни. А до этого на книжках стояло имя Виктора Афанасьева. И получилось, что книги отца Лазаря, и книги Виктора Васильевича Афанасьева в сознании большинства читателей до сих пор существуют отдельно.
Почти никто не связывает эти два имени. Зная об этом, в светских магазинах я спрашиваю книги Виктора Афанасьева, и иногда мне находят их в букинистических отделах, а в книжных лавках при храмах я спрашиваю о книгах монаха Лазаря. Чаще всего предлагают «Удивительные истории маленького Ежика».
Сказки о Ежике, действительно, уже вошли в православное предание, над ними – иногда по-доброму, а чаще зло – подшучивали, иронизировали. Но вот что удивительно: дети поняли и приняли тот мир, который создал в своих сказках отец Лазарь. Общий тираж переизданий невозможно подсчитать…
“Дореволюционные старушки разрешали мне выбирать книги в библиотеке”
Чтобы понять, почему отец Лазарь пришел в конце жизни именно к этому жанру, стоит вспомнить о его детстве, о том, как он пришел в литературу – это интересный, поучительный, неповторимый путь.
Он вырос в семье военного, бывшего офицера Красной армии, командира, кавалериста Василия Афанасьева, жил в московском доме, в большой коммунальной квартире, где было около 30 комнат.
Маленький мальчик Витя Афанасьев перебегал из одной комнаты в другую: где-то жили бывшие дворяне, лишенные своих больших усадеб, поместий, но они сохранили книги, альбомы, уникальные издания. И он с пяти-шести лет учился читать не по детским книжкам, а по старинным и редким изданиям русской классики в старой орфографии.
Очень рано стал ходить в районную взрослую библиотеку, брал книги на абонемент матери, вспоминал: «Там трудились еще дореволюционные старушки. Меня любили, пускали за прилавок выдачи, к полкам, я сам выбирал книги… Я читал не только прозу, но и стихи…»
Вот так к началу войны в этой бедной семье он самоучкой овладел тем, чем его ровесники не всегда овладевали и после окончания школы. В одном из стихотворений, которое отец Лазарь написал уже 80-летним, он вспоминает Москву сорок первого года:
Москва, 1941 год
Подожди, не закрывай тетрадь,
Может, что-то вспомнится опять, —
Над усталой старой головой
Мир трепещет давний, но живой.
Сорок первый. Немцы под Москвой;
Над столицей днем сирены вой,
Черные стервятники летят…
Мы бежим в метро «Охотный ряд».
Там на рельсах, на путях, народ
По три дня конца бомбежки ждет.
Там при тусклой лампе под землей
Были Купер и Жюль Верн со мной…
Бьют зенитки, над Москвою бой;
Я бегу по мокрой мостовой
До библиотеки, ведь не ждать
Тишины, чтоб книги поменять.
Здесь библиотекарша с утра
На своем посту. Она стара,
Но всегда приветлива, добра,
Для нее я как любимый внук,
Нам обоим книга лучший друг.
Роюсь в книгах. Так…вот Стивенсон,
В третий раз прочитан будет он.
Вот Брет Гарт… Еще бы что-нибудь…
Вальтер Скотт… Бегу в обратный путь.
Улицы пусты. Зенитки бьют.
Я опять в туннеле. Тихо тут.
Фото из личного архива Натальи Афанасьевой
Стоя на табуретке, он консультировал посетителей букинистического магазина
Отец Лазарь упоминает библиотеку – это Ленинская, сейчас – Российская государственная библиотека.
Летом 1943 года 11-летний Витя был принят в библиотеку Ленина помощником библиотекаря. Его обязанностью было находиться в хранилище библиотеки, в огромном подвале, и когда по пневматический почте поступал заказ, он должен был найти нужные книги, в полумраке – тогда берегли электричество, одна лампочка на огромное хранилище. Он бегал между высокими рядами с полками книг, искал, складывал книги в особую вагонетку, и этот вагончик отправлял.
Целые дни он проводил в этом хранилище, и, прежде чем положить интересную книгу в вагонетку, он успевал ее пролистать. Таким образом он продолжал свое самообразование – из-за того, что семья нуждалась, он не мог оставить эту работу и в школе учился урывками.
В 1944-м Виктор стал работать в букинистическом магазине, который располагался в ста шагах от его дома, возле театра Ермоловой. В магазин его взяли учеником заведующего отделом …философии! Ему поставили табуретку, он стоял за прилавком и отвечал на вопросы посетителей, во время войны многие были вынуждены сдавать свои книги.
При первой же возможности он тут же погружался в чтение, иногда ночевал в этом магазине. Так и получилось, что рабочий стаж у отца Лазаря был с двенадцати лет. Он начал приносить копеечку домой – у него были братья, сестры, большая семья, отец на фронте.
К пятнадцати годам он уже не просто хорошо ориентировался в русской литературе, не просто ее любил всем сердцем – он великолепно знал, и уже пытался размышлять, сопоставлять, он мог уже беседовать со взрослыми – и о Пушкине, и о Бунине, которого тогда не издавали, а он это все прекрасно знал. Он говорил, что люди и книжки старой культуры будто сами к нему шли.
Так он, мальчишка, познакомился с поэтом Серебряного века Юрием Никандровичем Верховским. В начале войны старый поэт уехал из Москвы, а когда вернулся из эвакуации, оказалось, что его библиотека разграблена. Юрий Никандрович пришел в букинистический, чтобы найти собственный дореволюционный сборник. Витя взялся помочь и через некоторое время вручил поэту столь драгоценную для него книжку.
После войны он поступил не на филфак МГУ – у него тогда не было для этого возможностей, а в полиграфический техникум при издательстве «Правда». После войны и окончания техникума работал печатником в типографии «Правды». Вспоминал, как ремеслу их учили дореволюционные печатники, которые работали еще у Сытина.
Так он остался без высшего образования, но получил нечто большее, чем то, что мы получаем в институтах и университетах. Он не был связан идеологическими установками, привычными схемами, навязанными штампами. Широта же его познаний в истории отечественной культуры была невероятной. Ведь он не только литературу прекрасно знал, но и музыку, и живопись.
Он говорил о Лермонтове — как о своем сыне, о Чехове – как о брате…
Я встретился с отцом Лазарем несколько лет назад, в 2011 году, в связи со своей работой над книгой о поэтах 1812 года. Познакомился я с ним благодаря Тамаре Михайловне Казаковой, выдающемуся лингвисту и публикатору святоотеческих текстов, вдове писателя Юрия Павловича Казакова. Она сказала, что есть такой исследователь, монах Лазарь, который всю жизнь посвятил изучению русской литературы.
Я сразу же позвонил ему, и он живо откликнулся. В нем было огромное стремление помочь, подсказать, одарить. Каждого, кто вслед за ним устремлялся в девятнадцатый век, он принимал как собрата, как человека, способного разделить с ним радость от прикосновения к прекрасной эпохе золотого века русской поэзии.
И что особенно важно: для него не было «второстепенных» поэтов. Для него и Николай Гнедич, и Иван Дмитриев, и Евдокия Ростопчина, и совершенно забытые нами Виктор Тепляков и Елизавета Кульман – все были в первом ряду, все одаренные Богом, все родные…
В том нашем первом телефонном разговоре отец Лазарь сразу дал ответы на мои вопросы, как будто у него под рукой были десятки справочников. Только потом я узнал, что отец Лазарь был уже тяжело болен и никакими справочниками пользоваться не мог. А голос у него был удивительный: в нем не было ничего старческого – ясный, мягкий, красивый.
У него была изумительная память. Но это была не сухая память эрудита, а память образов, красок, голосов… Казалось, для него нет ни одного писателя или поэта в литературе XIX века, с которым бы он не был лично знаком. Это очень редкое для литературоведов, ученых, свойство – говорить о своих героях как о родных, о друзьях.
Я первый раз в жизни встретился с человеком, который говорил о Лермонтове как о своем сыне, о Чехове – как о брате, о Фете – как о добром знакомом, об Иване Козлове – как о брате во Христе. Изумительна была интонация этих рассказов отца Лазаря. Сейчас очень жалею, что так мало удалось его записать.
Сохранилась лишь одна наша беседа о Лермонтове – как раз тогда праздновался юбилей поэта. Я пришел в Первую Градскую московскую больницу, где тогда лечился отец Лазарь, вместе с редактором журнала «Лампада» Павлом Демидовым. Мы просидели у кровати отца Лазаря два часа, пока нас не прервали медсестры, а говорили мы о Лермонтове.
Я за эти два часа открыл для себя совершенно другого Лермонтова, чем того, которого мы изучали в школе, университете, того, о котором я читал в книгах. Это не Лермонтов-богоборец, циничный молодой человек, а нежной души и особой проницательности православный юноша, выбравший сложный духовный путь, который никто не заметил.
Все литературоведы в основном идут за фактами биографии, а отец Лазарь как-то чувствовал человека через тексты и внутреннюю жизнь. Он прекрасно знал все даты, события биографии того или иного классика, но они его не сковывали в чувстве понимания души. Для него главным в каждом художнике был духовный путь, который отец Лазарь каким-то образом прозревал.
Он считал, что поэма Лермонтова «Демон» не только никоим образом не говорит о мире каких-то демонических страстей, не воспевает зло, как иногда можно прочитать в некоторых исследованиях. Напротив, эта поэма возвращает нас к первохристианскому пониманию зла, и главное в этом произведении, как считал отец Лазарь, – это исследование корней зла, которые могут быть в красоте.
Фото из личного архива Натальи Афанасьевой
«Я молюсь за пассажиров электричек»
Последние годы отец Лазарь был прикован к постели тяжелой болезнью, но он не был одинок. Всегда рядом с ним была его верная спутница – сначала супруга, а потом по благословению духовного отца, келейница – Наталья Ефимовна Афанасьева.
Жили Афанасьевы в Сергиевом Посаде, в маленьком деревянном домике на Козьей горке. Это недалеко от железной дороги, и во время наших бесед по телефону я даже слышал отдаленный стук пролетающих электричек. Он мне сказал удивительные слова, когда я спросил, что это там: «А это электричка пролетела, я отличаю электричку от грузового состава, — и после паузы: — а по ночам, когда у меня болит спина (а он мучился страшными болями, в больнице лежал в неврологическом отделении) и не могу уснуть, – я всегда молюсь за пассажирские поезда, за пассажиров электричек».
Меня это поразило: как можно молиться за тех, кого не знаешь, их имен даже, и все-таки стремиться уберечь их своей молитвой. Какое для этого надо иметь доверие к Богу, какую веру…
Путь к монашеству у него, я думаю, начался еще в шестидесятые годы, когда Виктор Афанасьев, молодой литературовед, начинающий и довольно успешный поэт – у него вышло две или три книги, на них были хорошие рецензии, он печатался в журналах «Юность», «Смена», – начал переводить «Задонщину» и собирать материалы о русских поэтах: о Константине Батюшкове, Рылееве, Жуковском, работал в архивах.
И одна из встреч для него была особенно важной: он в 1965-66 году познакомился с молодыми людьми, которые помогали Александру Исаевичу Солженицыну в работе над «Архипелагом ГУЛАГом»: кто-то делал копии, кто-то переписывал, кто-то хранил, те люди, которых потом сам Александр Исаевич назвал «невидимками». В этом кружке была не только молодежь, но и одна пожилая женщина – секретарша Солженицына Наталия Мильевна Аничкова, старинного дворянского рода и высокой культуры, она благословила Виктора Афанасьева иконкой. Эта женщина прошла лагеря, много претерпела в жизни, и она отнеслась к молодому поэту с дружбой и любовью.
Эта встреча, как он потом вспоминал, протянула в нем тонкую ниточку к истории христианства, к вере. Но он шел к этому долго, претерпевая множество сомнений, искушений. Его привели к вере и поэты XIX века: и Пушкин, и Батюшков, и даже Фет, которого некоторые до сих пор считают атеистом, а отец Лазарь убедительно доказал, какую роль играло православие в жизни Фета, и что на самом деле тот был глубоко верующим человеком.
Фото из личного архива Натальи Афанасьевой
Монах и исследователь Оптиной Пустыни
Став монахом уже на пороге старости, отец Лазарь по множеству своих недугов не мог нести обычные монашеские послушания, и поэтому в самой Оптиной Пустыни он не жил. На протяжении почти четверти века он сердцем пребывал там, а жил в Москве или Сергиевом Посаде.
Из Оптиной, как он сам вспоминал, мешками привозили ему старинные документы из библиотеки, из сохранившегося архива, документы, которые никогда не публиковались. И он приступил, пожалуй, к своему главному труду – написанию истории Оптиной Пустыни. Эту историю он решил написать в портретах Оптинских старцев. И оказалось, что многие его прежние герои – писатели и поэты – связаны были с Оптиной: русскую литературу XIX века трудно представить без влияния этого духовного центра. Получилась книга не только об истории обители, но и об истории духовного влияния Оптиной на всю русскую жизнь, не только на литературу,
И вот недавно, уже после смерти отца Лазаря, эта его главная работа увидела свет в издательстве Московского подворья Троице-Сергиевой лавры. Книга называется «Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители».
Главное достоинство прозы отца Лазаря – его стиль, восходящий к пушкинской прозе: простота, ясность в выражении своих мыслей, чистота слога, нами уже забытая, чуждость всякому пафосу и велеречивости, и в тоже время – величайшее благоговение. Когда читаешь отца Лазаря, то сразу проникаешься благоговением к тому предмету, к той личности, о которой он пишет, – это передается через слог, почти утраченное искусство в нашей литературе.
Еще в конце 1960-х годов, с головой погрузившись в историю русской литературы и судьбы своих любимых поэтов, Виктор Афанасьев перестал писать стихи. Но осенью 1995 года у отца Лазаря родился целый цикл духовных стихотворений. Его друг, профессор МГУ Владимир Алексеевич Воропаев рассказывает, что тогда отец Лазарь был смущен, не зная, надо ли продолжать заниматься поэзией.
«Он решил, – рассказывает Владимир Алексеевич, – испросить благословения у оптинского иеромонаха и тогдашнего скитоначальника отца Михаила Тимофеева (ныне иеросхимонах Серафим). Послал стихи с твердой решимостью в случае неодобрения – не писать их более. Но одобрение было получено…»
Это удивительно: пожилой, усталый, измученный болезнями человек, лишенный ярких и разнообразных впечатлений, почти каждый день встречал стихотворением. Сочинял он чаще всего ночью, записывал в блокнот карандашом. Часто это были стихи о природе, порой – воспоминания детства и юности, иногда – посвящения любимым поэтам. Вот одно из стихотворений, написанных отцом Лазарем в 2013 году:
Фет
Фет в белом картузе в любимой Воробьевке
Невдалеке от Курской-Коренной
Глядит, как божьи ползают коровки,
И как в сирени блещет свет дневной.
И в это летнем полдне полусонном
Он вновь переживает годы те,
Что проходили где-то под Херсоном
В любви, в неповторимой красоте.
Как он лишил тепла и влаги розу,
И как в безумной музыки полет
Он превратил тогда сухую прозу
И даже сердце собственное в лед.
Но это вражье наважденье было.
Любовь была — большая, навсегда.
Открыла то ему ее могила,
И потянулись долгие года
Глухого поэтического плача,
Неясного стороннему уму.
Отчаянье свое глубоко пряча,
Не открывал он правды никому.
Отец Лазарь пишет здесь о любовной драме Фета, без понимания которой нельзя понять и его поэзию.
К сороковинам монаха Лазаря оптинская братия, Наталья Ефимовна Афанасьева и Владимир Алексеевич Воропаев подготовили и выпустили замечательно оформленный поэтический сборник его последних стихотворений – в нем более ста страниц.
Рукописи отца Лазаря ждут публикаций
Я думаю, что необходимо подготовить собрание трудов отца Лазаря, посвятившего русской литературе всю жизнь. Это мог бы быть совместный проект филологического факультета МГУ, где когда-то мечтал учиться Виктор Афанасьев, и Духовной академии Троице-Сергиевой лавры. В доме Афанасьевых в Сергиевом Посаде хранится рукопись неизданной книги отца Лазаря о поэте К.Р. – Константине Константиновиче Романове и другие неопубликованные работы.
Многие литературоведческие работы Виктора Афанасьева, изданные в советское время, сохранили свою ценность и должны войти в круг чтения наших современников, которые порой принимают за духовную поэзию зарифмованные на скорую руку строчки с благочестивыми словами.
Отец Лазарь всегда писал для тех, кто способен задуматься над прочитанной страницей, вложить туда осенний лист, выйти на двор, посмотреть на звезды, а потом снова вернуться к чтению. Сегодня же тех, кто задумчив, сминают еще в школе. Нельзя задумываться, иначе тебя обгонят в жизненном марафоне. Потребитель не должен задумываться, иначе когда же он будет потреблять? Все это страшно пагубно сказалось и на читателях, и на самой литературе.
Вот писал Виктор Васильевич свою замечательную книгу о Жуковском в 1970-е годы, не имея возможности прочитать повесть о Жуковском, написанную в эмиграции Борисом Зайцевым. Недоступен был Зайцев, лежал в спецхранах. Сейчас всё доступно – изучай, вчитывайся, сравнивай, но кто пользуется этими возможностями? Единицы.
А возвращаясь к книгам Зайцева и Афанасьева о Жуковском, нельзя не заметить, как близки дух и интонация обоих авторов.
Он книги дарил шкафами
Мы часто видим, как люди ревнуют к своей теме и коллегам, – все хотят первенствовать в печати, в книгах, в прессе, боятся, что у них тему утащат. А отец Лазарь, даже не написав о каком-то поэте, но собрав о нем материал, и узнавая, что молодой исследователь занимается этим персонажем, с радостью передавал все, что он об этом написал.
Отец Лазарь как-то в нашем разговоре сказал об учениках, что он дарит им свои книги шкафами, причем в этих шкафах не только книги, но и рукописи. Например, шкаф, собранный им в период работы об Иване Козлове, – это издания и дореволюционные, и послереволюционные, и даже зарубежные, его выписки из работы в архивах – все это он передал в Московский областной университет, узнав о том, что его студенты пишут дипломы об Иване Козлове.
Кому-то он подарил шкаф книг о Вяземском, так же – о Батюшкове. Он мне сказал, что в конце жизни у него осталось 100-200 книг, а у него библиотека была – 30-40 тысяч изданий. Когда он узнал, что я пишу о поэтах 1812 года, он не просто меня поддержал, а называл мне все новые и новые имена того времени, называл их связи, рассказывал об их пересечениях. Он жил русской литературой, а не просто ее исследовал, любил ее детской, преданной любовью.
Драгоценный дар милосердия: ни осуждения, ни приговора
Отец Лазарь не разнимал, не анализировал, а пытался понять каждого поэта, оправдать его и в глазах людей, и в глазах Бога. О посмертной судьбе Фета каких только небылиц не писали, о его взглядах, вере и безверии, а Афанасьев доказал, что Фет был очень закрытый, стыдливый, человек детской веры, переживший страшную трагедию – утрату любимой женщины. В ее гибели он обвинял себя, казнил себя всю жизнь, а стихи были его покаянием. Вот почему столь печальна муза Фета.
У отца Лазаря не было прокурорского, судейского отношения к классикам, которое мы, к сожалению, часто встречаем и в православном литературоведении. Встречаются книги, где Пушкину в вину ставятся одни факты биографии, Лермонтову – другие, в последнее время встречаются статьи с очень строгим отношением к Гоголю.
У отца Лазаря же никогда не было ни осуждения, ни приговора, он не собирал грехи, а пытался понять, почему путь у художника был таким. Он считал, что дар художника выражается не только в его произведениях, но даже больше – в его судьбе, нельзя разъять текст и судьбу, слово и поступок. У монаха Лазаря был драгоценный дар милосердия. Сочувствие и сострадание помогали ему прозревать самые глубокие смыслы.
Он упокоился 5 марта 2015 года, был похоронен в Свято-Введенской Оптиной Пустыни рядом с могилами оптинских новомучеников – убиенных монахов. Владимир Воропаев так завершает свое предисловие к посмертной книге стихов отца Лазаря: «В свое время святитель Филарет, митрополит Московский, узнав, что Иван Киреевский похоронен в Оптиной Пустыни рядом со старцем Леонидом, изумился, какой великой чести он удостоился. С того времени монах Лазарь, нашедший последний приют среди дорогих ему могил, первый большой русский писатель, погребенный на братском кладбище великой обители. Да упокоит его Господь в селениях праведных!»
Фото из личного архива Натальи Афанасьевой
Афанасьев Лазарь, монах
Монах Лазарь (Виктор Васильевич Афанасьев) — поэт, прозаик, литературовед, церковный писатель. Член Союза писателей СССР. Автор биографических книг о русских поэтах XIX века. Родился в 1932 году в Москве.
Рано полюбил искусство и ощутил желание писать. В 1944-45 годах выпускал рукописный журнал «Памяти прошлого» (вместе со старшим товарищем библиографом И.С. Павлушковым).
Начал публиковаться в 1946 году: стихи В.В. Афанасьева были напечаты в «Пионерской правде». В это же время знакомится с будущим литературоведом, историком и публицистом В.В. Кожиновым. Отношения с ним В.В. Афанасьев поддерживал вплоть до смерти В.В. Кожинова в 2001 году.
В 1969 году выходит первый сборник стихов. В 1970-е годы начинают издаваться книги и статьи В.В. Афанасьева, посвященные русским поэтам первой половины XIX века. Наибольшую известность получили биографии К.Ф. Рылеева (1982), В.А. Жуковского (1986) и М.Ю. Лермонтова (1991), вышедшие в серии «Жизнь замечательных людей». В 1970-е — 1980-е годы издательство «Детская литература» выпускает серию книг В.В. Афанасьева о жизни и творчестве поэтов: И.И. Козлова (1977), К.Н. Батюшкова (1987), Н.М. Языкова (1990).
В конце 1990-х годов В.В. Афанасьев принимает монашеский постриг под именем Лазарь в Свято-Введенской Оптиной пустыни, но живет в Москве. В 2006 году поселяется в Сергиевом Посаде. После принятия малой схимы основной темой творчества писателя становится религия. Создаются книги об истории русского монашества, пишутся православные детские сказки, а также стихи и воспоминания. Однако литературоведение остается одной из линий его творчества.
Виктор Афанасьев (военный музыкант) — Viktor Afanasyev (military musician)
Виктор Афанасьев
Май 17, 1947 (возраст 71)
Краснодар , РСФСР , СССР
Советский Союз Россия
генерал-лейтенант
Виктор Васильевич Afannasyev ( русский : Виктор Васильевич Афанасьев) советский и русский военный дирижер. Он был старшим директором оркестровой службы Военно — Вооруженных Сил Российской Федерации с 1993 по 2002 год.
Ранняя жизнь и карьера
В 1972 году окончил Военно дирижирования в Московской консерватории до начала преподавать занятия в консерватории Алма-Ата 9 лет спустя. Ранее он служил в период с 1979 по 1982 год в качестве директора оркестра в Среднеазиатском военном округе , группа из Прибалтийского военного округа , а полоса Западной группы войск . Followimg отставки генерал — майор Николай Михайловым в 1993 г. Афанасьев был немедленно назначен главным режиссером оркестровой службы Военно — Вооруженных Сил России , а также проводником объединенных массированных полос Московского гарнизона . Он служил в этой должности до 2003 года, когда он был заменен полковником Валерием Халилов . С тех пор он преподает мастер — классы в Московской консерватории , а также служил в качестве декана оркестрового факультета Московского государственного университета культуры и искусств.
Монах Лазарь. В неотмирном покое
Совместный проект журналов «Фома» и «Новый мир» — рубрика «Строфы» Павла Крючкова, заместителя главного редактора и заведующего отдела поэзии «Нового мира».
Этот материал со стихами монаха Лазаря (Виктора Васильевича Афанасьева) в рубрику “Строфы” мы готовили еще зимой, опубликован он был в свежем мартовском номере “Фомы”. А уже 5 марта в Москве на 83 году жизни выдающийся исследователь русской поэзии, литературовед, поэт и церковный историк скончался.
Царство Небесное новопреставленному монаху Лазарю. В субботу 7 марта он будет погребен на монастырском кладбище Введенской Оптиной пустыни.
Монах Лазарь (Виктор Афанасьев)
…Это случилось в старом здании МГУ, там, где сейчас возрожденный храм святой мученицы Татианы, — в первый послевоенный год, перед началом публичных поэтических чтений. Автор знаменитого стихотворения «Мое поколение», израненный на фронтах поэт Семен Гудзенко, решил перед выходом на сцену — проверить, все ли желающие попасть на вечер сумели это сделать. В вестибюле он увидел подростка, который упрашивал билетершу разрешить ему войти в зал (видимо, у парня не было денег на входной билет). Гудзенко быстро нашел слова: «Пропустите его, это… поэт». И мальчика пропустили. В тот же год в «Пионерской правде» состоялась первая публикация стихотворений Виктора Афанасьева — будущего литературоведа и биографа поэтов пушкинской эпохи. Этому рвущемуся к стихам подростку, не получившему систематического образования, еще предстояло стать исследователем русской литературы, просветителем, православным детским писателем, наконец, историком русского монашества и — Свято-Введенской Оптиной пустыни, — где в самом конце века он примет постриг под именем Лазаря. Линия судьбы отца Лазаря — причудлива и промыслительна. Как рассказал мне один его нынешний постоянный собеседник (с устными размышлениями о. Лазаря о литературе и поэтах я знакомился в журнале «Лампада»), — именно война и сделала Виктора Афанасьева филологом. Представьте, что уже с двенадцати лет Виктор работал помощником библиотекаря в Ленинке. Он выкладывал на тележку подвального конвейера Дома Пашкова заказанные книги, которые успевал пролистывать под звуки бомбежки. А стихи отец Лазарь писал всю жизнь, так, как иные люди пишут дневник. Пишет он и сейчас, живя на окраине Сергиева Посада, в деревенском доме с печным отоплением. В сегодняшних «Строфах» — выборка из сочинений только одного года, позапрошлого. По некоторым из них вы поймете, что монах Лазарь — хворает, что глаза и ноги ему нынче почти не помощники. Давайте помолимся о его здравии и бережно приобщимся к его счастливому, целительному покою.
Рисунки Марии Заикиной
Павел Крючков, заместитель главного редактора журнала «Новый мир».
Предначальное
Так я сжился с речью стихотворной,
Что не мыслю жизни без неё, –
Мне она и в светлый день и в чёрный
Отдаёт дыхание своё.
Где б ни пролегли мои дороги,
Стих мой утвердился на одном, –
Это размышления о Боге,
О Его присутствии во всём.
Веру, счастье, красоту, боренье
С натиском жестоких духов зла
Пусть вместят мои стихотворенья,
Чтобы в них душа моя жила.
* * *
Утро настало. В церкви звонят…
Звуки, кружась, полетели, –
Люди на Божию службу спешат, –
А я лежу на постели.
Послан мне, грешнику, тяжкий недуг,
Ноги лишились хожденья, –
Не выпускаю я четок из рук…
Грустно мое пробужденье.
Матушка Церковь! Роптать не могу,
Всё по грехам получаю, –
Но по тебе я, скажу – не солгу,
Матушка, сильно скучаю.
В Церкви душа пребывает моя,
Здесь хорошо ей молиться…
Хор возглашает, звучит ектенья,
Дым над кадилом струится…
Всех нас единым покровом храня,
Помнишь ты, матушка, и про меня.
Освещенное солнцем окно
Это было ужасно давно, –
Я проснулся в своей колыбели,
Небеса голубые глядели
В освещенное солнцем окно.
Облаков золотое руно
Улыбалось мне с лаской нездешней, –
Лился день удивительный, вешний
В освещенное солнцем окно.
С небом, с светом мы были одно,
Я не знал, что я что-то другое, –
И глядел в неотмирном покое
В освещенное солнцем окно.
В Кузьминках в 1944 году
Здесь роговая музыка звучала
Средь плавающей на пруду листвы,
Покачивались лодки у причала,
Где мирно спали каменные львы.
А ныне в парке тихо и пустынно,
Хотя деревья те же здесь растут,
И те же кони клодтовские стынут,
И отражает их всё тот же пруд.
Осенним золотом покрыт горбатый мостик;
Сорок четвертый – мне тринадцать лет…
Я из Москвы приехал к другу в гости,
Которого теперь на свете нет.
В аллеях, возле кованой ограды,
Дышали мы поэзией былой…
А на фронтах еще рвались снаряды, –
Парад победы прогремит весной.
* * *
На волю Божью, всё на волю Божью, –
Велит ли Он идти по бездорожью,
Попустит ли болезнь, печаль и нищету,
Когда, казалось бы, и жить невмоготу, –
Проси ослабы, но живи в смиренье, –
Жива душа в твоем телесном бренье,
И разу одного вздохнуть бы ты не мог,
Когда б тебе не дал дыханья Бог…
Иди по жизни как по бездорожью,
Всё отдавая – всё на волю Божью.
* * *
Вот и осень. Прощаюсь я с вами, цветы,
Неуютно в саду, всё дожди, холода,
А без вашей как буду я жить красоты
Среди снега, мороза, метелей и льда?
Аскетичен, суров нашей Родины нрав.
Как пустынница неприхотлива зима
И зовёт, чтоб, духовные силы собрав,
Мы часовнями сделали наши дома,
Чтобы благоухали молитвы цветы,
Чтоб молился о Родине каждый из нас,
Ведь ни в нас, ни в садах нет иной красоты,
Кроме той, что нам Бог в утешение даст.
* * *
Всё растет и зреет – благодать!
Радует нам душу мир зелёный, –
Сколько яблок! Листьев не видать,
Кажется, что рухнет ствол наклонный!
Бабочки порхают… тишина.
Дорогие, добрые минуты!
Можно позабыть, что времена
Наступают сатанински люты…
Но сейчас – отраден каждый вздох, –
Рай при жизни дышит в человеке, –
Не природа говорит, а Бог,
Что покой неистребим вовеки.
* * *
Хорошо нам не там, где железо куют,
А где тихий и скромный келейный уют,
Не в толпе, где кричат и торговля кипит,
А где мiр человека покоем покрыт,
Где лампада горит перед ликом святым,
И с молитвой стоит человек перед ним,
Просит дать ему силы грехи побороть,
И ему с состраданьем внимает Господь.
Хорошо, если кто, пребывая в мольбе,
Эту келью с иконою носит в себе –
И Господь с ним везде, и всегда тишина,
Будь хоть буря кругом или даже война.
АФАНАСЬЕВ Леонид Николаевич ( 1864 — 1920 )
Леонид Николаевич Афанасьев родился в 1864 году в городе Новая Ладога в семье бывшего военного.
Печатался во многих газетах и журналах; был близким другом поэта К.М. Фофанова. В 1896 году вышел первый сборник стихотворений Афанасьева; всего было выпущено три сборника его стихов.
В 1909 — 1913 годах Афанасьев состоял на службе в Главном управлении по делам печати; с 1904 года — посещал поэтические вечера К.К. Случевского. Умер в 1920 году в Петрограде.
Леонид Николаевич АФАНАСЬЕВ: поэзия
Леонид Николаевич АФАНАСЬЕВ (1864-1920) — поэт
Прощать!..
Прощать, как Ты, Христос, нам, людям, заповедал.
Прощать, как Ты прощал, не можем мы, Христос!
Такой тяжелый крест еще никто не нес!
Никто из нас, людей, таких страстей не ведал!
Прощать лишь может тот, кто сам умел страдать!
Прощать!..
О, кто из нас, людей, клянущих и преступных,
И тонущих в крови, прощал своих врагов?
Примеров больше нет! Средь множества веков
Таких, как Ты, Христос, средь правды неподкупных
И целомудренных — нам больше не сыскать!
Прощать!..
О, научи же нас, Великий Гений света,
Святой Учитель наш, прощать, как Ты прощал!
— Ты правды и любви великий идеал!
Дай нам постичь слова священного завета
И так же, как и Ты, любить и умирать!
ХРИСТОС ПОРУГАННЫЙ
Христос поруганный, осмеянный толпой,
Христос страдающий, Христос за мир распятый,
Христос, проливший свет над грешною землей,
Неверием объятой.
Христос, принесший нам весть мира и любви,
Христос, спасающий евангельским ученьем
Мир погибающий и тонущий в крови,
И мучимый сомненьем.
Христос, источник благ, любви и мира свет,
Надежды яркий луч и жизни воскресенье!
Приди к нам в грешный мир и повтори завет
Великого ученья!
Приди в наш век больной ничтожества и тьмы,
Где ненависть и зло раскидывают сети;
Где, позабыв Тебя, без веры гибнем мы —
Мы, слабые, как дети!
Рассей гнетущий мрак неверия и лжи!
Рассей сомнения речами откровенья!
И погибающим, как солнце, укажи
Пути для вечного спасенья!
МЕЧ
Суровый гнев души своей уйми!
Не проклинай — проклятьем сердце губишь!
Не осуждай — и осуждён не будешь
Ни Богом, ни людьми!
Сдержи свой гнев, обидою рождённый!
Забудь про месть, и меч свой обнажённый
Не подымай на брата сгоряча!
Поднявший меч погибнет от меча.
***
Те звезды в небе не погасли,
Что озарили нам места,
Где в тишине таились ясли
Новорожденного Христа,
Куда с дарами приношенья,
Путеводимые звездой,
Волхвы исполнены смиренья,
С востока шли на поклоненье
Благоговейною толпой.
Когда ж пронесся слух меж всеми,
Что ожидаемый Христос
Уже родился в Вифлееме
И свет спасения принес,
Смущенный Ирод вестью новой,
С тревожной думою о том,
Искал Христа, сразить готовый
Своим предательским мечом.
Тогда, по воле Провиденья,
Христос от Ирода очей
Нашел приют свой и спасенье
Вдали от родины своей.
Прошли века; в своей гордыне
Забыл о Боге человек
И променял свои святыни
На роскошь золота и нег.
Забыл о Том, Кто мир любовью
Так беззаветно возлюбил,
Кто грех людской святою кровью,
Святым страданьем искупил.
Кто и в страданиях смиренный,
Увитый тернием венца,
Скорбя душей, Творцу вселенной
За мир пустой и дерзновенный
Молился кротко до конца!