Содержание
- Иеромонах Феодорит (Сеньчуков): После смерти жены меня спасли дочери
- Я должен был оставаться не мужем, не мужиком, а именно отцом
- Нельзя заменить свою вторую половину
- Сегодня – служба, завтра – дежурство на скорой
- Девчонки смеются: «Папа, ты у нас домашний тиран»
- Маша: Иночество и смерть мамы – не связанные вещи
- Даша: Специальность бросать не собираюсь
- Дети взрослеют – и это нормально
- ФЕОДОРИТ (иеродиакон) [Сергей Валентинович Сеньчуков] ( род. 1963)
- Иеродиакон ФЕОДОРИТ (Сеньчуков) (род. 1963): статьи
- Иеродиакон ФЕОДОРИТ (Сеньчуков): интервью
- Иеромонах Феодорит (Сеньчуков): «На работе я не исповедую, а реанимирую»
- Слышу – босые детские ноги по коридору, выхожу – никого
- Господь был там же, Его мучили вместе с ребенком
- Выгорания у меня не было никогда
- В реаниматологии – ответственность коллективная
- После смены – на богослужение
- Батюшку вызывали?
Иеромонах Феодорит (Сеньчуков): После смерти жены меня спасли дочери
Сергей Сеньчуков – врач-реаниматолог на скорой. Сергей он для коллег, налоговой инспекции и прочих государственных органов. Для всех, кто хоть как-то знаком с жизнью Православной Церкви, – иеромонах Феодорит. Врачом отец Феодорит стал давно, а вот монахом – после смерти жены. Юлия, диабетик первого, самого тяжелого типа, умерла после операции 15 лет назад. С отцом Феодоритом остались две дочки – семнадцати и пяти с половиной лет.
Я должен был оставаться не мужем, не мужиком, а именно отцом
Того, что Юлии не станет, никто не ожидал. Ее состояние ухудшилось, но у диабетиков такое случается. Было принято решение оперировать – ампутировать ногу. Операция прошла хорошо – об этом отец Феодорит, тогда еще просто Сергей, сообщил домой. Дочкам. А вскоре они услышали другую новость.
– Все происходило у меня на глазах. Пытался сделать все, что мог, и коллеги сделали все возможное. Но – случилось то, что случилось, и надо было как-то жить дальше. Меня спасли именно дочери, факт их наличия.
Я понимал, что не имею права расслабиться и заниматься биением головы об стенку, пьянством и так далее. Я должен быть в первую очередь именно отцом.
То есть не мужем, не мужиком, даже не врачом, а именно отцом. У меня есть две дочери, которых я должен не просто утешить, потому что утешить в такой ситуации нельзя, а каким-то образом дать им возможность нормально жить. Даже с этим горем.
С какими-то бытовыми заботами справиться помогала Маша, ведь 17 лет – это взрослая девушка. Я женился, когда мне 18 еще не исполнилось…
Для отца Феодорита было важно, чтобы Даша, младшая и потому получившая меньше внимания мамы, не росла с комплексом «сиротинушки», которую все жалеют. Родственники предлагали отдать дочку в садик, пусть лишний год походит. Но папа принял решение отдать девочку в школу, как, в общем-то, и планировалось раньше.
– Даша была девочка-трусишка. Например, она боялась игрушечного крокодильчика, когда маленькая была. До сих пор говорю: «Даш, ты помнишь, как ты крокодильчика боялась?» «Помню. Знаешь, какие зубы были!» – отец Феодорит показывает, какой по размеру был крокодильчик, и улыбается. – Проблема отцов и детей возникает тогда, когда мы не уважаем право близкого человека на свою жизнь. А в этом плане у меня с дочерями вроде бы все было хорошо. Мы друг друга всегда уважали. Понятно, что перехитрить ребенка – это нормально. Именно перехитрить, а не настоять. Если я буду на ребенка орать, топать ногами, – пользы никакой. А вот уболтать, убедить – другое дело.
Отец Феодорит приводит примеры, как он «уболтал» младшую дочку, например, категорически не желающую играть на флейте, но мечтающую петь. А пению рано не учат, в отличие от флейты. Даша поддалась на уговоры, в итоге – окончила музыкальный колледж, теперь – студентка Гнесинки.
Вообще в семье Сеньчуковых было не двое, а трое детей – первенец умер через два часа после рождения: преждевременные роды, тяжелая болезнь легких. Для женщин-диабетиков первого типа беременность – это и сегодня большой риск. На дворе стоял 1981 год.
– Мы надеялись на лучшее, но предполагали, что такое может произойти. Случившееся было горем, но не ударом по голове. Да, сегодня вынашивают младенцев весом 500 граммов, а тогда…
– Вы тогда не были воцерковленным человеком. Если бы точно знали, что такое случится, предложили бы аборт?
– Нет. Вообще, при чем тут церковность? Аборт – плохо, даже если не брать религиозную сторону. Это добровольное ненормальное окончание беременности. И ребенку – больно, когда его расчленяют. Болевая чувствительность у эмбриона формируется рано.
– Все равно, жена подвергалась риску…
– Мы оба хотели ребенка. И это был осознанный выбор нас двоих. Рассчитываешь на хорошее, а не на плохое. Здесь же не жесткая детерминация, что если ты забеременеешь, то твой ребенок умрет; если ты забеременеешь, то ты умрешь. У многих все было хорошо. Как и случались печальные случаи у абсолютно здоровых людей.
Жену наблюдали эндокринологи, и через год с небольшим у нас родилась такая хорошая Маша. Вот на следующего ребенка мы решились только через 12 лет, тогда и медицина стала другой.
Отец Феодорит чаще всего сохраняет спокойствие. Никакой лирики, никакой эмоциональности. Чего, в общем, ожидаешь от человека, который раньше выезжал на аварии, изнасилования, тяжелые несчастные случаи.
– Период эмоциональности закончился у меня еще во время учебы в школе, когда я подрабатывал санитаром. Сама по себе тяжесть пациента, если ты выбрал специальность реаниматолога, для тебя ничего удивительного не представляет.
Нельзя заменить свою вторую половину
«Когда я остался один…» – эту фразу от отца Феодорита слышали многие. Как один? Ведь не один же, с ним остались две дочери.
– Не зря же говорят: «моя половина». Я потерял человека, с которым я общался. Это, может быть, суховато звучит, но по сути это так. Мы всегда о чем-то разговаривали и понимали друг друга. Постоянное общение – это было самое главное. И вот я остаюсь без этого общения.
Понимаете, можно найти другую женщину и заменить секс. Можно полюбить другого человека. Можно полностью переключиться на детей. Можно заняться работой.
Можно делать все что угодно. Но нельзя заменить этого ощущения потери, ампутации «второй половины». Оно никуда не уходит, только притупляется.
Я не женился повторно не потому, что такой благочестивый. Да, я верующий человек, знаю, что второй брак – это не очень хорошо. Но второй брак Церковью допускается. И я не такой супермонах, который пламенеет любовью к монашеству. Если бы я был такой, то не работал бы на скорой помощи, а сидел где-то в дальнем монастыре.
И даже не потому, что дети могли не принять мою избранницу. Мы недавно с девочками разговаривали на эту тему. Маша сказала, что если и не сразу, то все-таки поняла бы. И Даша ответила так же. Проблема в другом – где я найду такого человека, который будет для меня всем. И вот здесь спасает вера. Ты человека потерял, но Бог-то с тобой остался.
Как это – монах, и вдруг – реаниматолог на скорой? Монах же в монастыре должен… Этот вопрос задают практически все, кто узнает про отца Феодорита. Все просто – когда он принимал постриг и его рукополагали в диаконский сан в 2008 году, младшей дочке было всего 13 лет. Поэтому его и не определили в монастырь, а отправили на приход, где он мог совмещать служение и профессиональную деятельность. Дочка выросла, но правящий архиерей благословил продолжать работать, сказав: «Ты еще нужен…»
Иеромонах Феодорит (Сеньчуков)
Сегодня – служба, завтра – дежурство на скорой
Так что отец Феодорит и служит как священник, и помогает людям как врач-реаниматолог. А еще выполняет миссионерскую функцию. Ну вот начнет коллега на подстанции рассуждать об этих «ужасных попах, которые везде лезут», а потом перестанет, вспомнит, что рядом с ним как раз и работает «поп» – хороший врач, который никому против воли о Боге и Церкви не говорит. Только если спросят…
– После смерти Юли у меня вопросы к Богу не возникали. Я – врач, прекрасно понимаю, что произошло. О чем тут спорить с Богом?
Есть болезнь, у этой болезни есть ход ее развития, и мы ничего сделать не можем. Бог может сделать чудо. Если чуда не случилось, значит, я плохо молился.
– А как дети приняли смерть мамы, не восстали против Бога: почему Он так с ними?
– Ни один человек не может это принять, хоть в 5 лет, хоть в 55. Это не принимается, с этим сживаются. А вот понять – можно. Верующий ребенок знает, что так сложилось, что мамы теперь нет, мама теперь на Небе, у Бога. Про вопросы к Богу у младшей не знаю, она не говорила. А вот одной из своих двоюродных бабушек как-то сказала: «Ты же в Бога не веришь, как я могу тебе это объяснить». С подростком здесь сложнее. У Маши возникали вопросы, но, в конце концов, она нашла ответы. Как бы иначе она осталась в Церкви?
Один из наших разговоров с отцом Феодоритом происходит в Высоко-Петровском московском монастыре, где он только что прочитал лекцию на православных курсах для взрослых. Лекция давно закончена, а слушательницы все не отпускают лектора.
Фото: Высоко-Петровский монастырь / Facebook
Женщины разного возраста и вида – и в юбках в пол и наглухо завязанных платках, и в коротких платьях и высоких сапогах, задают и задают вопросы – от простых, бытовых: можно ли выбрасывать бутылки из-под святой воды, до богословских, затрагивающих глубины веры и смыслы бытия.
Вчера вечером и сегодня утром – он участвовал в богослужении, исповедовал. Кто-то задерживается у аналоя, где исповедует отец Феодорит, священник с ним потом долго разговаривает. Кто-то отходит очень быстро: наверное, те люди, которые исповедуются у него регулярно.
Иеромонах Феодорит (Сеньчуков) на службе. Фото: Высоко-Петровский монастырь / Facebook
– Не подскажете, когда будет отец Феодонит, кажется… А, да, отец Феодорит! – спрашивает у кого-то молодая стильная девушка в черных узких брюках. Отец Феодорит ей нужен для того, чтобы пригласить его на следующий день крестить в больнице ее недавно родившегося малыша.
На следующий день – дежурство на скорой.
Во время выездов отец Феодорит о вере пациентам тоже не рассказывает, он их спасает, реанимирует. Когда-то он работал в детской реанимации, видел много детских смертей.
– Мне привозили очень тяжелых детей, с многочисленными переломами, например. На охи и ахи «бедный ребенок!» времени нет. Интубация, вентиляция, вена, подали в операционную. Это не черствость, а профессионализм. Бывает, и сейчас нужно транспортировать ребенка на реанимобиле.
С каким бы чудовищным случаем он ни сталкивался за годы своей медицинской практики, «проклятых вопросов» у него не возникало никогда, даже в самом начале. Он не кричит Богу: «Где Ты был в этот момент?!»
– Понятно, где Он был: рядом со страдающим, – спокойно, без отдаленного намека на патетику, формулирует отец Феодорит.
Фото: Высоко-Петровский монастырь / Facebook
Отец Феодорит курировал больных с БАС – боковым амиотрофическим склерозом, которые нуждаются в постоянном наблюдении реаниматолога.
– В работе реаниматолога самое тяжелое – не экстренные ситуации, а такие случаи, как больные с БАС. Человек постепенно умрет. Мало того, он мучительно умрет. Как врач, ты себе это хорошо представляешь. Знаешь, что если он примет все лечение, что ему предлагается, то его жизнь будет долгой и мучительной. Как православный человек осознаешь, что, если он откажется от лечения, станет самоубийцей…
Здесь как раз та самая дилемма – либо человек принимает для себя, что он будет жить, несмотря ни на что, либо говорит: «Я не могу, я не хочу, я не способен на это». Тогда он выбирает самоубийство. Мы здесь можем уповать на милость Божию, что Господь примет во внимание его страдания и не поступит с ним, как с обычным самоубийцей. Здесь очень важна роль близких. Смогут ли они обеспечить ему такую жизнь, которая не превратится в медленное мучительное умирание. И дело не только в материальном смысле.
Один наш пациент прожил на аппарате вентиляции легких пять лет – самый длинный срок из всех наших больных. От него не отходила жена и, если и не назовешь его, полностью обездвиженного, счастливым, можно сказать, что этот человек полностью принял свое состояние. Он стал глубоко верующим, регулярно причащался.
Правда, когда я увидел его в первый раз, он был в тяжелой депрессии. Но все-таки выбрал лечение, ведь очень хотел дождаться внука. В итоге дождался двух внуков!
Другой пациент, пожилой человек, умер достаточно быстро, через год. Работяга, кажется, слесарь, безалаберно относился к заболеванию, попал в реанимацию с нарушениями дыхания. Его интубировали – ввели в трахею специальную трубку. Потом мы его отвезли домой. Жена, дочка от него ни на шаг не отходили, внучка вообще постоянно с дедом в кровати.
«Дай мне выпить!» – иногда просил он жену. Нет, он совсем не был пьяницей, просто вот иногда хотелось. «Можно?» – спрашивала меня его жена. Ей хотелось порадовать мужа, но она боялась навредить. А сколько ему нужно – грамм 50 вина. Тем более у него гастростома – специальное отверстие в брюшной стенке для пищи. В гастростому зальешь, язык ложкой смочишь. «Конечно, можно», – говорю.
А бывало и наоборот, потому что эти больные очень хорошо чувствуют, когда становятся близким в тягость, причем родственники могут ухаживать за ними безукоризненно…
Иеромонах Феодорит (Сеньчуков). Фото: Фома / www.foma.ru
Девчонки смеются: «Папа, ты у нас домашний тиран»
– Вы работали в реанимации Тушинской больницы, все знаете про детские болезни. За своих детей не боялись?
– Я и сейчас боюсь. Многие знания рождают печали. Многое знание медицины – тем более. Но это не значит, что все врачи сразу же убиваются головой об стену одновременно с получением диплома. Осознают, что болеют далеко не все дети. Кто-то болеет, кто-то не болеет, и мы не можем повлиять никак на этот процесс.
Дочери отца Феодорита – внутренне свободные люди. Это понимаешь, даже если чуть-чуть пообщаешься с ними. С другой стороны, мне всегда казалось, что он должен быть строгим отцом.
– Девчонки всегда смеются: «Папа, ты у нас домашний тиран», – подтверждает отец Феодорит. – Но тиран мягкий. По своему характеру я не люблю власть как таковую, но люблю, чтобы в моем доме было по-моему.
Уважаю свободу человека, но требую, чтобы в моей маленькой монархии действовали мои законы. Допустим, меня не напрягало, что Маша уезжала тусоваться на Арбате или куда-то еще. Но я сердился, если она не отзванивалась.
Я достаточно легко отношусь ко всяким уборкам, но мой день рождения должен существовать в том формате, в котором он существует уже много-много лет.
День рождения отца Феодорита, как и другие праздники семьи – это обязательное обилие очень вкусной еды. Как умеют готовить все Сеньчуковы – отдельная история, или даже поэма. Чтобы описать хотя бы самое простое блюдо, требуются высокий слог и возвышенные эпитеты.
Только сейчас, когда одна дочка живет хоть и недалеко, но отдельно, а другая уехала в Якутию, сам отец Феодорит готовит не часто.
– Я сейчас питаюсь картошкой, сосисками и так далее. Готовить нет времени, да и сил – проблемы со здоровьем: диабет и другие неприятные диагнозы.
– А как же хлебные единицы считать? Ведь не-забота о собственном здоровье считается грехом…
– Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Я просто исхожу из того, что, если буду сидеть, высчитывать хлебные единицы, мне жить будет некогда. И никакой это не грех. Я же на инсулине.
– Так все-таки вы домашний тиран? – уточняю еще раз педагогическую позицию отца Феодорита.
– Специфический тиран. Иногда девчонки обижаются: вот, ты требуешь, чтобы мы делали то, делали это. Я говорю: «Я от вас требую не так много. Только того, что мне необходимо для комфортного существования. Я же вас не напрягаю в плане вашей жизни». Уж коль скоро я Машу в монахини отпустил…
Маша: Иночество и смерть мамы – не связанные вещи
Сергей Сеньчуков точно бы не стал отцом Феодоритом, если бы не смерть жены. Возможно – отцом Сергием, белым священником. А стала бы инокиней Евгенией дочь Маша – яркая, красивая, не потеряй она маму? Есть же мнение, что идут в монахи люди, пережившие горе.
– В монашество уходят по разным причинам. Другой разговор, что печаль может подвигнуть человека на осознание себя. Если бы у Маши все было благополучно, она бы больше думала о мальчиках и посиделках. В этой же ситуации она, как нормальный человек, стала размышлять о жизни и смерти и поняла, что ее путь другой. Тут как раз Машу-то я прекрасно понимаю. Другой разговор, что ожидал я этого больше от более строгой Даши, которая выросла в окружении монахинь. Когда мы ездили в паломничества, она всегда с монахинями была.
Старшая дочь отца Феодорита, Маша, а в постриге – инокиня Евгения, тоже считает, что иночество и смерть мамы – не связанные вещи.
Инокиня Евгения (Сеньчукова)
– Может быть, если бы мама была сильно против, я бы, наверное, попыталась устроить свою жизнь иначе, но, думаю, все рухнуло бы очень быстро. Я когда-то и влюблялась, и даже были мечты о свадебном платье.
Но дальше этой мечты вставала такая стена, после которой было ясно: или я сбегу прямо в этом свадебном платье, либо сразу после свадьбы произойдет что-нибудь ужасное, вроде того, что мы попадем в автокатастрофу, разобьемся, останусь только я, которая будет молиться за всех остальных всю оставшуюся жизнь. То есть после свадебного платья будущего в моей голове не было, – рассказывает инокиня Евгения, пресс-секретарь епархиального управления Якутской и Ленской епархии, проректор Якутской духовной семинарии по научной работе.
Даша: Специальность бросать не собираюсь
Младшая, Даша, в иночество пока не стремится и всегда, по ее словам, была ориентирована на семью.
– Планирую в следующем году закончить академию, продолжить работать по специальности, возможно, если появится что-то новое и интересное, окунуться в это новое. Но специальность бросать не собираюсь, – делится планами Дарья.
– Отец Феодорит, внуков хочется?
– Хочется, но не настолько, чтобы я рвал на себе волосы и стенал. Странно переживать по поводу того, чего нет в принципе. Внуки – это ж конкретные люди, если они появятся, буду их любить, буду радоваться. Пока их нет, и по этому поводу я особенно не задумываюсь.
Дети взрослеют – и это нормально
У дочерей – своя жизнь. Одна – совсем далеко, другая, хоть и живет неподалеку, но у нее – своя жизнь: учеба, преподавание…
– Не возникает ли у отца обиды на дочерей, что вот, растил, поил-кормил, а они…?
– Отвечать за отца я бы не стала, наверное, что-то такое есть, но мы с ним практически каждый вечер созваниваемся, да и живу я не очень далеко, заезжаю домой, если появляется свободное время, – говорит младшая, Дарья.
Этот вопрос с каждым членом семьи мы обсуждаем отдельно. С инокиней Евгенией – по скайпу:
– Думаю, папа обидится, когда я это скажу вслух, но мне кажется, папа нас до конца не отпустил. Это в какой-то степени проблема границ и проблема сепарации. Ведь сам папа женился, когда ему не было 18 лет, и многие были против. Но он поступил так, как счел нужным, и я считаю, это правильно. Правильно поступила и моя мама, в свое время уехав к родственникам в Москву из Пензы. Чем дольше ты живешь вместе с родителями, тем дольше ты потом не можешь построить свою жизнь. Это касается как жизни семейной, так и церковной.
Отцу Феодориту этот вопрос задаю самым последним. Совсем немного задумавшись, он отвечает:
– У меня нет обиды на то, что дочки разъехались. Как можно обижаться, если жизнь идет так, как она и должна идти? Дети взрослеют – это нормально. Конечно, я люблю, когда они приезжают ко мне, когда мы все вместе отправляемся летом в путешествие. И я уверен, что они всегда придут на помощь, если потребуется. Постараюсь не дать им для этого повода.
Материал подготовлен в рамках Всероссийского проекта «Быть отцом!», инициированного Фондом Андрея Первозванного, интернет-журналом «Батя» и издательством «Никея».
ФЕОДОРИТ (иеродиакон) [Сергей Валентинович Сеньчуков] ( род. 1963)
Статьи | Интервью
Иеродиакон ФЕОДОРИТ (Сеньчуков) родился в Москве. В медицине с 1981 года, был санитаром, фельдшером, потом стал врачом. Работал в реанимации — в детской, неврологической, инфекционной.
В настоящее время: клирик Северодонецкой епархии Украинской Православной Церкви Московского Патриархата; врач анестезиолог-реаниматолог скорой помощи; реаниматолог-консультант хосписной паллиативной службы «Милосердие» при Марфо-Мариинской обители.
Иеродиакон ФЕОДОРИТ (Сеньчуков) (род. 1963): статьи
Иеродиакон ФЕОДОРИТ (Сеньчуков) (род. 1963) – священнослужитель, врач-реаниматолог: Видео | Медицина | Статьи | Интервью.
ЧЕМУ УЧИТ СМЕРТЬ?
«Человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен», — заявил один неприятный персонаж, и нельзя сказать, что он совсем не прав. Смерть, действительно, невозможно запланировать, и это людей пугает.
Христианская традиция говорит, что к смерти нужно готовиться: «Христианския кончины живота нашего, безболезнены, непостыдны, мирны и доброго ответа на Страшнем судищи», — неоднократно просим мы у Господа на каждом богослужении, «Помни о смерти», — основной мотив всей христианской аскетики, а многих святых (например, Ксению Петербургскую и Феодора Санаксарского) привело к христианскому подвигу именно лицезрение внезапной кончины ближнего, не успевшего подготовиться к переходу в вечность.
Значит ли это, что любая внезапная смерть — неправедная?
Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к житию святого, которого мы вспоминаем сегодня — праведного отрока Артемия Веркольского. Двенадцатилетнего мальчика, работавшего в поле, убила молния. Односельчане решили, что смерть эта — неправедная, и отпевать его не стали, чтобы не петь «Со святыми упокой» над грешником. Так и положили тело Артемия в лесу да прикрыли лапником.
А тридцать с лишним лет спустя над нетленным телом стали совершаться чудеса. Так Господь прославил погибшего мальчика и посрамил суеверие односельчан.
Так что если чему и учит данная конкретная внезапная смерть, то тому, что не следует работать в поле во время грозы. Правда, и этот совет может быть бесполезен, потому что шаровая молния иногда возникает и в сухую погоду.
А на посмертную участь человека может указывать только его духовное состояние, но никак не причины смерти. Кстати, это именно то, о чем говорят святители Иоанн Златоуст и Киприан Карфагенский: грех раскола не смывается мученической кровью.
«В чем застану, в том и сужу» — это сказано о душе, а не об обстоятельствах ее исхода из тела. Важна лишь духовная работа умирающего. А людям она видна редко, ибо в сердцах мы не читаем, да и если бы читали — нет того прибора, которым можно измерить качество этого труда.
Академик Павлов, умирая (а уходил он глубоким стариком в полном сознании), подробно рассказывал о прекращении функций организма, а его помощники фиксировали его слова. Но кто адекватно и безошибочно зафиксирует переживания души, даже если находящийся в состоянии перехода человек в силах о них говорить?
Моя медицинская специальность — реаниматолог, и умирающих людей я видел не один десяток. Обычно мне было не до расспросов, а им — не до рассказов о духовных переживаниях: я был занят реанимацией, а это работа, требующая максимального физического сосредоточения, они — находились либо без сознания, либо в сильно измененном состоянии сознания. Но могу засвидетельствовать, что многие люди в эти моменты переживают встречу с иным миром.
Кто-то пытается молиться. Кто-то вглядывается в пространство и вдруг меняется в лице от ужаса — очевидно, видит темных духов. Говорит ли это о чем-то? Не знаю. Может быть, это был такой страшный грешник, что бесы ждут — не дождутся, как бы его в ад забрать, а может — праведник, которого они пытаются в последний момент ввести в искушение…
Разумеется, встречаются случаи, казалось бы, очевидные: если один человек перед смертью восхвалял Творца, а другой — изрыгал проклятия, вероятно, это показатель их духовного состояния. Но и здесь однозначные выводы опасны.
Я сам был свидетелем кончины, будто из жития: на Пасху мне пришлось служить в Москве, и прямо в церкви, положив поклон перед Плащаницей, умерла пожилая прихожанка — всю Страстную седмицу она неотступно пребывала в храме, молилась, причащалась, постилась. Но по самому факту смерти в пасхальную ночь никаких выводов сделать нельзя — может, человек так грешен, что Господь его до пасхального Причастия не допустил.
И обратная ситуация: есть сведения, что известный миссионер и просветитель современной Америки иеромонах Серафим (Роуз), умер с проклятиями на устах. Для его оппонентов этот факт подтверждает их предположения, что он при жизни пребывал чуть ли не в прелести.
Я не могу делать такие выводы — во-первых, потому что почитаю отца Серафима, а во-вторых, потому что я врач. Иеромонах Серафим (Роуз) умирал от тяжкой болезни под действием медикаментозных препаратов — не знаю, каких, но достоверно знаю, что химические вещества могут влиять на психику человека.
Отождествлять психическое состояние и духовное — колоссальная ошибка. Психиатр и священник не взаимозаменяемы. Психика — продукт нашего тела, вполне материального. На нее, как и на тело, могут влиять самые разные факторы, в том числе и сверхъестественные, но далеко не только они. Сама она, как и все тело, повреждена вследствие первородного греха, подвержена болезням и тлению.
Душа — не материальна вовсе, и с телом пребывает в нераздельном, но и не совершенно слитном единстве. Она продолжает жить и действовать и тогда, когда человек спит, бредит или находится без сознания. И не надо спутанность сознания, которую в разговорной речи называют бредом (а возможно, отец Серафим перед смертью просто «бредил»), являющийся следствием поврежденности тела, считать истинной жизнью души.
Ведь не считаем же мы, что состояние души блаженной Матроны Московской определяла слепота, на основании того, что святая была с рождения слепа, а состояние души преподобного Серафима Саровского — искривленность, на основании того, что разбойники нанесли ему травму позвоночника.
Так что мы можем знать о посмертной участи человека только то, что нам открывает Бог. Если Господь сочтет нужным о ней нам поведать — Он найдет способ сообразно нашему душевному устроению.
Односельчанам святого отрока Артемия Он показал его участь наглядным образом — чудесами, для кого-то изберет другой, более сложный путь. Самим же нам нет совершенно никакой необходимости испытывать суды Божии и пытаться залезть ногами в великое таинство смерти.
Записала Мария Сеньчукова
Источник: ПРАВОСЛАВИЕ И МИР Ежедневное интернет-СМИ
Иеродиакон ФЕОДОРИТ (Сеньчуков): интервью
Иеродиакон ФЕОДОРИТ (Сеньчуков) (род. 1963) – священнослужитель, врач-реаниматолог: Видео | Медицина | Статьи | Интервью.
ПОРТРЕТЫ РОССИИ: ВРАЧ СКОРОЙ ПОМОЩИ И ИЕРОДИАКОН
О реанимации
По специальности я — реаниматолог, но в Москве приходится ездить на самые разные вызовы, не только на такие, где есть угроза жизни. «Спасти жизнь» — слишком патетическое выражение. Спасает Господь, а мы — лечим, для этого у нас есть аппаратура, необходимые навыки.
О работе реаниматолога рассказывать… особенно нечего. Она очень интересна, но в чисто техническом, профессиональном плане. Истории все однотипные, например: зимой ехали мы на вызов, по пути увидели аварию. В одной машине был поддатый парень, он остался жив, а в другой — мама со взрослым сыном. Сын погиб, а маме мы оказали помощь. Пришлось долго ее извлекать из машины. Потом мы ее интубировали и повезли. Поставили капельницу, подобрали терапию, перевели на аппаратное дыхание, отвезли в стационар.
О мотоциклах
А страсти-мордасти для нас — рутина. Видел я тяжелые аварии, раздавленных машинами людей. Как-то двое пьяных ребят ехали на мотоцикле, водитель не справился с управлением, но остался жив, а пассажир попал между отбойниками, ему срезало пол-лица.
К мотоциклистам я плохо отношусь. Даже к медленным. Мотоцикл сам по себе — вещь травмоопасная. Я и к велосипедистам и скейтерам на проезжей части очень плохо отношусь, всему свое место.
Про скорость передвижения по Москве
Бригада, с которой я работал до последнего времени, считается самой быстрой в городе. Мы успеваем практически всегда. Для наших водителей не существует непроезжих дорог: дворами, по газонам, на двух колесах, как угодно — едут.
«Скорая» всегда ездит с мигалками. На мой взгляд, это разумно. Я слышал историю про пациента, которого не довезли до больницы, плакаты по этому поводу развешивали. Но все не так однозначно: не довезли — это не потому, что не пропустили. Это зависит от многих причин — и от состояния больного, и от квалификации бригады. К тому же не все от людей зависит, не стоит нас переоценивать. Вот доставили мы больного в стационар, а при перекладывании с каталки на каталку он умер. Это как считать — довезли?
В итоге нас все равно пропустят, хотят они того или нет. Вот стоит «скорая» в потоке. Мигает. Может быть, даже гудит. Никто ее не пропускает. Но мы все равно будем двигаться вперед. Будем гудеть, крякать, пугать, придвигаясь все ближе — водитель понимает, что его могут поцарапать, и пропускает.
Про Москву
Конечно, в Москве традиционно условия получше, чем во всей стране. В течение последних семи лет московские станции скорой помощи очень хорошо укомплектовали. И людьми, и медикаментами, и аппаратурой — отечественной, правда. В каждой машине имеется медицинская укладка, в которую входит несколько десятков необходимых препаратов. С обезболивающими тоже нормально. Если у онкологического больного кончился препарат, но у него есть документ из поликлиники, мы обезболиваем его наркотиком. Другое дело, что получение такой бумаги требует времени, у нас ведь все забюрократизировано, если у больного начались боли, а родственники не успели все оформить, могут быть проблемы. Тогда либо обезболиваем ненаркотическими анальгетиками, либо приходится созваниваться с администрацией и решать вопрос явочным порядком. Но больного в Москве обезболят обязательно.
Когда говорят, что на «скорой» не хватает машин и людей — это не про Москву. По крайней мере не про день сегодняшний. Это наш вчерашний и завтрашний день. Вчерашний — потому что в годы перестройки и позже приходилось работать именно в таком режиме. А завтрашний, потому что если все пойдет так, как сейчас, то в конечном итоге система медицины будет разрушена полностью. Люди разбегутся. Уже начинают.
Про врачей-гастарбайтеров
Сейчас около 80% врачей «скорой» — приезжие. Например, жители Смоленска или Ярославля. Они плохо адаптированы к городу. Для Москвы они чужие. Это не лимитчики советских времен, лимитчику важно было закрепиться в столице, большинство гастарбайтеров об этом не мечтают. Их задача — заработать, они свою работу воспринимают как временную и при этом держатся за свое место. Москвич себе другую работу найдет, приезжему — сложнее. И такой сотрудник очень боится что-нибудь нарушить. А поскольку приказы сплошь и рядом взаимоисключающие… Врач сейчас боится отступить от алгоритма, а лечение по алгоритму далеко не всегда помогает, или его бывает недостаточно. Для того, чтобы взять на себя ответственность, доктор должен обладать некоторой степенью свободы. Гастарбайтер полностью зависим от начальства. Он будет стараться всеми правдами и неправдами выбить свои полторы ставки. Кроме того, гастарбайтер не борется за свои права и мешает бороться за них коллегам.
Про такси
Говорят, что некоторые «скорые» возят людей по Москве за деньги с мигалкой. Государственная служба этим заниматься не будет. Наверное, такие услуги может предоставлять коммерческая «скорая», но для этого ей придется сильно рисковать репутацией. Не исключено, что таким извозом может заниматься левая контора, имеющая машину с раскраской. Чисто теоретически такое возможно, на практике — вряд ли. Но зерно правды в этом мифе есть, на «скорой» действительно существуют транспортные бригады, которые занимается перевозкой больных. Некоторые пациенты, например те, кто едет на гемодиализ, внешне выглядят здоровыми, идут на своих ногах. Люди видят, что соседа через день увозят на «скорой», а потом привозят обратно. Вот так и рождаются мифы. Но такая перевозка всегда может предъявить документы о том, кого и куда она везет.
Про лечение
Запомните: «скорая» — не лечит! Ни рецепта, ни больничного врач скорой помощи вам не выпишет, лечения не назначит. Не имеет права. Это очень важный момент, о котором нужно помнить. Детям «скорая» вызывается на температуру выше 39,5, боли в животе и травмы. Для всего остального существует детская неотложная помощь. А еще — не надо вызывать «скорую», когда можно сходить в поликлинику или вызывать участкового врача.
Она не «везет в больницу», а госпитализирует людей, которые нуждаются в экстренной помощи. Но при этом «скорая» — не медицинское такси. Если у вас днем заболела голова, то нужно не «скорую» вызывать, а идти в поликлинику по месту жительства.
На российскую «скорую» навешана куча функций, которые ей в других странах не свойственны. Поначалу скорая помощь оказывалась только на выезде, при чрезвычайных происшествиях. А для заболевших дома была служба неотложной помощи, которая работала только в своем районе. Доктор неотложки знал, что Иван Иваныч — сердечник, и к нему надо срочно, а Марья Петровна — ипохондрик, и к ней можно завтра. А в 70-е годы «скорую» с неотложкой объединили. Сейчас «скорая» обязана принимать все вызовы подряд, в результате реаниматолог приезжает померить кому-то давление. К сожалению, сейчас «скорая» не привязана к районам, выезжает та машина, которая свободна, а куда она поедет — неизвестно, может быть, очень далеко. А то, в какую больницу повезут, зависит от того, где есть места.
О странниках, бомжах и потеряшках
Случаи, когда бездомный нуждается в скорой медицинской помощи, бывают не так часто. Больной, как правило, не бывает бездомным, он либо быстро умирает, либо находит возможность лечиться.
«В подъезде лежит бомж, он плохо пахнет, заберите!» Сам-то он, как правило, не хочет, чтобы его куда-то «забирали». Этот контингент я изучил еще со времен работы санитаром. Бомжи делятся на три категории, и ни одна из них в скорой медицинской помощи не нуждается. Кстати, я их называю не бездомными, а бомжами, потому что бездомных среди них небольшое количество.
Первая категория — «потеряшки», люди с психическими отклонениями, оказавшиеся на улице — слабоумные бабушки и травматики с амнезией. Такого человека нужно поместить в соответствующее лечебное учреждение. Второй тип — бомж по обстоятельствам. Как правило, его история не про то, как черные риелторы лишили квартиры, таких случаев много было в 90-е, сейчас все проще: развелся, оставил квартиру жене и подался на заработки, запил, остался без документов. Такие люди нуждаются в социальной помощи, в том, чтобы их вырвали из этой среды и отправили работать, пока они не утратили человеческий облик. Это люди с определенными волевыми нарушениями, они плывут по течению. В большинстве своем они даже не алкоголики, но сами они себе помочь не могут. Этот вид прекрасно адаптируется в монастырях, они годами живут там, помогая по хозяйству. Становиться монахом такой человек, может быть, не собирается, монастырь для него — место, где его отмыли и кормят. А бывает, что такой бомж возвращается в социум, прибившись к какой-нибудь женщине. И третий тип — бомж настоящий. Это социальный паразит, которому просто нравится жить на улице, никакой другой жизни они не хотят. Кроме перечисленных, есть еще бродяги, странники, бичи, алкаши. На улице много людей толчется, но это не значит, что всех нужно засунуть в «скорую» и отвезти в больницу. Дело не в том, что «скорую» не нужно вызывать, а в том, что нужно понимать, зачем вы это делаете.
Про вызов «скорой»
Повод для вызова «скорой» может случиться когда угодно. Хотя есть, например, часы, характерные для инфаркта. Конечно, инфаркт может произойти и в другое время, но ближе к полночи и под утро их больше всего.
По поводу аппендицита человек, как правило, обращается не сразу, а спустя какое-то время, и чем он окажется терпеливее, тем сложнее медикам. Если у вас заболел живот, нужно оценить ситуацию, посмотреть, является ли эта боль необычной или такое уже было. Если болит слегка, нужно выбрать время и сходить в поликлинику. А если боль внезапная, непонятная, острая — нужно вызывать «скорую».
Не надо вызывать «скорую», когда нужна другая служба, например, полиция или спасатели. «Скорая» не поможет вам поднять бабушку, упавшую с кровати. Хотя бы потому, что доктор может оказаться хрупкой девочкой, и это ей будет не по силам. В лучшем случае она вызовет спасателей и будет долго их ждать, а в худшем — развернется и уедет. Кстати, если вы предполагаете, что больного понесут на носилках, подумайте, кто это будет делать. Единственный человек, который по инструкции обязан это делать — водитель. Лично у меня годы уже не те, таскаю только в самом крайнем случае, но я работаю в реанимационной бригаде, все фельдшера у меня — мужчины.
Не надо вызывать «скорую» к пьяному. Если некто спит в снегу, нужно попытаться его разбудить, посмотреть, что с ним и нуждается ли он в помощи. Человека нужно просто спросить: «Что с тобой?» Кстати, если вы вызывали кому-то «скорую», дождитесь, когда она приедет. А то приезжаем на пустое место: добрый самарянин ушел, а пьяный проснулся и ушел тоже. Не надо вызывать «скорую», если ты, проезжая мимо, увидел разбитую машину. Возможно, «скорая» там уже побывала. Если люди будут «включать голову», прежде чем вызвать нас, то и у врачей головной боли будет меньше.
Про топор и дырку в голове
Один больной три года ходил в шапке. Судя по тому, что он рассказал, сначала у него была меланома, он ее поцарапал, она нагноилась, и гнойник «съел» опухоль. Рана не заживала, и больной надел шапку. Через три года он из провинции приехал в гости к сестре в Москву. Она заметила, что брат заговаривается, и показала его врачу. К тому моменту в голове нашего пациента была уже дырка, но тем не менее его вылечили.
Коллеги рассказывали про мужика с топором в голове. Кухонный топорик прошел между полушарий, но человек находился в сознании, самостоятельно ходил, и даже неврологической симптоматики у него не было. Он выжил и выздоровел.
Был случай, когда доктор со «скорой» при социализме ездил лечить обезьяну в уголок Дурова. Обезьяна болеет, как человек, и это был официальный вызов, об этом на «скорой» до сих пор вспоминают. Сейчас к кошкам и собакам человеческую «скорую» уже не вызывают, раньше народ был потемнее — бывало.
Что меня потрясает? Наплевательское отношение к своим близким. Я имею в виду не тех людей, которые хотят, чтобы их родственники побыстрее умерли, а обычных, любящих людей. Видел я запущенных лежачих больных, вокруг которых прыгают все родственники, а больные умирают от истощения и пролежней, потому что их не кормят, не поят и не умеют за ними ухаживать. Одна пожилая женщина в течение нескольких месяцев постепенно ухудшалась в неврологическом плане, у нее нарастало угнетение сознания. Рядом с ней были взрослые сын и дочь, которые маму очень любили. Но невролог к ней пришел в тот момент, когда пациентка уже не вставала с кровати.
Про зеленых чертиков и Памелу Андерсон
Сейчас психиатрическую помощь оказывают только с согласия. Но это если больной не опасен. Условно говоря, если вы увидели, что ваш сосед-шизофреник идет по подъезду с окровавленной гантелей в руке, «скорая» не нужна, нужна полиция. Его увезут в отделение и уже туда вызовут психиатрическую «скорую». Или вы видите, что голый человек поет песню. Если он пьяный, то «скорая» не нужна, пусть проспится. А вот если трезвый, то без психиатрической не обойтись. Обо всех зеленых чертиках и прочих странностях нужно обязательно сказать при вызове диспетчеру, тогда к вам приедет именно психиатрическая бригада.
Как-то дают мне вызов: «Женщина задыхается», а в скобках уточнение — Памела Андерсон. При этом дело происходит на глухой окраине. Приезжаем. Выходит доктор: «Вы к Памеле Андерсон? Вот она». И показывает на вазу, стоящую на столе. Думаю: «Только этого не хватало, доктор на вызове свихнулся». А он говорит: «Нет, вы не поняли, это не я так считаю, а хозяйка квартиры». Хозяйка рассказала нам, что вышла на кухню, а там — Памела Андерсон и при ней телохранитель в форме ВМС США сидят и молчат.
Я немного послушал хозяйку и понял, что с ней все серьезно. На мои вопросы пациентка не отвечала, она была в своем мире, оставалось одно — встроиться в бред:
— Вы на каком языке с Памелой разговаривали?
— На русском!
— Они же иностранцы.
— Ой, я как-то не подумала…
Контакт был установлен, и вскоре мы договорились: я помогу уладить международный скандал, а больная — пообщается с психиатром.
Один раз госпитализировать пациентку помог кот. У больной был астматический статус, умирать она не умирала, но была очень тяжелая, однако в больницу она ехать не хотела. Когда пациентку почти удавалось уговорить, ее мама говорила: «У меня тоже астма — и ничего». Мы ей поставили капельницу. И тут пришел кот и прыгнул ко мне на колени. Больная удивилась, обычно котик к чужим не идет. Я сказал: «Видите, кот умнее вас, он мне доверяет». Пациентке не захотелось быть глупее кота, и она согласилась ехать в больницу.
Про гуманизм и эвтаназию
Приходится слышать: «Бабушка старенькая, в больницу ее не берут». Проблема госпитализации с возрастом не связана никак, существуют правила в Москве, в которых о возрасте пациента ничего не сказано. Это не системная проблема, а человеческая. К сожалению, мы не можем гарантировать, что на «скорой» работают только честные, порядочные и добрые люди. Везде есть люди, которые считают, что некоторым лучше не жить, а умереть. Эта проблема связана не со скорой помощью, а с этикой. На самом деле гуманизм — это плохое качество. Гуманист не воспринимает страдающего человека как полноценного, он исходит из понятия «качество жизни», и если качество жизни пациента ему кажется неудовлетворительным, он начинает чувствовать себя Богом.
Я таких людей называю «эвтатологи». В большинстве своем они очень хорошие.
Человек же страдает, его жалко. Жалко! Давайте сделаем так, чтобы он побыстрее умер. На чем построена логика эвтаназии? Мы будем общаться с больным, как со здоровым, расскажем, как ему будет тяжело, когда заболевание разовьется, и он сам примет решение умереть. Но на самом деле медицина сейчас на таком уровне, что большинство страданий можно облегчить. Когда человека обезболили, залечили ему пролежни и наладили питание, выясняется, что он очень хочет жить и с удовольствием проживет сколько получится.
Считается, что эвтаназии у нас нет. Но непредоставление аппарата ИВЛ — уже эвтаназия. Кстати, эта традиция идет от советской медицины, которая ориентировалась на сохранение трудоспособности. Больных после инфаркта выхаживали и возвращали в строй, а для послеинсультников не было ничего, такой человек уже не работник, зачем лечить? Система неврологической реанимации появилась только после перестройки. Больного нужно спасать до последнего в любом случае.
Один доктор научил меня хорошей фразе: «Больного не надо любить, его надо лечить». Если нужна операция, ну, скажем, фашисту, значит фашиста нужно оперировать. Можно застрелить фашиста как врага, но нельзя отказать ему в помощи. Либо убей как врага, либо лечи как больного. Но нельзя убивать больного.
Про церковное служение
Крестился я в 1987 году, я тогда учился в интернатуре после окончания института. Воцерковлялся на протяжении всей жизни, а в 2000 году, когда умерла моя супруга, я стал иеродиаконом. Иеродиакон — монашествующий диакон. Диакон — это низшая степень священства. Я участвую в богослужении и помогаю при совершении таинств. Настоящий монах должен отрешиться от мира, а я живу в Москве, служу в приходском храме, работаю на «скорой». Совмещаю я очень просто — служу, когда не работаю, работаю, когда не служу, тут как раз ничего сложного нет. Это моя жизнь. Священнослужителем я хотел стать довольно давно, и когда Господь привел, я с радостью пришел. Молюсь ли я за пациентов? Конечно. Правда, не всегда есть возможность молиться поименно за всех.
Алиса Орлова
Источник: «Эхо Москвы» .
Сергей Сеньчуков (иеромонах Феодорит)
Поп на мерсе
Забавные и поучительные истории священника-реаниматолога
Серия «За кулисами медицины»
Фото на обложке: Анна Гальперина
© Сеньчуков С., текст, 2019
© Коломина С., илл., 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
* * *
Обо мне
Я Иеромонах Феодорит, а в миру – Сеньчуков Сергей Валентинович, родился в Москве в 1963 году. В 1980 закончил среднюю школу, сразу же поступил на педиатрический факультет 2 МОЛГМИ им. Н. И. Пирогова, где учился до 1986 года. Закончил интернатуру по детской анестезиологии и реаниматологии в 1987 году. В медицину пришел школьником в 1979 (санитаром в больницу), в 1981 году начал работать на Станции скорой и неотложной медицинской помощи г. Москвы, где «служу» и по сей день. Во время учебы в институте работал также медбратом в разных стационарах Москвы. Став врачом-реаниматологом, работал в 7 детской больнице, 1 инфекционной больнице, НИИ Скорой помощи им. Н. И. Склифосовского и других больницах Москвы, в службе Медицины катастроф, преподавал на кафедре анестезиологии-реаниматологии МГМСУ, не бросая скорую помощь. Имею более 90 печатных работ и изобретения по специальности.
Крестился в 1988 году. В 2009 г. закончил Свято-Тихоновский университет. В 2008 г. принял постриг и рукоположен в диаконский сан, в 2014 г. рукоположен в сан иеромонаха. Награжден наперсным крестом. Имею государственные и церковные награды.
Веду блог father_kot в Живом Журнале и страничку на Фейсбуке, где пишу на самые разные темы.
У меня две дочери. Старшая – монахиня Елисавета (в миру – Мария), кандидат философских наук, журналист, пресс-секретарь Якутской епархии РПЦ, проректор Якутской духовной семинарии по научной работе. Младшая – Дария, музыкант. А еще у меня живут три кота.
В этой книге я собрал для вас самые разные истории из моей медицинской практики. Я не буду вас учить жить, не буду навязывать истины. Моя задача – просто показать вам мир таким, каким увидел его я: ярким, смешным, красивым, иногда жестоким, но всегда восхитительно интересным. Мир, в котором есть место обыденности, но есть место и чуду.
Все истории, написанные здесь, настоящие. Изменены только имена героев. Надеюсь, вы получите и пользу, и удовольствие.
Про церковь, религию и веру
Как я был наядой
Недавно произошла забавная история. Пригласили меня послужить в один монастырь, славный не только своей историей, но и архитектурой. Был он долгие годы в разрухе, и только последнее время его стали всерьез восстанавливать. Соответственно, ходят туда не только смиренные богомольцы, но и просто любители истории и древнего зодчества, как с экскурсиями, так и сами по себе.
И вот после службы и трапезы выхожу я к своему «Рекстону», снимаю рясу и клобук, собираюсь садиться за руль. А в ворота монастыря в это время входит группа мальчиков и девочек лет 20, один из которых увлеченно рассказывает прочим историю обители. Все собираются фотографироваться.
И тут замечают меня.
И внимание тут же переключается. Я чувствую себя кошкой на сцене – несколько пар глаз уставляются на мое недостоинство. Кто-то украдкой переводит объектив. Парень-гид замолкает на полуслове.
Я, естественно, начинаю волноваться: что не так? Собственно, увидеть монаха в монастыре – ничего необычного. Ширинка даже если и расстегнута, то прикрыта подрясником, значит, по этой части все должно быть нормально. Может, думаю, меня за Кураева приняли? Или «Правмир» так распиарил, что стал я медийной персоной?
Но тут пришло вразумление: никакая я не медийная персона, а просто мифологический персонаж – Толстый Поп На Джипе.
И конечно, для ребят встреча со мной была как для древних греков с Гераклом. Или с наядой.
Помахал я юным любителям старины и уехал. Все же в монастыре надо на храмы смотреть, а не на меня.
О православном воспитании,
или Кто кого съест
Живет на Святой Земле одна православная семья – Даша и Габриель. Именно на Святой Земле, а не в Израиле (хотя в Израиле жить тоже очень неплохо). Гавриил – православный иконописец и псалт, Даша – врач, а главное, мама троих мальчишек – Мишеньки, Феди и Филиппа.
История эта случилась, когда старшему Мишеньке было три-четыре года, Федя был еще младенцем, а младший Филипп был пока мечтой. Я заехал к ребятам в гости, просто навестить.
Даша готовила, Гавриил делал что-то по дому, Федя, как и положено хорошему младенцу, гулил, а Мишенька шалил. Ну, шалил – это так говорится. Вел он себя ровно так, как и должен вести себя нормальный ребенок, тем более рожденный в семье с южными и восточными корнями, – бегал, прыгал, пел…
Даша, меланхолично что-то то ли нарезая, то ли помешивания, в процессе разговора, увещевала сына не шалить, т. е. вести себя потише. Мишенька маму, безусловно, любит, но ведь против природы не попрешь – бег, прыжки и пение продолжались.
Тогда Даша, не меняя тона, произнесла: «Миша, если ты не перестанешь шалить, то я попрошу отца Феодорита, и он тебя съест!»
Я несколько удивился. Во-первых, я детей обычно не ем. Во-вторых, ребенок, выросший в православной семье, на мой взгляд, должен знать, что батюшки вообще детьми не питаются. Однако Мишенька, внимательно посмотрев на мой живот и, видимо, прикинув, что теоретически – да, могу, счел за благо ретироваться и занял позицию в комнате рядом с младшим братом.
Но прятаться молча было выше его сил, и вскоре из комнаты стали доноситься песни на нескольких языках (Миша с детства владеет армянским, арабским и русским, сейчас прибавились английский, иврит и, по-моему, греческий), а затем топот ног, после чего Мишенька появился на кухне собственной персоной.
– Мишенька, ты опять шалишь? – тем же тоном спросила Даша. – Наверное, отец Феодорит тебя все-таки съест.
Миша обошел стол, посмотрел на меня, хитро прищурил глаз и сказал:
– А вот я вырасту большой, и…
Как вы думаете, дорогие читатели, что сказал Миша дальше? Уверен, что большинство из вас подумали, что окончанием фразы было «и сам тебя съем!»
Я тоже так подумал.
Но Мишенька сказал совсем по-другому. Его фраза звучала так: «Я вырасту большой, и ты не сможешь меня съесть!»
Честно говоря, я был потрясен. Вот что значит истинно православное воспитание. Ребенок не о победе мечтает, а о том, чтобы ближний греха человекоядения не совершил.
А мы все, кто сам съесть захотел, – не православные, а живоглоты.
Про еретиков
Одна милая девочка, Таня Аржемирская, на своей страничке обсуждает, еретики ли католики? Таки, конечно, да, и в подтверждение сему это маленькое воспоминание (на Фейсбуке я его, кажется, не выкладывал).
Итак, дело происходит где-то в середине 2000-х годов на Святой Земле. Конкретно, на горе Фавор на праздник Преображения Господня. Всем православным людям известно, что в ночь на Преображение на гору Фавор сходит Благодатное облако. И вот многотысячная толпа заполняет двор монастыря и ждет.
Иеромонах Феодорит (Сеньчуков): «На работе я не исповедую, а реанимирую»
Слышу – босые детские ноги по коридору, выхожу – никого
– Отец Феодорит, вы как-то сказали, что реаниматологов без веры почти не бывает. Почему?
– Реаниматолог работает на грани жизни и смерти. И понимает, что есть вещи, которые зависят не от него. Вот два больных, у них болезнь одинакова, микробы одинаковые, лечили одинаково. Один выжил, другой нет.
А раз существует то, что зависит не от нас, значит, мы должны волей-неволей признать существование неких высших сил. А как уж мы их называем, зависит от нашего общего культурного уровня. Кто-то – называет Богом, кто-то начинает думать о каких-то духах, еще о чем-то.
В каждой реанимации есть свой фольклор, повествующий, как души умерших прилетают и ходят по реанимации. Есть в этих фольклорных сказах реальные составляющие. Когда я работал в Тушинской детской больнице, реанимация располагалась в отдельном шестиугольном корпусе (в простонародье «гайка»), соединенном с другим корпусом маленьким переходом. И вот дежурю ночью в реанимации. Вдруг явно слышу: идут босые детские ноги по коридору. Думаю: «Кто-то из детей сорвался и пошел». Прихожу – в коридоре никого, все дети лежат на месте. Если у человека нет четкой веры, он будет думать о том, что это бродят души умерших детей. Но мы понимаем, что это никакие не души, а бесовские страхования.
Это я к чему – если человек верит, что души умерших детей возвращаются на место своей смерти, то он уже не материалист. Поэтому я говорю, что неверующих реаниматологов, реаниматологов – абсолютных атеистов я встречал в своей жизни, может быть, раза два.
Другой разговор, что по-настоящему церковных людей среди них не так много. В принципе, как и практикующих православных в обществе – около 1,5%.
– Вы очень много раз присутствовали в момент смерти людей. Замечали что-то особенное, что бы укрепило вас в вере?
– Как душа из тела исходит, напрямую я, конечно, не видел. Просто есть такой момент, когда ты понимаешь: перед тобой осталось только тело. Это не всегда, но очень часто видно.
Я несколько раз становился свидетелем того, как умирающий видел бесов.
Как-то мы тяжелобольного пациента перевозили из психиатрической больницы. У него была тяжелая пневмония, он фактически (но не окончательно) находился без сознания. Причем это был больной со старческой деменцией, а не с серьезными психическими заболеваниями типа шизофрении. Вот мы его везем, оказываем какую-то помощь в дороге. И вдруг видим, что наш пациент приподнимается на носилках, смотрит куда-то в угол глазами, полными ужаса, пытается защититься от кого-то. Он явно увидел нечто ужасное. Начинает отбиваться, ему страшно. Потом замирает, остановка сердечного ритма. Мы реанимируем, довозим до Института Склифосовского, где он умирает.
Со мной был фельдшер, который всегда сомневался в существовании потусторонних сил. И он сказал: «Я не знаю, есть ли ангелы, но бесы есть, это точно. В этом сегодня убедился».
Иеромонах Феодорит (Сеньчуков). Фото: Фома / www.foma.ru
Господь был там же, Его мучили вместе с ребенком
– Когда вы решили стать врачом, уже были верующим человеком?
– То, что Бог есть, я осознал еще в школьные годы. В детстве крещен не был. Но еще чуть ли не в начальной школе начал понимать, что в стране происходит все не так, все наоборот. И раз о религии говорят плохо, наверное, это что-то важное, о котором нужно узнать. Вот и начал узнавать. Причем из самых разных источников. Тем более, у меня были хорошие родители. Когда мама увидела, что я интересуюсь религиозной тематикой, принесла книги польского автора Зенона Косидовского – «Библейские сказания» и «Сказания евангелистов». Так что к классу шестому я неплохо знал библейские сюжеты.
Кроме того, мама была инженером-строителем, проектировщиком, у нее было много друзей – архитекторов я с детства знал и архитектуру, в первую очередь – русскую архитектуру. А русская архитектура – это, прежде всего, храмы. Узнавая о них, я узнавал иконопись.
Так что к старшим классам я уже осознавал, что вера – дело серьезное, а не какая-то ерунда, удел невежественных бабушек. Просто тогда совершенно не понимал необходимость крещения. Но в храм меня тянуло, и я часто туда заходил, когда гулял по Москве.
Кстати, никогда не видел там злобных бабушек, о которых принято говорить. Мне встречались добрые, хорошие старушки, которые всегда рассказывали и показывали все в храме.
Так что к девятому классу, когда я окончательно выбрал медицину, я верил в Бога, понимал что-то о христианстве, но не считал, что церковная жизнь важна лично для меня. Крестился я уже после института, когда мое духовное состояние все-таки привело меня к тому, что надо креститься, надо уже как-то разобраться со своим конфессиональным самоопределением.
– Когда начали учиться в институте – на практике, и потом, в первые годы работы не было каких-то сомнений в вере?
– Сомнения, религиозный кризис, возникают тогда, когда на человека обрушивается что-то новое. Ребенок воспитывался в церковном благочестии, а потом учитель биологии ему говорит, что человек произошел от обезьяны. Возникает кризис: «Как же так, мне наврали». Или человек благополучно пережил информацию об обезьяне, а потом столкнулся с нравственными проблемами: от чего умирают дети, и так далее.
У меня все шло по-другому, была не революция, а эволюция, поэтому подобных вопросов не возникало. В 10-м классе я бегал в больницу, санитарил и всю учебу в институте проработал – сначала санитаром, потом медбратом, фельдшером на скорой. То есть профессиональные знания у меня расширялись вместе с духовными.
– То есть ни разу не было бунта сродни бунту Ивана Карамазова, когда тот говорит: «Я не Бога не принимаю, (…) я мира, Им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять»? Ведь вы столько всего видели, приезжая на страшные аварии, к изуродованным после изнасилования, после жестокого избиения…
– Ну не было у меня таких вопросов. Я же понимал, что мир во зле лежит, и если ты веришь в Бога, ты веришь и в существование дьявола. А если есть дьявол, значит, он должен вредить.
С детства я за свободу. И у меня всегда было ощущение, что Бог, поскольку Он всемилостив и всеблаг, не будет вмешиваться в свободу человека. То есть, если ты хочешь творить зло, значит, это твой выбор.
Кроме того, я же врач и прекрасно понимаю, что такое причинно-следственные связи. Если у человека произошла, допустим, какая-то генетическая поломка, то у него разовьется некое заболевание, при котором могут возникать те или иные состояния, которые будут отличать его от человека обычного. Или он переболел каким-то заболеванием, и его последствия, в той или иной мере, порой опосредованно, будут проявляться в его жизни.
Точно так же и здесь. Если когда-то произошло грехопадение, значит, изменились люди, изменился мир. Поскольку мы люди Божии, то должны стараться максимально с этим злом бороться. Что-то получается, что-то не получается. В медицине тоже не все можем вылечить, но стараемся.
– А еще люди, сталкиваясь с чем-то несправедливо-страшным, например, с убийством ребенка, бывает, задают вопрос: «Где был Господь в этот момент?!» Неужели он не возникал у вас, когда приезжали на подобные случаи?
– А чего ему возникать, если ответ существует с древних времен, и я его знаю? Господь был там же, Его мучили вместе с ребенком.
Если бы мир состоял только из добра, то мы были бы не люди, а ангелы. «Люди, хоть и люди, тоже люди» – слова из песни Вени Д’ркина. У нас во всех есть и добро, которое от Бога, и зло, которое восходит от дьявола, потому что он соблазнил человека на грехопадение. Поэтому что забивать себе голову нелепыми размышлениями на тему: где был Господь. Здесь Он был, с нами. Он всегда с нами.
Нам надо помнить об этом и бороться, как я уже сказал – со злодеями, со стихиями, с болезнями. Ведь мы – люди, мы по образу и подобию Божьему, у нас есть и творческое начало, есть силы, которые дает Господь.
Фото: Facebook / Феодорит Сергей Сеньчуков
Выгорания у меня не было никогда
– С профессиональным выгоранием сталкивались?
– Выгорание может быть в любой специальности. Чаще всего выгорание в медицине, если человек действительно туда пошел по своему желанию и по своему призванию, связано не с самой профессией, а со всякими приходящими обстоятельствами.
То есть тогда, когда, допустим, маленькая зарплата, дурное начальство, террор со стороны всяких фондов ОМС и так далее. Человек устает от этого, и у него начинается выгорание. Если учесть, что работа сама по себе тяжелая и приносит не всегда только радость (какая радость, если, несмотря на все старания, больной умер), и получается выгорание. Выгорание – это депрессия, болезнь, только не очень явно проявляющаяся.
– У вас было что-то подобное?
– В реаниматологии – нет. После института я пять лет работал врачом педиатрической бригады скорой помощи. Это с самого начала был компромисс – я пошел в бригаду, чтобы потом, как только появится возможность, перейти в бригаду реанимации, которую должны были открыть.
Но педиатрия – это не мое, болезни, с которыми сталкивается обычный педиатр, мне не интересны. Вот я пять лет работаю, работаю, а бригаду так и не открыли, и понимаю, что мне уже работа не в радость. Тогда, в 1991 году, я перешел работать в клинику, в реанимацию. Поработал там, понял, что по скорой все равно ностальгирую, взял полставки на скорой и прекрасно дожил до 2006 года, когда перешел опять на скорую, но уже постоянно, уже в реанимационную бригаду, в которой и продолжаю работать.
Так что выгорания по специальности у меня не было никогда. Мне всегда нравилась моя работа.
– Когда человек видит столько смертей, как найти силы, чтобы как-то психологически сохраниться?
– Реаниматолог в этом плане – специальность более «застрахованная». Когда ты работаешь в экстремальной медицине, то не успеваешь привязаться к больному.
Когда больной умирает в сознании, понимает это и ты понимаешь, настроен, что человек уходит в мир лучший, тем более ребенок, то стараешься как-то поддержать, помочь. Тут как раз выгоранию образоваться сложно.
Здесь возможно как раз выгорание человека неверующего, потому что как же так, «слезинка ребенка» и все прочее. А если знаешь, что там будет хорошо, а страдающему ребенку точно будет хорошо, то все совершенно иначе.
Реаниматолог всегда понимает, что перед ним точка взаимодействия нескольких сил. То есть это Сам Господь, у которого есть какой-то Свой промысел вот на этого конкретного пациента. Пациент и врач, который не должен рассуждать, кому хуже, кому лучше, а должен делать то, на что его Господь поставил. Он поставил реанимировать, вот и реанимируй.
Тут не надо решать, а хорошо ли будет этому человеку, если он будет жить, не лучше ли будет ему, если он умрет. Если бы было лучше, значит, Господь бы его забрал и тебя на встречу с ним не привел.
Если привел, значит, есть какая-то необходимость для того, чтобы ты позанимался с этим больным. Это на скорой очень хорошо видно.
Вот иногда приезжаешь на вызов, а бабушка – лежит, ручки сложены. Родственников спрашиваешь: «Что случилось?» «Вчера причастилась, – говорят. – А сегодня приходим, а бабушка лежит уже в чистом белом платочке, уже ручки сложены». Значит, бабушка прожила свою праведную жизнь и заслужила праведную смерть, и никакая скорая помощь ей не понадобилась. А кому-то, может, понадобилась, потому что человек способен к предсмертному покаянию, и не обязательно батюшка нужен. Батюшка – это свидетель. Человек может покаяться в своих грехах непосредственно перед Богом.
– Бывало, что вы исповедовали пациентов?
– Во время реанимации я никого не исповедую, а реанимирую. Все-таки я приезжаю к пациентам не как священник, а как врач. У меня было несколько случаев, когда меня просили об исповеди, но уже постфактум, после вызова к тяжелобольным пациентам.
Фото: Facebook / Феодорит Сергей Сеньчуков
В реаниматологии – ответственность коллективная
– Когда пациент умирает, несмотря на то, что было приложено множество усилий, возникает обида – на себя, на Бога?
– Нет. Если ты сделал все, что можно, то ты молодец, а это был промысел Божий. На что тут обижаться? А если ты сам что-то напортачил, значит, иди и кайся.
Сейчас в медицине не бывает такого, что конкретный врач виноват в смерти больного. В медицине, тем более в реаниматологии, это ответственность коллективная.
Я даже себе не очень представляю, как реаниматолог может напортачить. Речь именно об ошибках, а не о какой-то внештатной ситуации, которую ты не мог предвидеть, спрогнозировать.
Сделать что-то, что прямо привело бы к смерти больного, в современной реаниматологии сложно. Я могу предположить только один вариант, если врач, не разобравшись с состоянием больного, не подключил его к аппарату искусственной вентиляции легких. У меня как раз тенденция в другую сторону. Я скорее возьму человека на ИВЛ, чем не возьму. Меня так учили, я изначально из реаниматологов, а не переученный врач.
Как правило, не сама погрешность ведет к смерти больного, а если врач не смог что-то сделать и больной в результате умер. Если ты ошибся, значит, во-первых, нужно учиться на своих ошибках. А во-вторых, надо каяться в том, что твоя ошибка не дала тебе сделать все для того, чтобы больной вылечился.
– Запомнилась ли как-то особенно смерть кого-нибудь из пациентов?
– В нашей практике, когда пациент – на ИВЛ, у которого везде торчат трубочки, умирает – это не воспринимается неожиданностью, потрясением.
Потрясла меня смерть моей бабушки. У нее случился инсульт почти в 90 лет, до этого она была вполне себе в здравом состоянии: ей стало плохо, когда она жарила блинчики.
Лежала она в отделении реанимации, в котором я – один из ведущих врачей. Я все пять дней, что она лежала у нас, из отделения не выходил. И вот – состояние ухудшается, мы начинаем ее реанимировать, один раз, второй, третий. И вот в какой-то момент бабушка, которая находится в глубокой коме и ни на что не реагирует, вдруг поднимает руку, показывает жестом: «Хватит!» И все, дальше прямая линия на мониторе, уже все реанимационные мероприятия бесполезны.
После смены – на богослужение
– Какова реакция коллег на то, что вы – священник?
– Нормальная. Для всех своих коллег я как и был, так и остался доктором Сеньчуковым. То, что я – священник, имеется в виду, но большинству людей общаться со мной не мешает. Хотя да, иногда бывает, что приходится исповедовать коллег. Не очень люблю исповедовать людей, с которыми я связан дружескими узами, но ситуации бывают разные.
Еще освящал я однажды здание подстанции.
Но на работе люди меня просто воспринимают как коллегу, с которым, правда, можно поговорить о вере, о церковной жизни.
В чем-то мое пребывание в светском коллективе имеет некоторое миссионерское значение. Потому что смешно же распространять слухи о попах на джипах, когда этот поп на джипе (а у меня недорогой джип) работает в твоем же коллективе, с тобой на равных и ничем от тебя не отличается. И когда мне кто-то начинает: «А вот у вас там в Церкви…», – я спрашиваю: «Ты много священников знаешь? Я знаю много».
И начинаю рассказывать: вот один, вот другой, вот третий, вот у этого старая «девятка», у этого старый «пассат»…
Фото: Facebook / Высоко-Петровский монастырь
«А слышали, что у одного священника супердорогая иномарка? Так у нас, ребята, помните, невролог работал один, у него четыре квартиры было.
И что же, теперь ругаться, что невролог богат, или считать, что у каждого невролога по четыре квартиры?» – продолжаю я.
Это, конечно, не настоящее миссионерство, но во всяком случае оно не дает возможность людям так уж совсем погружаться в грех осуждения Церкви.
– Если больной умрет во время реабилитационных мероприятий священника-врача, он потом может оставаться священником?
– Когда мы говорим о том, что священник не должен проливать кровь, имеется в виду не медицинское служение. Много раз я приводил пример, что у многих священников есть дети. Дети цепляют занозы. Священник вытаскивает занозу, из ранки выступила капелька крови. Он теперь что, служить не должен?
Был когда-то некий канонический запрет для священников, что не следует приступать к священнодействию в течение семи дней после операции. Ну, я-то операции не произвожу.
В хирургии вопрос сложнее: может ли священник быть практикующим хирургом? Поскольку святитель Лука (Войно-Ясенецкий) существовал, ответ на этот вопрос положительный.
На всякий случай, у меня есть прямое благословение от правящего архиерея продолжать служение в качестве врача анестезиолога-реаниматолога.
– Как после работы идти служить литургию?
– Если говорить о чисто технической стороне, то, наверное, после любой работы идти служить сложно, потому что литургия требует максимального сосредоточения и максимального сбора сил. Вообще желательно перед литургией хорошенько поспать и подготовиться, спокойно прочитать правило.
Обычно я не служу как предстоятель, а сослужу, поэтому немного полегче служить после суток, после ночи. Хотя, конечно, стараюсь непосредственно после суток не служить, чтобы хоть какая-то была передышка.
Фото: Facebook / Высоко-Петровский монастырь
– Если в храме кому-то плохо стало, вы оказываете помощь?
– Прямо реанимационные мероприятия пришлось проводить, когда я был дьяконом. На Пасху я служил на Иерусалимском подворье в Москве. И вот я прихожу на службу, идет полунощница. Уже собираюсь облачаться, и вдруг меня зовут: «Отец Феодорит, подойдите, там женщине плохо».
Подхожу – оказалось, старушка-прихожанка подошла, приложилась к Плащанице, отошла, упала и – все. Остановка сердечной деятельности. Начинаем ее реанимировать. У меня в машине лежит набор необходимого, сбегали, принесли. Но умерла бабушка. Надеюсь, что Пасху она встречала уже непосредственно с Господом.
– От людей, далеких от Церкви, можно услышать, что в монашество люди идут, чтобы спрятаться от горя. И вроде бы ваша история это подтверждает.
– Здесь неправильно расставляют акценты. В монашество люди идут не от горя, просто в горе более обостренно чувствуешь нужду в Господе. Человек становится монахом потому, что хочет, чтобы его связь с Богом была близка, чтобы больше времени посвящать служению Господу. Я в этом плане, кстати говоря, плохой монах-то, поскольку продолжаю заниматься мирскими делами.
Но у меня и другая ситуация. Я вдовец, и, как правило, вдовцов не рукополагают, если они не принимают постриг – такая практика сложилась в нашей Церкви.
Но так получилось, что по ряду обстоятельств, как внешних, так и внутренних, я был вынужден остаться в работе миру. Когда я принимал постриг и меня рукополагали в дьяконский сан в 2008 году, младшей дочке было всего 13 лет. Поэтому меня и не определили в монастырь, а отправили на приход, где я мог совмещать служение и трудовую деятельность. Сейчас, понятно, дочка уже выросла, но владыка пока благословил продолжать работать, сказав: «Ты еще нужен…»
Если бы я был не в беде, если бы моя супруга была жива, то я бы жил семейной жизнью. Хотя, скорее всего, и принял бы священный сан. Когда человек остается, как я, один, у него есть несколько вариантов. Вариант первый – жениться вновь, но этот путь не всегда приемлем. Второй путь – монашество. Если человек верующий, он становится монахом и он посвящает себя Господу. Третий путь – остаться в миру и не возлагать на себя монашеских обетов. Только какой в этом смысл?
Батюшку вызывали?
Коренной москвич иеромонах Феодорит (Сеньчуков) свыше трех десятков лет работает врачом-реаниматологом на 1-й подстанции столичной скорой помощи. Постриг он принял девять лет назад после смерти жены. На вопрос, почему ушел в монахи, отвечает: «А какие еще варианты могут быть у верующего человека, потерявшего супруга?»
На скорой работают разносторонние люди
– Врач-реаниматолог – специальность крайне серьезная. Вы с детства мечтали стать медиком?
– Не совсем. Класса до десятого колебался между медициной и филологией. Но в итоге решил, что тягу к языку можно реализовывать и другим способом, и поступил во Второй московский мединститут. Думаю, никогда не стал бы монахом, если бы не кончина супруги. Но в этой ситуации других вариантов я не видел.
– Как вам удается совмещать эти два служения?
– Священноначалие благословило жить не в монастыре. В свободные от дежурств на скорой дни участвую в богослужениях. С принятием монашества моя жизнь изменилась, наверное, лишь в том плане, что появилось иноческое правило, стала строже дисциплина.
– Как на подстанции относятся к тому, что на дежурство с ними заступает монах?
– Нормально. Врачи – разносторонние люди, и у нас на подстанции много интересных личностей: художник, журналист, поэт…
– Среди коллег-медиков священнослужителей много?
– Не очень. Есть один диакон, тоже реаниматолог, – только не на скорой, а в больнице.
Врачую по благословению
– Бывают ли неверующие врачи?
– Попадаются. Но среди реаниматологов неверующих не встречал. Не все они, правда, веруют определенно, но ни один реаниматолог не сомневается в существовании потусторонней жизни. Поговорите с любым сотрудником отделения реанимации, и вы услышите много разных баек про то, как души умерших по ночам приходят на место своей смерти, как кто-то что-то двигает или что-то звенит в шкафах, как в детской реанимации шлепают по коридорам босые ноги, а все дети при этом спят…
– Сейчас обсуждается опубликованный Межсоборным присутствием документ, существенно ограничивающий для клириков возможность заниматься, в частности, медицинской деятельностью…
– С одной стороны, я очень надеюсь, что его не примут, так как многие против. С другой стороны, даже в этом проекте прописано, что решение в каждом конкретном случае остается за правящим архиереем. Так что при наличии благословения и соответствующего письменного разрешения работать будет можно. Но ведь и сейчас любой священник, если он где-то еще постоянно занят, должен на эту деятельность испросить архипастырского благословения. Иначе это технически будет проблематично, за редким исключением (например, если ты фрилансер). Если же на работу ходишь регулярно, в любом случае обязан свою деятельность легализовать. Так что в этом документе не вижу смысла. Лично у меня и сейчас такое разрешение от архиерея имеется. Там указано, что мне благословляется и предписывается заниматься врачебной деятельностью.
– Одним из аргументов за запрет совмещения врачебной деятельности со священством называют риск быть обвиненным в смерти человека. Реаниматологу нередко приходится сталкиваться со смертью…
– Ну, здесь нашему брату нужно думать не о том, что человек может умереть, а о том, что делать, чтобы он не умер. А вообще я считаю, что моя работа есть служение Господу: «Почитай врача честью по надобности в нем, ибо Господь создал его, и от Вышнего – врачевание, и от царя получает он дар» (Сир. 38, 1–2). А что касается самой реаниматологии, то это вообще инструмент Промысла Божиего. Ведь мы даем человеку время на последнее покаяние. Только пока человек живой, он может покаяться!
Смертельный укольчик?
– Вам часто приходится сталкиваться с очень тяжелыми больными. Скажите, где человеку найти силы бороться с недугом?
– Единственное, что может помочь – вера, упование на Господа. Я это знаю по себе, так как сам, к сожалению, человек не очень здоровый. Последние годы каждую зиму сам попадаю в реанимацию. Для меня обстановка, конечно, знакомая, но все равно не очень приятно. Есть вещи, которые физически перенести тяжело – боль, удушье. Даже самый сильный человек от этого будет страдать и мучиться. Если тебе суждено умереть, нужно молиться, чтобы смерть была как можно более легкой, если выжить – то с надеждой. Если ты ни во что не веришь, то зачем тогда жить вообще?
– Действительно, многие говорят: мне так тяжело, не хочу мучиться больше, лучше бы меня не стало.
– Бывает, приезжаешь к пациенту, а он говорит: «Доктор, я так умереть хочу! Сделайте мне укол». Я никогда не отказываю: «Ну что ж, сейчас сделаем». И тут же слышу в ответ: «Не сейчас, я еще не готов». Больному нужно человеческое отношение со стороны близких. Тогда он не станет просить об эвтаназии, а будет просто радоваться тому, что живет.
– Совмещать работу на скорой с монашеством, наверное, еще тяжелее из-за многодневных постов?
– Насколько строго поститься, зависит от каждого человека. Я пощусь так же, как и постился всегда, насколько это позволяет состояние моего здоровья. Я не могу поститься по Типикону и есть один раз в день. Впрочем, сейчас, как мне кажется, ни в одном монастыре такого строгого устава нет…
С точки зрения диабетика
– То есть, с точки зрения медицины, к своему здоровью прислушиваться нужно?
– Нужно, но нельзя недугами оправдывать поблажки. Ведь пост существует не просто так. Он для того, чтобы отключиться от мирской жизни и перейти на духовное, горнее. У меня диабет, сейчас довольно тяжелый. У жены тоже было это заболевание, поэтому посты мы соблюдали очень условно. Когда супруга умерла, на одной из исповедей я рассказал священнику, что слабо соблюдаю пост из-за своей болезни. А он мне говорит: «Знаешь, у меня тоже диабет. Я стал поститься по Типикону, и все прошло». После этих слов рыба в рот просто не полезла. Я стал строго поститься и пять лет прожил без лекарств. Но потом болезнь взяла свое, и сейчас у меня довольно большие дозы инсулина. При всем при этом посты я соблюдаю довольно строго.
– Какой совет вы дали бы тем, кто интересуется, как правильно поститься?
– Постись как можешь. Типикон тебе в образец, а дальше нужно для себя избрать схему. Не так, что сегодня я великий постник, ничего не ем, зато завтра наплевал на все, потому что путешествую. Если постишься с маслом – рыбу не вкушай. Если постишься с рыбой, забудь про поблажки с молочной продукцией, и так далее. Но в любом случае из всего этого нельзя устраивать пищевой разврат.
– Вы сказали, что врачи – очень разносторонние люди. А у вас есть хобби?
– У меня есть кошки. И был даже один ученый кот, который любил читать богословскую и философскую литературу. Перелистывал носом страницы, читал и очень злился, если у него пытались отобрать книгу. Другими книгами не интересовался в принципе! А еще он люто ненавидел язычников. Он их безошибочно определял среди друзей дочери, когда они к нам приходили в гости. Как только видел такого, бросался на него. А потом, когда эти ребята завязали с язычеством, он с ними очень подружился. Всякое дыхание да хвалит Господа!