«Покуда душа в теле, покуда хоть одна жилка ещё бьется, нельзя терять надежды.
Я знаю это по себе».
Шолом-Алейхем. «Тевье-молочник»
В октябре в Израиль приезжает знаменитый Иркутский Академический драматический театр им. Н. П.Охлопкова, который представит израильским зрителям легендарный спектакль «Поминальная молитва» по знаменитой пьесе Григория Горина, в основу которой легла повесть «Тевье — Молочник» и другие произведения еврейского писателя и драматурга Шолом-Алейхема.
«Поминальная молитва» — удивительный спектакль о красоте и счастье жизни. Это история о людях, которых разделяет многое — вера, язык, обычаи. О людях, которые несмотря ни на что сохраняют в себе человеческое понимание любви и добра, способное спасти этот безумный, постоянно рушащийся мир.
Любовь и смех, боль и унижение, терпение, терпение, терпение… Такова формула жизни старого молочника Тевье. Его мир — деревня Анатовка, его богатство — любимые жена и пять дочек. А судьба — телега, которую, взваливая каждый день на свои плечи, и в стужу и в зной должен тащить старый еврей.
Пьеса Григория Горина по мотивам прозы Шолом-Алейхема о семье бедного еврея Тевье-молочника стала жемчужиной в репертуаре многих отечественных театров. Для охлопковской труппы в Иркутске она тоже стала «брендовой». Поставленная к бенефису народного артиста России Виталия Венгера в 1998 году заслуженным деятелем искусств России приглашенным режиссером Олегом Пермяковым, она была сыграна за восемь лет ровно 100 раз, покорила с гастролями Саянск, Усть-Илимск, Новосибирск, Белгород, Ростов-на-Дону, Новороссийск, Москву, Одессу, Киев, Ташкент, Варну и Софию. За образ Тевье Венгер получил премию Первого фестиваля сибирских театров «Сибирский транзит» в номинации «Лучшая мужская роль». С уходом со сцены центрального исполнителя спектакль был снят с репертуара. Но в недрах коллектива не угасала мечта возродить полюбившуюся историю в новых красках. Наконец, 18 лет спустя, в 2016 году было решено вернуть Тевье-молочника на иркутскую сцену. За новую постановку опять взялся приехавший в Иркутск из Барнаула Олег Пермяков.
Израильский зритель увидит новое прочтение ставшего классикой материала, спектакль, который по праву отмечен театральными критиками, как один из выдающихся спектаклей современного российского театра, новый спектакль на вечные темы любви, долга и человечности.
Иркутский Академический драматический театр им. Н. П.Охлопкова называли, да и сейчас иногда называют, сибирским МХАТом. Так же как и у великого образца, театр у Байкала имеет свои, особенные традиции. Знают иркутских мастеров сцены и за пределами России – им рукоплескали зрители США, Германии, Японии, Польши, Болгарии, Монголии. Прошлые гастроли театра в Израиле также прошли с большим успехом! Иркутский Академический драматический старше своего столичного собрата почти на полвека, и за сто шестьдесят с лишним лет своего существования он подарил российской сцене сотни блестящих актеров и актрис, сыграл практически весь отечественный и зарубежный драматический репертуар.
Из стен Театра вышло немало блистательных мастеров сцены и экрана. Театр по праву носит имя замечательного русского режиссера и актера Николая Павловича Охлопкова, который родился в Иркутске, здесь начинался его творческий путь, чтобы блистательно продолжиться на подмостках Московского театра имени Маяковского. Здесь делал первые шаги выпускник иркутской театральной студии Леонид Иович Гайдай, впоследствии выдающийся советский кинорежиссер-комедиограф. Здесь начинали такие известные ныне актеры театра и кино, как Леонид Броневой, Глеб Стриженов, Михаил Светин, Наталья Каляканова, Валерий Алексеев, Юрий Ицков и многие другие.
И сегодняшний Иркутский Академический драматический театр им. Н. П.Охлопкова богат талантливыми исполнителями. Среди актеров-иркутян – три народных артиста России: Виталий Венгер, Наталья Королева, Тамара Панасюк, четырнадцать заслуженных, в коллективе театра трудятся заслуженные работники культуры и деятели искусства, почетные граждане города Иркутска и Иркутской области. В репертуаре театра – как русская и зарубежная классика, так и современная драматургия.
Знаменитая пьеса Григория Горина «Поминальная молитва» не сходит со сцены на протяжении десятилетий. В роли Тевье-молочника блистали выдающиеся актеры – Михаил Ульянов, Евгений Леонов, Богдан Ступка.
Израильтян ждет еще одна версия самой «еврейской» пьесы Горина, которую Иркутский Академический драматический театр им. Н. П.Охлопкова с понятным волнением привозит в Израиль.
«Иудей, православный… И какая разница, если человек беден и тянет свою телегу…», – произносит Тевье, которого пронзительно сыграл Заслуженный артист России Степан Догадин. Всю жизнь он трудится, чтобы дать дочерям то, чего никогда не было у него самого – спокойной, сытой жизни. Образ человека, тянущего свою телегу вне национальности и места проживания. У бедных людей и беды общие. Где заработать денег для семьи, как удачно выдать дочерей замуж и жить в согласии, не выживая, а именно живя так, как хочется, – вот что волнует главного героя.
Режиссер Олег Пермяков и актеры показывают нам свое видение еврейской семьи, с ее особыми нравами и обычаями. Прекрасен дуэт Тевье-Догадина и его жены Голды (Анастасия Пушилина) с ее напевными речами, всеобъемлющей заботой, необыкновенной добротой и пониманием. Голда – хозяйка дома, хранительница очага. В героине Пушилиной сразу угадывается материнское начало, что знакомо и близко каждому с детства.
К старшей дочери Тевье (Екатерина Константинова) сватается старый владелец мясной лавки Лейзер-Вольф (Яков Воронов). Перед Тевье встает вопрос: заставить дочь выйти за нелюбимого, но богатого человека, либо позволить ей быть с бедным портным, которого она так любит? Тевье позволяет дочери действовать так, как велит сердце.
И на самое радостное событие – свадьбу Цейтл и Мотла (Сергей Дубянский) – приходится страшный погром. «Гнев народа священен», – произносят «посланцы» революции и разрубают маленький дом, в котором до этого так уютно горел свет, и было столько любви и тепла. Разрушается старый мир, порядок. Всем евреям приказывают убираться с земли, на которой они живут.
Что остается человеку, когда ему неоткуда ждать помощи? Только обращаться к Богу. Разговоры Тевье с Ним – личные, честные, порой ироничные, затрагивающие самые серьезные темы.
После множества событий и самого страшного из них – смерти Голды — Тевье и его семье приходится уезжать. Возле дома растет дерево, которое посадил еще отец Тевье. В отчаянии герой порывается срубить его. «Зачем дереву жить, если у него нет листьев и ветвей?», — восклицает молочник. Но он не делает этого. Дочери счастливы, жизнь идет своим чередом, и в такое нелегкое время он в состоянии сохранить семью. В мрачных обстоятельствах герои способны улыбаться, продолжать любить друг друга и радоваться любой мелочи.
И у зрителей перехватывает дыхание, когда они слышат:
– Почему все смеются?
– А что еще остается делать?
Спектакль Иркутского Академического драматического театра им. Н.П. Охлопкова – тонкое проникновение в уголки еврейской души, характера и многовековой мудрости нашего народа. Блестящая работа российского театра, которая заслуживает внимания израильского зрителя.
В Израиле спектакль можно посмотреть, начиная с 11 октября в разных городах страны, включая Хайфу, Нагарию, Беер Шеву, Иерусалим и Тель Авив.
Билеты в кассе biletru.co.il или по телефонам *4997 и 03-5226646
Фотографии с официального сайта Иркутского Академического драматического театра им. Н.П. Охлопкова. Разрешено для публикаций организаторами гастролей, компанией MAK International.
«Жизнь моя проста, как песня, – приходите на мои спектакли, там вся моя личность».
Мы встретились с Олегом Рэмовичем Пермяковым – заслуженным деятелем искусств России, театральным режиссёром из города Барнаула – накануне премьеры его спектакля «Закат» по произведению Исаака Бабеля в Иркутском академическом драматическом театре им. Н.П. Охлопкова.
Расскажите, пожалуйста, с чего начинался Ваш творческий путь? Чем Вас поманил театр?
Любовь к лицедейству у меня с детства. В школе я организовал свой театральный кружок (конечно, мы называли себя Театром). Одноклассники были моими первыми партнерами по актерскому делу. Я тогда не знал, что занимаюсь режиссурой, просто меня захватывал процесс динамичного творчества. А еще до школы я очень любил читать стихи – публичные выступления доставляли мне безумное удовольствие. Видимо, к актерству у меня природная склонность. Потом я учился в Новосибирском театральном училище, восемь лет работал актером на разных сценах. И один из театров запал мне в душу – это был иркутский ТЮЗ, в котором я проработал целый сезон, с 1972 по 1973. С тех пор я страстно влюблен в Иркутск. Позже, когда я уже стал режиссером и поездил по стране, меня вновь пригласили сюда, но уже в драматический театр. Сначала я ставил спектакль для Виктора Егунова – «Село Степанчиково и его обитатели», потом готовил постановку для потрясающего актера Виталия Венгера – «Поминальная молитва».
У нас есть Священное озеро Байкал, у вас Духи Алтайских гор, мы похожи в своем почитании Великого. А в творческом восприятии география важна?
Город формирует общую интеллектуальную атмосферу. Иркутск мудрее, умнее, одухотвореннее многих городов России. Только здесь могли родиться два писателя-гения: Распутин и Вампилов. Сама аура этого географического места невероятно заряжена на талантливость. Стоит в каком-нибудь другом регионе заговорить про Иркутск, и все сразу вспоминают озеро Байкал, декабристов, Мацуева, и никто не спросит, что это за город. А есть населённые пункты, о которых и сказать-то нечего. Алтай тоже богат знаковыми местами: Белокуриха, Катунь, мистическая гора Белуха. Если говорить о Барнауле, там есть свои интересные писатели, поэты, чудесные художники (Валерий Октябрь, например). Университеты: мединститут, институт культуры, педагогическая академия и другие – подпитывают интеллектуальную струну города. Но в силу того, что это аграрный край, там более приземлённые заботы, люди иначе настроены на литературно-художественное восприятие. Хотя и на Алтае появляются любопытные спектакли, на которые находится свой зритель.
Вы курируете режиссёрско-актёрский факультет Академии культуры и искусства. Расскажите, какая она – современная театральная молодежь?
Они абсолютно другие. В их возрасте мы были иными. Но так и должно быть. Очень многое изменилось в формах, а особенно в содержании. Современной молодежи в неограниченных объемах доступна любая информация. Они могут рассмотреть каждый театр мира. Могут увидеть, как и что играют актеры иных государств, не говоря уж о столичной сцене. Поэтому они мыслят шире. А еще они смелее, отчаяннее в чем-то – не стоит бояться этого слова, наглее. Даже в моменты робости у этого поколения есть внутренняя уверенность, что надо поступать так, а не иначе, без оглядки на учителей и родителей. Хотя не отрицаю, что и прислушиваться к советам старших умеют. Если говорить про моих учеников, то я ими очарован. Они учатся на актерско-режиссёрском факультете, но большинство выбирает актерский путь. Хочется верить, что они состоятся в профессии.
В одном из интервью Вы сказали, что сегодня пластика доминирует в европейском театральном пространстве: языком жестов, тела, спектакли создаются без текстов и имеют широкий резонанс. Как Вы относитесь к театральным экспериментам и как реагирует на них российский зритель?
За словом «эксперимент» стоит невероятно сложное информационное поле, которое называется экспериментальный спектакль. Он соткан из пластики, из иного течения сюжета, из самой пьесы – например, театр абсурда. Но не каждый город и не каждый зритель готов этот эксперимент воспринять. Если мы возьмем мегаполисы европейского уровня – Париж, Берлин, Будапешт – сама сцена, воздух, атмосфера предполагают там не просто поиск, а яростный, ажиотажный, экспериментальный путь каждого спектакля, на который обязательно найдется свой зритель. Но живущим в небольших российских городках «N» сложно перейти на другую систему считывания информации во время представления, особенно если провинциальный театр посещается слабо. Иркутску в этом отношении повезло. У драматического театра хорошо налажен контакт со зрителями. Каждый вечер на четырех сценах я вижу аншлаги. Только при таком раскладе здесь могли появиться «Другая сцена» – театр в подвале – и «Четвертая сцена» – студенческий театр. Здесь есть поле для экспериментов и зритель, который на них пойдет. К примеру, в 2012 году я поставил на «Другой сцене» зашифрованную пьесу-абсурд «Елизавета Бам» по невероятно сложному писателю Даниилу Хармсу. Зал был полон. Задача режиссера сделать все, чтобы у зрителя в голове не возникло слово «не понимаю», чтобы он получил удовольствие. Эксперимент отдельно от аудитории ставить бессмысленно. Зритель – это тот, ради кого мы существуем. Если он не понял, значит, мы его плохо подготовили.
Ваша жанровая палитра обширна, Вы ставили и классические постановки, и сказки, и пластическую фантазию, и современную драматургию. Вы нашли свой жанр или поиск не прекратится никогда?
Я влюблен в пьесу до беспредела, а иначе у меня бы ничего не получалось. Если говорить о жанре, мне близка трагикомедия: когда на сцене есть боль, которая выражается через некую комическую ситуацию. Так труднее, потому что на кладбище мы не можем позволить себе отплясывать гопака. Там есть ритуал прощания. Но остаться в этом ритуале не наигранно – очень трудно. Так же как остаться искренним на празднике: фальшивое веселье только вводит в уныние. Я за настоящие эмоции, которые идут из глубины человеческой сути.
Почему для нового спектакля Вы выбрали произведение Исаака Бабеля?
На мой взгляд, в политическом, семейном, человеческом плане пришло время Бабеля. Писателя, который для нашего государства был долгие годы закрыт. Если взглянуть на современные события через призму его ироничного взора, то становится не по себе, потому что они высвечиваются в ином качестве. Бабель – это та филигранная струна, которая, о чем бы он ни рассказывал, звучит неоднозначно. Ни «за» ни «против», ни «вверх» ни «вниз». Именно пьеса «Закат», которая ставилась очень мало, даёт ответы на многие вопросы, рассказывает зрителю о самом сокровенном, что есть у человека, – о течении его жизни. Ответ на вопрос: «Для чего?» стоит искать в своём сердце. Сквозь смех – и слезы.
Содержание
На суд зрителя
– Кто это – «мы»?
– Пятый курс режиссёрско-актёрского факультета академии культуры и искусства, на котором учатся 11 студентов и который я веду, в новом сезоне будет пробовать свои силы на этой сцене! Что будет после того, как ребята получат диплом, мы не загадываем. Возможно, уйдут – ну что ж, должны уходить. Или… кто его знает. Но в этом сезоне у нас будет театр-студия!
– С чем же вы выходите к зрителям?
– Сезон откроем 3 октября спектаклем «Цианистый калий с молоком или без» по пьесе испанца Хосе Хуана Алонсо Мильяна. Пьеса абсурда, смешная и нелепая, окрашенная чёрным юмором, о людях, которые живут в маленьком городе по своим придуманным законам. Ну, например, чтобы получить наследство, нужно обязательно отравить – ну, а что в этом такого страшного?.. Эта пьеса подходит для очень открытой сценической площадки этого зала, лишённой кулисной части, порталов, с такой выдвинутой авансценой. Но я подумал: вот и хорошо! Всё, что касается площадного существования выбранной пьесы, здесь имеет право быть.
Вторая работа – это сказка «Конёк-Горбунок» Ершова, в которой есть и социальный срез, и волшебно-загадочный срез, и народность, и язык потрясающий. Работая над этим произведением, мы нашли то, что делает его современным. Отказались от лубковости, нашли пластические выразительные решения. Кстати, мы уже играли этот спектакль: в селе Ново-Перуново и в барнаульской художественной галерее Sol’.
Третий спектакль «Со мной в главной роли» рождался очень любопытным образом. Студенты изъявили желание создать пластический спектакль. Кстати, сегодня пластика доминирует в европейском театральном пространстве: языком жестов, тела, посредством этюдов создаются спектакли без текстов и имеют хороший резонанс. Ребята насобирали разных сюжетов, а спектакль попросили поставить Ольгу Николаевну Вернигора, режиссёра по пластике.
– Это эксперимент?
– Вероятно, да. Хотя в краевом Драмтеатре был пластический спектакль «Генералы песчаных карьеров». Молодой зритель хорошо принимал его, ведь пластика очень зрелищна. И на премьере спектакля «Со мной в главной роли», которая проходила в филармонии, меня восхитила реакция зрителей: зал взрывался от смеха, замирал, аплодировал. А когда зритель реагирует? Когда он понимает, что это про него. Но тогда, на первых показах, в зале была публика, так сказать, приобщённая к театру – студенты академии, колледжа культуры, студенты барнаульских вузов. А вот сейчас для нас наступит испытание: на 333 местах этого зала могут оказаться люди, у которых нет театрального образования, но это публика, которая и ставит самую объективную оценку.
В Москву! В Москву?
– Откуда такое название – «Со мной в главной роли»?
– Ребята искали название долго. Инициатор этого варианта – Ольга Вернигора. И мне показалось это любопытным. Если жизнь проходит рядом – это печально. Если ты хочешь быть в этом течении жизни – нужно, чтобы она проходила с тобой в главной роли! Мы все хотим быть первыми. И это – правильно!
Кстати, этот спектакль вызвал резонанс на театральном фестивале «Шаг», где волею судеб ваш покорный слуга являлся председателем жюри. Студенты ГИТИСа, посмотрев наш спектакль, говорили, что это надо показывать в Москве.
И ещё одна пьеса в репертуаре театра-студии – первый вариант «Вассы Железновой». К той известной «Вассе Железновой», которую Глеб Панфилов сделал фильмом, она никакого отношения не имеет. Там есть те же имена, но это – совершенно другая пьеса.
– Чем различается культурное пространство провинции и столицы? Почему все рвутся на столичные сцены?
– Cтолица – это всегда точка сосредоточивания всего, что есть наилучшего, сильного. Несомненно, московские театры собирают самые яркие таланты. Но там есть и среднее, и просто плохое. А когда мы говорим о провинции… В маленьком городе Минусинске много лет работает Алексей Песегов. Он создал невероятно интересный театр, который знает вся Европа. В театральном пространстве мира такие явления встречаются нередко. Милан далеко не столица, но там есть театр, который создали Джорджо Стрелер и Паоло Грасси, – «Пикколо театро ди Милано». И этот театр знает весь земной шар. Или в литовском городке Паневежис Йозас Милтинис создал театр, который известен на весь мир.
– О чём-то подобном вы мечтаете?
– Я, наверное, уже не в том возрасте, чтобы о чём-то таком мечтать. Я просто знаю, что где угодно в театральном пространстве может возникнуть ЧУДО. Я сейчас скажу глупость, но вы её правильно поймите: в театральном пространстве мечтать – вредно. Нужно много работать. На это способно очень малое количество людей: выдержать ритм репетиций, выдержать дисциплину… Мечты могут привести к фантазиям, из-за которых потеряешь ощущение реальности.
Публика не дура
– Что, если зрители, которые придут на ваши спектакли, вынесут неудовлетворительную оценку работе театра-студии?
– Значит, мы проиграли. Часто слышу от тех, кто не оказывается победителем: «Публика – дура». Не-е-ет! Нет. Нет… Публика может оказаться не достатчно подготовленной, чтобы «прочитать» твоё великое творение. Но только в том случае, если ты – великий художник и опередил время, опередил зрительское умение «считывать». Как, например, Андрей Тарковский. В большинстве же случаев зритель, который пришёл на спектакль, желает получить информацию, которая ему понятна. Конечно, есть разные уровни восприятия, но по части демократичности любой спектакль должен быть безупречен. Можно говорить о сложных философских проблемах, но всё это должно быть понятно. Великий грузинский режиссёр Роберт Стуруа в своих размышлениях о театре вывел очень хорошую формулу: «Спектакль должен быть понятен и моей бабушке, и великому учёному».
– Олег Рэмович, вы как режиссёр склонны к поиску, так сказать, незатёртых пьес незатёртых авторов. Наверное, и своим студентам даёте много свободы, чтобы не закисали?
– Мы воспитаны временем, в котором было, безусловно, много прекрасного, но в котором всё было регламентировано. Поэтому сегодня формула «я тебе запрещаю» для меня не существует. Ничего запрещать нельзя! Другое дело, когда мы видим перебор в нравственном, этическом, эстетическом. Например, выходит голый человек на сцену, а я хочу спросить: для чего? Для того, чтобы мои эротические чувства возбудить? Для этого есть стриптиз-клуб или публичная баня. Человек – удивительное существо, которое тянется ко всему запретному. Веками существуют 10 заповедей о том, что нельзя, но нас это не смущает. Порой умираем, так и не осознав, что лучше бы по этим заповедям было прожить.
Вот сегодня идёт полемика о возможности употребления мата на сцене. Говорят, чтобы приблизить к жизни. На мой взгляд, чушь собачья! Не всякое проявление жизненное нужно использовать в искусстве. Искусство для того и было создано человечеством, чтобы только к звёздам направлять наши глаза, будить истинно прекрасные движения души, а не желание пустить слюну, увидев обнажённую плоть. Так что запрет один – вульгарность, пошлость, глупость, идиотизм, который возводится в ранг искусства.
Описание
В сезоне 2018 года на сцене Томского театра драмы покажут спектакль в 2-х действиях «Поминальная молитва» в совершенно новой обработке.
Григорий Горин
ПОМИНАЛЬНАЯ МОЛИТВА
Притча в двух частях
по мотивам произведений Шолом-Алейхема
Постановка, художественное и музыкальное оформление –заслуженный деятель России Олег ПЕРМЯКОВ
Режиссёр по пластике – Эдуард СОБОЛЬ
Повесть еврейского классика, написанная в начале ХХ века, давно разошлась на анекдоты, превратилась в один из лучших мюзиклов всех времён «Скрипач на крыше», а затем в лучшую пьесу Григория Горина. Пьеса была настолько многообещающей, что её приняли к постановке в очень многих театрах страны и вот уже более тридцати лет она не сходит со сцен.
Мудрому, доброму и справедливому молочнику Тевье посылаются испытания поистине библейские. Но чтобы не случалось, Тевье всегда найдёт юмор в мелочах и улыбнётся новому дню…
Для его пяти дочерей удачное замужество – единственный шанс вырваться из нищеты. Старшей сосватан богатый мясник, но у неё уже есть любимый – без гроша в кармане. Студент, которого приютил Тевье, оказывается революционером. Когда его сошлют в Сибирь, вторая дочка отправится за ним. Третья полюбит русского парня и, приняв православие, обвенчается с ним… Повсюду еврейские погромы… Мирный маленький мирок сотрясают страсти, рушатся условности, трещит по швам привычный уклад, но жизнь продолжается. И герои делают свой выбор, пытаются жить и радоваться жизни несмотря ни на что.
Томский театр в числе первых обратился к пьесе «Поминальная молитва». Спектакль шёл двадцать лет, торжественно празднуя свои юбилеи. О незаурядности постановки писали не только местные, но и столичные газеты.
После большого перерыва режиссёр Олег Пермяков снова обратился к этому названию, осуществив постановку с новым оформлением, новым актёрским составом и в новом времени – в том, в котором все мы сейчас живём.
В спектакле заняты: народная артистка России Валентина Бекетова, заслуженные артисты России Евгений Казаков, Людмила Попыванова, Александр Постников, Владимир Тарасов, заслуженный артист Крыма Виктор Литвинчук, артисты Екатерина Мельдер, Татьяна Тёмная, Елизавета Хрусталёва, Антон Антонов, Данила Дейкун, Владимир Козлов, Иван Лабутин, Вячеслав Радионов, Виталий Огарь, Владислав Хрусталёв и другие.
ВНИМАНИЕ!!!
• В программе мероприятия возможны изменения.
• Если вы заметили неточность или ошибку – просим сообщить нам на электронный адрес info@icity.life.
>
Томские Новости +
Персона 06.10.2017
«Где вы видите страдающих людей?»
Справка «ТН»
Олег Пермяков окончил в 1985 году Государственный институт театрального искусства им. Луначарского (нынешний РАТИ-ГИТИС) по специальности «режиссура драмы». Работал актером в театрах Рязани, Барнаула, Иркутска, Омска, Новокузнецка. Возглавлял театры Барнаула, Ставрополя, Новокузнецка. С 1991 по 1996 год – главный режиссер томской драмы. Два года преподавал в Томском областном колледже культуры и искусств.
Сейчас живет и работает в Барнауле. Доцент Алтайской академии культуры и искусств. Председатель Алтайского отделения Союза театральных деятелей РФ. Заслуженный деятель искусств России.
– Олег Рэмович, вы не были в Томске 20 лет. С какими чувствами вернулись в город, который был для вас когда-то родным?
– Прилетев в Томск, я в первый же день отправился в театр. От улицы Алтайской, где меня поселили, добирался пешком. Неторопливо, по сантиметру изучая, как изменился город, и погружаясь в его атмосферу. Глядя на меня, прохожие, наверное, думали: «Дурак, что ли? Идет один, улыбается». А мне было хорошо от встречи с городом, где со мной происходило столько интересного. К сожалению, уже нет в живых моих друзей Олега Афанасьева и Ромы Виндермана. Раньше отрезок от кинотеатра им. Горького до драмтеатра мы проходили вместе. Иногда задерживались в сквере возле ТЮЗа. Завидев нашу троицу на лавочке, актеры обходили его кругами (улыбается).
– Два десятка лет «Поминальная молитва» собирала полные залы. В чем секрет этой истории? Она не оставляет равнодушными зрителей всех поколений.
– Двадцать лет – это действительно большой срок для спектакля. Живя и работая в других городах, я с удивлением узнавал, что томская «Поминальная молитва» отмечает десятилетие, пятнадцатилетие, а вот уже ей и третий десяток пошел. Приглашение восстановить спектакль я принял с радостью. Потому что очень люблю Томск, томский театр и томскую публику.
Эта история всегда имеет успех у зрителей независимо от того, в каком городе и в каком театре идет спектакль. Пьеса написана блистательным драматургом Григорием Гориным. Рассказывать о его литературном таланте будет лишним. Достаточно напомнить, что он автор сценариев всеми любимых фильмов «Тот самый Мюнхгаузен», «Формула любви», «О бедном гусаре замолвите слово».
История, рассказанная в «Поминальной молитве», не стала исключением. В ней много глубины, юмора, житейской мудрости. И посыл у нее правильный: какие бы трудности и испытания ни встречались в жизни, их нужно проходить достойно.
Особенная атмосфера создается по обе стороны рампы. Занятые в «Поминальной молитве» артисты рассказали мне потрясающую историю. Когда однажды заболел один из исполнителей, был сделан срочный ввод. Актер, временно его заменивший, в «Поминальной молитве» ранее не играл. Это был чужой для него спектакль. Да и не очень-то актеры любят вводы – всегда сложно встраивать себя в уже придуманную и сыгранную историю. Но, когда заболевший коллега вернулся в строй, тот артист признался: «Я готов играть в этом спектакле любую роль, лишь бы в нем участвовать». Такой мощный заряд интереса к жизни, партнерам, пространству сцены сложился внутри «Поминальной молитвы».
Вместе с телегой-декорацией в «Поминальной молитве» возникает тема переезда с одного насиженного места на другое. Мне она близка. Почти каждый актер (и уж тем более режиссер) десятки раз собирал контейнер и перебирался на новое место жительства. Но однажды неизбежно захочется, чтобы в твоей жизни больше не наступал момент, когда придется погрузиться и снова куда-то уезжать.
– У вас нет ощущения, что сегодня многие из нас, в отличие от героев «Поминальной молитвы», разучились бороться с трудностями и радоваться жизни, несмотря ни на что? Сейчас кого ни послушаешь, все живут скверно, у всех все плохо…
– Сложный вопрос. Мы все время слышим о том, какая тяжелая нынче жизнь. Но, скажите, часто вы встречаете страдающих людей на улицах, в магазинах, в аэропортах, в театрах? Вот и я тоже такого не припомню. Другое дело, что в каждом из нас поселилось убеждение: жизнь – это преодоление препятствий.
Умеем ли мы бороться с трудностями… У каждого без исключения человека возникали в жизни обстоятельства, которые он считал сложными и непреодолимыми. Тем не менее брал себя в руки и преодолевал их. Делал это, сохраняя чувство собственного достоинства. Не показухи ради – для себя самого.
Сегодня постоянно звучат слова: трудность, проблема, напряженность… Услышав их, сразу хочется спросить себя и всех нас: а когда легко-то было? Когда 30 лет назад накануне развала СССР мы ожидали, что вот-вот должно произойти что-то значимое и непременно хорошее, потому пока можно кое-какие неудобства и потерпеть? Или в первые годы после того, как Союз распался, а жизнь что-то не стала легче? В те времена были свои проблемы, сегодня свои проблемы. И ничего, живем. Я, кстати, рад, что в 1991 году все сложилось так, как сложилось, и государство отпустило человека в свободное плавание.
Лещ ни при чем
– Можно ли запрограммировать спектакль на успех?
– Нет, это исключено. Создавая спектакль, мы всегда рассчитываем на успех. Много репетируем, размышляем, спорим. Нам кажется: мы создаем что-то интересное, яркое, значимое. А потом приходит зритель, и оказывается, что история их не трогает. Такое случается. Я не люблю разговоры из серии «публика не поняла наш замысел». Зритель всегда прав. Если ему неинтересно на твоем спектакле, значит, ты где-то ошибся. Рассказанная на сцене история цепляет зрителей, когда режиссер слышит сегодняшний день, понимает, что происходит с обществом и с ним самим. Тогда спектакль приобретает современное звучание.
– К разговору о зрителе, который всегда прав… Нередко приходится слышать от ваших коллег: сегодня Томск не тот театральный город, каким был прежде.
– Не слушайте их – брюзжат. Я часто провожу вечера в зрительном зале, смотрю спектакли коллег-режиссеров. Естественно, наблюдаю и за публикой. Интеллигентность лиц необыкновенная! Томская публика меня восхищает. Не в каждом городе встречаешь таких тонких, думающих и чувствующих зрителей. Особенно сильно ощущаешь эту разницу, побывав в средней полосе России. Поверьте, я сейчас не кидаю леща.
В спектакле должны быть современные эффектные декорации. Время того требует. Сегодня у зрителей огромное информационное поле. Все хотят, чтобы им «сделали красиво». Нас окружают зрелищная реклама, нарядные вещи, ухоженные городские пространства. И театр должен эту планку держать.
– Актеры театра драмы вас тоже радуют?
– Вернувшись в Томск, я увидел совершенно другую труппу. За исключением нескольких представителей старшего поколения, с кем я работал, будучи главным режиссером. Они мне дороги. С большой радостью вновь встретился с Валентиной Бекетовой, Людмилой Попывановой, Ольгой Мальцевой. Очень люблю этих потрясающих артисток, они – настоящее украшение труппы. В премьере играть Голду по-прежнему будет Валентина Алексеевна. Я видел «Поминальную молитву» в разных городах и могу с уверенностью сказать: ее Голда – самая точная и пронзительная.
Новая актерская плеяда произвела не менее приятное впечатление. Встреча с мастером такого уровня, как заслуженный артист России Евгений Казаков, для любого режиссера большая удача. В нашем спектакле он играет Тевье-молочника. Роль сложная, объемная. И Евгений Васильевич очень интересно репетирует, подробно и тщательно создает образ.
Я обожаю актеров, работающих в Томске. Среди них немало моих учеников: Елена Дзюба, Владислав Хрусталев, Олеся Казанцева, Юрий Орлов, Жанна Морозова. Так что в Томске я «наследил».
Азартно и с большой отдачей работают молодые актеры. Для меня важно, что на репетициях мы увлекаем друг друга. Вместе придумываем, как наполнить спектакль современным звучанием. «Поминальная молитва» образца 2017 года будет отличаться от прежнего спектакля. Безусловно, какие-то мизансцены и ключевые смысловые моменты останутся. Но каждый новый артист создает новое пространство в спектакле. Мне нравится, как работают актрисы, играющие дочерей Тевье-молочника: Татьяна Темная, Екатерина Мельдер, Елизавета Хрусталева, Наталья Абрамова, Дарья Омельченко. Распределение ролей я делал, посмотрев постановки текущего репертуара. На каждой репетиции убеждаюсь, что не ошибся. Те же самые комплименты готов повторить в адрес молодых исполнителей главных мужских ролей – Ивана Лабутина, Данилы Дейкуна, Владислава Хрусталева.
Когда бабушка и профессор согласны
– Театр – это элитарное искусство?
– Напротив. Театр – самый демократичный из всех видов искусств. Если идешь на балет или оперу, нужно быть чуть более подготовленным. Хотя есть либретто: прочитав его, без труда поймешь, что происходит на сцене. Драматический театр более доступен. Он и зарождался для широкой публики. Зрителями шекспировского «Глобуса» были ремесленники, рабочие, девушки легкого поведения (те особенно любили театр). Они стояли, топтали глину, радовались и с удовольствием смотрели спектакль «Гамлет». Шло время. «Гамлет» оброс новыми философскими смыслами, автор стал менее понятен для современного зрителя в своих формулах и метафорах. Но это не значит, что театр элитарен. Скажу больше: драматическое искусство должно быть демократичным. Мне в этом смысле близка формула режиссера Роберта Стуруа – спектакль должен быть настолько демократичным, чтобы он был понятен и моей бабушке, и профессору с невероятно организованным мышлением.
– Вы понимаете тех, кто приходит сегодня в зрительный зал? Зачем они идут в театр?
– Зритель зрителю рознь. Сегодня сам поход в театр – уже своеобразная акция. Войти в пространство под названием «театр», начиная свой путь с нарядного фойе, гардероба, буфета, чтобы тебе рассказали какую-то историю. И тут мы плавно возвращаемся к нашему предыдущему разговору. Режиссер может сколько угодно прикрываться словами про «искусство высокого порядка». Но, если формула спектакля трудносчитываемая, зритель, при всей своей интеллигентности, скажет: «То, что происходит на сцене, очень интересно. Но я ничего не понял». И больше в этот театр не придет.
В театральном мире есть формула «Развлекая, поучай. Поучая, развлекай». Научить чему-то театр может. Только не нужно забывать, что в зрительном зале сидят взрослые умные люди. Зачем же мы им будем рассказывать про то, что такое хорошо и что такое плохо? Они и сами знают это не хуже нас на своем жизненном опыте.
– Вам довелось работать в разных уголках страны. Если попытаться составить своеобразный золотой театральный маршрут, какие нестоличные города России могут удивить труппой, традициями?
– Мы в театральном мире прекрасно знаем эти города. Там всегда была сильная труппа, но с режиссерами ситуация складывалась в разное время по-разному. Под номером один в этом списке Самара, Саратов, Омск, Томск, Красноярск, Новосибирск. Отдельного внимания заслуживает Минусинск. Маленький город, его жители не знают, что такое поездка на трамвае. Но потрясающе талантливый режиссер Алексей Песегов создал там сильный театр, занявший достойное место на театральной карте страны. Еще я бы включил в маршрут Владивосток с Приморским краевым драматическим театром имени Горького, им уже более 30 лет руководит Ефим Звеняцкий. Можно по-разному относиться к тому, что он делает, соглашаться с ним или не соглашаться. Но театр живет яркой, насыщенной, интересной творческой жизнью. И это важно.
Поспорят, пошумят и разойдутся
– Вы много общаетесь с театральной молодежью. Что можете сказать о современном поколении начинающих актеров?
– Они неплохие ребята. Когда тебе переваливает за 60, все происходящее с тобой и вокруг тебя в молодости начинаешь оберегать, считая, что это было здорово и единственно правильно. Легко скатиться до того, чтобы с упреком смотреть на новую молодежь, которая хотела бы получать большую зарплату, приезжать на репетицию на собственном автомобиле, спокойно водить ребенка в детский сад. Но ведь это абсолютно справедливые желания! Я помню, как в 1990-е годы дети актеров бегали во время репетиции за кулисами, просто потому что их было некуда деть.
Если режиссер не любит артистов, хороший спектакль никогда не получится. Актерская профессия сложная и жестокая. Нужно уметь прощать им все: разгильдяйство, лень, бесконечные опоздания на репетиции. А если это тебя раздражает, будь добр организовать процесс так, чтобы у людей даже мысли не возникало о том, что можно так себя вести.
Вреднее ли нынешнее поколение, нежели были мы? Да. Нас по-другому воспитывали, мы многого побаивались и потому чувствовали ответственность. «Пермяков, завтра вас вызывают в райком!» Первая мысль: что-то ты сделал не так, теперь жизнь и карьера закончились… А в райкоме тебе сообщают: «Товарищ Пермяков, мы ценим ваши старания и доверяем вам такую-то постановку» (улыбается). Сама перспектива похода в райком или, что еще хуже, в комитет госбезопасности вызывала трепет. Нынешняя молодежь – хоть на прием к президенту ее пригласи – трепетать не будет. И, наверное, правильно. Кому нужна эта ограничивающая боязнь всего и вся?
– Вас вызывали в комитет госбезопасности?
– Было дело. Я имел неосторожность сходить в гости к американскому послу. Даже не в посольство – в пентхаус за Арбатом, где он проживал. До кучи выяснилось, что моя знакомая по счастливой случайности достала билет на фильм «Тутси», в котором великий актер Дастин Хоффман продемонстрировал выдающееся дарование, перевоплощаясь в женщину. Волновался ли я, получив это «приглашение»? Неприятно, что скрывать. Я был готов к тому, что меня попросят бросить институт на четвертом курсе и уехать из Москвы. К счастью, сотрудники госбезопасности во всем разобрались. Обошлось. Но слежка за мной шла еще восемь лет. Переезжая в новый город, через какое-то время я замечал – за мной по пятам ходит товарищ, в чьих намерениях сомнений не возникало. У меня были приятели, которые ставили Солженицына, читали Набокова. Их вызывали в КГБ, чтобы они не подрывали сознание подрастающего поколения. Вот это было серьезно. А я там оказался случайным гостем.
– Вы согласны с убеждением некоторых ваших коллег о том, что художник должен быть вне политики?
– Не согласен. Важно не то, высказываешь ты свою политическую точку зрения или нет, а повлияет ли она на что-то. Раньше КГБ пристально следил за тем, о чем ты думаешь. А если у тебя нет политической позиции, ты вроде бы как и не художник… Режиссер может открыто высказываться или держать свое мнение при себе – это его право. Но он обязан чувствовать ответственность за то, какие идеи несет он со сцены через свои спектакли.
– Что думаете по поводу скандала вокруг Кирилла Серебренникова?
– Правильно нужно оформлять документы, касающиеся финансово-экономической деятельности театра. Даже если субсидии пошли на развитие театра, зарплату артистам, гонорары художникам, но оформлены неверно или с нарушением закона, естественно, возникнут вопросы о том, куда израсходованы эти средства.
Кирилл Серебренников, несомненно, одареннейший режиссер не только России, но и Европы. Если не сказать – мира. Его эстетику лично я не разделяю. Но буквально позавчера увидел по телевизору мхатовских «Мещан» в постановке Серебренникова и был впечатлен тем, как талантливо сделан спектакль. Повторюсь, его творческие поиски, связанные с обнажением фигуры, заменой персонажей, когда женщин играют мужчины, на любителя. Я на эти «изыски» пожимаю плечами: хочется ему так – имеет право. И я не согласен с теми, кто кричит: «Государство ущемляет режиссера Серебренникова!» Никто ему не собирался таким образом рот затыкать. Документы нужно было оформлять правильно. А теперь нужно доказать, что средства использованы по назначению. Все-таки мало какому театру в России выделяются правительственные субсидии в общей сложности на миллиард рублей. Чем все дело закончится? Думаю, ничем. Помните, как Фамусов говорил: поспорят, пошумят и разойдутся.
Воланд у каждого свой
– Однажды вы признались, что мечтаете поработать с «Мастером и Маргаритой» или «Дьяволиадой» Булгакова. Не боитесь мистики, связанной с автором?
– Мистических страхов у меня нет. И рассказы режиссеров про то, как они репетировали Булгакова и вдруг прорвало трубу, батарея отвалилась, пожар возник, не понимаю. Сразу хочется сказать на это: «Проводку-то проверять надо!» И батарея отвалилась, скорее всего, потому что она старая. А мы зачем-то начинаем за уши притягивать к вполне бытовым событиям происки Воланда.
С Булгаковым другая проблема. У каждого читателя возникает собственное представление о том, какими должны быть Мастер, Азазелло, Воланд. И когда нам материализуют их через кинематограф или театр, я ни разу не слышал, чтобы зритель сказал: да, персонаж именно такой, как в книге. Вот про Наташу Ростову, или Онегина, или любого другого героя литературы есть какое-то общее представление. А персонаж Булгакова у каждого свой. Отсюда претензии к постановкам и фильмам по его произведениям.
– Свой путь в профессии вы начинали актером. Осталась ли роль-мечта, которая так и не случилась?
– Все, что мне предлагали режиссеры, – посидеть в массовке. Говорю сейчас абсолютно не кривляясь. Я никогда и не загадывал для себя роли. Был ушибленно-пришибленным в плане дисциплины. Что дадут, на том и спасибо. В актерской профессии вообще не стоит о чем-либо мечтать. Это бессмысленно.
– Какого героя, на ваш взгляд, не хватает сегодня на сцене и киноэкране?
– Мне лично – Павки Корчагина. Понимаю, что это самообман и вряд ли такой персонаж может стать героем нашего времени. Но сегодня очень не хватает личности, беззаветно преданной своему делу, Родине, в конце концов, себе самому. Подобную преданность делу я наблюдаю в старшем поколении актеров. В нас это было вбито, что называется, кулаками. Порой через вредность, сопротивление, неприятие. Но самоотверженность в актерах старой школы выше, чем у среднего, и уж тем более молодого поколения. Это не хорошо и не плохо. Данность.
– Вам интереснее театр или жизнь?
– На эту тему я никогда не размышлял. По одной простой причине: театр для меня и есть жизнь. Но если я скажу, что кроме премьер и репетиций для меня ничего не существует, это будет позерством. Я люблю улицы. Люблю, прогуливаясь по ним, разглядывать людей. Ходить в магазины люблю, даже ничего не покупая. Есть огромное количество книг, которые я хочу успеть прочитать. Сейчас на полке дожидаются труды испанского философа Ортеги-и-Гассета. Обязательно должны быть какие-то интересы кроме театра. Если я не буду любить жизнь и интересоваться разными ее проявлениями, я ничего не сумею сделать в театре.
RSS статьи. Cсылка на статью: >
Теги: Театр,Театр драмы,Томский театр драмы
Вы можете пропустить до конца и оставить ответ. Pinging в настоящее время не допускается.
«У нас были аншлаги, зрители висели на люстрах!».Режиссер Олег Пермяков о томской Драме прошлых лет
23 августа 2017 / Томский Обзор / Фото: Вероника Белецкая АВТОР Мария Симонова
Заслуженный деятель искусств РФ Олег Пермяков в 1991–1996 годах был главным режиссером томской Драмы. Это он поставил знаменитую «Поминальную молитву», 20 лет не уходящую из репертуара театра.
Теперь Олега Рэмовича пригласили вновь создать этот спектакль на томской сцене. О постановке мы еще расскажем, а пока придадимся театральной ностальгии.
В беседе с Олегом Пермяковым мы легко перенеслись в те годы, когда в Томске было несколько ярких режиссеров, они дружили, а зрители спешили во что бы но ни стало попасть в театр. И искусство заставляло забывать обо всем, в том числе и о больших переменах в стране.
— Олег Рэмович, когда началось ваше сотрудничество с Томским драматическим театром?
— В конце 1990 года я получил предложение поставить «Поминальную молитву», спектакль по пьесе Григория Горина. Приехал в Томск на переговоры, познакомился с актерами. Все в результате сложилось, и в марте 1991-го я выпустил «Поминальную молитву». А затем получил предложение возглавить Томский театр драмы.
Директором тогда был Александр Иванович Жеравин, я его вспоминаю с большой благодарностью. Он как директор не вмешивался в творческое производственное дело, а, наоборот, всеми силами помогал. Часто сегодня вижу в городах и весях разные взаимоотношения директора и главного режиссера. Всегда улыбаюсь, когда вспоминаю Томск — у меня вообще вопросов таких не возникало. В Томске я отработал пять сезонов, с благодарностью всегда думаю о том времени, о спектаклях и актерах. Память — она удерживает только хорошее, были и другие мгновения в моей жизни в Томске, но я стараюсь не вспоминать их. Главное — это было счастливое творчество. Труппа томского театра была сильной.
— Кто в то время был среди ее главных «звезд»?
— Были яркими все те актрисы, кто и сегодня в труппе. Ольга Мальцева, Валентина Бекетова, Людмила Попыванова, Елена Козловская. Молодые актрисы подобрались интересные. Лену Саликову я пригласил из ТЮЗа, и она до сих пор в Драме. Актерский мужской состав тоже был сильным. И Дмитрий Киржеманов, и Юрий Кисурин, царство им небесное. Старший Антонов уже тогда был в труппе, а сегодня я с удовольствием смотрю, как вырос и превратился в сильного актера его сын. Владимира Варенцова я сначала в театре не застал — он перешел в «Скоморох». Но через несколько лет вернулся в Томский драматический. А знакомы мы были еще с той поры, когда оба работали актерами в Барнауле.
Оглядываясь назад, понимаю: я благодарен всем, с кем судьба свела меня в Томске. Сильные актеры режиссеру не просто помощь, они ему «подбрасывают поленья», чтобы он горел и фонтанировал идеями. «Село Степанчиково и его обитатели» , «Дядя Ваня», «Шаги командора» — думаю, это были интересные работы, их хорошо принимали зрители и критики.
— Как тогда жил театр? Сколько спектаклей выпускали в 1990-е за сезон?
— Почти отсутствовало финансирование, но что-то ставили с минимальным оформлением или «на подборе», из того, что сохранилось от прежних спектаклей. Но пять-шесть премьер в сезон выпускали непременно: одну сказку, остальное — для взрослых. Через полтора месяца в провинциальном театре в те годы надо было обязательно представить новые спектакль, иначе зрителя не зазвать. А так появлялся интерес, люди шли на премьеры.
— Как вы в те года решали, что ставить? Важен ли был момент, насколько произведение «кассовое», привлекательное для зрителя?
— Конечно, об этом тоже думаешь. Берешь пьесу, и рассматриваешь ее — есть ли у тебя подходящие для нее актеры, нужна ли она сегодня. Но я думаю, такое понятие, как актуальность — это не для театра. У хороших авторов, таких, как Достоевский, Островский, вопросы поднимаются, которые на века. Помню, Ольга Мальцева играла в «Без вины виноватых» Островского. На первый взгляд, эта история не связана с сегодняшним днем. А потом оказалось, что боль женщины, потерявшей ребенка, то, как она потом обретает возможность встретиться с сыном, интересуют зрителя.
— Много ли зрителей в начале 90-х приходило в томскую Драму?
— По-разному. У нас был хулиганский спектакль «Два веронца» — это пьеса Шекспира в версии Юлия Кима. Он сочинил театральную игру, сделал архаично переведенную историю очень современной. Ее поставили в театре Станиславского в Москве, я услышал о пьесе, прочел, понял: надо ставить. Уже в те годы мы нашли экстравагантную форму, герои были в джинсах, косухах, майках. Такая одежда в постановке по Шекспиру — это было открытие! И оно сработало. Раздавались возмущенные возгласы: «Этого делать нельзя! Что вы вытворяете?!», но на крыльце театра перекупщики продавали билеты на этот спектакль по двойной цене. Школьники, студенты — все стремились попасть на «Двух веронцев»! У нас были аншлаги, зрители «висели на люстрах»!
Впрочем, остальные премьеры тоже проходили при полном зале, и первые пять-шесть показов огромный для небольшого Томска зал Драмы всегда был заполнен. Потом заполняемость была разной, но человек 400 в зале набиралось.
— Что еще вспоминается о тех томских спектаклях?
— В «Селе Степанчиково» мы работали с Дмитрием Киржемановым, это было интересно, но в то же время и трудно. У Дим Димыча была такая особенность: он плохо запоминал текст роли, хотя радостно говорил режиссерам: «Вы не беспокойтесь, своими словами я расскажу все, что угодно!». Действительно, от Достоевского в его речах мало что оставалось, но играл Фому Фомича он изумительно!
Создавать те спектакли, о которых я вспоминаю, мне помогал художник Николай Вагин. Например, для «Без вины виноватых» он придумал две вращающиеся сценические сферы — в сочетании с музыкой получалось очень выразительно. Когда складывается тандем художник-режиссер, то получаются очень интересные решения. Мы с Николаем потом долго продолжали сотрудничать и в других городах. Но работать начали в Томске. Я пригласил сокурсника поставить в Драме спектакль, его художником был Вагин. Я увидел сценографию и предложил Николаю переехать в Томск. Пять лет вместе и проработали.
— Часто ли приглашали на постановки других режиссеров?
— Обычно я ставил два спектакля в сезон, еще три-четыре создавали мои коллеги. Сначала приглашал своих сокурсников, потом был период, когда приезжали режиссеры «из прошлого». Феликс Григорьян — его имя оставило след в истории томского театра. В 90-е он приехал на постановку в ТЮЗ, мы с ним познакомились, нашли общий язык, подружились. Я ему предложил сделать у нас спектакль, он поставил в Драме «На дне». Еще приезжал режиссер Феликс Берман, ставивший в Томске и в 80-е, и при мне. Он всегда говорил: «Прошу не путать, я не Бергман, а Берман!». Олега Афанасьева, главного режиссера ТЮЗа, я тоже звал на постановки.
— В то время в Томске работали вы, Олег Афанасьев, Роман Виндерман, и вы общались…
— Мы были очень дружны! В центре располагался, конечно, мощный Олег Афанасьев, а по бокам шли два щуплых человека — я и Рома. И томская театральная общественность, глядя на нас, говорила: «О, три богатыря идут!». С Ромой Виндерманом мы по-человечески быстро сблизились, Ромочку я обожал… Приглашал его к себе на постановку в Новокузнецк, где оказался после Томска, потом общались в Барнауле, где Рома возглавил театр кукол, а моя семейная жизнь всегда была связана с этим городом.
…Теперь я вернулся в Томск, а многих уже нет. Нет Олега, нет Ромы. Это печально, но это жизнь. Своих друзей я, конечно, храню в своем сердце.
— Как строилось общение главных режиссеров разных театров? Правда, что в те годы были потрясающие капустники?
— Хотя в Томске и нет дома актера, где обычно собираются все театры, капустники, бесшабашные и хулиганские, мы устраивали. Нашу капустную команду возглавлял артист Александр Ланговой, Ромочка в «Скоморохе» сочинял капустники сам, в ТЮЗе в создании номеров активно участвовал Олег. Получалось весело, иногда со «злинкой», с подколами… Наш театральный мир иногда бывает сурово-жестоким. Но я больше, чем капустники, вспоминаю, что мы смотрели спектакли друг друга. Ко мнению моих друзей, Ромы и Олега, я всегда прислушивался. Я бы сказал, мы друг друга берегли. Мы могли и поссориться, покричать друг на друга, но наши отношения были для нас очень важны.
Вне театра мы тоже часто встречались. Часто у меня. Я жил в гостинице, эта территория была свободна… В «Сибири» я прожил 2,5 года. Мы были молоды, и нас бытовое пространство не смущало, не удручало. Гостиница была нужна мне только для ночевок или встреч с друзьями. В основном вся моя жизнь протекала в театре, с утра до вечера, до ночи. Я почти не покидал его. Мне кажется, так и должен жить главный режиссер! Вопросов в театре всегда огромное количество, нужно их решать.
Но с друзьями мы общались и в гостях у них. Иногда я любил ошарашить Олега Афанасьева, прийти к нему в гости в 5 утра. Это я не рано вставал, просто иногда еще не ложился. Приезжал, он говорил: «Ты с ума сошел! Но заходи, я рад!». С Романом мы тоже были вхожи в дома друг к другу в дома без приглашения. В любой момент я мог открыть дверь — а на пороге Рома с женой, художником Любой Петровой. Улыбаешься: «Заходите скорее!». Откладываешь свои дела и общаешься с ними.
…У нас была большая человеческая симпатия друг к другу. В этом кабинете главного режиссера театра драмы, где мы сейчас с вами беседуем, мы с друзьями тоже встречались. И рядом, в кабинете у Марии Марковны Смирновой, заведующей литературной частью, мы нередко бывали втроем. У нее даже была приговорка: «Что-то в кабинете на один квадратный метр очень много главных режиссеров!». Кстати, Мария Смирнова на протяжении всей моей жизни в Томске помогала мне выстраивать репертуарную линию, приносить новое в театр. Она абсолютно театральный человек, умеет найти нужных людей, контакты. У нас с ней было сотворчество. Сейчас я приехал — и как будто мы не расставались на 20 лет! Сразу пошли дальше вместе. О Марии Марковне я могу говорить бесконечно.
Сегодня завлиты как должность исчезает, можно и в интернете найти тысячи пьес. А когда-то для этого нужно было вести телефонные переговоры с драматургами. И она очень помогла мне сделать распределение ролей для «Поминальной молитвы». У меня не было возможности посмотреть актеров в спектаклях, завлит разложила передо мной фото и давала точные характеристики актерам. Из ее рассказов я понимал, подойдет ли их психофизика для того или иного героя.
— Вы смотрели работы Романа Виндермана, Олега Афанасьева. Какие их спектакли вам особенно запомнились?
— Я был на очень известной постановке «Скомороха»: Рома с Любой сочинили «Котлован» по повести Андрея Платонова. Для меня стало открытием, что театр кукол разговаривает на такие темы и такими выразительными средствами. Был восхищен этим спектаклем. Увидел там Марину Дюсьметову, сразу сказал, что это актриса высокого класса, до сих пор ее отлично помню.
У Олега Афанасьева, может, не все сложилось в «Ромео и Джульетте», но мне было очень интересно смотреть тот спектакль, его режиссерский взгляд во взаимоотношении юноши и девушки. Еще Олег много рассказывал о прошлом — о театре в Павлодаре, где был прекрасный режиссер, небольшой труппа и они творили чудеса. В 60-70-х годах тот театр был очень известен, а теперь о нем никто и понятия не имеет.
Вообще, мы все премьеры друг у друга смотрели! На «Поминальной молитве» были и Рома, и Олег, и они оба сразу сказали: «Этого режиссера надо звать на главного!».
— Выбиралась ли Драма при вас на гастроли?
— Мы показывали в «Красном факеле» «Шаги командора» по Венечке Ерофееву. По Томской области плавали на пароходе. Но ездили редко, поскольку 1991 год стал знаковым для нашего государства. Старая система была разрушена, начались финансовые проблемы, зарплаты задерживали на несколько месяцев…
— Вы только-только стали в Томске главным режиссером, и тут жизнь страны полностью изменилась. Как удавалось работать в такой ситуации?
— Осознание того, что произошло, пришло не в августе 1991-го, а через год-два. Я помню, меня поразило, когда ввели карточки на продукты. Но театр — он поглощает, репетируешь, репетируешь, не очень замечаешь, что вокруг происходит… Тут другая реальность, она без той реальности, что за окном, не живет, но все же очень от нее отличается.
— Вы с 1996 года не сотрудничали с театром Драмы, и вот, 20 лет спустя, вы снова здесь. Как это — работать в этом театре, знакомом, но много лет назад?
— По-разному. Память-памятью, но в основном я вижу другой театр. Он не чужой, не родной, просто театр. Посмотрел несколько спектаклей, вижу — он сильный. Я много где ставил за эти 20 лет, мне есть с чем сравнивать. Сейчас, приехав (не вернувшись, а именно приехав!), решаю сложную для себя задачу. Мне предложили опять поставить «Поминальную молитву», я согласился, нашел возможность. Хотя я не свободный художник, я связан с барнаульским институтом культуры, у меня там актерский курс, не могу надолго бросить своих учеников. В октябре в Томске премьера, надеюсь, все будет интересно и правильно.
— А кабинет главного режиссера за 20 лет в Драме сильно изменился?
— Да, он выглядел иначе, старинной мебели здесь не было. Но я к этим переменам отношусь спокойно. Я все равно уже не найду того себя, который входил в это пространство и жил другой энергией, другими заботами. Теперь это для меня просто служебный кабинет.
Фото: Вероника Белецкая (репетиция спектакля «Поминальная молитва»)
Тэги/темы:
- Интервью
- Люди
- Слова
- Культура в Томске