Содержание
- Спасатель или почему Дядю Степу не взяли бы в МЧС
- Андрей Легошин
- — Андрей Данатович, как управлять кризисной ситуацией?
- — Но ведь ваш департамент называется…
- — Хорошо, вот вы крикнули: «Стоп, мужики, я тут главный», а что потом?
- — И все же, вот вы прибыли на место катастрофы. Кругом хаос. Что вы делаете в первую очередь?
- — По сути вы заменяете местную власть. Берете власть в свои руки?
- — Может, власть нужно тренировать? Обучать работать в чрезвычайных ситуациях? Вряд ли в ближайшее время в России уменьшится количество катастроф.
- — А раньше что, не было нужды в ней? Или вдруг все стало рушиться и пришлось создавать?
- — А когда случилось первое землетрясение в Армении — цивилизация еще не созрела?
- — Ничего этого не было?
- — Кем вы были, так сказать, в первой жизни?
- — А альпинизм?
- — У вас какой рекорд высоты?
- — А сейчас в горы ходите?
- — А раньше зачем ходили? Знаете ведь альпинистскую присказку: «умный в гору не пойдет, умный гору обойдет».
- — А когда возвращаетесь из командировки, с очередной ЧС, такое же ощущение? Как с горы спустившись?
- — Про… чего?
- — Землетрясения, теракты, сход лавин, крушения самолетов — это трупы, «расчлененка». Это сказывается на психике спасателей?
- — Но разве можно привыкнуть к тому, как люди умирают у тебя на глазах?
- — Правда, что даже собаки-спасатели зарабатывают себе психические расстройства?
- — А правда, что вы людей закапываете на полигоне, чтоб собак тренировать?
- — Сколько зарабатывает спасатель?
- — Не густо. Получается, люди идут в спасатели не за деньгами?
- — А вы?
- — А как в альпинисты-спасатели попали?
- — В скольких странах вы работали?
- — Случай из практики. Когда вас кто-нибудь спрашивает: «Скажи-ка, дядя…» — что вы в первую очередь вспоминаете?
- — Чем же отличается работа русского спасателя от иностранного?
- — Народ любит спасателей. Ценит. Тем не менее против МЧС немало судебных исков. От спасенных. Почему так?
- — Это реальный случай?
- — Говорят, в упавших самолетах водка не бьется.
- — Россия помогает другим странам, когда там случаются чрезвычайные ситуации. А нам помогают?
- — Прогнозы катастроф. Насколько они реальны?
- — Значит, переход к рынку чреват катастрофами?
- — Говорят, в стране все обветшало: водопроводы, газопроводы, здания, мосты. Нас пугают тем, что в один прекрасный день все это рухнет. Когда?
- — А теракты прогнозировать можно? Ну в связи с весенним обострением, скажем?
- — Как же нам уберечься?
- — Вы, я знаю, книжки пишете.
- — Говорят, землетрясение лучше всего в ванне переждать.
- — А лавины — как от них спасаться?
- — И вот поступает спасателям звонок о катастрофе — что дальше?
- — Прямо десантная операция.
- — Как вас называют подчиненные?
- — Ваш брат — Герой России.
- — Семейственностью вас не попрекали?
- — Когда не было МЧС, кошек с деревьев снимали пожарные. Трогательная картинка: пожарный лезет по лестнице за кошкой, внизу благодарные детишки. Кто теперь их снимает?
- — Нет.
- — Где вы храните свою шашку?
- — Какая у вас машина?
- — Говорят, вы философией балуетесь?
- — Альпинистские песни под гитару поете?
- — Вас уже приглашают на светские рауты?
- Андрей Легошин: мы не сразу заметили второго туриста
Спасатель
или почему Дядю Степу не взяли бы в МЧС
Андрей ЛЕГОШИН стоял у истоков рождения профессии спасателя, 10 лет был начальником знаменитого «Центроспаса» — центрального аэромобильного отряда МЧС. Теперь он возглавляет Департамент управления в кризисных ситуациях МЧС России.
С первого взгляда видно, что это сильная личность, лидер, человек дела. О себе Андрей Данатович говорить не любит, гораздо охотнее — об особенностях своей профессии, которая составляет важнейшую часть его жизни.
Предлагая читателю беседу с ним, мы не пытаемся рассказать об идеальном герое. Мы хотим показать реального человека, с его сомнениями, исканиями, болью совести.
Биографическая справка
Андрей Данатович Легошин родился в г. Реутово в 1962 году. Окончил Московский энергетический институт, специальность — радиоинженер. Активно занимался альпинизмом и туризмом. Был одним из первых внештатных спасателей Комиссии по чрезвычайным ситуациям Совмина СССР. С 1988 по 1992 год участвовал в ликвидации последствий разрушительных землетрясений в Армении (Спитак и Кировокан), Исламской Республике Иран и Турции.
В 1992 году начал работать в Государственном центральном аэромобильном спасательном отряде МЧС России («Центроспас»), где прошел все ступеньки от спасателя до начальника отряда. Во время военных действий в Чечне в 1995 и 2000 году работал в г. Грозном. В Югославии обеспечивал доставку грузов помощи для осажденных районов Боснии и Герцеговины, работал с гуманитарной миссией в центральной Африке.
Участвовал в спасательной операции в Кармадонском ущелье (сход ледника Колка в сентябре 2002 г., среди жертв — съемочная группа Сергея Бодрова-мл.), в освобождении заложников «Норд-Оста» (октябрь 2002 г.), в ликвидации последствий терактов, землетрясений, авиационных и техногенных катастроф, наводнений и многих других чрезвычайных ситуаций в России и других странах. Руководил разработкой, освоением и внедрением новых спасательных технологий.
Спасатель международного класса. Награжден государственными наградами, в том числе орденом Мужества и медалями «За отвагу», «За спасение погибавших» и др. В декабре 2002 г. Андрею Легошину было присвоено звание «Заслуженный спасатель РФ».
С января 2003 г. Андрей Легошин — заместитель начальника Департамента управления в кризисных ситуациях МЧС России. В 2003 году стал лауреатом главной Всероссийской премии «Российский национальный Олимп» в номинации «Национальный герой». С 2004 года — временно исполняющий обязанности начальника Департамента управления в кризисных ситуациях МЧС России.
ЧТО У КОГО ВНУТРИ…
— Вы видите людей в критический ситуациях, когда наружу выходит человеческая сущность. Какова она?
— Люди ведут себя в чрезвычайной ситуации не так, как в обычной жизни. У некоторых моральные устои просто исчезают. Бывают и попросту мародеры. Такой кричит: «У меня там остался родной человек» — а реально там остался ковер, причем и не его. А у других нравственные принципы, наоборот, выступают на первый план.
Реакции у людей на ЧС, конечно, разные. У одного обморок, у другого грусть, у третьего плач, а у четвертого, наоборот, агрессия на спасателя. В первый момент он именно тебя видит виновником. Это зависит от психологического типа: холерики, флегматики, сангвиники и меланхолики. Точно так же люди себя и ведут.
Но я точно знаю, что все люди в душе добры. Конечно, в семье не без урода. Но в чрезвычайной ситуации большинство помогает друг другу. Отдадут последнюю горбушку хлеба. Рассказывают, что когда в XVIII веке горел Зимний Дворец, питерский народ помогал выносить оттуда вещи. Потом оказалось, что пропала одна только чайная серебряная ложечка. А наутро потянулся народ, понес свертки с едой погорелице-матушке Екатерине. Это в крови русского человека.
— Как Вы относитесь к жанру «фильмов-катастроф»?
— Мне не понравился ни один из подобных фильмов, потому что это вранье. Так что я их не смотрю. В жизни все гораздо менее красочно, менее героично и романтично. Намного меньше счастливых концов и намного больше горя.
— Раньше в СССР телевидение и газеты предпочитали молчать о катастрофах. Сейчас мы видим кровь, трупы, горе родственников…
— Это «чернуха». Я категорически против этого жанра, ему не место на телевидении. Это говорит о слабости телекомпании. Человек не готов видеть кровь, трупы, он никогда в живую этого не видел. Это вызывает психологические травмы. Если говорить об освещении СМИ таких операций как «Норд-Ост» или Беслан, то у журналистов должно было хватить ума, чтобы понять: «Так я делаю хуже заложникам» и ни в коем случае не показывать это в прямом эфире. Хотя мозги-то есть, да денежки глаза залепили, и этих журналистов уже ничего не волнует. Эксклюзив…
— Что тогда нужно показывать и говорить?
— Просто надо быть человеком. Сообщать новости можно предельно корректно и взвешенно, без собственных комментариев. Я уже не говорю о заказных репортажах, по которым просто видно, что это заказ. По-моему, любой из журналистов может дать себе отчет, что хорошо, а что плохо. Есть порядочность, чувство такта, есть просто элементарный здравый смысл. Это три вещи, которыми надо обладать, чтобы понять: человеку настолько сегодня плохо, что твой эксклюзивчик, за который тебе отслюнявят приличную денежку… Не лезь ты к нему сейчас.
— Ваша первая операция — землетрясение в Армении, Спитак. Какая картина встает перед глазами?
— Я первый раз в жизни увидел город, полностью разрушенный. Грубо говоря, это такой ровный завал, состоящий из обломков зданий. Ходят какие-то люди, работает техника. С одного края города ты видишь другой. Совершенно чудовищное зрелище. Возникает сильнейшее чувство: такого быть не должно. Возникает — и остается на всю жизнь.
— В какой момент Вы почувствовали, что стали профессионалом?
— Я до сих пор не почувствовал себя полностью профессионалом. Чего-то не успеешь, чего-то не знаешь. Понимание профессии складывается путем проб и ошибок. Кроме того, каждая чрезвычайная ситуация всегда новая, чем-то необычная. Вроде то же землетрясение, но другие особенности. Другие люди, здания, время года, погодные условия, другие нравы и традиции и так далее.
СИНДРОМ «ОДИНОКОГО ГЕРОЯ»
— Каких людей, даже если они подходят по физическим качествам, ни в коем случае не возьмете себе в команду?
— Героев по натуре. Дядю Степу из детского стишка, который шел-шел — и вдруг полез кого-то доставать. Мы спасатели, а не восторженные романтики. Спасатель — это просто работа такая. Как и любая другая.
— Чем же Вам не нравится Дядя Степа? Разве он не пример для спасателя? Самоотверженный, всегда готов помочь…
— Детям-то, конечно, читать про дядю Степу полезно. А вот спасателю брать его как образец для подражания… Сами судите. Не подумал, не оценил обстановку, пошел, залез в пожар и кого-то вытащил. Молодец — повезло. Так сложились обстоятельства, что его самого не пришлось спасать. А чтобы его оттуда вытащить, еще человека три положишь. Проявление героизма предельно опасно для жизни — героизма, не подкрепленного профессиональным опытом. Такие Дяди Степы в нашей профессии очень опасны. К тому же, я уверен, что люди, которые совершили подвиг, в тот момент и не думали, что это героизм.
У Дяди Степы — синдром «одинокого героя». А ведь даже самый замечательный спасатель один ничего не сделает. Он работает в команде, с ним рядом вертолетчики, врачи, кинологи, связисты…
— А чем простой гражданин, видящий, к примеру, тонущего ребенка, отличается от спасателя?
— Прежде чем простой гражданин кинется к этому ребенку, у него происходит внутренняя борьба. Потому что он просто к этому не готов, он испытывает растерянность, не соображает, что делать. А спасатель едет на задание и уже знает, что будет спасать. Ради этого он и выбрал эту профессию. Поэтому у него нет сомнений, спасать или нет. Однозначно спасать. Он это умеет.
Но необходима оценка риска. Чем больше опыт спасателя, тренированность, интеллектуальный потенциал, тем больше вероятность, что он сумеет спасти. Хотя все равно это в руках… не знаю, кого. Если же риск выше допустимого, то не только не спасешь, но и сам погибнешь. Двое погибших хуже, чем один. Это прагматическая мысль, она кому-то покажется циничной. Но зачем нужны дополнительные жертвы?
И наконец, самое важное — ответственность перед спасаемым. Решение рисковать принимает сам спасатель. Никто не может ему приказать: «Давай, иди рискуй!». Но если его действия неправильны, они могут привести к гибели пострадавшего. Вот ребенок цеплялся за ветку в воде. Ты схватился за ветку — и она отломилась. Ты-то выплыл, ты в спасжилете — а он утонул. Тебе потом всю жизнь придется с этим жить.
Если человек оценил все обстоятельства и решил, что да, вероятность успеха много больше, чем вероятность поражения — моей смерти, его смерти, нашей общей, — он идет и делает. И останется жив.
Спасатель должен быть дисциплинированным. Да, очень важна вера в добро и сострадание, но одним только состраданием делу не поможешь.
СОЛДАТ, САПЕР и САНИТАР…
— Если спасатель оказывается в военных условиях, он солдат, санитар или кто-то еще?
— Спасатель, кроме собственно спасательства, выполняет множество задач гражданской обороны — это жизнеобеспечение мирного населения. Например, в Чечне мы раздавали воду, каждый день ездили кормить инвалидов, стариков, детей. Мыли парализованных бабушек, выводили у них вшей… При этом разыскивали пропавших, вывозили раненых в госпиталь. Оказывали медицинскую помощь тем, кто наступил на невзорвавшиеся мины…
— Как Вы оцениваете ситуацию в Беслане?..
— Как чудовищную. Вот и все. Такого по своей бесчеловечности акта не было никогда и нигде. Сотворившие это — нелюди, по-другому их назвать нельзя. Убивать беззащитных, ни в чем неповинных детишек…
— В любой профессии есть кульминации. Кажется, что Ваша работа — постоянная кульминация…
— Бывает и так. Десять чрезвычайных ситуаций в день или две одновременно. Но система достаточно хорошо развита, есть, кому реагировать. У нас кульминация — это когда в отпуск уходишь. Вернее так, сегодня вышел в отпуск, а завтра — опять на работу.
— Вас вызывали в Беслан?
— Нет, меня не вызывали, я как раз был в отпуске. Когда я вернулся в Москву, уже поехали. Может, и повезло…
НЕЛЬЗЯ СПАСАТЬ НА «ДВОЙКИ-ТРОЙКИ»
— Вашу профессию часто романтизируют…
— Да? На самом деле она тяжелейшая, грязная. Вам приятно видеть чужое горе? Вы видите похороны на улице и получаете от этого удовольствие? Здесь то же самое. Кому приятно видеть, что человек попал в беду? Это еще хорошо, если дитенок засунул голову в хрустальную вазу. Разбили вазу — и нет проблем. А когда под угрозой человеческая жизнь…
— Но при этом спасатель может что-то сделать, может помочь.
— Нет, немного не так. Ты не только можешь — ты знаешь, что и как нужно делать. Работа-то приятная, что говорить. Вернее, итог ее приятный. Перед тобой стоит зло, а в результате получается добро. Может быть, это и является причиной, почему люди идут в спасатели. Хотя окружающая обстановочка во время ЧС… мягко говоря, не повышает настроения.
— Бывает ли так, что у спасателя болит совесть? Например, когда невозможно спасти всех.
— Не спасти всех — это еще полбеды… А вот конкретного человека — это беда. По-моему, у всех бывает это чувство вины. Но живут же с этим, в том числе и врачи.
— Некоторые Ваши коллеги говорят: «Невозможно жить с чувством, что ты кого-то спас». Вы с этим согласны?
— Наверное. Спасение предполагает благодарность. Но представляете, вам кто-то благодарен всю вашу жизнь. Невозможно все время жить с чувством, что тебе кто-то постоянно благодарен. Наверное, это природа тебя защищает, чтобы не возгордился. Гордыня, насколько я помню, страшный грех. Добро надо делать просто так, иначе это уже и не добро.
— У российского спасательного корпуса очень высокий авторитет, спасателей любит народ. Как это удается в условиях общего кризиса?
— Мы достаточно немногочисленны, все друг друга знаем. И еще достаточно молоды как министерство, нам идет всего 14-й год. Нашему министру Сергею Шойгу удалось создать некую атмосферу, которая всех нас сплачивает. Это, видимо, и кадровая политика. Люди-то подобраны неравнодушные и заражают этим друг друга. А потом, знаете, плохой человек не останется долго в нашей профессии. Ему просто неинтересно делать добро. Здесь нельзя работать наполовину, спасать нельзя на «двойки»-«тройки». Либо есть самоотдача, либо ее нет, либо ты спасатель, либо ты никто и тебе здесь делать нечего.
— Что для Вас самое трудное в работе?
— Бумажки (показывает стопку документов на рабочем столе). Но без них никуда.
— Как обычные люди ведут себя при чрезвычайных ситуациях?
— Люди всегда стараются помочь и очень обижаются, если им не даешь этого делать. Но они создают неразбериху, мешают работе, потому что не умеют. И приходится не только пострадавшими заниматься, но еще и за ними следить, чтобы им ничего на голову не упало… Поэтому мы стараемся направить людей в более безопасное место, сменить мотивацию, чтобы они заботились о тех, кто рядом с ними. А спасать должны те, кому положено, профессионалы.
НЕГРОМКИЙ НАШ МОРАЛЬНЫЙ КОДЕКС
— Существует ли профессиональная этика в поведении спасателей друг с другом?
— Да, есть. Но она рождается и соблюдается молча. Чувство локтя, чувство сострадания, чувство достоинства, ответственность за пострадавшего. Я никогда над этим не думал, просто пытался следовать внутренним моральным устоям и никогда не обсуждал это даже со своими товарищами. А в итоге мы все пришли к одному. Когда человек приходит устраиваться на работу, я с первого взгляда вижу, сможет ли он быть спасателем. Но объяснить это словами не могу. На самом деле все глубже, сложнее…
— Вы как-то говорили, считаете российского спасателя лучшим. Почему?
— Степень реализации и самоотдачи у российского человека всегда была очень высока. Наши люди всегда умели работать самоотверженно в кризисной ситуации. А в профессии спасателя по-другому и не удастся. Легко нигде не было, но мы справлялись.
— Какие остались впечатления от работы со спасателями других стран?
— От любой работы со спасателями, даже соседнего региона, всегда остаются самые светлые впечатления. Спасатели «заточены» под одно — выручать из беды. Тебе нужно два человека — дадут десять, все для тебя сделают. Если я туристом окажусь в Европе, приду в любую пожарную часть и скажу: «Ребят, я спасатель из России. Мне негде переночевать» — мне тут же найдут место. Наши ребята уже попадали в такие ситуации.
— Насколько религиозные традиции различных народов влияют на отношение к работе спасателей?
— Конечно, есть какие-то религиозные особенности. Мы особо в это не вникали, но старались следовать местным законам. Например, в Иране нам не разрешали искать с собаками погребенных под завалами людей. Хотя, возможно, это специфика не столько религии, сколько местных обычаев. Вообще же отношение на удивление благодарное. Везде колоссальная надежда на тебя. И тем больнее эту надежду не оправдать.
— Вы связаны со службой «911»?
— Мы взаимодействуем. Но русская служба «911» была создана по американскому образцу (в Европе это служба 112). Она является коммерческой, они берут плату за помощь. Мы же государственный федеральный орган. Не так давно нас объединили с пожарными, номер телефона диспетчерской — «01».
РЕШЕНИЯ ПРИХОДЯТ ВО СНЕ
— В обычной жизни спасатель не испытывает ли ощущения ненадежности, всюду подстерегающей опасности?
— Нет, спасатель в повседневной жизни наоборот, более защищен. Вот сравните. На выпускном вечере шли двадцать школьных друзей, еще трезвых, через дорогу. Одного задавило — и никто не заметил. Гуляет компания на пляже, один утонул — и никто не видел. Это бывает сплошь и рядом. Или случилась беда, все стоят — и никто не помогает. И люди-то не черствые — они просто не знают, как помочь. А у спасателя голова вертится на 360 градусов, как у совы, он всегда на работе.
А «синдром студента медучилища» бывает почти у всех. (По мере изучения болезней начинающий медик находит их у себя). Здесь то же самое. По мере роста квалификации человек начинает опасаться одного, потом другого. С опытом это проходит.
— Вы осторожный человек?
— Я нормальный человек, как все. Я знаю, что людей убивает ледяными сосульками — и стараюсь, когда капель, не ходить по солнечной стороне улицы, потому что не убьет, так покалечит. Я не бегаю через Кутузовский проспект в часы пик. И никогда не сяду нетрезвым за руль. Никогда. Во-первых, я видел столько этих сбитых! А во-вторых, у каждого человека есть табу. У меня их три: назвать мать дурой, ударить женщину и сесть за руль в нетрезвом состоянии. Если ты нарушишь это хотя бы один раз, то потом все время будешь нарушать.
— Бывает, что даже дома у Вас в голове продолжает прокручиваться какая-то кризисная ситуация?
— Это бывает всегда, потому что кризисная ситуация не одномоментна. Она случилась и продолжается. И, конечно, над ней всегда думаешь. В нашей, да и в любой нормальной профессии, очень сложно заставить себя дома не думать о работе.
— Как Вы это преодолеваете?
— Никак. Умение отдыхать — это величайший талант. Я до сих пор этому не научился. Ночью спишь — и во сне находишь новые решения даже той кризисной ситуации, которая уже прошла. Это беда человечества — неумение дома отключать мозги от того, что не дает тебе покоя не работе. Есть неплохие способы — шахматы, рыбалка. А кто-то много ест: стресс — значит, давай кушать…
ПО СЕМЕЙНЫМ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ
— Вы родились в семье, где трое детей-близнецов. Каково это — быть тройняшкой?
— Мне здесь сложно анализировать, потому что для меня это совершенно естественно. Мне это дало, наверное, чувство коллективизма. С рождения все делилось на троих, кроме материнской любви, которая только умножалась.
Мы с братом Владимиром долго работали вместе в «Центроспасе», он — Герой России. Нас, близнецов, всегда путали. А наша сестра Нина закончила архитектурный институт, воспитывает с мужем шестерых сыновей и дочку. У нас с братом по два сына — то есть всего десять мальчишек. А недавно у Владимира и дочка родилась.
— Как в семьях спасателей относятся к тому, что в любой момент вас могут сорвать с места?
— Ни одна семья нормально к этому не относится. И не может относиться. Жен-декабристок очень мало. Многие женщины считают, что смогут справиться, а на деле выходит, что нет.
— Удается ли Вам достаточно времени уделять своей семье, детям?
— Не удается. К сожалению, это так. Родные как-то смиряются, но я понимаю, что накапливаются какие-то внутренние обиды. У жены день рождения, а ты вынужден куда-то лететь. Или обещал с пацаном сходить погулять в песочницу, а тут опять случилась ЧС. И так гуляешь раз в год… Да, это данность и есть извиняющие обстоятельства. Но лучше от этого никому не становится. Хотя, наверное, дальнобойщикам или морякам в этом смысле не легче. Очень многие замыкаются в работе. Такая профессия, что поделаешь?
— Беспокойство за Вас в семье с годами притупилось, или нет?
— Я никогда об этом не спрашивал. Я вообще стараюсь не говорить на такие темы, это не прибавляет здоровья. Наверное, страх притупился. А может, у них появилась некая уверенность, что со мной ничего не случится…
— Передаете ли Вы сыновьям какие-то свои знания по ОБЖ?
— Нет, для этого есть школа. Но если мой старший сын спрашивает, я что-то ему объясняю. Ему уже двенадцать лет, пора заняться этим вопросом. Правила дорожного движения, когда можно зажигать газ и тому подобное. Я не буду запрещать своему ребенку купаться. Но я постараюсь научить его плавать. И объясню ему, что нельзя прыгать с третьего этажа — ножки сломаешь. А моему младшему сыну всего два года, поэтому проходить курс ОБЖ скорее нужно маме.
Безусловно, первое, что я сделал, когда в доме появился маленький — все чайники с проводами были убраны. И все опасное, до чего он может дотронуться, тоже. Приучил не ставить на край кипяток. Если вижу, что это нарушается, ругаюсь страшно.
КАЖДОЕ СПАСЕНИЕ — ЭТО ЧУДО
— Часто ли к Вашей работе подключаются священники? Нужно ли это или мешает?
— Бывает, что подключаются. В чрезвычайной ситуации я священника рассматриваю прежде всего как психолога. Для верующего это, безусловно, серьезная помощь. Но и тут не все однозначно. Разные бывают ситуации. К примеру, маленький ребенок может испугаться священника: все вокруг бритые ходят, а он с бородой. Какому-то ребенку важнее женская ласка, сочувствие, другому — ощущение мужской защиты. Нет общих рецептов.
— Умение подавить в себе страх, панику, обрести уверенность в кризисной ситуации — особый талант? Или эти качества можно выработать?
— Страх невозможно полностью подавить. Но можно не дать ему себя парализовать. А вот бороться с паникой, безусловно, возможно. Это в основном тренировки, физические и психологические. Например, я два года ходил в морг на занятия по устройству человека, по оказанию помощи. Есть еще психологическая реабилитация спасателей после чрезвычайных ситуаций, между ЧС.
Конечно, качества, необходимые спасателю, можно выработать. Если Вы не умеете управлять машиной, сядьте за руль и поезжайте на хорошую трассу, где-нибудь в центре Москвы. Ну как, представили? А через год наберетесь опыта — и уже не страшно, даже чересчур, люди носятся со скоростью 120 километров в час там, где нужно 20…
— Можно ли сказать, что спасатели — это люди, профессионально склонные к вере? Или наоборот?
— Нельзя сказать однозначно. У нас есть глубоко верующие православные ребята, есть те, кто верит в мать-природу, есть и атеисты. Лично для меня каждый эпизод спасения человека — это чудо, потому что только твоих рук тут не достаточно. Как получается, что человек остается жив? Может быть, так сложились обстоятельства? Или это все-таки Бог? Но то, что среди хаоса бетона выжило вот такое крошечное детишко…
Я не могу назвать себя подлинно верующим. Я крещеный, но мне сложно переломить себя в отношении веры. Меня очень смущает негативная информация о Церкви в СМИ, и я не знаю, верить ей или нет. Понятно, у меня атеистическое прошлое, как у всего нашего поколения. С этим тяжело бороться: очень глубоко сидит. А может, просто гордыня мне мешает…
Беседовала Елена МЕРКУЛОВА
Редакция журнала «Фома» благодарит Валентину ИВАНОВУ за помощь в подготовке материала
Интервью опубликовано в 6(23)-м номере «Фомы» 2004 г.
Андрей Легошин
— Андрей Данатович, как управлять кризисной ситуацией?
— Если бы кто-нибудь в этом мире знал, как управлять кризисом, жить стало бы проще.
— Но ведь ваш департамент называется…
— Да, и есть целая наука, называется «кризис-менеджмент». Но теория обычно «не догоняет» практику. Чрезвычайная ситуация — это полное отсутствие порядка. И наша задача максимально быстро все поставить на свои места. Случилось, скажем, землетрясение. Первая реакция населения — это паника. Бежать толпой неизвестно куда. Паника опасна, она приводит к гибели. Должен кто-то найтись в этой толпе, кто скажет: «Так, мужики, ситуация под контролем!» Наша задача это сказать. Эффективность спасателей зависит от того, как быстро мы это скажем: «Мужики, мы здесь управляем, потому что мы знаем, как это делать, а вы не знаете». Хотя до конца и мы не знаем.
— Хорошо, вот вы крикнули: «Стоп, мужики, я тут главный», а что потом?
— Нет, «стоп» мы не кричим. Мы кричим «делай — как я». Потому что спасение — это процесс коллективный. Но процесс этот надо организовать. Чтобы уменьшить число жертв. Чтобы исключить синдром одинокого героя, Дяди Степы, который шел по улице, достал ребеночка из горящего дома, и вот его ищут пожарные, ищет милиция, чтоб отблагодарить. А Дяде Степе просто повезло. Он не угробил того, кого спасал, и не угробил себя. В горящую избу должны входить пожарные, а нырять в воду должны водолазы. Ведь даже самый замечательный спасатель один ничего не сделает. Спасатель работает в команде. С ним рядом должны быть инженеры, врачи, кинологи, связисты, водители, вертолетчики. У шведов на одного спасателя шесть человек обслуги приходится. У нас поменьше. Так вот наша задача — координировать работу людей. Приблизить теорию к действительности.
— И все же, вот вы прибыли на место катастрофы. Кругом хаос. Что вы делаете в первую очередь?
— Моментально начинается разведка. Разведка — военное слово, но без этого не обойтись. Потому что нельзя обойтись без информации — насколько серьезно то, что произошло. Когда мы еще только вылетаем на место происшествия, у нас уже есть некоторая информация — снимки, предварительные расчеты: сколько в этом городе могло пострадать людей, если это, скажем, землетрясение. Знаем из чего были построены дома, потому что одно дело — деревянный поселок и другое — многоэтажная застройка. Мы уже представляем себе объем работ. Устанавливаем связь с местными службами, которые первыми прибыли на место, — это пожарные, милиция, органы управления. Начинаем координировать их деятельность.
— По сути вы заменяете местную власть. Берете власть в свои руки?
— В определенный момент — да. Мы прибываем на место и говорим власти: «Вот мы есть, ставьте нам задачу, мы ее выполним». Но когда видим, что власть дезориентирована, а она, как правило, дезориентирована, мы берем управление на себя.
— Может, власть нужно тренировать? Обучать работать в чрезвычайных ситуациях? Вряд ли в ближайшее время в России уменьшится количество катастроф.
— Обучаем. У нас есть Академия гражданской защиты, Институт развития, Центр подготовки спасателей. У нас первые заместители глав администраций каждого субъекта федерации проходят подготовку. Сборы ежегодные. В теории всем все ясно. А на практике… Есть, конечно, и в регионах сильные руководители, способные управлять в чрезвычайной ситуации. Но их единицы. К тому же российской системе спасения всего тринадцать лет.
— А раньше что, не было нужды в ней? Или вдруг все стало рушиться и пришлось создавать?
— Нет, просто раньше было так: сперва безопасность государства, а потом безопасность личности. Безопасность личности зависела от безопасности страны. Но цивилизация зреет, приоритеты смещаются. Провозглашена основная ценность — человеческая жизнь.
— А когда случилось первое землетрясение в Армении — цивилизация еще не созрела?
— Там был хаос. Спитак, 1988 год. Гражданская оборона уже не действовала, потому что страна разваливалась. Массовая гибель людей, чудовищная совершенно. Одна из катастроф века. Тогдашний председатель правительства Рыжков бросил клич: «Спасайте, кто может!» И все бросились спасать. Кто как может. Пожарные сами по себе, военные — сами. И мы, альпинисты, поехали. Копать в основном. Единого управления операцией не было. «Очаговое руководство». Сперва завалы разбирали с помощью тяжелой техники. А ведь этого нельзя делать. Всех, кто еще жив под завалом, поубивает. Это очевидные вещи. Тогда мы поняли, что нужны поисковые приборы, нужны специальные собаки.
— Ничего этого не было?
— Ни приборов, ни собак, ни руководства, ни опыта. Спитакское землетрясение поставило перед обществом вопрос — а что делать в таких ситуациях? Если руины Ашхабада после землетрясения 1948 года просто сровняли бульдозерами и закрыли проблему, то теперь время было другое. Нельзя было закопать и забыть. Ценность человеческой жизни уже выходила на первый план. После Спитака было принято решение создать какую-то структуру. Создали Госкомитет по чрезвычайным ситуациям. Который потом превратился в МЧС.
— Кем вы были, так сказать, в первой жизни?
— Я радиоинженер, меня интересовала наука и белое пятно в радиотехнике — антенны. Оно и сейчас белое: у нас хорошие телефоны, но плохие антенны, поэтому связь пропадает. Я преподавал в Московском энергетическом институте.
— А альпинизм?
— Просто хобби. Сейчас это спорт богатых, а тогда это был спорт отважных. Тогда мы имели горы. У нас был Памир, Тянь-Шань. Сегодня у нас и Северного Кавказа толком нет. Остался Урал да Алтай. Но это не очень высоко.
— У вас какой рекорд высоты?
— Пик Коммунизма, более семи тысяч метров.
— А сейчас в горы ходите?
— Так ведь гор не осталось.
— А раньше зачем ходили? Знаете ведь альпинистскую присказку: «умный в гору не пойдет, умный гору обойдет».
— Нормальный мужик всегда стремится в гору. А кроме того, удовольствие получаешь. Правда, когда уже спустился с горы. Хорошо потом, у камина.
— А когда возвращаетесь из командировки, с очередной ЧС, такое же ощущение? Как с горы спустившись?
— Нет. Другое. Удовлетворение от хорошо сделанной работы. После гор ты доволен собой: да, я смог, я одолел, я просайгачил эту стену…
— Про… чего?
— Ну, быстро преодолел, пробежал как сайгак. А здесь удовлетворение от того, что все сошлось. От того, что все службы работали как единый механизм. И работа этого механизма привела к тому, что спасены человеческие жизни. Это очень высокая цель.
— Землетрясения, теракты, сход лавин, крушения самолетов — это трупы, «расчлененка». Это сказывается на психике спасателей?
— Есть психологическая подготовка. Ну я, например, два года ходил в морг «Склифа». На занятия по устройству человека, по оказанию помощи. Потом существует психологическая реабилитация спасателей. После ЧС, между ЧС. Ну как плановый техосмотр машины. А потом капремонт.
— Но разве можно привыкнуть к тому, как люди умирают у тебя на глазах?
— К этому никто никогда не привыкнет. Подозреваю, что второй план вопроса — не очерствели ли мы? Вот если ты очерствеешь, ты не сможешь сострадать и тогда не сможешь работать спасателем. Но если ты будешь сострадать во время работы — ты уже не спасатель. Если рыдать над раненым — это ему не поможет. Ему срочная помощь нужна. Знаете, как англичане называют искусственное дыхание рот в рот? «Поцелуй жизни». Целоваться с трупом не очень приятно. Но это необходимо. Если есть надежда оживить человека. Вот и вся психология.
— Правда, что даже собаки-спасатели зарабатывают себе психические расстройства?
— Да, конечно. Собаки очень тонко организованы. Для них работа на завалах — это постоянный стресс. Это обилие запахов, гарь, разлившийся бензин — и среди всего этого нужно найти человека. Если почует под завалом живого — радостно лает. Если мертвого — скулит. Человеку проще справиться со своим стрессом, потому что у него разум более высокого порядка. Хотя иногда во время ЧС мне казалось, что собаки превосходят человека в сообразительности.
— А правда, что вы людей закапываете на полигоне, чтоб собак тренировать?
— Да. Помещаем человека в специальную капсулу. Проблема — где найти статистов, чтоб лежать в завалах. Собака прекрасно помнит запахи двухсот спасателей, которых она знает лично. Поэтому набираем солдат. Но солдаты все, знаете, гуталином пахнут. Детишки нам помогают, школьники.
— Сколько зарабатывает спасатель?
— По-разному. Есть спасатель-стажер. Он совсем мало зарабатывает. Пару месяцев его оценивают — моральную подготовку, физическую, способность работать в связке. И выносят вердикт — может быть спасателем или нет. Никто его не выгоняет, просто говорят: «Мужик, ты не можешь быть спасателем, иди в волан играй». Он и сам понимает: не мое. Но если выдержал испытательный срок, он получает право на работу в МЧС. Человек берет на себя ответственность, его действия направлены на спасение человеческих жизней. А дальше — классность, от которой зависит зарплата. Высшая категория — спасатель международного класса. Он получает примерно 10 тысяч рублей. В эту сумму входят всякие надбавки и премии за прыжки с парашютом, «за воду».
— Не густо. Получается, люди идут в спасатели не за деньгами?
— Нет, конечно. Кто-то за романтикой, хотя потом понимает, что никакой романтики в нашем деле нет. Кто-то за адреналином. Этого сколько угодно. А кто-то для того, чтобы утвердиться перед кем-то.
— А вы?
— А я больше ничего не умел. Преподавал в институте, но тут рухнуло высшее образование вместе с наукой. У меня была одна готовая специальность — альпинист-спасатель. Вот и пошел в спасатели.
— А как в альпинисты-спасатели попали?
— Такое требование было. Если ты альпинист и хочешь стать кандидатом в мастера спорта, будь любезен пройти подготовку, получи жетон спасателя..
— В скольких странах вы работали?
— Не считал. Самая северная точка — Шпицберген. Там самолет упал. Самая южная — Руанда. Гуманитарную помощь доставляли. Самая западная — Колумбия. Самая восточная — Тайвань. И еще много: Иран, Афганистан, Бурунди, Уганда, Греция, Турция…
— Случай из практики. Когда вас кто-нибудь спрашивает: «Скажи-ка, дядя…» — что вы в первую очередь вспоминаете?
— Классический вопрос. Отработанный ответ. Нет лучшей операции, нет самой уникальной операции. Все ЧС уникальны. Вспоминать о них неприятно. Ничего приятного в чрезвычайных ситуациях нет. Чем может гордиться наша страна, так это индийской операцией, турецкой, руандийской. Все внешние операции — это гордость наша. Вообще, я не видел, чтобы кто-то работал так, как русские. Это мое мнение.
— Чем же отличается работа русского спасателя от иностранного?
— А тем, что наш работает до конца. Пока не упадет. Как Павка Корчагин. Упал, отдохнул, пошел дальше работать.
— Я никогда не был впереди на коне. И шашка у меня появилась совсем недавно. Да, конечно, работа в Центроспасе — это работа на виду. Но из этого кабинета, с этой высокой горки дальше видно. Проблема управления в кризисных ситуациях чрезвычайно важна. Грамотное управление сокращает время спасательной операции. Чем меньше времени затрачено, тем больше спасенных. Работа за этим столом — не подвиг, но от грамотных действий здесь зависит число спасенных там. Да, я чиновник, но я ощущаю себя в братстве спасателей.
— Народ любит спасателей. Ценит. Тем не менее против МЧС немало судебных исков. От спасенных. Почему так?
— Вот шикарный джип разбился на дороге. Человек зажат в железе. Приезжают спасатели. Что они делают? Первым делом крышу срезают. Потом двери отколупывают. Потом передок разваливают. И достают человека. Потому что если вытаскивать через форточку — он умрет. У него черепно-мозговая травма, кровь из ушей. Он в шоке, он ничего не соображает, говорит: «Спасибо, мужики! Дальше я сам поеду». В больнице его склеят, на ноги поставят, а после судебный иск: вы мне машину разрезали.
— Это реальный случай?
— Да.
— Говорят, в упавших самолетах водка не бьется.
— Не водка. Коньяк и шампанское. Я на многих катастрофах был, они действительно почему-то не бьются. Выпивка и деньги всегда остаются целыми. В отличие от людей.
— Россия помогает другим странам, когда там случаются чрезвычайные ситуации. А нам помогают?
— Когда было землетрясение в Нефтегорске, меня, начальника Центроспаса, завалили телеграммами. «Андрей, ты знаешь нас лично, ты знаешь как мы работаем, почему ты не позвал нас в Нефтегорск?» Но мы управились сами. Группа экспертов ООН наблюдала нашу работу и вынесла заключение: работа организована на высоком уровне и крайне квалифицированно, международная помощь не требуется. Россия сказала международному сообществу: «Спасибо, мы справляемся».
— Прогнозы катастроф. Насколько они реальны?
— Наш земной шарик проходит определенную черту в циклическом процессе. Вспомните: и ледники у нас были, и динозавры жили, и водой все покрыто было. Климат менялся. И сейчас мы на точке перегиба. Потепление чревато наводнениями, селями, лавинами. Наши прогнозы этих стихийных бедствий реальны на 70 процентов.
Второе. Наша страна находится на переходном этапе производства. Мы жили по одним законам — плановым, сейчас перешли к другим законам — рыночным. Первоначальное накопление капитала — это бешеная погоня за прибылью. У рабочих на стройке нет касок? Плевать, это лишние траты. Главное — урвать кусок. Новый капиталист не вкладывает деньги в систему безопасности. Это дорого стоит. Урвал кусок — ушел. В начале девяностых авиация распалась на маленькие компании. По два-три самолета. Они летали пока леталось. После каждой катастрофы ищут виновных. И находят. Но поздно уже — люди погибли. А надо было всего-то, образно говоря, повесить огнетушитель. Он сработает раз в сто лет, но он спасет жизни. Горят школы, горят общежития. Не по вине МЧС или пожарных. Они-то действуют нормально. Самоотверженно действовали, когда горело общежитие Университета дружбы народов. А вот огнетушителей не было.
— Значит, переход к рынку чреват катастрофами?
— Да, конечно. Любой переходный этап чреват катастрофами. От социализма к капитализму и наоборот.
— Говорят, в стране все обветшало: водопроводы, газопроводы, здания, мосты. Нас пугают тем, что в один прекрасный день все это рухнет. Когда?
— Уже потихоньку рушится. Это основная проблема нашего большого и богатого государства. Вот пришел новый губернатор или мэр, на четыре года пришел. Если он трубы переложит, так этого народ не заметит. Трубы — они в земле. А если он за те же деньги привезет из Москвы поп-звезд и устроит концерт — это народу запомнится. И тогда, глядишь, на следующих выборах за него снова проголосуют. Вот и получается — когда рвануло, когда полгорода осталось без отопления, поезд уже ушел. Начинаем искать — кто бы нам мог помочь. Ага, МЧС! Давай его сюда. Но поезд уже ушел. И мы пытаемся его догнать. Тащим туда федеральные деньги, собираем с миру по нитке, чтобы залатать проблему. И вот наша задача — предвидеть эти кризисы. Как? По результатам мониторинга, по аналитическим выкладкам, по социальному анализу даже. В социальной сфере кроется причина многих катастроф. Мало платят истопнику — он перестает краны завинчивать.
— А теракты прогнозировать можно? Ну в связи с весенним обострением, скажем?
— Теракт изобретается чудовищным изощренным умом. Есть федеральные программы борьбы с терроризмом, есть научные разработки. Но кто может предсказать действия недочеловеков?
— Как же нам уберечься?
— Для начала пристегнуться ремнем безопасности. Сегодня это считается стыдным. Как же, у меня крутая тачка, у меня подушка безопасности. Эта подушка тебя и убьет. Детишки с передних сидений вылетают сквозь лобовое стекло, как пушечное ядро. Вот если бы все пристегивались, процентов пятьдесят остались бы в живых.
— Вы, я знаю, книжки пишете.
— Да какие книжки… Инструкции. Учебник для спасателя, в котором обобщен международный опыт.
— Говорят, землетрясение лучше всего в ванне переждать.
— Да, в ванне очень хорошо. Особенно в чугунной. Под столом, под кроватью, под косяком несущей стены. Эти рекомендации мы распространяем в сейсмоопасных районах. Но все равно, главный враг — паника. Все бегут. Прыгают из окон, спускаются по лестницам. А лестница — это самая слабая конструкция в доме. Она первой складывается. Надо переждать первый толчок и выходить.
— А лавины — как от них спасаться?
— Про лавину доподлинно известно, она пойдет здесь. В этом месте раз в сто лет лавина сходит. Не надо здесь селиться. Все равно селятся. То же с наводнениями. Все известно. Двадцать лет назад здесь было наводнение, значит, еще будет. Ну что ж вы заново поселок тут построили? Природные явления, за исключением землетрясения, вполне прогнозируемы. Долговременный прогноз существует. Но люди все равно селятся там, где опасно. Потом МЧС их спасает. Безалаберность. Безответственность.
— И вот поступает спасателям звонок о катастрофе — что дальше?
— Есть нормативы. Если крупное ДТП — через три минуты выезд. По «вертикальному лифту», по такой трубе, съезжают вниз, к машинам — и вперед. По дороге получают информацию: куда ехать, что именно произошло, с кем держать связь. Если это аварийная посадка самолета — тоже три минуты на выезд. Пока самолет кружит над аэродромом, наши уже стоят на посадочной полосе в соответствии с боевым расписанием. Если это региональная ЧС большого масштаба — на реагирование уходит чуть меньше часа. А если речь идет о федеральной ЧС и требуется эшелонированный ввод сил и средств — тогда три часа.
— Прямо десантная операция.
— Так и есть. Это высокие десантные технологии. Мы создавали нашу структуру по образу спецназа. Мы способны десантироваться в любую точку — в пустыне, в горах. Мы высаживались на Северном полюсе. Отрабатывали там спасательные технологии, эвакуировали людей. Это были учения, но мы доказали, что можем работать в любых условиях.
— Как вас называют подчиненные?
— А-дэ. Это значит Андрей Данатович. Раньше просто Андреем звали, а потом им кто-то сказал, что не по чину, что нужно по имени-отчеству. Но они не смогли. А брата зовут Вэ-дэ — Владимир Данатович. В институте у меня была кличка Голубь-1. У брата — Голубь-2.
— Ваш брат — Герой России.
— Да, я старший брат Героя России. Он в Центроспасе работает.
— Семейственностью вас не попрекали?
— Понимаете, если бы он был моим замом по финансовой части, наверно бы, попрекали. А так он зам по оперативной работе.
— Когда не было МЧС, кошек с деревьев снимали пожарные. Трогательная картинка: пожарный лезет по лестнице за кошкой, внизу благодарные детишки. Кто теперь их снимает?
— А вы когда-нибудь скелет кошки на дереве видели?
— Нет.
— Они сами слезают. В отличие от людей.
— Где вы храните свою шашку?
— Дома.
— Какая у вас машина?
— «Жигули»-«восьмерка». Моя первая и единственная машина.
— Говорят, вы философией балуетесь?
— Ерунда. Когда человека тянет на философию, значит, он стал старым.
— Альпинистские песни под гитару поете?
— Уже нет.
— Вас уже приглашают на светские рауты?
— Да. В «Метрополе» шашку обмывали.
Андрей Легошин 10 лет руководил Государственным центральным аэромобильным спасательным отрядом «Центроспас». Отряд принимал участие в спасательных операциях не только на территории России, но и за рубежом. В Турции, Грузии, Иране, Уганде, Бурунди, Танзании, Руанде, Боснии и Герцеговине, Колумбии, Ираке, Афганистане, Греции, Алжире, Индии, на Тайване.
За 10 лет личный состав отряда спас более 2 тысяч человек.
Первая операция, в которой участвовал Андрей Легошин, — ликвидация последствий землетрясения в Спитаке (1988 год). Принимал участие в миротворческих операциях, доставлял гуманитарную помощь, эвакуировал беженцев.
За время работы в МЧС спасатель международного класса Андрей Легошин награжден медалью «За отвагу», орденом Мужества, медалью «За спасение погибавших». Ему присвоено почетное звание «Заслуженный спасатель Российской Федерации».
С января 2003 года Андрей Легошин — заместитель начальника Департамента управления в кризисных ситуациях МЧС России.
Андрей Легошин: мы не сразу заметили второго туриста
МЧС России сообщает об обнаружении в Китае еще одного живого спортсмена из числа считавшихся пропавшим без вести. Независимая наземная группа российских и китайских спасателей обнаружила Андрея Паутова из Москвы. О состоянии здоровья второго спасенного пока ничего не сообщается. Подробности спасательной операции (ФОТО) в интервью российскому информационному каналу «Вести» раскрыл руководитель поисково-спасательной экспедиции в Китае, заместитель директора департамента оперативного управления МЧС России, спасатель международного класса Андрей Легошин.
— Андрей Данатович, здравствуйте. Обнаружен еще один живой спортсмен в Китае. Расскажите, пожалуйста, где его нашли и при каких обстоятельствах?
— По сообщению с двух сторон — китайской стороны, по их каналам связи и через их координатора и по нашим каналам (Селезнев Михаил — это один из общественных спасателей водников — по спутниковому телефону сообщил), — в районе второго катамарана, в радиусе где-то пяти километров, они встретили Паутова Андрея Сергеевича. О состоянии спасенного пока ничего не сообщается, но в группе находится наш врач, также находятся спасатели, находятся необходимые медикаменты и необходимая одежда, все, чтобы поддержать его ночь. Утром будет за ним вылет, и тогда у нас будет более точная информация.
— Скажите, пожалуйста, с ним удалось уже кому-нибудь из спасателей поговорить? Он сообщил какие-нибудь подробности того, что произошло?
— Наверняка там удалось переговорить. Сейчас у нас с ними связи нет, прямой связи нет. Они будут выходить на связь. Сейчас там ведется работа, после этого будет получение информации. Я думаю, за предстоящую ночь мы уточним район поиска оставшегося еще одного человека.
— Это действительно радостная новость, потому что сегодня в эфире российского информационного канала «Вести» другой спасенный спортсмен Александр Зверев рассказал, что все его товарищи погибли. А сейчас получается, что можно надеяться, что еще одного спортсмена можно будет обнаружить живым. Скажите, пожалуйста, как будут дальше проходить поиски, куда направятся спасатели?
— Сообщения этих людей, которые без людей, без общения, без еды находились около 25 суток, мы не принимаем всерьез. У нас есть надежда. Мы пытаемся искать живых людей, прилагаются все усилия, чтобы найти живого человека. Река разделена на участки, поиски в основном ведутся пешим, наземным способом, потому что пыльная буря, которая сейчас в районе, очень сильно мешает поиску с воздуха. Сегодня производился облет – с часу дня до шести вечера. Он результатов не дал, потому что из-за пыльной бури различимость предметов очень слабая. Мы надеемся в основном на 16 человек – российских и китайских спасателей, которые сейчас идут вниз по реке, обследуя берега, прилегающие скальные участки, поля вышестоящие и обходящих ручьи.
— А что касается Александра Зверева — спортсмена, которого нашли ранее сегодня, как удалось обнаружить его?
— На высадке группы. Мы предполагали, что люди эти должны находиться в районе крушения катамарана. При высадке группы был произведен облет, и один из наших спасателей обнаружил человека, который стоял и махал. Он вел себя очень правильно. Это подготовленный человек. Это действительно боец. Он выходил на открытые места, пытался выставить себя на вид, чтобы он был заметен. Но, к сожалению, запыленность, его форма и так далее на общем фоне маскировали этого человека, и мы не сразу его заметили. Так вот когда наш спасатель заметил человека, который машет руками, он передал эту информацию в кабину. Отуда связались с сзади летящим вертолетом, который совершил посадку и забрал этого человека.
— А скажите, пожалуйста, когда найденный спортсмен вернется в Россию? Сообщается, что он будет доставлен сейчас в населенный пункт Хотан. Я имею в виду того спортсмена, которого нашли буквально несколько часов назад.
— Паутов. Сейчас здесь темно, и только завтра утром с рассветом при наличии погоды пойдут «вертушки». Но я думаю, что здесь риск такой большой недопустим.
— Вы еще говорили, что поиски затрудняет песчаная буря. Какие еще сложности?
— Это горный рельеф. Это пыльная буря. Это световая засветка солнцем этой пыльной бури, а также сложный рельеф для пеших групп.