Содержание
Опискин Фома Фомич
(«Село Степанчиково и его обитатели»)
Приживальщик в доме Крахоткиных, а затем тиран в доме Ростаневых. О прошлом этого героя рассказчик Сергей Александрович пишет кратко: «Явился Фома Фомич к генералу Крахоткину как приживальщик из хлеба — ни более, ни менее. Откуда он взялся — покрыто мраком неизвестности. Я, впрочем, нарочно делал справки и кое-что узнал о прежних обстоятельствах этого достопримечательного человека. Говорили, во-первых, что он когда-то и где-то служил, где-то пострадал и уж, разумеется, «за правду». Говорили еще, что когда-то он занимался в Москве литературою. Мудреного нет; грязное же невежество Фомы Фомича, конечно, не могло служить помехою его литературной карьере. Но достоверно известно только то, что ему ничего не удалось и что, наконец, он принужден был поступить к генералу в качестве чтеца и мученика. Не было унижения, которого бы он не перенес из-за куска генеральского хлеба. Правда, впоследствии, по смерти генерала, когда сам Фома совершенно неожиданно сделался вдруг важным и чрезвычайным лицом, он не раз уверял нас всех, что, согласясь быть шутом, он великодушно пожертвовал собою дружбе; что генерал был его благодетель; что это был человек великий, непонятный и что одному ему, Фоме, доверял он сокровеннейшие тайны души своей; что, наконец, если он, Фома, и изображал собою, по генеральскому востребованию, различных зверей и иные живые картины, то единственно, чтоб развлечь и развеселить удрученного болезнями страдальца и друга. Но уверения и толкования Фомы Фомича в этом случае подвергаются большому сомнению; а между тем тот же Фома Фомич, еще будучи шутом, разыгрывал совершенно другую роль на дамской половине генеральского дома. Как он это устроил — трудно представить неспециалисту в подобных делах. Генеральша питала к нему какое-то мистическое уважение, — за что? — неизвестно. Мало-помалу он достиг над всей женской половиной генеральского дома удивительного влияния, отчасти похожего на влияния различных иван-яковличей и тому подобных мудрецов и прорицателей, посещаемых в сумасшедших домах иными барынями, из любительниц. Он читал вслух душеспасительные книги, толковал с красноречивыми слезами о разных христианских добродетелях; рассказывал свою жизнь и подвиги; ходил к обедне и даже к заутрене, отчасти предсказывал будущее; особенно хорошо умел толковать сны и мастерски осуждал ближнего. Генерал догадывался о том, что происходит в задних комнатах, и еще беспощаднее тиранил своего приживальщика. Но мученичество Фомы доставляло ему еще большее уважение в глазах генеральши и всех ее домочадцев…»
И чуть далее дан подробнейший психологический портрет Фомы уже в роли тирана особенно интересный тем, что в формировании натуры Опискина большую роль, оказывается, играла его бесплодная тяга к литературе, графомания: «Представьте же себе человечка, самого ничтожного, самого малодушного, выкидыша из общества, никому не нужного, совершенно бесполезного, совершенно гаденького, но необъятно самолюбивого и вдобавок не одаренного решительно ничем, чем бы мог он хоть сколько-нибудь оправдать свое болезненно раздраженное самолюбие. Предупреждаю заранее: Фома Фомич есть олицетворение самолюбия самого безграничного, но вместе с тем самолюбия особенного, именно: случающегося при самом полном ничтожестве, и, как обыкновенно бывает в таком случае, самолюбия оскорбленного, подавленного тяжкими прежними неудачами, загноившегося давно-давно и с тех пор выдавливающего из себя зависть и яд при каждой встрече, при каждой чужой удаче. Нечего и говорить, что все это приправлено самою безобразною обидчивостью, самою сумасшедшею мнительностью. <…> Он был когда-то литератором и был огорчен и не признан; а литература способна загубить и не одного Фому Фомича — разумеется, непризнанная. Не знаю, но надо полагать, что Фоме Фомичу не удалось еще и прежде литературы; может быть, и на других карьерах он получал одни только щелчки вместо жалования или что-нибудь еще того хуже. Это мне, впрочем, неизвестно; но я впоследствии справлялся и наверно знаю, что Фома действительно сотворил когда-то в Москве романчик, весьма похожий на те, которые стряпались там в тридцатых годах ежегодно десятками, вроде различных «Освобождений Москвы», «Атаманов Бурь», «Сыновей любви, или русских в 1104-м году» и проч. и проч., романов, доставлявших в свое время приятную пищу для остроумия барона Брамбеуса. Это было, конечно, давно; но змея литературного самолюбия жалит иногда глубоко и неизлечимо, особенно людей ничтожных и глуповатых. Фома Фомич был огорчен с первого литературного шага и тогда же окончательно примкнул к той огромной фаланге огорченных, из которой выходят потом все юродивые, все скитальцы и странники. С того же времени, я думаю, и развилась в нем эта уродливая хвастливость, эта жажда похвал и отличий, поклонений и удивлений. Он и в шутах составил себе кучку благоговевших перед ним идиотов. Только чтоб где-нибудь, как-нибудь первенствовать, прорицать, поковеркаться и похвастаться — вот была главная потребность его! Его не хвалили — так он сам себя начал хвалить. <…> Я знаю, он серьезно уверил дядю, что ему, Фоме, предстоит величайший подвиг, подвиг, для которого он и на свет призван и к совершению которого понуждает его какой-то человек с крыльями, являющийся ему по ночам, или что-то вроде того. Именно: написать одно глубокомысленнейшее сочинение в душеспасительном роде, от которого произойдет всеобщее землетрясение и затрещит вся Россия. И когда уже затрещит вся Россия, то он, Фома, пренебрегая славой, пойдет в монастырь и будет молиться день и ночь в киевских пещерах о счастии отечества. <…> Теперь представьте же себе, что может сделаться из Фомы, во всю жизнь угнетенного и забитого и даже, может быть, и в самом деле битого, из Фомы, втайне сластолюбивого и самолюбивого, из Фомы — огорченного литератора, из Фомы — шута из насущного хлеба, из Фомы в душе деспота, несмотря на все предыдущее ничтожество и бессилие, из Фомы-хвастуна, а при удаче нахала, из этого Фомы, вдруг попавшего в честь и в славу, возлелеянного и захваленного благодаря идиотке-покровительнице и обольщенному, на все согласному покровителю, в дом которого он попал наконец после долгих странствований? О характере дяди я, конечно, обязан объяснить подробнее: без этого непонятен и успех Фомы Фомича. Но покамест скажу, что с Фомой именно сбылась пословица: посади за стол, он и ноги на стол. Наверстал-таки он свое прошедшее! Низкая душа, выйдя из-под гнета, сама гнетет. Фому угнетали — и он тотчас же ощутил потребность сам угнетать; над ним ломались — и он сам стал над другими ломаться. Он был шутом и тотчас же ощутил потребность завести и своих шутов. Хвастался он до нелепости, ломался до невозможности, требовал птичьего молока, тиранствовал без меры, и дошло до того, что добрые люди, еще не быв свидетелями всех этих проделок, а слушая только россказни, считали все это за чудо, за наваждение, крестились и отплевывались…»
Опискин, по существу, — главный герой всей повести, но глава 7‑я 1‑й части еще и именная — «Фома Фомич». Именно здесь дан краткий, но колоритный портрет этого типа, которого рассказчик, наконец, увидел: «Гаврила справедливо назвал его плюгавеньким человечком. Фома был мал ростом, белобрысый и с проседью, с горбатым носом и с мелкими морщинками по всему лицу. На подбородке его была большая бородавка. Лет ему было под пятьдесят. Он вошел тихо, мерными шагами, опустив глаза вниз. Но самая нахальная самоуверенность изображалась в его лице и во всей его педантской фигурке. К удивлению моему, он явился в шлафроке, правда, иностранного покроя, но все-таки шлафроке и, вдобавок, в туфлях. Воротничок его рубашки, не подвязанный галстухом, был отложен à l’enfant ; это придавало Фоме Фомичу чрезвычайно глупый вид…»
Фома в повести препятствует женитьбе Егора Ильича Ростанева на гувернантке Настеньке Ежевикиной, всячески унижает-терроризирует и самого полковника Ростанева, и гостей его, не говоря уже о слугах, но в итоге до самой смерти живет окруженный всеобщим вниманием, заботой и поклонением как благодетель и великий человек. Психоз этот не закончился даже после смерти Опискина и в эпилоге сообщается: «Фома Фомич лежит теперь в могиле, подле генеральши; над ним стоит драгоценный памятник из белого мрамора, весь испещренный плачевными цитатами и хвалебными надписями. Иногда Егор Ильич и Настенька благоговейно заходят, с прогулки, в церковную ограду поклониться Фоме. Они и теперь не могут говорить о нем без особого чувства; припоминают каждое его слово, что он ел, что любил. Вещи его сберегаются как драгоценность…»
Имя и фамилия героя явно намекают на его неудачную связь с литературой — граФОМАн ОПИСКИН. В образе Фомы и его творчестве спародированы «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя и отчасти его личность периода последних лет жизни.
Синдром Опискина
Сюжет повести «Село Степанчиково и его обитатели» довольно прост: в доме полковника Егора Ильича Ростанева, хозяина поместья Степанчиково, воцаряется довольно странный человек Фома Фомич Опискин. Он, приживала, которого приютили из милости, умело играет роль праведника, нахватавшись эффектных мыслей из литературы и превознося свои аскетические подвиги. В результате Опискин деспотично правит судьбами людей и становится в доме хозяином, вершителем судеб …
Традиционно в театральных постановках Фома Фомич представлялся мерзким, безобразным, неприятным исключением из нормального общества — опечатка, описка (недаром у него и фамилия Опискин). Общество-то здоровое, хорошее, один Фома гнусен. При постановке спектакля я задумался: а так ли это? Фома Опискин — это не только отдельный человек, а целое явление, которое не теряет, к сожалению, актуальности. Оно страшным образом проникло в сердца многих наших верующих современников и превратилось в духовную болезнь XXI века. «Я же вылитый Фома Фомич!» — неожиданно сказал мне после спектакля один молодой человек с богословским образованием. К сожалению, мы часто смотрим на себя в церкви по-фарисейски: формально совершаем обряды и участвуем в таинствах, в то время как душа витает где-то далеко… При этом мы спокойны и довольны собой: все положенное выполнили, настоящие христиане, но по сути пускаем всем пыль в глаза, как Фома Опискин, и часто, увы, с высоты своей мнимой духовности беремся верховодить, а на самом деле тираним и терзаем людей.
Самое страшное, когда болезнь Фомы Фомича проявляется у тех, кто стремится к власти. Сколько важных людей, рвущихся к руководящим постам, раздувает себе из пустоты солидный имидж. Что-то необозримо страшное происходит и с человеком, рвущимся к духовному лидерству. Сколько мы наблюдаем сейчас так называемых «младостарцев», людей, ослепленных своими мнимыми духовными дарованиями и держащих в крепком кулаке «духовных чад»! Это же абсурд: иждивенец Фома Опискин торжественно благословляет брак владельца поместья Степанчиково Егора Ростанева с его избранницей Настенькой Ежевикиной. Он требует чуть ли не монашеского повиновения себе. Какое Фома имеет на это право? А все рады и довольны.
Что скрывается за этим «синдромом Фомы Фомича»? Думаю, это гордость и неуемная мечтательность о себе (ведь Опискин искренне верит, что он праведник). Мечтатель — довольно популярный тип у Достоевского, но Фома Опискин — это, пожалуй, самый опасный экземпляр мечтателя: мечтательность приобретает у него черты глубокого порока, одержимости: он не только в воображении, но и в реальности обманывает окружающих, лицемерит, выдает себя не за того, кто он есть на самом деле.
Когда я готовился к постановке спектакля, прочитал записки К. С. Станиславского о его работе над «Селом Степанчиковом» в МХТ (1919 год). Меня очень заинтересовала его идея: жанр спектакля он определял вначале как «комедия духа» (позже в силу известных общественных перемен спектакль стал историей любви Егора Ильича и Настеньки). Я согласен с ним в том, что речь идет о духовных вещах. Фома Фомич — болезнь псевдодуховности, искривление, знакомое каждому, это узнавание и, надеюсь, самоузнавание вызывает явственный отклик в зрительном зале. И если люди смеются над этой «комедией духа», то зачастую их смех направлен на Опискина в себе.
Я намеренно ушел от комического в финале. Наш спектакль называется «Село Степанчиково и…». «И…» — что еще? Я попытался соединить это произведение с другим — рассказом «Бобок» («Записки одного лица»), автор которого будто бы случайно подслушивает на кладбище разговор недавно умерших и похороненных людей. По мысли Достоевского, после смерти сознание каждого из них просыпается на какое-то время (это время им дается на покаяние), но никто не желает думать о том, что будет дальше, все с особым, страстным наслаждением вспоминают прежние пороки и пытаются забыть о приближении окончательной смерти, а голоса какого-то уже действительно умершего простолюдина: «О-ох, воистину душа по мытарствам ходит!» — никто не слышит.
Многим актерам было непонятно и неприятно это: зачем так мрачно заканчивать спектакль? Дело в том, что люди часто предпочитают не думать о смерти, боятся ее. Но для истинно верующего человека смерти просто не существует. Смерть становится великой, радостной встречей с Богом. Сама по себе смерть — следствие греховности, поврежденности человеческой природы, и если кто-то хочет забыть о ней, значит он желает забыть о своих проступках и недостатках и утешаться мнимой праведностью, как это делал Фома Фомич. «Готовы ли мы отвечать за все содеянное?» — вот главный вопрос, который спектакль ставит перед каждым чутким зрителем. Это конфликт человека и смерти, которую нам часто сложно принять в силу нашего несовершенства. Мы ведь ничем не лучше героев Достоевского, каждый из которых — далеко не праведник. Кто же в нашем спектакле положительный герой, нравственный ориентир? На этот вопрос можно ответить словами из чина отпевания: «Несть человек, иже жив будет и не согрешит, Ты бо един кроме греха…»
Село Степанчиково и его обитатели (ТВ)
Этот фильм, насколько я знаю, не шел на больших экранах и не демонстрировался в «прайм-тайм» на ТВ. Поэтому не стоит удивляться, что на Кинопоиске его оценили лишь несколько десятков человек.
Но среди старых и новых экранизаций произведений Достоевского лишь этот фильм я с удовольствием пересматриваю почти каждый год. Сложно объяснить это одной лишь гениальностью Достоевского, непревзойденного знатока человеческих душ я видел две театральных постановки «Фомы Опискина», но уже после первого знакомства с фильмом, и поэтому был несколько разочарован.
Хочется назвать гениальными и подбор актеров режиссером, и саму постановку, но чтобы не обесценивать это слово, подберу более скромные эпитеты: восхитительный актерский дуэт бесподобного и неподражаемого Льва Дурова в роли Фомы Опискина и утонченного Александра Лазарева в роли полковника Ростанева, а также великолепная Светлана Немоляева в роли Татьяны Ивановны и блестящий Александр Леньков в роли Ежевикина!
«Прежний Ваня огороды копал, а теперь Ваня в воеводы попал»
Не очень удачливый на военной службе, в прошлом генеральский шут, Фома Фомич Опискин селится в имении своего сослуживца, отставного полковника Ростанева. Обиженный на все человечество за свои унижения в прошлом, он, пользуясь покровительством старухи-хозяйки, терроризирует окружающих и, в особенности, самого Ростанева, приютившего его, человека в высшей степени благородного и великодушного, но мягкого и нерешительного.
Капризный и вспыльчивый, жестокий и высокомерный, пустослов и самовлюбленный невежда, Фома унижает и издевается над людьми, искусно манипулируя их добродетелями и слабостями.
«Представьте себе, что могло сделаться из Фомы, угнетенного и в самом деле битого, из Фомы, втайне сластолюбивого, из Фомы в душе деспота, из этого Фомы, вдруг попавшего в честь и в славу благодаря идиотке покровительнице? Наверстал-таки Фома свое прошедшее! Фому угнетали и он тотчас же ощутил потребность сам угнетать. Низкая душа, выйдя из-под гнета, сама гнетет».
Дальше все как в стихах Корнея Чуковского «Путаница» и «Тараканище».
К великому сожалению, в жизни не всегда находится такой воробей
«Разве это великан, ха-ха-ха? Это просто таракан, ха-ха-ха!»
10 из 10
Фома Опискин. Театр Моссовета
Продажа билетов в театр Моссовета на спектакль Фома Опискин у нас на сайте осуществляется уже сейчас. Чтобы никакие нюансы не омрачили вам приятный вечер в театре – позаботьтесь о приобретении лучших билетов заранее. Курьерская доставка билетов по Москве осуществляется бесплатно.
Стоимость билетов в театр Моссовета на спектакль Фома Опискин от 800 до 3000руб.
Спектакль «Фома Опискин» по сюжету повести Ф.М.Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели», поставленный на сцене Театра имени Моссовета Павлом Хомским, собрал целое созвездие именитых актеров. В роли Фомы Опискина здесь выступает Сергей Юрский, Ростанева исполняет Евгений Стеблов, в роли Генеральши блистает Ирина Карташева, образ Сергея Александровича воплощает Валерий Сторожик. В постановке также задействованы и другие талантливые актеры. Неудивительно, что билеты на спектакль Театра Моссовета «Фома Опискин» пользуются огромной популярностью у публики.
Как правило, изменение названий шедевров классики провоцирует критику, но в данном случае переименование «Села Степанчикова» выглядит справедливо. Ведь спектакль без малого не является бенефисом Сергея Юрского – его Фома Опискин буквально царит на сцене, все действие разворачивается вокруг этого персонажа, который, словно мощный энергетический центр, притягивает к себе самых разных людей. Опискин – философ и тиран, великолепный артист и в то же время презренный трус, нахал и талантливый оратор, занудный завистник и потрясающий гипнотизер. В этой личности собрались едва ли не все возможные качества человеческого характера – от возвышенно прекрасных до отталкивающих и омерзительных. Сергей Юрский, воплощая роль Фомы Опискина, великолепно использует мастерство актерской игры на контрастах. В ход идут разнообразные эффективные приемы. Вот Опискин лениво развалился в кресле, всем своим видом демонстрируя обиду – а вот уже он двигается стремительно и делает властные жесты. Натянутая и вымученная улыбочка молниеносно сменяется маской смиренного и благородного «мученика». Холщовую робу и лапти Фома Опискин легко заменяет элегантным европейским костюмом.
Этот герой, восхитительно представленный Сергеем Юрским – словно антипод самого себя, но, безусловно, выдающийся антипод. Ведь он образован и умен, во многом разбирается, всегда выглядит убедительно и уверен в себе, он подтянут, энергичен и обаятелен даже в те минуты, когда совершает поступки, прямо противоположные своим суждениям. Каждое слово Фомы Опискина, каждый его взгляд и жест заслуживают внимания благодаря виртуозному актерскому мастерству Сергея Юрского.
Действующие лица и исполнители:
Фома Опискин человек, который, по его собственным словам, «останется в столетии» Сергей Юрский
Ростанев Егор Ильич владелец села Степанчикова, гусарский полковник в отставке Евгений Стеблов, Александр Бобровский
Генеральша его маменька, по второму браку вдова генерала Крахоткина Ирина Карташева, Мария Кнушевицкая
Сергей Александрович племянник Ростанева Валерий Сторожик
Сашенька дочь Ростанева, 15 лет Алина Гударева
Илюша сын Ростанева, 8 лет Валентин Фонкац
Прасковья Ильинична сестра Ростанева Валентина Карева
Настенька гувернантка в доме Ростанева Марина Кондратьева
Ежевикин Евграф Ларионович отец Настеньки Владимир Горюшин
Бахчеев Степан Алексеевич помещик, сосед Ростанева Владимир Сулимов
Перепелицына Анна Ниловна наперстница генеральши Лариса Наумкина, Нина Коновалова
Татьяна Ивановна богатая невеста Анастасия Тагина
Мизинчиков дальний родственник Ростанева, отставной гусарский поручик Валерий Яременко, Владислав Боковин
Обноскина Анфиса Петровна уездная дама Светлана Шершнева
Обноскин Павел Петрович ее сын Леонид Фомин
Гаврила камердинер Ростанева Николай Лебедев
Видоплясов лакей Андрей Межулис
Фалалей мальчишка-лакей Юрий Черкасов
Приживалка Маргарита Юдина
Монашка Татьяна Храмова, Яна Львова
Мастеровые Евгений Ратьков, Владислав Боковин, Михаил Филиппов
Фома Опискин
Спектакль Театра имени Моссовета. Запись 1998 года. 2 части.
Режиссер Павел Хомский.
По мотивам повести Ф.М. Достоевского «Фома Опискин».
Художник Энар Стэнберг.
Художник по костюмам Людмила Гаинцева.
Композитор Александр Чевский.
Над спектаклем работали:
Режиссер Константин Антропов.
Операторы Юрий Назаров, Алексей Смирнов, Михаил Федоров.
В ролях:
Фома Опискин — Сергей Юрский,
Егор Ильич Ростанев — Евгений Стеблов,
Сергей Алексеевич — Валерий Сторожик,
Генеральша — Ирина Карташева,
Настенька — Евгения Крюкова,
Сашенька — Татьяна Родионова,
Илюша — Дима Бероев,
Прасковья Ильинична — Эльвира Бруновская,
Татьяна Ивановна — Маргарита Шубина,
Перепелицына — Лариса Наумкина,
Бахчеев — Борис Иванов,
Ежевикин — Николай Прокопович,
Мизинчиков — Валерий Яременко,
Обноскина — Светлана Шершнева,
Обноскин — Леонид Фомин,
Видоплясов — Андрей Межулис,
Гаврила — Николай Лебедев,
Фалалей — Юрий Черкасов,
мастеровые: Дмитрий Журавлев, Эдуард Степин, Дмитрий Ошеров,
приживалки: Ирина Соколова, Нина Коновалова,
монашка — Татьяна Юрашевич.
Молодой человек приезжает в село к дядюшке, отставному полковнику, и застает все тамошнее общество попавшим в «рабство» к человеку, который по его словам «останется в столетии». Ситуация перерастает в трагикомедию и приобретает черты фантасмагории.
Бывший гусар, сорокалетний полковник в отставке Егор Ильич Ростанев — владелец богатого и благоустроенного поместья Степанчикова, где проживает вместе с матерью, вдовой генерала Крахоткина, незамужней сестрой, дочерью Сашенькой пятнадцати лет и сыном Илюшей восьми лет. Жена Ростанева умерла несколько лет назад. Дом наполнен приживальщиками, среди которых выделяется Фома Фомич Опискин, ранее бывший шутом «из-за куска <…> хлеба» у Крахоткина, но сумевший всецело подчинить своему влиянию генеральшу и её свиту из «перезрелых» девиц благодаря чтению им «душеспасительных книг», толкованию «христианских добродетелей», снов, «мастерскому» осуждению ближних, а также безудержному самовосхвалению. «Олицетворение самолюбия самого безграничного», «загноившегося» из-за прежних унижений и «выдавливающего из себя зависть и яд при каждой встрече, при каждой чужой удаче», ничтожество Опискин находит в доме Ростанева идеальные условия для проявления своей натуры. Добрейший, совестливый, уступчивый, склонный к самообвинению хозяин Степанчикова по своему характеру не способен утвердить собственные достоинство, независимость и интересы. Главное его стремление — мир и «всеобщее счастье» в доме; довольство окружающих — глубокая душевная потребность, ради которой он готов жертвовать почти всем. Убеждённый в доброте и благородстве человеческой природы, он бесконечно оправдывает даже самые дурные, эгоистические поступки людей, не хочет верить в злые замыслы и побуждения. В итоге полковник оказывается жертвой моральной тирании своего приживальщика и самодурки матери, обращающихся с ним, как с провинившимся ребёнком. «Низкая душа, выйдя из-под гнёта, сама гнетёт». Ростанев же почитает обоих наглецов людьми «высших качеств» и возвышенного благородства.
Теперь Фома с генеральшей хотят принудить полковника к браку с немолодой, но очень богатой девушкой Татьяной Ивановной, приглашённой с этой целью погостить в Степанчиково. Это доброе простодушное создание всего лишь игрушка в руках интриганов. Неожиданно вознесённая богатым наследством из унизительного прозябания, она «тронулась» умом. «Мания к амурным делам» делает её поведение смешным и странным; любой проходимец с помощью дешёвых «романических» эффектов может завлечь, обобрать и бросить её. Жалея Татьяну Ивановну, Ростанев, однако, противится планам обогащения своих домашних, так как влюблён в молоденькую гувернантку своих детей Настасью Евграфовну Ежевикину. Девушка из бедной семьи, она получила воспитание и образование за счёт полковника, прежде любившего её как дочь. Настя и сама сердечно привязана к отцу Сашеньки и Илюши. Но оба не признаются себе и друг другу в своей любви: Ростанев — из-за разницы в возрасте, Настя — из-за разницы в социальном положении. Тем не менее уже полгода их взаимная симпатия не секрет для соглядатаев, почуявших угрозу своему господству. В самом деле, Настя, в отличие от старшего друга, открыто возмущается тиранией и выходками Опискина и явно не потерпит подобного, став хозяйкой Степанчикова. Наглецы требуют позорного изгнания девушки из дому, прикрываясь бессовестной демагогией о «феноменальном сластолюбии» на деле деликатного и целомудренного Ростанева и заботой о нравственности Насти, якобы дурно влияющей на детей. Готовый на бесконечные уступки, в этом вопросе полковник проявляет некоторую твёрдость: решает выдать Настеньку замуж за своего двадцатидвухлетнего племянника Сергея Александровича, недавно окончившего университет, и вызывает его письмом из Петербурга Юноша тоже учился на средства любящего дяди, который теперь мечтает о счастливой совместной жизни в деревне с обоими своими воспитанниками.
Приехавший в Степанчиково ранним июльским утром петербуржец находит здесь настоящий «сумасшедший дом». Богач хозяин трепещет перед нищим приживальщиком, боясь его «обидеть» своим превосходством. Он втайне встречается со своими же крепостными, прослышавшими о намерении «подарить» их деспоту Опискину. Они в отчаянии умоляют барина не давать их в «обиду». Тот соглашается, удивляясь, почему Фома, заставляющий крестьян учить французский язык и астрономию, им «так не мил». Сергей Александрович, подобно дяде, вначале подозревает в Опискине «натуру необыкновенную», но «озлобленную» обстоятельствами и мечтает «примирить его с человеком» уважением и добротой. Переодевшись, он идёт в чайную, где собралось все общество: генеральша с дочерью и приживалками, бедный молодой человек Обноскин с матерью, бедный родственник
Мизинчиков, Татьяна Ивановна, Настя и дети. Фомы нет, так как; он «сердится» на Ростанева за неуступчивость в вопросе о женитьбе. «Сердятся» и другие домашние, обвиняющие полковника вслух в «мрачном эгоизме», «убийстве маменьки» и прочем вздоре. Добряк же всерьёз переживает и неловко оправдывается. Одна Саша говорит об Опискине правду: «он глуп, капризен, замарашка, неблагодарный, жестокосердный, тиран, сплетник, лгунишка», «всех нас съест». Претендующий на необыкновенный ум, талант и знания, Опискин к тому же ревнует к «учёному» племяннику Ростанева, в результате чего бедный приезжий подвергается крайне нелюбезному приёму у генеральши.
Наконец Фома входит: это «плюгавенький человечек» «лет под пятьдесят», с ханжескими манерами и «нахальной самоуверенностью» на лице. Все заискивают перед ним. Он же начинает издеваться над дворовым мальчиком Фалалеем, попавшим к нему в немилость из-за своей красоты и расположения к себе генеральши. Отчаявшись выучить Фалалея по-французски, Фома решает «облагородить» его сны. Не умеющему соврать Фалалею все время снится «грубый, мужицкий» сон «про белого быка», в чем Фома усматривает «растлевающее» влияние Ростанева. Накануне Опискину удалось поймать свою жертву на другом «преступлении» — исполнении «неприличного» танца про комаринского мужика. Истязатель с наслаждением попирает «живой бифстекс» на том основании, что знает «Русь» и «Русь» его «знает». Пытающегося вмешаться в «учёный» разговор полковника грубо обрывает и прилюдно отчитывает: «Занимайтесь хозяйством, пейте чай, но <…> оставьте литературу в покое». Сам Фома мнит себя писателем в преддверии всероссийской «славы». Далее он куражится над камердинером Гаврилой, заставляя его при всех отвечать по-французски. Это смешно, и бедная «ворона» не выдерживает: «такого сраму, как теперь, отродясь над собой не видывал!» Возмущённый «бунтом» Фома, взвизгнув, убегает. Все идут его утешать.
В саду Сергей Александрович встречается со своей предполагаемой невестой, получает отказ и узнает о её намерении в тот же день покинуть Степанчиково. Из окон слышны звуки скандала. Полковник не желает уступить Настю и решает расстаться с Опискиным «благородным образом, без всякого унижения» для последнего. Во время разговора наедине в чайной он великодушно предлагает Фоме пятнадцать тысяч и обещает купить для него домик в городе. Опискин же разбрасывает деньги, прикидываясь неподкупной добродетелью. Полковник, оказывается, попрекает его куском хлеба и тщеславится своим богатством. Бедный Ростанев кается, умоляет о прощении. Оно возможно лишь при условии, что он смирит свою «гордыню» и назовёт приживальщика «вашим превосходительством», то есть признает его достойным «генеральского сана». Несчастный добряк идёт и на это унижение. Ненадолго умиротворённый Фома «прощает» его и Гаврилу.
Поздно вечером во флигель к Сергею Александровичу приходит Мизинчиков в тщетной надежде обрести в юноше платного помощника. Его «идея» заключается в увозе Татьяны Ивановны, женитьбе на ней и овладении её деньгами. Кстати, это избавит Ростанева от нежеланного брака. Мизинчиков обещает поступить с больной женщиной гуманно, предоставив ей достойную жизнь и душевное спокойствие. Правда, он боится, что его опередит Обноскин, которому он по неосторожности открылся.
После ухода Мизинчикова появляется дядя с лакеем Видоплясовым. Это «секретарь» Опискина, сбитый им с толку глупец, понимающий «благородство души» как вычурность и презрение ко всему народному, естественному. Терпя за своё зазнайство насмешки от дворни, он умоляет сменить его «неблагозвучную» фамилию на Олеандрова, Уланова, Эссбукетова и т. п. Свои стихи называет «воплями Видоплясова». Ростанев сообщает племяннику, что все «уладил»: Настя остаётся, так как Сергей Александрович объявлен её женихом, а сам дядя завтра же делает предложение Татьяне Ивановне. Узнав о готовящемся отъезде Настеньки, полковник бросается её остановить.
Племянник идёт вслед за ним по ночному саду и видит в беседке Татьяну Ивановну с Обноскиным, явно укравшим «идею» Мизинчикова. Вскоре он встречает и встревоженного дядю: только что Фома застал его в минуту поцелуя с Настенькой, признавшейся ему в любви. Намереваясь завтра же сделать предложение любимой девушке, полковник тем не менее боится осуждения Опискина и «трезвона», который тот может поднять. Ночью он пишет «брату и другу», умоляя не разглашать о свидании в саду и содействовать согласию генеральши на его брак с Настей.
На рассвете обнаруживается побег Татьяны Ивановны с Обноскиным. Ростанев бросается в погоню и вырывает безумную из рук мошенника. Она снова в Степанчикове.
Днём происходит всеобщее собрание в комнатах Фомы Фомича по случаю именин Илюши. В разгар праздника Опискин, уверенный, что его никуда не отпустят, разыгрывает комедию «изгнания» из поместья в «простой, мужичьей телеге», с «узелком». «Напоследок» он рвёт письмо Егора Ильича и оповещает присутствующих, что видел его ночью с Настей «в саду, под кустами». Рассвирепевший полковник вышвыривает вон хама, явно не ожидавшего такой развязки. Гаврила увозит его на телеге. Ростанев просит у матери благословения на брак, но та не слушает сына и только умоляет вернуть Фому Фомича. Полковник соглашается при условии, что тот публично извинится перед Настей. Тем временем струсивший и присмиревший Опискин возвращается сам — Ростанев находит его «уже на селе».
Хитрец проделывает новый «фокус»: оказывается, он доброжелатель Насти, защитник её «невинности», которой угрожали «необузданные страсти» полковника. Простодушный Ростанев чувствует вину, а Фома неожиданно для всех соединяет руки влюблённых. Генеральша их благословляет. Присутствующие в восторге благодарят Опискина за устроение «всеобщего счастья». Прежние «бунтовщики» просят у него прощения.
После свадьбы Фома ещё прочнее воцарился в доме: «киснул, куксился, ломался, сердился, бранился, но благоговение к нему „осчастливленных“ не <…> уменьшалось». Генеральша скончалась через три года, Опискин — через семь. Найденные после его смерти сочинения оказались «необыкновенной дрянью». Детей у Ростанева и Насти не было.
Федор Михайлович Достоевский
Село Степанчиково и его обитатели
Часть Первая
Из записок неизвестного
Вступление
Дядя мой, полковник Егор Ильич Ростанев, выйдя в отставку, переселился в перешедшее к нему по наследству село Степанчиково и зажил в нем так, как будто всю жизнь свою был коренным, не выезжавшим из своих владений помещиком. Есть натуры решительно всем довольные и ко всему привыкающие; такова была именно натура отставного полковника. Трудно было себе представить человека смирнее и на все согласнее. Если б его вздумали попросить посерьезнее довезти кого-нибудь версты две на своих плечах, то он бы, может быть, и довез; он был так добр, что в иной раз готов был решительно все отдать по первому спросу и поделиться чуть не последней рубашкой с первым желающим. Наружности он был богатырской: высокий и стройный, с белыми, как слоновая кость, зубами, с длинным темно-русым усом, с голосом громким, звонким и с откровенным, раскатистым смехом; говорил отрывисто и скороговоркою. От роду ему было в то время лет сорок, и всю жизнь свою, чуть не с шестнадцати лет он пробыл в гусарах. Женился в очень молодых годах, любил свою жену без памяти; но она умерла, оставив в его сердце неизгладимое, благодарное воспоминание. Наконец, получив в наследство село Степанчиково, что увеличило его состояние до шестисот душ, он оставил службу и, как уже сказано было, поселился в деревне вместе с своими детьми: восьмилетним Илюшей (рождение которого стоило жизни его матери) и старшей дочерью Сашенькой, девочкой лет пятнадцати, воспитывавшейся по смерти матери в одном пансионе, в Москве. Но вскоре дом дяди стал похож на Ноев ковчег. Вот как это случилось.
В то время, когда он получил свое наследство и вышел в отставку, овдовела его маменька, генеральша Крахоткина, вышедшая в другой раз замуж за генерала, назад лет шестнадцать, когда дядя был еще корнетом, но, впрочем, уже сам задумывал жениться. Маменька долго не благословляла его на женитьбу, проливала горькие слезы, укоряла его в эгоизме, в неблагодарности, в непочтительности; доказывала, что имения его, двухсот пятидесяти душ, и без того едва достаточно на содержание его семейства (то есть на содержание его маменьки, со всем ее штабом приживалок, мосек, шпицев, китайских кошек и проч.), и среди этих укоров, попреков и взвизгиваний вдруг, совершенно неожиданно, вышла замуж сама, прежде женитьбы сына, будучи уже сорока двух лет от роду. Впрочем, и тут она нашла предлог обвинить моего бедного дядю, уверяя, что идет замуж единственно, чтоб иметь убежище на старости лет, в чем отказывает ей непочтительный эгоист, ее сын, задумав непростительную дерзость: завестись своим домом.
Я никогда не мог узнать настоящую причину, побудившую такого, по-видимому, рассудительного человека, как покойный генерал Крахоткин, к этому браку с сорокадвухлетней вдовой. Надо полагать, что он подозревал у ней деньги. Другие думали, что ему просто нужна была нянька, так как он тогда уже предчувствовал весь этот рой болезней, который осадил его потом, на старости лет. Известно одно, что генерал глубоко не уважал жену свою во все время своего с ней сожительства и язвительно смеялся над ней при всяком удобном случае. Это был странный человек. Полуобразованный, очень неглупый, он решительно презирал всех и каждого, не имел никаких правил, смеялся над всем и над всеми и к старости, от болезней, бывших следствием не совсем правильной и праведной жизни, сделался зол, раздражителен и безжалостен. Служил он удачно; однако принужден был по какому-то «неприятному случаю» очень неладно выйти в отставку, едва избегнув суда и лишившись своего пенсиона. Это озлобило его окончательно. Почти без всяких средств, владея сотней разоренных душ, он сложил руки и во всю остальную жизнь, целые двенадцать лет, никогда не справлялся, чем он живет, кто содержит его; а между тем требовал жизненных удобств, не ограничивал расходов, держал карету. Скоро он лишился употребления ног и последние десять лет просидел в покойных креслах, подкачиваемых, когда было нужно, двумя саженными лакеями, которые никогда ничего от него не слыхали, кроме самых разнообразных ругательств. Карету, лакеев и кресла содержал непочтительный сын, посылая матери последнее, закладывая и перезакладывая свое имение, отказывая себе в необходимейшем, войдя в долги, почти неоплатные по тогдашнему его состоянию, и все-таки название эгоиста и неблагодарного сына осталось при нем неотъемлемо. Но дядя был такого характера, что наконец и сам поверил, что он эгоист, а потому, в наказание себе и чтоб не быть эгоистом, все более и более присылал денег. Генеральша благоговела перед своим мужем. Впрочем, ей всего более нравилось то, что он генерал, а она по нем —генеральша.
В доме у ней была своя половина, где все время полусуществования своего мужа она процветала в обществе приживалок, городских вестовщиц и фиделек. В своем городке она была важным лицом. Сплетни, приглашения в крестные и посаженые матери, копеечный преферанс и всеобщее уважение за ее генеральство вполне вознаграждали ее за домашнее стеснение. К ней являлись городские сороки с отчетами; ей всегда и везде было первое место, — словом, она извлекла из своего генеральства все, что могла извлечь. Генерал во все это не вмешивался; но зато при людях он смеялся над женою бессовестно, задавал, например, себе такие вопросы: зачем он женился на «такой просвирне»? — и никто не смел ему противоречить. Мало-помалу его оставили все знакомые; а между тем общество было ему необходимо: он любил поболтать, поспорить, любил, чтоб перед ним всегда сидел слушатель. Он был вольнодумец и атеист старого покроя, а потому любил потрактовать и о высоких материях.
Но слушатели городка N* не жаловали высоких материй и становились все реже и реже. Пробовали было завести домашний вист-преферанс; но игра кончалась обыкновенно для генерала такими припадками, что генеральша и ее приживалки в ужасе ставили свечки, служили молебны, гадали на бобах и на картах, раздавали калачи в остроге и с трепетом ожидали послеобеденного часа, когда опять приходилось составлять партию для виста-преферанса и принимать за каждую ошибку крики, визги, ругательства и чуть-чуть не побои. Генерал, когда что ему не нравилось, ни перед кем не стеснялся: визжал как баба, ругался как кучер, а иногда, разорвав и разбросав по полу карты и прогнав от себя своих партнеров, даже плакал с досады и злости, и не более как из-за какого-нибудь валета, которого сбросили вместо девятки. Наконец, по слабости зрения, ему понадобился чтец. Тут-то и явился Фома Фомич Опискин.
Признаюсь, я с некоторою торжественностью возвещаю об этом новом лице. Оно, бесспорно, одно из главнейших лиц моего рассказа. Насколько оно имеет право на внимание читателя — объяснять не стану: такой вопрос приличнее и возможнее разрешить самому читателю.
Явился Фома Фомич к генералу Крахоткину как приживальщик из хлеба — ни более, ни менее. Откуда он взялся — покрыто мраком неизвестности. Я, впрочем, нарочно делал справки и кое-что узнал о прежних обстоятельствах этого достопримечательного человека. Говорили, во-первых, что он когда-то и где-то служил, где-то пострадал и уж, разумеется, «за правду». Говорили еще, что когда-то он занимался в Москве литературою. Мудреного нет; грязное же невежество Фомы Фомича, конечно, не могло служить помехою его литературной карьере. Но достоверно известно только то, что ему ничего не удалось и что, наконец, он принужден был поступить к генералу в качестве чтеца и мученика. Не было унижения, которого бы он не перенес из-за куска генеральского хлеба. Правда, впоследствии, по смерти генерала, когда сам Фома совершенно неожиданно сделался вдруг важным и чрезвычайным лицом, он не раз уверял нас всех, что, согласясь быть шутом, он великодушно пожертвовал собою дружбе; что генерал был его благодетель; что это был человек великий, непонятный и что одному ему, Фоме, доверял он сокровеннейшие тайны души своей; что, наконец, если он, Фома, и изображал собою, по генеральскому востребованию, различных зверей и иные живые картины, то единственно, чтоб развлечь и развеселить удрученного болезнями страдальца и друга. Но уверения и толкования Фомы Фомича в этом случае подвергаются большому сомнению; а между тем тот же Фома Фомич, еще будучи шутом, разыгрывал совершенно другую роль на дамской половине генеральского дома. Как он это устроил — трудно представить неспециалисту в подобных делах. Генеральша питала к нему какое-то мистическое уважение, — за что? неизвестно. Мало-помалу он достиг над всей женской половиной генеральского дома удивительного влияния, отчасти похожего на влияния различных Иван-Яковличей и тому подобных мудрецов и прорицателей, посещаемых в сумасшедших домах иными барынями, из любительниц. Он читал вслух душеспасительные книги, толковал с красноречивыми слезами о разных христианских добродетелях; рассказывал свою жизнь и подвиги; ходил к обедне и даже к заутрене, отчасти предсказывал будущее; особенно хорошо умел толковать сны и мастерски осуждал ближнего. Генерал догадывался о том, что происходит в задних комнатах, и еще беспощаднее тиранил своего приживальщика. Но мученичество Фомы доставляло ему еще большее уважение в глазах генеральши и всех ее домочадцев.